в) Ремесло и торговля

Ремесло и торговля были, естественно, известны крымским татарам и в эпоху преимущественно кочевого уклада в их истории. Ремесленники сопровождали племена во время их сезонных миграций, но более всего мастеров собиралось в местах базаров, как постоянных, в городах, так и довольно часто возникавших среди голой степи (Якобсон, 1964. С. 139). Конечно, гораздо более удобным для поставок сырья, производства и сбыта продукции был оседлый быт в городах, и ремесленники с XII в. стали оставаться для постоянной жизни в больших и малых селениях полуострова, а позже и в ханской столице. Что касается торговцев, их было также достаточно и близ рядовых кочевий, и, в особенности, вблизи постоянного пребывания двора, на крупных скрещениях сухопутных торговых путей и в приморских городах. Обе эти отрасли экономики после полного оседания пришлых племён на крымской земле достигли куда более высокого развития, став фундаментом для многосословного уклада.

Впрочем, последний процесс скорее — заслуга города, а не ремесленников или торговцев, поскольку город старше горожан в собственном понимании этого слова. Возникнув на скрещении торговых и миграционных путей, он становится местом концентрации мастеров, группирующихся по профессиям. Эти группы, находящиеся ещё вне символического сословного порядка, именно здесь приобретают форму цехов, а сословия складываются позднее. Причём этот процесс шёл почти исключительно в городских границах, так как и родовая знать то ли перебирается в города, то ли устанавливает прочные и постоянные связи между родовыми имениями и административно-политическими и культурными центрами ханства.

Свою цеховую организацию ремесленники, скорее всего, заимствовали у местного населения — греков, в свою очередь принёсших ее со старой родины — из Византии¹. Однако не следует полагать, как это иногда принято, что бывшим кочевникам пришлось абсолютно всё, что касается ремесла и обмена товаров, перенимать у более или менее культурно развитого крымского населения. При этом упускается из виду существование в Золотой Орде не только устойчивого земледельческого уклада, но и городского ремесла, и торговли. Эти отрасли были призваны обслуживать в первую очередь село и город, где ёмкость рынка была гораздо большей, чем в кочевых ордах (экономика которых была почти полностью натуральной, самообеспечивающейся и самодостаточной). По крайней мере, не стоит забывать, что в степном государстве, считавшемся до недавнего времени если не полностью, то преимущественно кочевым, насчитано уже около 100 городов, примерно столько же, сколько их было в ту эпоху в полудеревенской Западной Европе (Кульпин, 1998. С. 53—54).

Точных статистических сведений о крымскотатарской торговле в XV—XVI вв. имеется немного. Однако даже тех данных, что удалось обнаружить, вполне достаточно, чтобы усомниться в правоте всеобщего мнения насчёт абсолютно преобладающей роли в этой отрасли итальянских колонистов. Так, в 1490 г. в Кефе побывало 75 судов. Из них только 8 было греческих, 7 итальянских и одно, кажется, русское. Все остальные были мусульманскими, частью турецкими, частью крымскотатарскими. Ещё более интересен анализ этнической принадлежности использовавших эти суда купцов. Из общего числа (157 человек) 14 были греками, 4 итальянцами, 3 евреями, 2 армянами, один молдаванином и один русским, а остальные 130 — мусульманами Крыма и Турции. О том же говорят складочные порты, откуда грузы прибыли на этих судах в Крым: основная масса их шла из Стамбула, Бурсы, и портов Анатолии от Босфора до Трапезунда, но в основном из Синопа, с которым у крымских татар издавна были особо тесные связи (Inalcik, 1994. P. 129—130).

В торговой отрасли татар Крыма той поры наблюдается довольно общее явление: наряду с заимствованием местных традиций идёт перенос на новую почву и золотоордынской патриархальной, и средиземноморской культуры (Федоров-Давыдов, 1973. С. 167—168). Это касается как роста городов (здесь сказался пришедший временно в упадок принцип традиционного городского централизма Золотой Орды), так и доли ремесленно-торгового населения в них. Во всяком случае уже к XV — началу XVI в. можно говорить о значительном развитии крымского ремесла (Сыроечковский, 1960. С. 17).

Свой отпечаток на коммерцию и ремесло не могло не накладывать многовековое существование Великого шёлкового пути. Крым был не только перевалочным пунктом и важной станцией на этой грандиозной торговой магистрали. Начинаясь в различных портовых (и не только портовых) городах Средиземноморского региона и Восточной Европы, тонкие ручейки товаров именно здесь сливались в мощный товаропоток, устремлявшийся далее, в восточном направлении. Именно в Крыму формировались караваны, снабженные охраной, обозами с припасами, необходимыми для путешествующих в течение немалого времени (путь в Китай занимал в среднем 284 дня) преимущественно по пустынным местностям (Карпов, 2000. С. 220). Этим снабжением купцы занимались не в исходных точках своего путешествия, где-то в Италии или Испании, а на последнем рубеже цивилизованного мира, и конкретно в Солхате, специализировавшемся на обеспечении таких поездок самыми серьезными вещами. Здесь, за традиционно умеренную плату приобретались прочные повозки, выносливые лошади и продукты длительного хранения, о качестве которых можно было не беспокоиться — оно было крымским.

Экономическое сотрудничество крымцев с итальянскими колонистами оборвалось из-за частичного и вынужденного (не по татарской вине) выезда последних на старую родину. Тем не менее наследие их профессионального опыта, прежде всего в торговле, мореходстве, ремесле, после этого даже умножилось. Лишённое сразу целых отраслей, ранее обслуживавшихся преимущественно итальянцами, народное хозяйство в первое время разладилось, захромал сбыт, стало не хватать привозных товаров, сырья, продуктов и орудий производства. И татары были просто вынуждены срочно овладевать профессиями, в которых ранее были заняты весьма немногие из них. Наведывавшиеся изредка в Восточный Крым из Италии старые компаньоны, друзья и соседи с удивлением отмечали, что после краткого упадка дела пошли не хуже, чем раньше. Эти впечатления отложились в переписке и мемуарах, позже отысканных итальянскими историками. Они сообщают, например: «Уход итальянцев ещё более втянул [крымских] татар в не совсем традиционную для них экономику. Это стимулировало их по всем видам сельского хозяйства. К тому же природное плодородие крымской земли содействовало тому, что год от году росла самостоятельная экономика отдельных хозяйств. Постепенно татары занялись и совершенно самостоятельной коммерцией, целиком основанной на сбыте собственной продукции» (Canale, 1855. Vol. II. P. 205). Естественно, новые виды деятельности, приносившие сравнительно высокие и, главное, стабильные средства к существованию, не могли не притягивать и тех, кто раньше был совершенно чужд этим отраслям. Кочевники оседали на земле, ремесленники и розничные торговцы селились в городах, многие уходили в море на торговых судах, разводили сады, осваивали лов речной и морской рыбы.

Тогда-то, как писали итальянцы, и проявилась в полной мере любовь татар к труду; «оказалось, что переход к мирной жизни им нравится куда больше (apparanda loro quali beni si derivassero da una paciftca vita), чем былые занятия». Особенно быстро стало при этом развиваться мореходство, очевидно, как отрасль, без которой уже совершенно невозможно было обойтись. Более того, торговля в крымских городах стала расти темпами, каких никогда не было при венецианцах и генуэзцах, посылавших по крупным сёлам своих разъездных агентов. Правда, по ряду причин (периодический дефицит звонкой монеты, традиции натуральной экономики сельского хозяйственных регионов и пр.) торговля эта пока была преимущественно меновой. В такт с этими переменами происходила примечательная метаморфоза и во внешности крымских татар: отмечали, что на глазах меняется их физический облик, характер и даже костюм (Canale, 1855. Vol. II. P. 205—206).

Основные пункты торговли Черноморского побережья в XV в. По: Мыц, 2009

Не могли новые времена не коснуться и ремесленных отраслей города. Организация торговцев и ремесленников в товарищества или цехи (эснаф) были традиционными для мусульманского города уже в классический период истории исламской цивилизации. Поэтому вместе с Кораном в Крым проникли основанные на шариате типовые цеховые уставы (селеф-намэ), организовывающие на профессиональной основе труд городских мастеров и купечества, включая самое мелкое производство². Причин такого объединения было две. Первая и основная: совместное производство уменьшало затраты на приобретение оборудования, помещений и инструментов, а оптовые закупки сырья и материалов снижали их цену.

Вторая причина была скорее социального плана. У нас нет достаточно систематизированных данных относительно того, что все крымские ремесленники и торговцы подвергались так называемому «феодальному засилью» со стороны административной элиты, отдельных баев или мурз. Но, тем не менее, добиваться своих прав, основанных на строгом выполнении городской общиной положений шариата о правах городских кустарей или купцов в случае их нарушения, было легче коллективно. А именно объединившись в цехи, сильные взаимовыручкой, личными связями и чувством единой команды своих сочленов. Поэтому цехи напоминали не столько профсоюз индустриальной эпохи (хотя здесь и там задачи решались весьма схожие), сколько духовно-нравственное братство суфийского типа³, построенное на семейной иерархии, хоть и весьма жёсткой, хочется сказать «домостроевской», но всё-таки семейной.

Средневековые цехи можно было разделить на два основных типа. В строгом смысле термина цеховой организацией можно считать только первый из них, а именно Ширкет эбдон («товарищество по занятиям»), то есть по профессиональному признаку. Впрочем, объединения такого типа считались законными и в том случае, если в них входили ремесленники разных профессий (Законоведение, 1850. С. 233). Такое многопрофильное объединение мастеров было необходимым в сложном, комплексном производстве (например, в седельных мастерских работали шорники, кузнецы и резчики по дереву). Второй тип именовался Ширкет уль-энон (букв.: «товарищество по однородным вложениям»), и представлял собою скорее не цех, а торговую кампанию. В неё могли объединяться несколько владельцев капитала или партий однородного товара для совместных торговых или финансовых операций.

Подлинного расцвета городские цехи достигли, как говорилось выше, в XVII в. когда был отмечен не прекращавшийся уже в дальнейшем процесс социального и политического подъёма ремесленной и торговой прослоек городского населения Крыма. Но и гораздо ранее цехи пользовались правом на собственные знамёна-санджаки, а уста-баши — на почётный посох таяк, который символизировал немалую их власть. Предпринимавшиеся в XV—XVI вв. отдельные попытки ограничить свободную деятельность цехов были неудачны и не могли препятствовать развитию творческих, духовных сил народа, выражавшемуся, в частности, в высоком мастерстве ремесленников. Не имея возможности достичь количественных показателей европейских мануфактур, крымские ремесленники достигали высшего совершенства в качестве продукции из металла и кожи, шерсти и дерева, так что многие из изделий почитались настоящими произведениями искусства. Впрочем, немалой была и масса товара. Так, крымские ножи — «пичаки», славившие ся по всему Востоку, закупались и Москвой; партии этого товара достигали 400 000 штук (Бахрушин, 1936. С. 41).

Ножи и кинжалы Крыма ценились прежде всего за отличную закалку и элегантную форму клинков. Но не менее привлекала любителей и отделка: мастер-пичакчи любовно украшал рукоятки своих изделий инкрустацией из моржовой кости и рога, а клинки — золотой и серебряной насечкой. Такие изделия находили сбыт и в Европе, более всего во Франции, отчего в Стамбуле было даже налажено производство подделок, на которые ставились бахчисарайские и карасубазарские клейма, после чего цена их резко поднималась. Столь же высоко ценились в Турции крымские луки и стрелы (Inalcik, 1994. P. 131). Северные соседи ввозили виды крымских изделий, производство которых они сами наладить не могли. Причем по причине отсутствия не столько сырья, сколько умения. Так, скот и, соответственно, кожа имелись и в Московии, но там с нетерпением ждали прибытия крымских купцов, чтобы купить «обросшие» транспортными расходами, но высококачественные башмаки или прекрасные крымские сёдла.

Здесь нужно понять, что крымские товары не были для московитов абсолютной необходимостью. Что касается, к примеру, кожаной обуви, то большинство русских если и видело её вообще, то на ногах более или менее зажиточных соотечественников, а само обходилось лыковыми лаптями. Да и среди обутых в кожу большинство выбирало башмаки по своему карману, а не по качеству. Но уж если состояние позволяло сделать выбор, то он был однозначным. Также, как в наше время при сравнении, скажем, отечественной и итальянской автомашин, пусть даже одного объёма двигателя.

Любопытно, что и здесь находились фальсификаторы, пытавшиеся подделать крымские товары. Не менее забавно, что православная церковь на самом высоком уровне боролась с крымским импортом по своим, уже идеологическим причинам. Московские историки признают, что, тем не менее, в XIV—XV вв. в столицу крупными партиями ввозились «башмаки-ичетыги, наволочки крымские, камки крымские и гирейские, кушаки гирейские с разными шелками, тафьи крымские — те самые тафьи «проклятого и безбожного Махмета», против которых так вооружался Стоглавый собор. В Москве ценили крымские сёдла, выделке которых, как сказано, иногда подражали московские седельники» (История Москвы / Ред. С.В. Бахрушин и др. Т. I. Период феодализма XII—XVIII вв. М., 1952. С. 171).

Чехол для пистолетов Девлет-Гирея III. Журнал Къасевет, 2010, № 37

Бахчисарайскими оружейниками изготавливались и различные виды огнестрельного оружия. Особенно славились карабины; один бахчисарайский карабин стоил от 15 до 200 пиастров — для сравнения скажем, что цена хорошего коня была 30 пиастров (Хартахай, 1866. С. 170). Этого вида оружия только на вывоз производилось от 2000 до 2 500 стволов в год (Никольский, 1924. С. 22). Естественно, большой спрос на них был и внутри ханства. Крымские ремесленники полностью удовлетворяли и потребности в боеприпасах: в XVIII в. только в Кефе работало несколько пороховых заводов (барут хане); шел порох и за рубеж. Селитрой многочисленные эти заводы обеспечивались также своей: её варили в Карасубазаре.

В XV — начале XVII вв. был велик вывоз ковров, дубленых шкур, кожи, тканей. Более всего кож выделывалось в Гёзлёве и Карасубазаре, хотя ввиду дешевизны сырья и его изобилия кожевенные мастерские имелись не только во всех городах, но и во многих сёлах. Здесь выделывался товар разных сортов: сафьяны, юфти и шагрени, притом в богатом выборе оттенков. В источниках, касающихся вывоза продуктов скотоводства и ремесла через Кефе, Перекоп и Арабат упоминаются такие статьи, как сафьян, шерсть в тюках, сырые кожи, овчина и готовые шубы из неё, знаменитые серые и чёрные крымские смушки. При этом за рубеж уходили и шкурки двух первых сортов (панаир-хаджи) и третьего, качеством похуже (Лашков, 1897, № 4. С. 33—34).

Множество кож потреблялось местными, крымскими ремесленными мастерскими: из них шили упомянутые башмаки, «восточные» туфли, парадные подушки и т. п. Здесь, кстати, существовало строгое различение между сафьянниками-сарачлар, которые шили любые кожаные изделия, кроме обуви, и башмачниками (араста), также не имевшими права выходить за рамки своего ассортимента. Как дома, так и за рубежом самыми известными из кожевенных товаров были, конечно, крымские сёдла. Они отличались легкостью, удобством и красотой отделки; их вывозили в огромном количестве, даже с Кавказа приезжали за ними купцы, так как черкесы платили за настоящее крымское седло буквально любые деньги (Хартахай, 1866. С. 170).

В Средние века не только на Востоке, но и в Европе была широко распространена медная посуда. Крымские бакырджылар (мастера-медники) и калайджылар (лудильщики) достигали высокого совершенства в её изготовлении, хотя инструменты и технологии при этом использовались самые простые и доступные. Кумганы и джезве, изготовление в Бахчисарае и Карасубазаре, Кефе и Гёзлёве имели отличительную особенность, придававшую этим изделиям особую прочность и долговечность: задний шов такого сосуда (неизбежный при сворачивании заготовки из прочеканенного медного листа) делался здесь не простым, прямолинейным, а зубчатым. Причём прямоугольные или косоугольные эти зубцы входили друг в друга в точности так же, как это происходит в изобретённой несколькими веками позже застёжке-молнии. Лишь после такого, практически беспросветного соединения, шов пропаивался латунью. Поскольку эти два металла имеют разные цвета, то знатоки в поисках настоящей крымской джезве обычно терли боковую поверхность сосуда под ручкой — и на темно-красном фоне глазам открывалась изящная ярко-жёлтая змейка этой средневековой «молнии».

Старинная гончарная традиция не прерывалась в Крыму не веками — тысячелетиями. Посуду из обожжённой глины с крымскими клеймами археологи издавна обнаруживали в самых различных регионах, расположенных к югу, западу, востоку, и особенно к северу от полуострова (туда более всего отправлялось товаров в керамической таре). Но только при татарах производство товарной керамики развилось настолько, что посуда пошла на экспорт в чистом виде. То есть не как тара для мёда или вина, а в качестве самостоятельного товара. Большие и малые кувшины для вина, толстостенные бочкообразные горшки для солений, глазурованные блюда и тарелки, производство которых было развито более всего на восточном побережье (но не только там), вывозились в Румелию, Молдавию, Приазовье и на Кавказ. Спроса на эти прекрасные изделия определялся уже тем, что они были произведены в Крыму, чья керамика «выгодно отличалась соединением латинских, византийских, ориентальных и местных традиций» (Еманов, 1995. С. 135).

Весьма многочисленным был и цех мастеров-строителей различных специальностей. В техническом и творческом плане их искусство имело два основных источника. При оживлённом обмене зодчими, строившими здания духовной и гражданской архитектуры в различных странах Востока, естественно, крымские мастера постоянно были в курсе последних достижений строительной техники. С другой стороны, питаясь животворными соками общемусульманской архитектурной идеи, активно усваивая высшие её достижения (уже упоминалось, что в Крыму работал великий мастер мусульманского Возрождения, знаменитый Хаджи Синан), крымское зодчество не утрачивало местных черт и приёмов, пришедших в него из глубокой древности, из дотатарского прошлого. В частности, это было заметно в стилевом решении такого известного памятника, как дюрбе Ахмед-бея (XIV в.) на территории святилища Кырк-Азизлер в Эски-Юрте (Бахчисарай).

Здесь упомянуты лишь некоторые из многочисленных крымских цехов. Эти средневековые производственно-социальные организации со временем менялись мало.

Некоторое давление местных беев на права и свободы городского населения лишь временно и весьма незначительно могло тормозить развитие производственных и рыночных отношений. Но, повторяю, производительные и творческие силы развивались совершенно свободно. И не столько слабые и редкие попытки это давление оказать, сколько стремление вообще не допускать их, имело значение в жизни крымского Средневековья. Именно оно порождало и усиливало те консервативные в основе тенденции средневековой сплочённости горожан, что поддерживали корпоративный дух ремесленного населения, — это была защитная реакция города.

Старинный крымский топор. Коллекция Одун-базар-капусы

Но вместе с тем города не могли существовать в условиях замкнутости. Она постоянно и повсеместно взламывалась регулярными поездками горожан по территории Крыма и других стран, многообразными и многочисленными контактами с людьми разных профессий, состояний, а зачастую и культур. Внешне (для глаза европейского путешественника или купца), находясь в состоянии длительного застоя, крымскотатарские производственные силы неуклонно росли, накапливались чтобы в обновившихся условиях социальной и экономической свободы Нового времени стать двигателем всестороннего развития нации. Залогом этой потенции были с давних пор плоды творческой деятельности ремесленников Крыма.

В среде ремесленников издавна существовали собственные этические нормы. Они входили даже в официальное напутствие ученику при посвящении его в мастера, которое звучало так: «Не запирай никогда своих дверей [перед бедными], не открывай дверей ближнего своего (то есть будь честен. — В.В.) и работай столько, сколько это необходимо для твоей жизни»⁴. Как отмечает современный исследователь, последнее правило имело не только этический смысл: сдерживая рост количества продукции, оно повышало её качество, а это само по себе окупалось сторицею, вселяя в мастера гордость за своё искусство, любовь к делу, к труду как таковому (Николаенко, 1995. С. 16). Что, в конечном счёте, улучшало тот общий психологически комфортный настрой, о котором говорилось выше.

Но упомянутое ограничение всё же обязательным не было, в какой мере его придерживаться — зависело по большей части от самого ремесленника. Вообще мастера обладали поразительной для того периода свободой выбора во всём, что касалось количества и ассортимента товара. Ведь они не просто сидели и работали, ничего не видя дольше собственного носа, как это было правилом в средневековых ремесленных кварталах Западной Европы или Московии. Крымский мастер рассчитывал потребительские конъюнктуры, оценивал возможности и сегодняшнего и, что важнее, завтрашнего рынка. Ведь работал он не на заказчика, а на рынок. Это крайне примечательное явление, оно позволяет прийти к новым выводам и в социальном плане. Проблема требует специального исследования, но уже сейчас некоторые западные эксперты склонны относить такие производственные отношения к капиталистическим, хотя и в лоне старого общества.

Об этом, к примеру, говорит датский историк развития материального производства Р. Бробю-Йохансен и продолжает: «Это была, что ни говори, уже денежная экономика, а она вела за собой и новые социальные отношения. Она взрывала законы Средневековья, хоть и не все сразу, а поодиночке. Это был как бы замедленный взрыв. Для мастеров настала пора ловить свой шанс. Старая, сама собой разумеющаяся фатальная покорность своей участи сменилась производственным планированием и предприимчивостью. А в тех областях и странах, где человек не хотел учиться думать и работать на рынок, то есть торговать, сам становился товаром — его труд покупали как и тысячу, и десять тысяч лет тому назад» (Broby-Johansen, 1953. S. 120—121). Последнее — уже не о Крыме.

Образование Турецкой империи нанесло удар европейской торговле с Востоком в целом. Но в Крыму оно никак не уменьшило внешнеэкономического значения таких торговых центров, как Кефе или Солхат. И то, что позднее усилился более молодой торговый город Карасубазар, ставший складочным пунктом для вывозных товаров, положения изменить не могло. Временное ослабление торговли городов Восточного Крыма послегенуэзского периода вскоре сменилось подъёмом на новой, крымскотатарской основе. Ввоз теперь состоял не только из предметов роскоши и искусства, а и новых, прогрессивных средств производства, в частности, инструментов и видов сырья, способных интенсифицировать его.

Другое дело, что довольно широкие слои крымского коренного населения оставались почти полностью за пределами общенациональной экономики, ведя замкнутое натуральное хозяйство (это касается как степного, так и горного крестьянства) или же удовлетворяясь пассивной ролью покупателей, в лучшем случае поставщиков сырья (имеются в виду беи и мурзы, чье хозяйство также функционировало по почти замкнутому циклу самопотребления). Зато развивалась весьма налаженная уже в XV в. транзитная торговля ближневосточными, по большей части турецкими товарами (кумач, бязь, полотенца, салфетки, пояса и др.), отправлявшимися на север и запад, в основном польским и литовским татарам (Смирнов, 1889. С. 156).

В ту же эпоху, но не позднее 1530 г., нормальные отношения между Крымом, Оттоманской Портой и Московским государством содействовали процветанию турецко-русской торговли, в которой транзитные товаропотоки шли исключительно через Крымское ханство. Магистральных путей здесь было два: Чернигов—Киев—Аккерман—Килия и Курск—Белгород—Черкасы—Кефе (вариант — Азов). С конца XV в. московские купцы при посредничестве Менгли-Гирея получили привилегию на прямую торговлю с Портой, после чего они стали привозить товары не только в Аккерман, Кефе и Азов⁵, но и морским путём далее, в Бурсу или Килию. В частности, эти и иные турецкие и крымские города были главными рынками сбыта сибирских соболей до начала резкого роста интереса к русскому меху в Западной Европе, относящегося к XVI в. (Inalcik, 1994. P. 132).

Примечания

1. Имеются в виду первичные, как правило, устные и часто менявшиеся цеховые традиции, ещё не приобретшие форму жёстко фиксированных статутов, имевших силу в более чем одном городе и обязательных к исполнению. Наивысшего своего развития, то есть структурно и организационно законченного, более не менявшие вида цехи достигли лишь к XVII—XVIII столетиям.

2. В уставе цеха определялись: размер заработной платы, качественные нормативы продукции, правила поведения работников мастерских данного цеха, а в случае нарушения этих предписаний — виды наказания вплоть до закрытия мастерской (ёлсус) и даже лишения виновных права проживать в городе. В селеф-намэ оговаривалось даже время открытия и закрытия мастерских, а также предельные количества выпускаемой продукции. Здесь же были перечислены права главного мастера цеха уста-баши и двух его помощников — по административной части (игит-баши) и секретаря-курьера (чауш).

3. Пока ещё недостаточно выяснено значение суфийских общин города для его ремесленников. Но если учесть, что «по мере того, как росли дервишские организации, они становились всё более и более грозной силой», то, на наш взгляд, вполне логично предположение но том, что постоянная связь с пользовавшимися всеобщим уважением и влиянием «дервишами облегчала ремесленнику борьбу с крупными предпринимателями и купечеством и, таким образом, представляла известные экономические выгоды» (Бертельс, 2001. С. 515).

4. Между прочим, это древнее правило (точнее, начальная часть его, касающаяся дверей), дошло в почти неизменном виде до наших дней. Оно обратилось в пословицу, которая так же и звучит: «Не стучись в чужую дверь, а то и в твою постучатся» (Какма ельни къапусыны, какарлар къапунгы).

5. Это древнее селение в устье Дона основанное, предположительно, тавро-скифами, позднее стало греческим. Затем посёлок был преобразован крымскими татарами в укреплённый город, называвшийся Азак. В XIII—XV вв. ханы позволили здесь селиться и торговать венецианцам, затем генуэзцам, которые называли город-колонию Таной. Во второй половине XV в., в ходе турецкой экспансии в Северном Причерноморье, в Азаке был помещён турецкий гарнизон численностью в 3000 чел. Но лишь в 1475 г. город был выведен турками из-под власти Крыма, после чего он приобрёл важное экономическое значение для Турции как транзитный и складочный порт, центр рыболовной отрасли региона. В последующие годы Азов был превращён в довольно мощную крепость.