«Второе пришествие» советской власти

Ревком Симферополя, состоящий в основном из большевиков, взял фактическую власть 9 апреля 1919 г., еще до полного освобождения Крыма. По мере продвижения Красной Армии в остальных городах шел шаблонный процесс — люди в шинелях назначали ревкомы и распускали выборные земские управы и городские думы. Наконец, 6 мая Крым вторично был объявлен Советской социалистической республикой. В правительство вошли и три татарина — С. Идрисов, С. Меметов и И. Арабский. Тем не менее татарская деревня уже в первые недели новой власти могла готовиться к повторению пройденного: ее постиг очередной жестокий удар сверху — возобновились «контрибуции».

Те жалкие крохи имущества и продовольствия, что уцелели от немецких, антантовских и белогвардейских грабителей, теперь дочиста выметались Советами. И, как ни странно, тоже на «законном» основании «обезоруживания кулака, освобождения бедноты из-под кулацкого экономического засилья» (Бунегин М.Ф., 1927, 254). Бедная татарская деревня сама не понимала своей пользы, когда стоном стонала весной 1919 г. Ведь если представить себе крымскую деревню некими весами с двумя полярными чашами, кулацкой и бедняцкой (именно таким был «социальный» подход), то, снимая все дочиста с полупустой чаши, власти ничего не клали в просто пустую — так элементарно достигалась социальная справедливость. Самого простого не предусмотрели власти — того, что, разоряя «кулака», т. е. зажиточного соседа бедных крестьян, она пускала по миру и последних, которым негде было теперь и семян-то одолжить...¹ Начался беспримерный рост поборов с села — уже общего плана. Вначале на крымского крестьянина взвалили лишний миллион налога, затем сумма «контрибуций» выросла с 5 до 12 млн руб. Естественно, подобные самоубийственные для экономики решения принимались где-то наверху, но симферопольские большевики рьяно проводили их в жизнь, железной рукой борясь с попытками скрыть семенной хлеб. Мужества выступить против политики, явно ведшей к голоду и деревню и город, хватило лишь у меньшевиков, уже тогда видевших выход из кризиса не в подобном безоглядном подавлении способности деревни накормить всех, но в том, чтобы, наоборот, «поднять как производство, так и производительность труда» (Борьба, 1919, 40). Но это был глас вопиющего в пустыне. И если городские предприятия постепенно приступали к работе, то обескровленная «контрибуциями», загнанная в экономический тупик деревня была парализована.

В свете встречающихся в исторических трудах упоминаний о так называемых инициативах масс этого периода особенно поучительно выглядят приводимые в литературе случаи «добровольного» добавочного сбора хлеба крымским крестьянством. Сотни тысяч пудов зерна на уезд «добровольно» ссыпались на приемных пунктах в 1919 г. — и это на фоне полуфунтового хлебного пайка в условиях голода, который должен был прийти и пришел в Крым. После чего не приходится удивляться новой популярности эсеров, публиковавших не лживые доклады о поддержке селом экономической политики властей, но конкретно указывавших на первопричину разрухи и голода — «насильственная коммунизация, обирательство крестьян в виде налогов, насаждение назначенцев» (В., 1919, № 35).

С другой стороны, не следует принимать эту критику за борьбу с большевизмом — тогда эсеры, чье руководство участвовало в работе ВЦИК, все еще ждали от власти радикальных перемен в аграрном и национальном вопросах, надеялись на них, считая, что «большевики есть основная сила, двигающая и созидающая Советскую власть», сторонниками которой они оставались (Б., 1919, № 34). Эсеры лишь предупреждали большевиков о неизбежности крайне нежелательного взрыва недовольства, которое возникает «благодаря недальновидному хозяйничанью в деревне большевиков» (Б., 1919, 35). И это говорилось задолго до того, как В.И. Ленин признал причину поражения политики Советской власти к весне 1921 г. именно в том, что «наша хозяйственная политика в своих верхах оказалась оторванной от низов и не создала того подъема производительных сил, который в программе нашей партии признан основной и неотложной задачей» (Известия, 1989, № 94).

Вполне дружественной большевикам по-прежнему была и позиция Милли-Фирки. С тревогой видя непрочность Советской власти как по внешним (близилась угроза деникинского вторжения), так и по внутрикрымским причинам, миллифирковцы тем не менее «стали серьезно и вполне искренне готовиться и готовить идущие за ними массы к новому строю на советских началах» (Тавр. коммунист, 1919, № 15), одновременно выступая против незаконных арестов середняков, «вредивших» власти в татарской деревне.

А репрессии в те месяцы усилились непомерно. В обстановке тыла приближавшегося Южного фронта свирепствовала ЧК. Тюрем не хватало, и физически уничтожались многие заподозренные в простом сочувствии к разогнанной большевиками выборной власти, к эсерам, к крестьянам-повстанцам, скрывавшимся в лесах Главной гряды, к участникам крестьянской войны на соседней Украине. Как сообщал знаменитый «командарм-2» Скачко, в то время как повстанцы «проливали кровь» в различных некоммунистических отрядах, боровшихся против Деникина, Петлюры, Шкуро, Григорьева и т. п., «мелкие местные чрезвычайки» преследовали их и их родственников на обратной стороне фронта и в тылу. Подобная «работа местных чрезвычаек определенно проваливает фронт и сводит на нет все успехи, создавая такую контрреволюцию, какой ни Деникин, ни Краснов никогда создать не могли» (цит. по: Голованов В., 1989).

Примечания

1. Государство не только не ссужало хлебороба семенами, но и выгребало последнее. Весной 1919 г. лишь в Евпаторийском уезде только за месяц было изъято 262 тыс. пудов семенного хлеба. Для сравнения приведем цифру «помощи», которую Крым получил, когда в результате подобной экономики разразился голод, — на всех крымчан было выделено 199 тыс. пудов хлеба и 420 тыс. пудов муки.