3. Гикія патріотка Херсонеса (Историческая картина)

Въ то время, когда начинается нашъ разсказъ, Херсонесъ принадлежалъ къ числу не только важныхъ коммерческихъ эмиорій древняго міра, поражавшихъ мореплавателей своимъ акрополемъ, воздвигнутымъ Діофаномъ, полководцемъ Митридата, царя Понтійскаго, и своими башнями, стѣнами и общественными зданіями, но и отважными легіонами, которымъ не разъ приходилось оказывать неоцѣнимыя услуги метрополіи и императорамъ Византіи.

Въ эту эпоху Херсонесцамъ удалось окончательно сокрушить горделивое Босфорское царство, жаждавшее господства надъ всей Тавридою, плѣнить большинство изъ защитниковъ его и, даруя имъ свободу, заслужить статую благодарности отъ тѣхъ, которые не чувствовали къ нимъ раньше ничего кромѣ безпредѣльной ненависти. Кромѣ этого имъ удалось съ замѣчательнымъ искусствомъ ударить въ тылъ Скиѳамъ, дерзнувшимъ перейти за Дунай съ цѣлью разорить имперію Константина и заставить отказаться отъ враждебныхъ мыслей, за что благодарный императоръ пожаловалъ ихъ всѣмъ, чѣмъ возможно было жаловать въ то время за величайшую услугу и именно: золотою статуею въ императорской хламидѣ съ фибулатурою и въ золотомъ вѣнцѣ для украшенія города; золотыми кольцами съ изображеніями лика императора, полное освобожденіе отъ пошлинъ и подателей съ обязательствомъ снабжать ихъ ежегодно хлѣбомъ, тетивами, пенькою, желѣзомъ и масломъ.

Изъ всѣхъ этихъ наградъ особеннаго вниманія достойны были двѣ: золотая статуя, поставленная въ центрѣ городской площади на высокомъ пьедесталѣ съ цѣлью тщеславиться заслугами предъ иностранцами и подавать примѣръ дѣтямъ, и золотыя кольца, замѣняющія печати. Императоръ, вручая эти послѣднія достойнѣйшимъ изъ воиновъ, сказалъ:

— По этимъ печатямъ мы узнаемъ, изъ какого мѣста и отъ кого прислана будетъ нашему величеству просьба или жалоба, дабы удостоить ее довѣрія и вниманія.

На площади, гдѣ красовалась императорская статуя, додекада или совѣтъ двѣнадцати гораздо раньше выставлялъ статуи, барельефы и надписи лицамъ, заслужившимъ благодарность современниковъ, а также изображенія боговъ съ благодарственною надписью за дарованныя милости, побѣды и другаго рода важныя событія. Площадь эта раздѣлялась на нѣсколько аллей, прикрытыхъ терпентинными деревьями, считавшимися вѣчными, и каждая аллея имѣла свое названіе. Вся же она называлась Аксія. Оберегаемая съ четырехъ сторонъ несмѣнными сторожами, поселенными при небольшихъ капищахъ, она пользовалась такимъ уваженіемъ, что еслибы кто осмѣлился прикоснуться рукою или испортить на ней что-нибудь, то подвергался отсѣченію руки или смертной казни; но никому однако не возбранялось ходить на площади заслугъ, любоваться памятниками и изучать искусство образцовыхъ произведеній скульптуры.

Вотъ на этой-то площади подъ величественнымъ деревомъ почти ежедневно просиживала въ глубокомъ размышленіи молодая дѣвушка античной красоты. Всѣ проходящіе граждане съ особеннымъ удовольствіемъ привѣтствовали ее, а чужестранцы громко восхваляли ея прелести.

— Вотъ, еслибъ она была дочь архонта Ламаха — сказалъ однажды одинъ изъ проходящихъ иностранцевъ товарищу своему — я непремѣнно посовѣтовалъ бы нашему царевичу избрать ее въ жены. Посмотри, какіе у нея глаза, а носъ? Да такимъ прелестнымъ личикомъ не можетъ похвастать и счастливый Фидій.

Гулявшіе прошли, оглядываясь поминутно назадъ и подошедъ къ сторожу, начали спрашивать: не извѣстно ли ему имя встрѣченной дѣвицы?

— Что вы, братья — возразилъ старикъ — или потеряли память или вновь прибыли сюда? Это Гикія, единственная дочь нашего протевтона Ламаха, у котораго больше мудрости и справедливости, чѣмъ у всѣхъ гражданъ, соединенныхъ въ одну голову. Понимаете Гикія, которую знаютъ всѣ дѣти Херсонеса и окрестностей; она посѣщаетъ бѣдныхъ, кормитъ голодныхъ и лечитъ страждующихъ, выставленныхъ на улицахъ, чтобы пользоваться совѣтомъ мимопроходящихъ. Право, я удивляюсь, какъ вы можете не знать Гикіи!... сказавъ это, сторожъ отвернулся отъ иноземцевъ.

— Такъ вотъ какими дарами обладаетъ эта красавица — замѣтилъ Ксеноклидъ извѣстный пантикапейскій скульпторъ. Это будетъ славная находка для Асандрита, сына нашего архонта — царя.

— Ты сказалъ истину, мой другъ — отвѣчалъ молодой Родонъ, исключительно занимавшійся приготовленіемъ глиняныхъ статуекъ, масокъ, драгоцѣнныхъ разрисованныхъ вазъ и другаго рода сосудовъ. Царевичъ очень будетъ благодаренъ намъ, если мы еще кое-что узнаемъ о ней.

— Дай только распродать намъ выгодно наши произведенія и осмотрѣть всѣ Херсонесскіе памятники искусства, а тамъ мы успѣемъ переговорить со всѣми, кто близко знаетъ ее.

Иностранцы повернули въ другую аллею и съ большимъ вниманіемъ начали всматриваться въ каждую статую, пьедесталы, орнаменты, и мраморныя доски, испещренныя надписями.

Нѣсколько времени спустя товарищи подошли къ великолѣпной статуѣ гражданина Аристона, сына Артенова, увѣнчанной 10 оливковыми вѣнками за важныя услуги, оказанныя имъ отечественному городу¹, и затѣмъ приблизившись къ тѣнистому дереву, подъ которымъ сидѣла Гикія, начали излагать другъ другу вынесенныя впечатлѣнія относительно площади заслугъ въ Херсонесѣ.

— Признаюсь я никогда не думалъ, сказалъ Ксеноклидъ, чтобы такія безподобныя статуи находились въ этомъ городѣ. Онѣ навѣрно заказывались или покупались въ Аѳинахъ и Византіи. Нѣкоторыя же, безъ сомнѣнія, принадлежатъ рѣзцу древнихъ чудотворцевъ. Мнѣ кажется, другъ мой, намъ не придется продать здѣсь почти ничего.

— Это будетъ непріятно, но чтожъ дѣлать, въ крайности поѣдемъ въ Каркинитосъ, Ольвію или обратно домой.

Чужестранцы возвратились въ ксенодохію² въ печальномъ настроеніи и потребовали подать имъ на завтракъ свѣжей рыбы и сосудъ вина.

— Мнѣ кажется, вы прибыли въ нашъ городъ, сказалъ содержатель ксенодохіи, съ товарами для распродажи. Если я не ошибаюсь вамъ нуженъ будетъ глашатай для успѣшнаго дѣла?

— Да, намъ, дѣйствительно нуженъ, расторопный человѣкъ. Не можешь ли ты рекомендовать его?

Хозяинъ подозвалъ къ себѣ стоящаго у дверей юношу и предложилъ ему поговорить о дѣлѣ съ гостями своими.

— Какія услуги потребуютъ отъ меня господа архонты? сказалъ онъ, подходя къ чужестранцамъ.

— Во первыхъ, позавтракать съ нами, отвѣчали они, давая ему мѣсто, а во вторыхъ устроить намъ продажу статуй и амфоръ тонкой работы.

— На этотъ товаръ у насъ много охотниковъ. Въ крайности же заберутъ жрецы и весталки въ храмы. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ мнѣ удалось въ самое непродолжительное время продать съ аукціона болѣе десятка мраморныхъ издѣлій за высокую цѣну. Надѣюсь, что этимъ способомъ и вамъ помогу. Но только мнѣ необходимо дать два дня сроку для оповѣщенія гражданъ, а въ эти дни вамъ придется выставить товаръ, чтобы все было готово къ безотлагательному торгу.

Предложеніе было принято и друзья, покончивши съ ѣдою, разошлись.

Три дня спустя громадная толпа народа суетилась на рыночной площади Херсонеса и съ нетерпѣніемъ слѣдила за шестомъ, указывающимъ полдневную тѣнь, такъ какъ съ этой минуты долженъ былъ начаться торгъ.

Ксеноклидъ и Родонъ находились въ центрѣ площади и задумчиво посматривали на прикрытыя парусами произведенія свои.

Какъ только тѣнь отъ шеста указала на полдень, глашатай выступилъ впередъ и скомандовалъ стражникамъ поставить на нарочно устроенный пьедесталъ одну изъ статуй.

Приказаніе было немедленно исполнено и предъ народомъ показалась Афродита въ величественной позѣ. Сотни голосовъ привѣтствовали ликъ любимой богини.

— 400 драхмъ, закричалъ глашатай, кто предложитъ больше?

Повышенія послѣдовали довольно быстро и въ самое короткое время достигли до 900 драхмъ.

— Отдавай, шепнулъ Ксеноклидъ.

— Не отдамъ дешевле тысячи — отвѣчалъ факторъ.

— Тысячу! раздался вдругъ женскій голосъ и раступившаяся толпа пропустила впередъ Гикію.

«Зито! зито»³! отвѣтилъ народъ.

Послѣдующія затѣмъ статуи также куплены были дочерью Ламаха. Изъ амфоръ только немногія перешли въ руки богатыхъ гражданъ.

Когда все было распродано, Гикія, приказывая заплатить чужестранцамъ слѣдуемыя деньги, громко сказала:

— Господа, я закупила все, что вы привезли къ намъ не потому, что изваянія ваши стоили этого, но для того, чтобы доказать, насколько мы уважаемъ обязанность гостепріимныхъ хозяевъ. Надѣюсь, что вы не станете за это злословить Херсонесцевъ. Затѣмъ, обратившись къ сопутствующему ей казначею, она приказала амфоры свезти въ даръ храму Діаны, а статуи разставить у наружныхъ стѣнъ акрополя.

— Неужели по вашему мнѣнію, сказалъ Ксеноклидъ, ни одна изъ нихъ не удостоится чести попасть на площадь заслугъ?

— Я охотно поставила бы ихъ всѣхъ туда, отвѣчала Гикія, еслибъ подмѣтила хоть тѣнь искусства. Статуи эти могутъ только нравиться людямъ, не умѣющимъ видѣть въ красивомъ изящнаго. Передайте скульптору вашему, чтобы онъ дѣлалъ снимки свои съ натуры, если пожелаетъ въ будущемъ сбывать ихъ въ Херсонесѣ.

Ксеноклидъ покраснѣлъ. Ему очень хотѣлось возражать, но Гикія, быстро измѣнивъ разговоръ, начала просить его оказать ей честь взглянуть на нѣкоторыя статуи, присланныя ей изъ Аѳинъ и еще не выставленныя предъ народомъ.

— Мнѣ хотѣлось бы узнать ваше мнѣніе, прибавила она, домъ мой вамъ каждый укажетъ, если вы спросите Гикію, дочь протевтона Ламаха.

Молодой человѣкъ поклонился и отвѣчалъ, что завтра утромъ исполнитъ ея желаніе.

На слѣдующій день Ксеноклидъ направился къ величественному дворцу Ламаха, который занималъ громадное пространство земли и почти соприкасался съ предмѣсгіемъ Сузы, доходившимъ до теперешней Камышевой бухты. Дворецъ этотъ выстроенъ былъ на всѣ четыре страны свѣта и былъ такъ высокъ, что протевтонъ имѣлъ возможность, не выходя изъ дома, слѣдить за всѣмъ, что творилось въ городѣ и окрестностяхъ его. Окруженный высокою стѣною, онъ имѣлъ пять въѣздныхъ воротъ и много небольшихъ калитокъ для рабовъ и рабынь, которые наполняли отдѣльные дворы съ сотнями другихъ построекъ и день и ночь заняты были исполненіемъ своихъ обязанностей.

Ксенокликъ подошелъ къ главнымъ воротамъ у которыхъ какъ бы на стражѣ, стояли два мраморныхъ льва и четыре крылатыхъ грифа.

— Здѣсь живетъ Гикія дочь протевтона Ламаха? спросилъ онъ у придверника.

— Не тебѣ ли приказано было вчера явиться къ ней? отвѣчалъ сторожъ.

— Да, мнѣ.

— Комосарія! закричалъ придверникъ, ударивъ два раза въ мѣдную бляху, висѣвшую за воротами. Сейчасъ придетъ дочь моя, которая и проводитъ тебя къ госпожѣ нашей, прибавилъ онъ, обращаясь къ гостю.

Нѣсколько минутъ спустя у воротъ появилась молодая дѣвушка такой поразительный красоты, что скульпторъ, давно помѣшанный на идеальныхъ образцахъ женщины, впился въ нее глазами.

— Чего желаютъ отъ меня? спросила дѣвушка съ кротостію.

— Чтобы этого господина провели къ нашей госпожѣ — отвѣчалъ привратникъ — потрудись-же, дочь моя, исполнить волю Гикіи.

Комосарія взглянула на чужестранца и ласково предложила ему слѣдовать за нею.

Ксеноклидъ машинально повиновался и почти не обратилъ вниманія на цѣлый рядъ сфинксовъ, статуй и барельефовъ, стоявшихъ по обѣ стороны аллеи, ведущей отъ воротъ до дворца.

— Подождите здѣсь — сказала красавица, вводя гостя въ атріумъ — а я побѣгу извѣстить госпожу.

Скульпторъ, оставшись наединѣ, невольно осмотрѣлся. Громадная комната, прорѣзанная двумя рядами мраморныхъ колоннъ, представляла чуть-ли не всѣ виды классическихъ орнаментовъ и стилей. На одной изъ стѣнъ высѣчены были имена знаменитыхъ посѣтителей дворца, а на другой постановленія, какъ слѣдовало посѣтителю обходиться съ протевтономъ. Тутъ-же между строками и по краямъ вставлены были великолѣпныя камеи и нѣсколько фарфоровыхъ медальоновъ съ восхитительными изображеніями дѣтскихъ головокъ или птичекъ съ яркими перьями. Изъ всего этого особеннаго вниманія заслуживалъ огромный мраморный змѣй съ открытою пастью и длиннымъ жаломъ. Ксеноклидъ началъ всматриваться въ дивное твореніе и какъ-то случайно прикоснулся рукою къ головѣ чудовища, изъ жала котораго въ туже минуту брызгнула струя янтарнаго вина. Скульпторъ съ ужасомъ отскочилъ, но видя, что вино льется напрасно, подбѣжалъ снова къ прекрасному изваянію и крѣпко прижалъ пальцемъ отверстіе у жала.

Въ эту минуту въ атріумъ вошла Гикія въ сопровожденіи Комосаріи. Замѣтивъ неосторожность любознательнаго гостя, она сдѣлала знакъ рабынѣ исправить ошибку гостя и послѣ обыкновеннаго привѣтствія предложила ему слѣдовать за собою. Болѣе десяти обширныхъ залъ, наполненныхъ образцовыми произведеніями искусства, промелькнули предъ глазами Ксеноклида, наконецъ они вошли на площадку предъ домомъ, обнесенную каменною верандою изъ серпентина сосѣдней Инкерманской скалы. Здѣсь стояло нѣсколько статуй, казавшихся неподражаемой работы.

— Прежде всего взгляни на этого Эндиміона — сказала Гикія — мнѣ кажется, что скульпторъ старался придать ему больше красоты, чѣмъ она можетъ существовать.

Ксеноклидъ, осмотрѣвъ чудную статую, отвѣчалъ:

— Я не вижу въ ней ничего неестественнаго, такъ-какъ это точный снимокъ съ Асандрита, сына нашего архонда.

— Извини меня, дорогой гость, если я не повѣрю твоимъ словамъ.

— Такъ точно, госпожа, и я до сегодняшняго дня сомнѣвался въ такой красотѣ лица и стана, какою награждена твоя рабыня Комосарія. Будь у меня такая жена, я быть можетъ превзошелъ-бы и Фидія.

— Зачѣмъ-же стало дѣло? Я готова для искусства пожертвовать одною изъ служанокъ, но при одномъ условіи, что ты долженъ получить ее не безъ труда.

— Я готовъ на всѣ услуги.

— Только не лично мнѣ. А вотъ что я предложу: по случаю подарка твоихъ статуй храму Діаны, жрецы устроятъ диспуты, пѣнье и другаго рода забавы, при которыхъ и я буду присутствовать. Комосарія также будетъ со мною. Скажи мнѣ, въ чемъ ты особенно искусенъ?

— Бъ пѣніи и импровизаціи — отвѣтилъ Ксеноклидъ.

— Ну и хорошо; я предложу въ жены Комосарію тому, кто лучше споетъ. Доволенъ-ли ты этимъ.

— Ты вторично оказываешь милость.

— Не милость, а гостепріимство.

— Но чѣмъ-же я, бѣднякъ, могу отслужить дочери протевтона.

— Если ты желаешь не оставаться у меня въ долгу, то докажи, что оригиналъ моего Эндиміона существуетъ.

— Для достиженія этого мнѣ придется пригласить моего друга въ Херсонесъ, но въ качествѣ кого?

— Бъ качествѣ продавца могильныхъ перстней — прибавила Гикія — у насъ вообще очень нуждаются въ этихъ вещахъ. Въ Пантикапеѣ-же, кажется, много искусныхъ рѣщиковъ печатей. Пусть онъ прямо явится ко мнѣ. И такъ я могу надѣятся на эту услугу?

— Вполнѣ, госпожа моя.

— Теперь осмотри остальныя статуи мои и безъ стѣсненія сообщи мнѣ о достоинствахъ и недостаткахъ ихъ.

Ксеноклидъ, избравъ удобную точку, послѣ продолжительнаго наблюденія объявилъ, что только двѣ изъ нихъ принадлежатъ къ золотому вѣку искусствъ, а остальныя хотя и не дурны, но далеко ниже стоятъ въ сравненіи съ его трудами.

— Ты опять желаешь намекнуть мнѣ о своемъ искусствѣ? спросила Гикія.

— Я дѣлаю только сравненіе.

— А я отвѣчу, что вслѣдствіе давняго антогонизма мы не можемъ восхищаться произведеніями жителей Босфорскаго царства. Намъ кажется въ нихъ все преувеличеннымъ, несоотвѣтствующимъ естеству.

— Въ такомъ случаѣ — сказалъ съ обидою Ксеноклидъ — дочь протевтона напрасно купила мои труды.

— Ты ошибаешься. Она купила ихъ не для себя, а для того, чтобы сберечь для потомства, которое безъ вражды станетъ смотрѣть на нихъ. Но довольно объ этомъ. Не пожелаешь-ли ты взглянуть съ террасы нашего дворца на Херсонесъ.

Скульпторъ безъ возраженія послѣдовалъ за прекрасною хозяйкою, которая нарочно переводила его изъ комнаты въ комнату, какъ-бы съ цѣлью поражать громаднымъ богатствомъ, единственною наслѣдницею котораго была она. Наконецъ они очутились на балконѣ или высокой террасѣ, плотно приставленной къ Ю. В. углу дворца въ видѣ наблюдательной башни.

— Такъ-ли и въ вашей столицѣ хорошо? спросила Гикія, садясь на мраморную скамью.

Ксеноклидъ оглянулся кругомъ: отъ Карантиннаго залива шла высокая стѣна по хребту, идущему по направленію къ востоку и прикрывающему Ктеносскій заливъ, усѣянный рыбачьими лачужками. Стѣна эта терялась вдали и кое-гдѣ обозначалась сторожевыми башнями. Гикія передала скульптору, что она въ дальнѣйшемъ протяженіи поворачивала направо и доходила до обрывистыхъ скалъ Узкоустаго залива. Такъ ли это было, Ксеноклидъ не могъ убѣдиться, но онъ хорошо замѣтилъ, что отъ нея отдѣлялась стѣна и огибала городъ по крайней мѣрѣ на четыре тысячи шаговъ. Кромѣ этой защиты между двумя бухтами находился обширный акрополь, обнесенный также высокою стѣною и башнями. По объясненію Гикіи акрополь этотъ былъ воздвигнутъ Діофаномъ, полководцемъ Митридата, послѣ одержанной имъ побѣды надъ Скиѳами. Здѣсь онъ помѣстилъ сильный гарнизонъ, остававшійся наблюдателемъ до того времени, пока несчастному царю пришлось лишиться послѣднихъ владѣній своихъ въ пользу римской имперіи.

— Я съ особеннымъ наслажденіемъ изучаю жизнь этого великаго государя — сказала дочь протевтона — и просила отца моего тщательно сберегать надпись, вставленную въ эту крѣпость Діофаномъ.

Отсюда взоры Ксеноклида перенеслись на чудный городъ, расположенный правильными кварталами, за плечами котораго зеленѣла священная роща дубовъ, составляющая мѣсто вдохновеній и молитвъ людей, искавшихъ утѣшенія.

— Какая величественная зелень и какъ должно быть тамъ хорошо — заговорилъ скульпторъ.

— Роща эта тянется до храма Діаны и составляетъ принадлежность его. Наши добрые жрецы своеручно очищаютъ ее и сторожатъ отъ дерзкихъ. Тѣ, кто хочетъ встрѣтиться съ ними и послушать ихъ мудрыя рѣчи, обыкновенно идутъ туда и располагаются у подножья старѣйшаго дерева, въ дуплѣ котораго стоитъ сосудъ съ водою.

— Ты сказала мнѣ о храмѣ Діаны — прервалъ ее Ксеноклидъ — но не объяснила его спеціальности. Не приносятся ли въ немъ такія же жертвы, какъ и у Тавровъ на Кріуметопонѣ?

— Нѣтъ, здѣсь никогда не допускались въ жертву люди. Мы чтимъ нашу богиню иначе. Она въ тоже время охраняетъ насъ отъ внезапнаго нашествія отважныхъ пиратовъ, которые нерѣдко направляются съ востока и Ю.В. Съ этого высокаго храма видно море на громадное пространство и на случай, еслибъ пираты появились, насъ извѣщаютъ заблаговременно посланные отъ сторожеваго жреца. Кромѣ этого мы тамъ въ сососѣдствѣ имѣемъ казарму, въ которой содержится постоянная охранительная стража, могущая отразить дерзкихъ отъ высадки на берегъ. Впрочемъ ты все это увидишь завтра самъ.

Ксеноклидъ продолжалъ смотрѣть на городъ, одна изъ улицъ котораго чрезвычайно заинтересовала его тѣмъ, что выкопана была въ землѣ, какъ бы съ цѣлью скрыть движеніе на ней массы народа. Идя отъ залива, она на поворотѣ оберегалась круглою башнею, которая въ темныя ночи освѣщалась и въ которой имѣла постоянное пребываніе городская стража, наблюдавшая за городомъ и движеніемъ въ окрестностяхъ.

— Мнѣ никогда не приходилось видѣть — сказалъ скульпторъ — подобной улицы въ городѣ. Объясни мнѣ значеніе ея.

— Тебя удивляетъ, что она глубоко вырыта въ землѣ и окружена каменными стѣнами. Это сдѣлано съ различными цѣлями, такъ какъ она служитъ единственнымъ проходомъ въ городъ со стороны бухты и Ктеносскихъ воротъ. Всѣ идущіе съ продуктами, товарами и другими произведеніями, вступая въ нее, во первыхъ находятся на глазахъ сторожей, и наконецъ, лишены возможности укрыться или передать свои грузы, не удостовѣривъ предварительно, что получили право на вносъ ихъ въ городъ.

— А это что за площадь съ навѣсами по сторонамъ? спросилъ Ксеноклидъ, указывая на большое пространство, перепоясанное каменными линіями въ видѣ аллей, которое, начинаясь круглою башнею, сходило къ морю.

— Это нашъ невольничій рынокъ. Бываетъ время, когда здѣсь толпятся купцы чуть ли не изъ всѣхъ отдаленныхъ городовъ Азіи и Африки. Я всегда почти покупаю здѣсь невольницъ, которыхъ впослѣдствіи пристраиваю, да отецъ мой выбираетъ тутъ же необходимыхъ ему работниковъ.

— А вотъ — это зданіе, на которомъ красуются статуи? сказалъ скульпторъ, указывая на востокъ.

— Это городское зданіе, въ которомъ учится мудрости не только наша, но и иностранная молодежь. Сюда входятъ свободно всѣ дидаскалы, философы и вообще люди, посвятившіе себя человѣчеству и познаніямъ строгихъ правилъ жизни. Это божественное учрежденіе составляетъ гордость Херсоницы и привлекаетъ сюда самыхъ знаменитыхъ просвѣтителей людей, которыхъ мы принимаемъ съ радостію и содержимъ на свой счетъ, не жалѣя ничего. Жаль только, что ваша Пантикапея, вѣроятно, изъ наслѣдственной вражды, никогда не присылала намъ ни одного изъ своихъ наставниковъ.

Ксеноклидъ обратилъ свои взоры на всѣ три виднѣющіяся бухты, переполненныя судами, которыя, какъ пчелы, неутомимо носили въ свой улей съ отдаленныхъ полудикихъ странъ лучшія произведенія и отсюда уже раздавали ихъ просвѣщеннымъ народамъ.

— Протевтонъ также, вѣроятно, имѣетъ свои суда? спросилъ скульпторъ, взглянувъ на Гикію.

— Около полусотни — отвѣчала хозяйка — и всѣ они исключительно занимаются привозкою хлѣбнаго зерна, которое за исключеніемъ потребнаго количества на стражу и горожанъ сберегается въ запасныхъ магазинахъ, чтобы въ голодные года предупредить крайнія нужды.

Этого было достаточно Ксеноклиду, чтобы взвѣсить громадное богатство Ламаха и оцѣнить значеніе Херсонеса, который, не смотря на ничтожность своей территоріи всегда почти имѣлъ перевѣсъ надъ Пантикапеею, готовою пожертвовать очень многимъ, чтобы подчинить его своей власти.

— Теперь, когда я тебѣ показала все, чѣмъ мы владѣемъ — заговорила снова Гикія, я предложу потырь амброзіи и пожелаю успѣха на завтрашній день.

Молодая хозяйка ударила въ ладоши и приказала рабынѣ угостить гостя дорогимъ напиткомъ.

— За здоровье будущей моей госпожи! сказалъ скульпторъ и откланялся.

— Благодарю за честь, но не забуду обѣщанія представить мнѣ оригиналъ моего Эндиміона.

Когда Ксеноклидъ вышелъ со двора, Гикія снова спустилась къ доставленнымъ ей статуямъ и жадно прильнула къ мраморной груди прекраснаго изваянія.

«Неужели ты существуешь въ натурѣ? говорила она про себя — и вдобавокъ въ лицѣ враждебной намъ фамиліи Пантикапейскаго архонта?... Нѣтъ нужды, я всѣмъ готова пожертвовать, чтобы только одинъ день, одинъ часъ прижать его къ сердцу. Слышишь, Эндиміонъ, какъ безумно я полюбила тебя?... И она опустила голову къ ногамъ статуи. Я подожду мѣсяцъ и два и если онъ не исполнитъ обѣщанія, то мнѣ пособитъ Комосарія, которая послѣдуетъ за этимъ человѣкомъ. Рѣшено, что если Эндиміонъ существуетъ въ натурѣ, то онъ будетъ моимъ не смотря ни на какія стороннія обстоятельства. Въ противномъ случаѣ я употреблю силу и буду владѣть имъ такъ точно, какъ теперь владѣю этимъ холоднымъ камнемъ.

Въ этихъ мысляхъ прекрасная дѣвушка заснула у подножія статуи и блаженствовала въ компаніи восхитительнаго существа, какъ-бы оживленнаго ею. Открывши глаза, Гикія изумлена была присутствіемъ Комосаріи.

— Я стерегла мою госпожу — сказала она — изъ боязни, чтобы лучи солнца не причинили ей головной боли.

— Спасибо, но я кажется недолго спала. Во всякомъ случаѣ ты очень кстати пришла. Видѣла ли ты, Комосарія, бывшаго у меня иностранца?

— Я сама его провожала къ вамъ.

— А понравился ли онъ тебѣ?

— Рабыня обязана скрывать личныя чувства отъ госпожи своей. Такъ училъ меня отецъ.

— Твой отецъ не обманывалъ тебя; но это дѣлается не тогда, когда госпожа твоя допрашиваетъ съ цѣлью.

— Онъ такъ прекрасенъ, какъ Аполлонъ — отвѣчала скромно Комосарія.

— Мнѣ только и хотѣлось это слышать. Этому Пантикапейцу ты очень понравилась и я имѣла неосторожность предложить ему тебя въ жены, но не иначе, какъ въ награду, если онъ одержитъ завтра побѣду.

— И вы сдержите ваше слово?

— Какъ всегда и во всемъ. Но вотъ, Комосарія, съ какимъ условіемъ я отпущу тебя: ты настоишь надъ мужемъ твоимъ, чтобы онъ безотлагательно исполнилъ данное мнѣ обѣщаніе. На случай же, если онъ окажется безсильнымъ, ты не замедлишь извѣстить меня.

— Для васъ я всегда готова буду сдѣлать все пріятное.

Гикія въ знакъ благоволенія протянула къ ней руку, которую рабыня приложила къ устамъ.

Тѣмъ временемъ Ксеноклидъ направился въ народный гимназіумъ, чтобы составить себѣ понятіе о мудрецахъ Херсонеса. Онъ вступилъ въ залъ въ то время, когда софистъ взошелъ на каѳедру при полнѣйшей тишинѣ.

«Друзья мои — началъ онъ громкимъ и плавнымъ голосомъ, обращаясь къ массѣ слушателей — я прибылъ изъ Итаки и намѣреваюсь прежде всего познакомить васъ съ моимъ отечественнымъ толкомъ или такъ сказать Іоническою философіею, основателемъ которой является безсмертный Ѳалитъ⁴, создавшій богоподобнаго Сократа съ его славными учениками и сотни философовъ, академиковъ, киренаиковъ, еристиковъ, перипатетиковъ и стоиковъ.

Ѳалитъ родился въ Іонійской колоніи Милетѣ въ первое лѣто 85-й Олимпіады. Не смотря на богатство и безпредѣльныя способности, онъ жилъ въ уединеніи и не хотѣлъ завести семейства только потому, что страшился мысли потерять при жизни своей кого-либо изъ близкихъ сердцу. «Подобная потеря — говорилъ онъ — лишила бы меня той привязанности къ міру, которою я наслаждаюсь теперь». Такого рода убѣжденіе сильно не понравилось законодателю Солону. Ѳалитъ, узнавъ объ этомъ мѣсяцъ спустя, послалъ извѣстить законодателя о смерти сына его, а самъ вошелъ къ нему въ то время, когда онъ предавался отчаянію.

— Теперь позволь мнѣ спросить — сказалъ онъ, улыбаясь — я ли счастливѣе тебя, или ты разбитый горемъ?

Ѳалитъ училъ о свойствѣ вещей, о мореплавательной астрономіи, о точкахъ поворота солнца и равноденствіи и при этомъ обладалъ даромъ краснорѣчія. Посѣщая египетскихъ жрецовъ, въ надеждѣ чему-либо научиться у нихъ, онъ самъ научилъ ихъ измѣрять высоту своихъ пирамидъ посредствомъ колышка и тѣни. Мы не станемъ разсказывать вамъ всего, что проповѣдовалъ слушателямъ своимъ этотъ мудрецъ, но передадимъ главнѣйшія убѣжденія, которыя сохранились въ замѣткахъ послѣдователей его, такъ какъ онъ не нашелъ нужнымъ составить книги, могущей обезпечить за нимъ славу перваго великаго мыслителя.

Ѳалитъ утверждалъ прежде всего, что Богъ есть единъ, не имѣлъ начала и не будетъ имѣть конца, что онъ непостижимъ; что для него нѣтъ ничего сокровеннаго и что онъ видитъ все въ глубинѣ нашихъ сердецъ и что Богъ есть душа міра.

Убѣжденіе это настолько нынче распространено, что намъ не приходится возражать противъ него и я совѣтовалъ бы слушателемъ моимъ запомнить это.

Говоря о Богѣ, философъ допускаетъ существованіе и другихъ духовъ, которыхъ называетъ демонами и героями. Послѣднихъ онъ принимаетъ за наши души, подраздѣляющіяся на добрыя и злыя. Душа человѣческая безсмертна и безпрестанно сама собою движется. Затѣмъ онъ увѣряетъ насъ, что вода есть начало всего, что все изъ нея родится и все въ оную превращается; что въ мірѣ нѣтъ пустаго мѣста; что все подлежитъ перемѣнѣ и состояніе вещей есть минутное, что ночь первѣе получила свое бытіе; что звѣзды имѣютъ свойство земли; что луна освѣщается отъ солнца и что стояніе ея между солнцемъ и землею производитъ затмѣніе. Всего же интереснѣе его мнѣніе о веществѣ, дѣлившемся непрерывно. Я по этому поводу выскажу вамъ отдѣльно мое мнѣніе, какъ только окончу разсказъ мой о Ѳалитѣ. котораго считаю отцемъ естественной философіи и человѣкомъ, завѣщавшимъ намъ много нравственныхъ правилъ. Вотъ нѣкоторыя изъ нихъ:

a) Не забывай друзей въ отсутствіи ихъ.

b) Заботься о чистотѣ души.

c) Оказывай почтеніе родителямъ.

d) Будь во всемъ, умѣренъ.

e) Учи другихъ тому, что лучше ихъ знаешь.

f) Не довѣряйся людямъ безъ разбору.

g) Не дѣлай того, что порицалъ бы въ другомъ.

h) Узнай прежде всего самого себя, чтобы взвѣшивать поступки другихъ.

Пусть найдется между вами кто-нибудь, который возразитъ мнѣ противъ этихъ истинъ? спросилъ ораторъ. Мертвое молчаніе не прервалось.

— Очень радъ — продолжалъ софистъ — что я здѣсь не встрѣчаю людей, идущихъ въ разрѣзъ съ разсудкомъ великаго соотечественника моего. Это придастъ мнѣ больше охоты посвящать васъ въ тайны космоса и начать разсказъ мой о значеніи вещества. Слушайте же, друзья мои: вездѣ, гдѣ-бы мы ни находились, встрѣчаемъ безчисленное множество различныхъ предметовъ, окружающихъ насъ со всѣхъ сторонъ. При первомъ поверхностномъ взглядѣ на нихъ мы какъ-будто видимъ чрезвычайное разнообразіе, не представляющее ничего общаго между собою. На самомъ же дѣлѣ выходитъ совершенно другое: во всемъ оказывается что-то вещественное, что-то составляющее частичку одного общаго цѣлаго или лучше сказать, что всѣ эти разнообразныя тѣла не болѣе, какъ видоизмѣненіе чего-то единаго, неизмѣннаго по сущности, вѣчнаго по времени и безконечнаго по пространству. Къ этому для ясности добавлю, что ни одна пылинка, какъ-бы она ни была мала, не можетъ пропасть изъ вселенной и ни единая пылинка не можетъ прибавиться къ ной. То, что разрушается предъ нашими глазами, оно даетъ матеріалъ для другаго предмета и выходитъ только одно правило, что надо жить для смерти, а смерть нужна для жизни другихъ. Таково мое убѣжденіе о веществѣ. Теперь же я перейду къ понятіямъ о сохраненіи жизненныхъ силъ нашихъ, обезпечивающихъ наше благоденствіе..

Какъ не интересно было Ксеноклиду оставаться долже въ гимназіумѣ, но вспомнивъ, что завтра ему предстояло состязаніе за Комосарію и онъ обязанъ былъ предварительно познакомиться съ общими правилами его, скульпторъ быстро выскочилъ изъ аудиторіи и, пришедъ домой, потребовалъ къ себѣ фактора.

— Другъ мой — сказалъ онъ — мнѣ необходимо достать на завтрашній день самую звучную лиру.

— Я могу ее достать за ничтожную плату.

— Теперь скажи мнѣ, что требуется въ Херсонесѣ отъ хорошаго пѣвца!

— Прежде всего блистательный нарядъ, отважная смѣлость и мелодическій голосъ.

— Могу ли я, чрезъ посредство твое получить первое?

— За деньги всѣ готовы служить намъ.

— Еще одинъ вопросъ: какого рода пѣсни болѣе любимы Херсонесцами?

— Ихъ чаруютъ военные подвиги отцовъ, лавровые вѣнки, морскія бури и привѣтливыя улыбки женъ.

— А какія правила установлены для желающихъ участвовать въ состязаніи?

— Правилъ у насъ не существуетъ: всѣ обязаны подчиняться архитриклинамъ или распорядителямъ, которые изустно передаютъ ихъ участникамъ.

— Спасибо, пріятель. Вотъ тебѣ 50 драхмъ, надѣюсь, что ты раньше вечера доставишь мнѣ на прокатъ лиру и лучшій нарядъ.

Факторъ вышелъ, а Ксеноклидъ приступилъ немедленно къ составленію приличной импровизаціи.

На другой день съ разсвѣтомъ скульпторъ въ роскошномъ нарядѣ Херсонесскаго гражданина съ лирою въ рукахъ направился къ храму Діаны, отстоящему отъ города въ 100 стадіяхъ. Ему хотѣлось раньше другихъ быть на мѣстѣ, чтобы осмотрѣть это капище и познакомиться съ ареною, предназначенною для игръ и состязаній. Чужеземцу не трудно было отыскать капище, къ которому вела дорога, засаженная деревьями. Прежде всего онъ увидѣлъ высокое пирамидальное зданіе, верхній этажъ котораго составлялъ обширную круглую комнату, окруженную вмѣсто стѣнъ высокими колоннами. Прошедъ еще нѣсколько стадій, онъ началъ отличать громадную статую богини, стоявшую въ центрѣ открытаго съ боковъ храма, а между колоннами изображенія другихъ божествъ. Къ нимъ вела широкая лѣстница изъ бѣлаго серпентина. Нижніе этажи зданія по-видимому предназначались для богослуженій и пребыванія жрецовъ. По сторонамъ воздвигнуты были въ видѣ амфитеатра двѣ пристройки, на которыя подымалась публика, могущая слѣдить за священнодѣйствіемъ предъ божествомъ.

Ксеноклида принялъ одинъ изъ очередныхъ жрецовъ и ввелъ въ большую комнату, по срединѣ которой на высокомъ пьедесталѣ стояла небольшая деревянная статуя, изображавшая Діану съ воинскими доспѣхами.

— Преклонись, сынъ мой, предъ нашею покровительницею — сказалъ онъ набожнымъ тономъ — и она даруетъ тобѣ побѣду надъ противниками. Ты первымъ сегодня пришелъ и надо вѣрить, что она изольетъ на тебя свое благоволеніе.

Скульпторъ палъ ницъ предъ божествомъ, которому приписывалось такое могущество. Онъ молился и за себя и за прелестную Комосарію.

— Теперь положи твою лиру у ногъ богини — продолжалъ жрецъ, воскури ей своеручно ѳиміамъ, а затѣмъ иди за мною. Мнѣ кажется, что ты чужестранецъ и нуждаешься въ завтракѣ.

Ксеноклидъ въ точности исполнилъ всѣ приказанія жреца, поразившаго его физическими силами. Очутившись съ нимъ въ роскошно убранной комнатѣ съ приготовленнымъ заранѣе завтракомъ, скульпторъ, удовлетворивъ любознательности жреца, очень обрадованъ былъ высокимъ мнѣніемъ его о присланныхъ Гикіею статуяхъ.

— Одна изъ нихъ — прибавилъ жрецъ — напоминаетъ мнѣ дѣвушку, которую я, кажется, никогда не забуду. О, это было славное созданіе, достойное лучшей участи. Отчего это родители и мужья не считаютъ за истинное благо хоть ежегодно отправлять женъ и дочерей своихъ къ богини нашей на ночлегъ, а ограничиваются дѣлать это только предъ замужествомъ?

— Неужели у васъ и теперь соблюдается это правило?

— Не всѣми; только одни набожные дарятъ первую ночь новобрачной нашей милостивой богини.

У испуганнаго Ксеноклида отлегло отъ сердца.

Послѣ ѣды жрецъ, въ ожиданіи большаго наплыва гостей и предстоящаго праздника, долженъ былъ разстаться съ гостемъ.

Скульпторъ снова вышелъ на воздухъ и началъ подробно осматривать чудное строеніе, примыкавшее къ ужасной пропасти, въ которую низвергались остатки жертвоприношеній. Затѣмъ онъ перешелъ на противоположную высокую скалу, чтобы взглянуть на рядъ укрѣпленій, отдѣлявшихъ Трахейскій полуостровъ отъ Узкоуской бухты и нѣкогда страшнаго логовища Тавро-скиѳовъ.

Не успѣлъ онъ окончить осмотра, какъ показались толпы народа, идущаго изъ города по направленію къ храму. Впереди всѣхъ ѣхало нѣсколько колесницъ, на которыхъ возсѣдали протевтонъ Ламахъ съ дочерью и и послѣдующіе за нимъ представители власти. Ксеноклидъ не замедлилъ направиться на встрѣчу къ особѣ, сдѣлавшей такъ много для него чужестранца и вдобавокъ Пантикапейца, считавшагося врагомъ Херсонеса.

Лишь только онъ приблизился къ капищу, послышался ударъ въ мѣдную доску и вслѣдъ затѣмъ выступило изъ храма и боковыхъ пристроекъ нѣсколько жрецовъ въ сопровожденіи прислужниковъ, арфистовъ, флейтщиковъ и другихъ причетниковъ, вооруженныхъ золотыми курильницами съ благовоніями, инструментами и боевыми доспѣхами, а нѣсколько минутъ спустя вынесена была и сама Діана, прикрытая сотнею золотыхъ вещей въ видѣ вѣнковъ, діадемъ, обручей и т. п. Главный жрецъ принялъ ее на руки и съ особеннымъ благоговѣніемъ вознесъ на вершину храма, отдѣленнаго отъ земли 40 ступенями. Установивъ ее на мраморномъ пьедесталѣ, онъ вложилъ изъ кадильницы своей огонь во всѣ урны, окружавшія божество и когда началъ исходить изъ нихъ тончайшій ароматическій запахъ, сдѣлалъ знакъ служителямъ занять свои мѣста по краямъ священной лѣстницы.

Въ эту минуту Ламахъ съ Гикіею спустились съ колесницы и поднялись по ступенямъ. Жрецъ поднялъ руки и какъ только произнесъ первое слово молитвы, раздались стройные звуки нѣжной музыки.

Толпы народа поспѣшили занять мѣста въ амфитеатрахъ. Одинъ только Ксеноклидъ оставался внизу, не сводя глазъ своихъ съ Комосаріи, которая въ роскошной туникѣ съ драгоцѣннымъ поясомъ и золотымъ обручемъ на головѣ, стояла неподвижно на господской колесницѣ и, подобно Венерѣ, наблюдала за происходившимъ.

Процессія закончена была жертвоприношеніемъ овцы и легкимъ сѣченіемъ мальчика, какъ потребовала этого нѣкогда Діана Таврійская въ Аѳинахъ.

Въ это время жрецъ прикоснулся къ занавѣсамъ и предъ зрителями показались всѣ шесть статуй, купленныхъ и подаренныхъ Гикіею храму. Крики радости огласили воздухъ.

— Если скульпторъ ихъ здѣсь — заревѣлъ народъ — покажите его намъ!

У Ксеноклида забилось сердце и онъ поднялъ глаза къ Гикіи, которая сдѣлала ему знакъ приблизиться къ ней.

Какъ только молодой человѣкъ очутился на высотѣ храма, раздались снова крики удовольствія.

— Этотъ славный гость нашъ — обратился Ламахъ къ народу — навѣрно обладаетъ еще однимъ талантомъ, потому что у него на плечѣ виситъ лира. Господа, кто пожелаетъ помѣриться съ нимъ въ искусствѣ пѣнія и импровизаціи? Это доставило бы намъ второе удовольствіе.

— А какая награда обѣщается побѣдителю? спросило нѣсколько голосовъ.

— Не предвидя этого удовольствія, я къ сожалѣнію не распорядился захватить ничего съ собою, за исключеніемъ лучшей изъ рабынь моихъ Комосаріи, которая стоитъ на моей колесницѣ. Да будетъ же она наградою побѣдителю. Прошу желающихъ приблизиться.

На призывъ протевтона выступило нѣсколько молодыхъ людей въ праздничныхъ одеждахъ. Имена ихъ записаны были на дощечкахъ и брошены въ урну, изъ которой поручено было вынимать ихъ мальчику, только что освященному сѣченіемъ въ честь всесильной богини.

Ксеноклиду выпалъ жребій пѣть послѣднимъ, вслѣдствіе чего онъ удалился со сцены и помѣстился за хоромъ, вызваннымъ жрецомъ для поддержки артистовъ. Всѣ пропѣли очень хорошо и искренно были привѣтствуемы согражданами. За ними выступилъ пантикапеецъ, объявившими предварительно, что онъ будетъ пѣть въ честь того, кто протянулъ къ нему руку гостепріимства вдали отъ отчизны. Сказавъ это, онъ направилъ нѣжный взглядъ на поблѣднѣвшую невѣсту свою и, сбросивъ лиру съ плеча, запѣлъ звучнымъ, неподражаемымъ голосомъ нижеслѣдующую пѣснь, послѣднія строфы которой должны были вториться хоромъ.

«На славномъ берегу Понта грознаго, гдѣ юноши храбрѣе львовъ, а дѣвы подобны ликами божествамъ, красуется новое созвѣздіе Гикіи, любимицы Діаны святой. Поклоняйтесь ей, счастливцы, поклоняйтесь ей, славные герои!»

Хоръ: поклоняйтесь ей, счастливцы, поклоняйтесь ей, славные герои!

«Гикія будущая царица послужитъ украшеніемъ родной земли. Ей воздвигнутъ статуи свои и чужіе, въ честь ея сложатъ пѣсни и гимны и всѣ станутъ восторгаться ея именемъ. Радуйтесь же ея присутствію, поклоняйтесь же ея добродѣтели!»

Хоръ: Радуйтесь ея присутствію, поклоняйтесь ея добродѣтели!

«Я странникъ, прибывшій съ Босфора Киммерійскаго, я врагъ безъ вражды, я справедливый цѣнитель ея достоинствъ и красоты. Я первый преклоняю предъ нею колѣна и возношу ее до небесной высоты. Слава вамъ, Херсониты, слава вамъ, моряки!»

Хоръ: Слава вамъ, Херсониты, слава вамъ, моряки!

«Мнѣ ли не чтить вашу госпожу, мнѣ ли забыть ея доброту? Я буду помнить ее и во снѣ и всѣ творенія мои отнынѣ будутъ изображать ее одну. Радуйтесь же ея присутствію, радуйтесь ея здоровію»!

Хоръ: Радуйтесь же ея присутствію, радуйтесь ея здоровью!

О, Діана могущественная, о покровительница достойныхъ! сохрани въ благополучіи одно изъ лучшихъ твореній Зевса и даруй ей жизнь безконечную на славу соотечественникамъ. Живи же, Гикія, и украшай твою родину!

Хоръ: Живи же Гикія и украшай твою родину!

Пѣвецъ поклонился слушателямъ и поднялъ лиру на плечо. Сотни хвалебныхъ голосовъ раздались со всѣхъ сторонъ. Ламахъ пришелъ въ такой восторгъ, что рѣшился своеручно снять съ богини золотой вѣнокъ и надѣть его на пѣвца; а Гикія, сдѣлавъ знакъ Комосаріи приблизиться, подвела ее къ скульптору и вручила какъ трофей побѣды.

Крики удовольствія повторились снова, когда Ксеноклидъ выразилъ желаніе быть соединеннымъ брачными узами теперь же съ прелестною дѣвою. Желаніе это исполнено было самымъ торжественнымъ образомъ и новобрачные возвратились въ дворецъ протевтона въ одной изъ колесницъ архонта.

Пиръ продолжался до поздней ночи. Ламанъ подарилъ Комосаріи много цѣнныхъ вещей и обѣщалъ отправить ихъ въ Пантикапею на своемъ суднѣ. Гикія въ свою очередь наградила бывшую рабыню свою и при разлукѣ вторично напомнила не забывать про то, о чемъ просила ее.

На слѣдующій день Ксеноклидъ съ женою и другомъ своимъ переѣхали на судно и удалились отъ гостепріимнаго Херсонеса.

Пантикапея, расположенная на западномъ берегу Босфора Киммерійскаго, между Меотическимъ и Эвксинскимъ морями и между Таврикою и Кавказомъ, еще не задолго описываемаго нами времени находилась въ блистательномъ состояніи и была однимъ изъ обширнѣйшихъ и великолѣпныхъ столичныхъ городовъ Милетскихъ выходцевъ. Цѣлый рядъ династій красовались на его престолѣ и пользовались всемірною извѣстностію; но послѣ того, какъ это царство сдѣлалось вассальнымъ Римской имперіи, могущество его начало затѣмняться и дошло постепенно до того, что Херсонесцы предписывали ему законы, а цари ихъ не смѣли именоваться громкими титулами монарховъ. Самое же печальное положеніе Босфорскаго царства было въ эпоху посѣщенія Ксеноклидомъ Херсонеса.

Пантикапейцы, сознавая, что будущность ихъ не можетъ улучшиться, пока существуетъ Херсонесъ, питали къ этому городу непримиримую вражду, но чего только не предпринимали для сокрушенія его, все оставалось или безъ послѣдствій, или приносило ужасный вредъ. Эти неудачи заставили ихъ въ концѣ концовъ прибѣгнуть къ хитростямъ и подъ личиною дружбы и покорности превратить въ развалины несокрушимый городъ. Въ надеждѣ восторжествовать надъ врагомъ этимъ способомъ, царствовавшій въ Босфорѣ Асандръ день и ночь придумывалъ, какъ легче достигнуть затаенной мысли, вслѣдствіе чего приглашалъ къ себѣ каждаго изъ подданныхъ своихъ, посѣщавшихъ Херсонесъ, и подробно разспрашивалъ о городскихъ укрѣпленіяхъ его, о привычкахъ гражданъ, о празднествахъ, расположеніи акрополя и всего, что могло зародить идею къ достиженію цѣли.

Естественно, что возвращеніе Ксеноклида съ прекрасною женою и богатыми дарами отъ протевтона Ламаха, заставили Асандра, пригласить его къ себѣ чрезъ посредство сына, съ которымъ скульпторъ былъ въ дружескихъ сношеніяхъ.

Ксеноклидъ, которому хорошо извѣстны были планы архонта, съ перваго же слова употребилъ всѣ мѣры, чтобы наполнить сердце его дружественными чувствами къ врагамъ. Въ заключеніе, онъ торжественно выразилъ надежду на бракосочетаніе сына его съ единственною дочерью Ламаха, богатства котораго превышали состояніе всѣхъ вмѣстѣ взятыхъ гражданъ Босфорскаго царства.

— Это было-бы отлично, сынъ мой, — отвѣчалъ архонтъ царь — но тебѣ кажется извѣстно, что мы не пользуемся расположенностію ни протевтона, ни херсонесцевъ.

— Напрасно ты предполагаешь со стороны ихъ какую-либо вражду. Если-бъ они питали къ намъ подобное чувство, я не былъ-бы принятъ ими съ такимъ радушіемъ и не удостоился-бы такихъ наградъ.

— Неужели ты рѣшился-бы сдѣлаться посредникомъ въ этомъ дѣлѣ? спросилъ лукавый Асандръ.

— Я охотно сдѣлаю въ пользу твоего сына все, что будетъ зависѣть отъ меня, но, конечно, въ такомъ случаѣ, если ему понравится Гикія.

— И конечно, если онъ ее успѣетъ очаровать?

— Въ послѣднемъ я не сомнѣваюсь.

— Какимъ же образомъ ты думаешь свести ихъ вмѣстѣ?

— Дочь Ламаха просила меня привезти къ ней мастера могильныхъ перстней, а Асандритъ, какъ извѣстно, рѣжетъ на сердаликахъ чрезвычайно искусно. Ему не трудно будетъ скупить нѣсколько сотенъ этихъ камешковъ и явиться со мною къ Гикіи въ качествѣ продавца.

— А какъ она узнаетъ въ немъ моего сына?

— Объ этомъ я самъ уже позабочусь.

— Ты во всякомъ случаѣ окажешь мнѣ огромную услугу, если это дѣло сладится. Завтра я пришлю къ тебѣ Асандрита, съ которымъ вы сговоритесь, какъ лучше поступить. Что же касается могильныхъ перстней, то я отпущу вамъ самые лучшіе экземпляры изъ сокровищницы дѣдовъ моихъ.

Когда Ксеноклидъ удалился, Асандръ погрузился въ размышленіе.

«Женить сына моего на дочери какого-нибудь временнаго протевтона — думалъ онъ — это слишкомъ унизительно, но я доженъ рѣшиться на все, чтобы освободить царство мое отъ врага, ставшаго ему на дорогѣ и громившаго всякое предпріятіе дѣдовъ и отцовъ моихъ. Авось этою ничтожною жертвою мнѣ удастся разметать несокрушимую твердыню, лежащую на затылкѣ нашемъ и возстановить власть надъ Таврикою. Я увѣренъ, что Асандритъ, изъ любви къ престолу отцовъ, пожертвуетъ не только любовью къ ненавистной иракліоткѣ, но даже и собственною жизнію. Но на чемъ Ксеноклидъ основываетъ свои надежды на этотъ бракъ? Неужели молва о красотѣ Асандрита дошла до слуха этой дѣвченки? Неужели Ламахъ не могъ пріискать ей достойнаго жениха? Все это мнѣ кажется невѣроятнымъ, но я утомленный местью долженъ испробовать и это средство».

Съ этими мечтами Асандръ отправился въ сокровищницу свою и выбралъ изъ нея лучшіе сердалики съ изображеніями фигуръ, окончившихъ земное поприще.

Затѣмъ онъ пригласилъ сына своего Асандрита и спросилъ его ласковымъ голосомъ:

— Любишь ли ты отца и родину свою настолько, насколько это подобаетъ наслѣднику престола, нуждающемуся въ чрезвычайныхъ усиліяхъ для возстановленія утраченнаго величія?

Молодой человѣкъ поднялъ свои величественные глаза на добронравнаго, но немочнаго монарха и отвѣчалъ:

— Отецъ, я, кажется, не подавалъ тебѣ повода сомнѣваться въ моихъ искреннихъ чувствахъ.

— Ты правъ, сынъ мой, я, дѣйствительно не имѣю основанія не вѣрить твоей преданности, но также не знаю, въ какой мѣрѣ ты готовъ жертвовать собою для этихъ священныхъ обязанностей?

— Въ какой мѣрѣ? Я могу отвѣтить на это не словами.

— А чемъ?

— Моею кровью.

— Не кровь твоя нужна намъ въ настоящее время, сынъ мой, но тебѣ придется жениться на чужеземкѣ изъ враждебной намъ семьи и можетъ быть прожить вдали отъ насъ нѣсколько лѣтъ.

— Я охотно сдѣлаю это, если представляется польза для династіи.

— Не польза, но послѣдняя ставка: или мы окончательно погибнемъ и прекратимъ свою безотрадную агонію или сдѣлаемся полновластными хозяевами Таврики. Конечно, сказаннаго мною никто кромѣ насъ двухъ не долженъ знать. Завтра я подробно разскажу тебѣ, въ чемъ именно заключается моя мысль, а теперь ты иди къ скульптору Ксеноклиду и переговори съ нимъ о поѣздкѣ въ Херсонесъ. Ты долженъ ѣхать въ этотъ городъ и употребить всѣ средства, чтобы заставить дочь протевтона Ламаха выйти за тебя замужъ.

Асандритъ не замедлилъ отыскать пріятеля своего и, выслушавъ безконечную хвалебную пѣснь о Гикіи, съ особеннымъ удовольствіемъ изъявилъ согласіе ѣхать въ Херсонесъ въ качествѣ продавца перстней.

Недѣлю спустя къ Пантикапейской пристани приблизилось большое, хорошо оснащенное судно, нагруженное осетровою икрою и свѣжими балыками. Судно это принадлежало Асандру, но грузъ скульптору Ксеноклиду. Всѣ полагали, что художникъ отправляется въ Византію или Римъ, гдѣ товары эти цѣнились очень высоко. Тѣмъ временемъ Асандритъ, переодѣтый въ тунику купца съ небольшою коробочкою въ рукахъ, выслушивалъ послѣднія приказанія отца.

— Если тебѣ удастся плѣнить эту красавицу — говорилъ онъ — и потребуютъ отъ тебя женитьбы, ты, конечно, соглашайся безъ замедленія. При этомъ постарайся увѣрить ихъ, что я съ цѣлью отпустилъ тебя въ чужіе края для выбора по сердцу невѣсты. Самое худшее, если Херсонесцы потребуютъ, чтобы ты безвыѣздно оставался въ ихъ городѣ. Но и на это мы вынуждены согласиться. Въ послѣднемъ случаѣ тебѣ придется, сынъ мой, позаботиться объ устройствѣ гдѣ-нибудь на берегу подземелья, гдѣ ты будешь скрывать часть людей, которыхъ я буду посылать къ тебѣ въ матросскихъ нарядахъ съ письмами, подарками и т. п. Ты, конечно, понимаешь, что подземелье должно вмѣщать по крайней мѣрѣ 500 воиновъ, которымъ необходима будетъ хорошая вода. Воины эти будутъ обладать всѣмъ необходимымъ для того, чтобы по первому твоему слову, конечно, при благопріятномъ обстоятельствѣ, внезапно выскочить, сжечь городъ и перебить всѣхъ жителей его. Помни же это хорошо, потому что я вторично не буду имѣть случая повторять тебѣ сказаннаго теперь, такъ какъ малѣйшая неосторожность не только испортитъ окончательно предпріятіе, котораго Херсониты не предполагаютъ, но и приведетъ къ ужасной враждѣ. Ты съ первыхъ дней обязанъ употребить всѣ усилія вселить къ себѣ полнѣйшее довѣріе Ламаха и первостатейныхъ гражданъ и одновременно подготовлять подземелье. На первыхъ порахъ никто не осмѣлится подозрѣвать въ тебѣ наслѣдственную вражду: всѣ будутъ воображать, что ты занятъ только молодою женою. Не забывай же, что эти минуты будутъ самыми благопріятными для достиженія первой половины великаго дѣла. Я высказалъ тебѣ, сынъ мой, все и надѣюсь, что ты понялъ мою мысль и съумѣешь достигнуть того, чего не достигли предки твои. Да благословятъ же боги часъ твоей разлуки съ нами!

Асандритъ почтительно поцѣловалъ руку отца своего и быстрыми шагами удалился изъ дворца.

Три дня спустя въ большую Херсонесскую бухту вступило на всѣхъ парусахъ прекрасное судно съ флагомъ Босфорскаго царства. Херсонесцы съ неудовольствіемъ посмотрѣли на него, но лишь только узнали, что на немъ прибылъ съ грузомъ лакомыхъ товаровъ славный скульпторъ и пѣвецъ Ксеноклидъ, лучшіе изъ гражданъ поспѣшили привѣтствовать его. Всѣ приглашали артиста въ свой домъ и заботливо разспрашивали о Комосаріи. Отъ протевтона также явился посолъ съ поздравленіями и просьбою посѣтить его.

Такой дружелюбивый пріемъ и быстрая раскупка товара чрезвычайно удивляла Асандрита, привыкшаго считать иракліотовъ Херсонеса за неумолимыхъ враговъ гражданъ Пантикапеи.

— Ну теперь, когда мы распродали нашъ грузъ — сказалъ Ксеноклидъ — отправимся къ благодѣтелямъ моимъ.

Асандритъ поспѣшилъ вынести изъ трюма коробочку съ рѣзными сердаликами и молча послѣдовалъ за пріятелемъ.

Бъ это время Гикія сидѣла на высокой ротондѣ своей и съ сердечнымъ трепетомъ слѣдила за лодочкою, отплывшею отъ корабля. Какой-то таинственный голосъ шепталъ ей, что чрезъ нѣсколько минутъ она увидитъ живымъ своего Эндиміона.

И дѣйствительно, не успѣла она сойти внизъ, чтобы взглянуть на солнечную тѣнь, гдѣ распредѣленъ былъ день на четверти и восьмыя доли, какъ предъ нею стоялъ Ксеноклидъ и около него полнѣйшее олицетвореніе идеала ея. Гикія пошатнулась и съ трудомъ отвѣтила на почтительныя привѣтствія гостей.

— Госпожа моя — сказалъ скульпторъ — ты просила меня привезти рѣщика перстней. Требованіе твое я исполнилъ: этотъ художникъ стоитъ предъ тобою и ждетъ приказаній.

Дочь протевтона подняла свои прелестные глаза на мнимаго торговца перстней и сдѣлала ему знакъ слѣдовать за собою. Гости взошли въ атріумъ, гдѣ встрѣтили Ламаха.

— Патера (отецъ) — сказала Гикія — нашъ пріятель Ксеноклидъ не забылъ моего порученія относительно могильныхъ перстней и привезъ съ собою рѣщика, у котораго ихъ много готовыхъ.

— Я очень радъ доставить тебѣ удовольствіе, дочь моя. Пусть же художникъ покажетъ намъ предметы своего искусства.

Гикія взглянула на Асандрита, который не замедлилъ высыпать сердалики свои на мраморный столъ.

Протевтонъ началъ пересматривать великолѣпные обращики.

— Все это — сказалъ онъ — принадлежитъ рѣзцу не нашихъ временъ, и можно только встрѣтить въ царскихъ сокровищницахъ. Интересно узнать, какимъ образомъ и гдѣ ты могъ пріобрѣсти эти сокровища?

— Мнѣ подарилъ ихъ отецъ мой, Асандръ Пантикапейскій, какъ только узналъ о желаніи дочери Ламаха обладать подобными вещицами.

— И ты ихъ самъ привезъ въ качествѣ продавца? спросилъ удивленный протевтонъ.

— Да, и въ знакъ нашего искренняго желанія соединиться навсегда узами братской дружбы. Я первый созналъ, что отцы и дѣды наши ужасно ошибались, высказывая желаніе господствовать надъ людьми, дорожившими своею самостоятельностію и которые элевтерию (свободу) ставили наравнѣ съ воздухомъ, необходимымъ для жизни.

— Ошибки эти однако не обошлись Пантикапейцамъ даромъ.

— Мы потеряемъ еще больше, если не измѣнимся. И вотъ почему я воспользовался первымъ предлогомъ лично явиться къ гражданамъ Херсонеса въ полной увѣренности скрѣпить наши сношенія дружбою.

— Ты можешь разсчитывать на мое содѣйствіе, но предваряю тебя, что сограждане мои не сразу повѣрятъ твоимъ увѣреніямъ. Какъ бы они не потребовали въ залогъ тебя самого.

— Я и отъ этого не откажусь ради общаго блага. Сказавъ это, Асандритъ взглянулъ на прекрасную Гикію, которая не переставала всматриваться въ его божественный ликъ.

— Съ этой минуты, дорогой мой гость, продолжалъ Ламахъ, вы оба поселитесь въ моемъ дворцѣ, пока наши дѣла уладятся. Поблагодари же, Гикія, достопочтеннаго архонта Асандра и посланника его за драгоцѣнные подарки и зови насъ къ обѣду.

Молодая дѣвушка выпрямилась и сказала довольно длинную рѣчь, переполненную надеждъ на прочность союза двухъ народовъ, союза скрѣпленнаго могильными перстнями, этими лучшими и чистосердечными дарами въ знакъ примиренія съ оставившими земное поприще.

Послѣ принятія пищи и отдыха Гикія поручила одному изъ главныхъ служителей показать Асандриту во всѣхъ подробностяхъ дворецъ отца и хозяйство ихъ.

Наслѣдникъ Босфорскаго царства ко всему присматривался съ большимъ вниманіемъ. Наконецъ, они спустились къ подземнымъ этажамъ, заваленнымъ спереди различными родами устарѣвшаго и запаснаго оружія. Ужасная затхлость свидѣтельствовала, что сюда давно уже не не проникалъ свѣжій воздухъ.

— Сюда по-видимому рѣдко заходятъ люди? спросилъ Асандритъ.

— Только во время войны, отвѣчалъ дворецкій, когда оказывается надобность въ оружіи и другихъ боевыхъ снарядахъ, принадлежащихъ протевтону.

— А какъ велико это подземелье?

— Оно занимаетъ такое же квадратное пространство, какъ и дворецъ.

— Это очень любопытно, сказалъ Пантикапеецъ и двинулся впередъ подъ предлогомъ осмотрѣть, на чемъ держался плафонъ громаднаго подземелья. При помощи факела онъ замѣтилъ, что подвалъ этотъ болѣе, чѣмъ на половину оставался пустымъ, а въ Ю. З. оконечности имѣлъ небольшую дверь, обшитую мѣдными листьями.

— А это отверстіе куда ведетъ? спросилъ онъ.

— Оно ведетъ къ морскому берегу, такъ какъ отсюда удобнѣе и скорѣе переносить тяжести съ судовъ и на суда. Въ былое время этимъ путемъ переносилось хлѣбное зерно, отправляемое въ дальнія страны, но съ тѣхъ поръ, какъ протевтонъ приказалъ выстроить на берегу залива новые магазины, съ того времени дверь эта не открывалась.

— Ты окажешь мнѣ удовольствіе, если мы выйдемъ этимъ ходомъ къ берегу моря.

Дворецкій не заставилъ повторять просьбы важнаго гостя. Онъ притронулся къ пружинѣ и дверь отворилась. Асандритъ очутился въ тоннелѣ, выложенномъ камнями.

Тутъ онъ съ особеннымъ вниманіемъ разсмотрѣлъ эту дверь и узналъ, какимъ способомъ она открывалась и запиралась. Затѣмъ они прошли нѣсколько десятковъ шаговъ и очутились на берегу моря, вдали отъ построекъ и мѣста стоянки судовъ.

«О, еслибъ зналъ отецъ мой, подумалъ Асандритъ, возвращаясь тѣмъ же путемъ назадъ, какое я сдѣлалъ великое открытіе!»

Вечеромъ Гикія пригласила гостя своего на любимую террасу, чтобы показать ему городъ при нѣжномъ сіяніи луны. Асандритъ выказалъ ей такой восторгъ и такое желаніе переселиться навсегда въ Херсонесъ, что дѣвушка затрепетала отъ удовольствія.

— Что же тебѣ мѣшаетъ сдѣлать это? спросила она.

— Только то, что я одинокимъ буду здѣсь.

— Ты можешь жениться, подобно Ксеноклиду.

— Не всѣ такъ счастливы, какъ пріятель мой.

— Развѣ ты находишься подъ проклятіемъ Афродиты?

— Нѣтъ, но здѣсь всѣ будутъ смотрѣть на меня, какъ на чужаго.

— Только не я и не мой отецъ. Мы всегда будемъ любить тебя, какъ брата и друга.

— А мнѣ бы хотѣлось болѣе надежной любви.

Гикія невольно опустила глаза и замолчала.

— Вотъ видишь ли, ты сомкнула уста свои, какъ только я намекнулъ на обезпеченіе себя.

— Тебѣ предстоитъ сначала покончить съ гражданами нашими и затѣмъ только подумать о будущемъ.

— Но не лучше ли будетъ, если я имъ скажу, что Ламахъ усыновляетъ меня, а Гикія дѣлаетъ своимъ мужемъ?

— Тогда они потребуютъ отъ тебя отказаться навсегда отъ твоихъ верховныхъ правъ на Пантикапею.

— И я исполню желаніе ихъ, безъ всякихъ возраженій.

— Въ такомъ случаѣ, ты можешь надѣяться на наше согласіе. Я сегодня же переговорю съ отцомъ моимъ.

— Гикія, я буду любить тебя всю жизнь мою, какъ любитъ мать свое дитя.

— Я тоже самое обѣщаю тебѣ, Асандритъ, тѣмъ болѣе, что у меня никого нѣтъ, кромѣ престарѣлаго и болѣзненнаго отца, дни котораго почти сочтены.

На другой день Ламахъ имѣлъ долгое совѣщаніе съ гостемъ, послѣ чего они отправились въ главное засѣданіе патріотовъ.

Протевтонъ вошелъ на каѳедру и заявилъ, что сынъ Пантикапейскаго архонта сдѣлалъ предложеніе его единственной дочери, которая въ свою очередь не отказывается отъ этого брака, но что онъ, какъ протевтонъ города, до того времени не дастъ своего согласія, пока не получитъ на это одобренія патріотовъ.

— Выслушавъ рѣчь эту, одинъ изъ старѣйшинъ собранія, неодобрительно покачавъ головою, отвѣчалъ:

— Господинъ нашъ! ты знаешь до какой степени мы любимъ твою Гикію, украшавшую нашъ городъ. Неужели же ты полагаешь, что мы изъявимъ согласіе отпустить ее къ враждебному намъ народу?

— Я самъ не допущу этого, но мнѣ обѣщаетъ Асандритъ прекратить всѣ сношенія съ отечественнымъ городомъ и сдѣлаться не только моимъ сыномъ, но и гражданиномъ нашимъ.

— Обѣщать можно многое, въ особенности когда предъ нами такая прелестная невѣста, какъ Гикія. Мы не имѣемъ никакихъ основаній вѣрить Пантикапейцамъ, а потому было бы не разумно довѣрять даже лучшимъ изъ представителей ихъ.

— Въ такомъ случаѣ вы находите, что я обязанъ отказать Асандриту?

— Я не объ этомъ говорю, отвѣчалъ тотъ же старикъ, но мнѣ хотѣлось бы, чтобы бракъ твоей дочери не послужилъ бы во вредъ отечеству. А для достиженія этого остается одно средство, чтобы будущій зять твой поклялся предъ собраніемъ патріотовъ никогда не посѣщать Пантикапеи. Таково мое личное убѣжденіе и я полагаю, что всѣ граждане раздѣлятъ его со мною.

— Да, да, послышалось со всѣхъ сторонъ, онъ не долженъ выѣзжать изъ Херсонеса, если желаетъ быть нашимъ другомъ.

Протевтонъ оглянулся и сдѣлалъ знакъ служителю своему. По знаку этому въ собраніе введенъ былъ Асандритъ. Ламахъ вышелъ къ нему на встрѣчу и представилъ патріотамъ, не замедлившимъ выяснить свои условія.

— Я согласенъ на все, отвѣчалъ молодой человѣкъ, поразившій засѣдающихъ своею красотою.

— Въ такомъ случаѣ ты примешь присягу, которую обязанъ будешь исполнять подъ угрозою быть изгнаннымъ навсегда изъ нашей среды.

— Клятва для меня важнѣе всего, но я безъ стѣсненія готовъ произнести ее.

— Пригласить жреца, заявилъ старѣйшій изъ патріотовъ.

Жрецъ явился и присяга выполнена была по пунктамъ, указаннымъ патріотами.

— Теперь ты можешь заключить бракосочетаніе, заявили члены собранія, обращаясь къ протевтону своему.

Ламахъ выразилъ имъ благодарность и на другой день Гикія сдѣлалась женою того, который казался ей божествомъ. Радость ея не имѣла предѣла; а протевтонъ мечталъ, что Асандритъ навѣрно замѣнитъ его въ будущемъ.

На слѣдующій день послѣ бракосочетанія Асандритъ, прощаясь съ Ксеноклидомъ, торжественно просилъ его передать отцу своему, что отнынѣ онъ никогда болѣе не посѣтитъ Пантикапеи, но что будетъ очень доволенъ, если родитель его станетъ сообщать ему о происходившемъ въ столицѣ.

— Передай также отцу моему, прибавилъ онъ, что если онъ соблаговолитъ выдѣлить мнѣ кое-что изъ наслѣдственныхъ сокровищъ, то я съ благодарностію приму его дары.

Скульпторъ выѣхалъ, обѣщаясь рано или поздно возвратиться съ женою въ Херсонесъ, чтобы посвятить всю остальную жизнь услугамъ республиканцевъ.

Заявленіе это очень польстило патріотамъ и многіе изъ нихъ предполагали, что отнынѣ установится между враждебными городами дружба, которой они ожидали напрасно въ продолженіи нѣсколькихъ столѣтій.

Херсонесцы, преданные Ламаху, съ первыхъ же дней полюбили зятя его и старались высказать ему особенное расположеніе въ предположеніи сдѣлать его намѣстникомъ болѣзненнаго протевтона, здоровье котораго съ каждымъ днемъ ухудшалось.

Прошелъ мѣсяцъ. Какъ вдругъ противъ ожиданія прибылъ большой корабль изъ Босфора съ заявленіемъ, что Асандръ Пантикапейскій прислалъ сыну своему первую долю слѣдуемаго ему наслѣдства.

Патріоты не замедлили выслать довѣренныхъ, чтобы осмотрѣть каждую вещицу. Ничего подозрительнаго не оказалось. Но въ то время, когда довѣренные эти возвратились домой, Асандритъ въ полночь появился на берегу моря и, присѣвъ на камень, началъ ожидать кого-то. Чрезъ часъ послышались удары веселъ и вскорѣ послѣ этого яликъ, переполненный народомъ, приблизился къ берегу.

— Здѣсь ли сходить? спросилъ чей-то голосъ.

— Здѣсь, отвѣчалъ Асандритъ.

Матросы быстро спрыгнули, затѣмъ сволокли мѣшки съ провизіею и молча послѣдовали за Асандритомъ въ тоннель. Очутившись въ большомъ подземеліи, они по приказанію вожака своего сложили мѣшки и расположились на отдыхъ.

— Я буду ежедневно навещать васъ, сказалъ Асандритъ и надѣюсь, что вы не стоскуетесь до того времени, пока представится удобный случай исполнить волю отца моего. Одного только требую отъ васъ: это полнѣйшей тишины, чтобы скрыть свое присутствіе подъ дворцомъ.

Устроивъ переодѣтыхъ воиновъ, Асандритъ вышелъ тоннелемъ и возвратился въ дворецъ со стороны бухты.

— Не пожелаешь ли ты чего-нибудь изъ Пантикапеи? спросилъ онъ у жены, вышедшей къ нему на встрѣчу. Судно отца завтра должно возвратиться и шкиперъ, вѣроятно, зайдетъ къ намъ проститься. Подумай, моя дорогая.

— Сказать тебѣ правду, Асандритъ, я желала бы многаго изъ предметовъ Босфорскаго искусства, но такъ какъ наше сообщеніе и переговоры съ твоимъ отцомъ не могутъ нравиться согражданамъ нашимъ, то не лучше ли отказаться отъ всего до болѣе благопріятнаго случая.

— Когда же по твоему могутъ представиться такіе случаи?

— Когда наши мореходцы отправятся въ Пантикапею.

— Но этого можетъ быть мы не дождемся скоро?

На разговоръ этотъ пришелъ Ламахъ.

— Сынъ мой, сказалъ онъ, положивъ руку свою къ нему на плечо, мнѣ когда-то говорили, что въ Пантикапеѣ въ храмѣ Эскулапа сохранилась у жреца таинственная запись, служившая антидотомъ противъ болѣзней, изнурявшихъ человѣческій организмъ. Не можешь ли ты чрезъ посредство отца твоего достать мнѣ этотъ талисманъ?

— Я увѣренъ, что отецъ мой съ особеннымъ удовольствіемъ исполнитъ твою просьбу. Я сегодня же напишу ему объ этомъ, а завтра отдамъ на отходящее судно.

— Нѣтъ ужъ, сынъ мой, я въ предупрежденіе дурной молвы, самъ лучше напишу свѣтлѣйшему Асандру. Ты знаешь, какъ строги наши патріоты Папій и Христъ; они не пощадятъ даже и меня, если я скрою отъ нихъ содержаніе моего письма къ отцу твоему.

— Да будетъ по твоему, отвѣчалъ хладнокровно Асандритъ, довольный тѣмъ, что представляется случай вторично прибыть новой партіи воиновъ.

На слѣдующій день Ламахъ въ присутствіи четырехъ патріотовъ вручилъ пантикапейскому шкиперу письмо и просилъ его, если возможно, безотлагательно прислать талисманъ, такъ какъ здоровье его быстро разрушается отъ ужаснаго недуга.

Иностранный корабль отплылъ. Но въ тотъ же вечеръ умеръ и протевтонъ Херсонеса. Опечаленная этимъ неожиданнымъ событіемъ, Гикія сообщила печальную новость патріотамъ въ предположеніи, что они изберутъ на мѣсто отца мужа ея. Но граждане единодушно потребовали устарѣвшаго Зифа, который заслуживалъ безпредѣльнаго довѣрія по заслугамъ, оказаннымъ отечественному городу.

Зифъ былъ ближайшимъ другомъ Ламаха и поэтому похороны протевтона приняты были насчетъ республики. Пока шли приготовленія и вырубливалась кимитирія для сложенія бренныхъ останковъ правителя, Асандръ Пантикапейскій получилъ письмо отъ свата и, не теряя дорогаго времени, добылъ священную досточку изъ храма Эскулапа и, пользуясь этимъ случаемъ, вновь направилъ въ Херсонесъ партію лучшихъ воиновъ, искусно спрятанныхъ на кораблѣ.

Судно это прибыло къ Асандриту въ то время, когда отдавалась послѣдняя почесть Ламаху. Шкиперъ, не подозрѣвавшій печальнаго событія, съ важностію внесъ во дворецъ протевтона серебряный маленькій треугольникъ, на которомъ вырѣзаны были нижеслѣдующія буквы, таинственное значеніе которыхъ понятно было только великому божеству.

Θ Ε Τ Α Δ Ω
Θ Ε Τ Α
Θ Ε
Θ

Гикія, принявъ этотъ талисманъ противъ болѣзней, тутъ-же передала его Зифу, который считая его собственностію предмѣстника своего, постановилъ вложить въ кимитирію Ламаха.

Асандритъ очень былъ недоволенъ этимъ распоряженіемъ, но боясь раздразнить новаго повелителя республиканскаго города особеннымъ сочувствіемъ къ драгоцѣннымъ предметамъ своего отечества, вынужденъ былъ первымъ одобрить это постановленіе и чудотворный треугольникъ съ таинственною надписью вложенъ былъ въ урну съ пепломъ Ламаха.

На этотъ разъ Асандритъ оставилъ у себя изъ числа прибывшихъ матросовъ трехъ человѣкъ для исполненія личныхъ приказаній. Гикія и Зифъ захотѣли воспрепятствовать этому, но онъ, назвавъ ихъ опытными сортировщиками хлѣбнаго зерна и незамѣнимыми въ искусствѣ торговли, которую въ настоящее время не могъ-бы вести самъ, устоялъ на своемъ. Въ туже ночь Асандриту, при помощи этихъ людей, отлично удалось свезти и скрыть подъ дворцомъ своимъ еще нѣсколько десятковъ пантикапейскихъ воиновъ.

Съ этого времени Асандритъ велъ себя съ такимъ умѣніемъ въ средѣ совѣщаній патріотовъ, такъ сочувствовалъ нуждамъ города и столько жертвовалъ для славы и красоты его, что многіе забыли о происхожденіи его отъ враждебныхъ царей Босфора и готовы были допустить въ число благотворителей, но Папій и Христъ воспротивились этому до того времени, пока у чужеземца не родится отъ Гикіи наслѣдникъ.

Когда сообщили объ этомъ Асандриту, онъ заскрежеталъ зубами и вновь въ душѣ его зашевелилась глубокая месть къ патріотамъ ненавистнаго города.

Послѣ этого Асандритъ, какъ-бы оскорбленный недовѣріемъ гражданъ, началъ уклоняться отъ совѣщаній ихъ и исключительно предался торговлѣ. Всѣ доставшіяся ему судна находились въ постоянномъ движеніи, изъ числа которыхъ одно подъ предлогомъ сношенія съ Константинополемъ заходило въ Пантикапею, откуда захватывало новую партію воиновъ и, пользуясь темнотою ночи, высаживало ее въ извѣстномъ мѣстѣ.

Такимъ образомъ прошелъ годъ и въ распоряженіи Асандрита состояло такое число воиновъ, съ которыми онъ надѣялся безъ труда перебить всѣхъ жителей Херсонеса при внезапномъ нападеніи на нихъ. Но приступить къ этому не иначе приходилось, какъ послѣ какого-либо праздника, когда всѣ напьются пьяными и заснутъ мертвецкимъ сномъ.

Такого рода праздникъ Гикія обязана была сдѣлать въ память годовщины смерти отца своего. И дѣйствительно, нѣсколько дней спустя заботливая дочь пригласила Асандрита на совѣщаніе по поводу устройства тризны.

— Мое мнѣніе таково — сказалъ царевичъ — что мы не должны ничего жалѣть для Ламаха, духъ котораго навѣрно сойдетъ къ намъ, чтобы взвѣсить степень благодарности гражданъ. Я съ своей стороны намѣренъ въ пяти частяхъ города устроить винные фонтаны и при нихъ столы съ явствами. Надо полагать, что милая моя жена выкажетъ себя еще щедрѣе.

Сказавъ это, Асандритъ оставилъ совѣщательную комнату, чтобы переслать друзьямъ давнымъ-давно ожидаемую вѣсть выступить на отважный подвигъ, а послѣ полуночи, когда во дворцѣ царствовала полнѣйшая тишина, онъ пробрался и самъ въ подземелье, чтобы отдать подробныя приказанія начальникамъ, откуда набирать солому, какіе дома прежде всего поджечь, кого прежде другихъ обезглавить и т. п. Въ заключеніе онъ объявилъ, что наканунѣ праздника вторично зайдетъ къ нимъ для опредѣленія минуты выхода въ городъ.

Недѣлю спустя совѣтъ патріотовъ объявилъ гражданамъ, что Гикіи дозволено устроить торжественный праздникъ въ день годовщины Ламаха. Одновременно съ этимъ во дворцѣ бывшаго протевтона произошло одно маловажное происшествіе, послѣдствія котораго обезсмертили владѣлицу его: Агапія, одна изъ самыхъ вѣрныхъ и преданныхъ рабынь Гикіи въ экстазѣ негодованія бросила камнемъ въ подругу свою, но вмѣсто нея попала въ статую Эндиміона и отбила отъ нея палецъ на ногѣ. Гикія до того разсердилась, что приказала запереть виновную на цѣлую недѣлю въ чуланъ и дать ей въ двойномъ размѣрѣ пряжу.

Агапія, сознавая, что госпожа поступила съ нею милостиво, принялась съ особымъ усердіемъ за работу, но вдругъ, какъ-то нечаянно выронила изъ рукъ веретено, которое глубоко запало въ щель кирпичнаго пола. Рабыня употребляла всѣ усилія достать его, но не достигнувъ цѣли, рѣшилась поднять кирпичъ. Какъ только она достигла этого, до слуха ея долетѣли многочисленные голоса людей изъ подземелій.

«Чтобы это значило?» подумала она и прилегла ухомъ къ едва замѣтному отверстію. Голоса не прекращались и Агапія быстро сообразила, что подъ домомъ госпожи ея скрываются враждебные люди. Заложивъ отверстіе по прежнему, она терпѣливо выждала того времени, когда ей принесла служанка хлѣбъ и воду.

— Милая моя Ксанфія — заговорила Агапія — не потрудишься-ли ты передать госпожѣ моей, что я намѣрена сознаться предъ нею еще въ одномъ важномъ проступкѣ, который скрывала до настоящаго времени, но теперь нахожу необходимымъ высказать, чтобы впослѣдствіи не обвиняли другихъ.

— Какъ? Неужели ты, такая добрая, можешь чувствовать за собою какіе-нибудь пороки? спросила удивленная Ксанфія.

— Нѣтъ, милая моя, за мною числится еще одна шалость весьма непріятная для хозяйки, а такъ-какъ я положилась умереть съ голода, то предварительно смерти хочу очистить мою душу.

— Отчего-же ты не хочешь передать мнѣ твоего грѣха? Вѣдь тебѣ извѣстно, что Гикія сердита на тебя и въ гнѣвѣ можетъ выразить болѣе несправедливости, тогда какъ я могу начать переговоры съ нею въ минуты ея веселаго расположенія.

— Напротивъ я желаю, чтобы она или окончательно простила меня или поступила со всею строгостью; твои-же просьбы за меня нисколько не утѣшили-бы сердца Агапіи.

— Какъ-же ей сказать?

— Скажи напрямикъ, что я рѣшилась умереть и желаю ее видѣть, если можно, то теперь-же.

Ксанфія грустно покачала головою и отправилась къ госпожѣ, которой въ точности передала слова своей подруги.

Гикія, любившая Агапію, быстро поднялась съ мѣста и направилась къ провинившейся. Вошедъ въ чуланъ и притворивъ дверь, она собиралась уже произнести слово прощенія, какъ преданная рабыня повалилась ей въ ноги и начала сознаваться, что вынуждена была пригласить ее къ себѣ обманнымъ образомъ.

— Чего-же можетъ ожидать отъ меня, лгунья? спросила Гикія, намѣреваясь выйти.

— Спасенія себя и отечественнаго города.

— Ты, кажется, не въ своемъ умѣ — замѣтила хозяйка.

— Можетъ быть, если только слухъ измѣнилъ мнѣ. Сказавъ это, Агапія подняла кирпичъ и начала просить госпожу свою прислушаться къ голосамъ, исходившимъ изъ подземелья.

Гикія плотно приложилась ухомъ къ отверстію и ясно услышала голосъ Асандрита.

— Я рѣшилъ — говорилъ онъ — что вы выступите изъ засады вашей въ то время, когда прекратится попойка. Первая партія послѣдуетъ чрезъ тоннель подъ руководствомъ соотечественника нашего, служившаго при мнѣ, которому уже я подробно передалъ, что надо дѣлать; вторая выйдетъ одновременно и пойдетъ по указанію Плакія; всѣ же остальные обязаны будутъ повиноваться Діоклитіану. Мнѣ ничего болѣе не остается сообщать вамъ, какъ просить дѣйствовать быстро и безпощадно; для бодрости вашей я прикажу вкатить къ вамъ столько вина, сколько необходимо будетъ на первый разъ. По окончаніи же дѣла пиръ нашъ будетъ продолжаться до тѣхъ поръ, пока не останется въ подвалахъ моихъ ни капли вина.

Асандритъ замолкъ, но вслѣдъ затѣмъ послышались многіе голоса, Гикія легко узнала въ нихъ нарѣчіе боспорянъ. Пораженная этимъ неожиданнымъ открытіемъ и главное въ своемъ домѣ, она нѣсколько минутъ соображала, какимъ образомъ эти злодѣи могли проникнуть сюда въ такомъ значительномъ числѣ? Неужели Асандритъ, котораго она такъ любитъ, котораго считала своимъ божествомъ, онъ ни одной минуты не думалъ о ней, а пріѣхалъ и женился съ единственною цѣлью излить вражду на соотечественниковъ ея?

Кровь закипѣла въ груди молодой женщины, но, не выразивъ оскорбленія и негодованія ни единымъ словомъ, Гикія своеручно положила на мѣсто кирпичъ и, заставивъ Агапію поклясться хранить тайну до нѣкотораго времени, вышла съ нею изъ чулана.

Часъ спустя къ ясенѣ зашелъ Асандритъ, чтобы окончательно переговорить съ нею объ устройствѣ праздника.

— Ты сегодня, какъ-то странно смотришь на меня, моя дорогая Гикія — сказалъ онъ послѣ нѣсколькихъ вопросовъ.

— Я сегодня видѣла дурной сонъ — отвѣчала она — и не могу до настоящаго времени изгнать его изъ памяти. Мнѣ снилось, будто ты поджегъ нашъ домъ и я въ страшныхъ мученіяхъ протягивала къ тебѣ руки, а ты смѣялся надъ моими страданіями.

— Огонь видѣть во снѣ — говорятъ старики — предвѣщаетъ великое благо. Не пошлетъ ли намъ Афродита неожиданное утѣшеніе?

Гикія вмѣсто отвѣта вздохнула.

— Бѣдняжка, ты печалишься объ этомъ больше меня, но повѣрь, что мы не останемся безъ дѣтей: въ моемъ отечествѣ есть средства умилостивить боговъ и я добуду ихъ, когда настанетъ необходимость. Мой отецъ также въ первые годы женитьбы не имѣлъ наслѣдниковъ, но потомъ насъ было гораздо больше, чѣмъ нужно было. Сказавъ это, Асандритъ не сочелъ даже нужнымъ позаботиться о развлеченіи той, которая изнемогала отъ любви къ нему.

— Ты уходишь? спросила она.

— Да, мнѣ необходимо будетъ съѣздить къ жрецамъ, чтобы пригласить ихъ въ полномъ составѣ къ дню поминовенія.

Оставшись одною, Гикія долго смотрѣла на любимый городъ, долго думала о своемъ положеніи, объ ошибкѣ отца и гражданъ, но вдругъ, какъ бы очнувшись отъ тяжкаго заблужденія, стукнула кулакомъ по подоконнику и позвала Агапію. Служанка не замедлила явиться.

— Дорогая моя — сказала она — ты сообщила мнѣ страшный заговоръ враждебныхъ намъ людей, отнынѣ ты единая будешь мнѣ содѣйствовать въ борьбѣ, которую я поведу противъ врага. Поди и пригласи ко мнѣ протевтона и великихъ патріотовъ Папія и Христа. Скажи имъ, чтобы они, не теряя времени, сейчасъ же пришли ко мнѣ.

— Вы желаете обнаружить предъ ними заговоръ?

— Да, но только ты берегись проговориться.

— Я съумѣю выдержать клятву мою — отвѣчала рабыня и быстро удалилась со двора.

Немного спустя Зифъ въ сопровожденіе двухъ, такихъ же какъ и онъ, старцевъ, приняты были Гикіею въ ея комнатѣ, куда никто не имѣлъ права проникать безъ приглашенія.

— Друзья народа и друзья моего отца! — заговорила молодая женщина — я всегда была увѣрена, что вы и граждане Херсонеса считали меня настолько любящею отечество, насколько это доступно человѣку съ благородною кровью.

— Къ чему ты говоришь намъ это, дочь наша — спросилъ Зифъ — развѣ это не доказываютъ твои милости?

— Все, что я дѣлала до настоящаго времени моимъ согражданамъ, происходило отъ избытка моихъ средствъ, но теперь я хочу пожертвовать имъ, ради спасенія ихъ, самымъ дорогимъ мнѣ предметомъ. Вы всѣ знаете, что у меня никого нѣтъ кромѣ мужа, котораго я люблю, какъ бога и за котораго готова перенести всѣ бѣдствія. Вотъ этого мужа я хочу принести въ жертву за отечество, потому что онъ рѣшился посягнуть на него.

— Гикія, при умѣ ли ты? Асандритъ ничѣмъ не заслужилъ нашего недовѣрія.

— Такихъ мыслей была и я до сегодняшняго дня и не скрою, что обижалась за ваше равнодушіе къ его образцовому поведенію, но сегодня я открыла, что мой богоподобный другъ съ того времени, какъ сдѣлался моимъ мужемъ, выписывалъ изъ Пантикапеи, вѣроятно, небольшими партіями друзей своихъ и содержалъ ихъ подъ спудомъ моего дома. Нынѣ же, когда партія этихъ людей достигла значительнаго числа, Асандритъ, подобно Одиссею въ Троѣ задумалъ употребить ее въ дѣло, когда народъ отпразднуетъ поминовеніе и, вѣроятно, не въ силахъ будетъ защищаться.

— Не шутишь ли ты, Гикія, надъ устарѣвшими друзьями твоего отца? сказалъ Христъ.

— Еслибъ только я не была дочерью Ламаха, то ты могъ еще сказать это, достопочтенный Христъ. Неужели я осмѣлилась бы порочить предъ вами предметъ моего поклоненія?

— Ты можешь ошибиться, подобно всѣмъ людямъ. Ошибки приличны молодому поколѣнію. Наконецъ, тебя можетъ ослѣпить любовь, которая не рѣдко увлекается пагубными услугами враговъ. Чтобы повѣрить твоему заявленію для насъ необходимы ясныя и вѣрныя доказательства.

— Это значитъ: Гикія потеряла довѣріе со стороны патріотовъ. Тѣмъ хуже для васъ. Извините, что я васъ затруднила изъ желанія обмануть! Я не имѣю надобности по требованію вашему представлять доказательства. Мнѣ хотѣлось предварительно заслужить вѣру на слово и затѣмъ доказать сказанное. Нынѣ же, когда вы отнеслись ко мнѣ, какъ къ дѣвочкѣ, я умываю руки и прошу васъ возвратиться къ своимъ занятіямъ. Клянусь вамъ вы ничего болѣе не узнаете отъ Гикіи до тѣхъ поръ, пока не будутъ сняты съ васъ головы. Вонъ изъ дома моего, враги отечества! Вонъ неблагодарные, которые въ мантіи патріотовъ никогда не сдѣлали ни единаго патріотическаго подвига, а между тѣмъ оскорбили своимъ мнѣніемъ дочь Ламаха! Вы вообразили, что со смертью отца я не пользуюсь болѣе народнымъ уваженіемъ? Извините, я вамъ докажу, что по первому зову моему всѣ станутъ подъ мое знамя и сдѣлаютъ то, что я потребую. Идите же, негодные старцы, не имѣющіе понятія о благѣ родной земли! Сказавъ это, Гикія поднялась съ мѣста и хотѣла удалиться, но Зифъ выскочилъ къ ней на встрѣчу и, ставъ, на колѣна, протянулъ руки впередъ.

— Я не дозволю тобѣ сдѣлать ни шага — сказалъ онъ — ты оскорбилась нашимъ мнѣніемъ, но повѣрь, что никто изъ насъ не думалъ оскорбить славной Гикіи. Доказательства намъ были нужны не для насъ, а для народа, который всегда не вѣритъ въ одни слова. Прости же насъ изъ любви къ преданному тебѣ народу.

— Зифъ, я всегда любила тебя — отвѣчала Гикія — от чего же ты раньше не сказалъ мнѣ, что тобѣ нужны доказательства для другихъ, но что ты вѣришь моему слову?

— Я забылъ, что имѣю дѣло съ патріоткою, истинно преданною отечеству.

— Скажутъ ли твои товарищи тоже самое?

— Христъ и Папій сознайтесь въ вашемъ заблужденіи — вскричалъ протевтонъ.

Патріоты въ свою очередь упали предъ нею на колѣна.

— Хорошо, я вамъ прощаю нанесенное мнѣ оскорбленіе, но съ тѣмъ, чтобы вы теперь сказали мнѣ, чѣмъ почтите память мою, если я, дѣйствительно, пожертвую любимымъ мужемъ и частью состоянія моего для спасенія города.

— Мы воздвигнемъ тебѣ при жизни двѣ мѣдныя статуи съ благодарными надписями.

— А послѣ смерти? спросила она.

— Мы потребуемъ, чтобы останки твои погребены были на площади заслугъ и чтобы надъ ними выставлена была третья вызолоченная статуя.

— Подтвердите обѣщаніе ваше клятвою и мы приступимъ къ дѣлу.

Почтенные старики преклонили головы и громко произнесли клятву.

— Теперь слѣдуйте за мною — сказала Гикія и повела патріотовъ въ чуланъ.

Открывъ кирпичъ, она заставила почтенныхъ гостей приложиться ухомъ къ отверстію и затѣмъ возвратиться въ ея комнату на совѣщаніе.

Патріотамъ удалось не только подслушать разговоры нѣкоторыхъ изъ Босфорскихъ воиновъ, но даже видѣть число ихъ. Не сомнѣваясь болѣе въ справедливости заявленія дочери Ламаха, они съ ужасомъ возвратились къ ней.

— Да — заговорилъ Зифъ — твой мужъ мастерски съумѣлъ выполнить роль Одиссея и нѣтъ никакого сомнѣнія, что онъ задумалъ всѣхъ насъ принести въ жертву въ день годовщины нашего друга. Что же намъ слѣдуетъ сдѣлать, чтобы предупредить кровопролитіе?

— Ничего больше — отвѣчала Гипія — какъ мнѣ пожертвовать моимъ дворцомъ.

— Неужели ты рѣшишься на это?

— Жизнь одного гражданина для меня дороже, чѣмъ все мое состояніе. Кто пожертвуетъ своею жизнію за цѣлость этихъ стѣнъ, статуй и соблазнительныхъ для глаза мелочей?

— Мы воздвигнемъ тебѣ другой болѣе роскошный дворецъ — сказали архонты.

— Но вы никогда не возвратите мнѣ того, что я въ немъ потеряю.

Зифъ, сознавая справедливость послѣдняго, началъ перебирать различные способы захвата дерзкихъ враговъ, но по общему предположенію выходило, что ни они, ни Асандритъ не сдадутся добровольно.

— Повторяю — отвѣтила Гикія — что мнѣ необходимо пожертвовать дворцомъ и я рѣшаюсь на это. Вотъ какъ мы должны поступить: послѣ завтра начнется праздникъ. Вы съ ранняго утра, послѣ молитвы жрецовъ, разставите на площади явства и вина, но потребуете отъ народа умѣренное употребленіе послѣдняго. Пусть они пляшутъ и веселятся до поздней ночи, но пусть у каждаго будетъ приготовлено дома сухое дерево, хворостъ, факела и масло. Съ этими матеріалами они должны будутъ выйти по первому сигналу, который я выставлю на башнѣ моего дворца. Сигналомъ послужитъ факелъ. Затѣмъ, по указанію вашему, они подойдутъ къ зданію, обложатъ его со всѣхъ сторонъ дровами, взбрызгнутъ ихъ масломъ, подожгутъ факелами и вооружатся дубинами, чтобы не допустить ни единаго врага избавиться бѣгствомъ. При этомъ вы, конечно, позаботитесь также, чтобы подземный выходъ изъ подвала моего былъ вовремя заваленъ. Что касается меня, то я заблаговременно выйду на дворъ и буду находиться около васъ.

— И твой мужъ долженъ сгорѣть? спросилъ Зифъ.

— Это крайне необходимо для него — отвѣчала со вздохомъ Гикія — это спасетъ его отъ ярости народа и успокоитъ меня несчастную. Идите же теперь домой и дѣлайте, какъ знаете. Я сдѣлала съ своей стороны все, что могла сдѣлать патріотка.

Вслѣдъ за выходомъ отцовъ города возвратился и Асандритъ. Гикія по обыкновенію встрѣтила его на порогѣ и заботливо начала разспрашивать о томъ, какъ постановили жрецы храма Діаны праздновать пиръ годовщины.

Асандритъ, нѣжно обогнувъ шею жены, передалъ, что празднество совершится съ такимъ торжествомъ, какого не видывали еще въ Херсонесѣ.

— Ты, вѣроятно, задумалъ убить меня благодарностію — сказала она съ слезами на глазахъ.

— Отъ такихъ чувствъ не умираютъ, моя психея.

— Ну, а если я умру?

— Тогда я возьму твое тѣло и убѣгу изъ Херсонеса.

— Неужели ты любишь меня такъ сильно, что говоришь это?

— Ты спрашиваешь, люблю ли я тебя? Неужели ты не видишь этого твоимъ сердцемъ? Ты для меня все, что составляетъ счастіе человѣка въ прошломъ, настоящемъ и будущемъ. Ахъ, Гикія, если-бъ я могъ-бы открыть теперь предъ тобою мою душу. Но, увы я долженъ потерпѣть еще нѣсколько времени, что-бы дать полную свободу моей безпредѣльной любви.

— Слѣдовательно, ты несчастенъ?

— Я не въ нормальномъ состояніи духа и это мнѣ мѣшаетъ наслаждаться своимъ счастіемъ.

— Ты тоскуешь по родинѣ? Признайся, мой другъ, и я сію же минуту рѣшусь бросить все, что-бы послѣдовать за тобою.

— Нѣтъ, Гикія, я не могу измѣнить моей клятвѣ, данной торжественно и не выйду изъ Херсонеса до того времени, пока этотъ городъ будетъ существовать. Сказавъ это, Асандритъ взялъ подругу свою на руки и прижалъ ее къ груди своей.

«Онъ любитъ меня до безумія — подумала Гикія — а я несчастная отдала его на жертву гражданамъ! Слезы хлынули изъ глазъ ея.

— Ты плачешь, моя добрая подруга, въ то время, когда я только и думаю о томъ, чтобы видѣть тебя въ царской коронѣ, чтобы предъ тобою благоговѣли, чтобы всѣ преклонялись предъ твоими повелѣніями. Ты не рождена повиноваться. Но оставь меня теперь: я очень утомленъ и лягу отдохнуть.

Гикія ушла въ свою комнату и начала рыдать.

Тутъ только она сообразила, что Асандритъ не имѣетъ въ виду ничего враждебнаго противъ нея, что онъ любитъ ее и если хочетъ стереть съ лица земли враждебный городъ, то желаніе это поддерживается еще другимъ увезти ее въ Пантикапею и сдѣлать царицею. Нѣкоторое время она восхищалась будущностію своею. Но вдругъ предъ нею начали возставать лики отца и матери и послышались тысячи проклятій старцевъ и грудныхъ дѣтей: «злодѣйка, ты хочешь перейти чрезъ наши тѣла, чтобы очутиться на тронѣ враждебнаго дѣдамъ твоимъ царства!» Крики эти становились ужасными. Изнеможенная Гикія заснула. Сонъ окончательно отрезвилъ ее. Пробудившись съ полнымъ сознаніемъ обязанности, она призвала Агапію и поручила ей выносить изъ дворца самыя цѣнныя вещи подъ предлогомъ, что можетъ быть нѣкоторыя комнаты понадобятся для пиршества народа.

На слѣдующій день Асандритъ съ Гикіею навѣстили кимитирію Ламаха, надъ которою пропѣты были жрецами установленные гимны и послужили къ началу игръ, ѣды и питья. Тысячи людей принимали искреннее участіе въ оживленіи памяти благодѣтельнаго протевтона, которыхъ сманывали къ виннымъ фонтанамъ преданные Асандриту босфоряне.

Предъ вечеромъ собрались во дворецъ всѣ первостепенные граждане, чтобы въ свою очередь начать пиръ. Гикія сидѣла на почтеннѣйшемъ мѣстѣ и казалась печальною. Асандритъ напротивъ суетился и употреблялъ всѣ усилія, чтобы у гостей не оставались пустыми гектары. Тоже дѣлалъ онъ и въ отношеніи жены. Гикія, понявъ цѣль его, приказала подать ей потыръ изъ пурпуроваго стекла и наливала его вмѣсто вина простою водою. Вскорѣ гости, представившись сильно опьянѣвшими, разошлись. Хозяйка подъ тѣмъ же предлогомъ ушла въ опочивальню и пригласила Асандрита слѣдовать за нею.

— Намъ необходимо отдохнуть, чтобы пробудиться къ полуночи — сказала она. Кто знаетъ, къ тому времени можетъ быть у народа не достанетъ вина и придется выслушать ихъ брань и неудовольствіе.

— Ты права — отвѣчалъ царевичъ, который съ трудомъ держался на ногахъ. Я выпилъ больше, чѣмъ слѣдовало и мнѣ надо соснуть. Надѣюсь, что ты разбудишь меня послѣ полуночи. Сказавъ это, Асандритъ вполнѣ увѣренный, что преданные ему слуги или разбудятъ его, когда представится надобность, или сами распорядятся дѣломъ, бросился въ постель и скоро заснулъ крѣпкимъ сномъ.

Тѣмъ временемъ Гикія съ глазами, наполненными слезами, прильнула къ прелестной головѣ своего Эндиміона.

«Несчастный — говорила она про себя — какой духъ привелъ тебя въ этотъ домъ, который чрезъ нѣсколько времени сдѣлается тебѣ кимитиріею. Ты увѣрялъ меня, что пылаешь любовью и дорожишь мною выше всего, но если это правда, къ чему тебѣ понадобились смерть невинныхъ людей и разрушеніе моего отечественнаго города? Неужели ты полагаешь, что послѣ такого событія, я могла-бы питать къ тебѣ чувство любви? нѣтъ, я возненавидѣла-бы тебя, я убѣжала-бы отъ тебя, я убѣжала-бы отъ такого злодѣя, я можетъ-быть сама проткнула твое сердце и в заключеніе терзаемая совѣстью бросилась-бы въ бездну морскую!.. Нѣтъ, такая жертва не приносилась еще ни единому божеству. Пусть лучше городъ мой останется невредимъ и я буду оплакивать тебя, не опозореннаго народною местью. Умри же чистымъ отъ грѣха и не преслѣдуемый заслуженнымъ проклятіемъ, умри моимъ другомъ съ увѣренностію, что я не перестану любить только тебя одного и жить однимъ воспоминаніемъ о тѣхъ немногихъ дняхъ, которые составляли мое блаженство! Послѣ этихъ мыслей она прильнула къ холодному лбу Асандрита и, горько зарыдавъ, вышла на башню, окинула взоромъ площадь, гдѣ прыгали и веселились молодые люди. Грусть и тоска разрывали ея душу. Два раза она бралась за зловѣщій факелъ и снова опускала его, какъ-бы сомнѣваясь въ замыслѣ дорогаго мужа. Какъ вдругъ закричалъ пѣтухъ. Гикія вздрогнула въ сознаніи, что не приходилось болѣе медлить. Факелъ былъ зажженъ и дрожащею рукою укрѣпленъ на заранѣе приготовленномъ шандалѣ.

Какъ только появился этотъ сигналъ, толпы народа зашевелились и скрылись съ площади. Затѣмъ Гикія увидѣла, какъ начали выступать какія-то тѣни, нагруженныя большими связками хвороста.

— О, Афродита — вскрикнула она — неужели онъ долженъ погибнуть отъ руки безумно-любящей жены? и рыдая, какъ безумная, она бросилась въ опочивальню, чтобы еще разъ взглянуть на дорогое существо.

Асандритъ по прежнему спалъ и не чувствовалъ, что ноги его лобзались несчастною женщиною.

Нѣсколько минутъ спустя дочь Ламаха въ сопровожденіи Агапіи вышла на дворъ, гдѣ ожидали ее Зифъ, Папій и Христъ. Кивнувъ имъ головою, она быстро вышла на улицу и скорыми шагами направилась къ небольшому домику, гдѣ помѣщались ею прежде бездомные сироты. Добравшись съ трудомъ до убогой постели, она бросилась на нее и, плотно закрывъ уши, чтобы не допустить до слуха своего ни единаго крика, предоставила полную свободу слезамъ.

Тѣмъ временемъ нѣсколько тысячъ гражданъ разныхъ возрастовъ, завалили хворостомъ и сухими дровами окружность дворца, взбрызнули ихъ оливковымъ масломъ и подожгли во многихъ мѣстахъ. Зданіе долго выглядывало горделиво, но вдругъ задернулось и утонуло въ сплошной массѣ огня. Тогда только мелькнулъ предъ зрителями силуетъ Асандрита и послышались громкіе отчаяные крики:

— Гикія, Гикія!..

— Быть на готовѣ — скомандовалъ Зифъ и, обнаживъ Фракійскую саблю, выступилъ впередъ.

Папій и Христъ приказали подбавить дровъ въ выходу изъ подземелья. Не успѣли сдѣлать этого, какъ боспоряне, не имѣя возможности долже держаться въ пеклѣ, въ большой массѣ налегли на двери и цѣликомъ высадили ихъ. Пламя освѣтило блѣдныя изумленныя лица вооруженныхъ чужеземцевъ, за нѣсколько часовъ до этого мечтавшихъ любоваться такою-же картиною надъ Херсонесскими жителями.

— Стрѣляй! закричалъ Зифъ.

Сотни стрѣлъ влетѣли въ подземелье. Боспоряне отодвинулись, но пока совѣщались, послышался ужасный гулъ и громадное зданіе съ плафонами и тяжелыми полами рухнуло. Нѣсколько враждебныхъ головъ показались было у выхода, но ошеломленныя ударами городской стражи скрылись въ огненныхъ языкахъ.

— Теперь вы можете продолжать прерванный пиръ — сказалъ Зифъ — идите-же, дѣти мои, допивать ваше вино, а мы старики останемся на стражѣ еще на нѣкоторое время, чтобы не заслужить неудовольствія богоподобной Гикіи.

Народъ съ криками бросился къ виннымъ фонтанамъ и поднялъ такой шумъ, что Гикія, подумавшая о неудачѣ патріотовъ и отчаянной битвѣ соотечественниковъ, бѣгомъ выскочила на площадь.

Въ эту минуту предъ глазами ея показались догорающіе остатки ея величественнаго дворца, около которыхъ стояли Зифъ, Папій и Христъ.

— Несчастный! вскрикнула она и, лишившись чувствъ, упала среди улицы.

Къ счастію Агапія во время подоспѣла и при помощи рабовъ перенесла ее обратно на постель.

На разсвѣтѣ въ Херсонесѣ царствовала глубокая тишина. Площадь покрыта была спящими юношами. Продолжали бодроствовать только одни патріоты, сидѣвшіе въ глубокой задумчивости у груды почернѣвшихъ камней на томъ мѣстѣ, гдѣ возносился дворецъ Ламаха, служившій ему и наблюдательною крѣпостію и пріемною для всѣхъ царствующихъ путешественниковъ.

На слѣдующій день всѣ знатнѣйшіе граждане собрались на площадь Заслугъ, чтобы публично обсудить великую жертву, оказанную Гикіею.

Прежде другихъ поднялся на кафедру Папій и подробно разсказалъ все извѣстное ему по поводу этой высокой заслуги.

Выслушавъ его, народъ началъ требовать немедленно приступить къ выливкѣ двухъ статуй въ честь Гикіи изъ металла, которыя должны оставаться несокрушимыми въ теченіи вѣковъ и выставить ихъ на площадь Аксіи. Кромѣ этого выстроить ей на томъ-же мѣстѣ новый болѣе роскошный домъ и вознаградить съ избыткомъ за всѣ потери.

Вызванные на кафедру художники и составители надписи предложили первые: изобразить Гикію въ великолѣпной одеждѣ, открывающею соотечественникамъ враждебные замыслы Асандрита, а другую въ боевомъ нарядѣ, безпощадно мстящею врагамъ. На пьедесталѣ первой изобразить нижеслѣдующую надпись:

«Мой мужъ, котораго я обожаю, задумалъ сокрушить мой отечественный городъ. Я люблю его, но родина мнѣ дороже. Пусть-же онъ умретъ съ участниками. Сожгите же его съ дворцомъ и богатствами моими, чтобы не допустить вреда отечеству.

На пьедесталѣ второй статуи принято было написать:

«Ты видѣлъ меня, Асандритъ, нѣжною и слабосердечною подругою твоею, а теперь я стою предъ тобою грозною и неумолимою мстительницею. Ты сгоришь со всѣми твоими соучастниками».

По одобреніи всего этого толпа народа потребовала на площадь Гикію и лишь только она показалась, начала возглашать ей многолѣтіе.

Блѣдная, изнеможенная дочь Ламаха взведена была на кафедру, чтобы лично разсказать гражданамъ подробности открытія заговора.

По исполненіи этого требованія Зифъ приблизился къ ней и громогласно заявилъ, чѣмъ народъ порѣшилъ почтить ея заслугу предъ отечественнымъ городомъ. Гикія не возражала противъ статуй и надписей, но когда услышала о желаніи построить ей на томъ-же мѣстѣ новый дворецъ, точно оскорбленная выпрямилась и отвѣчала:

— Друзья мои, я не жертвовала вамъ моимъ дворцомъ и сокровищами съ цѣлью получить ихъ обратно. Я ихъ отдала отечеству и потребую отъ васъ, чтобы съ сегодняшняго дня сограждане, цѣнившіе мой подвигъ, употребили-бы всѣ средства обезобразить мѣсто нахожденія дворца моего настолько, чтобы я могла не узнавать его. Мнѣ кажется, что всего лучше, если отнынѣ туда будутъ сбрасываться всѣ городскія нечистоты.

— Въ такомъ случаѣ ты намъ позволишь — сказалъ Зифъ — выразить нашу благодарность тѣмъ еще, что мы послѣ смерти твоей похоронимъ твои дорогіе останки на площади Заслугъ и воздвигнемъ тебѣ болѣе дорогой памятникъ.

— Это будетъ для меня пріятнѣе всего на свѣтѣ, такъ какъ отдаленное потомство, имѣя предъ глазами благодарность соотечественниковъ, охотно будетъ жертвовать всѣмъ священнымъ для блага отечества.

Героиня, при кликахъ зито, зито, кирамасъ!⁵ сошла съ трибуны и возвратилась въ свою лачугу, которая въ непродолжительномъ времени превращена была въ обширное и роскошное помѣщеніе.

Тѣмъ временемъ выставлены были на площади заслугъ обѣ обѣщанныя мѣдныя статуи, у подножья которыхъ не рѣдко просиживала до поздней ночи Гикія, не спускавшая глазъ съ того пепелища, гдѣ она такъ была счастлива отъ одного взгляда ожившаго Эндиміона.

Сожалѣла-ли она о томъ, что пожертвовала добрымъ для нея мужемъ для блага тѣхъ, которые въ настоящее время перестали удивляться ея подвигу и не думали утѣшать ее въ скорби — или наслаждалась въ глубинѣ души тѣмъ, что имя ея не забудется никогда — осталось тайною.

Однажды Гикіи сказали, что какая-то пріѣзжая женщина желаетъ ее видѣть.

— Приведите ее ко мнѣ — отвѣчала она.

Въ комнату вошла Комосарія, бросившаяся въ объятія бывшей госпожи своей.

— Что привело тебя, моя добрая подруга, въ Херсонесъ? спросила Гикія.

— Меня хотѣлъ казнить нашъ архонтъ со всѣми захваченными имъ Херсонесскими моряками въ отмщеніе за Асандрита, но мужъ мой спасъ насъ всѣхъ изъ темницы и заставилъ бѣжать.

— Ты возвратилась ко мнѣ?

— Нѣтъ, я возвратилась въ Херсонесъ, но такъ какъ мой отецъ вашъ рабъ...

— Съ этой минуты онъ свободенъ, Комосарія, а ты свидѣтельница моей счастливой жизни займешь въ сердцѣ моемъ самое близкое мѣсто. Я обязана дать тебѣ пріютъ около себя, потому что твое семейное счастіе разрушено мною. Знаешь-ли ты, что я погубила Асандрита, котораго любила отъ всей души?

— Да, Ксеноклидъ разсказалъ мнѣ подробно о его дерзкомъ намѣреніи. При этомъ онъ поручилъ мнѣ передать вамъ на память нѣсколько писемъ вашего мужа, которыя онъ получилъ отъ него за нѣсколько времени до смерти. Сказавъ это, Комосарія подала ей нѣсколько досточекъ.

Гикія съ жадностью прочла на первой слѣдующія слова:

«Радуйся, любезный другъ о здравіи того, кто пишетъ тебѣ. Онъ ни о чемъ болѣе не мечтаетъ, какъ о томъ, чтобы возвратиться поскорѣе съ сладчайшею супругою своею въ отечественный городъ. Молись же богамъ, чтобы мы и наши жены поскорѣе соединились между собою.

На второй было написано: «я ничего не имѣю противъ добрыхъ жителей Херсонеса, которыхъ полюбилъ отъ души, но такъ какъ намъ необходимо сокрушить этотъ городъ, то мнѣ придется выполнить волю отца моего».

Въ третьей говорилось:.. «У меня достаточно воиновъ, чтобы достигнуть цѣли, но еслибъ ты зналъ, какъ мнѣ тяжело смотрѣть на мою божественную Гикію, отъ которой я долженъ скрывать планъ мой, основанный болѣе на томъ, чтобы сдѣлать ее царицей нашего царства. Но, что если мнѣ все это не удастся? О, тогда я ни о чемъ такъ не пожалѣю, какъ о женѣ моей, съ которою долженъ буду разстаться и которая навѣрно не повѣритъ, что я рисковалъ жизнію болѣе для ея свѣтлой будущности».

Прочитавъ послѣднія строки, Гикія залилась слезами.

— Боги мои — вскрикивала она — какъ сильно онъ любилъ меня; но повѣрь, Комосарія, что я принесла его въ жертву не изъ мести, а изъ любви къ отечеству. Я отдала гражданамъ все, чѣмъ дорожила, что составляло мое счастіе и блаженство.

— Но стоитъ ли твой городъ такой жертвы? спросила Комосарія.

— Они воздвигли въ память мою двѣ мѣдныя статуи и обѣщали послѣ смерти моей поставить третью болѣе цѣнную, а останки мои сложить на площади Заслугъ.

— И ты вѣришь, что обѣщаніе свое они исполнятъ?

— Оно дано было мнѣ торжественно.

— А я готова поклясться, что тебя обманули и навѣрно ничего не сдѣлаютъ.

Слова эти показались Гикіи правдоподобными и она рѣшилась испытать патріотовъ.

Нѣсколько дней спустя дочь Ламаха, собравъ къ себѣ всѣхъ рабынь своихъ, заявила имъ, что она намѣрена представиться умершею съ единственною цѣлью убѣдиться, исполнятъ ли граждане Херсонеса тѣ обязательства, которыя добровольно приняли въ отношеніи ея.

— Надѣюсь — сказала она — что вы сьумѣете обстановить дѣло такъ, что никто не догадается о моемъ намѣреніи.

Комосарія, которой желательно было доказать бывшей госпожѣ своей, насколько она ошибается въ гражданахъ, которымъ она пожертвовала напрасно нѣжнаго мужа, первая вызвалась посодѣйствовать въ ея желаніи. Всѣ остальныя обѣщались подчиняться распоряженіямъ ея.

Нѣсколько дней спустя Комосарія объявила патріотамъ, что спасительница Херсонеса почила вѣчнымъ сномъ и ожидаетъ подобаемыхъ почестей.

Зифъ обѣщалъ явиться съ гражданами для сопровожденія останковъ ея. И дѣйствительно, онъ явился въ день, назначенный для сопровожденія знаменитой патріотки до склепа ея отца. Его сопровождалъ только одинъ Христъ.

Гикія, возмущенная такою неблагодарностію спасеннаго ею народа, рѣшилась ожидать, что будетъ дальше. Дальше случилось то, что ее вынесли изъ дома и направились за городъ съ тѣмъ, чтобы вложить въ кимитирію Ламаха.

Оскорбленная до глубины души, она поднялась изъ гроба въ тотъ моментъ, когда намѣревались вложить ее въ отцовскій склепъ.

— Неблагодарные! вскрикнула она — я не могу понять, какъ у васъ достало совѣсти обманывать ту, которая пожертвовала вамъ любимымъ мужемъ и половиною достоянія своего. Такъ вы исполнили ваше обѣщаніе похоронить меня на площади Заслугъ и воздвигнуть позолоченную статую? О, Зифъ, другъ моего отца, не достоинъ ли ты презрѣнія поколѣній нашихъ за подобный обманъ? Не стоишь ли ты, чтобы я слабосильная женщина публично назвала тебя негоднымъ гражданиномъ?

Сказавъ это, она выскочила изъ гроба и быстрыми шагами возвратилась домой. Всѣ сопровождающіе ужаснулись этому событію и громко начали обвинять патріотовъ въ подломъ обманѣ, противъ котораго возстали божественныя силы.

Протевтонъ не менѣе другихъ ужаснулся и, возвратившись домой, немедленно распорядился приготовить на площади Заслугъ роскошную кимитирію для Гикіи и обѣщанную статую съ надписью, могущею удовлетворить самому слабому изъ честолюбцевъ.

— Ну, стоило ли тебѣ пожертвовать такимъ превосходнымъ мужемъ — сказала Комосарія — для неблагодарныхъ Херсонистовъ?

— Для нихъ, дѣйствительно, не стоило бы жертвовать даже соломою, но я убѣждена, что подвигъ мой будетъ оцѣненъ потомствомъ, которое съ благоговѣніемъ станетъ произносить мое имя.

— Не ошибаешься ли ты и въ этомъ, Гикія — спросила Комосарія — слова народа также легко забываются, какъ и обыкновенные разсказы. Твои подвиги могутъ сохранить въ потомствѣ только мудрые софисты. Постарайся же, госпожа моя, чтобы они заговорили о нихъ, въ противномъ случаѣ все будетъ забыто, и статуи, поставленныя въ честь твою, останутся простымъ украшеніемъ народной площади.

Истина этихъ непріятныхъ словъ настолько подѣйствовала на несчастную спасительницу города, что она начала томиться до того, что лишилась ума и сдѣлалась посмѣшищемъ народа. Въ заключеніе ее нашли умершею на развалинахъ отцовскаго замка и схоронили въ заранѣе устроенной могилѣ, надъ которою красовалась уже великолѣпная статуя.

Такъ окончила свои дни та, которая пожертвовала лучшимъ достояніемъ своимъ для блага возлюбленнаго отечества. Въ числѣ сопровождавшихъ ее до могилы были только Зифъ, Папій и нѣсколько рабынь, которымъ она завѣщала послѣднее наслѣдіе отца своего.

Примечания

1. Отъ статуи этой въ настоящее время найдено мраморное подножіе съ надписью, свидѣтельствующею о подвигахъ этого гражданина.

2. Домъ для чужихъ, теперешнія гостинница.

3. Въ родѣ «живіо» или много лѣтъ!

4. Тотъ самый мудрецъ, который извѣстенъ намъ подъ именемъ Ѳалеса.

5. Живи, живи госпожа наша.