В. Липеровский¹. «Желбат-2»²

4 сентября весь наш фронт двинулся вперед, вправо от нас шли цепи 4-го новоиспеченного Дроздовского полка, там, по высокому берегу. Со стороны плавней мы совершенно были скрыты вербами, полотно, как стрела, прямое. Сопротивления противника почти не было, отходили, видимо, заставы или охранение. На позиции была вторая смена; не торопясь, но уверенно шел поезд вперед. И вдруг — одна, другая, третья гранаты по поезду. При наступлении поручик Окишев был со сменой. Не потеряли времени и «прыгнули» назад и отошли под защиту верб: прекрасно стреляла одна красная батарея из-за Днепра — он уже тут был совсем близко. И это место обстреливалось постоянно, так что поезда проходили на этом перегоне только ночью. Но Митя наш протаскивал нас благополучно, фронт был под Александровском. Потом «канэ» справилось с батареей, а помогли партизаны — указали, где она.

Ребята второй смены были страшно горды, что они «ворвались» на станцию Александровск. И они были правы. Трофеи были неожиданные и очень важные — два бронепоезда под парами и ремонтный поезд советского жел-бата! Трофеи не были непосредственно наши — в тылу у красных взорвали путь, который потом наши чинили, — но красные в панике бежали и оставили такое нам необходимое вооружение. На бронепоезда были присланы команды штабом бронегруппы. Через неделю один из этих бронепоездов сделал налет на станцию Синельниково; с ним ходил наш «Желбат-2», вторая смена: захватили два вагона, груженных коробками с конфетами монпансье, поделились с нами; но вагоны остались там. Больше туда не ходили, фронт был на высоте городка Славгорода. А наша смена получила секретный приказ — быть готовыми на поход. Куда?

Ночью подкатили пустые товарные вагоны. «Садись!» С собой практически только вооружение, наша база далеко позади. Не торопясь покатили, все задремали, знакомо постукивают колеса на стыках. Неожиданно дернулись, стукнули непритянутые буфера — нас разбудили; было перед рассветом. Туман кругом. «Выходи, не курить, не разговаривать!».

Полотно лепится на крутом склоне обрыва, кругом кусты, внизу — туман как молоко. Идем куда-то вниз по тропинке; и вдруг — вода перед нами, вон там — другой берег виден. Река, баркас. «В баркас, садись!» — «Есть!» Течение довольно быстрое, куда-то нас сносит: на руле какой-то дядя и ловко лавирует. И вот мы у берега. «Выходи!» Откровенно говоря, с радостью почувствовали твердую почву под ногами. Скалы и лес. Сидим в лесу. Оказывается, тут еще находятся какие-то части — во всяком случае, кухня походная. «Подходи!» Получили по буханке хлеба и чай. Хорошо! Стало совсем светло, и туман поднялся. Тут и огляделись, выше нас по реке мост — какой красивый мост! Одной аркой с опорами в берегах. Середина — точно середина, видно по рисунку мостовых форм! — сорвана, мост взорван. Высота моста над уровнем воды метров тридцать. Какая красота — а кругом осенняя золотистая листва деревьев, мост серый, такой легкий, воздушный! А что там внизу, в реке — вагоны видны. Оказывается, мост взорвали раньше, чем прошел поезд с ранеными, поторопились — и весь поезд ушел в глубину реки — вот только два вагона видны... Кичкасский мост!

Тишина, птицы в лесу щебечут, скалы мхом покрыты, полный покой. Красота! Нас оповестили о том, что находимся на острове Хортица — так ведь тут была Запорожская Сечь! Что мы направлены на станцию Никополь, на правый берег Днепра — что мы туда командированы как команда бронепоезда. Корниловская дивизия уже работает там, наступление расширяется. Взяты, оставлены бронепоезда.

Тут на острове Хортица мы просидели два дня — как в сказочном царстве, в этой чудесной природе осени, золотой осени.

Приказ — собираться к походу. Пришел какой-то проводник, мы прошли по тропе к скалам, прошли под мостом и дальше баркас. «Садись!» В свое время, вероятно, таким же способом переправлялись запорожцы. Эта практика переправы через реку прошла столетия. Так же лавируя в течении воды, мы пришли прямо под мост. По лестнице, по ступеням поднимались наверх — вот уже полотно. Прошли до сторожевой будки. По телефону связались с комендантом станции: «Ждите, придет состав, чтобы вас поднять. Есть новый приказ для вас — поздравляю!» Поручик Окишев в недоумении, а комендант наш, головной участок Александровск, но с чем нас поздравляет?

Действительно, нас ждал приказ — это уже было во второй половине сентября. Калейдоскоп!

Приказ был из двух частей: «1. Спустить брандеры — два тяжелых паровоза — на перегоне, пройдя ст. Новолуполовку так, чтобы они завалились в мост (там двойной путь) использовать уклон перед мостом (Понятно!). 2. Всей команде «Желбата-2» быть готовой к походу». А вот это было непонятно.

На «брандеры» мы ходили вчетвером — поручик Окишев, Алексей, Борис и я. Два старых паровоза из депо мы доставили нашим паровозом на станцию Новолуполовка; прошли под уклон к небольшому мостику, расшили перед ним рельсы, и затем каждый паровоз на своем пути разгоняли под уклон на мост, подталкивая нашим паровозом полным ходом. Результат был потрясающий — один пошел носом вниз, а другой врезался первому в бок и перевернулся на бок. Для нас это было бы большим препятствием, но красные имели великолепно оборудованные ремонтные поезда с кранами и всеми приспособлениями, вплоть до электрической станции для ночной работы.

Брандеры — значит, дальше не идем, тут зимовать.

Когда наш командир сообщил о исполнении первой части приказа, то из роты получил разъяснение второй его части: из обеих рот — нашей 2-й и из 3-й — на станции Мелитополь комплектуется команда в 70 человек при двух офицерах для охраны Бишуйских каменноугольных копей и постройки дополнительных путем узкоколейки к существующей. Команде надлежит немедленно отправиться на станцию Сюрень, в Крыму, пройдя Бахчисарай. Вот с чем нас комендант поздравлял! Командиром оставался наш поручик Окишев, второго офицера дали из третьей роты, не помню его фамилии. Собралось много чужого элемента, нам незнакомого. Мы крепко держались своей сменой, а главное, нашей троицей. Еще к нам по духу подошли три-четыре из 2-й смены. И покатили в Крым.

Все, что написано до сих пор и что последует, быть может, дальше, это «Наш путь» — путь добровольцев Гражданской войны 1917—1920 годов на Родной Земле, за Честь и Славу — в исторической перспективе Российской Истории. Наших дней страда — это дополнение той же истории, что малая крупинка ее, но это нами пережитое, нашей кровью спаянное прошлое. Без прошлого нет и будущего! Все записано схематически, без деталей почти каждодневных боев, перестрелок — но правдиво, без прикрас; так, как оно было, сохраняя хронологию нашей большой жизни.

Все, что написано, написано тем, кто не пережил нашу страду. Тем, кому интересно, как мы боролись за Россию, за ее будущее; чтобы знали они, что мы не преклонили покорно голову, когда грозила гибель Родине! Гибель — в понятии нашего времени, но верили и знали, что никогда Россия не погибнет, но воспрянет опять. Когда — мы не знаем. Но так будет!

На Бишуй

В самом слове «Крым» звучит своеобразная романтика мирных времен. Мы не ждали романтики, потому что уже знали, что посланы туда на Бишуй, как верная воинская часть для охраны Бишуйских каменноугольных копей от налетов «зеленых», т. е. красных партизан, угнездившихся в недрах крымских гор.

Но была обаятельна природа вокруг, когда мы миновали равнины после Джанкоя и подошли вплотную к горам. Здесь как-то нет предгорий, а сразу растут горы. Вот разве что Симферополь и Бахчисарай были на предгорьях, но и за ними уже непосредственно поднимались горы, внизу лиственный лес, и выше хвойный — светлый и темный. А тут вокруг железной дороги сплошные фруктовые сады, чудесная природа; стояла золотая осень в полном смысле слова...

На станции Бахчисарай стоял состав штаба батальона. Была «церемония», нам не привычная, — нам, фронтовикам, но мы «не ударили в грязь лицом», ведь мы боевая часть жел-бата, проведшая всю «крымскую кампанию» на фронте! Вся наша команда была построена на перроне вокзала с легким вооружением, и выглядели хорошо и браво. И должен сказать, что мы — чины второй роты — были лучше экипированы, чем люди третьей роты. Нас было меньше, и мы все были одеты ротой — при проходе Мелитополя — в полушубки и валенки. Сейчас мы были в полушубках и папахах — на дворе был мороз. А нам даже жарко стало: «Смирно! Равнение на-право!» Полковник Сафонов со своим штабом — думаю, что не все наши молодые видели прежде такое зрелище — все штабные были, как полагается, с серебряными погонами инженерных войск.

На нашем правом фланге — наша троица. Полковник Сафонов остановился перед нашим взводом (2-й роты), посмотрел как бы на каждого из нас: «Броневспомогатель «Желбат-2», спасибо за прекрасную работу». Наш ответ был оглушающий. Конечно, ведь мы были основой нашего «Желбата-2». И затем уже перед всем фронтом выразил уверенность, что и дальше наша работа даст хорошие результаты, как всегда. Тут уже отвечала вся команда.

Вернулись мы в свой поезд; выдали обед — и уже у нас был прицеплен паровоз, какого мы еще никогда не видели, — серии «Ш», паровозы, которые на участке Бахчисарай — Бельбек таскали все поезда вплоть до курьерских, — тут очень большой уклон дороги, потому были поставлены паровозы специальной конструкции.

Кругом сплошной фруктовый сад и, помимо, какие-то цветы на кустах. Не быстро поезд спускается на тормозах. Станция Сюрень. Сразу нас втащили на запасный путь, что тут у дороги со стороны гор. А горы совсем близко, не больше версты до них. С командиром нашим ходил к коменданту станции — поручик К. из штаба батальона. «Подводы для вас заказаны на 8 часов утра!» Поручик Окишев тут же отдает распоряжение: в 8 часов одной подводой отправимся квартирьерами. «Я и ваша тройка с пулеметом, а вся команда выступит в 10 часов, до вечера доберутся». Тут же узнаем, что вчера был налет зеленых на Бишуйку, унесли инструменты для работы. Наша стоянка будет в татарском селении Коуш, 30 км от железной дороги, по ущелью в горы.

Покуда еще не стемнело, наша тройка обошла все местечко, которое было за станцией. Сейчас же за станцией была площадь, обсаженная тополями, — и тут мы увидели зрелище исключительное: яблоки «ранет», желтые с розовым бочком, свезенные, видимо, для отправки поездами. Целые пирамиды яблок — и неожиданный мороз уничтожил все, нельзя было есть. Помню, где-то в местечке нашлась кофейня. Пили крымское черное кофе. Все утопало в садах, и цветы повсюду. Мирная жизнь!

И побудки не надо было — мы проснулись от неожиданности и раньше обычного: ржали, фыркали кони. Прямо у наших вагонов стояли татарские подводы, присланные для нас, для отправки в горы. Какие кони! И возницы красавцы в своих расшитых и меховых шапочках — стоял мороз -10 °С.

Себе мы выбрали чудных вороных, запряженных в длинную подводу с двумя сиденьями — спереди и посредине. Пулемет уместился, смотрел назад. Возница — молодой татарин — явно был доволен, что попал под начальника. Ровно в восемь пришел поручик Окишев и остался очень доволен, как все было прилажено, а главное, что так хороши были кони. Сели, ноги в сене, тепло, а мы все в полушубках и папахах, ноги в валенках, кожей обшитых, рукавицы на руках.

— Пошел! — Татарин издал какой-то гортанный звук, и кони рывком пошли рысью по твердой обмерзшей дороге, прямо к синеющим в дымке утра горам.

Солнце встало там за горами, а мы были в тени. Прямо под горой шла узкоколейка и сворачивала немного поодаль от нашей дороги прямо к станции. А по направлению нашего следования шла параллельно дороге под горой. Еще дальше оказалась речка; узкоколейка повернула по берегу речки, а мы перешли мост и втянулись в ущелье. Дорога значительно шла вверх, так что кони шли шагом. Возница охотно разговорился, рассказывал о налете зеленых; говорил, что приходится скот и лошадей держать в горах, а не в селениях, чтобы их не свели. Зеленые — чужаки, не здешние; «охотятся» на овец для пропитания, населению не вредят, но не дают возобновить работы в шахтах.

Природа была чудесная — оттуда снизу от речки поднимались к нам по крутому склону пихты, а над дорогой шли невысокие сосны горные с подлеском всякого кустарника. Дорога шла, лепилась, вилась над ущельем все выше и выше, а внизу речка; по другому берегу бежала узкоколейка. Дорогу иногда перерезали ручьи, теперь совершенно оледеневшие, кони с большой опаской переходили эти препятствия.

Все мы с некоторой тревогой смотрели кругом — ничего не было легче сделать засаду и перестрелять нас: на дороге не всюду можно повернуться, а для того, чтобы разминуться двум встречным, лучше было одному обождать там, где дорога была пошире. Так мы выбрались на хребет горы, что была пониже, чем та, что открылась за нею. Кони пошли веселей. Возница предупредил, что верстах в трех отсюда перевал и перекресток дорог, что идут на Бахчисарай, на Симферополь и на юг, в Ялту; что там казарма государственной стражи — такое наименование имела полиция в Крыму; что не исключено встретить там зеленых, они не раз там были, отбирая оружие и патроны. Стражников запирали в подвал, бывали убитые. Поворот дороги, и видим немного ниже нас, впереди, казарму; перед нею площадь, на которую сходятся все дороги. Очень живописно. Обсудили положение и вознице сказали, что делать. Рысью пошли на сближение, дорога хороша, и уже у самой площади кони в галоп; посредине площади круто повернули пулеметом на казарму, в то же время имея возможность отходить по дороге либо на юг, либо на ту, по которой пришли — на тот случай, если бы оказалось к тому необходимость. Кто там? На казарме флага нет. В тот момент, когда кони стали, мы дали очередь из пулемета над крышей казармы. Алеша лежал за пулеметом, а мы разбежались по площади в направлении к казарме. Вышел стражник — унтер-офицер — и обстановка сразу выяснилась. Он признался, что считал, что мы зеленые.

Очень радушно приняли нас, напоили чаем с татарским хлебом, с маслом. Стражников было с десяток — и вздохнули они явно с радостью, когда услышали, что в Коуше будет стоять команда в 70 человек.

— Ну, теперь никакие зеленые сюда не сунутся!

Бишуйские шахты находились между этим перевалом и селением Коуш, там внизу у речки. Мы имели всегда доминирующее положение. С перевала рысцой мы двигались дальше, ущелье значительно расширилось, образовалась долина, и там в котловине, в садах, обнаружилось большое татарское селение — Коуш.

В селении уже знали о нашем приближении: все туземцы, где бы они ни были — имеют свою «службу связи». Но мало того, что они уже знали о нас, у них уже все было приготовлено для распределения ожидаемой воинской части — нам не пришлось ходить «реквизировать квартиры». Нет. Старшина селения приготовил все: встретившись с нами очень радушно, командира пригласил к себе в дом, а нам было предоставлено иное место. И потом, когда подошел весь «обоз», то без всякой шумихи люди были размещены немедленно. Иначе это была бы работа тяжелая — планирование в нашем понятии селение не имело — была только площадь, а затем все дома стояли каждый сам по себе в саду; из каждого дома можно было уйти в горы, так что никто не знал бы, куда и когда. Почти все дома как бы двухэтажные — внизу большое помещение для всяких служб, хозяева живут «на этаже», лестница наверх. Вот эти нижние помещения и были нам предоставлены. Снабжение тоже было подготовлено. Старшина очень деликатно выразил уверенность, что татарских женщин беспокоить не будут. И не было ни одного недоразумения. Когда возник вопрос о сторожевом охранении, то старшина предоставил свои «стратегические пункты» — лучших нельзя был найти. Они обслуживались регулярно. Охранение и шахты, «копи», как здесь называлось, были в ведении взвода третьей роты. Наша задача — взводу второй роты — была далекая разведка вокруг, чтобы нащупать зеленых. Их след простыл, следа не было, — нигде мы их не встретили. Ушли! А мы с радостью каждый день ходили по горам. Это совершенно незабываемые «прогулки». Нас обычно ходило пятеро, наша тройка и еще двое; приблизительно так же составились и другие три группы. Каждый день мы выходили в разные стороны. Природа восхитительная, лес, низкий подлесок, кусты всяких ягод — малина, ежевика, а бывали целые заросли кизила — а в это время плоды были совершенно перезрелые, без кислоты, им свойственной. Пробирались тропами, козами и овцами протоптанными, снизу наверх на пастбища. А сверху — такая красота на все стороны, такое разнообразие пейзажа и красок осени! Чтобы о нас знали — мы и постреливали, в цель стреляли: а чтобы наши знали, что это мы, а не зеленые, стреляли иногда по петардам железнодорожным, и они тявкали — а эхо несло по всем долинам наш опознавательный сигнал. Вся наша группа из пяти жила в нижней большой комнате богатого татарского дома. Когда мы вечером возвращались домой, обычно «ужин» нас уже ждал — татары всегда что-либо приготовляли, чтобы побаловать нас. После целоденной «прогулки» очень толково что-либо поесть вкусное, иногда мы даже не брали наш ужин казенный — если нас, например, ждал жареный ягненок. И после ужина, раньше чем нас валил сон, — чистка винтовок после стрельбы. Так и было однажды... поужинали, уже спать хочется — нет, чисти сначала. Сели в уголок, где обычно этим занимались. Борис Малеев³, снимая свою винтовку со стойки, где висела, зацепил курком полотенце — шарахнул выстрел. Значит, оставил патрон, не разрядил винтовку, подходя к дому. Мертвая тишина у нас — и вдруг: кап, кап, кап. Падают громадные красные капли на наш пол. Наверху живут татары, там их общая комната, там они все вместе на коврах, на подушках сидят — пронеслось в наших пяти головах. И мы бросились наверх по лестнице. А там — полный покой, старый татарин в углу дремал. Увидев нас, нисколько не удивился, спрашивает: «Хорош ли ягненок был?» А мы во все глаза смотрим вокруг, кто еще здесь? Откуда капли падают к нам? Но Борис уже нашел.

— Братцы, это бекмес!

— Что, какой бекмес?

На табуретке стоял медный таз, в котором был сварен бекмес из кизила, остывал; но его уже там не было — в тазу зияла дыра и в полу также. Бекмес весь был у нас внизу на полу. Старик татарин потешался, что не слышал, а мы извинялись. Завтра к полудню принесли целую корзину перезрелого кизила — все пять работали — собирали. Какой бекмес будет! Не попробовали...

Тут в Коуше мы были совершенно отрезаны от света. Телефон был в казарме государственной стражи, но обычно не работал, а наши еще не получили материал, на копях все было сорвано и разграблено. К тому же и казарма, и копи были достаточно далеко от нас.

Вдали был высокий хребет, третий от нас, там мы еще не были, наверное, оттуда море увидим. Встали пораньше, совсем темно было, шли в полушубках, а с горки на горку — жарко стало. И достигли хребта только к сумеркам. Да, красота. Там далеко море, и его горизонт еще увидели, потом все потонуло в темноте вечера, но появилось много огней где-то там внизу, верно, это была Ялта! Далеко, только огоньки и были видны. Вниз к Коушу шли быстрее, чем сюда наверх. Мороз крепчал к ночи. Был конец октября.

Когда мы были уже близко к селению, где все было знакомо — слышно было какое-то движение, ржали кони, тарахтели подводы. Бросило в голову: «Налет зеленых!» Напряжение до последнего, бежали по тропе, аж дыхание захватывало... У дома, где мы жили, стоит подвода. Возница торопит — мало времени осталось. Набросали на подводу наш бедный скарб — мешки, пулемет «льюис», а Алеша Воропай⁴ понесся к командиру с рапортом, что мы вернулись, и узнать, что случилось. Нашу подводу с легким пулеметом послали как первую вперед, два тяжелых посреди обоза, и два на последних подводах — с командиром нашим — на тот случай, если зеленые хотели бы нас потревожить... Отходим вниз — на станцию Сюрень.

Уже в пути узнали мы от Алеши, что поздно после обеда прискакал казак верхом на коне, подъел у нас и подался дальше — говорит, домой на Кубань иду. Поручику Окишеву сказал, что фронт отступает, что есть приказ генерала Врангеля об эвакуации Крыма... Командир наш немедленно дал распоряжение собрать подводы и в 10 вечера начать поход вниз. Как старшина это сделал, мы не знаем, это секрет его авторитета — подводы были поданы без шумихи просто туда, где наши люди жили, и затем запрудили всю площадь перед отходом. Идти вниз коням было трудно — днем солнце пригревало иногда, ручьи текли, а сейчас все сковывал мороз. Гололедица. Одна подвода на переходе широкого ручья пошла по льду, была слишком у края дороги, кони не удержали ее — и все грохотало вниз. Возница остался на дороге, людей не было, везли патроны. Только к утру мы пришли к станции. Наш поезд был разграблен. Но в моей корзинке что-то еще оставалось, на нее не позарились. Кругом почти никого. На другой стороне идет на юг шоссе — как говорили наши люди, что были оставлены на поезде, уже три дня шел бесконечный поток солдат-беженцев. Поезда шли редко и переполненные. И вот теперь никого. Тишина на станции, коменданта не было — ушел. На столе коменданта поручик Окишев нашел приказ генерала Врангеля об отступлении и эвакуации за границу. Но мы на Сюрени, и паровоза нет... Вдоль нашего состава вытянулся весь татарский обоз. Что дальше? Что делать? У каждого стучал этот вопрос в голове после того, как Окишев прочел приказ.

— Ребята, каждый решает за себя!

В этот момент с севера появился поезд. Надежда! А вдруг остановится? Какое там! Не стал! Но это был состав штаба нашего железнодорожного батальона. Не стал — нас бросили! Это был решающий момент.

— Ребята, я возвращаюсь в горы, — прогремел голос командира.

Только мы трое стали прощаться — мы решили идти на юг и за границу. К нам подошел Матиас — возьмите нас, меня и брата. А брат болен, едва на ногах держится. Вот Павлов и Зенкевич подошли — они из нашей пятерки, что по горам вместе ходили... Снимаю полушубок и отдаю Павлову, Воропай отдал свой полушубок Зенкевичу — «ведь мы на юг уходим, там тепло, а тебе пригодится». От них взяли английские черные шинели. Им обоим мы дали адреса — мамы в Киеве и мамы в Ворожбе. Борису — некому было дать адрес на Урал. И татарский обоз ушел по той же дороге обратно в горы.

И что же дальше? На платформе нашего поезда стояла дрезина «ручной тяги». Нам четырем ее не поднять; но сбросить можно — если не сломается, тогда имеем транспортное средство. Сбросили, и на рельсы поставили; усадили больного Матиаса, сложили наш скарб, наш «льюис» — пулемет (как он остался при нас!). «Крути, Гаврила» — да и крутить почти не пришлось, только по станции, а дальше — уклон железнодорожного полотна так велик, что дрезина неслась сама; надо было тормозить, на такой скорости никакой тормоз не мог удержать; сорвали тормоз, тогда использовали винтовку больного Матиаса. Прикладом тормозили и неслись на юг. Что там впереди? Мост! Мост над пропастью, а если он уже сорван, то... Нет, там люди. Кто? Зеленые, красные? Сигнал — остановка. С большими затруднениями стали перед мостом: железнодорожники умоляют снять с моста пулемет «виккерс». Сняли, водрузили на дрезину. Еще тяжелее она стала; благополучно прошли мост. Как он уцелел до сих пор? А после моста снова дорога на спуск — несется дрезина. Внизу уже видна станция Бельбек, пара километров, семафор — вся станция забита поездами. Только один путь открыт, свободен, как стоит стрелка входная? Пронеслись, идем на свободный путь, прокатили по станции и остановились приблизительно перед вокзалом, мы на третьем пути, рядом санитарные поезда. А была мысль — быть может, нагоним штаб батальона? Алеша побежал к коменданту — чем следовать дальше? «Ни один поезд не уйдет — нет паровозов. Есть один паровоз, текут трубы, идет в Севастополь в мастерские — если вас возьмет — вон его машинист. Если возьмет — хорошо!» Машинист кивает, что да. Он на том же пути, что и мы; через час.

Казалось, вечность проходит, покуда Воропай вернулся от коменданта. Собираемся крутить рукоятки дрезины, чтобы искать паровоз, и в этот момент с площадки вагона санитарного поезда просто бросается сестра милосердия — и я оказываюсь в ее объятиях. Какое имя она произносит, не помню; было «смятение» у нас, быстро обнаружилась ее ошибка — я не оказался ее женихом, но мы оказались в столовой поезда, нас кормили борщом и гречневой кашей — ведь как мы были голодны! Благодарили сестриц, что нас накормили, еще каждый по буханке хлеба получил — и на дрезину. Прошли всю станцию — вот он «Эхо» на выходной стрелке стоит. Машинист и помощник получили от нас по буханке хлеба, были довольны. А мы уже уместились со своим скарбом на тендере. Паровоз не мог поднять пар — текли трубы, но мы двигались на юг понемногу. Сколько прошло станций, не помню, не все ли равно — Севастополь!

Было 2 ноября 1920 года ст. стиля. На вокзале, во-первых, к коменданту — поручик нашего батальона — явились как подобает, мы оба, Алексей и я. Просили, во-первых, освободить нас от тяжелого «виккерса». Он был поражен: «Откуда же его тащите». — «С Бельбекского моста!» И рассказали ему нашу одиссею на дрезине. Дал нам расписку, что принял пулемет.

— Оставьте его тут в углу, уже он не нужен!

И охотно дал информацию, что нам делать дальше.

— Штаб батальона погружен на старый броненосец «Георгий Победоносец», пробивайтесь на Графскую пристань, это будет трудно, но вы с «Желбата-2», я слышал о нем, пробьетесь. А что дальше — не знаю. Все корабли уже далеко на рейде. Бог вам в помощь!

Откозыряли и разошлись. «Пробиваться» — почему? Вышли с вокзала — все пусто, почти никого на улице. Пошли — верно, странная картина со стороны — двое в черных шинелях, трое в обычных английских, один явно больной; винтовки на ремне и «льюис» с собою несут; мешки, как видно, с последним скарбом. Грустная картина, и настроение поганое, как никогда, и обстановка не приятная.

— Стой, кто идет! — Патруль: шесть молодцов в красных бескозырках преградили нам дорогу. Так вот оно «пробиваться» — как сказал комендант.

— Пять унтер-офицеров с броневспомогателя «Желбат-2», идем на Графскую.

— Приказано никого не пропускать!

— Тогда мы пробьемся, ребята! — было нашим ответом, и спокойно разошлись по сторонам улицы — там были огромные каменные тумбы. А оба Матиаса стоят посреди улицы с нашими мешками. Легли на тумбы и щелкнули затворами.

— Нам терять нечего, но мы пробьемся, а вы потеряете все и отсюда не выйдете.

— Откуда такая решимость?

— Ведь там вдали уже море видно.

Бескозырки, видимо, поняли, что проиграют, и расступились.

— Проходи!

Подошли мы молча — бескозырки все молодые, пороха не нюхавшие. Только унтер постарше, откозырял нам — и мы ответили ему.

— Ребята, ведь там никого нет. Что будете делать? — промолвил унтер.

— Нам на «Георгия» надо, что на рейде, там штаб наш. Пробьемся! — был наш ответ.

— Ну, пожалуй, — заключил унтер, и мы разошлись. Мы пошли на Графскую, а бескозырки остались на улице — не пущать никого.

Вот Графская пристань, влево отель «Кист» — стоят парные часовые при шашках, те же бескозырки алые, но унтера старшего возраста. У меня мелькнуло в голове — если положение будет безнадежно, пойду прямо туда в штаб Главнокомандующего — не бросят нас здесь. Знакомых либо папиных, либо дедушкиных, наверное, встречу, а то и прямо к нашему генералу попрошусь. Положение, конечно, было безнадежное.

Тихо плескалось море о ступени пристани, совершенно безразличное к нашей судьбе. Стоят пятеро, никто на них не обращает внимания. День уже склонялся к сумеркам, вон как низко солнце. Ни души кругом. Туда на юго-запад виднеются какие-то силуэты кораблей, быть может, они уже уходят, едва видны, далеко. Плохо на душе. И вдруг — пред нами шлюпка, за веслами типичный грек-крымчак в рыбачьей вязаной шапочке. Улыбается — как редка улыбка.

— Куда хотите, молодцы? Свезу!

Сколько надежды сразу вселил этот голос — с обычным греческим призвуком, хоть он — этот рыбак — тут где-нибудь у Балаклавы родился, а голос грека выдает. И другой жест по ладони. Да, на ней бывали и рубли, и доллары, и лиры. А что мы ему дадим? Ничего у нас нет. Осталось полтора хлеба.

— Больше нет ничего! — протягиваем ему полторы буханки уже сухого хлеба.

Грек согласен и доволен — неужели?

— Это для меня, а то — для жены. — И вонзился зубами в полбуханки, а мы грузились в шлюпку.

Мы на волнах залива, мы пробились!

— А куда?

— На «Георгия Победоносца».

— Только что там был. А на нем юнгой добровольно служил, было время.

И потом мы все молчали. И теперь... Море было тихое, солнце уже собиралось скрыться за горизонтом. И вспомнилось, как в Батуме при заходе солнца ждали «зеленый луч на счастье»! И теперь — увижу «зеленый, последний луч» от солнца? Нет, мы ведь на поверхности моря, низко — но зеленый луч нам дал шлюпку на счастье — когда была полная безнадежность на душе. Стало совсем темно. И как-то совсем неожиданно появилась громадная тень корабля. Ни одного огонька не было на нем.

— Темно. Старик не имеет пару! — промолвил грек с сожалением. — Трапы подняты — не возьмут вас.

— Так кругом вода, куда же нам, как не возьмут?

— На «Георгии»! Позвать командира «Желбата», — во всю глотку кричит Воропай.

— Просим! — ему в тон так же громко добавил я.

— Спасибо, Володя! А то шибко получилось у меня.

— Приказано никого не принимать на борт, трапы подняты! — ответили на «Георгии».

— Просим позвать командира «Желбата», — повторяет Алексей. — Здесь пятеро чинов с броневспомогателя «Желбата». Доложите полковнику, — смирившимся голосом дополняет.

— Трапы подняты! Никого не берем! — отвечает другой голос с корабля категорически.

Время идет, совсем темно стало.

— Опускай трап! Полдиска не пожалею из пулемета — мы с позиций пришли. Разговаривать долго не будем! — разъярился Воропай.

В такие редкие минуты глаза у него становились круглыми и просто кровью наливались. Но «льюис» был у меня в руках. Подождали минутку. Действительно «пробиваться» приходится, но — когда земля под ногами, это привычно, есть опора, а тут шлюпка ходуном ходит, вода кругом. Оба Матиаса как мыши сидят на наших мешках, грек глазами хлопает, буханка за пазухой — но довезет ли домой? Такие хлопцы попались напоследок! Борис тоже злой стоит рядом, винтовку сжал руками, только палец опустить — какой концерт будет! Мы же никого убивать не собираемся, в воздух палить будем — но на борт должны попасть — оправдание у нас всегда есть. Еще минуту выждать. Из нас троих я всегда более спокойный был в момент критический, а потом переживаю — и лучше спать потом. А тут вода кругом.

— На шлюпке — обожди, ребята, маненько. Дежурный придет, — еще иной голос слышим сверху.

— Это матрос какой-то, — говорю я нашим, и винтовки опустились из угрожающей позиции — и нам легче стало.

— Родные мои, кто же там? — слышим мы, пораженные. — Здесь полковник Юдин, за командира батальона.

Да это наш Рыжий, завхоз нашей роты.

— Господин полковник, здесь Воропай, Липеровский, Малеев и два брата Матиас, — кричу я наверх что есть мочи.

— Здравия желаем!

— Подожди, голубчик Липеровский, я все устрою, подожди!

Алеша голос потерял, хрипит. Еще одну «вечность» ждали...

И вдруг — трап пошел внизу.

— Ну, такого я еще не видел, чтобы трап дали. Счастливого плавания.

— Спасибо, грекос. Без тебя что бы мы делали?

Мы были уже на трапе — непривычное приспособление, а грек уж исчез в темноте. Матиасы вперед, за ними мы трое.

— Ну, подумай, кто думал, что опять встретимся, Липеровский, — обнимал нас полковник Юдин очень трогательно.

А у нас простая мысль была — на станции Сюрень вы обязаны были остановиться и нас поднять — вы этого не сделали, но мы здесь — «пробились»!

— Сейчас придет старший офицер корабля, ему доложили, что хотите обстрелять.

Мы подравнялись, и когда подходил морской офицер со своим «адъютантом», то «Смирно! Равнение на-право!» на приветствие мы ответили как положено.

— Мичман, что же вы чушь несли, что они хотят разнести корабль, — это самая дисциплинированная часть на корабле. Полковник, я буду рассчитывать на ваших людей в случае чего. А сейчас, с вашего согласия, предлагаю им 8-й трюм — штурвал старый крутить. Каждый получит две банки консервов в день и питьевой воды сколько выпьют — оценят! Согласны?

— Так точно, г-н полковник!

— Какие молодцы они у вас, полковник!

— Это с броневспомогателя «Желбат-2» — это наша боевая часть, а сейчас в горах стояли.

Полковник запнулся, а моряк даже недоверчиво к нему обернулся:

— Желбат в горах?

— Да, на Бишуе.

Нас подхватил старый боцман, явно с полным удовлетворением, и пошли мы по бесконечным лестницам вниз; по дороге нам каждому выдали по две банки корн-бифа. Матиасы — они оба были слабосильные, один больной, другой, видимо, от сильных переживаний — отпросились в околодок оба. Совсем внизу — 8-й трюм: тут деревянный штурвал, когда-то им пользовались, и теперь снова — нет пара! Великолепной работы он имел в диаметре почти четыре метра — каждая смена была из 4 человек, чтобы его крутить, а команда подавалась с мостика — столько-то румбов вправо или влево — все нам боцман объяснил и был очень доволен, что мы поняли. Первая смена — там уже была. И один лишний, который запал к нам. Помещение было большое, все обшитое деревом — тут мы и жили, и спали.

— Через час выходим в море, буксиры уже заведены с ледокола «Илья Муромец». Мы пару не имеем, а дизель быть может запустят для освещения. Если хотите, можете выйти наверх. Кто знает, вернемся ли назад?

И такой был жест у старого боцмана, точно он слезу с щеки смахнул незаметно.

Первая смена была из саперной роты, которая стояла в Севастополе, на фронте никогда не были; были без оружия — к нам был решпект!

Мы вышли наверх, на палубу — было всюду полно людей, штатских беженцев — лежали и спали повсюду, где было место. Пробрались на нос — нам разрешалось куда хотим — 8-й трюм! — открывало все двери — мы были в персонале корабля.

На мачте взвились какие-то синие фонари: матрос нам объяснил, что там слева — ничего не было видно — сейчас проходит дредноут «Генерал Корнилов» — генерал Врангель покидает Крым! Раздалась команда: «На бочке — отдать конец!» Матросы выбирали канаты, укладывали на палубе.

Все взоры были вправо — там оставалась Россия! Темно. И вдруг вспышка — одна, другая, третья, четвертая — батарея красных стреляла по кораблям, что уходили. Гранаты падали далеко от нас — это салют Советского Союза. Подобает.

Безграничные дали России были там далеко за этой батареей. Там — оставалась Россия — ив наших сердцах — навсегда! И будет жить Россия! Прошли Херсонесский маяк — и круто повернули налево, пошли к Ялте; будут брать на борт беженцев. А мы — спать.

На Запад

За нами на буксире болтался миноносец типа «Жаркий» и еще одна шаланда. Шаланду потеряли, а миноносец дважды ловили в море, не выдерживали буксиры, когда море стало шалить волной. Много лет спустя встретил человека, который был матросом на этом миноносце, — первую ночь не спали совсем и измотаны были до последнего. А в Ялте на «Георгия Победоносца» погрузилась семья моей жены — отец и две дочки. Младшая и стала моей женою через восемь лет. На ледоколе «Илья Муромец» оказались тоже «знакомые» — пытался говорить ко всем и вся, в мегафон — генерал Слащев-Крымский пытался восстановить свою репутацию — но поздно. Как всегда!

Наши вахты были по шесть часов — было достаточно тяжело и жарко, — потому что воды давали вдоволь. Ледокол нас тянул, волна сбивала с пути, несмотря на два буксира. С мостика приказ по трубе — три румба вправо, и сразу — четыре влево. И так — без перерыва всю вахту. Хватаешь рукоятку штурвала и тянешь, налегая всем телом; двое — с одной стороны, двое с другой. Как долго мы шли к Босфору — не помню. Там перед проливом собралась импозантная кильватерная колонна кораблей разных силуэтов, больших и малых. Море было мрачно, неприветливо, думы всех были в унисон — а что же завтра, куда, что будет?

В море однажды нас вызвали в ружье — была попытка разграбить склад продуктов. Здесь в таких условиях общей нужды и неудобства. Матросы пришли раньше нас, нашли сломанный замок. Могут быть счастливы грабители, что оставили свою попытку, — сбежали, остались живы. В свободное от работы и отдыха время — выходили на палубу. Несмотря на то что меня всегда прежде тянуло на службу во флот, сейчас море не располагало к себе. Конечно, были «независящие от нас обстоятельства».

Босфор — пришелся нашей смене — это была наиболее тяжелая вахта. Течение сбивало от берега к берегу, а наш путь — фарватер. Мы Босфора сейчас не видели, говорят, красивые берега, живописно разбросаны селения и отдельные дачи — мирная жизнь! Мы крутили штурвал в 8-м трюме — чтобы войти в Золотой Рог — Стамбул-Рейд Моде. Пришли под французским флагом, единственного «союзника», принявшего участие в нашей судьбе, чтобы спасти нас — участников Белой борьбы за российскую государственность. Никто из «союзников» тогда не представлял себе, видимо, того, как была судьбоносна наша борьба для их благополучия. Подняты сигналы — карантин, вода и хлеб. «Георгий Победоносец» подвязался на бочку, не имея пару, не мог бросить якорь.

Мы продолжали жить в 8-м трюме. Большой неожиданностью было, когда полковник Юдин вызвал нас к себе и снабдил каждого большой пачкой денег — тут были всякие «крымские» и «Юга России», — но оказывается, они еще котировались здесь, а нам — очень были нужны. Спасибо нашему завхозу!

Шли дни за днями на этом мрачном рейде. Угнетали всякие невероятные слухи и новости, и усугубился сейчас вечный вопрос — и дальше что? С палубы смотреть было не на что. И лежа у себя в 8-м трюме, более комфортабельно, чем «жили» все остальные, как-то меж нами троими возник вопрос — как это произошло наше общее решение идти на Запад, за границу: меж нами, казалось, не было сговора. И тогда на Сюрени стало нам ясно и сразу — мы уходим на Запад. Без малейшего колебания! Да, мы были готовы к этому моменту, и вопрос был только — когда этот час придет. Это был страшный удар, шок — приказ генерала Врангеля об эвакуации... Но мы трое были готовы принять бесповоротное решение — оно уже было, оно было подготовлено — я его носил в левом кармане френча, который был всегда на мне, — это последнее папино письмо, где он писал: «В случае эвакуации, о которой у нас говорят, — уходи на Запад и разыскивай меня!..» Так оно было...

Примечания

1. Липеровский Владимир Юрьевич, р. 28 марта 1903 г. Из дворян, сын полковника. Учащийся реального училища. Во ВСЮР и Русской Армии; с октября 1919 г. доброволец 1-й роты 2-го железнодорожного батальона, летом 1920 г. во 2-й роте на вспомогательном поезде «Жел. бат-2» до эвакуации Крыма. Младший унтер-офицер. В Галлиполи — в Марковской железнодорожной роте и в Техническом полку. В эмиграции окончил гимназию в Чехословакии, до 1945 г. в Брно. Умер после 1960 г. в Аргентине.

2. Воспоминания В. Липеровского ранее не публиковались.

3. Малеев Борис Дмитриевич, р. около 1903 г. в Орске. Из казаков Уральского казачьего войска. В белых войсках Восточного фронта; доброволец в дивизии генерала Каппеля. Участник Сибирского Ледяного похода. Взят в плен в начале 1920 г. В Русской Армии (перешел от красных) во 2-й роте 2-го железнодорожного батальона до эвакуации Крыма. На 18 декабря 1920 г. рядовой в 1-й роте Железнодорожного батальона Технического полка в Галлиполи, затем в Марковской железнодорожной роте.

4. Воропай Алексей. Из Ворожбы. В Вооруженных силах Юга России; с октября 1919 г. доброволец 1-й роты 2-го железнодорожного батальона, летом 1920 г. во 2-й роте на вспомогательном поезде «Жел. бат-2». В Русской, Армии до эвакуации Крыма. Старший унтер-офицер. В Галлиполи в Марковской железнодорожной роте.