§ 1. Ни мира, ни войны: русско-крымские отношения в 1562—1567 гг.

Итак, предпринятая Иваном IV во 2-й половине 50-х гг. XVI в. попытка наступления на Крым не привела к успеху. Несмотря на достигнутые определенные успехи, Крыму не было суждено повторить в эти годы судьбу Астрахани и Казани. Причины отказа Ивана от продолжения активных, наступательных операций на южном направлении представляются достаточно ясными. Подчинение Крыма воле Москвы (не говоря уже о его завоевании) оказалось намного более сложным предприятием, чем могло показаться на первых порах. Мы уже отмечали выше, что даже смена хана на троне, утверждение на нем промосковски настроенного «царя», как показывал опыт Казани и Астрахани, не гарантировали окончательного завершения противостояния Руси и Крыма, тем более что Казань и Астрахань были самостоятельными государствами, а за спиной у «крымского» стоял могущественный сюзерен — султан Оттоманской Порты. Чрезмерная активность Русского государства в Причерноморье могла вызвать его серьезное неудовольствие, и к каким последствия могло привести столкновение России и Турции, первоклассной военной державы середины XVI в., можно было только догадываться. Ясно было только одно — у России и так хватало врагов, чтобы обзаводиться еще одним, да еще и таким.

Но кроме внешнеполитических проблем, на пути покорения Крыма стояли еще и сложные чисто технические препятствия. Снова подчеркнем, что Поле, поистине безбрежная степь, оказалось для крымских татар крепостью понадежнее, чем самые мощные валы и стены. Конечно, военный потенциал Крымского ханства, безусловно, уступал русскому. Москва, своевременно подключившись к военной революции и обладая более развитой и мощной экономикой, получила неоспоримое военно-техническое преимущество над крымцами. И в артиллерии, и в пехоте, оснащенной огнестрельным оружием, и в умении брать крепости — во всем этом рати Ивана Грозного превосходили татарские полки, а московские дети боярские, закаленные многолетними походами и малой войной на южной границе, по меньшей мере не уступали татарским наездникам. Но, как метко заметил американский историк У. Мак-Нил, «...московские цари устанавливали свою власть повсюду, куда судоходные реки позволяли доставить тяжелые пушки...»¹ До Казани, а после ее падения — и до Астрахани, Москва могла относительно легко добраться по Оке и Волге, быстро и без особых трудностей перебросив по воде пушки, пехоту и необходимые припасы. С Крымом такой вариант не проходил. Выход из Дона запирал турецкий Азов, а днепровские пороги оставались серьезным препятствием на пути тяжело груженных караванов точно так же, как и шестьсот лет назад, во времена Игоря, Ольги и Константина Багрянородного. К тому же попытки русских закрепиться в низовьях Днепра были негативно встречены Вильно, а проблем в отношениях с Литвой хватало и без того, чтобы добавлять к ним еще одну. А ведь казанский сценарий как раз и предполагал создание баз в непосредственной близости от неприятеля, с которых русское войско могло нанести решающий удар по врагу. Не закрепившись в низовьях Днепра и Дона, нельзя было и думать об организации масштабной военной экспедиции против Крыма, поскольку поход через Поле большой армии со столь же большим обозом был на то время невозможен. От Тулы, Дедилова и Пронска с Новгород-Северским до Крыма было слишком далеко. Действия Д. Ржевского, Д. Адашева и Д. Вишневецкого, при всей их успешности, оставались всего лишь набегами, неспособными в корне изменить ситуацию, тем более что организовать действенную поддержку им со стороны ногаев и черкесов дипломатам Ивана Грозного так и не удалось, равно как и привлечь на свою сторону Сигизмунда II².

Одним словом, в борьбе с крымскими татарами русские не могли реализовать с таким же успехом, как в случае с двумя другими татарскими «юртами» свое технологическое и техническое превосходство «пороховой империи»³. Для того чтобы добиться победы, нужно было полностью отказаться от экспансии на других направлениях и сосредоточиться на борьбе с Крымом и в перспективе с Османской империей, направив сюда все ресурсы — людские, материальные, финансовые. Обладая «послезнанием», мы можем оценить стоимость этого решения — нет нужды говорить о том, что Россия, Турция и Крым в XVIII в. сильно отличались от своих предшественников двухсотлетней давности. Но и тогда модернизированной, «вестернизированной» Российской империи потребовалось почти столетие войн с османами и крымцами для того, чтобы «ногою твердой стать у моря» и покорить Крым. И это при том, что Речь Посполитая к этому времени впала в убожество и уже не представляла сколь-нибудь серьезной силы, а те же ногаи вообще исчезли как государственное образование. Так что нам остается только присоединиться к мнению многих уважаемых отечественных историков, например А.Ф. Платонова, полагавших крымскую затею явной авантюрой, сулившей громадные неприятности. Иван IV был прав, отказавшись от несбыточных надежд присоединить к своим владениям еще один татарский «юрт» и короноваться еще одним царским венцом.

Но отказ от продолжения политического курса, нацеленного на поглощение татарских «юртов», предполагал переориентацию генерального вектора внешнеполитических усилий Русского государства. И этот вопрос был разрешен Иваном в пользу возобновления экспансии на западном и северо-западном направлениях — там, где она оказалась прерванной в середине 1510-х гг., еще при Василии III, после взятия Смоленска. Взаимосвязь между свертыванием активности в Поле и эскалацией конфликта в Ливонии вполне очевидна. Традиционно в отечественной историографии принято считать, что поворот во внешней политике Ивана IV и последовавшие за ним перемены в политике внутренней связаны с борьбой за власть на московском политическом Олимпе и опалой, наложенной Иваном на членов Избранной Рады, ратовавших за войну с Крымом⁴. Не касаясь подробно этого вопроса, заслуживающего отдельного исследования⁵, отметим, что приписывать Избранной Раде планы широкомасштабной экспансии на южном направлении, на наш взгляд, было бы ошибкой. Вряд ли можно считать А. Адашева авантюристом, не понимающим реальных размеров тех трудностей, что предстояло решить московским властям в случае дальнейшего развития наступления на Крым, не говоря уже о возникающих проблемах с освоением Поля. Ведь хорошо известно, что земли в России всегда хватало, но вот рабочих рук — увы, нет! И тут возникает закономерный вопрос — если Адашев собирался заняться колонизацией Поля, где он предполагал взять те самые рабочие руки для освоения новых земель в «польских» уездах? К тому же расположенные в Поле, вне естественных защитных рубежей, новые города и деревни оказывались чрезвычайно уязвимыми для атак со стороны татар. Их защита требовала новых расходов, и чем дальше, тем больше. В этих условиях отказ Ивана от дальнейшего развития экспансии в этом направлении представляется вполне логичным.

Другое дело, если рассматривать, как предлагает, например, отечественный историк М.Ю. Зенченко, активную политику московских властей на крымском направлении во 2-й половине 50-х гг. XVI в. как стремление обезопасить центральные уезды Русского государства. Тогда все встает более или менее на свои места. Ни о какой колонизации речь тогда не шла, а осуществляемые мероприятия были направлены на то, чтобы выстроить надежную систему обороны южной границы в преддверии неизбежного конфликта с Великим княжеством Литовским (напомним, «вечного мира» с Литвой так и не было подписано, а перемирие всего лишь перемирие, краткая передышка перед новой войной).

Нельзя, конечно, исключить и влияния субъективного фактора. Иван, обладавший, судя по всему, весьма эмоциональным и порывистым характером, быстро загорался и столь же быстро мог остыть к какой-либо идее, если она не давала скорого эффекта. Может, его дед, Иван III, с его хладнокровием или отец, Василий III, упорный и настойчивый в достижении поставленной цели, лучше справились бы с этим делом, собрав всю свою волю и все ресурсы своего государства в кулак (и то, учитывая перечисленные выше трудности, это представляется маловероятным), но не Иван IV. Убедившись в том, что война с Крымом затягивается, не принося желаемых результатов, союзники не слишком торопятся втягиваться в этот конфликт, взять на себя часть тяжелеющей год от года ноши, Иван и та часть его советников, что по опыту предыдущих столкновений с Литвой и ливонцами полагали, что с ними воевать будет легче и прибыльнее, чем с неуловимыми крымцами, решили пойти, как им тогда представлялось, по пути наименьшего сопротивления. И в самом деле, Литва и Ливония были ближе, за ними не нужно было ходить за тридевять земель, и сам театр военных действий был хорошо изучен за много лет противостояния. Наконец, там можно было взять и более богатую добычу, а для небогатых русских дворян и детей боярских, не говоря уже о вассальных татарах, этот мотив был отнюдь не последним в ходе ведения войны. Война же с Крымом не обещала скорых и быстрых прибытков, а расходы выглядели просто устрашающими. Видимо, именно так следует толковать фразу Ивана из первого послания к Андрею Курбскому: «Что же убо и ваша победа, яже Днепром и Доном? Колико убо злая истощания и пагуба християном содеяшеся (выделено мной. — П.В.), сопротивным же не малыя досады! О Иване же Шереметеве что изглаголати? Еже по вашему злосоветию, и не по нашему хотению, случися такая пагуба православному християньству (получается, что это по совету Адашева, Курбского и их единомышленников состоялся трагичный "Польской поход". — П.В.)...».⁶

Одним словом, Иван решил прекратить дальнейшие попытки вынудить хана пойти на уступки силовым путем, а договориться с ним. А. Адашев же (и те, кто стоял за его спиной) продолжал настаивать на продолжении прежней стратегии активной обороны (ведь наступление, как известно, лучший вид обороны). Так и представляется в лицах заседание ближней государевой Думы где-то в 1560 или 1561 гг., когда тот же И.Д. Бельский или И.В. Шереметев Большой доказывали с жаром Ивану, что еще немного, еще чуть-чуть, еще одно усилие, еще один «последний батальон» — и победа будет одержана! Но царь не стал более слушать их, разочаровавшись в их советах, и обратил свой взор и слух к другим советникам, а сторонники продолжения давления на Крым были удалены из Думы — кто навсегда (как А. Адашев), кто на время (как Бельский или Шереметев)⁷.

Итак, решение, пусть и со скрипом, было принято. Как уже было отмечено выше, уже в 1561 г. военная активность России в Северном Причерноморье и на Северном Кавказе начинает сворачиваться. Затем в конце года Иван, отвечая на недвусмысленные намеки Бахчисарая, отправляет к Девлет-Гирею гонца с грамотой и предложениями установить между двумя государствами «крепкую дружбу».

Переговоры — переговорами, посылки — посылками, но береженого Бог бережет, потому в Москве с началом весны 1562 г. на берегу снова расставили полки на случай прихода «крымских людей». Эта мера предосторожности была тем более необходима, что перемирие с Литвой закончилось теперь и де-юре, и в конце марта «за Королево неисправление» Иван отправил воевать «Литовскую землю» свои полки, а в мае и сам отправился в поход «на свое дело Литовское»⁸. Естественно, что когда большая часть русской рати оказалась задействована на Литовском фронте, у татар возникал соблазн попробовать на прочность оборону государевой «украйны». В Москве предвидели это, и кроме выставления завесы на берегу, командование над которой формально было поручено двоюродному брату царя князю Владимиру Старицкому, в низовья Днепра, как уже отмечалось выше, снова был отправлен князь Вишневецкий с 850 казаками⁹. Надо полагать, что перед ним была поставлена задача своевременно оповещать Москву о намерениях хана и угрозой набегов связывать ему руки (как Гази-мурза мешал Исмаилу, так и Вишневецкий должен был мешать Девлет-Гирею). Но мы знаем, что князь изменил клятве и перебежал на сторону Сигизмунда (интересно, а почему он так поступил? Неужели потому, что у него не получилось стать великим князем всей Черкесии?). Надо полагать, хан вряд ли не был осведомлен о намерении Вишневецкого покинуть Ивана Грозного, ежели переговоры между князем и Сигизмундом шли, как было показано выше, еще с 1561 г.

Одним словом, ситуация складывалась как нельзя более благоприятно для Девлет-Гирея. Вишневецкого можно было не опасаться, равно как и Исмаила, за которым присматривал Гази бей Урак, Иван собрался на войну с Сигизмундом. А хану сейчас как никогда нужен был хотя бы небольшой, какой-нибудь успех для того, чтобы на время заткнуть рты недовольным и заодно показать «московскому», что его рано списывать со счетов. И Девлет-Гирей решился. Очевидно, еще в начале весны он объявил о сборе войска, в мае выступил за Перекоп, здесь, в причерноморских степях, соединился с ногаями (Дивей-мурзы) и двинулся на север. 6 июля передовые татарские отряды объявились под Мценском.

В летописях сохранилось довольно подробное описание этого похода. Первыми к Мценску подошли сыновья хана, калга Мухаммед-Гирей и Адыл-Гирей. Мценский воевода князь Ф.И. Татев-Хрипунов (из рода Стародубских князей) «с украйными людми не со многими» и со сбежавшимися со всей округи мужиками и их семьями (кто успел) сел в осаду. «Царевичи» блокировали город, ожидая подхода отца с главными силами, а сами пока «во Мценском уезду войну роспустили», т. е. занялись грабежом и людоловством. Два дня под стенами Мценска шли стычки между татарскими наездниками и людьми Татева. Воевода, полагая, что главная защита города не стены, а люди, в нем сидящие, неоднократно выезжал из ворот Мценска со своими ратниками, «о посаде билися и посаду им жечи не дали и крымских людей побивали и языки у них поимали».

На третий день к Мценску прибыл сам «царь», и не один, а с «нарядом». В течение всего дня продолжался бой за посад, и Татеву удалось все же отстоять примыкавшую непосредственно к Мценскому кремлю часть посада, а «далние дворы у посада, которых уберечи было немошно, те татарове дворы пожгли». Убедившись в том, что с ходу взять городок не удалось, хан отдал приказ отойти от города. Ночью, по сообщению летописца, свернулся и начал отход татарский обоз-кош, «а назавтрее сам царь со всеми людми и прочь пошел от города». На обратном пути Девлет-Гирей не стал удерживать своих людей, и его мурзы, среди которых первым был назван Дивей-мурза, «войну роспустили к Волхову и на Белевские места»¹⁰.

Обращает на себя внимание сообщение летописи о том, что «царь» пришел под Мценск «в невеликой силе», всего лишь с 15 тыс. воинов. Это настолько поразило летописца, что он написал: «Не прихаживал бо бяше царь николи в такове мале собрание». Действительно, учитывая, что поход возглавлял сам хан, взявший с собой свою гвардию и «наряд», названная летописцем цифра, более или менее отражавшая реальную численность крымского войска на тот момент, была невелика. С такой ратью пристойно было прийти на государеву «украйну» каким-нибудь мурзам или паре-тройке «царевичей», но никак не самому крымскому владыке. Выходит, что военный потенциал Крымского ханства все еще не восстановился после трудной во всех отношениях для крымцев «пятилетки» 1556—1561 гг. Естественно, что Девлет-Гирей не желал рисковать и не стал дожидаться, пока русские воеводы на берегу проснутся от богатырского сна и попытаются наказать вторгшихся во владения Ивана Грозного татар. Какая-никакая добыча захвачена, необходимый эффект произведен — можно и отойти, ну а кому захваченной добычи было мало — пусть попытает счастья самостоятельно.

Между тем именно в это время отдельные отряды татарских людоловов из-за своей жадности и ненасытности и оказывались в смертельной опасности, превращаясь из хищников в добычу. В сходной ситуации за шестьсот лет до этих событий неизвестный византийский военачальник в трактате «О боевом сопровождении» советовал имперским стратегам, охраняющим границы империи от набегов мусульман, атаковать врага не тогда, когда он вступает на ее территорию, а тогда, «когда они (мусульмане. — П.В.) возвращаются к себе домой из наших владений». Почему? Ведь, казалось бы, лучше было бы разбить неприятеля прежде, чем он успеет разорить твои земли. На этот вопрос стратег отвечал, что «вследствие долговременного пребывания в ромейских областях они будут сильно угнетены и ослаблены. Возможно, они будут обременены большим количеством добычи, пленных и скота, и поскольку и сами они, и их лошади будут измучены, они будут искать возможности уклониться от сражения, стараясь и желая как можно скорее достичь собственной земли. Кроме того, в течение этих дней успеют собраться и войска ромеев... Они будут собраны в достаточном количестве, снаряжены и хорошо подготовлены к сражению. В этом случае, как мы сказали, и днем, и ночью сражение с врагами, несомненно, будет оканчиваться победой»¹¹.

Вряд ли, конечно, московские воеводы изучали этот трактат, но вот в том, что они, сами не зная того, в точности следовали рекомендациям опытного византийского военачальника, сомнений нет. Известие о приходе татар под Мценск подняло на ноги всех и вся. От Ивана на берег, в Серпухов, где стоял большой полк, прискакал царский гонец князь Д.И. Хворостинин с приказом немедленно «всесть в седло» и идти на Мценск, оставив часть сил на берегу на всякий случай. Во главе выступившей рати стал 1-й воевода большого полка князь М.И. Воротынский. Одновременно к Мценску начали стягиваться полки из украинных городов. Собравшись вместе, воеводы порешили идти в погоню за ханом и, по словам летописца, «ходили за ним до Коломака и до Мерчика (в пределах нынешней Харьковской области. — П.В.); и не сошли воеводы царя крымского, потому что пошол от украйны спешно». Под раздачу попали отделившиеся от главных сил татарского войска отряды Дивей-мурзы и присоединившихся к нему других мурз и «князей». Карачевский воевода В.А. Бутурлин «з болховичи и карачевцы, болховских мест воевати им (татарам. — П.В.) не дали, но и во многих местех в загонех крымских людей побили и языки имали и полон многой отполонили». Интересно, что 15 сентября того же года Иван положил опалу на братьев князей М. и А. Воротынских, активных участников этого похода, «за их изменные дела»¹². Возникает вполне закономерный вопрос — а не связан ли гнев царя с не слишком удачными действиями князя Михаила, не проявившего необходимой быстроты и решительности и не сумевшего в итоге перехватить Девлет-Гирея и, отобрав у него взятый полон, потрепать и без того не слишком многочисленное татарское войско?¹³

Так или иначе, но Девлет-Гирей сделал хороший ход. Он показал Сигизмунду, что намерен и далее придерживаться достигнутых ранее договоренностей о совместных действиях против «московского» (правда, при условии внесения предоплаты — не случайно русский летописец, рассказывая о набеге 1562 г., подчеркнул, что «царя крымского поднял на царевы и великого князя украйны Жигимондь-Августа король Полский, и казну великую для того король ко царю прислал»)¹⁴. Заодно хан продемонстрировал Ивану, что у него есть еще порох в пороховницах и что он может, улучив момент, больно ухватить московского медведя за гачи. Теперь слово было за Иваном, и он не замедлил его произнести.

В ноябре 1562 г. из Москвы в Ярославль был отправлен дьяк Б. Щекин с наказом подготовить к отъезду в Крым ханского гонца Джан-Мухаммеда «с товарыщи семи человек», причем летописец особо отмечал, что «были они задержаны с крымским послом с Ян-Болдуем в Ярославле лет до семи и до осми для царевы Девлет-Киреевы неправды». 26 ноября татарин и его товарищи были доставлены в Москву и предстали перед Иваном, который передал Джан-Мухаммеду грамоты Девлет-Гирею и «князю» Сулешу. Обращаясь к «царю», русский государь, по сообщению летописца, писал: «Похочет царь со царем и великим князем дружбы и братства, как де царя и великого князя князь великий Иван Васильевич все Русии был з дедом его с Минли-Гиреем царем в дружбе и в братстве, и царь бы прислал к послу своему Ян-Болдую (который сидел с 1558 г. в Ярославле, задержанный по приказу Ивана. — П.В.) свой полной наказ, или бы прислал своих иных послов, как ему на том дружба утвердити». Выразив сожалению о сохраняющейся «недружбе» и о набеге татар на Мценск, Иван тем не менее предложил крымскому хану разменяться послами, что должно было послужить началом переговоров о заключении мира между двумя государствами. 3 декабря татарин покинул Москву и отправился в Крым¹⁵.

Джан-Мухаммед, добираясь в Москву и отъезжая из нее, без сомнения, мог наблюдать за тем, как по дорогам к Москве и на запад от нее шли отряды воинских людей, тянулись обозы с провиантом, фуражом и всяким военным снаряжением. Скрыть военные приготовления Ивана было трудно, да и вряд ли царь стремился к этому — нужно было поразить «крымского» их размахом, создать у него впечатление колоссальной военной мощи Русского государства и безнадежности борьбы с ним. Эти масштабные военные приготовления были частью плана русского царя по овладению Полоцком — важным в политическом, экономическом и стратегическом отношениях городом Великого княжества Литовского. История о «Взятьи Полоцком Литовской земли» заслуживает отдельного и большого рассказа, а пока отметим лишь, что, если не считать похода на Казань в 1552 г., это было самое масштабное военное предприятие Ивана Грозного, настоящий «крестовый поход». Застигнутый врасплох, Сигизмунд II не сумел оказать полочанам никакой поддержки, и 18 февраля 1563 г. Иван вступил в город, одержав блестящую победу.

После возвращения в Москву из победоносного похода 29 апреля русский царь отправил в Крым «Офонасия Федоровича Нагово с сеунчом полотцским, а послал ко царю и х колге Магмет-Кирею с Офонасием полотцские поминки, жеребцы литовские в седлех литовских, и ошенки и узды, у всего наряд серебреной; да полотцково же полону послал королевских дворян ляхов Савастиана да Якуба». Цель этой посылки была абсолютно прозрачна. Хан должен был убедиться, что у Ивана слова не расходятся с делом, и то, что рассказывал Джан-Мухаммед — чистая правда, полоцкие же «поминки» — яркое тому свидетельство. Конечно, плохо, что долгое время русский и крымский цари враждовали и «ссылок» меж двумя государями не было, но если «Девлет-Кирей царь похочет с царем и великим князем в братстве и в любви быти и учнет Офонасею о том творити, чтобы ему в братстве и в любви быти по тому, как с Саиб-Киреем царем, и поминки к нему посылати, каковы посыланы к Саиб-Кирею царю», то Афанасий Нагой должен был немедленно списаться с Иваном и приступить к переговорам «посолским обычаем»¹⁶. Внушительная демонстрация военной силы Русского государства должна была только подкрепить слова московского посланника.

Отметим, что, помимо кнута, Иван показал хану и пряник. По его приказу в 1562 г. был срыт Псельский город, чрезвычайно сильно беспокоивший крымцев, не без оснований проводивших аналогии между возведением этой крепости и строительством крепости на р. Свияга на ближайших подступах к Казани накануне ее падения. В.П. Загоровский расценивал этот шаг как серьезнейшую ошибку Ивана, показавшую «...политическую недальновидность и дипломатическую слабость Ивана Грозного, вставшего после разрыва с "Избранной Радой" на путь террора и удовлетворения собственных, зачастую нелепых прихотей...». Такая чрезвычайно негативная оценка нового политического курса Ивана IV представляется нам ошибочной — выше мы уже неоднократно подчеркивали всю сложность войны с Крымом и ее бесперспективность на то время не только в военном, но в экономическом и социально-политическом отношении. Представляется, что историк в этом случае стал жертвой негативного стереотипа об Иване Грозном, созданного врагом первого русского царя князем А.М. Курбским. Как писал другой отечественный историк, А.И. Филюшкин, «Курбский отомстил своему врагу, Ивану Грозному, прежде всего тем, что сумел навязать читателям свой взгляд на русскую историю XVI в... Вот уже несколько столетий мы смотрим на русский XVI в. через очки, надетые Андреем Курбским на историков...»¹⁷.

Чтобы не возвращаться к этому вопросу еще раз, отметим, что, разрушив Псельский город, Иван взамен приказал продолжить укреплять южную границу, перекрывая доступ татарам к сердцу Русского государства. Так, в 1563 г. был отстроен Новосиль, в 1566 г. были возведены Орел и Епифань, за ними последовал в 1568 г. Данков¹⁸. Построенные и восстановленные в 1550-х — 60-х гг. города-крепости в Поле образовали практически непрерывную линию укреплений, протянувшуюся от верховьев Оки на западе до Цны на востоке, перекрыв важнейшие пути вторжения татар в Русскую землю.

Однако вернемся к посольству А.Ф. Нагого. Демонстрируя свое расположение к Девлет-Гирею, царь наказал своему посланцу передать «крымскому», что он возложил опалу на тех, кто ссорил его прежде с крымским «царем», прежде всего на А.Ф. Адашева, И.М. Висковатого и И.В. Большого Шереметева. Фигура «Ширмерда», по справедливому замечанию А.И. Филюшкина, к тому времени в отношениях между Москвой и Крымом приобрела знаковый характер¹⁹. Посол также должен был передать, что Иван собрался было возложить свою опалу и на прежнего посла в Крыму Ф.Д. Загряжского, который, получается, также был среди тех, кто разжигал вражду между Иваном и его «братом», да вот беда — «Федора Загряжского в животе не стало».

На руку Нагому играло еще чрезвычайно удачно выбранное время для его поездки в Крым. Дело в том, что со второй половины 1562 г. отношения между Крымом и Литвой начали портиться. Сигизмунд II, чрезвычайно недовольный пассивностью хана в момент, когда русские перешли в наступление не только в Ливонии, но и вторглись в собственно литовские земли, более того, готовились к походу на Полоцк, стал задерживать размен послов и отправку хану «поминков», к регулярному поступлению которых в Крыму уже успели привыкнуть. Раз за разом Девлет-Гирей направлял своих гонцов с посланиями к королю и великому князю, а тот молчал, пока наконец хан не выдержал и прямо заявил, что ежели Сигизмунд не выполнит своих обязательств, не отпустит его посла и не отправит «поминков», то не только ни о каких враждебных действиях с его стороны по отношению к «московскому» не может быть и речи. Более того, хан пригрозил, что он может переменить свое отношение к предложениям Ивана, тем более что тот пообещал прислать «за чотыри и за пять годов поминков во двое, што ты, брат наш, ку нам посылаешь»²⁰. Так начался печально знаменитый «крымский аукцион», когда Москва и Вильно пытались склонить Девлет-Гирея на свою сторону. Последний же не без успеха, как отмечал А.И. Филюшкин, «...пытался извлечь из этого максимальную прибыль для себя, вымогая "поминки", взятки и подарки...», угрожая (и порой приводя свои угрозы в исполнение) попеременно той и другой сторонам вторжением²¹.

И опять вернемся к посольским делам. Нетрудно заметить, что Иван возлагал на миссию А. Нагого большое, если не огромное, значение. Серьезные уступки, сделанные им хану, должны были, очевидно, продемонстрировать Девлет-Гирею искренность его мирных намерений. В то же время Иван показывал, что он идет на переговоры по своей доброй воле, не желая продолжать кровопролитие, но это не означает, что он не готов, в случае необходимости, к отпору. Весной того же 1563 г. на государевой украйне снова выставляется сильная завеса, состоявшая из двух линий. 1-ю составили усиленные гарнизоны украинных городов, а 2-ю — 3 полка с 3 воеводами на Туле, причем предусматривалось, что в случае появления татар воеводы украинные и береговые должны были сойтись вместе²². Обращает на себя внимание, что «береговой разряд» на этот раз встал не на Оке, а южнее, под Тулой, и там же, судя по всему, должен был произойти сход воевод в случае прихода крымских людей. Так что Иван был готов ко всяким неожиданностям (хотя, надо отметить, в 1563 г. силы, выдвинутые на южную границу, были невелики). И долго ждать неожиданностей не пришлось. Когда миссия Нагого находилась уже в пути, посла догнал московский гонец, сообщивший ему, что в конце апреля на Михайлов приходили 10 тыс. татар под началом «царевичей» Мухаммед-Гирея и Адыл-Гирея вместе с Дивей-мурзой и некоторыми другими татарскими «князьями». Известий об этом набеге нет ни в летописях, ни в разрядных книгах, но Сигизмунд II поздравлял впоследствии хана с «фортуной», поэтому можно предположить, что определенного успеха посланному Девлет-Гиреем добиться все же удалось. Однако, как справедливо замечал отечественный историк А.А. Новосельский, «как ни успешен был этот набег крымцев, он уже не мог уничтожить плоды зимнего похода Ивана IV под Полоцк»²³, равно как и начавшиеся переговоры между посланцем Ивана Грозного и крымским «царем». Более того, Иван не стал укорять хана этим набегом, возложив ответственность за него на «азовских ногайских людей».

Итак, начавшийся с прибытием Нагого в Крым процесс переговоров между двумя государями, казалось, пошел на лад. Обменявшись гонцами и грамотами, Иван и Девлет-Гирей как будто нашли общий язык и сумели договориться. 2 января 1564 г. Девлет-Гирей «шертовал» Ивану перед его посланниками А. Нагим и Е. Ржевским и даже согласился воевать вместе с Иваном против его недругов (под ними понимался, конечно, Сигизмунд, но имя его в шерти названо не было). Позиции промосковской «партии» при ханском дворе усилились, и можно было рассчитывать, что хан, и без того не очень горевший желанием ходить на «московского» (слишком рискованными были эти походы, не то что набеги на черкесов или литовцев), станет более податливым и лояльным по отношению к Москве. А тут еще и новость о том, что Девлет-Гирей отказался поддержать турецкий замысел похода на Астрахань. Одним словом, на первый взгляд, складывалось впечатление, что политика уступок, взятая на вооружение Иваном, принесла желанный успех — то, чего не удалось добиться силой, было достигнуто миром.

Однако очень скоро все эти радужные надежды рассеялись, подобно утреннему туману. Противники соглашения с Москвой при ханском дворе (среди которых было немало казанских аристократов и астраханцы) при поддержке литовских дипломатов делали все возможное, чтобы сорвать окончательное утверждение договора между Иваном и Девлет-Гиреем. Формально камнем преткновения стали два вопроса, разрешить которые так и не удалось, — заключение союза против Сигизмунда, на котором настаивала Москва, а хан под всякими предлогами стремился уклониться от принятия на себя твердых обязательств выступить против великого литовского князя, и размер присылаемых Иваном «поминок», которых явно не хватало для того, чтобы заткнуть рты всем недовольным скупостью «московского» при ханском дворе. Среди этих недовольных оказались и два влиятельнейших «князя», с мнением которых Девлет-Гирей не мог не считаться — Хаджи Ширинский и Дивей-мурза. Позиция последнего была тем более весома, что к тому времени, судя по всему, ногаи, сохранившие прежний кочевой образ жизни, стали ударной силой крымского воинства, и ссориться с ногайским вождем хану было совсем не с руки. До самого конца июля вокруг ханского стола шла глухая, но от того не менее ожесточенная борьба между сторонниками и противниками мира с Русским государством. А. Нагой никак не мог повлиять на исход этой борьбы, так как литовским властям, используя Козаков, удалось создать серьезные проблемы в сношениях между Москвой и Бахчисараем. В конце июля 1564 г. в настроении хана произошел резкий перелом. Хаджи Ширинский, Девлет-мурза поддержали требования казанца Ямгурчи-Хаджи и черкесского князя Ахмед-Аспата, врага князя Темрюка, дочь которого была замужем за Иваном. Они добились внесения обсуждения вопроса об утверждении шерти «всей землей» на «большую думу».

«Приговор» татарской «большой думы» стал сильнейшим ударом по надеждам русского царя. Нет, татарская знать, конечно, была за «замирение», но на каких условиях! Мало того, что противники Москвы сумели добиться одобрения требования выплаты «Магмет-Киреевой дани», но они еще захотели, чтобы Иван отказался от владения Казанью и Астраханью! А тут еще подсуетился Сигизмунд II, приславший как раз к этому времени гонца с известием, что он высылает хану двойную против прежнего «казну» и обещает еще выплатить «Саип-Киреевы» «поминки», что должен был прислать, но пока так и не отправил «московский». И хан не устоял. 5 августа к Нагому явились ханские посланцы, объявившие русскому послу о том, что «царь» намерен замириться с Иваном на условиях, принятых «большой Думой», после чего Нагой и его люди фактически были посажены под домашний арест. Послу стало ясно, что это война, и он попытался известить об этом Москву, но ни один из его гонцов, спешно отправленных на родину, туда так и не попал. 17 августа Девлет-Гирей выступил в поход на «государеву украйну».

В Москве не были готовы к такому повороту событий. Нет, конечно, на всякий случай войска на южной границе держали, и весной «береговой разряд» заступил на службу. Но если обычно его полки растягивались от Калуги до Коломны вдоль всего левого берега Оки, то теперь 5 его полков с 10 воеводами сосредоточились на правом фланге завесы, под Калугой. Это было сделано с расчетом оказать поддержку полкам на «литовской украйне» в случае прихода «литовских людей». А на южной границе фактически остались лишь гарнизоны в «украинных» городах, которые могли бороться с отдельными отрядами татарских наездников, но не со всей крымской ратью. Понадеявшись на ханское «шертование», Иван «воевод больших с людми в украиных городах от Крымской стороны не держал». Более того, если верить летописцу, «Девлет-Киреева царева злаго умышленна и ссылки с полским королем не ведуще», Иван «воевод своих и людей, которые стояли того лета по украйным городом, по домом егда время отпущати, отпустити тогды велел, а оставлены тогда малых прихода ради, лехкие воеводы с малым бяше людми по укарйным городом»²⁴. Можно, конечно, обвинить царя в том, что он допустил столь серьезный просчет и не обезопасил «крымскую сторону», но тогда, когда планировалась летняя кампания 1564 г., казалось, что все идет как нельзя лучше и вот-вот будет достигнуто соглашение с Девлет-Гиреем. Резкий поворот в политике хана застал Москву врасплох, тем более что из-за нарушившейся из-за действий литовских казаков связи между Иваном и Нагим в русской столице не могли, как раньше, держать руку на пульсе событий и вовремя сориентироваться в изменившейся буквально за несколько дней на 180° ситуации. За день до выступления хана, 16 августа, русский государь отправил в Крым татарского посланца «князя» Караша и вместе с ним «отпустил» своего гонца А.Н. Мясного с грамотой, а в ней Иван писал Девлет-Гирею «о миру и о любви» и о желании поскорее разменяться послами и завершить благополучно начатое «замирение»²⁵. Вот так — Иван еще был уверен в том, что длящиеся уже больше полугода переговоры вот-вот завершатся успехом, а хан тем временем уже приказал седлать коней, и в Москве об этом даже и не подозревали!

На Русь надвигалась большая беда, но, к счастью, ряд обстоятельств позволил избежать худшего. Прежде всего хан, не очень, видимо, уверенный в успехе своего предприятия и не стремившийся, видимо, к тому, чтобы слишком уж подыграть своему союзнику Сигизмунду и разорвать окончательно налаженные с таким трудом контакты с Иваном, решил не идти через «коломенские места» прямо на Москву (как ему советовал, если верить летописи, Сигизмунд). При подходе к русским рубежам высланные вперед татарские сторожи «поимали на Поле казаков и по украиным украиных людей», которые на допросе показали, что «царь и великий князь сам на литовского не пошел, а поехал с Москвы молитися не в далные места». Узнав об этом, хан отказался от намерения «лезти» через реку и решил ограничиться опустошением «рязанских мест». 1 октября 1564 г. Девлет-Гирей «стал у города у Рязани, а отпустил людей в войну. И многие волости и села повоевали меж Пронска и Рязани по реку по Вожу, а за город до Оки реки до села до Кузминского».

Неожиданный приход татар застал рязанцев врасплох. Неприятель давно уже не приходил сюда, и люди привыкли к спокойной и мирной жизни — как писал летописец, «в тех местех николи воиньские люди не бывали и брежениа тут никоторого не бе, занеже пришли крепости и лесные места». Рязанцы бросились кто куда — кто спешил укрыться в Рязани и Пронске, в других больших и малых городах и городках, а кто не поспевал, тот бросился за Оку, надеясь найти спасение там, «и тех тут татарове изымаша на перевозе». Но и те, кто успел было перебраться на другой берег Оки, рано радовался — «видевшее же татарове, которые иные бежащии преехали за реку, они же седчи в суды, а иные на конех преплывше немногие, и тут за рекою беж похватав, и опять назад татаровя возвратишася за царем»²⁶.

Беда была бы еще больше, если принять во внимание крайне неудовлетворительное состояние Рязанского кремля. Он давно требовал починки, но на это, как всегда, не было денег — да и так ли уж нужно было торопиться с приведением его в исправность, если враг давным-давно не появлялся под его стенами. В итоге, как писал летописец, «град ветх велми бяше, но иные и стены палися». И вот под этот обветшавший «град» пришел сам «царь», и не только со своей легкой конницей, но и с нарядом. Вряд ли Рязань устояла бы, если здесь случайно не оказался боярин А.Д. Плещеев-Басманов — тот самый Алексей Басманов, что за девять лет до того отличился при Судьбищах. За эти годы постаревший воевода успешно повоевал в Ливонии, участвовал в «полоцком взятье», а теперь снова оказался на «крымской украйне». Надо полагать, Басманов с сыном Федором, своими людьми и небольшим отрядом рязанцев возвращался с «береговой» службы домой, в свое поместье. И тут на пути домой ему стало известно о появлении татар. Старый и опытный воевода и его полчане не растерялись, «шед под люди, крымскых людей побили и языки поимали, не дошед города»²⁷.

Лирическое отступление — читая лаконичные строки летописей и разрядных книг, рассказывающих об этих осенних днях, осознаешь, что перед нами разворачивается картина, ничуть не уступающая по драматизму и динамике любому историческому боевику, да хотя бы тому же «Царству небесному»! И в самом деле, снова перед нами город, оставшийся без защиты, куда сбежались в поисках укрытия жители окрестных деревень и городков, павший духом епископ и немногочисленные воины гарнизона неготовой к обороне крепости, благородный герой (уж в чем, в чем, а в «дородстве» Басманову не откажешь!), пробивающийся сквозь несчетные сонмища супостатов в, казалось бы, обреченный город и берущий на себя его оборону, многодневная осада города беспощадными ворогами, жаждущими крови, женщин и добычи, — и, без иронии, ибо так и все и было, счастливый конец!

Но вернемся обратно к нашей истории. Допрошенные с пристрастием пленники показали, «что пришед царь Девлет-Кирей, а с ним дети его, калга Магмед-Кирей-царевич да Алды-Гирей-царевич, со всеми крымскими людми (а было их, если верить летописи, 60 тыс. — П.В.)...». Басманов, оценив всю важность этих сведений, не медля ни минуты, отправил «языков» в Москву к царю (летописец писал, что «то и первая весть про царя, безвестно убо бяше пришел»), а сам поспешил в Рязань садиться в осаду. Он успел вовремя. В городе почти не было ратных людей, его укрепления, как уже было отмечено выше, пришли в негодность, рязанский епископ Филофей и «сущие люди во граде» пришли в уныние: казалось, от татар уже нет спасения и оставалось только молиться и надеяться на милость Божию. И тут появился Басманов. За то немногое время, что было ему отведено, он успел сделать немало. Он не только вдохнул в впавших в уныние горожан и сбежавшихся в Рязань окрестных крестьян, но, самое главное, «у града же тогда крепости нужные с нужею едва поделаша и града покрепиша и бои по стенам изьставиша». И когда хан подступил к городу, его уже ждали во всеоружии.

4 дня Девлет-Гирей с главными силами своей рати стоял под стенами Рязани, Несколько раз татары ночью пытались взять штурмом город, «с приметом и с огнем многажды прихожда-ху», но каждый раз были отражаемы сидельцами. Рязанские пушкари со стен палили по татарам, когда те осмеливались близко подойти к ним, а Басманов со своими людьми «из града выезжжаа, с татары бишася». Отчаянной обороной он рассчитывал выиграть время для сбора полков, и не ошибся в своих расчетах. 2 октября Иван, находившийся в то время в Суздале на богомолье, узнал о приходе Девлет-Гирея и поспешил в Москву. Тем временем собравшаяся экстренно Боярская дума под председательством царевича Федора приговорила отправить на берег воевод И.П. Федорова и И.П. Яковлева с государевым двором и немногими ратными людьми, что оказались проездом в Москве, «занеже не бе убо время в ту пору людскому собранию бытии: все розпущены были по домом».

Пока посланные гонцы поднимали вернувшихся было домой служилых людей, Федоров и Яковлев выдвинулись к Коломне и оттуда «посылали от себя за реку под люди голов не в одны места. И снявся те головы с михайловскими (князь Ф.И. Татев и М.Н. Глебов. — П.В.) и з дедиловскими (князья Ф.М. Трубецкой и Ю.Ф. Барятинский. — П.В.) воеводами и с ыными (надо полагать, поднятые по тревоге, на помощь рязанцам поспешили все украинные воеводы. — П.В.), во многих местех крымъскых людей блиско царевых станов побивали и языки крымъские многие, имянных людей, имали»²⁸.

Смелые и успешные действия украинных воевод и упорная оборона возглавляемых Басмановым рязанцев вынудили хана принять решение отступить. Эффект внезапности был уже утрачен, русские опомнились и стягивали к местам, где хозяйничали татары, все новые и новые силы. Дальнейшее промедление грозило большими неприятностями — вплоть до «прямого дела», а скованное захваченной добычей и драгоценным ясырем, татарское войско теряло свой главный козырь — высокую мобильность. Одним словом, не дожидаясь возвращения в лагерь всех разосланных для грабежа и людоловства «загонов», хан 5 октября снялся с места и начал быстрый отход домой. И он не ошибся, ибо не насытившийся ширинский «князь» Мамай со своими людьми (согласно летописи, их было 4 тыс.) решил попытать счастья в одиночку и вернулся. Однако, не успев распустить своих людей для «войны», он был атакован Басмановым, к которому к тому времени присоединились государевы дворяне и михайловский воевода Ф.И. Татев со своими людьми, и потерпел сокрушительное поражение. Множество татар было перебито, а 500 вместе с самим Мамаем были взяты в плен²⁹.

Иван, вернувшийся в столицу 6 октября, собрался было выступить своими людьми к Коломне «для своего дела и земского против крымского царя», однако тут к нему пришло известие об отступлении неприятеля, и он отменил свой поход. В Рязань к А.Д. Басманову и его сыну был послан князь П.И. Хворостинин «с речью и з золотыми за службу», на берег были отправлены дополнительные силы, а «за реку», к Рязани, на всякий случай были отряжены воеводы И.П. Яковлев и князья А.П. Хованский и А.М. Ромодановский³⁰. Но все эти меры оказались не нужны — больше татары в этом году не приходили.

Во всей этой истории прихода «царя» под Рязань есть одно интересное обстоятельство, на которое обратил внимание отечественный историк А.В. Виноградов. Оказывается, во время осады Рязани Девлет-Гирей вступил в переговоры с Басмановым и передал ему грамоту для Ивана IV. В этом послании хан обвинял «московского» в том, что близившиеся к концу переговоры о «замирении» были сорваны по вине самого Ивана, который отказался платить «Магмет-Кирееву дань» и не отпустил без всяких условий задержанное в Москве крымское посольство. Вскоре после этого к царевичу Ивану Ивановичу прибыл гонец от калги Мухаммед-Гирея с посланием, содержание которого было сходным с письмом Девлет-Гирея³¹. Во всей этой истории обращает на себя внимание тот факт, что и хан, и его наследник умолчали о требовании передать Крыму казанский и астраханский «юрты». Что это? Хитроумная интрига со стороны хана, отнюдь не заинтересованного в том, чтобы окончательно поставить крест на переговорном процессе с Москвой и отправившегося в поход только потому, что этого хотела настроенная резко против соглашения с «московским» «казанская» «партия»? Не пытался ли тем самым хан оставить для себя лазейку для продолжения «крымского аукциона», позволявшего ему без особых на то усилий играть на стремлениях Москвы и Вильно заручиться его, ханской поддержкой, и разменивать обещания примкнуть к одному из соперников за его благосклонность на щедрые «поминки»? Как будто в пользу такого варианта свидетельствует освобождение русского посольства в Крыму из-под фактического ареста после возвращения хана в Крым. И хотя сам хан в личный контакт с А. Нагим не вступал, он не препятствовал переговорам с ним Джан-Мухаммеда и сбору русскими дипломатами информации о дипломатических контактах Сигизмунда с турецким султаном и султана с Девлет-Гиреем. Наконец, возобновились и пересылки между Москвой и Бахчисараем. В конце июня 1565 г. в Москву прибыл из Крыма посланный годом раньше туда гонец А. Мясной с грамотами от А. Нагого и ханский гонец Акинчей с тремя короткими посланиями Девлет-Гирея, адресованными Ивану Грозному.

Хотя эти грамоты не содержали ничего обнадеживающего (в частности, в одной из них хан озвучил требование передать ему Казань и Астрахань), Иван не стал медлить с ответом и меньше чем через месяц после приема крымского гонца отправил его в обратный путь вместе со своим гонцом С. Бертеневым. И, поскольку требования хана были отвергнуты, а «великие поминки» были обещаны «крымскому» и его «земле» только после размена послами, то наученный горьким опытом предыдущего года царь заблаговременно подготовился к возможному нашествию. Как писал летописец, комментируя действия Ивана, «для крымского неправды, что с царем и великим князем гонцы будто ссылается, а на государевы украйны приходил, и для бережения государь воеводам по берегу и по украйным городом стояти велел». В марте был составлен «розряд от Поля и по берегу», гарнизоны украинных городов были усилены, а на берегу, в Коломне, Кашире, Серпухове и Калуге развернулись 5 полков рати под началом большого воеводы И.Д. Бельского (10 воевод, 37 голов, т. е. примерно 8—9 тыс. детей боярских с послужильцами). 1 мая новосильский воевода Ю.Ф. Барятинский получил царский указ «итти на Поле к Сосне и за Сосну». В случае появления татар предусматривался «сход» воевод украинных городов с воеводами береговой рати, а несколько позднее роспись была несколько изменена. В Москве решили, что в случае прихода самого крымского «царя» войско должно было разделиться. Большая часть рати оставалась на берегу прикрывать сердце Русского государства от неожиданного прорыва «злых татаровей». Три же полка под началом воеводы князя И.Ф. Мстиславского (4 воеводы) должны были «по вестям итить з берегу» навстречу неприятелю и, нападая на отделившиеся от основной массы татарского воинства отряды, сдерживать врага, добывать «языков» и отслеживать перемещения противника. С подготовкой к отражению очень даже возможного нападения врага связан один интересный эпизод. 19 мая с Поля «прибежал» станичник с вестью, что на реке Мерла (к западу от нынешнего Харькова), на Муравском шляху, замечена была татарская сакма, а «обапол по мурамскому же шляху шли люди многие, а позади сакмы слышет зук велик». Получив эту новость, в Москве срочно отправили на усиление береговой рати в Калугу воеводу И. Меньшого Шереметева «на подводех». Понятно, что конницу на подводах посылать не будут, значит, вместе с воеводой столицу покинуло несколько статей стрельцов, которых для повышения их мобильности посадили на собранные с московских посадских людей подводы³².

Одним словом, в 1565 г., несмотря на то, что боевые действия на литовском фронте продолжались, Ивану Грозному удалось собрать на южной границе довольно приличные силы, и она была, не в пример прошлому году, надежно прикрыта. Эти приготовления не были напрасны. Конечно, сегодня трудно восстановить перипетии той глухой борьбы вокруг ханского трона между сторонниками и противниками союза с «московским», между «московской» и «казанской» «партиями». Однако, размышляя post factum над событиями тех лет, создается впечатление, что сам Девлет-Гирей, отнюдь не пылая излишней воинственностью, помнил о том, как он пришел к власти. Потому-то он, лавируя между разными группировками татарской знати, склонялся на сторону той из них, что была наиболее влиятельна в данный конкретный момент. А весной—летом 1565 г. «казанская» «партия», «партия войны», явно доминировала на крымском политическом небосклоне. И, продолжая переписываться с Иваном об условиях замирения, хан был вынужден идти у нее на поводу. Видимо, так можно объяснить тот факт, что после относительно компромиссной грамоты, что была передана от хана через Басманова, Иван получил новую, с более жесткими требованиями (о которой говорилось выше). И именно давлением со стороны «казанской» «партии» можно, на наш взгляд, объяснить решение хана, не дождавшись ответа из Москвы, «всесть в седло» и снова отправиться в набег. Во всяком случае, так можно трактовать сообщение А. Нагого Ивану IV, в котором он, рассказывая о событиях бурных лета и осени 1565 г., писал, что, встретив по пути на «государеву украйну» московского гонца С. Бертенева и ознакомившись с грамотами Ивана, Девлет-Гирей решил было повернуть назад. Однако, узнав об этом, «на царя и на царевича пришли землей со всем войском, что им воротиться немочно, потому что многие люди пошли на войну, а лошадей покупали заимья»³³. Причина для продолжения похода, конечно, более чем весомая! Видимо, поход 1564 г. и в самом деле оказался для татар удачным, и в следующий ход на Москву собралось множество охотников за живой добычей. Ради такого случая влезшие в долги, они не собиравшихся отказываться от надежды разжиться «животами» и полоном только потому, что к хану приехал какой-то там гонец от правителя «неверных». А рисковать своей короной, да и жизнью в придачу ради того, чтобы продолжить переговоры с неуступчивым русским царем Девлет-Гирей не желал.

Итак, поход продолжился. Но зря «татаровя» надеялись и в этом году неплохо поживиться на Руси и поправить свои дела, рассчитавшись по кредитам русскими пленниками, мужиками, бабами да детишками. Пока Орда медленно продвигалась на север по Муравскому шляху, в Москве тем временем с началом осени и нового, 7074 г., переменили некоторых воевод в украинных городах и продолжали держать войско на берегу в готовности — «сентября в 19 день царь и великий князь приговорил з бояры: как царь крымской или большие крымские люди а ево государевы украины пойдут, бояром и воеводам князю Ивану Дмитреевичю Бельскому, да князю Ивану Федоровичю Мстисловскому, да князю Петру Михайловичю Щенятеву, да князю Василью Семеновичю Серебряному итти на Коломну и государевым делом промышлять, смотря по тамошнему делу». Прошло полторы недели, и путивльский наместник князь Г. Мещерский прислал на Москву государю весть, что «прибежал к нему в Путивль от станишного головы от Романа Семичова сын боярской ноугородец Гришка Яцкой, а сказывал, что наехал Роман вверх Торца и на Каменном броду сентября в 21 день, стоят де многие люди и огни горят многие и стрельбу слышали». И дальше князь сообщал, что станичники ему сообщали, что де чают они, «пришли люди в Русь на Изюм Курган да на Савин перевоз, а Донец возилися два дни»³⁴.

По получению этих неприятных вестей колеса московской военной машины закрутились с нарастающей силой. Воеводы немедленно вернулись ко своим полкам, гарнизоны украинных городов были приведены в готовность, а украинные воеводы поспешили на сход с береговыми. И когда хан подошел к Волхову, небольшому городку юго-восточнее Тулы, на территории нынешней Орловской области, там его уже ждали.

Описания того, как разворачивались события под Болховым, в летописях и разрядных книгах различаются. Согласно летописи, 11 октября в Москву прибыло послание от болховского воеводы князя И. Золотова (не успевший покинуть Волхов до начала набега), что «пришел крымской царь к Волхову октября в 7 день, и из наряду по городу стреляли и к городу приступали». Однако на этот раз у хана ничего не вышло. «Князь Иван Золотова з детми боярскими из города выходил и с ними дело делал, и языки поимал, а посаду ближних дворов пожечи не дал». Взятые с бою «языки» показали, что под город пришел сам Девлет-Гирей вместе с наследником калгой Мухаммед-Гиреем и «царевичем» Адыл-Гиреем, «а с ними все крымские люди». Кстати, если «царь» пришел с нарядом, значит, он взял с собой свою «гвардию» — своих мушкетеров и легкую артиллерию, что косвенно подтверждают сведения станичников, доносивших, что татарами «многие сокмы биты до черные земли и телеги болшие под наряд есть». Внезапность, залог успеха, была татарами утрачена, и к Волхову уже шли на помощь береговые полки. Узнав о их приближении, хан «войны не распустил» и под покровом ночи поворотил назад. Отход хана летопись датирует 19 октября, но это явная описка. При этом Девлет-Гирей, как и в прошлом году, не стал дожидаться, пока соберутся разосланные по округе фуражиры, которых русские ратные люди и украинные мужики «побивали и корму имати им не давали»³⁵.

В разрядных книгах известия об этом набеге чрезвычайно лаконичны — приход хана под Волхов датируется серединой дня 9 октября, а его отход — ночью того же дня. Никаких иных подробностей при этом не сообщается, если не считать того, что, узнав о благополучном завершении истории с отражением прихода Орды, царь наградил И.Д. Бельского со товарищи «золотыми», а значит, остался их действиями вполне доволен. И еще одна интересная подробность из разрядных книг — в болховской истории впервые приняли участие опричники: «Из опришнины посылал государь под Волхов воевод, как царь приходил к Волхову, воевод с Москвы князя Андрея Петровича Телятевского, князя Дмитрея да князя Ондрея Ивановичев Хворостининых»³⁶.

И еще один довольно красочный рассказ (хотя, конечно, и не без преувеличений) о набеге 1565 г. содержится в наказе, данном приставу Ф.И. Третьякову со товарищи, что встречали литовских послов в мае 1566 г. На расспросы литовцев об отношениях между Иваном и Девлет-Гиреем приставу было велено отвечать, что «по ссоре лихих людей» приходил хан осенью минувшего года к Волхову, было такое дело, и приходил он «казатцким обычаем, а с ним тысеч с пятнатцать или з дватцать, и против таких людей у государя нашего на украинах николи без заставы не живет». Потому и как только стало известно о приходе «царя», тотчас на помощь болховчанам поспешили государевы воеводы со многими ратными людьми. «И, заслышев государя нашего воевод по украинным городом, и он (Девлет-Гирей. — П.В.) одное ночи в государя нашего земле не начевал и людей в розгон не роспустил, и не токмо что полону взяли, и корму взятии не дали»³⁷. Так что пришлось хану и его людям уйти с Руси не солоно хлебавши, а дома их ждали кредиторы, с требованием платить!

Неудачный (в сравнении с предыдущим 1564 г.) поход крымского воинства, явное нежелание Сигизмунда II, подстрекавшего хана на организацию все новых и новых набегов на Русь, но при этом отнюдь не поспешавшего присылать обещанные щедрые «поминки» и координировать действия своих ратей с татарскими, отсутствие у престарелого Сулеймана I, могущественного турецкого султана, желания идти на конфронтацию с Москвой — все это подрывало позиции «казанской» «партии» при ханском дворе. Естественно, что в этих условиях вес «московской» партии и ее влияние на политику хана возрастали. Одним словом, после возвращения хана из похода наметилось очередное потепление в русско-крымских отношениях. Более того, в 1566 г. хан даже отказался от предлагавшегося ему нового похода на «московского». А тут еще и Иван занял гибкую позицию, согласившись на выплату «Магмет-Киревых поминок», частично удовлетворив ханские запросы.

Однако возобновившиеся пересылки и переговоры между Москвой и Бахчисараем так и не привели к желаемому результату. Совершенно неожиданным, но только на первый взгляд, камнем преткновения стало стремление Девлет-Гирея добиться от Ивана в качестве условия замирения отказа Москвы от заключения мира с Сигизмундом II. Свое требование хан мотивировал тем, что он опасается, как бы Иван, помирившись с «литовским», вместе с ним не стал бы воевать его, крымского «царя». И основания для таких подозрений у хана были — ведь десятью годами ранее русский царь и его дипломаты приложили немало усилий для того, чтобы договориться с Литвой о совместных действиях против Девлет-Гирея. Потому-то хан и заявил 16 июля 1566 г. на аудиенции русским послам, что «яз де государям Вашим ныне доброго дела хочу прямо. Только де государя Вашего опасаюся и дважды о том ссылаться не хочу. Государь де ваш не верит мне, а яз де не верю государю Вашему»³⁸. Слишком много накопилось взаимных претензий у договаривающихся сторон, слишком много было пролито крови, слишком сильно было застарелое взаимное недоверие, чтобы даже в условиях достигнутого определенного компромисса (Иван согласился на выплату больших «поминок», тогда как хан снял требование передачи ему Казани и Астрахани — кажется, что в то время с его стороны выдвижение этого требования было всего лишь элементом дипломатического торга) Москве и Бахчисараю удалось замириться. А тут еще добавилась смерть старого Сулеймана I и приход к власти его сына Селима II, склонного переориентировать свою внешнюю политику с северо-западного, балканского, направления, на восточное и северо-восточное — персидское и кавказское, и продолжавшаяся политика Москвы по поддержке кабардинского князя Темрюка, тестя русского царя и его союзника на Кавказе. Одним словом, растянувшиеся на несколько лет переговоры так и закончились ничем.

К исходу 1567 г. стало очевидно — нового витка напряженности в отношениях между Москвой и Крымом не избежать, причем эта напряженность выходила на новый, более жесткий и серьезный уровень. Как отмечал А.А. Новосельский, «...годы 1568—1574 образуют второй и наиболее опасный для Московского государства период татарских нападений. Если в предшествующие годы татары действовали только в качестве союзников польского короля, то теперь они ставят перед собой самостоятельные цели...»³⁹. На эти годы и приходится всплеск военной активности Крымского ханства по отношению к России. Применительно к этим годам можно вести речь о том, что тогда шла настоящая полномасштабная война между Россией и Крымом (при этом мы, конечно, осознаем условность применения этого термина, так как состояние войны на границе между Русью и Степью фактически не прекращалось. Другое дело, что в эти годы «обычные» набеги за ясырем сменились подлинными нашествиями). Пик этой войны пришелся на 1571—1572 гг., и события этих двух лет затмили те, что произошли до и после них.

Примечания

1. Мак-Нил У. В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI—XX веках. М., 2008. С. 120. Днепр же с его порогами как коммуникация уступал Волге и Каме.

2. См., например: Виноградов А.В. Внешняя политика Ивана IV Грозного. С. 149—151; Новосельский А.Л. Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII века. М.—Л., 1948. С. 14—15; Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Ч. 2 (1533—1560) С. 541—542, 548, 555 и далее; ПСРЛ. Т. XIII. С. 292; Трепавлов В.В. Малая Ногайская Орда Очерки истории // Тюркологический сборник 2003—2004. М., 2005. С. 281—282; Хорошкевич А.Л. Россия в системе международных отношений середины XVI века. М., 2003. С. 211—215 и далее.

3. Kennedy P. The Rise and Fall of Great Powers. Economic Change and Military conflict from 1500 to 2000. N.—Y., 1987. P. 15.

4. См., например: Зимин А.А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960. С. 471—475.

5. См., например: Хорошкевич А.Л. Россия в системе международных отношений середины XVI века. М., 2003. С. 202—323.

6. Послания Ивана Грозного. С. 48.

7. Об изменениях в составе Ближней думы см., например: Богатырев С.Н. Ближняя дума в третьей четверти XVI в. Часть вторая (1560—1570) // Археографический ежегодник (далее АЕ) за 1993 год. М., 1995. С. 109—110.

8. ПСРЛ. Т. XIII. С. 341.

9. Там же. С. 343.

10. Там же. С. 342.

11. О боевом сопровождении. Т. IV.

12. ПСРЛ. Т. XIII. С. 342; РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 342.

13. Так считает, например, Д.М. Володихин (См.: Володихин Д.М. Воеводы Ивана Грозного. М., 2009. С. 175—176).

14. ПСРЛ. Т. XIII. С. 342.

15. Там же. С. 345. См. также: Виноградов А.В. Русско-крымские отношения... С. 184—186.

16. ПСРЛ. Т. XIII. С. 366.

17. Загоровский В.П. Указ. соч. С. 143; Филюшкин А.И. Андрей Курбский. М., 2008. С. 9.

18. Города России XVI века. Материалы писцовых описаний. М., 2002. С. 335; ДРК. С. 256; Загоровский В.П. Указ. соч. С. 148; Лаврентьев А.В. Епифань и Верхний Дон в XII—XVII вв. М., 2005. С. 45; ПСРЛ. Т. XIII. С. 405; РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. М., 1982. С. 234.

19. (Филюшкин А.И. Проекты русско-крымского военного союза в годы Ливонской войны // «В кратких словесах многой разум замыкающее...». Труды кафедры истории России с древнейших времен до XX века. Т. II. СПб., 2008. С. 313.

20. Цит. по: Виноградов А.В. Русско-крымские отношения... С. 187.

21. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 6 // Соловьев С.М. Сочинения в восемнадцати книгах. Кн. III. М., 1989. С. 580; Филюшкин А.И. Проекты русско-крымского военного союза в годы Ливонской войны. С. 309.

22. РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 140—142.

23. Новосельский А.А. Указ. соч. С. 19, 428.

24. ПСРЛ. Т. XIII. С. 388; Т. XXIX. С. 338; РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 155—158.

25. ПСРЛ. Т. XXIX. С. 335.

26. Там же. С. 338, 339.

27. ПСРЛ. Т. XIII. С. 389.

28. Там же. С. 388—389.

29. Псковские летописи // ПСРЛ. Т. V. Вып. 2. М., 2000. С. 246.

30. РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 169—170.

31. Виноградов А.В. Русско-крымские отношения... Т. II. С. 48—49.

32. ПСРЛ. Т. XIII. С. 399; РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 178—189.

33. Цит по: Виноградов А.В. Русско-крымские отношения... Т. II. С. С. 56.

34. РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 205.

35. ПСРЛ. Т. XIII. С. 399.

36. РК 1475—1598. С. 224.

37. Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. ТЛИ (1560—1571) // СбРИО. Т. 71. СПб. 1892. С. 343—344.

38. Цит. по: Виноградов А.В. Русско-крымские отношения... Т. II. С. 63.

39. Новосельский А.А. Указ. соч. С. 23.