С.Э. Дуван. «Моя общественная деятельность»

Полный текст воспоминаний публикуется впервые по авторизованному машинописному экземпляру, высланному автором сыну из Монако в Буэнос-Айрес и предоставленному Марией Александровной Кублицкой. Благодарим Марию Александровну Кублицкую за предоставленную возможность публикации воспоминаний.

Предлагаемый вниманию читателей фрагмент воспоминаний С.Э. Дувана «Моя общественная деятельность» публикуется впервые, и уже тем представляет несомненный интерес, притом, что интерес к жизни и деятельности самого С.Э. Дувана не угасал никогда.

Семён Эзрович (Сергеевич) Дуван (1870—1957) — Городской Голова Евпатории в 1906—1910 гг. и в 1915—1917 гг.; председатель Земской Управы в 1911—1915 гг. Бурное развитие Евпатории в начале XX в. неразрывно связано с его именем. В то время Евпатория превращалась в первоклассный курорт европейского уровня. Резко возросли городские доходы, появились первые санатории, пущен трамвай, построен театр, город украсили десятки красивейших зданий, часть которых до сих пор остаётся визитной карточкой Евпатории... В 1915 г. на Всероссийском съезде по улучшению лечебных местностей Евпатория была признана курортным районом общегосударственного значения. С. Дуван по праву считается лучшим Городским Головой за всю историю Евпатории. Человек кипучей энергии, до самозабвения любивший родной город, обладавший харизмой, он умел организовать, а главное увлечь людей. Одна из основных заслуг С. Дувана состоит в том, что ему удалось сформировать в Евпатории сплочённую группу единомышленников, стремящихся к преобразованиям. В то же время он обладал властным, жёстким характером, нередко не терпел возражений даже от своих близких. Противников и врагов у С. Дувана было не мало, и они умело играли на его недостатках. В силу указанных и других причин, деятельность Городского Головы, внешне выглядевшая довольно успешной, складывалась отнюдь не просто. Были интриги и предательства, непонимание и упорное сопротивление реализации задуманного как со стороны отдельных кругов Евпатории, так и за её пределами.

Эмиграция для таких людей как С. Дуван — это не только трагических разрыв с Родиной, это ещё и потеря смысла существования, которое понимается как служение Отечеству. Для людей действия, к которым, несомненно, относился С. Дуван, отсутствие возможности реализации своих замыслов переживалось крайне болезненно.

Во Франции Семён Эзрович был близок с представителями русской эмиграции, в среде которой уже с первых дней исхода начинается осмысление произошедшего с Россией в 1917—1920 гг. Он видит истоки всего в деградации госаппарата, чиновничества, высокопоставленных военных, властных структур российского государства. Отсюда жёсткая критика крымских губернаторов, не всегда вполне справедливая. Не остались в стороне от дувановской критики и ряд занимавших общественные и государственные посты евпаторийцев.

Следует учесть, что воспоминания писались С. Дуваном в 1954 г., в возрасте 84 лет. В известной степени это итог прожитому, сделанному. Многое писалось по памяти, поэтому встречаются искажения и неточности. Воспоминания С.Э. Дувана, несмотря на некоторые недочеты и критическую оценку окружающих, привлекают внимание как свидетельство эпохи и как субъективная оценка событий начала XX столетия.

Вмѣсто предисловія

Сознаюсь, что записки эти я пишу больше для себя.

Мнѣ дорого и пріятно в воспоминаніях пережить свое прошлое.

Немногіе из живых еще и знавших меня современников, не без интереса, быть может, прочтут и подробности, которых мнѣ трудно избѣжать.

А остальные — особенно молодежь, удѣлив моим записям немного вниманія, найдут все же в них довольно яркое отраженіе цѣлой эпохи.

Бывшій Евпаторійскій Городской
Голова и Предсѣдатель Земской Управы
Семен Сергѣевич Дуван

Еще в ранней молодости, почувствовав непреодолимое влеченіе к общественной дѣятельности, я не пропускал ни одного засѣданія Городской Думы, внимательно прислушиваясь к мудрым разглагольствованіям наших допотопных отцов города.

Увы, они меня совсѣм не удовлетворяли. Это был народ, отсталый во всѣх отношеніях, и совершенно не знавшій цѣны необычайным природным богатствам моей Родины.

Я вырос в Евпаторіи, старом татарском городишкѣ с населеніем в 3—4 тысячи человѣк¹, ютящимся подальше от морского берега в узеньких, кривых уличках и переулочках. Грязь в этих улицах была такая глубокая, что в ней буквально тонули лошади. У меня и понынѣ перед глазами сцена, которую я наблюдал еще будучи гимназистом. Для перехода с одного тротуарчика на другой бросали нѣсколько больших булыжников, по которым обыкновенно обыватели шагали, балансируя и рискуя шлепнуться в лужу.

Идет субтильная барышня. Дошла до середины улицы, стала на большой неустойчивый камень и вот-вот упадет. Дѣвочка растерялась — ни взад, ни вперед не двинуться. Проходящій цыган, сжалившись над бѣдняжкой, засучивает выше колѣн штаны, добирается до нея, хватает ее в охапку и переносит на тротуар. Та же, вместо благодарности, набрасывается на своего спасителя: «Ах ты нахал! Как ты смѣл брать меня на руки?!». — «А что, баришна, не нравится, пайдом назад». — Не успѣла несчастная опомниться, как он схватывает ее и относит на тот же балансирующій камень... Пришлось уже потом мнѣ разыграть кавалера и, с опасностью грязевой ванны для обоих — протянуть ей руку помощи.

Едва достигнув требуемаго законом возраста — 25 лѣт, я был избран гласным Думы. Молодой и неопытный, я прошел огромным большинством голосов, потому что кандидатура моя была горячо поддержана Городским Головой «графом» Мамуна. Он рѣшил, что в моем лицѣ встрѣтит покорнаго и молчаливаго сотрудника. Увы, он жестоко ошибся... Избирателями являлись главным образцом мѣстные греки — лодочники и мелкіе лавочники, почти безграмотные и едва владѣщіе русским языком.²

«Граф» же Мамуна³, тоже грек, неизвѣстно каким путем пріобрѣтшій графскій титул, всей этой публикѣ страшно импонировал. А т. к. он, к тому же, всячески угождал им, то в теченіе пяти трехлѣтій он был неизмѣнно избираем в Городскіе Головы. Интересы города у него были на послѣднем планѣ. Проси каждый, что хочешь. Получай подряды, не плати податей и т. д. и т. д.

Из тѣх же соображеній и членами Управы на всѣ отвѣтственныя должности проводились исключительно греки.

Человѣк недалекій и ни на что не способный, но хитрый, Мамуна очень дорожил своим покоем и теплым мѣстечком.⁴

К тому же я, как караим, входящий в состав гласных в числѣ шести моих единовѣрцев, мог на выборах привлечь ему их голоса.

Но, как сказано выше, он жестоко ошибся.

Вступив в исполненіе обязанностей гласнаго, я со всѣм пылом молодости принялся разоблачать вредную дѣятельность Управы. Раздавала ли она в ущерб городским интересам подряды, потворствовала ли мясникам и булочникам, закрывала ли глаза на санитарныя нарушенія, всюду я рѣзко высказывался против ея докладов.

Я же, пользуясь предоставленным законом каждому гласному правом оставаться в случаѣ несогласія с рѣшеніем Думы при особом мнѣніи, широко этим правом воспользовался. Не проходило почти ни одного засѣданія без того, чтобы к отправляемому на утвержденіе губернатора журналу Думы, не было приложено особое мнѣніе Дувана. Такой журнал передавался губернатором на заключеніе губернскаго по городским и земским дѣлам присутствія. А это послѣднее, ознакомившись с указанными мною мотивами, систематически отмѣняло рѣшенія Думы.

Благодаря этому Городской Голова и его присные меня возненавидѣли. Затѣм я постепенно стал входить в Думу и со своими предложеніями, которыя волею-неволей ею принимались.

Так, прежде всего, обратив вниманіе на отсутствие мостовых, я попросил Думу уполномочить меня и двух по моему указанію гласных на поѣздку в С.-Петербург за наш личный счет для исходатайствованія перед правительством об отпускѣ из полукопѣечнаго сбора необходимой на замощение города суммы.

С каждаго пуда зерна, вывозимаго из города, казна взымала по пол копѣйки. Деньги эти предназначались «на замощеніе подъѣздных к порту путей и передавались в распоряженіе города по разсмотрѣніи его ходатайства о признаніи тѣх или иных улиц «подъѣздными». Само собою понятно, что понятію этому можно было придавать самое широкое толкованіе, транспортируя зерно из амбаров к пристани по любой улицѣ.

А т. к. из богатаго Евпаторійскаго уѣзда вызозилось ежегодно по нѣсколько милліонов пудов разнаго зерна, то на счету его накопились в казнѣ большія суммы. Никто, однако, до меня не подумал о том, чтобы ходатайствовать об отпускѣ необходимых для благоустройства города средств.

Дума не могла, конечно, отказать в просимом полномочіи ѣдущим на свой счет гласным.

Поѣздка наша увѣнчалась блестящим успѣхом. В распоряженіе города было отпущено 300 000 рублей, на каковыя двѣ трети улиц были покрыты великолѣпными гранитными мостовыми. А позже, уже в должности члена Управы, я таким же способом домостил и остальныя улицы.

Слѣдущей заслугой моей в первое трехлѣтіе общественной службы явилось улучшеніе городского водоснабженія. До этого Евпаторія была лишена даже сносной питьевой воды и пользовалась горько-соленой подпочвенной водой, доставляемой татарами в деревянных бочках из загородных колодцев. Тут, по моему настоянію, Дума пригласила гидрогеолога профессора Головкинскаго⁵, изысканіями коего у нас была обнаружена на глубине 65 саженой богатейшая артезіанская жила: пробуравили на площади первый артезіанскій колодезь и отличная вода забила высоким фонтаном над поверхностью земли. Колодезь давал до 10 000 ведер воды в сутки. Второй колодезь вырыли в городском садикѣ, чахлая растительность коего сразу ожила. А впослѣдствіи, созданные моими же стараніями триста десятин городских дач, вырыв у себя артезіанскіе колодцы, превратились в сплошной фруктовый и декоративный сад. Но об этом рѣчь впереди.

К выборам на второе трехлѣтіе, я, обогатившій город мостовыми и водой, пріобрел в населеніи большія симпатіи и много новых голосов. Сторонниками моими явились главным образом татары, часть караимов, большинство русских, маленькая колонія армян и немало греков, понявших, что моя безкорыстная дѣятельность идет на пользу всему городу.

Во главѣ новой избирательной кампаніи я не только сам был блестяще переизбран, но и провел в гласные много новых полезных граждан. По настоянію Думы, я рѣшил тогда баллотироваться в члены Управы, не препятствуя и избранію стараго Головы, в надеждѣ, что оцѣнив это, он не будет тормозить мои начинанія. Но на этот раз уже мнѣ пришлось горько обмануться в своих ожиданіях. Мамуна не только остался по-прежнему безучастным к интересам города, но и проявил в отношеніи меня совершенно исключительное коварство и низость.

Он упросил меня провести в члены Управы и своего пріятеля — грека Пашурова, увѣряя, что это очень порядочный и умный человѣк, который явится для нас полезным сотрудником. В дѣйствительности же оказалось, что Пашуров простой кабатчик, непроходимо глупый, безграмотный и безчестный.

Оба мы были избраны в члены Управы, причем он получил даже одним голосом больше моего.

Губернатором нашим в это время был только что вступившій в должность В.Ф. Трепов⁶, человѣк исключительнаго благородства, чрезвычайно добросовѣстно относящійся к своим обязанностям, вникавшій во всѣ нужды подвѣдомственных ему городов и земств. Это был самый умный из семи губернаторов, с коими мнѣ пришлось имѣть дѣло в долговременную мою общественную работу.

Воспользовавшись тѣм, что новый губернатор не успѣл еще ознакомиться с мѣстными городскими дѣлами и составом общественных деятелей, наш Мамуна помчался к нему отстаивать утвержденіе ново-избраннаго члена Управы Пашурова. Почтенный «граф» охарактеризовал меня перед Треповым, как человѣка малокультурнаго, лѣвых убѣжденій, и всегда дѣйствующаго во вред городским интересам. Одновременно горячо рекомендовав Пашурова, как безукоризненного во всѣх отношеніях человѣка, он просил утвердить только его одного. Когда же избирательный журнал был доложен членом губернскаго присутствія Чихачевым губернатору, последній, разсказав о визитѣ Мамуны, заявил, что считаясь с отзывом многолѣтняго городского Головы, он полагает правильным утвердить только Пашурова. Чихачев же, через руки котораго проходили наши думскіе журналы, видѣл во мнѣ энергичнаго, независимаго и полезнаго общественнаго работника. Он посовѣтовал поэтому Трепову, во избѣжаніе ошибочнаго шага, познакомиться со мною, прежде чѣм принять на вѣру отзывы «графа». В.Ф. Трепов, всегда корректный, попросил Чихачева предложить мнѣ, если бы я того пожелал, побывать у губернатора. Чихачев, с которым лично я даже не был знаком, освѣдомил меня через других обо всем происшедшем и настоятельно рекомендовал откровенно объясниться с Треповым.

Охотно откликнувшись на это предложеніе, и забрав находившіеся у меня копіи журналов с моими «особыми мнѣніями», я отправился к губернатору. Извинившись, что вызвал меня, он попросил меня откровенно пояснить ему, чѣм вызывается столь рѣзкая неприязнь ко мнѣ со стороны неизмѣнно пользуящагося многолѣтним довѣрием населенія Городского Головы.

На это я отвѣтил, что заранѣе прошу его не вѣрить ни одному моему слову, а только лишь ознакомившись с предъявляемыми ему офиціальными документами судить о том, почему Мамуна не взлюбил меня.

Я процитировал ему нѣсколько наиболѣе показательных примѣров разоблаченія мною недобросовѣстных дѣйствій Управы, подкрѣпив их ссылками на постановления губернскаго присутствія, поддерживавшаго мои особыя мнѣнія.

Внимательно меня выслушав и просмотрѣв журнал, В.Ф. Трепов весьма деликатно спрашивает меня, что же побуждает меня стремиться к занятію должности члена Управы, матеріальный интерес или какіе либо иные мотивы.

— Нѣт, Ваше Превосходительство, — отвечаю я, — я человѣк состоятельный и заранѣе имѣл в виду служить городу безвозмездно, но я люблю родной город, вижу, что природныя богатства его донынѣ Управою не оцѣнены, и чувствую, что могу быть в этой области немало полезным.

На этом бесѣда наша закончилась.

Ничего не сказав о своем рѣшеніи, В.Ф. Трепов только поблагодарил меня за визит к нему.

А на слѣдующій день общіе с Чихачевым знакомые сообщили мнѣ, что я произвел на губернатора хорошее впечатлѣніе, и он рѣшил теперь же вызвать и Пашурова, дабы лично ознакомившись с ним, проверить, насколько отзывы Мамуны о нас обоих соответствуют дѣйствительности.

Пашуров, вызванный губернатором, был на седьмом небѣ от оказываемой ему чести и помчался в Симферополь. Разговор его с Треповым длился не болѣе пяти минут, вполнѣ достаточных, чтобы послѣднему стало ясно, что перед ним безмозглый и наглый цѣловальник, в результатѣ чего губернатор сказал Чихачеву: «Я утверждаю Дувана для тѣх, кто оцѣнил его, а для Мамуны я утверждаю кабатчика...».

Прошло несколько дней, и Мамуна, получившій уже увѣдомленіе о нашем утвержденіи, пригласил нас для принятія присяги. Встрѣтив меня с распростертыми объятіями и горячо пожимая мои руки, он воскликнул: «Ну, поздравляю вас, дорогой Семен Сергѣевич, как я рад — рад и за вас и за себя. Я знаю, какого цѣннаго помощника я получаю в вашем лицѣ, и мы будем дружно работать»...

Мнѣ стало стыдно за старика. Какое лицемѣріе, какое непревзойденное безстыдство! И я не выдержал.

— Полноте, Николай Андреевич, — отвѣтил я. — Я вѣдь знаю какого вы обо мнѣ мнѣнія. Но, «кто старое помянет, тому глаз вон». Я готов забыть прошлое, прощаю ваши старанія о том, чтобы меня не утверждали, и прошу только об одном: давайте будем работать действительно дружно и искренно.

Густо покраснѣв, Мамуна жалостливо запротестовал: «Что вы, что вы, помилуйте, Семен Сергѣевич, кто мог наговорить вам подобный вздор?».

— Мнѣ все разсказал губернатор.

— Как, он оказался на это способен? Как же это некрасиво!

— Но зато очень красиво ваше выступленіе перед ним и сегодняшняя встрѣча со мною...

На этом наш обмѣн любезностями закончился. Мы приступили к службѣ, мирно распредѣлив между собою обязанности по завѣдыванію отдѣлами Управы. Я взял на себя работу по благоустройству города, по развитію курорта, санитарной части и народному образованію. Пашурова посадили казначеем. В вѣдѣніи же городского Головы номинально числились остальные отдѣлы.

Это распредѣленіе подлежало утвержденію Думы, на первом заседаніи коей предстояло еще избраніе заступающаго мѣсто Городского Головы. Таковым по закону являлся член Управы, получившій при выборах наибольшее число голосов, и только в случае отказа его Дума могла предоставить эту должность второму члену. Всем казалось естественным, что роль эта предназначена мнѣ, да и сам Пашуров еще до заседания Думы скромно заявил мнѣ и другим, что, конечно, меня он считает болѣе подходящим для роли заступающаго мѣсто Городского Головы. Ведь заступающій, в случаѣ отсутствія или болѣзни Городского Головы, замѣняет его во всем; предсѣдательствует на засѣданіях Думы и Управы, созывает разныя комиссіи и т. д. и т. д. Словом, выполняет всѣ офиціальныя функціи главнаго представителя города. Пашуров и на засѣданіи Думы чистосердечно заявил, что он не считает себя способным к выполненію столь отвѣтственной роли. Но его друзья во главѣ с Мамуной стали настойчиво убѣждать его не отказываться. Пашуров продолжал упорствовать. Но когда один из гласных воскликнул: «Господа, зачем насиловать разумную волю человека? Иван Михайлович (Пашуров) отказывается и мы должны просить С.С. Дувана», — Пашуров вскакивает и заявляет: «А нѣт, я понимаю, что значит «разумная воля» (это выраженіе показалось ему очень оскорбительным), нѣт, нѣт, я не отказываюсь».

Таким образом Пашуров стал замѣстителем «графа» Мамуны и во всѣх случаях замѣстительства подписывался так: за.м.гар. Галави И.М. Пашуров. Это означало «заступающій мѣсто городского Головы».

Началась моя трудная служба... Мамуна и Пашуров всячески мнѣ гадили. Особенно рѣзко это сказывалось на засѣданіях Управы, гдѣ пріятели двумя голосами неизмѣнно побивали мой один.

Я не унывал и упорно вел свою линію, поощряемый большинством гласных и авторитетной поддержкой В.Ф. Трепова. Наибольшее вниманіе мною было удѣлено улучшенію санитарнаго состояния города и развитію курорта. Моими стараніями была построена заразная больница, значительно улучшена очистка города, совершенно преобразована пожарная команда, раньше состоявшая из нѣскольких кляч при развалившихся бочках, и не располагавшая даже сколько-нибудь пригодными шлангами. Съѣздив снова за свой счет в Петроград, я добился уступки городу находящейся в центрѣ его большой площади с тюремным зданіем, здесь мною был устроен пока открытый рынок, а тюрьма перенесена за город во вновь отстроенное теплое и свѣтлое помѣщеніе⁷. Моей же настойчивостью и трудами были выстроены два прекрасных городских училища.

Наибольшей заслугой своей в ту пору явилось превращение трехсот десятин городской земли в цветущіе дачные участки.

Непосредственно примыкавшая к городу земля эта находилась под огромным слоем наноснаго песка. Очистив эту землю от песка, я предложил Думѣ распродать ее на льготных условіях отдѣльными участками в одну десятину, с обязательством засадить и застроить каждый участок по указаніям, выработанным управой. Город, со своей стороны, обязывался провести улицы и освѣтить их. В замощеніи же не было надобности благодаря плотному скалисто-глинистому грунту, представлявшему собою природное шоссе. Предложеніе мое Думой было принято, участки быстро распроданы, и на 300 десятинах бывшаго песчаннаго пустыря, как по волшебству, выросли великолѣпные фруктовые и виноградные сады, гостиницы, пансіоны, санаторіи и частныя виллы.

Этому способствовали, как я сказал выше, артезіанскіе колодцы, вырытые почти да каждом участкѣ. Я первый подал примѣр засадки и застройки дач, создав на пріобретѣнном мною у самого моря участкѣ образцовый фруктовый, виноградный и декоративный сад. Скептики высмѣивали мои затѣи, трубя повсюду, что я безумствую, бросая деньги в песок.

В угоду им я даже назвал вначале мою дачу «Пріятное заблужденіе», замѣнив впоследствии это наименованіе на дачу «Мечта».

Энергія моя была неистощима. Одновременно с устройством дачнаго района я и в старом городѣ создал у берега городской сквер, добыв и там артезианскую воду.

В скверѣ этом был устроен прекрасный с огромной террасой городской ресторан, гдѣ арендатор за скромную плату отлично кормил. Здѣсь мѣстная и пріѣзжая публика лѣтними вечерами лакомилась шашлыками, чебуреками, кефалью на шкарѣ⁸ и прочими необыкновенно вкусными крымскими блюдами, заѣдая их сочными и ароматными евпаторійскими дынями и персиками. Тут же помѣщалось и отдѣленіе городского клуба⁹.

А в спеціально выстроенной музыкальной раковинѣ играл приглашенный по моей же иниціативѣ великолѣпный симфоническій оркестр. Меня высмѣяли и тогда, когда я предложил его пригласить, — какой мол, евпаторійскій татарин, караим или грек поймет что-нибудь в серьезной музыкѣ. Но и на этот раз я оказался прав. Публика, и особенно молодежь, валом повалила на симфонію, и я смѣло мог заявить, что мѣстное населеніе было в отношеніи музыки совершенно перевоспитано. Вкусы развились, и даже старики, любившіе простые мѣстные мотивы, с не меньшим удовольствіем слушали Чайковскаго и Мусоргскаго.

Это было в 1905-м году. Сейчас же послѣ Русско-Японской войны в столицах началось так называемое «освободительное движение», перекинувшееся затѣм на провинцію, ознаменовавшееся учрежденіем Государственной Думы, и завершившееся кровавыми еврейскими погромами на Юге Россіи. Впослѣдствіи было установлено, что иниціатором их был так называемый «Союз Русскаго Народа», возглавляемый доктором Дубровиным¹⁰. Многіе губернаторы и подвѣдомственная им полиція не только поощряли, но часто и провоцировали эти погромы. Разнузданная чернь, нерѣдко заблаговременно спаиваемая, предавалась убійству и грабежу еврейскаго населенія, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей.

Начавшаяся в Одессе волна погромов докатилась и до Крыма: Симферополь, Феодосія, Мелитополь¹¹ и другіе крымские города были последовательно залиты еврейской кровью. Единственным городом, избѣжавшим этой печальной участи, была Евпаторія, обязанная своим спасеніем самоотверженію тогда еще молодого члена Управы¹².

Погромы обычно совпадали со всеобщими забастовками, когда праздная толпа заполняла повсюду городскія улицы, базары и площади. Всякое движеніе останавливалось. Прекращалось жѣлѣзнодорожное и внутригородское сообщеніе.

То же самое в маѣ 1905 года¹³ происходило и у нас. Прекращена торговля и всякая работа, фабричная, заводская и даже домашних служащих. Ни извозчиков, ни иных общественных или частных способов передвиженія.

Озвѣрѣвшіе хулиганы безнаказанно рыскали в толпѣ, открыто призывая ее к буйству. Город замер. Полиція бездействовала. Возглавлялась она у нас исправником Михайли, толстомордым и безсовѣстным. Я, не долго думая, запряг свой кабріолет и отправился в полицію.

Вопреки всеобщей забастовкѣ, толпа, не успѣв опомниться от неожиданности, дала мнѣ проѣхать. Я почти повелительно предложил Михайли сѣсть в мой кабріолет и объехать город, успокаивая толпу, и в качествѣ начальника полиціи строго запрещая малѣйшіе эксцессы. Ему оставалось только, скрѣпя сердце, мнѣ повиноваться. Я дошел до такой дерзости, что пригрозил застрѣлить его, если у нас начнется погром. Решительные шаги мои возъимѣли успѣх. Все утихомирилось. Погром был избѣгнут, а на слѣдующійдень прекратилась и всеобщая забастовка.

Я считаю долгом оговориться, что в этот період губернатором нашим был уже не В.Ф. Трепов, который, разумѣется, ни в одном из крымских городов погрома не допустил бы. Он был уже в С.-Петербурге членом Государственного Совѣта.

Таврическим губернатором был тогда Е.Н. Волков¹⁴, человѣк безвольный, недалекій, и типичный черносотенец.

Наглядным показателем его отношенія к погромам было его совершенно безучастное присутствіе на улицѣ у губернаторскаго дома, гдѣ на его глазах толпа безнаказанно свирѣпствовала и убивала. Он пальцем не пошевелил для прекращенія буйства.

У меня и понынѣ хранится покрытый многочисленными подписями благодарственный адрес Еврейскаго Общества, поднесенный мнѣ через нѣсколько дней по успокоеніи города.

Не успокоился только исправник Михайли. Обозленный, что я сорвал его провокаторскіе планы, он рѣшил жестоко мнѣ отомстить.

Месть свою он осуществил в нѣсколько пріемов, сначала в бытность мою членом Управы, а позже уже и во время нахожденія моего в должности городского Головы.

Я разскажу пока о первом случаѣ, происшедшем спустя двѣ недѣли послѣ памятнаго дня.

Я и Михайли, каждый по своей должности, участвовали на заседаниях воинскаго присутствія при наборѣ солдат.

Засѣданія эти происходили под предсѣдательством предводителя дворянства, при обязательном участіи воинскаго начальника, исправника, члена городской управы и двух врачей (военного и городового).

Во время перерыва на одном из таких засѣданій исправник вдруг обращается ко мнѣ: «Семен Сергѣевич, в нашей тюрьмѣ нѣт иконы, и это очень печально. Я бы просил вас, как члена Управы, озаботиться пріобрѣтеніем таковой».

— Хорошо. Я доложу Управѣ о Вашей просьбѣ. Да, кстати, скажите, какой приблизительно расход на это потребуется.

— Да что там за расход, достаточно вѣдь и маленькой иконы, ну, рублей в 25—30 что ли.

— Если рѣчь идет о такой небольшой суммѣ, то я беру на свою отвѣтственность этот расход. Вы, пожалуйста, пріобрѣтите икону и пошлите в Управу счет. Он будет оплачен.

В разговор этот неожиданно вмѣшивается городовой врач Антонов¹⁵, и, обращаясь к Михайли, говорит:

— Да зачѣм же покупать икону. Вы просто обратитесь к гимназическому священнику, отцу Василію. Ему при постройкѣ гимназической церкви пожертвовали такую массу икон, что он буквально не знает куда их помѣстить и конечно охотно уступит вам одну для тюрьмы.

— Ладно, я так и сдѣлаю, — отвечаѣт Михайли.

Проходит недѣля и ко мнѣ в Управу является от исправника столяр со счетом в 350 рублей «за кіот для тюремной иконы». Ничего не понимая, я возвращаю столяра и прошу передать Михайли, что тут очевидно какое-то недоразумдѣніе, ибо я никого на такой расход не уполномачивал, и что я с ним по этому поводу поговорю. Столяр является в полицейское управленіе и в присутствіи помощника исправника и пристава передает исправнику мой отвѣт. Тот разсвирѣпѣл и начал орать: «Ах вот как: Дуван, значит, слова но держит, ну хорошо. Г-н пристав, составьте сейчас же подписной лист, обойдите весь город и, заявив всѣм, что Дуван, караим, не желает платать за икону, которую он, как член Управы обязался оплатить, Вы собираете частныя пожертвованія для покрытія этого счета».

Пристав немедля приступает к исполненію приказанія начальства... Ничего этого не зная, я захожу вечером в городской сквер, и первый встрѣтившійся там знакомый набрасывается на меня: «В чем дѣло, Семен Сергеевич? Почему вы не оплатили расхода на икону, и пристав теперь собирает пожертвованія, а исправник в клубѣ рвет и мечет, разсказывая всѣм о вашем поступкѣ. Я и сам внес один рубль приставу».

Я не успѣл опомниться от удивленія, как в этот момент подходит к нам доктор Антонов, хохочет, услышав заявленіе моего собесѣдника, и говорит ему: «Вот так курьезная исторія. Знаете вы в чем дѣло? В перерывѣ на одном из засѣданій воинскаго присуствія Михайли просит Семена Сергѣевича, как члена Управы, озаботиться пріобрѣтеніем для тюрьмы маленькой иконы стоимостью в 25—30 рублей. В отвѣт на это Семен Сергеевич просит исправника купить желаемую икону и прислать счет для уплаты в Управу. Я же посовѣтовал Михайли не покупать, а попросить, чтоб отец Василий уступил ему одну из многих икон, оставшихся от пожертвованных на гимназическую церковь. Вот Михайли выбрал среди них самую большую, почти в сажень величиной, и заказал для нея дорогой кіот, в 10 раз превышающій сумму, ассигнованную по его же указанію. Естественно, что Управа отказывается оплатить такой счет. Поэтому Михайли и затѣял этот сбор пожертвованій».

Таким образом, совершенно не подозревая всѣх последствій своего разсказа, Антонов наивно засвидѣтельствовал перед моим пріятелем как в дѣйствительности все произошло.

Надо замѣтить, что полицейскій врач Антонов являлся образцом классической глупости, формализма и черносотенства. На меня он смотрѣл свысока и вмѣстѣ с Михайли являлся ярым моим противником.

Но об этом еще рѣчь впереди. А пока я продолжаю свой разсказ.

Зашел я в клуб, и там десяток лиц тоже окружили меня с вопросами по поводу негодованія только что ушедшаго исправника. Я на другой же день послал ему офиціальное письмо, требуя, чтобы он немедленно отменил свое распоряжение о пожертвованіях и публично со мною объяснился. «В противном случаѣ, — писал я, — если до завтра требованіе мое не будет исполнено, я привлеку вас к судебной ответственности за клевету».

Отвѣта на это письмо я не получил и подал городскому судьѣ жалобу на исправника и пристава.

Такая «дерзость» произвела повсюду впечатлѣніе разорвавшейся бомбы. Как? — обвинять полицію в клеветѣ?! Подавать на нее в суд?! Такого случая тогдашняя Россія еще не знала.

Город и губернія заволновались. Цѣлыми группами приходили ко мнѣ доброжелатели отговаривать от «безумнаго шага». Сам губернатор (Волков) примчался из Симферополя, чтобы «воздействовать» на меня своим авторитетом.

Добрым согражданам не трудно было доказать, что тут не только защита моего добраго имени, но и опасеніе крупных безпорядков, ибо провокація исправника, мотивировавшаго свой поступок тѣм, что Дуван караим, могла легко вызвать настоящій погром.

Не поколебали моего рѣшенія ни увѣщеванія губернатора, ни плохо скрытая угроза его.

— Что это вы затѣяли, С. С.? Я полагаю, что вы напрасно на исправника обиделись. Ясно, что тут недоразумѣніе. Подумали ли вы о том, что судебный процесс против представителя полицейской власти, помимо обращенія к начальнику губерніи, может непріятно отразиться и на вашей личной карьерѣ? Наконец вам бы слѣдовало стать выше мелочного самолюбія, если даже таковое данным случаем и задѣто. А я, со своей стороны, укажу исправнику на его излишнюю горячность и опрометчивость. Я настоятельно рекомендую вам дѣло это прекратить и попросту протянуть руку исправнику. Я полагаю, да вѣроятно и многіе согласятся с тѣм, что кто первый протянет руку, тот и будет прав.

— Никак нѣт, Ваше Превосходительство, доказывать таким способом правоту свою я рѣшительно отказываюсь, ибо добрым именем своим я дорожу больше, чѣм любой карьерой. Дѣло зашло далеко. Клевета исправника приняла слишком широкую огласку. Только публичным судом я могу показать обществу, гдѣ истина. Простите меня, но послѣдовать авторитетным указаніям Вашим я не нахожу, к сожалѣнію, возможным.

Так Волков и отъѣхал не солоно хлебавши. Я же, не теряя времени, принялся за подготовку матеріалов для вѣрнаго выигрыша в судѣ.

Наиболѣе трудная задача заключалась в обезпеченіи надежными свидетелями. Ведь дело шло о показаніях против полиціи и трудно было разсчитывать, чтобы у обывателей хватило гражданскаго мужества правдиво изобличить начальство. Я начал с того, что вмѣстѣ с одним пріятелем обошел ряд лавок, по преимуществу греческих. Приходим в первоклассный гастрономическій магазин Панаіотова (гласнаго думы).

— Здравствуйте Афанасій Иванович, что у вас новенькаго?

— Цесть имѣем кланяться. С. С., вот полуцили свѣзій икру. Замѣцательная самая (шамая), незинскій агурчик, удѣльный вино, кіевскій варенье и т. д.

Попросив отпустить его мнѣ кое-что из названных деликатесов, я, с безразличным видом, продолжаю:

— А что А.И., вы тоже вѣроятно подписались при сборѣ пожертвованій на икону?»

— Ах, С.С. Цто зе подѣлаесь, когда приходит господин пристав, по приказанію исправника, рази мы мозем отказать. Вы знаете, как мы вас увазаем и никогда не подумаем, цто вы не дерзали слово, ну а кто пойдет против полиція?

— Ну само собою разумеется, да я вовсе и не в претензіи на тѣх, кто подписался. Кстати, нѣт ли у вас еще хорошаго шоколада?

— Как зи, как зи, вцера еще полуцили «ииньон» Крафта и свѣзій коробки от Пока из Харькова.

И я, и сопутствущій мнѣ пріятель, купив сладостей, дружески распрощались с любезнѣйшим Афанасіем Ивановичем.

Ту же сцену мы разыграли и в лавках Евангелиди, Василькіоти и других.

Я был вполнѣ удовлетворен тѣм, что каждый из этих свидѣтелей чистосердечно подтвердил в присутствіи третьяго лица и факт сбора, и несомнѣнно клеветническій характер заявленій пристава.

Затѣм я пригласил из Симферополя молодого, талантливаго адвоката Лебединскаго для защиты моих интересов на судѣ.

Человѣк болѣе чѣм либеральных взглядов, он с радостью ухватился за возможность участія в столь рѣдком и пикантном процессѣ, как выступленѣе против полиціи...

Настал день разбора дѣла у городского судьи. Весь город в волненіи. Камера суда переполнена публикой. На улицѣ огромная толпа, состоящая, главным образом, из рабочих, средних обывателей и аристократіи обоего пола, коим не удалось проникнуть в камеру.

Судья оглашает обвинительный акт и начинает допрос свидѣтелей. Первым вызывается д-р Антонов.

— Разскажите, свидетель, что Вы знаете по этому дѣлу.

Антонов путается, сбивается и, наконец овладѣв собою, развязно заявляет:

— Да что же, г-н судья, дѣло выѣденнаго яйца не стоит. Оба: и исправник, и член управы, просто не поняли друг друга, вот и все. Мнѣ совершенно непонятно почему Сем. Серг. мог обидеться.

— Да вѣдь вы же присутствовали при их разговоре?

— Присутствовал...

Я обращаюсь к судьѣ с просьбой допросить свидѣтеля Туршу, при встрече с которым в городском саду д-р Антонов иначе описывал все происшедшее.

Антонов хлопает себя по лбу:

— Ага, теперь я понял, почему тогда С.С. так подробно переспрашивал меня в саду.

— Поздно поняли, — заявляю я.

Антонов багровѣет. Туршу повторяет всю картину, как ее изображал Антонов. Послѣдній оплеван.

Вызываются поочередно остальные свидѣтели: Панаіотов, Василькіоти и другіе. Они мнутся, бормочут что-то непонятное, Я прошу судью допросить их под присягой, добавив, что и они при третьем лицѣ ясно подтвердили факт клеветы.

В общем всѣ доказательства ея, по выслушаніи свидѣтелей, ярко обрисовываются.

Мой молодой защитник произносит громовую рѣчь, превратив несчастных полицейских в порошок. Защитник Михайли — Луцкій (караим) весьма слабо и неубѣдительно выгораживает исправника. Городской судья торжественно провозглашает: «Прошу встать. По Указу Его Импер. Велич. и на основаніи статей таких-то Свода Законов, Исправник Михайли приговаривается к тюремному заключенію на 3 мѣсяца и пристав на 2 мѣсяца...».

Трудно передать, что произошло за этим. Бурные аплодисменты присутствовавших в камерѣ. Неистовое «ура» с улицы толпы, услышавшей через открытые окна рѣшеніе суда.

Не успѣл я выйти, как меня буквально подняли на плечи. Пожимают руки. Дико вопят, особенно рабочіе и мелкій люд.

«Браво, г. Дуван, молодец Дуван, не испугался полиціи, так им и слѣдует!».

Это принимало уже прямо революціонный характер и, вспомнив губернаторскія предупрежденія, я, признаться, немного струсил.

Долго еще бурлил город.

Засуетились друзья исправника. Рѣшили апеллировать в окружный суд: выписать самого Карабачевскаго¹⁶ и т. д. и т. д., вплоть до того, что нашлись и охотники «переломать ребра Дувану».

Почти всѣ газеты провинціальныя и столичныя посвятили этому из ряда выходящему событію цѣлыя столбцы. Среди них особенно выдѣлялась статья талантливаго фельетониста Дорошевича¹⁷ в московском «Русском Словѣ». Статью эту я прочел случайно, при совершенно курьезных обстоятельствах. Спустя нѣсколько дней послѣ процесса мнѣ надо было поехать в Одессу. Пароход отходил из Евпаторіи около 8 ч. вечера, и когда я поднялся на него, публика 1-го класса находилась за обѣдом в столовой. Заняв мѣсто за общим столом я замѣтил, что пассажиры оживленно о чем-то бесѣдуют, передавая из рук в руки номер «Русскаго Слова». Мой сосѣд обращается ко мнѣ:

— Вы, кажется, сѣли в Евпатории. Может быть, вы сможете разсказать нам нѣсколько подробнѣе об этом замѣчательном процессѣ, может быть, даже знаете члена управы Дувана?

— Да, я его немножко знаю, — отвѣчаю я — и кое что мог бы об этой исторіи разсказать.

Заинтригованные пассажиры забрасывают меня вопросами: «А что он молодой, или старый? Какой, однако, молодчина! Знаете ли вы его, что он вам разсказал, как он выглядит?»

— Да вот, он сам перед вами, господа.

Шумные аплодисменты явились отвѣтом на мои слова. Всѣ окружили меня, заинтересовавшись моим повѣствованіем.

Закончилась же исторія с исправником довольно просто. Апеллировать он не рѣшился, да и Карабчевскій и всѣ болѣе или менѣе видные адвокаты решительно отказались выступать его защитниками. Пригласили меня на вечер к одному из старых обывателей города, a Михайли спрятали в соседней комнатѣ. Затѣм неожиданно его вытолкали и произошла сцена вродѣ примиренія гоголевскаго Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем, с того лишь разницей, что Михайли должен был не только публично просить у меня прощенія, но и напечатать в крымских газетах, что он, признавая свою вину, искренно о своем поступкѣ сожалѣет. Но зато, крѣпко затаив свою злобу, он, спустя два года жестоко отомстит мнѣ уже в бытность мою городским Головою. Об этом я разскажу позже.

А пока еще несколько слов о незабвенной памяти В.Ф. Трепоповѣ.

Я упоминал уже, что знал семь губернаторов и столько же вице-губернаторов а что только В.Ф. Трепов являлся среди них во всѣх отношеніях на своем мѣстѣ.

Человек огромнаго ума, исключительнаго благородства и безукоризненной преданности служебному долгу, он умѣл покорить даже большевиков, прекрасно знавших его монархическіе взгляды и политическое прошлое. Он спокойно проживал на своей квартире в Петрограде, вплоть до убійства Урицкаго, неоднократно его вызывавшаго и с необыкновенной почтительностью подолгу с ним беседовавшаго. Его не трогали, пока не был убит этот ленинградскій диктатор. Затем, когда в связи с этим убійством пошли безпощадныя массовыя репрессіи, В.Ф. Трепов был сослан на Кавказ и звѣрски умерщвлен в Кисловодске (а по другой версіи в Кронштадѣ)¹⁸.

Мы разстались с ним на этих страницах с момента утвержденія меня членом Управы. Впоследствіи, уже в бытность мою Городским Головою, я много раз посѣщал его в Петроградѣ, неизмѣнно пользуясь его покровительством и помощью при поѣздках моих в столицу с ходатайствами о городских нуждах. Я разскажу об этом отдельно. А пока кое-что об его дѣятельности на посту Таврическаго губернатора. Он держался всегда с необычайным достоинством и абсолютной объективностью, снискав глубокое уваженіе и симпатіи всѣх правых и лѣвых: общественных дѣятелей, будь то губернское или уѣздныя земства, или любое казенное или городское учрежденіе. Истинный аристократ и боярин в лучшем смыслѣ этого слова, большой хлѣбосол и необычайно радушный хозяин. Особенно заметно это было, когда он чествовал обѣдом состав губернскаго собранія в отвѣт на традиціонный обѣд, даваемый земством губернатору. Когда же он пріѣзжал в какой-либо город по дѣлам службы, он рѣшительно отклонял устраиваемые городом обѣды и чествованія. Тогда как всѣ его предшественники и замѣстители с величайшей охотой принимали такіе обѣды, обмѣниваясь на них взаимными тостами и фальшивыми комплиментами.

В частности при посѣщеніи нашей Евпаторіи Вл. Фед. разъѣзжай до городу на простых извозчиках, отклоняя предлагаемые ему экипажи городского Головы.

В первый из своих пріѣздов к нам послѣ исторіи с Мамуной он демонстративно отказался от объѣзда города в сопровожденіи городского Головы, как это было обычно принято. Подчеркнув этим свое возмущеніе лицемѣріем Мамуны, он просил меня, члена Управы, сопровождать его повсюду.

На этом я закончу пока характеристику В.Ф. Трепова и разскажу кое-что об остальных губернаторах.

Первым губернатором, при коем я начал общественную дѣятельность, был М.П. Лазарев¹⁹.

Типичный помпадур в стилѣ щедринских типов, он никогда и ничѣм серьезно не интересовался, ища только популярности. Достигнуть этого в 1893 году было совсѣм не трудно. В глазах тогдашних малокультурных крымских жителей губернатор был окружен особым ореолом. Видѣть его вблизи, и даже разговаривать с ним, почиталось за счастье. Учитывая это, Лазарев с тросточкой в руках ранним утром обходил симферопольскій базар, запросто вступая в бесѣды с торговцами.

При посѣщеніи того или иного города он неизмѣнно принимал устраиваемый в честь его обѣд. Устраивала его городская Управа по подписке. Любой обыватель, внеся 10 рублей, удостаивался чести губернаторскаго рукопожатія и обѣда за общим с ним столом.

За отсутствіем в тогдашней Евпаторіи достаточно просторнаго помещенія, губернаторскій обѣд устраивался в баракѣ при грязелечебницѣ. Охотников участвовать в таком обѣдѣ, кромѣ гласных Думы, набиралось человѣк пятьдесят. Они встрѣчали губернатора выстроившись на площадкѣ, гдѣ он торжественно всѣх обходил, каждому пожимая руку (минута незабываемая!). Затѣм начиналось пиршество. Губернатор провозглашал первый тост во здравіе «необычайно деятельной и блестяще способствовавшей процветанію города Управы, в лице гр. Мамуны и его сотрудников».

В отвѣт на это городской Голова превозносил до небес Его Превосходительство, неустанно пекущееся о благѣ населенія и сегодня осчастливившаго город высоким вниманіем своим.

Присутствовавшіе млѣли и во всю глотку кричали ура.

Попрощавшись со всѣми опять таки «за руку», помпадур отъѣзжал. И долго еще счастливое событіе это служило темой радостных воспоминаній среди участников обѣда, небрежно, как бы вскользь, произносивших: «это было, когда я обѣдал с губернатором».

Та же исторія повторялась во всѣх крымских городах и закончилась тѣм, что лучшая улица каждаго города была названа «Лазаревской» в знак глубокой признательности «За неутомимыя заботы о нем» человѣка, в сущности палеи о палеи не ударившаго.

Вторым при мнѣ губернатором был В.Ф. Трепов, и затѣм Волков, о которых я уже говорил.

Слѣдующій губернатор Новицкій утвердил меня Гор. Головою. Послѣ него самодур Лавриновскій. За ним гр. Апраксин и наконец, в 1914 г. бывшій командир Крымскаго коннаго полка Н.А. Княжевич, предпочтившій должность Таврическаго губернатора пребыванію на фронтѣ²⁰.

Большой карьерист, пользовавшійся вначалѣ покровительством Императрицы, Княжевич впослѣдствіи был Ею же смѣщен по жалобѣ татар на его кузена Щербинскаго, состоявшаго при нем чиновником особых порученій. Сам Княжевич не брезгал ни общественными, ни частными обѣдами и дарами. Страшно тщеславный, он во многом напоминал Лазарева. Что же касается Щербинскаго, то открытый взяточник и пьяница, он именем губернаторскаго кузена терроризировал всю губернію. Не пожелавшіе болѣе терпѣть его безчинства крымскіе татары командировали к Императрицѣ Зайде-Ханум Муфтизаде, умную и смѣлую жену полковника-татарина. По жалобѣ ея Княжевич был смѣщен в 24 часа. Вѣдь подумать страшно, что Щербинскій и сам являлся кандидатом в губернаторы. Так было принято: слѣдующей служебной ступенью чиновника особых порученій являлась должность вице-губернатора, заканчивающаяся затем губернаторством.

Будучи смѣщен с должности Таврическаго губернатора, каковою он особенно дорожил, Княжевич был назначен Одесским Градоначальником. Но ввиду последовавшей вскоре революціи, он не успѣл там повластвовать. Это вдохновило В.М. Пуришкевича посвятить Княжевичу слѣдующіе стишки:

«Крымская Цикада»

Чѣм больше дров, тѣм меньше лѣсу.
Россія край прогнивших шпал.
Градоначальником в Одессу
Назначен юркій генерал.

Его карьеры путь нам вѣдом:
Уйдя из строя в год войны,
Он брал гдѣ лестью, гдѣ обѣдом,
Ловя военные чины.

В боях не получив крещенья,
Хватал с мечами ордена,
Считая вздором убѣжденья
В лихіе наши времена.

Но получивши звѣзд без счета,
Звѣздою сам, увы, не стал.
Зане всегда топил кого-то,
Себѣ готовя пьедестал.

Дитя тылов и вахт-парада²¹,
Жирѣя на микробах смут,
Недолго «крымская Цикада»
К нам залетѣв, пробудет тут.

Путь закоулков, перешейков,
Таков Княжевическій путь.
Пока он только «пти» Воейков,
Но будет «гран»²² когда-нибудь.

Эти то бездарные и безсовѣстные губернаторы, вице-губернаторы и чиновники и погубили Россію. Никакіе Ленины, Керенскіе или Милюковы и никакіе революціонеры не причинили нашей несчастной родинѣ столько зла, как эта гнусная компанія старорежимных правителей.

Отчасти слабоволіе злополучнаго Государя Николая ІІ-го, а больше всего безчестность злоупотреблявшаго довѣріем Его окруженія и явились причиной гибели Россіи и мученическаго конца несчастной Семьи Царской...

Семь губернаторов и столько же вице-губернаторов я знал... Много можно было бы поразсказать о них, но я и так отклонился в сторону.

Об одном только вице-губернаторѣ, наиболѣе ярко выраженном типѣ отъявленнаго мракобѣса, я не могу умолчать.

Это Масальскій-Кошура²³, впослѣдствіи Харьковскій губернатор. Он правил Таврической губерніей в неспокойных 1905-м и 1906-м годах. Часто исполняя обязанности отсутствующаго губернатора, он распоясывался вовсю. Автомобилей еще не было, и разъѣзжай он в сопровожденіи отряда стражников (ингушей) с ружьями наперевѣс, бѣшено мчавшихся за его коляской.

Так разъѣзжая он и у нас, наводя панику на горожан, едва успѣваших уклониться от нагаек стражников, расчищавших дорогу его превосходительству.

Беззастѣнчивость его была бездредѣльна. Он безцѣремонно заявлял мнѣ при предсѣдателе земской Управы, что пріѣдет к нам обѣдать. Общественными дѣлами он не интересовался. Обьѣзжая со мною город и делая визиты только предсѣдателю мѣстнаго отдѣла Союза Русского Народа, исправнику и д-ру Антонову, он настойчиво внушал мнѣ, что в дѣятельности своей я должен руководиться исключительно их указаніями. Председателя земской Управы он очень любил и никаких внушеній ему не дѣлал, ибо тот был одного поля с ним ягода.

Во главѣ земства находился тогда Порфирій Бендебери²⁴, крупный помѣщик, из породы зубров. Едва грамотный, но с большой смекалкой, он справедливо считался хорошим сельским хозяином и отличался большим хлѣбосольством. Пиры и попойки у него почти не прекращались. Закармливал он и земских гласных, губернское начальство преимущественно из крестьян.

Постоянными же его гостями и собутыльниками были Михайли, Антонов и предводитель дворянства Сербинов, такой же как и он недоучка и пьяница.

Меня он ненавидѣл и совмѣстно с Мамуной не пропускал случая выкинуть в отношеніи меня какую-либо гадость. Судьбѣ угодно было, однако, чтобы я же через нѣсколько лѣт замѣнил его на посту предсѣдателя земской Управы. Но об этом будет сказано дальше.

Женат был Порфирій Бендебери на своей бывшей горничной Дашкѣ, которую предварительно изнасиловал. Эта Дашка, вплослѣдствіи Дарья Хведоровна, заслуживает того, чтобы удѣлить ей здѣсь нѣсколько строк.

Баба очень не глупая и бойкая, она съумѣла использовать увлечение ею Порфирія и громогласно заявляла всѣм: «что у нея на долони (на ладони) волосья выростут, коли Порфирій на ней не женится».

И дѣйствительно она ловко его окрутила и стала барыней Дарьей Хведоровной. А так как к тому же она была прекрасной хозяйкой (пироги и кулебяки ея славились на всю губернію), то и гости у них не переводились.

Она умѣла по-своему и занимать их. «Я, — говорит, — одѣла у тіятр платье вампир (ампир) и произвела у ем курорт (фурор)». «Раньше Порфышка меня забиждал. а теперь сам губернатор у мине ручку цилует». Увидя как-то в Москвѣ в художественном магазине статуэтки русских писателей, она скомандовала: «Завернить минѣ парочку от тих Гоголей».

До описанія моей дѣятельности на поприщѣ Городского Головы я считаю священным долгом своим посвятить нѣсколько строк, незабвенной памяти, доктору Борису Ильичу Казасу²⁵, одному из выдающихся евпаторійцев моей эпохи, пользовавшемуся до самой кончины своей необычайным уваженіем и любовью всѣх его знавших.

Это был поистинѣ святой человѣк. Отец его Илья Ильич Казас, крупный ученый, в совершенствѣ владѣвшій двѣнадцатью языками, был человѣком кристальной душевной чистоты и воспитал в таком же духѣ пятеро сыновей, из коих трое получили медицинское образованіе. Младшій из них, доктор Михаил Ильич Казас, здравствует и подвизается в Евпаторіи и понынѣ.

Борис Ильич начал врачебную карьеру свою на Юзовском²⁶ металлургическом заводѣ под Харьковом. Уже тогда он проявил себя исключительно самоотверженным врачом и человѣком, о чем среди многочисленных случаев я приведу здѣсь два характерных эпизода. Первый произошел на заводе, когда неосторожному рабочему приводным ремнем оторвало кусочек носа. Тотчас же рѣшив насадить на рану живую кожу, Борис Ильич обнажил свою руку, и вырѣзав из нея необходимый лоскуток, заштопал нос раненаго. Другой случай еще разительнѣе: его, как ближайшаго врача вызвали ночью в сосѣднюю деревню к дифтеритному ребенку. Дифтеритной сыворотки тогда еще не было и в поминѣ. И вот, спасая задыхающагося малютку, Борис Ильич дѣлает ему трахеотомію (надрѣз на горле), высасывает весь гной и сам заражается дифтеритом...

Он основательно изучил не только хирургію, внутреннія и женскія болѣзни, но и глазныя болѣзни. Мнѣ как-то пришлось быть свидѣтелем чрезвычайно трогательной сцены. Мы отправились с Борисом Ильичем в евпаторійскую турецкую баню. Такія бани устроены из мрамора, с мраморным сводом, таким же полом и сидѣніями, сидя на которых голые люди предоставляют себя в распоряженіе банщика татарина, обмывающаго их намыленной в горячей водѣ жесткой щеткой. Едва успѣли мы занять свои мѣста, как к доктору подползает старик-татарин, обнимает и покрывает поцѣлуями его ноги. Бѣдный Борис Ильич страшно смущен, а старик, на мой вопрос чѣм вызваны его поцѣлуи, отвѣчает мнѣ: «Я 25 лѣт был слѣпым, а благодаря этому человѣку я прозрѣл»... Оказалось, что Борис Ильич, искусно вырѣзав два застарѣлых катаракта, вернул ему зрѣніе...

Его Евпаторійская практика полна сотнями подобных случаев. Там он искусным вмѣшательством при тяжелых родах, спасает роженицу и ребенка. Тут артистической трепанаціей черепа возвращает жизнь умиравшему от воспаленія мозга. В других мѣстах настойчивым леченіем с ночными дежурствами при больных спасает одних больных, а в иных случаях своевременным вливаніем соляного раствора спасает потерявшего массу крови больного. Очень часто простым внушеніем и бодрящим ласковым словом воскрешает впавшаго в отчаяніе страдальца и т. д. и т. д. без конца.

Борис Ильич был очень красив и особенное впечатлѣніе производили его добрые, каріе глаза. Всѣ, кому пришлось испытать его искусство и доброту, его буквально боготворили. Этот человѣк не признавал усталости. Никогда, в любой час дня и ночи с его стороны не было отказа на призыв к больному, будь он богат или бѣден. Его безкорыстіе и доброта были безпредѣльны. Очень часто он снабжал нуждающихся больных и лѣкарствами, и деньгами. Ему никогда не удавалось поспеть больше 4-х — 5-ти часов в сутки. Правда, крайнее утомленіе все же давало себя знать, и он нерѣдко засыпал на 5—10 минут, поставив больному термометр. О его засыпаніи у больных ходили цѣлые анекдоты. Но один случай был дѣйствительно анекдотичен. Одна богатая старуха, страдавшая безсонницей, вызвала к себѣ знаменитаго тогда гипнотизера Фельдмана²⁷, но боясь оставаться одной при усыпленіи, попросила Бориса Ильича присутствовать при сеансах гипнотизера. Что же из этого получилось? Паціентка не поддавалась усыпляющим сеансам Фельдмана, но ассистировавшій при этом Д-р Казас заснул глубоким сном. Когда же, дав ему выспаться, его разбудили, то старуха сказала: «Ну я так рада, что Борис Ильич хоть раз хорошо выспался за мой счет».

Он был до крайности щепетилен в исполненіи любых принятых на себя обязательств.

Зная эту черту его, я рѣшил провести его в гласные Думы. Этим я хотѣл, с одной стороны, ввести в состав гласных умнаго человѣка, а с другой, лелѣял в душѣ мысль дать ему таким путем час-другой отдыха от больных. Но когда во время предвыборных собраній моих сторонников я выставил его кандидатуру, то на меня всѣ замахали руками: «Нѣт, нѣт, что Вы, помилуйте, да он ни на одно засѣданіе не придет...».

— А все-таки мы будем его баллотировать, — ответил я.

— Напрасно, Семен Сергѣевич, мы его все равно забаллотируем...

— Ну что же, попробуем...

Когда же на выборах подсчитали количество полученных доктором Казасом избирательных шаров, то оказалось, что он прошел первым, получив из 570-ти шаров всего пять неизбирательных черных. А на мой вопрос: «Почему же Вы набросали столько бѣлых шаров?», лица, грозившіе забаллотировать его, то один, то другой наперерыв заявили мнѣ: «Да как же я могу бросить Борису Ильичу черный шар, мнѣ он спас жизнь, у меня вылѣчил ребенка, а у мня отца» и т. д. и т. д. Я это отлично предвидѣл. Не ошибся я и в разсчетѣ на аккуратность посѣщенія Борисом Ильичем думских засѣданій. Он не пропустил ни одного из них, всегда принимая дѣятельнѣйшее участіе в рѣшеніи обсуждаемых вопросов.

Он был моим закадычным другом и горячим поклонником моей общественной дѣятельности. Нужно ли говорить, что и я любил его всей душой и безмѣрно уважал. Ему же я обязан моим здоровьем и здоровьем моей семьи. Пользуясь дружескими отношеніями нашими я, иногда притворившись больным, просил его подежурить ночь возлѣ меня, имѣя в виду дать ему возможность хорошо поспать. Это был рѣдчайшій друг, не стѣснявшійся указывать мнѣ мои ошибки и недостатки. Он страшно дорожил моей репутацией. А так как у меня, как у всякаго общественнаго деятеля, было не мало врагов чернивших меня, то он вездѣ, в качествѣ врача бывавшій, нерѣдко слышал всякіе навѣты на меня. В таких случаях он тотчас мчался ко мнѣ с вопросом правда ли то, что он обо мнѣ слышал. Получив же мои основательныя опроверженія он восклицал: «Ну я же этим подлецам покажу!». Это был друг всегда готовый пожертвовать за меня своей жизнью. Это он доказал, между прочим, заслонив меня своей грудью, когда на одном революціонном митингѣ распропагандированные и озвѣрѣлые солдаты бросились на меня с цѣлью меня убить. Впрочем, это был человѣк не от міра сего, не задумывавшійся пожертвовать жизнью не только ради друга, но ради любого ближняго своего. И такого человѣка большевики нѣсколько раз арестовывали и как контрреволюционера вели на разстрѣл. И каждый раз только коллективное вмешательство толпы рабочих, глубоко его чтивших, спасало его от вѣрной гибели. Он состоял главным врачом Земско-Городской больницы, когда я под угрозой большевиков рѣшил скрыться. Я умолял Бориса Ильича бѣжать вмѣсте со мной, но он категорически от этого отказался, заявив мнѣ, что он ни за что не бросит сотни находящихся на его попеченіи больных. Впоследствіи он сумел заслужить уваженіе даже большевиков.

Он скончался 65 лѣт от роду в 1921 году от сыпного тифа. Большевистскія власти сдѣлали тогда всевозможное для его спасенія: выписали знаменитых профѣссоров, окружили замѣчательным уходом и даже запретили проѣзд до улицѣ гдѣ он лежал. Но переутомленное сердце сыпняка не выдержало.

Мнѣ разсказали обо всем этом бѣжавшіе оттуда очевидцы. Они разсказывали, что большевики устроили доктору Казасу необычайно пышные похороны, и что весь город с плачем провожал гроб его к мѣсту послѣдняго упокоенія.

Свѣтлая память о дорогом Борисѣ Ильиче сохранится в моем сердцѣ до самой моей смерти.

Впервые я был избран городским Головою в 1905-м году. Одновременно со мной баллотировавшійся Мамуна получил одинаковое со мной количество избирательных шаров. Благодаря этому только от губернатора зависѣло утвержденіе одного из нас.

Губернатором тогда был Новицкій, бывшій прокурор Окружного Суда... Но не дождавшись его решенія, я вынужден был спѣшно выѣхать за границу к тяжко больному отцу. Через недѣлю я получил в Вѣнѣ телеграмму моих единомышленников, извѣщавших, что губернатор остановил свой выбор на мнѣ. Оказалось, как я позже узнал, что многіе из симферопольских поклонников моей общественной дѣятельности настоятельно рекомендовали Новицкому предпочесть меня Мамунѣ.

Семён Эзрович Дуван

Это происходило, как я сказал выше, в 1905 году, когда вспыхнула первая революція и безпорядки охватили всю Россію. В частности в Евпаторіи подожгли и разграбили нашу паровую мельницу, как потом выяснилось, при благосклонном участіи исправника Михайли.

Он не только палец о палец не ударил для прекращения открытаго грабежа муки, но выстроив тут же против мельницы свой отряд городовых, преспокойно наблюдал пожар мельницы, воспользовавшись коим грабители буквально возами забирали находившіеся в большом запасѣ мѣшки с мукой, а кто не имѣл телѣги, уносил эти мѣшки на глазах полиціи просто на спинѣ.

Эта картина видимо так поразила одного гимназистика, что он тут же набросал карандашом горящую мельницу, стоявших против нея полицейских, и группу грабителей, тащивших на возах и на спинах муку.

Позже, по возвращеніи моем из-за границы, гимназистик этот преподнес мнѣ сделанный им с натуры набросок.

Такова была первая месть Михайли за привлеченіе мною его к отвѣтственности за клевету и осужденіе его. Не ограничившись этим, он в послѣдствіи отомстил мнѣ еще подлѣе, но об этом я разскажу дальше...

Вернувшись в началѣ іюня из своей поѣздки я застал в городѣ полный хаос. Не успѣл я водвориться в качествѣ городского Головы, как ко мнѣ в Управу нагрянула делегація полевых рабочих от нѣскольких сот их сотоварищей, расположившихся лагерем на городской привозной площади. Распропагандированные революціонными «товарищами» они отказывались идти на работу, а т.к. хлѣба уже созрѣли и необходимо было немедленно заняться их съемкой, то сельскіе хозяева тщетно пытались законтрактовать тунеядствующих рабочих. В отвѣт на обращеніе нанимателей они, лежа на брюхѣ, поднимали ногу с лапотью, на которой мѣлом было написано: 5 рублей в день. И это в то время, когда красная цѣна за уборку хлѣба была 50—60 копѣек за день, при чем разумѣется были многіе часы отдыха и обильная ѣда (мясные борщи, каша, дыни, арбузы и т. д.) за счет хозяина. Эти-то господа делегировали ко мнѣ своих товарищей с требованіем, чтобы Управа даром их кормила.

Я ответил делегатам, что сам сейчас отправлюсь к рабочим поговорить. Прибыв на площадь и взобравшись на камень, чтобы меня лучше слышали, я обратился к ним с рѣчью. Я энергично заявил им, что город не станет и не в состояніи кормить сотни лѣнтяев, что они обязаны немедленно отправляться на сбор хлѣбов, или покинуть город, что никаких угроз и безпорядков я не боюсь. Я напомнил им, что лица, поджегшіе и разграбившіе нашу мельницу, повредили только бѣднѣйшему населенію, вынужденному за отсутствіем дешевой муки переплачивать наживающимся на чужой счет спекулянтам. Я предложил им приступить не позже слѣдующаго дня к работѣ, или отправляться восвояси. В противном случаѣ, заявил я, губернатор пришлет отряд конных казаков, которые выдворят их силой. В заключеніе я обѣщал им, что на один день пришлю им продовольствіе. Если же они моему требованію не подчинятся, то пусть пеняют на себя. Тут какой-то местный портняжный подмастерье пытался возражать мнѣ от имени рабочих, но я сразу осадил его, сказав, что он ничего общаго с полевыми рабочими не имѣет, и слушать его я не желаю.

Присутствовавшій при этом исправник Михайли, ничего со своей стороны для возстановленія порядка не предпринимая, слушал мое обращеніе к рабочим и только иронически ухмылялся. Однако выступленіе мое увенчалось полным успѣхом.

Я на слѣдующій день, согласно своему обѣщанію, отправил рабочим продовольствіе, а еще на слѣдущій, они всѣ поголовно пошли на уборку хлѣба.

Завершив таким образом свой дебют на новом поприщѣ, я приступил к подготовкѣ перваго собранія Думы. Я рѣщил с перваго же ея засѣданія войти с цѣлым рядом серьезнѣйших предложеній.

Составив и отпечатав брошюрку с моими проэктами, я разослал ее гласным для предварительнаго ознакомленія. Брошюрка представляла собою краткій конспект мѣропріятій, клонящихся к развитію города как курорта, и улучшенію его благоустройства. Предполагалось осуществить их отчасти путем городского займа, главным же образом распродажей новых городских участков. Тут имѣлись ввиду покупка казеннаго участка, постройка театра, насажденіе новых скверов, устройство электрическаго освещенія и т. д. и т. д.

Проэкты мои, став общеизвестными, возбудили в городѣ много толков. Многіе сочувствовали, иныя относились к ним скептически, а противники мои рвали и метали, называя их пустыми бреднями. Особенно свирѣпствовал нѣкій присяжный повѣренный Тришкан²⁸. Это был совершенно особенный тип, не смотря на два университетских диплома (он окончил юридическій и математическій факультеты), умом далеко не блиставшій.

Он хотѣл добиться отрицательнаго рѣшенія Думы, заранѣе публично раскритиковав мои проэкты. С этой цѣлью он устроил большое собраніе в клубном залѣ, зазвав туда городских гласных и массу избирателей.

Взобравшись с моей брошюркой в руках на кафедру, он стал потрошить по косточкам каждое слово ея, не оставляя камня на камнѣ ни от одного предложенія. Однѣ из них он называл бредом сумашедшаго, другія совершенно безграмотными, третьи безчестными и клонящими город к банкротству и т. д. и т. д. А под конец своего выступленія так остервенѣй, что заорав не своим голосом, соскочил с кафедры и, разорвав брошюрку в клочья, бросил их на пол и стал топтать их и плеваться. Публика в огромном большинствѣ возмущалась поступком психопата, а один из остроумных гласных, татарин Аджи-Халиль, на всю залу воскликнул: «Улян! (ай да молодец)». Я думал он два факультета кончил, а оказывается не он их кончил, а факультеты его кончили.

Но изступленная выходка Тришкана ничего, конечно, в ходѣ событий не измѣнила и первое же засѣданіе Думы под моим предсѣдательством прошло блестяще.

Не смотря на оппозцію его друзей, всѣ предложения мои были приняты единогласно, и я получил самыя широкія полномочія на проведеніе в жизнь моих проэктов. Переполнившая зал публика встрѣтила аплодисментами как мое появленіе на предсѣдательском мѣстѣ, так и в особенности рѣшнія Думы, одобрившей мои предложенія. Важнѣйшее из них, как я уже упоминал, заключалось в пріобрѣтеніи казеннаго участка. Участок этот площадью в десять десятин находился между старым городом и дачным раіоном. Очень давно здѣсь было принадлежавшее казнѣ соленое озеро, и назвазваніе это — «казенное соляное озеро» так за ним и сохранилось. Озеро, находившееся у морского пляжа, давно высохло, и теперь мѣсто это представляло собою котловину для свалки мусора. Я проэктировал покупку этих десяти десятин с цѣлью, выровняв, разбив на участки и распродав их, построить на вырученныя деньги театр и насадить вокруг него большой сквер. Однако Главное Управленіе Земледѣлія и землеустройства, за которым числилась эта котловина, и в особенности мѣстный представитель его агроном Золотилов, продолжили упорно именовать ее соляным озером и сообразно этому высоко расцѣнивать. Об уступкѣ городу злополучнаго участка необходимо было ходатайствовать в С. Петербургѣ. Снабженный полномочіем Думы уплатить за него до сорока тысяч рублей я туда и помчался. Вот когда понадобилась энергія, изворотливость и настойчивость. За всю мою карьеру я так не потрудился, как в данном случаѣ. Эпопея эта настолько занимательна, что стоит подробно ее описать.

Заручившись как обычно рекомендаціей В.Ф. Трепова, я, прежде всего, направился к князю Васильчикову — главноуправляющему Землеустройства и земледѣлія. Приняв любезно, он согласился на уступку казеннаго участка за 40.000 и попросил меня передать о его рѣшеніи Директору Департамента Забѣлло. А этот послѣдній сразу обдал меня холодным душем, заявив, что Министр упустил из виду, что они не вправѣ совершать без санкціи Государственной Думы никакой продажи на сумму свыше 10.000 рублей.

Оказалось, что с моим ходатайством надлежало обратиться в Государственную Думу, что равносильно было полному провалу дѣла или безконечной проволочке его.

Огорошенный такою новостью, я однако не сдался и не теряя времени обратился к князю Васильчикову с просьбой о переоцѣнкѣ на мѣстѣ казеннаго участка, не стоющаго в сущности и нѣскольких тысяч рублей. Снова поддержав меня, министр создал особую комиссію, в которую кромѣ представителей его министерства вошли представители и других вѣдомств: министерства Внутренних Дѣл, Финансов и Государственнаго Контроля.

Весьма радушно приняв у себя названную комиссію и хорошо попотчивав, я полностью расположил ее к поддержкѣ моего ходатайства. Да это и не трудно было для лиц, убѣдившихся на мѣстѣ, что «казенное озеро» является просто напросто свалочной ямой. Но на бѣду мою представителем от министерства Земледѣлія был упомянутый выше агроном Золотилов. И когда всѣ согласились на оцѣнкѣ участка в 9.600 рублей, он остался при особом мнѣніи, настаивая на том, что участок дешѣвле чѣм за 40.000 отдавать нельзя. Дѣло перешло в Государственный Контроль, от котораго зависѣло окончательное рѣшеніе вопроса. Я снова полетал в С.-Петербург. Надо было найти дорогу к Государственному Контролеру. Тут уже произошли чудеса.

Рукопись 002

Государственным контролером был старик Шванебах²⁹. Мой пріятель тайный совѣтник Нейгард, гостившій у меня на дачѣ, знакомит меня с бароном Штемпелем, совершенным рамоли³⁰ и весьма древним старцем — закадычным другом Шванебаха. Нейгард увѣрил Штемпеля, что я сын того Дувана, с которым они постоянно играли в винт. Отец же мой никогда в жизни в Петербурге не был. Тѣм не менѣе вспомнив о нем, барон дал мнѣ рекомендательное письмо к Государственному Контролеру, посовѣтовав отправиться к нему запросто на дом. На слѣдующее утро я был уже у Шванебаха, который принял меня совсѣм по-дружески, оставаясь в халатѣ и попивая кофе.

Когда я раскрыл пред ним свой портфель с подробный описаніем намѣченных мною на новом участкѣ Новаго Города и раскрашеннаго на картоне предполагаемаго театра, сквера и т. д., Шванебах воскликнул: «Вот какой вы молодец! Евпатория должна гордиться таким городским Головою. Я утвержу постановленіе комиссіи Министерства Земледѣлія, как только оно ко мнѣ поступит, а тѣм временем я советую Вам побывать у Министра Финансов Коковцева³¹, чтобы и он не поставил препятствій вашему проэкту».

Недолго думая, я отправился к Директору Департамента Земледѣлія Забѣлло и пользуясь уже обеспеченным сочувствіем упросил его не посылать протокола комиссіи Государственному Контролеру оффиціальным путем, а довѣрить мне для передачи в канцелярію государственнаго контроля, находившагося на той же площади, гдѣ и министерство земледѣлія. Таким путем через полчаса протокол бал передан мною куда слѣдует. А на слѣдующее утро я снова у Шванебаха с вопросом, утвердил ли он уже наш протокол. Старик смѣется: «Да что Вы, голубчик, вѣдь пройдет не меньше двух недѣль, пока дѣло поступит в мою канцелярію». «Да оно уже там, — отвечаю я, — благоволите, Ваше Высокопревосходительство, запросить канцелярію». Шванебах, полагая очевидно, что я рехнулся, снисходительно соглашается протелефонировать в канцелярію. Ему отвѣчают, что я лично принес вчера бумаги из Министерства Земледѣлія. Изумленный до крайности, он затребовал дѣло и тут же при мнѣ надписал на протоколѣ комиссіи: «Утверждаю. Государств. Контролер Шванебах».

Теперь надо было по совету Шванебаха, не откладывая, побывать у Коковцева, Я опять к В.Ф. Трепову за рекомендацией, а тот рекомендует мнѣ до визита к министру побывать предварительно у Директора Департамента Министерства Финансов. На мое счастіе, таковым оказался нѣкій Никитин, бывшій раньше предсѣдателем Таврической Губернской Земской Управы в Симферополѣ, и находившійся тогда в дружбѣ с моим отцом.

Никитин любезно приняв меня, и узнав о цѣли моего визита, вдруг заявляет, что его доклад министру по нашему дѣлу уже заготовлен в смыслѣ отказа в удовлетвореніи моего ходатайства, о чей он собирается завтра доложить министру.

Развернув и тут свои проэкты, напомнив ему о былой дружбѣ с моим отцом, и воззвав к его патріотизму как крымцу, я взмолился, чтобы он измѣнил свой доклад в благопріятном нам направленіи. Он, недолго думая, достает из ящика готовый доклад, при мнѣ перечеркивает его красным карандашом и обѣщает послѣ моего визита к министру представить ему новый доклад, составленный в желаемом для меня смыслѣ.

Спустя два дня, испросив аудіенцію, я отправляюсь к Коковцеву.

Мнѣ приходилось еще только гласным бывать по разным дѣлам у старых министров: у министра Внутр. Дѣл Сипягина, у министра Путей Сообщенія князя Хилкова и у самаго могущественнаго тогда графа Витте. Но тогда все было спокойно и не было революціоннаго настроенія, какое царило при посѣщѣніи мною Коковцева.

Он слушал вначалѣ с иронической улыбкой мое описаніе природных богатств Евпаторіи и чудесных исцѣленій от грязевых, морских и песочных ванн, а когда я закончил доклад, он замѣтил: «Не слишком ли Вы перехваливаете Вашу Евпаторію?».

Тут, вспомнив, что родная сестра его, по мужу Г-жа Яцына, прожила одно лѣто у меня на дачѣ, гдѣ песочныя ванны оказали изумительное дѣйствіе на ея дѣтей, почти исправив им горбы — я ответил ему: «Но вѣдь Аделаида Николаевна навѣрно разсказала Вам, как у меня на дачѣ поправились ея дѣти. — «Ах, так они жили у Вас? Как-же, как-же я помню, что дѣти ея тогда вернулись совершенно неузнаваемы».

С этого момента настроеніе его сразу измѣнилось в мою пользу. А через нѣсколько дней, выслушав благопріятный доклад Никитина, он тотчас его утвѣрдил.

Преодолѣв таким образом всѣ препятствия, я с тріумфом был встрѣчен на торжественном засѣданіи нашей Думы, гдѣ рѣшено было немедленно приступить к продажѣ согласно моему плану разбитых на восьми десятинах новых участков, на двух десятинах начать постройку театра и насажденіе сквера, а в знак признательности за мои труды, будущій театр, сквер и главную улицу Новаго города назвать моим именем. По моему же предложенію Дума, выслушав какое огромное содѣйетвіе оказал мнѣ В.Ф. Трепов, постановила выразить ему благодарность города и уполномочила меня об этой ему толѣграфировать. А на мою телеграмму я получил от Вл. Федоровича слѣдущій ответ: «Успѣхом этого дѣла город обязан исключительно Вашей изумительной энергіи и настойчивости. Мнѣ же было только легко и пріятно Вам помогать. Трепов».

В результатѣ от продажи пріобретенных за 8.600 рублей участков в городскую кассу поступило чистых четыреста тысяч рублей, кромѣ отчисленных на постройку театра и сквера 250-ти тысяч. Не теряя времѣни, я занялся вопросом о театрѣ. Я устроил нѣчто вродѣ маленькаго конкурса для выработки наилучшаго проэкта его. В конкурсѣ этом приняли участіе наш мѣстный весьма даровитый архитектор П.Я. Сеферов, ученик Московской Художественной Школы, талантливый строитель Петербургскаго Царско-Сельскаго вокзала инженер И.М. Минаш и наш городской архитектор А.Л. Генрих. Затѣм, по моему порученію, три архитектора, взаимно раскритиковав друг друга, составили один общій проэкт. Не ограничившись этим, я отправился с двумя нашими архитекторами Сеферовым и Генрихом в Одессу и Кіев для осмотра на мѣстѣ тамошних театров. Причем Одѣсскій³² считался тогда наилучшим во всей Россіи, как по архитектурѣ, так и по внутреннему устройству, а Кіевскій Новый Соловцовскій театр³³ отличался своими техническими усовершенствованіями. Вернувшись из нашей поѣздки, мы приступили к постройкѣ Евпаторійскаго театра. П.А. Сеферов завѣдывал архитектурной и художественной частью его, а А.Л. Генрих взял на себя все внутреннее устройство театральнаго зала, прилегающих к нему фойэ и разных служб, и сцены с уборными для артистов и всѣх закулисных приспособленій.

Так родился у нас великолѣпный по архитектурѣ и по внутреннему устройству Дувановскій театр на тысячу мѣст³⁴. Ложи и всѣ мѣста в залѣ, вплоть до галерки, были так хорошо разсчитаны, что из любого угла было отлично видно и слышно все происходящее на сценѣ. А огромная сцена, всѣ закулисныя приспособленія и уборныя для артистов были верхом совершенства.

Такіе корифеи русской сцены как Савина, Давыдов, Цесевич, Смирнов и другіе восхищались и прямо наслаждались всѣми этими нигдѣ им не встѣчавшимися удобствами.

На торжество открытія театра по моему приглашенію съехались Городскіе Головы всего Крыма, губернатор, губернскій предводитель дворянства и другіе гости. Всѣм, в том числѣ и гастролерам Московскаго опернаго театра, был предложен роскошный завтрак. Для открытія, первым спектаклем была поставлена «Жизнь за Царя», исполненная знаменитыми московскими артистами во главѣ с басом Цесевичем, тенором Смирновым и Кузнецовым, голоса коих особенно выдѣлялись при великолѣпном резонансѣ театра. Общим восторгам и шумным оваціям по моему адресу не было конца. А городская Дума послѣ этого рѣшила увѣковѣчить открытіе театра постановкой в фойэ большой мраморной доски, на которой золотыми буквами было выгравировано мое имя, как главного виновника постройки его, и имена двух архитекторов строителей: П.Я. Сеферова и А.Л. Генриха. Затѣм, в маѣ месяцѣ, для постановки драмы мною была приглашена вся группа С-Петербургскаго Александровскаго театра во главе с Маріей Гавриловной Савиной³⁵, В.Н. Давыдовым, К.А. Варламовым, Н.И. Ходотовым и другими. Они оставались у нас цѣлый мѣсяц, в теченіе коего были съыграны и неоднократно повторяемы лучшія пьесы их репертуара. Я размѣстил их на моей виллѣ «Кармен» вблизи театра и чествовал великролѣпным завтраком на дачѣ «Мечта»³⁶. Причем меню состояло исключительно из крымских блюд: шашлыков, чебуреков, халвы и т. д. Большой обжора — дядя Костя (Варламов)³⁷ уплел один чуть не цѣлаго барашка. Затѣм спустившись в сад, под балалайку Ходотова — Савина и Давыдов проплясали «русскую». С тѣх пор между Маріей Гавриловной и мною установились чисто дружескія отношенія. Я возил ее между прочим к себѣ в имѣніе Дувановку, гдѣ она страшно восхищалась цвѣтущей степью и в особенности нарождавшимися тогда каракульскими ягнятами. Увидѣв их, она с чисто дѣтским восторгом воскликнула: «Ах, какая прелесть живые каракули, а я как раз думала себѣ сшить каракулевое пальто...». Пріѣхав нѣсколько позже в Петербург, я преподнес ей пальто из наших каракулей...

Театр наш настолько прославился на весь Крым, что на гастроли знаменитых артистов люди спеціально приіѣзжали из разных городов. А в путеводителѣ по Крыму Г. Москвича (сохранившемуся у меня и понынѣ), было в 1912-м году напечатано слѣдующее: «Прежде чѣм перейти к описанію Евпаторіи необходимо сказать нѣсколько слов о новой части города, или вѣрнѣе, Новом Городѣ, возникшем с американской быстротой, благодаря прозорливости, энергіи и настойчивости Городского Головы С. Дувана. Город этот — миніатюрная копія благоустроенных европейских городов, сказочно вырос на запущенном пустырѣ между «Старѣющим» городом и дачами. В разгарѣ земельной горячки Г. Дуван отправился в Петербург и буквально за безцѣнок — около 10.000 рублей — пріобрѣл для города пустырь неумѣстно втесавшійся и обезцѣнивавшій городскія земли. Пустырь этот был быстро разбит на участки и... свыше 400.000 рублей были наградой городу за талантливый ход его Головы. Тому-же г. Дувану город обязан постройкой изящного зданія театра, который высится среди прекрасных новых зданій созданного по американски города. И какой провинціей кажется теперь старая Евпаторія сравнительно с новой. Тот же С. Дуван выстроил на свой счет красивѣйшее зданіе библіотеки в ознаменованіе реформы Императора Александра II — 19-го февраля, пожертвовав на это 20.000 рублей»...

Тут я сдѣлаю маленькое отступленіе, разсказав кое что о «умном» докторѣ Антоновѣ, о котором я уже упоминал. Он при обсужденіи в Думѣ моего предложенія о постройкѣ театра на загородном участкѣ заявил, что это безуміе и что никто туда в театр не пойдет, ибо там могут напасть разбойники и что никто на новых участках строиться не станет. А сам один из первых пріобрѣл участок вблизи театра³⁸, построил дом, в коем и поселился. И еще маленькій эпизод из его нелѣпых выступленій.

Как «городовой», т. е. полицейскій врач, он получал казенное жалованіе всего в 300 рублей в мѣсяц. Я же на одном из первых засѣданій Думы, желая ему помочь, провел вопрос о зачисленіи его вторым городским санитарным врачом на жалованіи в 1000 рублей в месяц. Это не помѣшало ему, однако, постоянно будировать, подчеркивая, что как городовой врач, он от Управы не зависит. И вот однажды я получаю от него написанное на оффиціальном бланкѣ городского врача слѣдующее предложеніе: «Осматривая городскія купальни, я обнаружил в них человѣческіе экскременты, ввиду чего прошу Городского Голову сдѣлать соотвѣтствующее распоряженіе об их очисткѣ. Городовой врач Антонов».

В отвѣт на это, я написал ему на бланкѣ Городского Головы нижеслѣдующее:

«Городовой врач Антонов сообщил мнѣ об обнаруженіи им в городских купальнях нечистот. Предлагаю санитарному врачу Антонову немедленно принять мѣры к их удаленію. Гор. Голова Дуван».

Ошеломленный таким оборотом дѣла, он помчался к моему другу Директору Гимназіи Самко подѣлиться с ним своими впечатлѣніями от полученнаго предписанія. «Вы подумайте, какой умный этот Дуван», говорит он. — А Вы зачѣм продолжаете глупить, — отвечает ему Самко, если знаете, что он умнѣе Вас...

15.9.51, от отца, из Monte Carlo,
получено в B. Aires
V. Duvan.

Примечания

1. В 1897 году, когда С. Дуван впервые состоял гласным городской думы, число жителей достигло 17 915 чел.

2. В начале XX в. греческая община в Евпатории начитывала более 500 человек. Греки внесли заметный вклад в развитие хозяйства и культуры города. Достаточно вспомнить художников Г.Х. Боядчиева (1861—1944) и Н.П. Химоны (1865—1929), строителя А. Пасхалиди (?—1915) и др. Среди друзей и единомышленников С. Дувана было немало греков. Не случайно его наградили в 1912 г. серебряным крестом Греческого королевского ордена Святого Спасителя за содействие в строительстве греческой Свято-Ильинской церкви в Евпатории.

3. Граф Николай Андреевич Мамуна (1844—1916) — городской голова Евпатории (1886—1906). Его предки были возведены в графское достоинство ещё будучи гражданами Венецианской республики; в 1805 г. перешли на русскую службу.

4. В «Справочной книге о городе Евпатории» В.Г. Пьянкова за 1897 г. отмечается: «За время пребывания евпаторийским Городским Головой графа Н.А. Мамуны город значительно преобразился: из полуазиатского сделался европейским; много строится домов с архитектурными украшениями; несколько главных улиц замощены; три новых городских пристани устроено; открыт новый базар в конце Александровской улицы». При Н.А. Мамуне в 1893 г. вводится должность городского архитектора; в середине 1890-х гг. составляется первый план застройки Евпатории; строятся здания мужской (1896) и женской (1902) гимназий, возводится Свято-Николаевский собор (1899), реставрируется Ханская мечеть (1896) и т. д.

5. Николай Алексеевич Головкинский (1834—1897) — главный гидрогеолог Таврической земской управы; по его предложению создали первую в России артезианскую скважину в Саках.

6. Владимир Фёдорович Трепов (1863—1918) — русский государственный деятель, Таврический губернатор (1902—1905).

7. Идея строительства нового здания тюрьмы в Евпатории принадлежала крымскому губернатору М.П. Лазареву. В 1900 г. городская дума приняла предложение губернатора. Здание было построено на пересечении улиц Вокзальной (ныне Д. Ульянова) и Вольной. В 1931 г. реконструировано под трикотажную фабрику. Фабрика была взорвана немцами при отступлении из города в 1944 г.

8. Шкара — решётка для приготовления рыбы и название рыбы, приготовленной на решётке.

9. Городской сквер у моря (ныне сквер им. Д. Караева, до революции — городской бульвар) был создан по проекту архитектора А.Л. Генриха по инициативе городской управы. Работы по его созданию велись в течение 3-х лет и были завершены к концу 1897 г. В дальнейшем его благоустройство продолжилось при участии С. Дувана в бытность его Городским Головой.

10. Такое мнение характерно для многих отечественных и зарубежных публицистов. Большинство еврейских погромов прошли в России в 1903—1905 гг. Союз Русского народа был создан в конце ноября 1905 г, и к организации и проведению погромов в указанный период отношения не имел.

11. Мелитополь находится за пределами Крыма, входил в Таврическую губернию.

12. Причина того, что в Евпатории не было еврейских погромов кроется, прежде всего, в сложившейся на протяжении десятилетий атмосфере толерантности в межнациональных отношениях в городе.

13. Автор ошибся. Русско-японская война закончилась 26 августа 1905 г.

14. Евгений Николаевич Волков (1864—1933) — русский государственный деятель, Таврический губернатор (1905—1906), генерал-лейтенант (1913).

15. К.А. Антонов (?—1918) — городской врач. Неоднократно избирался гласным городской думы. Убит во время «красного десанта» в Евпатории революционно настроенными моряками из Севастополя 15—18.01.1918 г.

16. Николай Платонович Карабаческий (1851—1925) — выдающийся российский адвокат, известный участием в самых сложных и резонансных судебных процессах.

17. Влас Михайлович Дорошевич (1864—1920) — известный российский фельетонист, обличитель провинциальных нравов и критик провинциальных властей.

18. Расстрелян в Кронштадте в 1918 г.

19. Пётр Михайлович Лазарев (1850—1919) — российский государственный деятель, Таврический губернатор (1889—1901). Способствовал развитию торговли, промышленности, строительству водопровода; при нём появилось железнодорожное сообщение между Джанкоем, Феодосией и Керчью, в Керчи построен металлургический завод.

20. Василий Васильевич Новицкий (?—1911) — Таврический губернатор (1905—1911). Граф Пётр Николаевич Апраксин (1876—1962) — русский государственный и политический деятель, Таврический губернатор (1911—1913). Николай Николаевич Лавриновский (1875—1930) — российский государственный и политический деятель, Таврический губернатор (1913—1914). Николай Антонинович Княжевич (1871—1950) — был назначен Таврическим губернатором (1914—1917), сделал немало полезного для Крыма. На фронте отличился, командуя 2-й бригадой 8-й кавалерийской дивизии на Висле под Аннополем, за что был награждён Золотым оружием.

21. Развод войск.

22. Пти — маленький, гран — большой (с французского).

23. Павел Николаевич Мосальский-Кошуро(а) (1860—1918) — российский государственный деятель, Таврический Вице-губернатор (?—1913), Харьковский Вице-губернатор (1913—1916), жёстко подавил восстание в Казахстане; одни писали о нём как о «символе реакции, самодурства и жестокости», другие отмечали энергичность, строгость, любовь к порядку; рабочие видели в нём своего спасителя.

24. Непримиримый противник С. Дувана и его начинаний — Председатель Земской Управы Порфирий Алексеевич Бендебери в 1909 г. организовал бойкот части гласных обсуждения отдельного доклада С. Дувана о перспективных планах развития Евпатории, в результате в городе началась Кампани по дискредитации С. Дувана перед выборами Городского Головы в 1910 г.

25. Б.И. Казас (1861—1922) — врач, доктор медицины, общественный деятель, незаурядный талантливый человек. С 1897 г. постоянно жил в Евпатории. Работал заведующим земской больницы и, одновременно, старшим врачом Мойнакской грязелечебницы. Исключительно высокие качества Б. Казаса как гуманиста и врача, обладавшего универсальными знаниями в областях теоретической и практической медицины, сделали его одним из наиболее известных и любимых людей в Евпатории. Неоднократно избирался гласным Городской Думы. Почётный председатель Евпаторийской научно-медицинской ассоциации и многих других научных и общественных организаций. Умер во время борьбы с эпидемией тифа в Евпатории 26 июня 1922 г. (у С. Дувана ошибочно указан 1921 г.).

26. Юзовка (ныне Донецк) в описываемый период — посёлок с численностью около 35 тыс. чел. Автор ошибочно помещает её рядом с Харьковом, до которого около 300 км.

27. Осип Ильич Фельдман (1863—1912) — российский гипнотизёр, пионер отечественной психотерапии, прототип персонажа пьесы Л.Н. Толстого «Плоды просвещения» Гросмана.

28. Ю.Ю. Тришкан (1862—1925) — юрист. Родился в Евпатории. Эмигрировал в 1920 г. в Болгарию. Б.С. Ельяшевич считал его крупным общественным деятелем Евпатории, пользовавшимся всеобщим уважением в городе.

29. Пётр Христанович Шванебах (1848—1908) — крупный чиновник и государственный деятель Российской империи, Государственный контролёр России (1906—1907).

30. Расслабленный, немощный, впавший в слабоумие человек.

31. Граф Владимир Николаевич Коковцо(е)в (1853—1943) — Министр финансов (1904—1905, 1906—1914) председатель Совета министров Российской империи (1911—1914).

32. Здание построено в 1887 г. архитекторами Фельнером и Гельмером в стиле нового венского барокко, известно уникальной акустикой. Ныне в здесь работает Одесский национальный академический театр оперы и балета.

33. Здание сооружено в 1898 г. на Николаевской площади архитекторами Е.П. Брадтманом и Г.П. Шлейфером для театра «Товарищество драматических артистов» Николая Соловцова. Зал театра оформлен в стиле рококо. Сейчас здесь находится Национальный академический драматический театр имени И. Франко.

34. Вместимость евпаторийского театра к моменту его ввода в эксплуатацию в 1910 г. составляла 630 мест.

35. М.Г. Савина (1854—1915) — ведущая актриса Александринского театра, председатель Русского театрального общества.

36. Петербургские актёры были не единственными постояльцами дувановских виллы «Кармен» и дачи «Мечта». В разное время здесь гостили многие видные представители отечественной интеллигенции, военные, общественные деятели. Самым значительным было посещение дачи «Мечта» Императором Николаем II 16 мая 1916 г. В 1915 г. С. Дуван назначен заведующим «Приморским» санаторием, превращённым в госпиталь Императрицы Александры Фёдоровны для русских воинов. Многих офицеров, лечившихся здесь, С. Дуван принимал на своей вилле. Так, один из участников белого движения, царский генерал И.И. Беляев в своих воспоминаниях писал: «Пребывание наше в Крыму было сказкой. Дуван, подаривший эту санаторию Императрице [здесь ошибка — санаторий Приморский никогда принадлежал петербургскому художнику Н.Д. Лосеву], делал всё возможное, чтобы развлечь и успокоить своих гостей. После спектаклей мы ездили к нему в именье...».

37. Константин Александрович Варламов (1848—1915) — заслуженный артист Императорских театров. Его именем были названы папиросы «Дядя Костя».

38. Участок приобретён не самим К. Антоновым, а его супругой — П.К. Антоновой, дочерью французского консула К. Мартена. На участке по проекту городского архитектора А. Генриха возведён двухэтажный особняк. Сейчас в нём расположен евпаторийский психоневрологический диспансер (ул. Гоголя, 18).