Эпилог

Под самый занавес Молодинской эпопеи произошли еще два события, как бы поставившие итог этому тяжелому и полному тревог году. В конце августа Девлет-Гирей прислал Ивану Грозному своего гонца Шигая (Шах-Али) с грамотами от себя и своих сыновей Мухаммед-Гирея и Адыл-Гирея. В своем послании хан, пытаясь сохранить лицо после сокрушительного поражения, писал русскому царю, что он де всего лишь хотел при личной встрече получить наконец ответ — даст Иван ему, крымскому «царю», Астрахань или же нет. «Хотенье мое было: с тобою на въстрече став, — писал крымский "царь" московскому, — слова не оставив, переговорити... И ныне по прежнему нашему слову, меж нами добро и дружба быв, Казань и Асторохань дашь, — другу твоему друг буду, а недругу твоему недруг буду; от детей и до внучат межь нами в любви, быв роту и шерть учинив, нам поверишь». В том, что под Москвой произошло многодневное кровопролитное сражение, хан обвинял самого Ивана, который де уклонился от встречи и послал воспрепятствовать благим намерениям крымского «царя» своего воеводу Воротынского. В итоге некоторые горячие татарские богатыри, видя, что за ними идет московское войско, «серца своего не уняв, на серцо свое надеяся», вступили с ними в бой. Обещая Ивану свою дружбу и союз в обмен на Астрахань и Казань, Девлет-Гирей угрожал, что если де Иван откажется, то тогда ему не останется иного выхода, как «с недругом твоим, с королем (видимо, хан еще не знал того, о чем был осведомлен Иван, о смерти Сигизмунда II. — П.В.), в дружбе быв, и зиму, и лето на тобя учну ходити..., однолично мы о тех городех до смерти своей тягатися нам того у вас», потому как если два этих мусульманских юрта «...не возмем, — и нам то грешно: в книгах у нас так написано: для веры однолично голову свою положим»¹.

Однако попытки хана приуменьшить размеры поражения, представить окончившееся для него сокрушительным разгромом многодневное побоище лишь незначительной схваткой, никак не влиявшей на расстановку сил, сложившуюся после московского пожара 1571 г., не имели успеха. Ханский гонец встретил в Москве весьма холодный прием. «До указу» его держали в Боровске, а затем 4 сентября Иван принял его в подмосковном селе Лучинском «на крестьянском дворе», причем Иван даже не спросил, как это было принято дипломатическим протоколом, о здоровье «брата своего» крымского «царя», а привезенные грамоты велел передать дьяку А. Щелкалову. Хан, очевидно, понимал, что его прежние требования будут отклонены в Москве. Поэтому он дал Шигаю инструкции пойти в случае необходимости на уступки — у московского государя де земли много, так почему бы Ивану не дать ему всего лишь два города, тем более что он, Девлет-Гирей, сделал даже больше, чем его прадед Мухаммед-Гирей 50 лет тому назад («яз де деда своего и прадеда ныне делал лутчи»)? В конце концов, если уж Иван не желает отдавать оба города, то хотя бы пусть одну Астрахань вернет, «...для того, что ему (Девлет-Гирею. — П.В.) соромно от брата своего от турского, что он с царем и великим князем воюетца, а ни Казани, ни Астрахани не возьмет и ничего не учинит...»²

Иван проигнорировал новые татарские предложения, демонстрируя тем самым, что теперь, после Молодей, ситуация радикально переменилась и теперь не крымский хан, а он будет диктовать условия нового соглашения между Москвой и Бахчисараем. И его правоту явочным порядком поспешили подтвердить Большие ногаи. Дин-Ахмед-бий, убедившись в том, что Девлет-Гирею не удалось одолеть Ивана и что последний отнюдь не склонен идти на какие-либо уступки, поспешил отложиться от неудачливого крымского «царя» и начал искать милости московского государя, тем более донские казаки при поддержке московских ратных людей совершили успешный набег на ногайский город Сарайчик и пограбили ногайские улусы. Хан же отказался помочь ногаям в их беде³.

Да и сам крымский «царь» понимал, что ему сейчас не до организации нового нашествия на Русь. Его запросы были лишь попыткой сохранить лицо, но на большее у него сил уже не оставалось. Примечательно, что в 1573 и 1574 гг. на южной границе было относительно спокойно. Нет, конечно, татары не отказались полностью от попыток разжиться ясырем, однако предпринимавшиеся отдельными мурзами набеги не шли ни в какое сравнение с походами самого хана в 1571 и 1572 гг.

Конечно, в Москве на всякий случай держали порох сухим, и в 1573 г. в ожидании нового большого похода крымского «царя» с началом весны, как обычно, расписали воевод по украинным городам, а 15 апреля на «берег» были отпущены «большие» воеводы князь М.И. Воротынский и М.Я. Морозов с 5 полками. Одновременно были посланы наказы украинным воеводам о том, как им надлежало действовать в случае, если неприятель большими силами предпримет попытку вторжения в русские земли⁴. Однако татары ни весной, ни летом так и не появились, воеводы разместничались, и Иван устроил чистку командного состава береговой рати, отозвав в Москву «больших» воевод и переменив большую часть остальных⁵. Лишь в сентябре небольшая татарская рать во главе с «царевичами» подошла к рязанским землям «...и з берегу за ними ходили бояре и воеводы князь Семен Данилович Пронской с товарищи. А ходили до Ведери-реки за Михайловым городом и тотар не дошли и пошли опять по своим местом. А было дело наперед тово украинным воеводам князю Данилу Ондреевичю Нохтеву Суздальскому с иными украинными воеводами»⁶.

Как видно из разрядной записи, набег татар был отражен силами одних только украинных воевод, выступивший же им на помощь князь С.Д. Пронский, 1-й воевода большого полка «берегового» разряда «с товарищи» (этот факт свидетельствует, что в Москве к известию о появлении татар отнеслись более чем серьезно) неприятеля не застал. На всякий случай в Москве была составлена роспись воевод и полков «как береженье учинить на осень до зимы для приходу на государеву украину крымским большим воинским людям»⁷.

Весной следующего года Иван сам выступил в Серпухов со своим полком, а затем вдоль «берега» были развернуты основные силы «берегового» разряда, причем в его состав вошел наряд и «обоз» (надо понимать, что из Коломны был доставлен на «берег» гуляй-город, отлично зарекомендовавший себя в кампанию 1572 г.). Судя по масштабу весенних 1574 г. военных приготовлений, в Москве ожидали большого похода Девлет-Гирея. В всяком случае, литовские «шпеги» доносили оршанскому старосте Ф. Кмите о том, что 3 татарских «царевича» с «великим войском» в начале весны встали на «Овечьих Лужах», готовясь к походу на Москву, и, ожидая их нападения, Иван Грозный был вынужден развернуть вдоль Оки большое войско⁸.

Однако ни весной, ни летом 1574 г. «прямого дела» между русскими и татарами не случилось. Девлет-Гирей, лишившись союзников и убедившись в том, что ни со стороны Порты, ни стороны Речи Посполитой (вступившей после смерти Сигизмунда II в пору «бескоролевья») какого-либо содействия ожидать не стоит и к тому же перестали поступать «поминки» как из Речи Посполитой, так из Москвы, пришел к выводу о том, что дальнейшая открытая конфронтация с Иваном Грозным не имеет смысла. Еще осенью 1573 г. он отпустил из Крыма засидевшееся там посольство А.Ф. Нагого, а затем в Москву прибыли крымские гонцы. На приеме, устроенном по случаю прибытия ханских посланцев 30 января 1574 г. «на стану под Москвой», татарским дипломатам пришлось выслушать гневную речь Ивана. В ней он подчеркнул, что хан не проявил никакого желания действительно «учинить правду по прежним обычаям», несмотря на то, что он, Иван, неоднократно демонстрировал свою добрую волю и шел на самые разнообразные уступки. Теперь же, продолжал царь, никаких уступок не будет, поскольку «наши люди крымского побили» и хан может оставить надежды на уступки каких-либо мусульманских юртов. Тогда-то Иван, кстати, и произнес свои знаменитые слова о четырех татарских саблях, что будут сечь Русскую землю, если он, русский царь, уступит хану Казань и Астрахань⁹.

Надо полагать, что выход «царевичей» с ратью весной 1574 г. из Крыма преследовал своей целью оказать давление на Ивана Грозного и сделать речи татарских посланников более весомыми. Однако этого не случилось, и поход «царевичей» был отменен. Но военные приготовления Москвы не оказались напрасными. Поздней осенью того же года несколько крымских и ногайских мурз попытались совершить набег, однако тульский воевода князь Б.В. Серебряный, возглавлявший, согласно росписи, большой полк «украинного» разряду, «с товарищи», разгромил их «в Печерниковых Дубровах». И снова, если судить по разрядным записям, татары атаковали русскую «украйну» небольшими силами, во всяком случае, князь Серебряный обошелся силами только своего полка, да и то неполного¹⁰. По существу, этот неудавшийся набег поставил точку в «необъявленной» войне.

В последующие годы в Москве по традиции продолжали каждую весну разворачивать на границе значительные силы (особенно осенью 1575 и весной—летом 1576 гг.) и совершенствовали систему защиты южной границы от татарских набегов. Дальнейшей регламентации подверглась сторожевая и станичная службы¹¹, окончательно установилась практика создания «украинного» разряда, ставшего передовой линией обороны Русской земли от татарской агрессии. Изменилась в лучшую сторону и внешнеполитическая ситуация. Все это не могло не привести к тому, что в 1575 г. татарских набегов вообще не было отмечено, а в 1576 г. хан, хотя и выступил из Крыма, тем не менее так и не решился перейти к активным действиям. Как отмечал А.В. Виноградов, «...изменившиеся внешнеполитические обстоятельства требовали от крымцев максимальной осторожности. Хан не пошел на возобновление дипломатических отношений, но вместе с тем дал понять, что он не стремится к дальнейшему ухудшению отношений с Москвой. Отметим также, что среди прочих обстоятельств, побудивших хана отказаться от продолжения конфронтации с Москвой, можно назвать и возросшую активность запорожских Козаков, на нападения которых хан жаловался новоизбранному королю Речи Посполитой Стефану Баторию осенью 1576 г.»¹².

Последовавшая в июне 1577 г. смерть Девлет-Гирея и обострившаяся в этой связи внутриполитическая борьба в Крыму привела к тому, что хотя наследник Девлет-Гирея Мухаммед-Гирей II и продолжал настаивать на передаче Крыму Астрахани, но ни он, ни его брат Ислам-Гирей II, правивший после него, не пытались предпринимать крупномасштабных военных экспедиций против Москвы. Более того, вскоре в Крым отправилось новое русское посольство. Период долгой конфронтации между Москвой и Бахчисараем подошел к концу.

Изменение ситуации на южной границе и существеннее ослабление угрозы со стороны Крыма, равно как и начавшееся в Речи Посполитой бескоролевье позволили Ивану Грозному вернуться к решению Ливонской проблемы. Еще 11 августа 1572 г. царь отписал грозное послание шведскому королю, в котором напомнил, что раз король не прислал к нему в Новгород к Троицыну дню свое посольство, то грядущей зимой, раз уж королю «земли своей и людей» не жаль, он увидит, как Иван и его люди «учнут у него миру просить». И действительно, поздней осенью «...тово же году государь царь и великий князь ходил в вотчину свою в Великий Новгород, а из Новагорода Великово пошол зимою для своево дела и земсково на ливонские немцы, а взяли тем походом город Пайду». И хотя Иван не стал развивать дальше первоначальный успех из-за рано наступившей весны, этот поход стал прологом к знаменитому Ливонскому походу 1577 г.¹³

И в завершение всей этой истории несколько слов о судьбе главных героев центрального события долгого противостояния Девлет-Гирея и Ивана Грозного — кампании 1572 г. — воевод и ратников «берегового» разряда и «украинных» городов, одолевших в смертельной схватке сильного и опасного врага. По приезду в Москву Иван Грозный чествовал своих воевод и «воинников», разбивших Девлет-Гирея. Так, на наш взгляд, можно трактовать сообщение московского летописца о том, что «как государь пришел к Москве, и бояр и воевод князя Михаила Ивановича Воротынскова с таварыщи по достоянию почтил»¹⁴. К этому времени, надо полагать, дьяки и подьячие «походного шатра» Воротынского закончили работу над составлением «послужных списков» детей боярских и отправили их в Разрядный приказ. В этих списках была отмечена вся служба конкретного сына боярского во время кампании — кто «государю служил, бился явственно», кто «убил мужика» и каким оружием, кто «поимал языка», был ранен и т. д. На основании этих списков, как отмечал О.А. Курбатов, служилые люди могли рассчитывать на награды, прежде всего на прибавку к земельному и денежному окладу¹⁵. Об этих списках и писал Г. Штаден, когда сообщал, что по итогам кампании «...всем русским князьям и боярам, получившим пули, порубленным или израненным врагом на теле спереди, имения были увеличены или улучшены; тем же, кто был поражен сзади, имения сокращали и надолго суждено им было оставаться в опале...»¹⁶.

Тогда же, во 2-й половине августа 1572 г., была распущена по домам на отдых большая часть «береговой» рати и составлена новая, на три полка, роспись воевод на «берегу»: «А после царевичева приходу были воеводы по полком: в большом полку был князь Ондрей Хованской, Иван Морозов да из Донкова князь Юрьи Курлятев. В передовом полку князь Ондрей Палецкой. В сторожевом полку князь Михайло Лыков да Василей Колычов»¹⁷. Фактически, кампания была завершена — татарам было нанесено такое поражение, что ожидать их нового нападения в завершающемся году не стоило, да и мелкие отряды тоже вряд ли попытались бы «пошарпать» русскую «украйну» в поисках добычи.

По-разному сложилась судьба воевод, возглавлявших русское войско в эти жаркие летние дни. Князь М.И. Воротынский поначалу был щедро пожалован Иваном Грозным. Царь не только полностью снял с него опалу, но и сделал его фактически главой Боярской думы. Как писал Р.Г. Скрынников, «выше него в Думе "сидел" один князь И.Ф. Мстиславский. Но этот последний признал себя виновником сожжения Москвы, из-за чего лишился всякой популярности и авторитета в стране...». Более того, в конце 1572 г. Иван пожаловал Воротынскому часть его вотчин (Перемышль), отобранных ранее. В апреле 1573 г. Воротынский снова был назначен командующим «береговым» разрядом, возглавив большой полк, который встал в Серпухове¹⁸. Казалось, худшие времена для князя миновали. Однако на самом пике славы над Воротынским внезапно снова сгустились тучи. Как сообщает разрядная книга, как только в Разрядном приказе был составлен «береговой» разряд на весну—лето 1573 г., как 1-й воевода сторожевого полка князь В.Ю. Булгаков-Голицын «...бил челом государю царю и великому князю Ивану Васильевичю всеа Русии... на боярина и воеводу на князь Михаила Ивановича Воротынсково. И на той службе Голицын с Воротынским месничался и списков дворян и детей боярских за князь Михаилом Воротынским не имал, а сказал, что ему, князь Василью, на той службе князь Михайла Воротынсково меньши быть невмесно...»¹⁹.

Требование Голицына дать ему «щот и суд» внешне выглядело абсурдным. Ведь по давнему приговору 1550 г. 1-й воевода большого полка был безусловно выше 1-го воеводы сторожевого полка²⁰. Послужной список Голицына и его статус (боярином он стал только в 1576/1577 г.) также не давали ему шансов на успех в этом деле, равно как и родовитость — Голицыны очевидного преимущества в «чести» перед Воротынскими не имели. Неожиданно Иван Васильевич удовлетворил челобитье князя: «И государь царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии боярина своего и воеводу князь Василья Юрьевича Голицына пожаловал, велел послать к нему невмесную грамоту, что ему князю Василью Голицыну со князь Михаилом Воротынским быть без мест в сем розряде». Текст самой грамоты гласил: «От царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии на Коломну боярину нашему и воеводе князю Василью Юрьевичю Голицыну. Писал ты к нам и велел нам бить челом на боярина на князь Михаила Воротынского, что тебе его меньши быть невмесно. И мы тебе пожаловали, велели быть со князь Михаилом Воротынским без мест, и ты б на нашей службе без мест был и списки б дворян и детей боярских взял, и вестовщиков бы есте на вести по городом посылали обышных людей детей боярских, и делом бы есте нашим промышляли неоплошно. А как вам береговая служба минетца и будет тебе до князь Михаила Воротынсково дело в отечестве, и мы тебя пожалуем, велим тебе на Воротынского суд дать и велим вас в вашем отечестве счести. Писано на Москве лета 7081-го году, июля в 11 день»²¹.

Вне всякого сомнения, челобитная Голицына появилась не на пустом месте. Видимо, в конце зимы — начале весны 1573 г. Иван Грозный по неизвестным причинам утратил доверие к Воротынскому. Охлаждение царя к своему лучшему полководцу к моменту составления «берегового» разряда стало настолько очевидным, что В.Ю. Голицын решил воспользоваться этим обстоятельством. Правда, ему пришлось ждать почти три месяца, пока Иван не вынес свое решение удовлетворить его челобитную. О том, что происходило в течение этих месяцев, можно только догадываться. Ясен только исход — согласно лаконичному свидетельству разрядной книги, «...тово же году положил государь опалу свою» на Воротынского, «взял» его «з берегу» и «казнил смертию»²².

Тогда же опале подверглись два других воеводы «берегового» разряда 1573 г. — князь Н.И. Одоевский, вместе с Воротынским сражавшийся летом 1572 г. при Молодях, и престарелый воевода М.Я. Морозов, причем последний даже не успел прибыть на место службы, как был арестован. Все они также были казнены²³. Казнен также был и 2-й воевода сторожевого полка В.И. Умного-Колычев. Правда, случилось это позднее, вероятно, летом 1575 г., и связана его смерть, судя по всему, была с падением царского фаворита окольничего В.Д. Тулупова и восхождением новой «звезды» в окружении Ивана Грозного — Бориса Годунова²⁴.

Не обошел стороной гнев Ивана и другого героя Молодинской битвы — воеводу Д.И. Хворостинина. Осенью 1573 г. была составлена роспись войска, которое должно было отправиться походом на бунтовавшую «казанскую черемису, луговую и нагорную». Однако еще до того, как рать выступила на подавление мятежа, «государь тогды опалу свою положил на князь Дмитрея да на князь Федора Хворастининых на обеих, и велел им быть к себе». Опала, правда, длилась недолго — уже весной следующего года Дмитрий Хворостинин получил назначение 2-м воеводой сторожевого полка, что встал на «берегу», в Коломне²⁵. Но это назначение, если так можно выразиться, стало для воеводы традиционным практически до конца 1570-х гг. Пока Хворостинин был в опричнине, он мог не опасаться местничества со стороны более родовитых воевод, но как только опричнина была отменена, на успешной карьере князя был поставлен крест. Ни несомненный талант военачальника, ни храбрость и энергичность — ничто не могло переломить традицию, и Хворостинину приходилось довольствоваться второстепенными командными постами что на берегу, что в Ливонии²⁶.

Единственный раз, когда он получил самостоятельное командование, в кампанию 1578 г., и то воеводе пришлось вернуться в Москву. Посылая в Ливонию новое войско, Иван назначил Хворостинина 1-м воеводой сторожевого полка. Однако 2-й воевода полка, князь М.В. Тюфякин, «списков не взял за ним, за князем Дмитреем, что ему с ним быти невмесно меньши князя Дмитрея. И писано ко князю Михаилу, чтоб он был по новой росписи в болшом полку в третьих, а князю Дмитрею велено ехати к Москве». Бог миловал воеводу — после его отъезда оставшиеся воеводы рати разместничались, и в итоге осадившее ливонский город Кесь (Венден) русское войско так и не смогло овладеть им. Атакованное соединенным польско-шведским войском, оно потерпело сокрушительное поражение. Среди взятых в плен воевод оказался и брат Дмитрия Хворостинина Петр, карьера которого после памятной битвы 1572 г. складывалась довольно успешно для молодого и относительно неродовитого воеводы²⁷. Домой Петр Хворостинин вернулся, по всей видимости, уже после завершения Ливонской войны. Его старший брат под занавес Ливонской войны сумел несколько раз отличиться и в условиях, когда командный корпус русского войска понес большие потери, начал постепенно продвигаться «наверх». В начале 1582 г. он наконец-то после долгого перерыва был назначен 1-м воеводой передового полка рати, ходившей походом против шведов «в Свиску землю, за Неву-реку». В «деле» со шведами под деревней Лялицы передовой полк отличился, «немецких людей побил и многих языков поимал», за что среди прочих воевод рати Д.И. Хворостинин получил наградной золотой²⁸. С этого момента карьера заслуженного воеводы начала постепенно идти в гору, и при Федоре Иоанновиче, как уже было отмечено ранее, Д.И. Хворостинин считался одним из опытнейших русских полководцев.

Его бывший начальник по передовому полку, князь А.П. Хованский, сумел избежать царского гнева и в последующие годы был и полковым воеводой, и наместником, пока не умер в 1577/1578 г., будучи воеводой в Кукеносе²⁹.

Два брата Шереметева, Иван Меньшой и Федор, тоже благополучно миновали политические бури начала 1570-х гг., и это при том, что Федор Шереметев не самым лучшим образом показал себя в кампании 1572 г., а в ходе следствия 1574 г. бежавшие из Крыма русские пленники показали на них, что братья изменяли Ивану Грозному и переписывались с Девлет-Гиреем³⁰. Иван Грозный лишь пригрозил братьям опалой («...а што на Шереметевых гнев держати, ино ведь есть его (Ивана Большого Шереметева, укрывшегося от царского гнева в монастыре. — П.В.) братья в миру, и мне есть над кем опала своя положити»). Почему же гроза миновала? Возможно, это было вызвано тем, что Шереметевы находились в очень хороших отношениях с дьяками братьями Щелкаловыми, видными государственными деятелями, возвышение которых пришлось на конец царствования Ивана Грозного³¹. Иван Меньшой Шереметев был убит зимой 1577 г. под Ревелем, а его брат снова «отличился» под Кесью-Венденом осенью 1578 г., бежав с поля боя так же, как и в 1572 г.³² Трусость, проявленная окольничим (видимо, Федор Шереметев характером пошел не в своих старших братьев), тем не менее и на этот раз сошла ему с рук³³. Но от судьбы не уйдешь. «Стратагему» с бегством он попытался повторить и годом позже, когда крепость Сокол, одним из воевод которой он был, была осаждена войском короля Речи Посполитой Стефана Батория. Не дожидаясь, пока неприятель возьмет Сокол штурмом, Шереметев попытался бежать с небольшим отрядом верных ему людей, или, попросту говоря, дезертировал. Однако далеко ему уйти не удалось. Как сообщал польский историк Р. Гейденштейн, по дороге на Псков «встретился с воеводой Брацлавским Иваном Збаражским, с этой стороны наблюдавшим за неприятелем и попался живым в руки неприятелей вместе с бывшими с ним всадниками»³⁴.

Но воевода родился, судя по всему, под счастливой звездой. И на этот раз ему все сошло с рук. Вернувшись из плена, он не только не перестал быть членом Боярской думы, где он пребывал с осени 1576 г., но и получил назначение наместником в Кострому и благополучно пережил Ивана Грозного³⁵.

Иначе проявил себя князь И.П. Шуйский. После Молодей начинается его быстрое восхождение наверх русской военной пирамиды. В походе на Пайду он — 1-й воевода сторожевого полка, а затем наместничал в Пскове³⁶. В 1576/1577 г. он получил чин боярина³⁷. К тому времени он, видимо, находился в милости у Ивана Грозного — во всяком случае, в разряде «похода государя царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии и сына ево государева царевича князя Ивана Ивановича Московских на свое дело и на земское» от апреля 1576 г. на «берег» Шуйский значится «з государем», да и впоследствии он был возле Ивана, занимая хорошие воеводские должности³⁸. О прочном положении Ивана Шуйского в армейской иерархии и при дворе свидетельствует тот факт, что в 1579 г. с ним попытался безуспешно местничать князь В.Ю. Голицын, одолевший шестью годами раньше Воротынского³⁹.

Но не этим прославился И.П. Шуйский. Занимая в течение нескольких лет пост псковского наместника, он сумел прекрасно подготовить город к обороне и отстоял город от армии Стефана Батория, который осаждал Псков с конца августа 1581 г. по февраль 1582 г. Героическая оборона псковского гарнизона, руководимого И.П. Шуйским, сорвала планы польского короля успешно завершить войну с Россией и ускорила завершение затянувшегося чрез всякой меры конфликта. Славная оборона Пскова стала высшей точкой его военной карьеры.

Осталось сказать несколько слов о судьбе последнего из тех десяти воевод, что водили полки на татар жарким летом 1572 г., — о князе Андрее Васильевиче Репнине. После Моло-динской кампании он воеводствовал на «берегу», ходил в Ливонию в 1577 г., а до этого сидел воеводой в Пернове. Максимум, чего он достиг в эти годы, так это поста 1-го воеводы передового полка в «береговой» рати в кампанию 1577 г. Прошло несколько месяцев, и назначенный 2-м воеводой сторожевого полка рати, посланной на Кесь зимой 1578 г., князь к месту службы так и не приехал. Разрядная книга лаконично сообщала, что «князь Ондрей Репнин по той росписи с воеводами не был за болезнью; тогды ево и не стало»⁴⁰.

Вот так — не прошло и 10 лет после того, как хан и его войско под покровом ночи «со срамом» бежали в Крым, а из 10 воевод в живых осталось только 4. Трое воевод пали жертвой придворных интриг, двое умерли от болезней и один пал на поле боя. Летом 1577 г. умер и главный противник М.И. Воротынского и его товарищей — крымский хан Девлет-Гирей. Несколько раньше умер в русском плену и Дивей-мурза, которого Иван Грозный категорически отказывался отпускать на волю на любых условиях⁴¹. Что уж там говорить о тех, кто начинал эту войну и ратоборствовал в Поле в 1550-х и в начале 1560-х гг. XVI в.! Раны, старость, болезни, опалы — почти все они к концу 1570-х гг. отошли от дел по тем или иным причинам. В новом десятилетии продолжить русско-крымское противостояние предстояло новым людям.

Примечания

1. Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 183.

2. Цит. по: Бурдей Г.Д. Указ. соч. С. 76.

3. См., например: Виноградов А.В. Русско-крымские отношения 50-е — вторая половина 70-х годов XVI в. Т. I. М., 2007. С. 229; Новосельский А.А. Указ. соч. С. 28.

4. РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 338—339.

5. См., например: Эскин Ю.М. Местничество в России XVI—XVII вв. Хронологический реестр. М., 1994. С. 59—60.

6. РК 1559—1605. С. 101; РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 355—356.

7. РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 356—358.

8. АЗР. Т. III. СПб., 1848. С. 170; РК 1559—1605. С. 107—109; РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 361—367.

9. Виноградов А.В. Русско-крымские отношения. С. 234—235; Савва В.И. Указ. соч. С. 163.

10. РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 370—371.

11. См., например: Зенченко М.Ю. Указ. соч. С. 47—55; РК 1559—1605. С. 118—119, 121—122, 124—129.

12. Виноградов А.В. Русско-крымские отношения. С. 247; Стороженко А.В. Указ. соч. С. 37—39.

13. Зимин А.А. Опричнина. С. 284; Первое послание шведском королю Иоганну III. С. 146; РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 319.

14. ПСРЛ. Т. 34. С. 225.

15. Курбатов О.А. Документ об участии Леонтия Степановича Плещеева в событиях Тихвинского осадного сидения 1613 г. // Единорогъ. Материалы по военной истории Восточной Европы. Вып. 1. М., 2009. С. 86.

16. Штаден Г. Указ. соч. С. 201, 203.

17. РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 316.

18. См.: Беликов В.Ю., Колычева В.И. Документы о землевладении князей Воротынских во второй половине XVI — начале XVII в. // Архив русской истории. № 2, 1992. С. 117; РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 340; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 475.

19. Там же. С. 340—341. См. также: РК 1475—1598. С. 250.

20. «В большом полку быти большому воеводе, а передовово полку и правой и левой и сторожевому полку первым воеводом быти меньши большова полку первова воеводы...» (РК 1475—1605. Т. I. Ч. II. М., 1977. С. 383—384). См. также: Маркевич А.И. История местничества в Московском государстве в XV—XVII вв. Одесса, 1888. С. 274; Эскин Ю.М. Очерки истории местничества. С. 165.

21. ДРВ. Т. XX. С. 55; РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 340—341.

22. РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 341.

23. РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 341. И снова Курбский дал описание смерти Одоевского. См.: Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 129.

24. См.: Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 47; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 479.

25. РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 349, 365.

26. Послужной список Д.И. Хворостинина в эти годы см., например: Каргалов В.В. Указ. соч. С. 69—71.

27. См., например: РК 1559—1605. С. 160; РК 1475—1598. С. 287.

28. РК 1559—1605. С. 186; РК 1475—1605. Т. III. Ч. I. М., 1984. С. 210.

29. Там же. С. 63.

30. Допрос царем Иоанном Грозным русских пленников, вышедших из Крыма // Богоявленский С.К. Московский приказной аппарат и делопроизводство XVI—XVII веков. М., 2006. С. 501—503.

31. Послание Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь // Послания Ивана Грозного. СПб., 2005. С. 178 (См.: РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 343—345).

32. РК 1559—1605. С. 138, 160.

33. Окольничим Ф.В. Шереметев был пожалован в 1576/1577 г. (Древняя российская вивлиофика. Т. XX. М., 1790. С. 55).

34. Гейденштейн Р. Записки о Московской войне (1578—1582) // Шлихтит А. Новое известие о России времени Ивана Грозного. Штаден Г. О Москве Ивана Грозного. С. 128; РК 1559—1605. С. 87.

35. Зимин А.А. Состав Боярской думы. С. 78; РК 1475—1605. Т. III. Ч. II. М., 1987. С. 17.

36. РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 320, 346 и далее.

37. См.: ДРВ. Т. XX. С. 55. Согласно разрядным книгам, И.П. Шуйский был боярином уже весной 1576 г. (РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 402).

38. РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 402; Т. II. Ч. III. М., 1982. С. 444.

39. «По суду велел государь князь Ивана Петровича Шуйсково перед князем Васильем Юрьевичем Голицыным оправить, а велел учинить князя Ивана Юрьевича Голицына больши князя Ивана Петровича Шуйсково, а князь Ивана Петровича Шуйсково велел учинить больши князя Василья Юрьевича Голицына» (РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 109).

40. РК 1475—1598. С. 253—254, 258—259, 270, 273, 278, 285; РК 1475—1605. Т. III. Ч. I. С. 30.

41. По другой версии, Дивей был жив еще в 1577 г., а в 1581 г. бежал из Старицы, где он был с Иваном Грозным, к Стефану Баторию, где и затерялись следы знаменитого татарского военачальника (См.: Бурдей Г.Д. Указ. соч. С. 78).