XV. Восстановление порядка в городах, занятых неприятелем во время войны, и возвращение туда присутственных мест. Беспаспортные иностранцы — торговцы и бродяги. Дело с чугунными трубами от севастопольского водопровода. Затруднения с греческими волонтерами

В течение 1856 г. происходило восстановление порядка в приморских городах, занятых иностранными войсками.

27 апреля 1856 г. сделано было главнокомандующим распоряжение, чтобы, в случае оставления иностранными войсками Евпатории, Керчи и Еникале, немедленно там был водворен гражданский и полицейский порядок. Чиновники и управления должны были принять у неприятеля города с районами, которые они занимали. В особенности надо было обратить внимание на полицейскую и медицинскую часть. Вводить войска тотчас в оставленные места было запрещено, чтобы не развить между ними болезни, которые свирепствовали у союзников: тиф, холеру, скорбут и др. То же нужно было иметь ввиду и относительно сообщения жителей оставленных городов с окрестными местами. Обращалось внимание и на то, чтобы не было контрабанды и подозрительных людей.

По эстафетам приказано было, чтобы присутственные места — евпаторийские, ялтинские, феодосийские и бердянские, выехавшие из этих городов, немедленно возвратились туда. Евпаторийские места и суд отправились в ближайшие места к демаркационной линии союзных войск, чтобы, явясь к начальнику Евпаторийского отряда, испросить приказание, в каком именно месте ждать выхода неприятеля из Евпатории, а по выезде его начать действия; домам, бывшим под госпиталями, составить ведомость и принять нужные меры к их очищению. Дела евпаторийского магистрата и сиротского суда сданы были, как мы видели, чиновником Кузьменко в алешковскую городскую полицию, а затем дела евпаторийского магистрата были в д. Боташ Евпаторийского уезда, а дела судебных мест находились в Армянске. Ялтинский уездный суд оставался в Симферополе до мая 1857 г., так как в Ялте нельзя было отыскать подходящего помещения. Феодосийский суд с дворянской опекой и магистрат с сиротским судом находились в Орехове, казначейство в Мелитополе; бердянский уездный суд и городская ратуша в Большом Токмаке; управление керченского градоначальства в Орехове.

В первых числах апреля началось возвращение присутственных мест, чиновников и их семейств в приморские города Крыма. Керченские выходцы более всех других бедствовали во время войны, лишились крова, а многие и средств пропитания, и при возвращении их им отводились, по ходатайству градоначальника Антоновича, бесплатно квартиры, а женщинам и детям и подводы. Давались подводы без прогонов и для передвижения нижних чинов и их семейств в Керчь и Бердянск.

В Евпатории выяснилось, что помещик — уволенный от службы Павел Ревелиоти, находясь при неприятеле, торговал там мясом и вынудил этим де-Ферюсака требовать его выезда. Губернатор предложил исправнику объяснить Ревелиоти, чтобы он до выступления турок и французов отнюдь не въезжал туда.

11 мая все турецкие войска с командовавшим пашой отправились из Евпатории в Константинополь. Остался в городе один французский батальон, турецкие купцы и до 2000 татар. Для введения полицейского надзора и устройства был отправлен в Евпаторию жандармский штабс-капитан Беловодский, назначенный вместе с тем и исполняющим должность городничего. 16 мая, по приглашению Ферюсака, Беловодский приехал в Евпаторию. По условию, заключенному им с Ферюсаком, 18 мая в 12 часов дня французские войска сели на суда и опустили в городе свой флаг. В ту же минуту был поднят русский коммерческий флаг, который был сигналом для вступления в город жандармской команды и сотни казаков, ожидавших у заставы. Тотчас были учреждены караулы и разъезды по городу. Предварительно этому, в 11 часов 30 минут, был подписан Беловодским и Ферюсаком при свидетелях акт передачи города. К 12 часам французские войска, состоявшие из батальона стрелков, одной батареи и роты морской пехоты с нестроевыми, всего 840 человек, были построены развернутым фронтом против церкви. Ферюсак представил эти войска Беловодскому, причем поздравил трех офицеров кавалерами почетного легиона. После этого войска отправились повзводно к двум небольшим пароходам, которые перевезли их на приготовленный для них большой транспортный пароход. Затем благочинный крымских церквей Родионов отслужил благодарственный молебен об оставлении города неприятелем.

Бывший евпаторийский городской голова, потомственный почетный гражданин Моше Аронов Пампулов сообщил губернатору, что до конца апреля 1856 г. выехало из Евпатории до 7000 татар; между прочим, мурза Али бей Ширинский, мурза Картбинский и мещанин Осман Умер-оглу Чордаклы упорствовали с выездом, несмотря на настояния мушира Ахмет-паши, и желали, чтобы наше правительство приняло участие в избавлении их от вынужденного выезда. Ширинский готов был спасти себя и семейство побегом, но боялся задержания на наших аванпостах.

18 мая управляющий государственными имуществами доносил губернатору, что евпаторийские татары — государственные крестьяне, узнав о дарованном им всемилостивейшем прощении, не только не уезжали в Турцию, но на прибывших в Евпаторию из Турции за остальными татарами пяти пароходах возвратились оттуда 25 человек, которые объявили, что если бы турецкое правительство не удерживало, то все отправившиеся туда татары возвратились бы в Крым, и впоследствии при первой возможности возвратятся, и что все проживавшие в Евпатории татары в бытность там союзных войск предавались распутству, волей и неволей, отчего заражались сифилисом. Решено было произвести освидетельствование всех татарок при принятии Евпатории через повивальных бабок, но ни одной сифилитической больной не оказалось. Здоровье жителей Беловодский нашел в удовлетворительном состоянии, болезней не было. Город был разорен совершенно, кроме немногих домов; стекол и мебели нигде не было. Нечистота, особенно там, где жили турки, была ужасная. Церковь приводилась в порядок.

Очищение Евпатории шло медленно за недостатком рабочих и тачек. Положение чиновников, лишившихся своих домов, было особенно печально.

8 июня был оставлен неприятелем г. Еникале, а 10 числа были оставлены союзными войсками Керчь и местность Павловской батареи, и восстановлено управление Керчь-Еникальского градоначальства.

Для приема и введения русского управления в Камыше и Херсонесском полуострове назначен был жандармский полковник Щербачев, а для принятия в управление Балаклавы командующий греческим балаклавским батальоном Стамати.

Маршал Пелисье уведомил командира 3 корпуса барона Врангеля, что 23 июня французские войска окончательно очистят Крым и что в тот же день будут переданы русским занимаемые ими части Южной стороны Севастополя и Херсонесского полуострова; англичане же передадут Балаклаву несколькими днями позже. Щербачеву приказано было 22 июня явиться к начальнику штаба французской армии генералу Мортенпре для соглашения о подробностях исполнения сдачи, затем явиться к главнокомандующему английской армией генералу Кодринггону и осведомиться о времени окончательного отплытия англичан и передачу нам занимаемых ими мест.

В конце апреля 1856 г. посетил Симферополь сардинский главнокомандующий генерал Ла-Мармора и просил о принятии и сохранении некоторых построек в лагере сардинских войск, которые составлялись в пользу разоренных жителей в той местности: г. Балаклавы и деревень Карань, Камара и Инкерманской долины. Это были землянки или домики из камня и земли. Бараки же из досок итальянцы продавали или забирали с собой.

23 июня 1856 г. произошли сдача и принятие Севастополя. В этот день, в 7 часов утра, все французские войска сели на суда, а маршал Пелисье в 10 часов. В 1 час дня он отправился из Камыша, а прочая эскадра с войсками в 3 часа пополудни. В Камыше остались лишь 152 семейства разных торговцев. Все бараки проданы были симферопольским купцам, большей частью караимам. Начальник Камыша генерал Соль говорил Щербачеву, что большая часть остававшихся торговцев — греки, итальянцы, турки, персы и армяне — люди неблагонадежные, вследствие чего были установлены усиленные патрули. Это по большей части были бродяги и воры, которые остались здесь потому, что у них нечем было якобы заплатить за места на пароходах. Флага русского в Севастополе Щербачев не нашел, и потому по снятии французского не был поднят русский флаг. Торжественности не было никакой; к тому же Щербачев не знал иностранных языков и пользовался переводчиком.

30 июня Кодрингтон оставил Балаклаву. В час пополудни он сел на суда с остальными войсками, а в 7 часов они вышли из бухты. В 2 часа Стамати принял Балаклаву. Английские бараки оставлены были, вследствие малой цены, предлагавшейся за них, беднейшим из пострадавших жителей города, и только некоторые Кодрингтон просил передать указанным им самим лицам. Остался непроданным и скот при двух офицерах и запасы угля и соломы. Щербачев просил прислать в Камыш врача, но не было ни одного свободного; только Перекопский уездный врач Зборовский, уволенный за нерадение к службе, был в Симферополе без дела. Очистка Северной части Севастополя возложена была на чиновника министерства внутренних дел графа Чапского; очищение же Балаклавы, Георгиевского монастыря, Кадыкоя, Камары, Байдарской долины и всей местности от Камышовой бухты до каменного моста на Черной речке и шоссе, на Варпаховского.

В середине июля Розенбергер доносил, что байдарские и другие татары, разъезжая по местам, где стояли лагеря союзников, собирают оставленные там негодные вещи, в том числе матрацы с сеном и соломой, тряпье и прочее, и просил о принятии строгих мер против переездов татар в оставленные лагеря для собирания старых вещей. Приняты были соответствующие меры.

4 июля прибыл неожиданно в Евпаторию генерал-губернатор граф Строганов, не нашел городничего Беловодского, который уехал в Симферополь, «не нашел ничего, что свидетельствовало хотя бы в отношении одного какого-либо предмета заботливости начальства о приведении в порядок и устройство местных управлений». Все было в том же положении, в каком оставлено неприятелем, «которому приписывают разорение Крыма», и «только присутствие некоторых чиновников показало, что Евпатория уже в руках наших властей». Медико-полицейская очистка города не была совершенно даже начата; на кладбищах были полузарытые гробы, и даже на поверхности земли встречались человеческие кости. Об устройстве больницы не было принято никаких мер, даже карантинные здания представляли редкий пример беспечности: здания не были приведены в порядок, повсюду валялись тряпки, шерсть, кости и даже целые трупы павших животных. Капитан Беловодский подал объяснение, из которого видно, что положение Евпатории не было до такой степени ужасно. Неприятелем разрушено было 426 домов (почти ¼ часть города), что придавало городу печальный вид, который усиливался еще массой навоза и грязи, оставленных за два года более 100000 жителей и 20000 лошадей. К 20—25 июля предполагалось совершенно очистить город в санитарном отношении. В покупке и развозке извести, необходимой для очищения Крыма и, в частности, Евпатории, много содействовал упомянутый выше Пампулов. Заметим здесь, что находившиеся в д. Саки здания для помещения больных и посетителей были сожжены неприятелем.

6 июля граф Строганов был в Феодосии и, по-видимому, как сообщал городничий, был доволен распоряжениями.

В Ялте в 1856 г. было всего 36 сносных домов, годных для помещения присутственных мест, штабов и пр. Прочие же в отсутствие хозяев пришли в полную негодность, стояли без дверей, окон и печей.

В Камыше осталось 152 французских торговца, большей частью беспаспортные бродяги, на установленный шестинедельный срок. В Байдарской долине и д. Камара осталось много бараков, а в них деревянной посуды, бутылок и пр. Татары собирали их, пока не запретили. Всего бараков было оставлено в Балаклаве 202, в Кадыкое 449, в Камаре 248, в Карани 210, возле Алсу 107, на севастопольских хуторах 1184, итого 2400. При некоторых были и маленькие бараки, всего 115. Сожжено было англичанами перед выступлением 150 больших бараков, продано 61 и подарено 143.

15 марта была прекращена свободная торговля в Балаклаве, о чем объявлено было иностранцам с предложением им того же числа выехать из города. Камыш, где находились все торговцы и частные бараки, 16 августа был уничтожен, и место это, засоренное разным хламом, выжжено. Осталось в Камыше только отдельно стоявшее здание театра, так как не нашлось на него покупателей¹.

Бахчисарайский купец Варшер купил у англичан мешки, между прочим, от соломы. В сентябре 1856 г. оказалось целых и крепких 3400, а бывшие с соломой погнили. Солома эта и уголь в 900 мешках уступлены были комитету по очистке местностей, занимавшихся английскими войсками; письменный отзыв Кодрингтона об этом был передан Розенбергеру, обозревавшему лагери иностранных войск до их выбытия из Крыма. Солома и уголь отданы были балаклавским жителям, а мешки пошли на потребности комитета.

Иностранноподданные евреи из Камыша и Балаклавы пробирались через аванпосты в Симферополь и сманивали за границу евреев-солдат военнорабочих рот и других частей. Случаев дезертирства евреев было довольно много; в июле 1856 г. бежало восемь евреев инвалидной роты, состоявшей при Баяутском военновременном госпитале в Симферополе².

В бывшем лагере иностранных войск, преимущественно в Камыше и Балаклавском округе, осталось несколько сот разноплеменных людей, из которых большая часть не имела ни паспортов, ни средств к жизни и предавалась воровству, грабежу и даже убийствам. Чтобы положить скорый и решительный предел этим беспорядкам, граф Строганов предложил Таврическому губернатору 7 июля 1856 г. поручить полковнику Щербачеву сделать точную перепись этим иностранноподданным, с обозначением, кто из них имеет собственность в товарах и громоздких вещах и снабжен паспортом, и кто именно и какого государства подданные не имеют никаких письменных видов; всем вообще иностранцам объявить срок для распродажи имущества 15 августа или вывоза за границу, кроме товаров, о которых сделано особое распоряжение, после чего это имущество истребить на месте или предоставить владельцу земли, на которой находятся вещи, потому что в Камыше никакого населения не должно быть, и на владельческих землях никто не вправе складывать посторонние вещи; всех безписьменновидных иностранцев немедленно взять под строгий надзор полиции и употребить все старания отправить их скорее за границу на иностранных судах, приходящих в Камыш и Балаклаву, причем за отправку не имевших средств уплачивать шкиперам из особой суммы до Константинополя, примерно по 3 р. или более за человека; бродяг признавалось нужным заключать в острог. В распоряжение Щербачева назначена сотня казаков и сотня чинов греческого Балаклавского батальона. 16 июля Щербачев начал отправку беспаспортных и паспортных иностранцев. Шкиперам платили по 30 франков до Константинополя, лишь бы они убрались скорее. Высылка оставшихся бродяг производилась также из Евпатории и Феодосии, под угрозой, в случае нежелания уехать, остаться в остроге и быть зачисленным в арестантские роты. Шлялось по полуострову много безписьменновидных турок и армян. Забирали их в Симферополе. Керчи, Бахчисарае, Отузах и пр. и отправляли за границу. 50 человек изъявили желание остаться в России, причем, 38 просили причислить их к греческим семействам близ Мариуполя, 5 человек — из уроженцев Крыма — к своим семействам в Крыму (унтер-офицер Николай Ревелиоти, рядовые Евтимию, Георгию, Афендули и Георгию Бородаенко). Кроме этих пяти лиц потом еще несколько человек остались в Крыму, особенно в Бахчисарае³.

Было и много самозванцев, выдававших себя за легионеров сформированного в придунайских княжествах батальона и просивших полугодового пособия. Разъяснено было им, что это пособие выдается только легионерам, вышедшим в отставку при расформировании батальона, а не раньше, как сделали они. Все они бродяжничали в Карасубазаре, Евпатории, Бердянске, Феодосии, Ялте, ничем не занимались, вымогали пособий (например, по 60 десятин земли), продавали свои документы. Всех их было до 600 человек. Возня с ними тянулась до 1859 г., когда они должны были приписаться к известным обществам под угрозой высылки, в качестве бродяг за границу.

Из иностранцев, бывших при неприятельских войсках в Евпатории, остались четверо армян — турецкоподданных. Приняли же русское подданство в Евпатории до 15 болгар, 9 армян и 9 греков.

Некоторые из французов, якобы с дозволения русского начальства, остались по окончании войны в Севастополе, стали строить бараки и дома и заводить торговлю. 4 ноября 1856 г. им было велено выехать в течение 7 дней в Евпаторию, а оттуда за границу. Они отговаривались начатой торговлей, но товара у этих французов оказалось очень мало. С разрешения государя они были оставлены «до окончания своих дел», но ни в коем случае на продолжительное время, «чтобы не было вреда для местного купечества». Они должны были дать подписку не заводить новых дел и не выписывать новых товаров. Крайний срок назначен был им 15 мая 1857 г. Некоторые приняли русское подданство, а другие упорствовали выездом из Севастополя и Евпатории до конца 1857 г.⁴

Полковник Щербачев, найдя в Камыше бараки, пристани, шлюпки и другие предметы, оставленные за негодностью французскими войсками, продал их с аукциона и выручил 500 р., которые были выданы в пособие разным лицам, пострадавшим от минувшей войны. Караимы Зара Фиркович и Кефели изъявили желание купить затонувшие в море близ берегов Камышевой и Казачьей бухты разбитые бурей разные суда, числом до десяти, предлагая 400 р. в пользу пострадавших в Крыму во время войны.

Чугунные трубы от севастопольского водопровода были сняты неприятелем, и из них устроен был водопровод в Камыше. Общество караимов и евреев, купивших французские бараки, снимали эти трубы и продавали разным лицам в Симферополе и Бахчисарае. Велено было эти трубы арестовать и доставить в Севастополь. Сумма, вырученная от продажи бараков и других вещей, назначалась в пользу пострадавших от наводнения в Лионе и других местах Франции. Всего выручено было 5963 франка 60 сантимов. В числе прочих предметов были проданы и водопроводные трубы, которые купил граф Демезон за 2000 франков (500 р.). Эти трубы были задержаны, но 40 еще раньше были увезены из Камыша в имение графа Демезона. Граф Строганов писал, что по всем правилам международного права, соблюдаемым всеми образованными нациями, принято, что всякого рода движимые вещи, отчужденные во время войны, не возвращаются бывшему их владельцу по окончании войны, а потому и возвратить упомянутые трубы, взятые неприятелем во время войны, казна не имеет права, так же как и частное лицо, и предлагал губернатору выдать трубы Демезону. Иначе смотрело на это дело морское ведомство. Командир севастопольского порта Юхарин писал: «Я полагаю, что общественные права целого города в необходимой потребности снабжения жителей и войск водой должны быть предпочтены частному лицу, графу Демезону, который купил трубы у негоциантов, не доказавших никакими документами права владения этой движимостью. Французское и английское интендантство продали всю принадлежавшую им движимость русским купцам, караимам и жидам, на что и выданы от них свидетельства, а затем все остальное брошенное неприятелем, по моему мнению, должно быть возвращено прежним владельцам; в противном случае всякий иностранец французско- или английскоподданный имеет право продать все оставшееся в Севастополе, как то: якоря, цистерны, снаряды, лес с бастионов и пр. Международное право предоставляет неприятелям владение движимостью по окончании войны, но не дает никакого права каждому спекулянту называть своей собственностью каждую вещь, оставленную неприятелем. Притом я не считаю водопровод движимостью, потому что это здание, устроенное для известной цели, как казармы и все сооружения в Севастополе, и никакой негоциант не имеет права безнаказанно разорять их». Севастопольское морское ведомство арестовало в Камыше из купленных Демезоном чугунных водопроводных труб 98 целых и 3 перебитых. Предложено было графу Демезону и тем лицам, у которых он купил трубы, представить доказательства их права владения. Демезон представил расписку в продаже ему 250 труб от члена французской комиссии. Дело дошло до комитета министров, который положил возвратить Демезону 500 р., а трубы у него взять. В имении Демезона оказалось налицо чугунных 55 труб и глиняных 400⁵.

В июне 1855 г. были перевезены в Одессу для обмена на пленных жителей Добруджи 165 человек жителей Евпатории, в том числе священник Манжелей, помещик Ватковский, дворянин Бальдани, отставной чиновник Короленко, учитель Васильев, жена чиновника Шпилярского, письмоводитель предводителя дворянства Рудковский и др. В октябре прибыло 32 человека бывших в плену жителей Евпатории, между прочим, пристав Решетилов, титулярные советники Теребинский, Красовский, губернский секретарь Аверьянов, коллежский регистратор Востриков.

Много возни было с греческими волонтерами. В марте 1855 г. штаб главнокомандующего потребовал возвращения в Севастополь греческих волонтеров, которые выписались из госпиталя и праздно шатались и бесчинствовали в Симферополе. В апреле 98 человек были уволены от службы, за нежеланием продолжать ее, и отправлены за Перекоп, в Николаев, Одессу, Измаил, Кишинев, Херсон, Бердянск. Из них 58, не дождавшись отправки, разошлись и не были отысканы. Некоторые изъявили желание снова поступить на службу, но в этом им было отказано. Эти греческие волонтеры составляли «легион Императора Николая I». Начальником его был князь Панаиоти Мурузи. Легионеры эти, посылавшиеся в Симферополь по казенной надобности, собирали здесь пожертвования, что было им строго запрещено. Некоторые из отправленных за Перекоп хотели остаться в Симферополе, но в этом им было отказано. Симферопольское греческое общество согласилось по очереди отводить квартиры легионерам, выписанным из госпиталя, но еще слабым и не могущим нести службу до выздоровления. Некоторые волонтеры за дурное поведение увольнялись от службы и высылались в Симферополь для отправления на родину. В начале 1856 г. 80 человек греческого батальона под конвоем из 50 человек и офицера отправлены были в Кишинев; в Сарабузе они пытались произвести возмущение, но, испугавшись угроз, успокоились. В начале февраля отправлено еще 38 легионеров, не пожелавших остаться далее на службе. Командующим легионом в 1856 г. был полковник Папаафанасопуло. В июне 1856 г. легион был расформирован. Выселенные в Таганрог греки бывшего легиона в начале 1856 г. просили об освобождении их от полицейского надзора и выдаче документов для возвращения на родину. В апреле 1856 г. предложено волонтерам, оставшимся в Бердянске, возвратиться на родину или принять русское подданство и причислиться к городским сословиям или обществам. Желавшим возвратиться за границу выдавалось годовое жалование и кормовых по 15 к. в сутки до перехода за границу или передачи на судно за условленную плату. Оставшимся назначались полугодовое жалование, льгота на 10 лет от платежа повинностей и кормовые деньги до прибытия в избранные места жительства⁶.

Байдарская долина была почти совсем оставлена татарами. Были случаи враждебного отношения их к войскам и по окончании войны. Так, в апреле 1856 г. был убит один казак и крестьянин. Христианское население этой местности находилось в тревожном состоянии. С другой стороны, южнобережные татары боялись насилий и репрессий, чем злоупотребляли греки Балаклавского батальона и казаки. Для водворения порядка в местах, близких к расположению неприятельских войск, и по всему южному берегу Крыма был усилен военный постой. В мае 1856 г. две роты стояли в Ялте, две в Алуште.

Примечания

1. О распоряжениях относительно восстановления порядка в приморских городах, занятых иностранными войсками. Св. 197, № 133. На 600 л.

2. Св. 102, № 77 и 78.

3. Дело о высылке из Камыша, Балаклавы и других мест иностранцев, оставшихся в губернии по выводе иностранных войск. Св. 197, № 40.

4. Св. 197, № 50.

5. Дело о чугунных трубах, снятых неприятелем от севастопольскою водопровода. Св. 193, № 181.

6. Дело о греческих волонтерах. Ч. I, Ч. II, Ч. III. Св. 194, № 15.