Дело шестое. Мурахас Нурфет

Вот уж никогда не ожидал, что именно по этому делу меня подстережет опасность, опасность, которая уже, оказывается, давно ходила за мной по пятам. Мои выступления в Узбекистане терпели лишь постольку, поскольку не было против меня никаких фактов. Но в конце концов это терпение лопнуло, и со мной разделались так же бесцеремонно, как разделывались до этого с моими подзащитными. Частное определение, которое прокурор просил вынести в мой адрес и по делу десяти, и по делу Абдураимова Нури, не было случайностью, просто что-то тогда не сработало, но я чувствовал удушье от стягивающейся вокруг моей шеи петли. Ведь не ради собственного удовольствия сотрудники Комитета государственной безопасности приходили в суд во время моих выступлений по делам крымских татар, садились в зале и слушали, не пытаясь скрывать своей неприязни, не ради удовольствия провожали меня всякий раз по дороге от гостиницы до здания суда и даже до самого самолета, когда я после процесса улетал в Москву.

Я знал, что мне нужно сделать хотя бы маленький перерыв и перестать вылетать в Узбекистан для защиты крымских татар. И для себя решил, что дело Мурахаса будет последним. От его защиты я не мог отказаться, он проходил свидетелем по делу десяти, как раз по тем эпизодам, которые вменялись в вину Бариеву Айдеру, очень активно участвовал в движении крымских татар в Фергане, и в деле находилось постановление следователя о выделении материалов в отношении Мурахаса в отдельное производство и о проведении дополнительного расследования. Мурахас еще в августе 1969 года обратился ко мне с просьбой, чтобы я защищал его в суде, если до этого дойдет дело. И вот я получаю телеграмму от его жены, что суд назначен на 24 июня 1970 года в областном суде города Ферганы.

Я вылетел в Фергану. С делом Нурфетта мне можно было и не знакомиться, ибо те документы, которые вменялись ему в вину как клеветнические, порочащие советский государственный и общественный строй, были уже у меня в досье по процессу десяти. В изготовлении и распространении этих документов обвинялись Бариев Айдер, Байрамов Ришат и другие подсудимые, осужденные в Ташкенте Верховным судом Узбекской ССР в августе 1969 года. Даже следователь Комитета государственной безопасности Березовский, ведший дело десяти, и тот не нашел данных, чтобы привлечь Мурахаса к уголовной ответственности вместе с основными десятью обвиняемыми, и вынужден был выделить его дело в отдельное производство.

В деле Мурахаса я нашел запись следователя: «Нужно провести ряд следственных действий по сбору и закреплению доказательств». Листаю дело дальше. Никаких следственных действий проведено не было и ни одного нового доказательства не собрано. В деле все те же копии информаций № 69, 70, 71, 72, 73 да подшит приговор по делу Байрамова и других.

Выписываю в досье характеристику. «Работает в Ферганском филиале УЗГИИТИ в должности инженера-геолога. На работе показал себя исполнительным, дисциплинированным, никогда не отказывался принять участие в каком-либо общественном мероприятии, если его об этом просили...» Одним словом, характеристика положительная, но очень любопытна последняя фраза: «Вне работы занимается бурной деятельностью по крымскотатарскому вопросу». Вот эта «бурная деятельность» и привела Нурфетта на скамью подсудимых. Только поэтому, не имея никаких доказательств виновности человека, Мурахаса взяли под стражу.

Выписываю постановление о заключении под стражу от 15.05. 1970 года. Основание очень «убедительно»: «Может уклониться от следствия и суда, а также повлиять на ход следствия».

Несколькими листами дальше находится другой процессуальный документ — подписка о невыезде от 9 апреля 1970 года. В этом документе, обосновывая избранную меру пресечения, следователь прямо пишет: «На ход следствия влиять не может, положительно характеризуется, а потому — подписка о невыезде, а не заключение под стражу». И выходит, что следователь высек сам себя — сразу становится понятно, почему через месяц он меняет свое мнение и заключает Нурфетта под стражу: таково было указание органов КГБ, ведь в апреле Мурахас присутствовал в Ташкенте на процессе Муарема Мартынова и информацию об этом процессе распространил среди крымских татар, проживающих в Фергане и области. Точно так же он рассказывал сородичам и о процессе десяти, и о деле Билялова в Андижане.

Лист дела 150. Письмо председателю Союза писателей Калмыцкой АССР т. Кугультинову, начинающееся словами: «Какой народ не любит свой край? Помогите вернуться на землю предков!».

Ищу допрос поэта Давида Кугультинова и не нахожу. Оказывается, его даже не допросили, и неизвестно вообще, получил ли он это письмо или нет. Как же при таких обстоятельствах можно вменять этот эпизод в вину Мурахасу? На суде обязательно нужно заявить ходатайство о вызове Кугультинова в качестве свидетеля!

Вот и все дело. Мурахас на следствии отказался давать показания. Протокол его допроса занимает две строчки. Лист дела 157. «Виновным себя не признаю, потому что в предъявленных документах нет ничего ложного. Показания давать отказываюсь».

Есть еще, конечно, в деле обвинительное заключение. Шедевр следователя. Его нужно привести полностью.

«Данное дело возбуждено прокуратурой Ферганской области 9 апреля 1970 года по материалам, выделенным прокуратурой Узбекской ССР из уголовного дела № 104 (дело десяти. — Н.С.), о распространении гр. Мурахасом заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй.

Произведенным по делу следствием установлено, что Мурахас в мае—июне 1968 года в числе других лиц, находясь в Москве в качестве так называемого представителя крымско-татарского народа, занимался распространением среди широкого круга людей и учреждений документов, содержащих заведомо ложные измышления. В этих документах указывается, что Указ Президиума Верховного Совета СССР от 5 сентября 1967 года якобы узаконил дискриминационную политику в отношении крымских татар и дает возможность проводить насильственную ассимиляцию. Считает, что этот указ антинародный, следовательно, антисоветский, является продолжением политики царизма и великодержавного шовинизма.

В этих документах заведомо ложно утверждается, что крымско-татарский народ находится в состоянии угнетения, в местах ссылки и резервации, является неравноправным среди других народов СССР, что применяется против него произвол и беззаконие, проводится политика геноцида. Ложно сравнивается положение этого народа с преследованием негров в XVII веке и эсэсовскими облавами на. евреев в период фашизма. Возводится клевета, что будто бы нынешнее партийное и государственное руководство решило твердо и настойчиво продолжать политику уничтожения крымско-татарской нации.

Следствием по делу установлено, что гр. Мурахас 28 января 1970 года направил Союзу писателей Калмыцкой АССР письмо, содержащее заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй.

Допрошенный по делу в качестве обвиняемого Мурахас виновным себя в предъявленном обвинении не признал и указал, что в распространяемых им документах он не находит ничего заведомо ложного.

На основании изложенного Мурахас Нурфет, 1940 года рождения, уроженец Крымской области, по национальности крымский татарин, б/п, образование высшее, женат, имеет двух детей, работает старшим инженером-геологом, ранее не судимый, обвиняется в том, что в мае — июне 1968 года, находясь в Москве в качестве так называемого представителя крымско-татарского народа, занимался распространением среди широкого круга людей и учреждений ряда документов, содержащих заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй, то есть в совершении преступлений, предусмотренных статьями 190¹ УК РСФСР и 191⁴ УК Узб. ССР».

Позиция по делу ясна: обвинение безлично, даже не указано, какие именно информации ему вменяются в вину, и так как Мурахасу вменяется в вину только распространение документов, а не авторство, то основное внимание следует обратить на допрос свидетелей. Если же они в суд не явятся, то просить об оправдательном приговоре за недоказанностью предъявленного обвинения.

В суде Мурахас заговорит, и мне будет немного легче: я займусь чисто юридической стороной дела, как это уже было на процессах Мартынова и Билялова.

24 июня 1970 года в десять часов утра я уже сидел в зале суда, сюда же доставили из тюрьмы и Мурахаса. Однако в этот день дело слушаться так и не началось, его перенесли на 25 июня, но и тогда судебное заседание продолжалось только одну минуту — председательствующий объявил, что дело откладывается на 6 августа.

Причина? Причина была очень серьезная. Крымские татары решили за Мурахаса дать настоящий бой. В Фергане, вокруг здания суда, собралось человек пятьсот. И то, что не так заметно в большом городе, Москве или Ташкенте, очень заметно стало в Фергане. Крымские татары запрудили все улицы вокруг суда, и, построившись в колонны, направились в городской комитет партии, требуя освобождения Мурахаса из-под стражи. Применить силу и разогнать мирную манифестацию власти не решились, представителей крымских татар приняли в горкоме и пообещали «разобраться» и якобы для этой цели отложили дело.

6 августа дело тоже нужно было бы отложить, ибо из шести свидетелей, вызванных в суд, явился лишь один, представитель Министерства просвещения Челушкин, у которого Мурахас был на приеме летом 1968 года вместе с другими представителями крымских татар. Но власти торопились скорее рассмотреть это дело, слишком взрывоопасная обстановка сложилась в Фергане. Зал судебного заседания был битком набит, и человек триста — четыреста крымских татар сидело возле суда. Пожалуй, впервые за все время выступлений по делам крымских татар дело слушалось в таком большом зале, это и было то единственное, что манифестантам удалось добиться в горкоме.

Освобождать же Мурахаса из-под стражи, как того требовали крымские татары, никто не собирался. О серьезности положения свидетельствовало то, что дело Мурахаса решил вести сам председатель областного суда Ферганы Исмаилов, личность наигнуснейшая. Я схлестнулся с ним накануне, когда захотел еще раз сходить в тюрьму к Нурфету и обсудить с ним кое-какие детали дела, а также передать ему сведения от крымских татар об обстановке, сложившейся на день суда. Исмаилов полдня мариновал меня, не подписывал требование на разрешение свидания с подзащитным и, только когда я пригрозил ему обратиться с жалобой на его незаконные действия в партийные органы, выдал мне разрешение на свидание с Мурахасом.

Не понравились мне и два заседателя, по виду типы из органов; мне даже показалось, что одного из них я видел в зале суда на процессе Билялова в Андижане. Но проверить их полномочия никак нельзя, это же не суд присяжных, где можно отвести того или иного заседателя от участия в деле, и потому приходится принимать на веру то, что они действительно народные заседатели, а не сотрудники органов, специально усаженные в судейские кресла.

Как только дошла очередь до меня, заявляю ходатайство о невозможности заслушивать дело в отсутствие неявившихся свидетелей и прошу отложить дело на другое число. Подсудимый Мурахас, как мы с ним и договорились в тюрьме, поддерживает меня.

Но прокурор дал заключение, что дело можно заслушать и без свидетелей. Суд, посовещавшись на месте, решил начать слушание дела без неявившихся свидетелей.

Я снова поднимаюсь и заявляю дополнительное ходатайство о вызове в суд в качестве свидетеля Кугультинова, секретаря Союза писателей Калмыкии.

Мурахас поддерживает заявленное ходатайство.

Прокурор просит суд отклонить данное ходатайство защиты, не мотивируя свою позицию.

Суд, совещаясь на месте, отклоняет наше ходатайство и приступает к слушанию дела по существу, предоставляя слово для дачи показаний подсудимому.

Нурфет поднимается со скамьи подсудимых и, обведя взглядом зал, начинает:

«В 1968 году в мае месяце крымские татары выбрали меня на собрании своим представителем и я вместе с другими товарищами поехал в Москву, чтобы обратиться в высшие партийные и государственные органы по крымско-татарскому вопросу.

16 мая была арестована наша группа, в том числе и я вместе с супругой и шестилетним сыном. Нас насильно привезли на вокзал и посадили в поезд, но я сбежал и снова пошел на прием в ЦК партии. Я также ходил на прием в Министерство просвещения, где рассказывал о бесправном положении нашего народа».

Зал слушает Мурахаса затаив дыхание. Многие качают головами в такт его словам, как бы одобряя все то, о чем он говорит. Когда Мурахас доходит до письма Кугультинову, я внимательно слушаю, что он скажет. Но Нурфет молодец, он тут же прерывает свои показания и делает заявление суду, что по этому вопросу он отказывается говорить до тех пор, пока суд не вызовет в зал заседания в качестве свидетеля Давида Кугультинова.

И таким образом, из всего предъявленного Мурахасу обвинения в распространении документов, порочащих советский государственный и общественный строй, в судебном заседании предметом рассмотрения был лишь один эпизод — посещение Министерства просвещения. Но из показаний свидетеля Челушкина, представителя этого министерства, на предварительном следствии и в суде с определенной ясностью вытекало только одно: никаких клеветнических сведений Мурахас не распространял. Чтобы не быть голословным, достаточно привести показания Челушкина в судебном заседании: «В конце мая 1968 года в Министерство просвещения поступило письмо от крымских татар. Было решено принять их. Пришло три человека. От министерства присутствовал я, Мамеджанов и еще кто-то. Они (крымские татары) пытались доказать, что как советское учреждение мы должны поддержать их движение за национальное самосознание и помочь им вернуться в Крым».

Вот и все его показания. Я смотрел на судью и прокурора и пытался представить, что они предпримут дальше. Ведь допрашивать больше некого, а значит, нужно решить вопрос с нашим ходатайством — либо отклонить его и закончить судебное следствие, перейдя к прениям сторон, либо отложить слушание дела и вызвать на следующее судебное заседание дополнительных свидетелей.

Председатель суда Исмаилов, переглянувшись с прокурором, объявляет перерыв, и они вместе скрываются в совещательной комнате.

Мне, как адвокату, было бы намного лучше, если бы суд отклонил наше ходатайство окончательно и заслушал дело по существу без свидетелей. Тогда бы у меня была железная юридическая позиция: вина Мурахаса совершенно не доказана. Если же его осудят, у меня будет сильный кассационный повод для отмены приговора. Но все мои теоретические выкладки имеют какой-то смысл в обычных уголовных делах, а когда судят крымских татар, да еще в Узбекистане, нарушение закона становится нормой. О соблюдении процессуального кодекса никто не желает и слушать, а на человека, который призывает к соблюдению закона, смотрят как на законченного идиота.

А может, Исмаилов получил указание от горкома партии спустить дело Мурахаса на тормозах и, как в случае с Биляловым, ограничиться уже отбытым сроком наказания? Может, после приговора освободят моего подзащитного из-под стражи? Хорошо бы, если бы суд так поступил, а пока все это гадания на кофейной гуще и на всякий случай нужно приготовиться к речи.

Примерно через час суд вышел в зал судебного заседания, и председатель сразу же обратился с вопросом к прокурору:

— У вас, товарищ прокурор, нет никаких ходатайств?

Я насторожился.

— Прошу допросить в судебном заседании в качестве свидетелей Жеркову и Марадасулова, которые прибыли в суд.

Облегченно вздыхаю. И тот и другой свидетель допрашивались на предварительном следствии, и никакого отношения к обвинению Мурахаса их показания не имеют. Следователь даже не включил их в список лиц, подлежащих вызову в суд. И поэтому, когда Исмаилов спросил мнение защиты по заявленному ходатайству прокурора, я не стал возражать против допроса этих свидетелей в суде.

Свидетельница Жеркова проживала в Москве, и когда Мурахас был по делам крымских татар в столице, то однажды заходил к ней, чтобы навестить двух женщин-крымчанок, которые снимали у Жерковой комнату. Этот факт свидетельница и подтвердила в суде. Ни о каком распространении сведений, порочащих советский государственный и общественный строй, свидетельница Жеркова не говорила и говорить не собиралась, а ее допросом суд хотел показать видимость объективного и всестороннего рассмотрения дела.

Точно с такой же целью был допрошен и свидетель Марадасулов. Однажды Мурахас приходил к нему домой как представитель инициативной группы и дал ему подписать обращение крымских татар в партийные органы. Марадасулов подписал, так как на письме стояло около пятисот подписей, но какое это обращение и о чем в нем конкретно шла речь, свидетель сказать не мог. Только поэтому этот эпизод и не был вменен в вину Мурахасу следственными органами, а суд по закону не имел права расширять обвинение и выходить за рамки обвинительного заключения.

И все. Больше суду и прокурору допрашивать некого. Наступает решающий момент. Как поступит суд: отложит судебное заседание и вызовет неявившихся свидетелей или закончит слушание дела без них? Суд обязательно в соответствии с законом должен вернуться в конце судебного следствия к обсуждению этого вопроса. И суд вынес свое определение: судебное следствие закончить в отсутствие неявившихся свидетелей и перейти к прению сторон.

Слово предоставляется прокурору, и тот решил не мудрствовать лукаво, а просто зачитал обвинительное заключение, и все. Я заметил, что по делам крымских татар это излюбленный прием представителей государственного обвинения, да и что можно сказать еще, если в судебном заседании не добыто ни одного доказательства виновности подсудимого. И фирменная концовка: не признал вину, не раскаялся, три года лишения свободы. И, оторвавшись от обвинительного заключения, потребовал вынести частное определение в адрес адвоката, который занял неправильную позицию, защищая опасного преступника.

Теперь моя очередь! Я произношу защитительную речь. Судья Исмаилов дважды прерывает меня, делает замечание, но остановиться я уже не могу. И только закончив говорить, понимаю, что на сей раз частного определения мне не избежать. Но я все еще стараюсь не думать о будущих неприятностях и в уме еще и еще раз произношу свою речь.

«Товарищи судьи!

Очень много внимания уделял строгому и неукоснительному соблюдению законов всеми органами, всеми должностными лицами, всеми гражданами нашего общества В.И. Ленин. Еще в первые годы Советской власти он сказал слова, легшие затем краеугольным камнем во все кодексы. Я имею в виду слова, записанные в статье 2 Основ судопроизводства Союза ССР и в статье 2 УПК Узб. ССР, а именно: чтобы ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности и пн один невиновный не был осужден.

Ни один! Эту основную заповедь, мне кажется, забыли в прокуратуре Ферганской области, потому что первое, что бросается в глаза любому человеку, который знакомится с делом Мурахаса, — это грубейшее нарушение закона.

Нарушена статья 2 Уголовного процессуального кодекса, нарушена статья 14, которая говорит о необходимости объективного, всестороннего и полного исследования дела. О какой объективности, о какой полноте может идти речь, когда следственные органы даже не сделали малейшей попытки установить истину и допросить хотя бы тех людей, которые вместе с Мурахасом были на приеме в ЦК КПСС, в редакции газеты «Советская Россия», на заводе Лихачева, в других местах. А ведь их допрос имеет большое значение для правильного понимания того, что произошло в действительности.

Прежде чем выносить обвинение по статьям 190¹ УК РСФСР и 191⁴ УК Узб. ССР, необходимо установить следующее: как вел себя Мурахас на приеме: пропагандировал ли он те сведения, которые содержатся в информациях, вмененных ему в вину. Ведь простое посещение тех или иных партийных и советских учреждений в рамках Советской конституции не является преступным. И совсем иное дело, когда человек знает, что те или иные документы являются клеветническими, и умышленно их распространяет. Все это можно было установить, только допросив лиц, с которыми Мурахас был на приеме.

Органы предварительного следствия и суд не сделали ни малейшей попытки установить этих лиц и вызвать их в качестве свидетелей. Даже секретарь Союза писателей Калмыкии Давид Кугультинов, поэт, известный всей стране, и тот не допрошен и не вызван в качестве свидетеля в суд, хотя эпизод с письмом Кугультинову вменяется в вину Мурахасу.

Защита заявила ходатайство о вызове и допросе всех этих свидетелей. Однако объективное ходатайство неосновательно отклонено. И это при тех обстоятельствах, когда на 1-м листе дела имеется постановление Прокуратуры Узбекской ССР, в частности следователя по особо важным делам, в котором прямо говорится: «По делу Мурахаса нет ни одного доказательства, а их надо собрать и закрепить». Так вот, следственные органы так и не собрали ни одного доказательства и, естественно, их не закрепили.

Поэтому у прокуратуры Ферганской области не было никаких законных оснований привлекать Мурахаса к уголовной ответственности, а у следственных органов нс было никаких оснований брать моего подзащитного пол стражу. В деле имеется подписка о невыезде, в которой сказано, что Мурахас имеет семью, постоянное место жительства и работы, положительно характеризуется и не может повлиять на ход следствия. Но нс проходит и двух недель, как этот же следователь и при тех же материалах выносит постановление о взятии Мурахаса под стражу. В этом постановлении не указано оснований, по которым Мурахасу следует изменить меру пресечения, чем грубо нарушена статья 78 УПК Узб. ССР. Видимо, следователю просто так захотелось поступить, и он изменяет меру пресечения. Но закон для всех один, и он всеми должен соблюдаться неукоснительно, даже тогда, когда обвиняемый — крымский татарин.

Несомненно, обо всем этом знал прокурор, который поддерживает обвинение в суде. И защите казалось, что именно прокурор обратит внимание на все эти нарушения закона, потому что главной, основной задачей прокуратуры является надзор за строгим соблюдением закона всеми должностными лицами и гражданами. Но, к сожалению, ничего подобного не произошло. Прокурор сам встал на путь нарушения закона и при полном отсутствии доказательств виновности Мурахаса просил вынести ему обвинительный приговор и определить три года лишения свободы, то есть максимальное наказание, предусмотренное этими статьями.

И это при том положении, что на скамье подсудимых оказался невиновный человек, исключительно положительно характеризуемый материалами дела. Еще ребенком вместе со своими родителями и всеми жителями деревни он был насильно вывезен в Узбекистан. На его глазах умерли родственники, родная мать, на его глазах несправедливо поступали с гражданами крымской национальности, и, несомненно, все увиденное, ожесточило его душу. Но Нурфет не затаил злобу, он хорошо учился и, закончив десять классов в школе вечерней молодежи, поступил в институт, а через пять лет стал инженером. Из характеристики, которая имеется в деле, видно, что Нурфет исключительно честный, трудолюбивый человек. Никто от него не слышал ни одного клеветнического слова в адрес Советской власти, в адрес нашего государственного и общественного строя.

Поэтому непонятно, из каких данных исходил прокурор, рисуя Мурахаса в образе махрового антисоветчика. Если прокурор располагает какими-то секретными данными, то пусть он с ними ознакомит суд и участников процесса, а пока этого не сделано, никому не позволено в суде порочить честного человека.

Мурахасу вменяется в вину только факт распространения документов, являющихся, по мнению следственных органов, клеветническими. Прокурор же фактически просит осудить Мурахаса за совершенно иное преступление — за авторство, которое Мурахасу не вменяется в вину. Это грубое нарушение статьи 234 УПК Узб. ССР. Такое обвинение резко ухудшает положение Мурахаса и нарушает его право на защиту. Он не готов к защите против данного обвинения, и я думаю, товарищи судьи, вы отвергнете призывы прокурора и не нарушите норм Уголовно-процессуального кодекса.

Конкретно о доказательствах виновности Мурахаса. Их нет. Из шести свидетелей в суд явились только двое. Но даже и на предварительном следствии в своих показаниях никто из допрошенных свидетелей не уличил его в распространении клеветнических сведений.

Один же факт посещения того или иного учреждения не составляет преступления. Задача защиты облегчена тем, что мне не нужно анализировать содержание документов, так как Мурахас не является их автором и авторство ему не вменяется в вину. Даже эпизод с письмом, которое Мурахас написал Кугультинову, вменяется ему лишь как распространение. Следствие не допросило свидетеля Кугультинова, суд также не вызвал его в судебное заседание в качестве свидетеля, поэтому и этот эпизод можно считать недоказанным.

Таким образом, в суде не добыто ни одного доказательства виновности Мурахаса в предъявленном ему обвинении, а ведь приговор можно выносить только на доказательствах, добытых в судебном заседании. Об этом прямо говорится в статье 259 УПК. К такому положению, в которое себя поставил суд, привело неуважение к закону, а это, в свою очередь, приводит к различного рода «Ферганским историям». (Примерно за год до дела Мурахаса Ферганским областным судом была осуждена к длительным срокам заключения группа лиц, признанных затем невиновными, об этом случае была напечатана статья в «Комсомольской правде» под названием «Ферганская история».)

И вот, чтобы этого не случилось, я прошу суд вынести моему подзащитному Мурахасу Нурфету оправдательный приговор».

После выступления всегда так бывает. Кажется, заново сказал бы лучше, и все же многое из того, что я хотел сказать, сказал. И совесть моя спокойна. Я полностью выполнил свой гражданский долг, и не моя вина, что Мурахаса не освободили из-под стражи. Суд признал его виновным и определил ему наказание в виде полутора лет лишения свободы (а не трех, как просил прокурор). Но это слабое утешение. Для невиновного человека не имеет уже никакого значения размер наказания, будь это далее всего один месяц или день.

Огласив приговор, суд вернулся обратно в совещательную комнату. Я успел лишь подумать: «А как лее частное определение в мой адрес, вынесено оно или нет? Ведь если суд согласился с прокурором и вынес частное определение, то по закону он обязан не только сообщить об этом участникам процесса, но и огласить его». Ничего этого сделано не было, и такое поведение суда немного успокоило меня. Но думать о себе мне уже было некогда. Дальнейшие события развернулись стремительно.

Присутствующие в зале и на улице крымские татары очень неодобрительно встретили незаконный обвинительный приговор и спустя несколько минут после оглашения приговора чуть ли не приступом взяли здание областного суда. Толпа людей ворвалась в конвойную комнату, чтобы силой освободить Нурфета, но подсудимого уже успели увезти в тюрьму, и тогда разъяренные люди направились к горкому. Уже вечером мне сообщили, что многочисленную толпу крымских татар удалось разогнать войскам, которые были вызваны в город. Проведены новые аресты среди крымских татар.

В этот же вечер я улетел в Москву.

Через месяц, выступая в Верховном суде Узбекистана по кассационной жалобе по делу Мурахаса, я впервые узнал, что частное определение в мой адрес все же было вынесено. Сделали это задним числом, с грубым нарушением закона, меня в этом частном определении суд чуть ли не обвинил в подстрекательстве тех беспорядков, которые произошли в Фергане сразу же после оглашения приговора по делу Мурахаса. Вот оно (стиль частного определения сохранен полностью):

«Выступая по уголовному делу Мурахаса, обвиняемого по статьям 190¹ УК РСФСР и 191⁴ УК Узб. ССР, в Ферганском областном суде, адвокат Сафонов занял по рассматриваемому делу неправильную позицию и допустил политическую незрелость и в своей речи допустил ряд неправильных выражений. А именно: при наличии вступившего в законную силу приговора Верховного суда Узбекской ССР от 8 августа 1969 года по делу Байрамова и других осужденных по статья 190¹ УК РСФСР и 191⁴ УК Узб. ССР, пытался публично доказать, что эти документы являются дозволенными законом, и в адрес суда допустил неуместное предостережение в грубой форме, а именно заявил: «По заключению прокурора суд может осудить подсудимого к трем годам лишения свободы, но совесть будет мучить судей и лишит их сна».

Далее он заявил, что его подзащитный такого наказания не боится, ибо с истечением времени он будет реабилитирован и Указ Президиума Верховного Совета СССР от 5 сентября 1967 года будет дополнен другими положениями. Публично заявлял, что подсудимый Мурахас, распространяя документы, не совершал никакого преступления, а добивался своих интересов и тем самым ориентировал публику на непрекращение подобных действий.

При наличии достаточных доказательств виновности Мурахаса адвокат просил суд вынести оправдательный приговор, подчеркивая при этом, что будет вторая «Ферганская история».

Учитывая изложенное, суд определил: вышеизложенные факты довести до сведения Московской городской коллегии адвокатов».

Так я из адвоката превратился фактически в подсудимого и для меня начались суровые испытания.