Творчество крымского периода

В годы ялтинской жизни А.П. Чехов по состоянию здоровья не мог уже много работать и писать. Тем не менее и в эти последние годы им были созданы бессмертные художественные произведения.

Эти произведения проникнуты новыми настроениями писателя, отражавшими обстановку предреволюционного подъема страны в преддверии первой русской революции. В одном из писем к редактору журнала «Жизнь» В. Поссе А.М. Горький писал, что Чехов говорил ему: «Чувствую, что теперь нужно писать не так, не о том, а как-то иначе, о чем-то другом, для кого-то другого, строгого и честного». В произведениях последних лет у Чехова звучат новые по своему социально-общественному значению темы «о чем-то другом» для читателя «строгого и честного».

У Чехова были записные книжки, куда он вносил отдельные свои мысли, сюжеты для будущих рассказов и пр. В одной из книжек мы находим такую запись: «Взглянешь на фабрику, где-нибудь в захолустье. И тихо, смирно, но если взглянуть вовнутрь, какое непроходимое невежество хозяев, тупой эгоизм, какое безнадежное состояние рабочих, дрязги, водка, вши». Или здесь же другая запись на эту же тему: «Фабрика. 1000 рабочих. Ночь. Сторож бьет в доску. Масса труда, масса страданий — и все это для ничтожества, владеющего фабрикой. Глупая мать, гувернантка, дочь... Дочь заболела, звали из Москвы профессора, но он не поехал, послал ординатора. Ординатор ночью слушает стук сторожа и думает. Приходят на ум свайные постройки. «Неужели всю свою жизнь должен работать, как и эта фабрика, только для этих ничтожеств, сытых, толстых, праздных, глупых?»

— «Кто идет?» Точно тюрьма».

Эти заметки на глубоко социальную тему явились канвой сюжета рассказа «Случай из практики». В нем Чехов рассказывает, как полторы-две тысячи рабочих, живя впроголодь, день и ночь трудятся на фабрике, выделывающей ситец, «и только двое-трое, так называемые хозяева, пользуются выгодами, хотя совсем не работают и презирают плохой ситец... Работают все эти пять корпусов, и на восточных рынках продается плохой ситец для того только, чтобы Христина Дмитриевна могла кушать стерлядь и пить мадеру». Раскрывая тему противоречий, неизбежно сопутствующих капиталистическому обществу, Чехов, правда, не указывает путей для их ликвидации, но убежден, что рано или поздно этих несправедливостей не будет, и жизнь для всех станет «светлою и радостной». Устами доктора Королева писатель утверждает:

«Хорошая будет жизнь лет через пятьдесят, жаль только, что мы не дотянем».

«Случай из практики» был написан Чеховым в Ялте. 14 ноября 1898 года рассказ был послан в журнал «Русская мысль», где и был напечатан в декабрьской книжке 1898 года.

В январском номере журнала «Семья» за 1899 год появился другой известный рассказ Чехова — «Душечка», написанный тоже в Ялте. В записной книжке Чехова также можно видеть набросок сюжета этого рассказа: «Была женой артиста — любила театр, писателей, казалось, вся ушла в дело мужа, и все удивлялись, что он так удачно женился; но вот он умер; она вышла за кондитера, и оказалось, что ничего она так не любит, как варить варенье, и уж театр презирала, так как была религиозна в подражание своему второму мужу».

Рассказ «Душечка», являющийся одним из замечательнейших чеховских произведений, был высоко оценен его современниками. Так, например, И.И. Горбунов-Посадов сообщал Чехову в письме, что Лев Николаевич Толстой «...прочел мне (и еще собравшимся людям), чудесно, с увлечением прочел два ваши новые рассказа «По делам службы» и «Душечка». Оба очень хороши, особенно даже «Душечка». Это гоголевская совершенно вещь. «Душечка» останется так же в нашей литературе, как гоголевские типы, ставшие нарицательными. Лев Н. в восторге от нее. Он все говорит, что это перл, что Чехов это большой-большой писатель. Он читал ее уже чуть ли не 4 раза вслух и каждый раз с новым увлечением».

Образ чеховской «душечки» был с большой силой использован Владимиром Ильичом Лениным в его заметке «Социал-демократическая душечка», разоблачающей ренегатство А.Н. Потресова (Старовера). В этой заметке в октябре 1905 года В.И. Ленин писал: «Приветствуемый «Освобождением», тов. Старовер продолжает в новой «Искре» каяться в грехах, содеянных им (по неразумию) участием в старой «Искре». Тов. Старовер очень похож на героиню Чеховского рассказа «Душечка». Душечка жила сначала с антрепренером и говорила: мы с Ваничкой ставим серьезные пьесы. Потом жила она с торговцем лесом и говорила: мы с Васичкой возмущены высоким тарифом на лес. Наконец, жила с ветеринаром и говорила: мы с Количкой лечим лошадей. Так и тов. Старовер. «Мы с Лениным» ругали Мартынова. «Мы с Мартыновым» ругаем Ленина. Милая социал-демократическая душечка! в чьих-то объятиях очутишься ты завтра?»¹.

В январском номере 1899 года журнала «Книжки недели» появился рассказ Чехова «По делам службы». 26 ноября 1898 года, посылая из Ялты этот рассказ в редакцию, Чехов писал одному из сотрудников журнала: «...Посылаю в «Неделю» рассказ... пожалуйста, пришлите корректуру. Рассказ еще не докончен в деталях, отделаю его в корректуре, теперь же сидеть над черновой рукописью не хотелось долго, нездоровится немножко, да и тороплюсь послать».

В приведенном выше письме к Чехову И.И. Горбунов-Посадов писал: «В «По делам службы» Лев Н. (Толстой) чудесно читал «цоцкого». Как живой, был перед нами этот милейший старичина со своей многострадальной эпопеей административного perpetuum mobil'a. Вся тщета, бессмыслица распорядительства... над деревнею так ярко выступает. А метели зимы как хорошо изображены!»

В конце 1898 года Чеховым был закончен и его новый рассказ «Новая дача», которым писатель продолжал свой цикл крестьянских рассказов и повестей на тему о положении современной ему русской деревни и тяжелой жизни крестьян-бедняков. Редактор-издатель газеты «Русские ведомости» В.М. Соболевский писал Чехову по получении рассказа: «Рассказ помещаю в воскресном (3 января) № газеты. Надеюсь, что он не будет тронут цензорской рукой, хотя за одно местечко (о богатых и сытых) не ручаюсь: это bête noire [страшилище] нашего цензора, с которым до сих пор приходится иметь дело».

Рассказ «Новая дача» был напечатан в третьем номере газеты за 1899 год.

В августе (или сентябре) 1899 года Чехов приступил к работе над рассказом «Дама с собачкой». На фоне обыденной картины ялтинского курортного быта того времени, оттолкнувшись от пустенького мимолетного «курортного» романа, Чехов создает чудеснейший лирический рассказ о том, как лживые призрачные отношения героев рассказа Гурова и Анны Сергеевны вырастают в большое и светлое чувство. «Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали все в настоящем и чувствовали, что эта любовь изменила их обоих».

А.М. Горький, прочитав «Даму с собачкой», напечатанную в декабрьской книжке 1899 года журнала «Русская мысль», написал Чехову в начале января 1900 года: «...После самого незначительного Вашего рассказа — все кажется грубым, написанным не пером, а поленом. И — главное, — все кажется не простым, т. е. не правдивым... Огромное Вы делаете дело Вашими маленькими рассказами — возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумертвой жизни — чорт бы ее побрал!.. Рассказы Ваши — изящно ограненные флаконы со всеми запахами жизни в них, и — уж поверьте! — чуткий нос всегда найдет среди них тот тонкий, едкий и здоровый запах «настоящего» действительно ценного и нужного, который всегда есть во всяком Вашем флаконе...»

В произведениях Чехова Крым отражен сравнительно немного, но в «Даме с собачкой», в первых его двух главах, Чехов больше, чем в других своих рассказах, показал Крым, курортный быт Ялты того времени, крымскую природу, величие морских просторов. Вот как писатель передает настроение героев рассказа, навеянное ночным посещением Ореанды:

«...B Ореанде сидели на скамье недалеко от церкви, смотрели вниз на море и молчали. Ялта была едва видна сквозь утренний туман, на вершинах гор неподвижно стояли белые облака. Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады, и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего вечного спасения, непрерывного движения жизни на земле, непрерывного совершенства...»

Почти сразу же после окончания «Дамы с собачкой» Чехов приступил к работе над своей большой повестью «В овраге», которую он сам в письме к Россолимо назвал своей последней повестью из народной жизни. И действительно, этой повестью Чехов закончил цикл своих крестьянских рассказов и повестей.

«В овраге», так же как и «Мужики», является одним из самых сильных произведений Чехова. В этих произведениях писатель выступил против народнических иллюзий единства деревни, против народнической идеализации общины, вскрыл процесс расслоения крестьянства, распад патриархальных устоев деревенской жизни. Яркие картины крестьянского быта даны в этой повести с исключительной силой. На фоне кулацкого засилья деревни с чеховской простотой, правдивостью и убедительностью созданы обаятельные образы честной труженицы крестьянки Липы, крестьянина-бедняка Костыля и других. И «все эти люди, — как писал А.М. Горький, — хорошие и дурные, живут в рассказах Чехова именно так, как они живут в действительности».

«Это — одно из глубочайших произведений русской литературы», — сказал о повести «В овраге» современник Чехова А.Ф. Кони.

Высоко оценил повесть Горький, первый выступивший в печати с большой критической статьей: «...Я не стану излагать содержание его рассказа — это одно из тех произведений, в которых содержания гораздо больше, чем слов. Чехов, как стилист, единственный из художников нашего времени, в высокой степени усвоивший искусство писать так, «чтобы словам было тесно, мыслям просторно». И если бы я начал последовательно излагать содержание его рассказа, то мое изложение было бы больше по размерам, чем самый рассказ... Передавать содержание рассказов Чехова еще и потому нельзя, что все они, как дорогие и тонкие кружева, требуют осторожного обращения с собою и не выносят прикосновения грубых рук, которые могут только смять их... В рассказе Чехова нет ничего такого, чего не было бы в действительности. Страшная сила его таланта именно в том, что он никогда ничего не выдумывает от себя, не изображает того, «чего нет на свете»...

...Как стилист, Чехов недосягаем, и будущий историк литературы, говоря о росте русского языка, скажет, что язык этот создали Пушкин, Тургенев и Чехов...

...Каждый новый рассказ Чехова все усиливает одну глубокую ценную и нужную для нас ноту — ноту бодрости и любви к жизни...»

А в своем письме к Чехову в начале февраля 1900 года Горький написал: «...Знаете, «В овраге» — удивительно хорошо вышло. Это будет одна из лучших Ваших вещей. И Вы все лучше пишете, все сильнее, все красивее...»

Летом 1900 года Горький жил в селе Мануйловке Полтавской губернии. В августе он писал Чехову в Ялту:

«...Читал я мужикам «В овраге». Если бы Вы видели, как это хорошо вышло! Заплакали хохлы, и я заплакал с ними. Костыль понравился им — чорт знает до чего! Так что один мужик, Петро Дерид, даже выразил сожаление, что мало про того Костыля написано. Липа понравилась, старик, который говорит: «велика матушка Россия». Всех простили мужики, и старого Цибукина и Аксинью, всех! Чудесный Вы человек, Антон Павлович, и огромный Вы талантище».

Повесть была опубликована в январской книжке журнала «Жизнь» за 1900 год. Любопытно письмо Чехова из Ялты к Меньшикову от 26 декабря 1899 года: «...Последнее время я много писал. Послал повесть в «Жизнь». В этой повести я живописую фабричную жизнь и трактую о том, какая она печальная, — и только вчера случайно узнал, что «Жизнь» — орган марксистский, фабричный. Как же теперь быть?»

Писатель Б. Лазаревский пишет в своих воспоминаниях по поводу повести «В овраге», что Чехов ему тоже говорил:

— А рассказ-то совсем не в духе марксистов. Пожалуй, и не напечатают.

Чехов ошибся — повесть была напечатана именно в «Жизни», и сам Горький, принимавший деятельное участие в этом журнале, оценил повесть как глубоко нужную и ценную, усиливающую «ноту бодрости и любви к жизни».

Почти одновременно с повестью «В овраге» Чехов написал для «Петербургской газеты», по просьбе ее редактора-издателя, небольшой рассказ «На святках». В этой газете рассказ и был впервые напечатан 1 января 1900 года.

В 1900 году Чехов написал только одно произведение — пьесу «Три сестры». Как видно из писем Чехова, мысль о новой пьесе и о сюжете для нее у него зародилась еще в 1899 году, о чем он писал Вл. И. Немировичу-Данченко в ответ на его просьбы написать для Художественного театра новую пьесу, но приступил к работе лишь после ялтинской встречи с театром. 16 октября 1900 года Чехов сообщил в письме к А.М. Горькому: «...Ну-с... 21-го сего месяца уезжаю в Москву, а оттуда за границу. Можете себе представить, написал пьесу... Ужасно трудно было писать «Трех сестер». Ведь три героини, каждая должна быть на свой образец, и все три генеральские дочки! Действие происходит в провинциальном городе, вроде Перми, среда — военные, артиллерия...»

21 октября Чехов выехал из Ялты и по приезде в Москву передал новую пьесу Художественному театру.

Герои пьесы — и живущие в провинции три сестры Прозоровы, и Тузенбах, и Вершинин — мечтают и красиво говорят о будущем, стремятся к лучшей, полезной жизни, они предчувствуют грядущие изменения, говорят о приближающейся революционной буре, но они не знают путей к этому лучшему, и стремления их так и остаются красивой мечтой. Чехов вместе с героями своих произведений хочет вглядеться в облик будущей новой жизни, он приветствует ее. Но, как и герои его пьесы, Чехов не знал путей борьбы, не видел людей, которые смогли бы «перевернуть жизнь», которые будут организаторами великой очистительной -бури. Приближение же ее писатель чувствовал. В уста одного из героев пьесы он вкладывает многозначительные, пророческие слова:

«Пришло время, надвигается на всех нас громада, готовится здоровая сильная буря, которая идет, уже близка и скоро сдует с нашего общества лень, равнодушие и предубеждение к труду, гнилую скуку... Через какие-нибудь двадцать пять-тридцать лет работать уже будет каждый человек. Каждый!»

Премьеру своей пьесы в Художественном театре Чехов не видел: он находился на курорте в Ницце. Интересны воспоминания К.С. Станиславского, рассказывающего, как во время репетиций пьесы Чехов присылал из Ниццы то изменения, то добавления к тексту пьесы: «Оттуда мы получали записочки: в сцене такой-то после слов таких-то добавьте такую-то фразу. Например: «Бальзак венчался в Бердичеве» — было прислано оттуда. Другой раз вдруг пришлет маленькую сценку. И эти бриллиантики, которые он присылал, просмотренные на репетициях, необыкновенно оживляли действие и подталкивали актеров к искренности переживания. Было и такое его распоряжение из-за границы. В 4-м акте «Трех сестер» опустившийся Андрей, разговаривая с Ферапонтом... описывает ему, что такое жена с точки зрения провинциального опустившегося человека. Это был великолепный монолог страницы в две. Вдруг мы получаем записочку, в которой говорится, что весь этот монолог нужно вычеркнуть и заменить его всего лишь тремя словами: «Жена есть жена».

Сам Чехов постановку «Трех сестер» на сцене Художественного театра увидел лишь в следующий театральный сезон во время своего приезда из Ялты в Москву.

В.И. Ленин проявил живой интерес к новой пьесе Чехова. Премьера прошла в Москве 31 января 1901 года; опубликована пьеса была в журнале «Русская мысль», в февральской книжке того же года, а уже 7/20 февраля 1901 года В.И. Ленин писал из Мюнхена в Москву своей матери Марии Александровне: «Бываете-ли в театре? Что это за новая пьеса Чехова Три сестры? Видели-ли ее и как нашли? Я читал отзыв в газетах»².

В апрельской книжке 1902 года «Журнала для всех» появился новый рассказ Чехова «Архиерей». В письме к жене Чехов еще 16 марта 1901 года сообщал: «...Пишу теперь рассказ под названием «Архиерей» — на сюжет, который сидит у меня в голове уже лет пятнадцать». В этом же 1902 году Чехов написал для издававшегося А. Марксом полного собрания сочинений небольшую пьесу «О вреде табака» (сцена-монолог в одном действии), вместо одноименного водевиля, написанного в 1886 году и исключенного им из марксовского издания. А в октябре этого же года мы встречаем уже в письмах Чехова упоминание о новом рассказе под названием «Невеста». 23 января 1903 года Чехов пишет редактору журнала «Русская мысль» Гольцеву: «Сижу и пишу рассказ для «Журнала для всех». Как только кончу, тотчас сяду писать для «Русской мысли» — честное слово. Сюжетов накопилось тьма тьмущая». 27 февраля 1903 года Чехов направил новый рассказ в редакцию «Журнала для всех», где он и был напечатан в декабрьской книжке.

В этом чудесном оптимистическом рассказе, написанном в преддверии первой русской революции, когда Россия, по выражению Чехова, «гудела, как улей», все более и более явственно звучит вера Чехова в светлое будущее страны. В «Невесте» Чехов уже более убежденно говорит о необходимых переменах в жизни, когда «все полетит вверх дном, все изменится, точно по волшебству, и будут тогда здесь громадные великолепнейшие дома, чудесные сады, фонтаны необыкновенные, замечательные люди...»

Писатель С.Я. Елпатьевский в своих воспоминаниях о Чехове этого периода рассказывает:

«...Настроение Чехова резко изменилось, — шире, светлее, выше тоном стало на душе его... Изменилось его отношение к людям и фактам, иначе, в других красках встал перед ним мир.

Эта перемена почувствовалась мне еще тогда, когда он дал мне прочитать в рукописи свою «Невесту», но новое настроение ярко и определенно сгустилось весной 1904 года, когда сумерки русской жизни стали рассеиваться, когда стала проходить русская скука.

Помню, — в феврале или марте рано утром ко мне позвонил по телефону Чехов. Я только накануне поздно вечером вернулся в Ялту из Петербурга и удивился, что Чехов уже успел узнать о моем приезде. Ему было необходимо, — совершенно необходимо увидаться со мной, — и не после обеда, как я обещал было ему, а как можно скорее, непременно утром, так как есть неотложные дела, нужно сейчас же что-то или кого-то устроить... И просил он настойчиво, и голос был возбужденный. Я поехал утром.

За те несколько месяцев, которые я не видел Чехова, он очень похудел и осунулся, но я никогда не видел его таким возбужденным и таким не то что веселым, а радостным. Никаких спешных дел, которые было надо непременно решать, не оказалось, и совсем мы об ялтинских делах не говорили, — очевидно, ему было необходимо видеть меня и расспросить о том, что делается в Петербурге и Москве, и должно быть, совершенно необходимо было поделиться своими новыми мыслями, новыми чувствами. И расспрашивал он не о литераторах и не о свежих литературных новостях, которыми всегда преимущественно интересовался, а о том, что говорилось и чувствовалось на Пироговском съезде врачей в Петербурге, о том..., какое настроение в передовых общественных кругах Москвы и Петербурга, когда и как ждут падения старого строя л какие меры к тому принимаются».

О таком же Чехове в эти годы рассказывает и писатель В.В. Вересаев: «Я познакомился с Чеховым в Ялте весною 1903 года... Для меня очень неожидан был острый интерес, который Чехов проявил к общественным и политическим вопросам. Говорили... что он человек глубоко аполитический... Теперь это был совсем другой человек, видимо, революционное электричество, которым в то время был перезаряжен воздух, встряхнуло и душу Чехова...

...Накануне, у Горького, мы читали в корректуре новый рассказ Чехова «Невеста»...

Антон Павлович спросил:

— Ну что, как вам рассказ?

Я помялся, но решил высказаться откровенно.

— Антон Павлович, не так девушки уходят в революцию. И такие девицы, как ваша Надя, в революцию не идут.

Глаза его взглянули с суровою настороженностью.

— Туда разные бывают пути...».

Таким был Чехов в свои последние, предсмертные годы жизни.

Конечно, во всех чеховских мечтах о будущей светлой жизни страны сказывается историческая ограниченность политического кругозора писателя. Не связанный активно с рабочим классом, Чехов в своем творчестве не мог отразить решающего значения революционной борьбы пролетариата, не мог конкретно указать на те революционные пути, которыми нужно было идти народу, на те перспективы социалистического будущего страны, которые в то время были уже достаточно ясны лучшим представителям дореволюционной интеллигенции, связавшим свою судьбу с пролетариатом.

Но изумительные чеховские произведения, содержащие обличающую критику современного ему общества, подготовлявшие народ к грядущим переменам жизни, имели огромное прогрессивное значение для того времени.

В 1903 году Чехов написал свою последнюю вещь — пьесу «Вишневый сад».

В «Вишневом саду» Чехов говорит о прошлом и будущем страны. Отжило свой век дворянство с его поместьями, вишневыми садами. Когда-то красивые, поэтические «дворянские гнезда» отошли в прошлое. Дворянский класс исторически изжил себя, потерял свою былую силу. Кончилось беззаботное существование раневских и гаевых, теперь уже беспомощных и обреченных на гибель.

На смену им пришли лопахины — дельцы из мира развивающегося капитализма. Но и они — временные хозяева жизни. Не им Чехов отдает будущее своей родины. В пьесе чувствуется глубокая вера писателя в неизбежность перестройки жизни на новых началах. Новому, молодому поколению, которое «насадит новый сад, роскошнее этого», Чехов вручает судьбу народа.

На фоне прощания с обреченным прошлым, со старой жизнью, уверенно и призывно звучат его слова:

«Здравствуй, новая жизнь!»

И эти жизнерадостные слова, утверждавшие веру Чехова в грядущую лучшую жизнь своего народа, были последними предсмертными словами в творчестве великого писателя.

С исключительной силой и теплотой писал Горький о Чехове и его последних произведениях:

«Читая рассказы Антона Чехова, чувствуешь себя точно в грустный день поздней осени, когда воздух так прозрачен и в нем резко очерчены голые деревья, тесные дома, серенькие люди... Углубленные синие дали — пустынны и, сливаясь с бледным небом, дышат тоскливым холодом на землю, покрытую мерзлой грязью. Ум автора, как осеннее солнце, с жестокой ясностью освещает избитые дороги, кривые улицы, тесные и грязные дома, в которых задыхаются от скуки и лени маленькие жалкие люди, наполняя дома свои неосмысленной, полусонной суетой. Вот тревожно, как серая мышь, шмыгает «Душечка» — милая, кроткая женщина, которая так рабски, так много умеет любить. Ее можно ударить по щеке, и она даже застонать громко не посмеет, кроткая раба. Рядом с ней грустно стоит Ольга из «Трех сестер»: она тоже много любит и безропотно подчиняется капризам развратной и пошлой жены своего лентяя-брата, на ее глазах ломается жизнь ее сестер, а она плачет и никому не может помочь, и ни одного живого, сильного слова протеста против пошлости нет в ее груди.

Вот слезоточивая Раневская и другие бывшие хозяева «Вишневого сада», — эгоистичные, как дети, и дряблые, как старики. Они опоздали во-время умереть и ноют, ничего не видя вокруг себя, ничего не понимая, — паразиты, лишенные сил снова присосаться к жизни. Дрянненький студент Трофимов красно говорит о необходимости работать и — бездельничает, от скуки развлекаясь глупым издевательством над Варей, работающей не покладая рук для благополучия бездельников.

Вершинин мечтает о том, как хороша будет жизнь через триста лет, и живет, не замечая, что около него все разлагается, что на его глазах Соленый от скуки и по глупости готов убить жалкого барона Тузенбаха.

Проходит перед глазами бесчисленная вереница рабов и рабынь своей любви, своей глупости и лени, своей жадности к благам земли; идут рабы темного страха пред жизнью, идут в смутной тревоге и наполняют жизнь бессвязными речами о будущем, чувствуя, что в настоящем — нет им места...

...Многие из них красиво мечтают о том, как хороша будет жизнь через двести лет, и никому не приходит в голову простой вопрос: да кто же сделает ее хорошей, если мы будем только мечтать?

Мимо всей этой скучной, серой толпы бессильных людей прошел большой, умный, ко всему внимательный человек, посмотрел он на этих скучных жителей своей родины и с грустной улыбкой, тоном мягкого, но глубокого упрека... красивым искренним голосом сказал:

— Скверно вы живете, господа!»

Примечания

1. В.И. Ленин. Сочинения. Изд. 4-е., т. 9, стр. 384.

2. В.И. Ленин. Письма к родным. 1894—1919 M., Партиздат, 1934, стр. 262.