На берегах Киммерии

10 мая 1924 года на вокзал города Феодосии прибыл ленинградский поезд. Из вагона вышел высокий мужчина в шляпе, очень худой, с изможденным, в крупных складках, лицом.

Это был «беллетрист Грин», как он сам себя тогда называл¹, автор феерии «Алые паруса», романа «Блистающий мир» и столь же необычных рассказов.

С ним две женщины: жена и ее мать. У всех троих дорожные вещи: баулы, чемоданы, корзинки. Негромоздкий этот багаж наводил на мысль о намерении хозяев отдохнуть месяц-другой, подлечиться и подышать морским воздухом.

Но нет. Они переезжали в Феодосию навсегда, и все их имущество — с ними: остальное кое-как рас-продано перед отъездом.

Грин думал о нездоровье жены, та беспокоилась о муже веря, что в Феодосии, на берегу Черного моря, Александру Степановичу будет лучше во всех отношениях², — так, взаимной заботой, решилась эта поездка, а вместе с тем и дальнейшая творческая судьба одного из самых удивительных наших писателей.

Остановились в гостинице «Астория». Недели через две подыскали недорогую комнату с низким потолком, с подоконниками на уровне тротуара, полуподвал, каких было немало в старой Феодосии.

Все здесь нравилось: «сказочная» дешевизна продуктов на рынке, морской порт, напротив которого поместился кабачок «Серый медведь», пологие склоны Тепе-Оба и — море, день и ночь море, совсем рядом, на всю оставшуюся жизнь. Навсегда.

Вскорости Грины перебираются в небольшую трехкомнатную квартиру на Галерейной, 8 (теперь — 10) — ту самую, где сегодня находится литературно-мемориальный музей писателя. Одноэтажный дом в ряду похожих на него таких же зданий с двускатной крышей под красной изогнутой черепицей «татаркой» (музей, впрочем, перекрыт новым железом) выглядит почти так же, как пятьдесят лет назад.

Вот что сообщает жена писателя Нина Николаевна о расположении и тогдашнем назначении комнат:

«Теперь у нас была довольно большая полутемная столовая, комната побольше для работы Александра Степановича (в ней же мы и спали) и совсем крошечная — для мамы, а внизу — шесть ступенек — большая, низкая, разлаписто живописная кухня. Если Александр Степанович работал поздно вечером, он уходил из кабинета в столовую, чтобы не мешать мне курением. Через несколько месяцев нам удалось присоединить к нашей квартире еще одну совсем изолированную комнату, которая стала рабочей комнатой Александра Степановича...

В этой квартире мы прожили четыре хороших, ласковых года»³.

Писатель тяжкой судьбы, временами просто трагичной, скажет о себе здесь, в Феодосии, что-то совсем новое: «Если есть сейчас подлинно счастливый человек, так это я самый и есть»⁴.

Шесть лет прожил Грин в Феодосии: четыре года — в квартире на Галерейной, 10, остальные два — в квартире одноэтажного углового дома по ул. Куйбышева, 31 (бывшая Верхне-Лазаретная, 7).

За это время появились романы «Золотая цепь», «Бегущая по волнам», «Джесси и Моргиана», «Дорога никуда», написано множество рассказов, начаты «Автобиографическая повесть», роман «Недотрога».

То один, то вдвоем с Ниной Николаевной, автобусом или одноконной линейкой, на катере или на лодке, Грин очень скоро освоил побережье Восточного Крыма. Но чаще были одиночные пешеходные прогулки. Он побывал, и не однажды, в Новом Свете, в Отузах (теперь Щебетовка), на Биостанции, в Коктебеле (теперь Планерское), на Кара-Даге. «Земская» дорога из Коктебеля через горы в Старый Крым была ему также знакома.

Как воспринял Грин новые для него пейзажи Восточного Крыма, «Киммерии печальную область» с ее выжженными солнцем холмами? Башни и храмы средневековой Феодосии, следы античной? Как раз в это время жили и работали поблизости такие яркие «художники-киммерийцы», как К. Богаевский и поэт и художник М. Волошин, а рядом с квартирой Грина на Галерейной улице стоял, как ныне стоит, дом Айвазовского, великого мариниста, с романтическими картинами многочисленных «бурь»...

Однозначно на этот вопрос не ответишь. Конечно, Грин не мог не радоваться Черному морю, морю его юношеских плаваний; привлекала своеобразная природа этих мест, так вдохновлявшая художников и поэтов. Но в его новых произведениях каких-либо явных следов «Киммерии» не видно. Моря «Бегущей по волнам» и «Золотой цепи» — все те же моря Грина; его города, порты и побережья — все та же «Гринландия», а то, что примешалось от «киммерийских» пейзажей Восточного Крыма, трансформировано фантазией автора почти до неузнаваемости, и только поиски краеведов могут обнаружить знакомую линию берега, рисунок скалы, тип улицы, общее настроение при взгляде на горы или на силуэты судов в Феодосийском порту.

О живописи Айвазовского Грин, по-видимому, никак не высказывался. Зато с живыми «киммерийцами» общался охотно. С художником К.Ф. Богаевским сложились отношения весьма дружеские. Грин часто бывал у Богаевского в его мастерской на Карантинном холме, оборудованной в помещении бывшего хлебного амбара, интересовался вопросами живописи. Допытывался, например, можно ли по руке человека, висящего над пропастью, по одной лишь руке, почувствовать трагизм его положения (Грину это понадобилось, как видно, для описания картины художника Петтечера «Рука на скале» в задуманном романе «Недотрога»).

Довольно частым гостем бывал Грин в доме М. Волошина в Коктебеле. Сама атмосфера «Дома Поэта», заселенного в курортный сезон разным народом, так или иначе причастным к искусству, активно не нравилась Грину, и он этого никак не скрывал. Автору этих строк в 1976 году довелось расспросить вдову М. Волошина о посещениях Грина, и надо было видеть, с каким пылом пристрастья 90-летняя Мария Степановна — она запомнила все! — воскрешала полувековой давности возмутительные проделки А.С. Грина в ее доме...

Сам хозяин М. Волошин был снисходительнее к гостю и защищал его перед хозяйкой, объясняя Грина-писателя, который «воссоздает мечту...» Волошин и Грин совершали совместные прогулки; бывая в Феодосии, поэт заходил к Гринам. В письме к жене 3 марта 1926 г. Волошин сообщал: «Вчера был у Гринов». 11 марта: «День просидел с Грином...»⁵. Отношения двух художников были добрососедскими, дружескими.

Любопытны воспоминания художницы Н.Т. Сорокиной, тогда еще подростка, о прогулке Грина на Кара-Даг:

«Он имел особенность внезапно появляться и так же внезапно исчезать. И в наши игры вступал так, как будто всегда играл; мы его совершенно не стеснялись. Когда он шел в Лягушачью бухту, в Сердоликовую, к Воротам, — мы за ним увязывались, — и в его рассказах все вокруг преображалось: отвесные скалы над нами, заросли у их подножья, таинственный подводный мир... Как он знал рыб, зверей!

Только нельзя было болтать: он не любил разговоров»⁶.

Но существует все-таки материал, по которому можно судить об отношении Грина к Восточному Крыму довольно определенно. Литературовед Ирина Сукиасова опубликовала некоторые гриновские тексты из его записных книжек⁷. Предполагалась, как видно, повесть на крымском материале, причем обычные гриновские названия местности довольно прозрачны, в том смысле, что напоминают реальные (Гель-Аней — Коктебель, Хар-Датаг — Кара-Даг, или такая фраза: «...Проезжая на паровом катере Тридцать Дворов, где находится Биологическая станция...» (Отузы в переводе означает тридцать, а на берегу есть Биостанция). Из отрывков можно определить, во-первых, отношение Грина к тогдашней курортной атмосфере Коктебеля и, во-вторых, его явственное пристрастие к киммерийским пейзажам, особенно к скалам Кара-Дага.

Приведем выдержки из публикации И. Сукиасовой. Вот некоторые иронические замечания Грина, небесполезные, кажется, и сегодняшним пляжникам даже по линии охраны здоровья. Грин пишет:

«Его мужественное, загорелое лицо» или «ее гибкий смуглый стан» — эти старопечатные фразы на протяжении ста лет дали сознанию известный тон, действующий гипнотически. Не знают, что есть случаи, когда загар определенно некрасив, то есть не соответствует типу, внешности; эти люди валялись на солнце, посыпая себя песком в самые жаркие, вредные часы дня, терпя ожоги, пузыри на коже; погружаясь в воду и дав, таким образом, сжаться артериям, они вновь брякались на песок, рассматриваясь друг другом, сравнивая желтизну рук, спин, шей и щек. Они лежали длинными рядами, как человекоподобные шкафы, в молчании и мрачности, как бы терпя соседство соревнователей по жесткой и несправедливой необходимости».

Картина довольно мрачная, ничего не скажешь.

Еще пассаж: «Меня крайне раздражали некоторые особенности морского курорта — как я наблюдал их, в особенности «загореваемость» и «оголяемость». Женщины, от младых лет до весьма почтенного возраста, столь же мало стеснялись голых мужчин и наоборот...»

Возмущение Грина сегодня можно понять, если вспомнить, что в те годы пляж обычно разгораживался дощатым забором или даже штакетником на мужскую и женскую половины, и отдыхающие располагались на пляже голыми, как в бане.

Н.Н. Грин так вспоминает о пребывании в Коктебеле: «Александр Степанович особенно подтягивался и меня просил надевать самое строгое платье. Мы с ним почти всегда были единственными одетыми людьми, кроме разве художника Богаевского...»⁸.

В публикации И. Сукиасовой есть гриновские описания Кара-Дага («Хар-Датага»). Кара-Дагом, этим чудом природы Восточного Крыма, невозможно не поражаться. Но как это выразить?

«Для этих слов тесна моя гортань», — восклицает М. Волошин. Конечно, это, может быть, художественный прием. Волошин нашел такие слова. Но вот другой крупный писатель К. Паустовский, на что мастер описаний природы, а тоже при виде карадагских обрывов, начал в том смысле, что — нет слов, чтобы выразить...⁹

Но Грину ли, — можем мы предположить, — придумавшему джунгли «Острова Рено» или пропасть в рассказе «Лошадиная голова», потерять дар речи перед грандиозностью Кара-Дага? И мы угадаем. Для Грина «нет слов» исключено даже как художественный прием. Он прямо начинает рисовать свое восхождение на «Хар-Датаг». Здесь гриновские описания точны, как отчет натуралиста, словесная ткань проста, образность небогата. Приведем это редкое описание Кара-Дага — лучшее из тех, какие приходилось читать.

«...Я сшил холстовую сумку и наполнил ее провизией, захватил литр пресной воды, табак, чай и, встав рано утром, в очень хороший день, начал всходить на возвышение со стороны Гель-Анея.

Едва я одолел первые крутые холмы, как начала развертываться страна молчания. Она была залита солнцем, покрыта трещинами и оврагами. За подымающимися по склону зарослями пыльного дубняка виднелись первые зубцы вершин скалистого побережья Хар-Датага. Они были слева и казались очень близко благодаря прозрачности воздуха, на самом же деле надо было одолеть версты две, двигаясь в обход кустарника и глубоких расселин. Медленно, но неуклонно я поднимался на высоту тысяч фут. В это время года не было полевых цветов. Я шел по колючим горным травам, шалфею и полыни, изредка разнообразящихся кустами дрока и терна. Мысли — если называть мыслями сознание сухой остроты дыхания и свободы бродить по яркому, безлюдному пространству — определялись тем, что видели глаза и нащупывала нога. Не было ни птиц, ни мотыльков, лишь шелест ящерицы да хруст жесткой травы нарушали полдневную тишину.

Пройдя каменную площадку по направлению к морю, синевшему за амбатурами верхних зубцов, я увидел, что главные трудности впереди! Передо мной были рискованные воздушные переходы и глубокие трещины. Эти отдельно расположенные гребни, с провалами между них, были доступны стрижу, но не человеку».

И в заключение — улыбка Грина по поводу коктебельской страсти к собиранью камней: герой задуманной повести сообщает в письме, что приезжие «вывезли за лето 1925 года из Гель-Анея в северную Россию не менее двухсот пудов отборного гравия».

Примечания

1. Э. Арнольди. Беллетрист Грин... — В кн.: Воспоминания об Александре Грине, составитель В. Сандлер, Лениздат, 1972, с. 281. В дальнейшем название книги приводим сокращенно: «Воспоминания...».

2. Н.Н. Грин. Из записок об А.С. Грине. — В кн.: «Воспоминания...», с. 343; Л. Михайлова. Александр Грин. Жизнь, личность, творчество. «Художественная литература». М., 1972, с. 162.

3. Н.Н. Грин. Из записок об А.С. Грине. — В кн.: «Воспоминания...», с. 347.

4. А. Поляков. Открытки из «Гринландии». «Книжное обозрение», № 47, 1974.

5. Вл. Купченко «А.С. Грин в Коктебеле». Газ. «Победа», 1974, 10 ноябр.

6. Там же.

7. Ирина Сукиасова. «Материалы из творческой лаборатории А.С. Грина». «Литературная Грузия». 1973, № 5.

8. В кн.: «Воспоминания...», с. 352.

9. Глава «Кара-Даг» в повести «Черное море». Собр. соч., т. 2, М., Гослитиздат, 1957, с. 152—158.