«Останется след души...» О поэте Владимире Шуфе

О поэте Владимире Шуфе я услышала много лет назад от своего ялтинского друга Володи Иванова. Высокий, худой, как жердь, с горящими глазами, ироничной и в то же время ласковой улыбкой, он как-то прибился к музею, часто приходил пообщаться, почитать стихи... Производил странное впечатление: был «нелеп, как все поэты». Никто толком не знал, на что он живет: он нигде постоянно не работал, кажется, был на пенсии по инвалидности, иногда реставрировал антикварку, продавал потом. Он писал неплохие стихи, но нигде не печатался. Бывало, он вдруг загорался и разил нас обличениями: «Вы музейщики, а не знаете такого поэта — Владимира Шуфа, его называли крымским Лермонтовым». Он начинал читать стихи любимого поэта, потом так же неожиданно замечал с горечью: «Какая несправедливость, что он забыт, он первым перевел на русский язык крымскотатарские песни и легенды». Вспоминал он о том, как любил Шуфа Осман, крымский татарин, его, нет, не слуга, скорее преданный друг... Потом угасал и обреченно констатировал: «Шуфа никогда не будут печатать, он был монархистом, дружил с великим князем Константином Романовым, известным поэтом К.Р., печатался в "Новом времени"»... Он исчезал, а потом опять приходил и все начиналось сначала: стихи свои и Шуфа, рассказы о нем... У нас даже возникла идея написать вместе книгу о Владимире Шуфе... В 1960-е годы дочь поэта Наталья Владимировна передала Володе часть архива отца. Это были книги, тетрадь со стихами и эпиграммами 1880-х годов, письма. Две пачки писем хранились особо. Это была переписка юного В. Шуфа и его невесты Юлии за 1882—1883 годы.

Сейчас отношение к В. Шуфу немного изменилось, к его творчеству и личности проявляют интерес литературоведы, поэты, писатели, краеведы, появились статьи о нем, например статья Г.А. Шалюгина «Поэт в красной шелковой рубахе. А.П. Чехов и В.А. Шуф» (1). Но поиски в крымских библиотеках, архивах, музеях позволяют значительно дополнить уже имеющиеся сведения об этом удивительном человеке и поэте.

Владимир Александрович Шуф родился 22 января (ст. ст.) 1865 года в Москве. Его отец Александр Карлович происходил из обрусевших немцев, был известным историком и юристом. После окончания юридического факультета Московского университета преподавал историю во 2-й московской гимназии, после работал присяжным поверенным округа Московской судебной палаты. Специалистам были известны его талантливые труды «О преподавании истории в гимназии» («Приложение к циркуляру по Московскому учебному округу», 1868, № 9) и «Рассказы и биографические очерки о русской истории» (1868 г.). Последняя книга выдержала семь изданий.

Семья А.К. Шуфа была православной и дружной. В ней было трое детей: дочери Надежда и Ольга и сын Владимир. Между отцом и сыном установились особенные отношения, отец очень любил Владимира, который еще в детстве проявил способности к литературе. Однако Александр Карлович был человеком строгого, даже крутого нрава, и, когда сын начал взрослеть, их отношения становились все более сложными, а порой и напряженными.

В 1883 году А.К. Шуф заболел, вероятно, туберкулезом и скончался в 1884 году.

Владимир Шуф учился в 3-й московской гимназии, в последних классах у него появились первые признаки болезни легких, и родные отправили его на юг. Осенью 1882 года он впервые приехал в Ялту. Город произвел на него сильное, но двойственное впечатление: красота необыкновенная и... огромное количество тяжелобольных. «Ялта — роскошная красавица, Ялта — гроб умирающих, проклятый город!» — писал он в одном из первых писем из Ялты (2). Но именно этому городу суждено было стать его «тихой пристанью» на долгие годы, в этой земле обретет он вечный покой...

В.А. Шуф. С.-Петербург. Начало XX в.

Спустя год после первой поездки в Ялту В. Шуф женился на своей возлюбленной Юлии, в Ялте на границе с Ливадийским императорским имением они купили клочок земли с небольшим домиком, здесь родились их дети: сын Александр — 13 октября 1885 года и дочь Наталья — 3 марта 1889 года. Оба были крещены в Аутской Успенской церкви, крестной матерью Александра была Марина Францевна Олехнович, дочь ялтинского врача, о которой речь еще впереди; восприемниками при крещении Натальи были ялтинский врач Виктор Матфеевич Иванов и сестра поэта Надежда Шуф (3). Дети росли в Ялте, учились в ялтинских гимназиях, брали уроки музыки у известного педагога, меценатки, музыкантши Фанни Карловны Татариновой. Сохранилась ее фотография с автографом сыну поэта: «Саше Шуф от любящей и строгой тети Фани Татариновой. 22 авг. 1904 г.» (4). Некоторое время В.А. Шуф служил в Таврической казенной палате и даже жил в Симферополе в доме Сафроновой в Малом Губернском переулке. Но служба тяготила его: «Глупая и бесплодная канцелярщина», — так характеризовал он ее в письме другу семьи философу В.С. Соловьеву (5). В Ялте написана его первая книга «Крымские стихотворения» (1890) и поэма «Баклан» (1892). Ялта подарила ему встречу с Османом Мамедом, который служил ему верой и правдой. Осман познакомил поэта с крымскотатарскими легендами и песнями, с его помощью Шуф выучил крымскотатарский язык. Осман был рядом с поэтом до конца его жизни, сопровождал его во всех странствиях по миру, поездках по России.

Литературная деятельность В. Шуфа началась в 1884 году в «Неделе», он сотрудничал с «Вестником Европы», «Нивой», «Живописным обозрением», «Осколками».

В 1892 году с верным Османом В. Шуф переехал в Петербург, где стал сотрудником газеты «Петербургский листок». Он печатался под псевдонимами «Эол», «Доремисолев», но более известен был как «Борей». Борей — имя крылатого бога северного ветра в древнегреческой мифологии, и кажется, что к Шуфу оно пришло тоже в Крыму. В одном из писем поэту в Ялту за 1883 год его невеста Юлия пишет: «Ты ветер, ты, как сильный ветер, сметаешь все на своем пути...» (6). Псевдонимом «Борей» Шуф подписывал злободневные фельетоны и эпиграммы, статьи в газетах.

Ф.К. Татаринова. Ялта. 1904 г.

В 1897 году он в качестве военного корреспондента от «Петербургского листка» вместе с Османом ездил на фронт греко-турецкой войны, где пережил довольно опасное приключение. Об этом позже писала газета «Петербургский листок»: «В городе Ларисса Осман и Шуф были заподозрены в шпионстве в пользу турок и арестованы. Жизнь обоих висела на волоске... Они были преданы военно-полевому суду, но своевременное вмешательство русского и французского консулов спасло их, и они благополучно вернулись в Петербург» (7). Шуф же вспоминал об этом эпизоде с юмором. В качестве придворного корреспондента при штабе германского императора Вильгельма он участвовал в поездке в Палестину, Сирию и Египет. Результатом этого стали циклы стихотворений «По Египту», «Палестина», книга очерков «На Востоке». Журналист В. Шуф ездил в город Шемаху (Бакинской губернии), где едва не погиб во время землетрясения.

В 1900 году у Шуфа обострился туберкулез, и он вынужден был жить на юге. На этот раз он обосновался в Одессе, где активно сотрудничал в газетах «Одесский листок», «Одесские новости». Здесь с ним произошел один из тех курьезных и опасных случаев, которыми изобиловала его жизнь: «Во время одной из прогулок по одесской гавани В[ладимир] А[лександрович] оступился и упал в воду. Не умея плавать, он стал тонуть, в это мгновение в воду кинулся его верный спутник Осман, поймал его и при помощи матросов вытащил на берег, где он скоро пришел в себя» (8).

В 1902 году Шуф вернулся в Петербург — он был приглашен в газету «Новое время». Корреспондентом от этой газеты он ездил в Париж и на Дальний Восток, пять месяцев находился на фронте Русско-японской войны. Как корреспондент, Шуф имел право проезда через все посты русской армии, он побывал и в лагере забайкальских казаков недалеко от Харбина, и в госпиталях, приходилось бывать и под пулями, встречаться с пленными японцами и русскими пограничниками. Об этой войне он написал роман с символическим названием «Кто идет?» (Вильборг, 1907). В романе повествуется не только о Русско-японской войне, но и о революции 1905 года, в которой Шуф увидел кровь, убийство, террор... И разве он был не прав?

В 1910 году были опубликованы его «Воспоминания о Маньчжурской войне», в которых В. Шуф попытался честно рассказать о том, что видел, слышал и испытал на той войне.

Иордан

Я зачерпнул воды в палящий зной
И утопил души моей страданья.
Я Господа обрел среди блужданья.
Окончен путь — тяжелый путь земной,
Тревоге чувств, сомненьям отдал дань я...
Я верую, я вижу край иной.

(«В край иной», 1906)

В 1907 году выходит в свет книга Владимира Шуфа «В край иной», в нее вошли стихотворения и поэмы, в их числе — крымская поэма «Баклан». Поэт К.Р., великий князь К.К. Романов, посвятил этому сборнику статью в «Трудах разряда изящной словесности Императорской Академии наук» (СПб., 1907), где оценил его как «отрадное явление в современной литературе». «Просто, естественно и передано поэтично», — так отозвался о поэме «Баклан» великий князь, тонкий ценитель поэзии.

В.А. Шуф жил то в Крыму, то в Петербурге, много странствовал по свету, но всегда возвращался домой в Ялту.

Общества избранный круг,
Душный город, где рабство и горе,
Я променял бы на юг,
На свободу, на солнце и море.
. . . . . . . . . .
Все, что напрасно искал,
Я найду у родного порога,
Скромен мой домик и мал,
Но в семье — утешение Бога.

(«Гекзаметры», 1912)

Владимир Александрович был человеком азартным, в последние годы жизни со всей страстью своей души он увлекался автомобильным спортом и потешными войсками. «Когда устраивали первый парадный смотр потешным, он вошел в командный состав. При первом испытании автомобилей-грузовиков он сопровождал их, пройдя на офицерском автомобиле от Петербурга до Севастополя» (9). В 1912 году Шуф в составе военно-автомобильной команды принимал участие в автопробеге в Персию. Но оттуда вернулся больным. Тяжелая дорога, холод и слякоть спровоцировали рецидив туберкулеза. Он приехал в Ялту, где скончался 8 ноября 1913 года на руках жены Юлии Ильиничны и детей. Панихида состоялась 9 ноября, а на следующий день, 10 ноября, после заупокойной обедни в Аутской Успенской церкви В.А. Шуф был похоронен на Иоанно-Златоустовском кладбище Ялты. Могила не сохранилась. «Чудно сотворен человек. Он даже не знает того клочка земли, на котором будет его могила!.. Да, эти письма переживут, может быть, и меня, на этих клочках бумаги останется след души, когда-то чувствующей и любившей...» (Из письма В. Шуфа невесте Юлии от 10 января 1883 г.).

Письма неясные, пленительные строки
С волненьем сладостным читаю снова я,
И снова предо мной отчизны край далекий
И родина печальная моя.

И снова в глубине души моей унылой,
Как луч, сверкающий в осенний ясный день,
С укором на устах далекой девы милой
Является возлюбленная тень.

(«Крымские стихотворения», 1890)

Передо мной две пачки старых писем: 22 письма поэта Владимира Шуфа к его невесте Юлии и 24 ее письма. Переписка охватывает период с октября 1882 года по 12 мая 1883 года. Почти все письма датированы и большинство пронумеровано. Письма дошли до нас не все и сохранились по-разному: есть утраты текста, бумага пожелтела от времени, в пятнах, края листов потерты, а некоторые осыпались. Но несмотря на это, они позволяют довольно подробно узнать о жизни В. Шуфа в Ялте в тот период. Они рассказывают о нашем городе тех лет, о людях, которые окружали поэта, его интересах и занятиях, быте и природе. Два письма оказались очень важными для воссоздания истории рождения поэмы «Баклан». Но прежде всего это письма о любви, о любви русских Ромео и Джульетты, которых разделили бациллы, расстояние от Ялты до маленькой смоленской деревушки, непонимание родных. История стара, как мир, но волнует, трогает искренностью и настоящим чувством.

Влюбленные пишут друг другу часто, сетуют на почту, расстояние, погоду, которые, как им кажется, препятствуют их общению. Когда совсем тоскливо, они смотрят в одно и то же время на луну или Большую Медведицу. Если смотреть на один и тот же предмет одновременно, то взгляды обязательно встретятся — считали они.

Представьте себе: семнадцатилетний юноша, романтический поэт, умный, с амбициями, пылкий, влюбленный, оказался вдали от родины, семьи, друзей и любимой, среди чахоточных больных, умирающих... Ему одиноко, он растерян... Только письма Юлии, «милые, дорогие письма», — счастье для него. Он уверен: он выздоровеет, приедет к своей Джульетте и они больше никогда не будут расставаться, «тогда им можно будет идти рука об руку на протяжении всей жизни», потому что «Бог со всеми правыми» (10). Он мечтает написать драму об их любви «Владимир и Ольга» — подобно «Ромео и Джульетте» Шекспира.

Письмо В.А. Шуфа невесте Юлии от 28 декабря 1882 г. из Ялты

Теперь о ней, о русской Джульетте. Юлия живет в глуши, в Смоленской губернии, в имении родителей. Она рано осиротела, и хотя у нее есть старшие братья и сестры, они не проявляют к ней участия, она живет одиноко. Каждый ее день похож на предыдущий. «Я встаю в 8 часов, — пишет она, — до 10, а иной раз и дольше пью чай. <...> А также смотрю, чтобы печи вытапливались хорошо. Напившись чаю, отправляюсь по хозяйству, сначала в конюшню, потом на скотный двор, потом на гумно, вернувшись оттуда, я сажусь на лежанку и работаю, шью, вышиваю. В три часа обедаю, в 5 — дают самовар, и я до восьми, а иной раз до половины девятого пью его, беседуя со своей публикой. <...> Как только бьет одиннадцать, я ужинаю и отправляюсь спать, на сон прочитываю которое-нибудь из твоих писем. Потом засыпаю. И так изо дня в день, все одно и то же, но я счастлива, мой дорогой, несмотря на такую мизерную обстановку, надежда на будущее, как яркая звездочка в темной ночи, светится, и будь жизнь в тысячу раз хуже, все-таки можно жить» (11). День молоденькой, хрупкой девушки наполнен заботами по хозяйству. Лишь вечером она усаживается «на свое место у зеркала» и пишет Владимиру, потом, сидя на лежанке, вышивает или шьет под унылое пение горничной Марфы.

Она часто молится за него, за себя, за свою любовь... Но ее терзают сомнения: не грешна ли их любовь, есть ли у них будущее, ведь она старше его, небогата, образования хорошего не получила, а он еще так юн, не окончил гимназии, ему надо учиться, у него впереди жизнь и он не должен «брать на свои плечи семью...» Порой в письмах Юлии проскальзывает беспокойство, это связано с их планами на будущее. Но все же из этих писем предстает перед нами образ доброй, любящей девушки, милой и наивной. Она радуется его письмам, красоте зимнего леса: «изредка стоят елочки, навален лес, лежат дрова в саженях» и «все это покрыто пушистым снегом и освещено до боли глаз солнцем. Кругом лес, лес без конца. Так и кажется, что вот-вот сейчас выйдет, покажется дриада. Очень, очень хорошо!» (12).

Но главное для Юлии — его любовь, его счастье. Любовь поднимает ее над повседневностью. Владимира над повседневностью поднимает творчество, оно, как сияющий луч, освещает дорогу к Богу. Но творчества нет без вдохновенья, нет без любви. Потому он так ждет письма от своей возлюбленной.

Затерянный в неведомой глуши
Среди миндальных рощ пленительного юга,
Я вести радостной от северного друга
Жду всею силою измученной души.
. . . . . . . . . .
Бывало, жду напрасно почтальона
И грустно в сад смотрю я из окна,
И разве изредка с воздушного балкона
Письмо, как розу, бросит мне она.

(«Крымские стихотворения», 1890)

В 1882—1883 годах В.А. Шуф жил в Ялте на даче Александры Владиславовны Олехнович, вдовы врача. Согласно «Плану города Ялты», составленному в 1885—1886 годах городским землемером Иванисовым, А.В. Олехнович принадлежал участок с несколькими домами и тенистым парком в пересечении улиц Садовой (ее название не изменилось) и Прорезной-Платановой (сейчас им. К. Маркса). Ныне это территория военного санатория Черноморского флота Российской Федерации (ул. Садовая, 18).

В конце апреля 1883 года В. Шуф планировал переехать от Олехнович на дачу Малиновской, которая находилась ближе к морю, на Приютской улице (сейчас Боткинская), но, скорее всего, этого не случилось.

Сначала в Ялте юный Шуф чувствовал себя тоскливо и одиноко, невероятно тяжело ему было видеть больных, таких же как и он, молодых людей. Мотивы этого настроения звучат в стихах первой книги поэта:

Вижу, кипарисы рубят, через силу
Вышел я из дома, чуть забрезжил свет:
«Это на поляне темную могилу
Роют для тебя!» — сказал мне Магомед.
Ах, не жалко, если волосы седые
И морщины встретят свой последний час.
Но зачем же часто жертвы молодые
Похищались смертью раннею у нас!

(«Крымские стихотворения», 1890)

3 декабря 1882 года он пишет Юлии: «Я болен, далеко от тебя, кругом нет ни одного близкого, сочувственно относящегося человека, все кругом чужое, вечно один, один со своими мыслями и думами, кругом больные, умирающие, некоторые уже умерли... ужасно, ужасно! Какое невыносимое впечатление производит все это! Видишь молодых девушек, молодых людей, которым вся жизнь должна быть будущим, а они уже на краю могилы. Сам болен, самому, может, предстоит такая участь <...> О, какие есть несчастные! Вчера я был у одного моего знакомого молодого человека — он умирает один, среди чужих... О, Воже, за что?...» (13).

Скоро он привык к Ялте, полюбил море и горы, прогулки в Мордвиновском парке и по Дерекойской дороге к любимой скале. В письмах Шуфа часто упоминаются «бесконечный Мордвинов сад», его аллеи, мостик с журчащим ручейком, любимая скала на Дерекойской дороге... Один из постоянных маршрутов поэта — на почту через Мордвиновский парк, а от почты недалеко и до набережной: «Пришел в Ялту, опустил в ящик письма, посидел на лавочке около магазина Бухштаба, потом опять пошел ходить по набережной». В этом же письме — характерное для того времени развлечение: «Сидел на набережной и смотрел, как скакали, джигитуя по обыкновению, по Ялте наездники-татары, Хай-Булат, Астем, Сюль-Амет и друг[ие]. Они всегда красуются у нас перед ялтинскими барынями и барышнями...» (14). В Ялте Шуф посещал местный храм Иоанна Златоуста, где был неплохой хор любителей, бывал он и в местном клубе, где собирался весь ялтинский бомонд. Клуб находился в гостинице «Россия» (сейчас набережная им. Ленина, 13). Там проходили концерты, маскарады, вечера. Избалованному москвичу Шуфу все они казались скучными, по его мнению, ялтинцы не умели веселиться. Присутствовал он и на торжествах, посвященных 100-летию присоединения Крыма к России, в письме он упоминает об открытии памятника Екатерине II: вероятно, речь идет о бюсте императрицы в городском саду.

Ялта. Скала по дороге в Дерекой. Фото Л. Средина. Начало XX в.

В тот год в Ялте часто бывали пожары. «Вчера в 10 часов вечера у нас в Ялте был ужасный пожар, — писал Шуф, — <...> Горело недалеко от нас, никто из знакомых не пострадал. За эти два месяца уже три пожара в Ялте, а пожарной команды и завести не думают...»¹ (15).

Часто пишет Шуф о погоде. Погода в Ялте зимой и весной 1882—1883 годов была типичной для Крыма, часто менялась — от тепла, когда обитатели дач гуляли на солнышке, до холода и сырости, когда «и носа на улицу не высунешь». 10 января 1883 года «утром шел снег и был градус морозу, а через два часа после этого на солнце было 20° тепла и в пальто было невозможно ходить по набережной. У нас жарко, а в Одессе, которая очень близко от Ялты, порт и море замерзли на 28 верст в длину» (16). В феврале на Крым обрушился циклон: «Ялта положительно в осадном положении — кругом бушуют ужасные пурги и метели, которые с каждым днем усиливаются. Поезда железной дороги по суткам стоят в поле, засыпанные метелью, почта не приходит иногда в Ялту по целой неделе, некоторые мои знакомые, ездившие недавно в Симферополь, <...> извещают телеграммами своих родных, что они сидят в деревне на половине дороги между Ялтой и Симферополем и не могут выехать, такие сильные заносы на перевале Чатыр-Дага. Сама же Ялта, — продолжает поэт, — словно оазис среди пустыни, стоит среди окружающих ее бурь водных и снежных. В Ялте недавно выпал снег, но вчера он совершенно стаял и покрыл Ялту невообразимой грязью» (17). В такие дни в Ялте было очень сыро, больным приходилось сидеть в своих апартаментах, «словно устрице черноморской в раковине». Из-за подобных стихийных явлений Ялта была отрезана от Симферополя и Одессы, в связи с чем дорожали многие жизненно важные продукты, а некоторые совсем исчезали. Но буквально через несколько дней погода установилась почти весенняя: «...градусов 10 тепла и 56% влажности. Дни светлые, ясные, немного только ветреные» (18). В марте «погода великолепная: 15° тепла и 65% влажности. Деревья распускаются, птички поют, пахнет весной. По улице ходишь в одном пледе и то жарко» (19). Но все же хорошая погода больше двух дней подряд никогда не стоит: то дождь, то ветер портят ее, потом опять выдается теплый солнечный денек, который может смениться холодным. Уже в начале марта он видит покрытые нежными цветами миндальные деревья. А в апреле выдались роскошные теплые дни: «У нас благодать Божья: пьем чай на балконе, соловья слушаем, цветы цветут, деревья распустились и миндальные покрылись розовыми и белыми цветами — стоят словно букеты какие. Небо ясно, море бирюзовое, горы горят снежными вершинами, прелесть! — писал Владимир Юлии. — Посылаю тебе несколько цветков с миндального дерева нашего сада. Теперь так тепло, что в русской рубашке ходить можно» (20).

О, ночь роскошная пленительного юга!
Блестит луна, как светоч золотой,
Но мы вдвоем, два неразлучных друга,
Укрылись в комнате уютной и простой.
Слагаем мы два разные посланья:
Он — полное любви и радости живой,
Мое нашептано тоской воспоминанья,
Как дума поздняя осеннею листвой.
И чрез окно вечерняя прохлада
Колышет нам свечу дыханием из сада.

(«Крымские стихотворения», 1890)

В Ялте Владимир Шуф отмечал свой день рождения. 22 января 1883 года ему исполнилось 18 лет. Ялтинские знакомые устроили для него вечер, который оказался приятным сюрпризом, тем более что родные, кроме бабушки и Юлии, не поздравили его даже в письме. «На вечере было около 10 человек: Олехнович, Вырубовы, Лебедевы, Коленко, Де Симон, Масловская и друг[ие]. Вырубова приколола мне на сюртук живой подснежник, который она привезла мне из своего сада, все поздравляли меня, пили за мое здоровье, пили тосты, один из которых я провозгласил в честь тебя, но, конечно [нрзб]. Было очень весело. <...> Много болтали, смеялись, даже мне под конец стало в самом деле весело. Разошлись мы поздно. Этот вечер вознаградил меня за тяжелое и горькое утро» (21).

В этом письме перечислены почти все, кто окружал юношу в тот первый ялтинский год, заботился о его здоровье, быте, настроении, помогал преодолеть болезнь, хандру и чувство одиночества. Чаще всех он упоминает в письмах семью своей хозяйки А.В. Олехнович. Франц Андреевич Олехнович практиковал в Ялте в 70-е годы XIX века, он лечил от туберкулеза известного художника Ф.А. Васильева. Анна Владиславовна Олехнович жила в Ялте с дочерью, к ней часто приезжал ее отец Владислав Фаддеевич. В своих домах они содержали пансион для приезжих больных, у нее же на первых порах жил ялтинский врач И.Ф. Лебедев. Она участвовала в благотворительных делах города, состояла директрисой приюта Благотворительного общества Ялты. В 1886 году Анна Владиславовна и ее дочь Марина Францевна, возможно, через В. Шуфа познакомились с С.Я. Надсоном. И хотя к 1897 году они продали свои ялтинские владения, продолжали жить в Ялте.

Рукопись со стихами В.А. Шуфа

О своем ялтинском окружении Шуф пишет Юлии в декабре 1882 года: «У меня раз был журфикс, и я в первый раз разыгрывал роль хозяина. Были у меня m-me Олехнович с отцом, Иван Федорович с Александрой Васильевной² и m-me Коленко с мужем. Пили у меня чай, читали Шекспира вслух, собирались сыграть партию в рамс, да было уже 10 часов — поздно. Вечер провели мы очень весело и запросто. Мы собираемся устраивать друг у друга попеременно такие журфиксы, у Лебедева, у меня, у Коленко, у Олехнович. <...> Это наша обычная компания, в нее также довольно часто входят Вырубовы, Пеньковские и Пантелеевы. Новый год мы все будем встречать у Лебедевых» (22). С неизменным уважением упоминает Шуф в своих письмах хозяйку пансиона, сначала называя ее мадам или госпожа Олехнович, позже перейдет на более теплое — Анна Владиславовна.

Он часто заходит к ней поговорить, поиграть в шахматы или в карты с дочерью хозяйки. Марина — девочка-подросток, «умная и пылкая». «Ах, надо видеть, с каким азартом она играет! Это просто потеха! После партии шахмат я стал играть с ней в "волки и овцы" и при каждом ходе говорил, чтобы поддразнить ее: finis, т. е. конец, я выиграл, а она с азартом говорит: нет, не финис! И конечно, бывает финис, она сгребает шахматы и кричит: "Еще, сначала". Этак мы партий пять сыграли, она сердилась и волновалась чуть не до слез, что я, наконец, чтобы ее утешить, нарочно проиграл ей партию». «Если бы ты ее видела! — пишет Владимир Юлии. — Я привязался к ней всем сердцем, непременно добуду ее карточку и привезу тебе» (23). Владимир часто подразнивает Марину тем, что возьмет ее в жены, но всегда любуется ею: «такая славная девочка», «я бы очень хотел, чтобы ты ее увидела», восхищается ее беззаботной веселостью, искренностью и неподдельностью.

Для Марины Владимир Шуф написал пьесу-сказку «Сон на Новый год». Мир этой сказки волшебный, он населен эльфами, дриадами, царевичами и другими сказочными существами. Сказка начинается с посвящения Марине Олехнович:

У публики моей
Прошу я снисхожденъя:
В теченье двух лишь дней
Все это представленье
Набросил я шутя
Марине в угожденье;
Стихи писал шутя,
Без всякой обработки,
И потому звучат
Фальшивые в них нотки.
И вот я, рад — не рад,
Вам должен поневоле
Стихи мои подать,
Как кушанье без соли.
Ни хлопать, ни свистать,
Чур, автору не надо:
Не будете вы спать —
И то уж нам награда!

Сказка была прочтена в новогодний вечер 1882—1883 года. Два отрывка из этого произведения Шуф послал невесте.

Дружеские отношения с Мариной Олехнович Владимир Шуф сохранит надолго, ей он посвятит один из лучших сонетов сборника «В край иной».

Массандра

М. О-вич

Ты любишь Крым осеннею порой
И парк Массандры в золоте наряда,
Когда мы шли при шуме листопада,
Ты желтых листьев тешилась игрой.
Как мотыльки, на солнце листьев рой,
Кружась, носился по дорожкам сада.
Ужель была ты их паденью рада?
Они умрут, припав к траве сырой,
Но в золоте вся пурпуром алея,
Так царственно украсилась аллея,
Так весело всему смеялась ты...
И, облетев, осенние листы
У ног твоих осыпались, желтея, —
Осыпались любви моей мечты.

(«В край иной», 1906)

Лечащим врачом Владимира Шуфа был доктор медицины Иван Федорович Лебедев. По документам Государственного архива Автономной Республики Крым удалось установить некоторые факты его биографии. Личный дворянин И.Ф. Лебедев окончил медицинский факультет Московского университета, в Ялте с 1880 года, работал уездным врачом, имел частную практику, неоднократно избирался гласным Ялтинской городской думы, почетным мировым судьей (24). 1 мая 1883 года в Ялте у него родился сын Николай, роды у его жены Александры Васильевны были тяжелые, об этом упоминает в письме В. Шуф. Позже у Лебедевых родится дочь Александра, сыновья Петр и Владимир. После 1883 года И.Ф. Лебедев построил собственный дом на Аутской, который сохранился до сих пор (ул. им. Кирова, 28). В 1901 году доктор Лебедев открыл в Ялте санаторий «Гастрия» для легочных больных на 26 комнат. Санаторий был расположен в Верхней Аутке (район Чехово) на значительной высоте и окружен садами и виноградниками, в парке проложены тропинки для прогулок. В курзале санатория располагались столовая, читальня, две гостиные и приемная врача. (До недавнего времени в зданиях санатория «Гастрия» находился противотуберкулезный стационар Ялты, сейчас санаторий разрушен, парк погублен.)

А тогда, в 1882—1883 годах, доктор И.Ф. Лебедев вместе с женой Александрой Васильевной жил на даче А.В. Олехнович. Новый год Владимир Шуф со всей компанией встречал у Лебедевых. Имя Ивана Федоровича часто встречается в письмах поэта, и это связано с состоянием его здоровья. 23 января 1883 года он пишет Юлии: «Сейчас был у Ивана Федоровича <...> Здоровье мое порядочно ухудшилось, хрипы в груди слышны очень, Иван Федорович говорит, что в две недели все это поправится, если я хорошенько поберегусь и буду следить за собой...» (25). Из письма мы узнаем, что доктор посоветовал пациенту прочесть брошюру о европейских курортах, которая содержала рекомендации по образу жизни легочных больных. Самым важным компонентом лечения считались прогулки на свежем воздухе. Юноша много гуляет, часто по заданию доктора измеряет высоты на тропинках в садах и парках Ялты: «Сегодня я почти весь день провел в Дондуковом парке³, измеряя его педометром по просьбе доктора Лебедева, и чуть не заблудился в горных, покрытых лесами тропинках» (26). В другом письме он шутит: «Веду жизнь педометра». Владимир делает для доктора метеорологическую таблицу и очень доволен своей работой. В марте в Ялте потеплело, и здоровье Шуфа заметно улучшилось. Он по-прежнему много гуляет: «Иван Федорович почти целый день заставляет меня быть на воздухе. Домой только прихожу обедать или завтракать, остальное время гуляю с 8 часов утра до 11 часов ночи, то в горах, то в саду, то на набережной». Из письма мы узнаем, чем еще лечили Шуфа и, вероятно, других легочных больных: «<...> принимаю рыбий жир с креазотом, пью молоко с коньяком, мажу грудь йодом и сосновым маслом — вот и все мое лечение» (27). Но, несмотря на все усилия, болезнь отступала очень медленно. Хрипы в груди не проходили. Банки, горчичники, мушки на грудь, дыхание через аппарат Вальденбурга, обтирания морской водой, прогулки на свежем воздухе давали лишь небольшое улучшение. Доктор Лебедев считал, что Шуфу придется лечиться и в следующем году в Ялте или за границей, возможно в Ментоне.

В.А. Шуф. План пьесы «Женщины». Рукопись. Конец XIX в.

В мае 1883 года поэт почувствовал себя лучше, и врач разрешил ему морские прогулки и поездки верхом. На два дня Владимир на татарской лошадке ездил в деревни Алушта и Куру-Узень и был очарован тамошними видами.

Товарищем по несчастью Шуфа был юный художник Сергей Щербиновский. Они вместе гуляли, ходили друг к другу в гости, болтали обо всем на свете: о литературе и искусстве, о политике и хорошеньких женщинах, о погоде, крымских пейзажах — словом, обо всем, что интересно молодым людям их возраста. Под влиянием Щербиновского Шуф увлекся рисованием, они вместе рисуют на пленэре. Шуф очень тепло отзывался о нем: «Это молодой человек лет 25, необыкновенно красивый, и, что случается редко, не фат и даже не франт, художник в полном смысле этого слова, рисует великолепно, отличный малый и мне очень нравится. Мы с ним познакомились случайно и теперь почти неразлучны. Он тоже болен грудью и приехал в Ялту лечиться» (28). Из писем Шуфа можно понять, что Щербиновский был очень болен, бывали дни, когда Владимир подхватывал его под руки и провожал домой — настолько тот был слаб.

В январе 1883 года Шуф познакомился с Михаилом де Симоном, лейтенантом гвардейского экипажа, «славным молодым человеком». Они очень быстро подружились и также много времени проводили вместе. Офицер был во время турецкой войны на Дунае, командовал миноноской, ездил в Сербию добровольцем и даже получил сербский орден Такова. Его рассказы о войне поразили Шуфа. «Как наши газеты врали!» — восклицает он (29).

На даче Олехнович жила Мария Федоровна Масловская. Они часто встречаются с Шуфом в саду, в беседке парка, на балконе дачи, в гостиной, где играют в шахматы, беседуют. Мария Федоровна «симпатичнее всех моих знакомых, — писал Шуф невесте, — это милая и довольно хорошенькая барышня, очень умная и образованная». Она была похожа на социалистку: «черное платье, коротко остриженные волосы и пенсне на носу», но, справедливо полагает юноша, по наружности нельзя судить человека. Масловская была красива: «карие глаза с густыми бровями, правильный изящный нос, каштановые вьющиеся волосы, красивые зубы, красивый рот» (30). Из ялтинцев Шуф упоминает в письмах семью доктора Овсяного, с которым познакомился на елке у Вырубовых.

С Ялтой Шуф будет связан до конца своих дней. У него здесь появится много друзей и знакомых. Среди них Фанни Карловна Татаринова (1864—1923), активная участница культурной жизни Ялты. Она дружила с Надсоном и Чеховым, Бальмонтом, Станиславским, Ермоловой и многими другими деятелями культуры XIX — начала XX века. Татаринова занималась преподавательской и просветительской деятельностью, устраивала концерты и спектакли, силами любителей поставила девять опер, среди которых «Фауст», «Евгений Онегин», «Алеко» и др. Ф.К. Татаринова издавала газету «Ялтинский листок», в которой печатался и В. Шуф. Фанни Татариновой он посвятил сонет «Джалита». Джалита — древнее название Ялты.

Взошла луна. Горит венец богини.
Ее мечты причудливый каприз, —
Вершины гор, теряя очерк линий,
Уходят вдаль. Чуть веет легкий бриз,
Морской простор весь в блестках, темно-синий,
На берегу дорожка вьется вниз.
Джалиты тень скользит в цветах глициний,
«Люблю, приди!» — вздыхает кипарис.
Беседку там закрыли сетью лозы,
И шепот в ней, и тихо шепчет сад...
— Ну, поцелуй. Джалита, где твой взгляд?
Ужели ты стыдливее мимозы?
Как ночь темна, как сладко пахнут розы,
И как звенит веселый хор цикад!

(«В край иной», 1906)

В тот первый ялтинский год В. Шуф много пишет. В письмах Юлии он сообщает: «...почти все свободное от лечебных прогулок время пишу стихи»; «в Ялте я уже много написал стихов и много наверно еще напишу»; «я просто записываюсь стихами, и они выходят теперь так хорошо»; «поэзия, положительно, моя жизнь»; «какое наслажденье, милая Юличка, писать стихи». С поэзией, творчеством Шуф связывает свое будущее: «это цель моей жизни, — пишет он, — но если быть поэтом, то "русским Шекспиром" или, по крайней мере, "крымским Лермонтовым"» (31).

В Ялте Шуф написал поэму «Богатырь» в подражание народным былинам. Отрывок из нее он посылает Юлии.

Посмотрел в кулак Перекат-Кольцо,
Видит: пыль стоит на дороженьке,
Видит, пыль стоит, в степь столбом валит,
А в пыли блестят копья длинные.
И послышал тут Перекат-Кольцо
Конский топот, крик и доспехов звон,
Словно рать идет неисчетная,
Словно стон стоит над дорогою...

В 1883 году Шуф считал поэму своим первым серьезным произведением, достойным публикации в журнале. Однако поэма так и не была опубликована. Возможно, отдельные ее части были использованы для стихотворений-былин первой книги В. Шуфа «Крымские стихотворения». Именно в первый ялтинский год зародились образы поэмы «Баклан».

Он вспомнил зимний день холодный,
Крещенский праздник, крестный ход,
Хоругви, гул толпы народной
На берегу плескавших вод.

    * * *
Пять-шесть искуснейших пловцов,
Известных в целом околотке,
Стояли в простынях на лодке,
И каждый был из них готов,
Священным рвеньем, верой полный,
Нырнуть в застынувшие волны
И крест схватить наперебой,
Когда он, встреченный пальбой,
Здесь будет вынесен к народу
И с пеньем клира брошен в воду.

(«Баклан», 1892)

В поэме «Баклан» описывается обряд крещения у крымских греков. Событие автор переносит в Балаклаву, основную часть населения которой XIX века составляли греки. Но впервые этот обряд поэт увидел в Ялте, и он поразил его настолько, что поэтическое описание обряда крещения было положено в основу поэмы. В письме к Юлии от 7 января 1883 года он подробно описывает его: «Вчера я был свидетелем оригинального зрелища, принадлежащего к местным обычаям. Вчера было Крещенье. После обедни торжественный крестный ход вышел на берег моря для водосвятья. Громадная толпа народу стояла на берегу моря. Я с Лебедевым по знакомству с бухгалтером Общества Черноморского пароходства попал на террасу пароходного агентства, построенного на самом берегу моря, и мне все отлично было видно, хотя солнце порядком мешало смотреть. Несколько баркасов держались на веслах в ялтинском рейде и в них стояли темные фигуры греков, закутанных в плащи. Был 1° мороза, дул сильный ветер, море ревело и бушевало, страшные волны с грохотом разбивались у прибрежья. Раздалось церковное пенье, и священник швырнул далеко в море деревянный крест. В это же мгновенье выпалила береговая пушка и из толпы с баркасов раздались ружейные и пистолетные выстрелы, 8 человек охотников-греков, сбросив плащи, моментально бросились с баркасов в море и началось состязание пловцов-греков, кто поймает крест, брошенный в воду. Вот один грек поймал крест. Все поплыли обратно в лодки. Победителя встретили крики толпы и выстрелы из пушки, ружей и пистолетов, он в торжественной процессии с крестом в руках пошел по всей Ялте, собирая в шапку деньги; после все пловцы-греки перепились хуже, чем Егор Прохорович. Эта церемония совершается каждый год в Крещенье. Часто случается, что пловцы тонут или умирают потом от простуды, но все-таки этот обычай находит себе последователей среди местных греков» (32).

Баклан — это морская птица, обитающая на Черном море. Образ свободной морской птицы, гибнущей в море, также связан с первым ялтинским годом поэта. В письме от 31 января 1883 года В. Шуф рассказывает Юлии: «Например, вчера я гулял с двумя моими знакомыми, художником Щербиновским и моряком Де Симон, по Мордвинову саду и увидел мальчишку, который нес пойманного баклана. Баклан — это нечто вроде утки, большая зеленовато-черная морская птица с длинным, на конце загнутым клювом. Мы подошли к мальчишке посмотреть на птицу.

— Где ты ее взял?

— Подшиб камнем на море.

— Да как же тебе удалось?

— Да мы их всегда бьем, я как пустил камень в стаю, так перешиб ему крыло, а другим попал в голову, потом волнами его прибило к берегу, я его и достал — мы всегда этак их бьем, потом продаем.

Несчастный баклан был еще жив. Мальчишка неловко держал его на руках и теребил крылья. Голова баклана, вся в крови, с вывернутой шеей и кровавым выбитым глазом, лежала в каком-то неестественном положении на черной, слегка зеленоватой спине, судорожно сжатые в кулак перепончатые лапы несчастной птицы нервно вздрагивали, изредка какой-то человеческий стон вырывался из ее груди, а единственный круглый расширившийся глаз как-то выразительно, жалобно смотрел на меня.

— Что ты будешь с ним делать?

— Продам, их едят!

— Может еще он выжить?

— Да кто его знает, может и выживет.

Я купил птицу, и мы пошли на набережную пустить его в воду. Море шумело и, пенясь, разбивалось о балки пристани. Баклана бросили в воду. Недолго трёпалась птица на волнах, не взлетала, бессильно взмахивая крылом на их хребте, скоро ее тело вытянулось, голова с длинным клювом откинулась назад и безжизненное тело спокойно понеслось в море, перескакивая с одной волны на другую. "Ничего, — думал я, — ты, по крайней мере, не мучался и умер в своей родной стихии". Мотив лебединой песни, песни, которую, существует преданье, умирая, поют лебеди, грустный, жалобный, невольно закрался в мою голову и весь день неотвязчиво преследовал меня... весь день я ходил повеся нос и отчего? От смерти баклана!..» (33).

Эмоция была настолько сильной, что через несколько лет отозвалась в его поэме. Сюжет поэмы посвящен любви молодого сильного вольнолюбивого моряка Анастаса по прозвищу Баклан и властной красавицы Киры, жены капитана Мавромихали. Обманутый муж решает принять участие в обряде крещения на море с тем, чтобы конфликт был разрешен Божьим судом, ведь «Бог со всеми правыми». Потому Баклан обречен, он проигрывает схватку на море и погибает в своей родной стихии, совсем как та птица, отпущенная поэтом в море у берегов Ялты.

Ялтинские реалии возникают у Шуфа в романе в стихах «Сварогов» (1898). Описывая в нем ялтинскую набережную, он дает ее характерные приметы: скучающую курортную публику, блеск витрин кавказского и персидского магазинов, знаменитый павильон Верне над морем.

Но не только некоторые события романа происходят в Ялте («Сварогов» задуман был здесь). В архиве поэта сохранился план пьесы в стихах «Женщины», главным героем которой был Сварогов-Апполонский, «южанин, новый человек, поэт». Среди действующих лиц пьесы Шуф выделил еще двух главных героев: это Витмер, друг Сварогова (в пьесе он должен был выступать под фамилией Сазонов), и Лебедев, «профессор, толстый» (в пьесе — Варламов). Прототипы главных героев пьесы указаны Шуфом в черновике. Речь идет об Александре Николаевиче Витмере, генерале, военном историке, предпринимателе, ялтинском домовладельце, построившем гостиницу «Ореанда», друге В. Шуфа, и лечащем враче поэта докторе медицины И.Ф. Лебедеве. Среди героев пьесы были перечислены также художник, поэт-декадент (Бальмонт), журналист, князь-гвардеец, студент-марксист, черкес, актриса. В нижней части листа с планом пьесы синим карандашом сделана надпись «Роман в прозе» (34). Но ни пьеса, ни роман в прозе не были написаны Шуфом. Вероятно, некоторые идеи и герои этого замысла были использованы им в романе в стихах «Сварогов».

Впечатления и поэтические образы тех ялтинских лет вошли в первую книгу поэта «Крымские стихотворения», изданную в 1890 году в Москве в типографии Д.А. Бонч-Бруевича по Немецкой улице. В книге было три раздела: I. Лирические стихотворения. II. Поэмы. III. Песни крымских татар. В первом разделе — 50 стихотворений. Открывает сборник стихотворение «Творчество»:

Проснулось мое вдохновенье,
Туманный расторгнут завес,
И вот — наяву сновиденье,
Я вижу пространство небес!
Я творчество вновь постигаю
На миг пробужденной душой
И лиру свою оживляю
Гармонией неба святой.
Я счастлив!.. умчался я снова
В далекий заоблачный край,
Где в радуге сна золотого
Является сказочный рай!

Крым в этой первой книге Владимира Шуфа еще не родина, а чужой берег. Здесь «у моря синего», «в стране, где дремлют царственные розы» поэт — изгнанник, всеми позабытый, мечтает о русской зиме, о русских просторах, о друзьях, оставшихся в родном краю. В нескольких стихотворениях («Песня бесталанного», «В непогоду» и др.) он отдает дань юношескому увлечению русскими былинами, но и здесь узнаваемо крымское побережье:

Разыгралась непогодушка, словно богатырь,
Налетает соколом на морскую ширь.
И встают там черные, грозные валы,
И сверкают пеною из полночной мглы.

В этом сборнике впервые опубликован сонет «Чатырдаг», отмеченный позже К.Р.:

Видишь там среди тумана,
Сквозь ночную тьму
Чатырдага великана
Белую чалму.
На груди его могучей
Ветер, дух небес,
Словно бороду, дремучий
Колыхает лес.
И склонив на землю око
С мрачной высоты,
Сторожит он одиноко
Горные хребты.
И один орел могучий
Взмахами крыла
Черных дум свевает тучи
С грозного чела!

В разделе «Поэмы» опубликована первая крымская поэма Шуфа «Чебан»⁴. Это поэма о любви, измене и предательстве. Во время ночевки в горах молодой проводник-татарин, гонявший отары овец в горы, рассказывает печальную историю своей любви к прекрасной Асибе. Автор дает поэтическое и точное описание татарской девушки:

Я тихо подошел тогда к окну,
Закрытому решеткою двойною,
И Асибе увидел вновь одну,
Сидящую за пряжей шерстяною;
И Асибе была так хороша
В простом убранстве своего наряда,
Что я следил за ней, едва дыша,
И отрывать мне не хотелось взгляда.
В Крыму довольно девушек у нас,
Довольно жен стыдливых и прекрасных,
Но нет у них таких глубоких глаз,
Таких очей, пленительных и ясных.
Она волос своих не заплела
И не покрыла их чадрою длинной,
И парчевая шапочка была
На ней обвешана еще старинной,
Отцовской нитью золотых монет;
С ее плеча спускалось покрывало,
И было ей всего семнадцать лет,
А может быть, и тех недоставало.

Страдания молодого чабана оказались так близки и понятны поэту.

В III разделе помещены переводы песен крымских татар, которые снабжены авторскими комментариями, касающимися этнографии и топонимики Крыма. Не будем утомлять читателя перечислением этих переводов, приведем лишь один из них:

Страшитесь зла и укрощайте ваши страсти!
Шипит и плещет семьдесят один фонтан,
Но каждому из них свой путь теченья дан.
Так человеком правит общество и власти,
А обществом и властью наш пресветлый хан.

Это стихотворение и сейчас можно услышать во время экскурсии по Бахчисарайскому дворцу.

Позже в стихах В. Шуфа возникает другой образ Крыма. Он любуется морскими просторами, теряющими очертания в сумерках вершинами гор; вдыхает ароматы южного воздуха («пахнет лаврами, пряностью, медом»), слушает шум моря, плеск фонтанов и звон цикад...

Владимир Шуф продолжает идти по своей поэтической дороге в поисках «чудесного ключа благодатной отрады» — творчества.

Литература

1. Шалюгин Г.А. Чехов: «Жизнь, которой мы не знаем...». Симферополь: Таврия, 2005. С. 372—388.

2. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1882 г., 3 декабря. Архив автора.

3. Метрическая книга Аутской Успенской церкви за 1885 г., 1889 г. ЯИЛМ КП № 44491.

4. ЯИЛМ КП № 52113.

5. Шалюгин Г.А. Указ. соч.

6. Письмо Юлии В. Шуфу. 1883 г., январь.

7. Газета «Петербургский листок», 1913, 10 ноября; Шуф В. На Востоке. 1907. С. 162—167.

8. «Петербургский листок», 1913, 10 ноября.

9. Там же. «Новое время», 1913, 10 ноября.

10. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 3 января.

11. Письмо Юлии В. Шуфу. 1883 г., январь.

12. Там же.

13. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1882 г., 3 декабря.

14. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 7 января.

15. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. Без даты. 1883, март (?).

16. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 10 января.

17. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 5 февраля.

18. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 22 февраля.

19. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 9 марта.

20. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 14 апреля.

21. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 23 января.

22. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1882 г., 28 декабря.

23. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 23 января.

24. ГААРК. Ф. 522, оп. 1, д. 1093, л. 7об. — 8.

25. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 23 января.

26. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 22 февраля.

27. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 10 января.

28. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 31 января.

29. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 10 января.

30. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 31 января.

31. Письма В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 31 января, 8 февраля, 14, 21 апреля.

32. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 7 января.

33. Письмо В. Шуфа невесте Юлии. 1883 г., 31 января.

34. Шуф В. План пьесы в стихах «Женщины». Рукопись. Архив автора.

Примечания

1. С 1885 г. в Ялте работало Вольное пожарное общество охотников.

2. Ялтинский уездный врач И.Ф. Лебедев с супругой.

3. Сейчас территория от института «Магарач» до парка Дома творчества писателей им. А.П. Чехова Национального Союза писателей Украины.

4. Сохранена авторская орфография. — Прим. З.Л.