Глава IV. На окраине Бахчисарая

Как правило, нынешние посетители обычно попадают в Чуфут-кале через ворота Кичик-капу, выходящие на ущелье Марьям-дере. Уже говорилось, что это была пешеходная и вьючная дорога. Подъехать же к городу можно только с восточной стороны, по дороге, начинающейся на южной окраине Бахчисарая и огибающей верховья Иософатовой долины (в географическом смысле ее точнее назвать балкой). Для человека, приближающегося к городу с этой стороны, он открывается оборонительной стеной. И поскольку местность здесь повышается к востоку и мы оказываемся на господствующей высоте, то размеры стены скрадываются и она не кажется такой уж серьезной преградой. Только подойдя совсем близко, можно обнаружить, что перед стеной, в скале, прорублен ров. Он начинается у ворот, называющихся Биюк-капу (большие ворота). Перед средней частью стены ров даже двойной. И этому есть объяснение, но оно будет дано позже.

От ворот к северу ров понижается, достигая под оконечностью стены края плато глубины 9 м при ширине 5 м. Здесь он особенно внушителен. Стоя на его дне, кажется, будто находишься в глубоком мрачном ущелье. Эвлия Челеби так описал оборонительную стену Нового города: «...во времена неверных генуэзцев изощренные в своем искусстве каменщики вырубили здесь глубокий и большой ров, а затем по внутреннему краю этого рва воздвигли большую стену, длиной в сто аршин, выстроили три мощные башни и в средней из них сделали железные крепостные ворота. Через эти ворота и идет дорога в горы, расположенные на юге». Действительно, в плоском скальном дне рва хорошо видны колеи, выбитые колесами повозок. Следы дороги прослеживаются и под обрывом плато. Они ясно показывают, что дорога вела в долину Ашлама-дере. Что касается трех башен в оборонительной стене, то с этим нужно разобраться. Как уже говорилось, в каменных крепостях эпохи средневековья ограды обычно состояли из куртин, разделенных башнями. Ограда восточного фронта обороны Чуфут-кале состоит из трех куртин, отличающихся друг от друга техникой кладки и характером использованного материала. Между средней и северной куртинами, нависая над рвом, высится действительно внушительная прямоугольная в плане башня. В верхней части ее лицевой стены видна круглая бойница, предназначавшаяся, вероятно, для пушки небольшого калибра. Башня имеет открытую тыльную сторону, в фортификационной терминологии «горжу». Защитники и орудие находились на помосте, настланном на деревянных балках и, вероятно, поддерживавшемся столбами. Башня была полноценным фортификационным узлом, решавшим важные оборонительные задачи. С ее высоты простреливалась местность перед средней частью крепостного фронта, а также фланкировались пространства перед северной и центральной куртинами. Что касается башни Биюк-капу, разделяющей центральную и южную куртины, то она вызывает немало вопросов.

Башня Биюк-капу в плане прямоугольная 5×5,6 м. Высота с напольной стороны — 9,3 м, со стороны города — 8,2 м. Ширина воротного проема 3,5 м, длина — 4,8 м. Высота от поверхности дороги до щелыги подпружной арки 5,5 м. Ворота двустворчатые, полотнища из деревянных брусьев оббиты снаружи полосами кованого железа.

Над воротами Биюк-капу вмурована прямоугольная плита из белого проконесского мрамора. На ней грубо вырезаны два знака, в просторечии именуемые «сердцем и вилами». По поводу этих изображений высказано немало догадок: от толкования их как рисунков щита и рогатины и до геральдического значения — как символов родов или общин, обитавших в Кырк-оре. Последнее более вероятно. Существование родовых знаков (тамг) зафиксировано в Крыму с конца I тыс. до н. э. Они широко распространились в период проникновения на полуостров сарматских племен, в основном на территории Боспорского царства, поэтому эти знаки нередко называют сарматскими. В дальнейшем, с появлением на полуострове тюркоязычных этносов, подобные знаки широко использовались для клеймения скота, обозначения границ пастбищ, водопоев и т. д. Появляются они на камнях оборонительных стен, искусственных пещер, на гончарных сосудах, черепице и других изделиях. Большую коллекцию знаков, высеченных в различных местах Чуфут-кале, собрал историк-краевед М.Я. Чореф. Знаки на Биюк-капу, по мнению известного эпиграфиста О. Акчокраклы, свидетельствуют о подчинении крепости татарским беям или ханам¹. Вилообразная тамга изображена на надгробной плите с арабской надписью, обнаруженной в 1928 г. на южном склоне в районе Биюк-капу. Вероятно, она происходит из мусульманского некрополя, полностью или частично уничтоженного при возведении восточной линии обороны. О. Акчокраклы сомневался в толковании этих знаков как начальных букв надписи на древнееврейском языке, переводимой как «скала иудеев». Весьма интересны сведения ученого-этнографа, бывшего директора Бахчисарайского дворца-музея татарской культуры У. Боданинского. Он отмечал, что в районе Евпатории вплоть до второй половины XIX в. аналогичный знак был тамгой деревни Кырк-чолак, и, таким образом, данная тамга могла относиться к роду с именем Кырк, перекликающимся с древним названием крепости². О. Акчокраклы обратил также внимание на то, что такая же пара знаков вырублена на большом известняковом блоке в кладке средней оборонительной стены слева от ворот Орта-капу. Поверхность камня сильно выветрена, изображения рассмотреть не так-то просто. Они гораздо крупнее тех, что выбиты на мраморной плите в Биюк-капу, и можно с уверенностью предположить, что древнее. При возведении башни Биюк-капу на ней очевидно были воспроизведены символы, имевшие отношение к Старому городу. Если бы это были тамги различных общин, занимавших каждая свой район поселения, то вряд ли бы они повторялись при въезде в Новый город. Остается присоединиться к мнению исследователей 20-х гг., усматривавших в этих символах напоминание жителям крепости об их подчинении неким татарским родам, юрисдикция которых сохранялась над Кырк-ором и после создания перед его посадом новой крепостной стены. Ведь даже после того, как татары окончательно покинули крепость, оставшееся здесь население, большую часть которого составляли караимы, должно было платить пошлину за ввоз различных товаров. Вероятно, об этих обязанностях, о зависимости общины и напоминали символы, расположенные на самом видном месте крепости — главной башне внешней крепостной линии.

Это внушительное сооружение могло выполнять только одну функцию в существующей оборонительной системе: служить громоздким обрамлением воротного проезда. В активной обороне прилегающих куртин и даже самих ворот эта башня участвовать не могла. Она выдвинута не в напольную сторону обороны, откуда только и можно было ожидать неприятеля, а вдается в сторону города, что конечно же нонсенс с точки зрения элементарных правил военно-инженерного дела. Еще одно наблюдение. На башне есть площадка, выложенная каменными плитами. На нее можно было подняться но приставной деревянной лестнице с центральной куртины. Площадка имеет хорошо выраженный уклон к напольной стороне, в сторону города она приподнята, что довольно странно для боевого сооружения. Ведь местность перед укрепленной линией значительно повышается к востоку, таким образом противник, подходивший с этой стороны, находился на возвышении, то есть занимал чрезвычайно выгодную позицию: вел обстрел сверху вниз. Крепость же могла отвечать ему выстрелами снизу. Хуже не придумаешь! К тому же площадка надвратной башни, имевшая уклон в сторону обстрела, подставляла защитников под удар. Ни один грамотный фортификатор не мог так поставить башню. Остается предположить, что первоначально узел оборонительной линии имел иное решение. Для того, чтобы убедиться в этом, нужно пройти через ворота, если они, конечно, открыты, и посмотреть на южную стену башни. На ней хорошо видны камни, выступающие из плоскости кладки и наглядно указывающие место, к которому когда-то примыкала южная куртина; ныне она приставлена к юго-восточному углу башни.

На краю обрыва в южной куртине находится полукруглая в плане башня. Во всяком случае со стороны, особенно при взгляде из Иософатовой долины, она выглядит как полноценная башня. На самом деле — это искусная архитектурная имитация. Закругленный изгиб был аккуратно облицован хорошо отесанными плитами. В нем было выложено большое прямоугольное окно (отнюдь не бойница), еще более усиливающее декоративный характер этого сооружения, судя по характеру кладки, весьма позднего. Из окна открывается головокружительный вид на верховья ущелья Марьям-дере. А сама башня, если смотреть из долины, придает романтический вид и без того экзотической панораме поднебесного города. Подчеркнем, что никакой оборонительной нагрузки это сооружение не несло. Вся южная куртина абсолютно лишена флангового прикрытия, ее скорее можно считать высоким забором, а не крепостной стеной. Что касается первоначального начертания оборонительной линии, то она, несомненно, также выходила к обрыву, но западнее современной башни. Фланговое прикрытие ей обеспечивалось с южной стороны башни Биюк-капу. Таким образом, если наша реконструкция планировки этого участка обороны верна, то его первоначальный вариант существенно отличался от современного.

Перенесена была не только южная куртина, существенно перестраивалась и центральная. В ее средней части хорошо виден выступающий вперед участок кладки, напоминающей лицевую сторону башни. Возможно, это фрагмент башни, включенный при перестройке в кладку куртины. Косвенно об этом свидетельствует расположение этого участка практически посередине между башнями. От башни над рвом — 24,5 м, до Биюк-капу — 26 м. Это оптимальная дистанция, обеспечивавшая эффективный перекрестный обстрел пространства перед фасом куртины. Вероятно, Эвлия Челеби видел три мощные, близко расставленные башни, но в то время облик восточной оборонительной стены был иным. Естественно, напрашивается вопрос о времени создания и перестройки этого крепостного узла. Уже во второй половине XIX в. среди исследователей утвердилось мнение о сооружении восточной стены на рубеже XIV и XV вв. Основанием для этого послужили сведения, содержавшиеся в двух эпитафиях, опубликованных караимским ученым А.С. Фирковичем, наряду с другими надписями кладбища в Иософатовой долине. Первая из них — эпитафия Моше (Моисея), умершего в 1396 г., называющая его основателем стены (не сказано какой, но А.С. Фиркович предполагал, что речь идет именно о восточной). Далее в надписи упоминается Эльазар, завершивший ее создание. Вторая эпитафия 1433 г. посвящена Эльазару, вполне вероятно, тому же Эльазару, что и в первой надписи. О нем сказано, что он был главным начальником обеих крепостей (по А.С. Фирковичу, под ними подразумевались Старая и Новая части города).

Однако первая из этих надписей не может приниматься во внимание, так как ее подлинность была поставлена под сомнение еще в прошлом веке известным гебраистом Д.А. Хвольсоном, который в споре вокруг деятельности А.С. Фирковича обычно был склонен считать подлинными большинство из находок караимского исследователя (о проблеме научного наследия А.С. Фирковича будет сказано позже). Что касается второй надписи, то странно, что оборонительные стены одной крепости были названы отдельными крепостями, но не это главное. К сожалению, в натуре обе эти надписи до сих пор не обнаружены, хотя поиски их велись не один год. Отметим, что их не видели другие исследователи, в том числе и Д.А. Хвольсон. Возникает вопрос: существовали ли они вообще когда-нибудь? Ведь содержание надписей вызывает большие сомнения. Во-первых, в конце XIV в. крепость, как уже отмечалось, принадлежала татарам, в ней находился гарнизон, который вряд ли подчинили бы иноверцу, тем более в столь смутное время. Во-вторых, даже в конце XVI — начале XVII в., когда крепость полностью была оставлена татарами и в ней жили практически одни караимы, ее начальником и кадием (судьей) ханской администрацией назначались татары, а владетелями крепости были беи Яшлавские, собиравшие подати с местного населения. Лишь в конце 60-х гг. XVII в. в описании Эвлии Челеби упоминается, что комендантами назначались представители местных жителей евреев (караимов). В-третьих, исследователей восточная стена давно уже смущала своими архитектурными особенностями, не соответствовавшими представлениям об оборонительном зодчестве XIV—XV вв. Еще А.Л. Бертье-Делагард, в целом доверяя вышеупомянутым эпитафиям и не вдаваясь в их детальный разбор, писал, что стена «строена плохо и невежественно» и что она, «если не вся, то в наибольшей своей части (от ворот к северу) не ранее XVI в.». Основанием для этого явились ружейные бойницы в стене, аналогичные тем, которые известны в оборонительной стене Мангупа³. Следует, однако, отметить, что даты мангупских бойниц более поздние. Бруствер, в котором они находятся, был надстроен в конце XVII или даже в начале XVIII в. Впрочем, и на северном фланге восточной оборонительной стены Чуфут-кале они также относятся к верхней части стены, точнее к ее парапету. Он возведен на кладке куртины, в которой были амбразуры, заложенные при надстройке парапета. Хорошо видны три такие бойницы, расстояние между которыми составляет 6 м, а высота над основанием стены от 1,5 до 2,5 м. Несомненно, что они были созданы вместе с куртиной и являются органической частью ее конструкции. Надстроенные же бойницы подняты на высоту от 5,5 до 6,5 м от основания стены. Расположены они чаще, чем нижние, — промежуток составляет около 2 м. Странным на первый взгляд является то обстоятельство, что амбразуры сконцентрированы только в короткой (29 м) северной куртине, и без того хорошо защищенной самой глубокой частью рва и надежно фланкированной башней. В центральной же самой длинной (57 м) и наиболее уязвимой куртине, есть всего лишь две бойницы возле Биюк-капу. Одна из них — пушечная круглая, а вторая — прямоугольная, вероятно, для тяжелого крепостного ружья. Предназначались они для обстрела дальних подступов к воротам. По правилам же фортификации обстрел должен быть более интенсивным по мере приближения противника к оборонительной линии.

На южной куртине, практически не подвергавшейся опасности прямого штурма из-за расположения ее на скальном склоне, были амбразуры, подобные тем, которые венчают северную. Это хорошо видно на рисунке, выполненном с натуры И. Медведевым в середине XIX в.

В настоящее время от этих бойниц в результате неоднократных перестроек и ремонтов бруствера не осталось и следа. На центральной же куртине ни визуально, ни по иконографическим источникам амбразуры не прослеживаются, это может служить еще одним доказательством того, что участок крепостной ограды был сильно изменен по сравнению с первоначальным состоянием.

А.Л. Бертье-Делагард считал, что надпись 1396 г. относится не ко всей стене, а только к ее южному участку, и таким образом получалось, что восточная оборонительная стена строилась с конца XIV до начала XVI в. Большой промежуток в строительстве исследователь объяснял длительностью и трудностями постройки подобного сооружения.

Еще раньше А.Л. Бертье-Делагарда караимский гахам (глава общины), автор нескольких книг по истории караимов С. Шапшал относит даты 1396 и 1433 гг. не ко всей стене, а только к воротам⁴.

Авторы работ, вышедших в свет в советское время, основывали свои выводы на заключениях А.Л. Бертье-Делагарда. А.Л. Якобсон, соглашаясь с первой датой (1396 г.), считал, что стена была перестроена турками в XVI в.⁵. Д.Л. Талис вслед за А.Л. Бертье-Делагардом полагал, что стена не имеет следов перестройки, а несоответствие между датой стены по эпиграфическим данным и ее архитектурными особенностями также объясняется длительностью ее строительства⁶.

Однако до сих пор в распоряжении исследователей не было самых важных аргументов для решения вопроса — археологических. Раскопки были проведены только в 1987—1988 гг. Поскольку велись они авторами книги, уместно будет познакомить читателя с их результатами.

Археологические исследования были подчинены не только научным, но и сугубо практическим целям. Восточная оборонительная стена — памятник, а памятник, как и все материальное, увы, имеет свойства разрушаться. К сожалению, этот процесс часто ускоряют люди. Поэтому памятники нуждаются в постоянной охране. Восточная стена в 60-х гг. нашего века неоднократно ремонтировалась киевскими реставраторами под руководством Е.И. Лопушинской и при участии Бахчисарайского историко-архитектурного музея: укреплялась кладка Орта-капу, восстанавливался верх северной башни. Однако до сих пор оставалась без внимания северная куртина, в особенности бруствер с ружейными бойницами, исчезающая буквально на глазах. В реставрационном деле существует золотое правило: прежде чем браться за вершки, нужно заглянуть в корешки, то есть полностью исследовать историческую ситуацию реставрируемого сооружения, установить состояние всех его элементов. Кроме того, всегда должна ставиться задача изучения пространства возле памятника, чтобы уяснить его связь с окружающей застройкой и культурными напластованиями разных периодов. Исходя из этих задач, экспедиция Бахчисарайского историко-архитектурного музея и Симферопольского университета провела раскопки северной куртины у ее фланга на обрыве плато. Выяснилось, что и история этого участка имеет три хорошо выраженных периода. Когда стены еще не существовало, на месте раскопа находилась жилая усадьба, от которой осталась глубокая прямоугольная вырубка в скале глубиной около двух метров. Такие ямы использовались в качестве подвалов. В них обычно устанавливалось несколько пифосов, в которых хранились зерно, вино, вода и другие припасы. На дне вырубки отложился культурный слой толщиной до 0,4 м. Археологические находки — немногочисленные обломки кухонных горшков и поливных мисок, датируются XV в., то есть временем, когда Кырк-ор был «Гнездом Гиреев», и перед средней оборонительной стеной сформировался неукрепленный посад. Застройка его доходила до расселины, по которой была проложена дорога в ущелье Ашлама-дере. Она служила естественной границей посада. В дальнейшем подвал оказался засыпанным строительным мусором: обломками камней, известковым крошевом, кусками кровельной желобчатой черепицы, так называемой «татарки». Толщина этого слоя, заполнявшего выемку до краев, достигала 1,5 м. Он сформировался в результате крупного строительства. Важно отметить, что в нижней части слоя оказались фрагменты мусульманских надгробных памятников и даже целое надгробие Ахмада ибн ас-Саййида Махмуда, датируемое 820 г. х. или 1416 г. н. э.^*

Несомненно, что строительный эпизод, отраженный в этом заполнении вырубки, связан с возведением по соседству с ней крепостной стены. Такое строительство всегда оставляет большое количество отходов, особенно на неровной местности. К тому же на данном участке этот мусор пригодился для заравнивания ямы, оставшейся от разобранной усадьбы, мешавшей крепостному строительству.

Находки из второго слоя позволяют более точно установить дату создания самого раннего участка оборонительной стены. Ясно, что оно не могло начаться ранее 1416 г., иначе надгробие не попало бы в выемку. Однако нужно учитывать обстоятельства, при которых стало возможным уничтожение мусульманского некрополя, очевидно оказавшегося поблизости от строящейся крепостной ограды.

Как известно, в мусульманском обществе особо чтут память об усопших. Места захоронений глубоко почитаются. Некрополи неприкосновенны, они защищаются всей мощью идеологической и административной системы. Только какие-то чрезвычайные обстоятельства могли вызвать уничтожение надгробий с мусульманскими символами, надписями на арабском языке, прекрасных произведений камнерезного искусства. У тех, кто посягнул на них, должна была быть уверенность, что не осталось людей, готовых заступиться за память своих предков. Это означает, что заполнение выемки надгробными памятниками могло произойти значительно позже 1416 г. Вспомним, что до конца XV — начала XVI в. власть татарской администрации в крепости была безраздельной, так как она была ханской ставкой. Внимание к ней было ослаблено лишь после переноса Менгли-Гиреем резиденции в Салачик, а затем его преемниками и в Бахчисарай.

Таким образом, начало строительства восточной оборонительной стены можно отнести ко времени не ранее первой половины XVI в. У тыльной ее стороны была оставлена так называемая «военная улица», то есть незастроенное пространство вдоль оборонительной линии для беспрепятственного продвижения воинов гарнизона. Просуществовала она, вероятно, до конца XVII — начала XVIII в., а потом жизнь взяла свое, и заповедное пространство за стеной начало застраиваться. На исследованном участке появилась жилая усадьба, от которой осталось основание помещения с тандыром (печь для выпечки хлеба) и баней. Об этих памятниках мы расскажем подробнее, когда речь пойдет о застройке Нового города. Археологические материалы, связанные с этой позднейшей усадьбой, относятся к XVIII—XIX вв. Подтверждением столь поздней даты комплекса могут служить сведения, приводимые Эвлией Челеби, который особо отметил в своем описании отсутствие базара, магазинов, домов для приезжих, бани, виноградников, садов или хотя бы воды. Таким образом, баня — весьма внушительное сооружение — была построена после посещения города наблюдательным путешественником.

Как же в свете всего изложенного представляется авторам история восточной оборонительной стены? Она, несомненно, пережила несколько этапов, отражающих как историю поселения, для защиты которого она была возведена, так и эволюцию фортификационного дела. Можно в полной мере согласиться с А.Л. Бертье-Делагардом, что наличие в стене приспособлений для огнестрельного оружия указывает на довольно позднюю дату. Но и за относительно недолгое время функционирования (около 300 лет) крепостная ограда не раз подвергалась серьезным переделкам. Как уже отмечалось, в ней были проделаны ружейные бойницы, из которых можно было вести настильный прицельный огонь на дистанцию не более 150—200 м. Такова была эффективная дистанция стрельбы в то время. Малое количество ружейных бойниц в северной куртине указывает на небольшое количество ручного огнестрельного оружия в гарнизоне. Действительно, в XVI—XVII вв. лук еще не был вытеснен фитильным ружьем, весьма громоздким и ненадежным в сырую погоду. Лишь в середине XVII в. изобретение и широкое распространение ударного кремневого замка дало ружью преимущества над древнейшим метательным оружием — луком, изобретенным в эпоху мезолита около 10 тыс. лет тому назад. Кстати, в русской армии, еще в период кампании 1812 г., существовали конные отряды калмыцких лучников, успешно сражавшиеся с французской кавалерией. В Крымском ханстве ручное огнестрельное оружие получило довольно слабое распространение в связи с господствовавшей тактикой скоротечного боя, предусматривавшей быстроту внезапных налетов, отступлений, стрельбы с коня по преследующему противнику, в этих условиях луку равных видов оружия не было.

Вероятно, крепость этого периода оборонялась преимущественно артиллерией, однако места расположения орудий можно лишь предполагать. Как отмечалось, возможно, небольшая пушка находилась на боевой площадке северной башни и на двух других, одна из них (центральная) не сохранилась, а Биюк-капу оказалась значительно перестроенной.

Второй этап в истории восточной стены — реконструкция центральной куртины, которая вероятнее всего была проведена в конце XVII в. Однако и до этого она конструктивно отличалась от северной и южной куртин. Если предположить, что между Биюк-капу и северной башней существовала еще одна, а это, как отмечалось, вполне возможно, то современная центральная куртина занимает место двух куртин и поглощенной ею башни. Она защищала самый уязвимый участок оборонительной линии, который мог быть подвергнут наиболее интенсивному обстрелу. Вероятно, в XVI в. эта угроза была не столь уж реальной. Трудно было представить, что в то время у стен крепости, расположенной в трудно доступной горной местности, в самом сердце Крымского ханства, оказался бы противник с тяжелой осадной артиллерией. Следует напомнить читателю, что в XVI в. в военно-инженерном деле появились важные новшества. Широкое распространение огнестрельного оружия, увеличение его эффективности, в особенности с началом применения чугунных ядер, заставило фортификаторов пересмотреть концепцию строительства крепостей. Если раньше их стены, оснащенные зубчатым парапетом, рвались ввысь, еще более высокими старались делать башни, то теперь пушки заставили крепости прижиматься к земле. Сокращалась высота стен и увеличивалась их толщина, башни стали возводить вровень со стенами. В Италии и других странах Западной Европы вместо башен возникают бастионы, вмещавшие больше орудий и менее уязвимые для артиллерии. Наконец, в первой половине XVII в. камень и кирпич — основные строительные материалы для крепостей — были вытеснены прозаической землей. Теперь крепости окружались земляными валами с выступавшими из них бастионами. Они лишь облицовывались камнем, а их земляная середина поглощала ядра осадных пушек. Главный вал все более понижался по отношению к местности перед крепостью. Если старые каменные крепости гордо возвышались перед готовящимся к осаде врагом, как бы предупреждая своим видом — «не тронь меня!», то их земляные потомки на манер воинов XX в. — пехотинцев — вжимались в местность, стараясь ничем не обнаружить свою мощь, как можно дольше и лучше сохранить свои укрепления от губительного пушечного удара. Для этого перед валами и бастионами возводились дополнительные преграды: контргарды, анвелоны, равелины, фоссебреи. Перед рвами еще с конца XV в. появился гласис — отлогая в сторону противника земляная насыпь, прикрывавшая и главный вал, и так называемый прикрытый путь вдоль внешнего края рва. Фактически активная оборона начиналась теперь перед рвом, а не на главной крепостной ограде, как было раньше.

Строительная история восточной оборонительной стены отражает период военного зодчества, пришедшийся на исход средних веков и начало нового времени. Однако прогрессивные тенденции в отдаленный от Западной Европы Крым проникали не столь уж быстро. Они внедрялись османскими военными инженерами, находившимися под влиянием французской военно-инженерной мысли. Как известно, французские фортификаторы возвели в начале XVIII в. крепость Ени-кале, защищавшую Керченский пролив, а еще ранее основательно реконструировали Арабатскую, сторожившую сухопутный перешеек, Арабатскую косу, соединяющую Крым с материком.

В конструкции средней куртины восточной линии обороны Чуфут-кале хорошо прослеживается влияние уже вполне сформировавшихся идей эпохи господства огнестрельного оружия. Высота куртины с бруствером достигает всего 6 м. Причем фас ее имеет заметный уклон в сторону города. Это характерная черта валов крепостей XVII—XVIII вв. Как уже отмечалось, основой их главного вала была земля. Снаружи вал был лишь облицован каменной одеждой, не позволявшей земле оползти в ров и создававшей в то же время недоступный дли противника эскарп. Если посмотреть на поперечный разрез, от тыльной стороны центральной куртины до предполья, то легко убедиться, что профиль ее содержит все элементы и пропорции, характерные для крепостей XVI—XVIII вв. Хорошо видно, что стена служит лишь одеждой вала, составляющего ядро всего сооружения. Между рвом и куртиной, от ворот к башне, тянется скальный выступ высотой от 1,5 до 2,2 м и шириной до 2,8 м. Пространство между ним и куртиной играет роль как бы второго рва. На самом деле это характерный элемент фортификации XVI—XVII вв. — так называемая фоссебрея, или ложный вал, прикрывавшая типичную для этого времени широкую берму (пространство между рвом и главным валом). Фоссебрея предназначалась для обстрела рва, но главное — служила дополнительным прикрытием стены от артиллерийского обстрела. Нетрудно убедиться, что в условиях местности, на которой позиция осаждающих была господствующей по отношению к крепости, это было особенно важно. Фоссебрея перед центральной куртиной не была насыпной или сложенной из камня. Искусные каменотесы, создавшие укрепление, при ломке камня по линии будущей стены оставили участок скалы нетронутым, создав тем самым профиль крепостной ограды, соответствующий требованиям фортификации того времени.

В связи с нашими рассуждениями интересны упоминания о Кырк-оре двух источников. Блез де Виженер, находившийся на службе польского короля, в 1573 г. упоминает в своих мемуарах о городе Киркея, в котором находится замок из дерева и дерна на вершине скалы⁷. А торговый префект Кафы итальянец Эмиддио Дортели д'Асколи, хорошо знавший Крым, в 1634 г. упоминает о крепости и приводит ее название — Топра-Кала, то есть «земляная крепость»⁸. Вряд ли эти авторы независимо друг от друга могли выдумать столь схожие сведения. Скорее всего в этих данных отражен реальный факт: главный участок внешней линии обороны Кырк-ора действительно напоминал вал, покрытый дерном, подпертый с наружной стороны каменной стеной. Для образованных европейцев, знакомых с азами фортификации своего времени, важным было наличие именно вала, составлявшего основу главной куртины крепостной линии. Из чего он был насыпан? Был ли он действительно земляным? Зачистки у северной стены башни Биюк-капу показали, что вал в основном состоял из ломаного камня, перемешанного с землей. Камень на плато добыть было гораздо легче, чем землю. Он находился тут же под ногами. Вполне вероятно, что вал был присыпан за стеной после ее возведения в первой половине XVI в. Опыт таких сооружений в Крыму начал накапливаться с середины XV в. Подобная каменная насыпь была создана за одной из оборонительных стен Мангупа накануне турецкой осады, во время которой турки использовапи тяжелые оружия калибром до 40 см. Как уже говорилось, во второй половине XV в. усиливается валгангом средняя стена Кырк-ора, неудивительно, что и центральная куртина восточной крепостной линии сооружалась с учетом этого опыта.

Возможно, вначале она конструктивно была такой же, как северная куртина, но вскоре, во второй половине XVI в., понадобилось усилить тыльную часть центрального участка обороны каменным валом. Во времена Эвлии Челеби с внешней стороны он сохранял еще прежний облик. Хорошо были выражены три высокие башни. Затем в конце XVII или начале XVIII в. с учетом новых веяний в военно-инженерном деле возводят новую центральную куртину, поглотившую среднюю башню и окончательно придавшую крепостной линии вид, присущий укреплениям новейших крепостей: Арабатской и Ени-кале. Северная куртина, не подвергавшаяся опасности прямого штурма, осталась в основе прежней, приобретя лишь верхний ярус бойниц, а южная оказалась вынесенной вперед по отношению к старой линии на 10 м. Таким образом, боевая башня Биюк-капу как бы отступила к городу, скрывшись за флангами центральной и южной куртин. Последняя, благодаря расположению на скальном уступе, высота которого увеличивается по мере приближения края обрыва, не внушала опасений как место возможного штурма и обстрела. Поэтому стена толщиной около 1 м не нуждалась в усилении тыла каменной присыпкой. Сохранившийся в ее средней части бруствер высотой до двух метров, вероятно, когда-то (по крайней мере в середине XIX в.) имел ружейные бойницы. Сейчас их уже нет. Они исчезли во время ремонтов, практически превративших боевое сооружение в высокий каменный забор. Башенка романтического облика на южной куртине — явно поздняя, появилась она во второй половине XVIII или даже в начале XIX в. Она является декоративным завершением южного фланга внешней оборонительной линии крепости, не имевшей серьезного боевого назначения. Сооружение это удачно включено в живописный горный ландшафт, создавая образ таинственного города, как бы возникающего из глубин средневековья. Хорошо видно, что башня (будем так условно называть этот участок куртины) — позднейшая надстройка над более ранней кладкой, последняя в свою очередь относится ко времени не ранее конца XVII в.

Декоративная башня появилась на южном фланге не случайно. Это не просто прихоть неизвестного нам зодчего. Она создавала определенное настроение, придавала местности сходство с весьма почитавшейся последователями иудаизма и мусульманства долиной близ священного древнего Иерусалима. На склонах этой долины находится древнее кладбище. Существует поверье о том, что здесь состоится последний страшный суд, о котором сообщает пророк Иоиль: «Я (Иегова), соберу все народы, и приведу их в долину Иософата, и там произведу над ними суд». Верховья глубокого ущелья, на южный обрыв которого выходили дома Чуфут-кале, также называются Иософатовой долиной. В ней находится некрополь караимской общины, о котором будет сказано ниже. На долину близ Чуфут-кале не только перенесено библейское название, но и в природно-архитектурный ансамбль местности внесены были узнаваемые детали иерусалимской святыни. Обратившись к репродукции гравюры, изображающей Иософатову долину в Палестине, можно увидеть круглую башню, господствующую справа над входом в ущелье, ее-то и воспроизвели зодчие-караимы для придания крымской Иософатовой долине истинно библейского облика.

Не случайно среди караимов было распространено убеждение, что А.С. Фиркович после возвращения из путешествия по Палестине, пораженный сходством долины у Иерусалима с кладбищенской балкой в верховьях Марьям-дере, дал ей название Иософатова⁹» Справедливости ради следует заметить, что этот экзотический топоним бытовал ранее появления здесь А.С. Фирковича. Впервые в литературе это название долины зафиксировал П. С. Паллас в конце XVIII в.¹⁰.

Пространство Нового города, зажатое между средней и восточной стенами, ныне покрыто руинами оград и домов, сохранивших черты первоначальной планировки. В зимнее время особенно хорошо заметно, что развалины лишь незначительно затянулись землей: просматриваются улицы и переулки, калитки, ведущие во дворы. Местами на свободных от камней участках выступает поверхность материковой скалы. Напомним, что еще в начале XIX в. посещавшие Чуфут-кале путешественники отмечали, что земли в городе практически не было. Посетители обращали внимание на жилища и быт обитателей поднебесного города. Фактически эти описания являются основными источниками для изучения жизни поселения на последнем этапе его существования. До настоящего времени усадьбы на территории городища не подвергались систематическому археологическому изучению. Целью раскопок Е.В. Веймарна в 50-х гг. и авторов данной книги в 80-х гг. было в основном исследование оборонительных сооружений, а остатки усадеб затрагивались постольку, поскольку они были связаны с крепостными стенами.

Можно достаточно уверенно утверждать, что уже в середине XVII в. сложилась система застройки, существовавшая и в первой половине XIX в. По словам Эвлии Челеби, всего в Чуфут-кале насчитывалось 530 домов, из них в Новом городе — 200. Если подразумевать под этим количество усадеб, а за среднюю брать семью в 6 человек, можно определить численность населения — 3500 человек. Через столетие (1769 г.) немецкий купец Клееман, странствующий по Крыму, упоминает о деревне в полумиле от Бахчисарая, именуемой Кало, защищенной ветхой стеной с башнями. Жителей ее Клееман называет Кара Ягуди, т. е. черными евреями, отличающимися по ряду религиозных традиций от евреев-раббинистов. Клееман отмечает, что они не следуют Талмуду, а чтут только Тору, то есть Пятикнижье, первую часть ветхозаветной Библии. Им принадлежали в Чуфут-кале 120 домов¹¹, а значит, численность жителей сократилась по сравнению со временем посещения крепости Эвлией Челеби и достигла максимум 800 человек. То же количество домов называет Тунманн в своем сочинении «Крымское ханство», включенном в «Большое землеописание Бюшинга», вышедшее на немецком языке в 1784 г. Не исключено, что Тунманн, никогда не бывавший в Крыму, но собравший практически всю доступную литературу о нем, пользовался описанием Клеемана.

Однако со второй половины 80-х гг. XVIII в. источники фиксируют увеличение городской общины. Жильбер Ромм, побывавший в Крыму в 1786 г., отметив отличный вид городских строений, указывает, что их насчитывается свыше 200¹². Ту же цифру называл академик П.С. Паллас, собиравший в 1794 г. материалы для обширного научного труда о населении, природе и истории полуострова, добавив, что население составляет 1200 душ обоего пола¹³. Судья П.И. Сумароков в 1799 г. скрупулезно фиксирует точное количество домов — 227. Из его сочинения эта цифра перешла в справочную географическую литературу первой половины XIX в.¹⁴. Вероятно, до 30-х гг. XIX в. отток жителей из города был незначительным. Французский маршал Мармон писал, что живущие обособленной жизнью караимы Чуфут-кале занимают «домов триста»; цифра приблизительная, но позволяет судить о все еще достаточно плотной застройке города¹⁵.

К концу XIX в. картина уже была иной. Стоит процитировать описание города, точнее его руин, принадлежащее перу караимского гахама С.М. Шапшала: «Внутренность Кырк-Ера в настоящее время представляет печальный вид: дома за весьма малым исключением указывают нам, что город имел весьма оригинальный вид, дома всегда с балкончиками (софа), окнами во двор, большей частью двухэтажные, причем в верхнем этаже всегда жил сам хозяин, а нижний — обыкновенно отводился под конюшню для лошадей и ослов и тут же имелось помещение, куда жители загоняли на ночь свои стада. Дома отапливались первобытными печами тандурами, устроенными в земле посредине комнат. По обеим сторонам улицы или переулка тянулись высокие сплошные заборы, как бы предназначенные для того, чтобы скрывать от нескромного взгляда то, что делается за ними. Изредка попадались в стене крохотное окошечко с решеткою, крылечко в несколько ступеней и опять тянулась белая, голая стена»¹⁶.

К этому можно добавить, что перекрытие домов было обычно стропильным, кровли черепичными. Обломки черепицы — «татарки» — наиболее многочисленные находки при раскопках в любой части города.

Упоминавшиеся печи — тандуры, или тандыры, устраивались обычно в жилых помещениях или во дворах под навесом. Они служили не только для отопления, но и для выпечки лепешек. Обычно тандыры были круглыми, достигая в диаметре 2 м. Если была возможность, основание их заглублялось в землю до 1 м и более. Иногда нижняя часть вырубалась в скале. Воздух в печь попадал снизу через специальные каналы, сделанные нередко из гончарных водопроводных труб. Через отверстие в верхней части купольного перекрытия тандыра внутрь ставились котлы или горшки для приготовления пищи. Лепешки прикреплялись к внутренней поверхности стен. В сильные холода, для того, чтобы согреться, садились на край тандыра и спускали в него ноги¹⁷.

В целом архитектура жилых ломов Чуфут-кале выдержана в традициях крымского позднесредневекового зодчества, хорошо представленного памятниками Бахчисарая, Карасубазара, Кафы, многих крымских сел, сохраняющих еще так называемые «татарские дома», по сути восходящие к раннему средневековью и античности. Такой тип жилых усадеб сложился в глубокой древности у населения горных областей Южной Европы и Передней Азии. В Таврике носителями этих архитектурных традиций было христианское население, потомки византинизированных аланов и готов. От них навыки каменного зодчества перенимали оседавшие в предгорьях кочевники, постепенно вливавшиеся в среду земледельцев.

О конструкции и размерах жилых и хозяйственных построек Чуфут-кале, лежащих в руинах, а то и вовсе разобранных, можно судить по гнездам для укрепления балок и крыш, вырубленных на панцирных блоках лицевой стороны средней оборонительной стеши. Это было очень удобно: пристраивать к заброшенной, потерявшей военное значение стене дома. Пристройки скрыли рвы, вырубленные в скале (см. главу I), поглотили среднюю стену, растворили ее в городском пейзаже. Пожалуй, только арка Орта-капу напоминала о былой разделенности крепости на «татарскую» и «караимскую» части, и уж, конечно, вряд ли в XVIII в. вспоминали о временах, когда средняя стена была главной внешней защитой аланского и раннетатарского Кырк-ора. В начале XIX столетия русские военные топографы, люди наблюдательные и педантичные в своем нелегком деле, сняли план Чуфут-кале, тогда еще живого города. Они зафиксировали контуры кварталов, восточную оборонительную стену, но средняя стена на этом плане отсутствует. Очевидно, в то время она была скрыта постройками. Только запустение города с середины XIX в. позволило сбросить средней стене позднейшие неказистые одежды и предстать в своем первозданном виде.

Как пример можно вспомнить судьбу оборонительной стены знаменитого московского Китай-города, в XVI в. оказавшейся, что называется, не у дел в связи с ростом столицы. На протяжении 3—4 столетий она до самой боевой площадки была завалена бытовым мусором, к ней пристраивались жилые дома, а некоторые из них даже перекрывали стену. Москвичи не знали, что их жилища стоят на древней оборонительной линии¹⁸.

Необходимо остановиться и на памятниках нижнего этажа Нового города, его подземных сооружений. К настоящему времени известно 44 помещения, и, несомненно, часть их еще скрыта под руинами усадеб. В отличие от Старого города пещеры в основном концентрируются на северной окраине плато, гораздо меньше их на застроенной территории и лишь единицы на южном краю. Все они имеют четко выраженные архитектурные особенности: в плане обычно четырехугольные, с хорошо выраженными углами, стены совмещаются с потолками под прямым углом. Посредине помещения в большинстве случаев можно увидеть монолитные подпорные столбы, прямоугольные или квадратные в поперечном сечении. Фактически это невыбранные при сооружении пещер участки скального грунта. Такие опоры были необходимы в больших по площади подземных сооружениях, имевших относительно тонкую скальную крышу, на которой нередко располагались наземные постройки. Впрочем, иногда столбы можно увидеть и в небольших помещениях с надежным потолком. Здесь они были скорее данью архитектурной традиции, чем несущим элементом конструкции. При расширении уже существовавших помещений иногда в одной из стен вырубали выступ, пилястру, заменявшую столб.

О назначении подземных сооружений сведений немного. Нет ни одного описания их внутреннего облика, относящегося ко времени жизни поселения. Можно достаточно уверенно сказать, что пещеры последнего этапа Чуфут-кале по назначению были преимущественно хозяйственными. Некоторые использовались как жилища для беднейших обитателей, о чем свидетельствует Эвлия Челеби. Две пещеры в Старом городе близ южного фланга Средней стены носят названия Хамам-коба и Сакыз-коба, то есть банная и мастичная. Название первой ясно, хотя угадать в обширной пещере, какие именно детали устройства связаны с баней, весьма сложно. По поводу второй утверждалось, что в ней женщины-караимки после банных процедур развлекались жеванием мастики.

Вообще же в представлениях о пещерах, распространенных в XIX в., господствовали вымыслы и романтические легенды. Особым вниманием посетителей тогда, впрочем как и в наши дни, пользовался двухэтажный пещерный комплекс, вход в который находился в малом внешнем рву перед средней оборонительной стеной. Это внушающее уважение сооружение именовалось Чауш-кобасы, то есть «пещера воина». Приведем описание, составленное по материалам учебной экскурсии Симферопольской мужской гимназии А.Н. Поповым: «Пройдя воротами эту стену, построенную из громадных камней, все повернули налево, на самый край скалы и по лестнице спустились в тюрьму, состоявшую из двух комнат: в первой по словам проводника проходил суд, а во второй налево, несколькими ступенями ниже — расправа. У стены два углубления: в первом обваривали осужденных кипятком, а над вторым рубили головы. Тут же, в задней части, мы видели и каменные места, в рост человека, тик называемые каменные мешки»¹⁹.

Эти холодящие душу подробности уже не встречаются в современной научно-популярной и справочной литературе, однако нет-нет да и услышишь об отрубленных головах в доверительных рассказах некоторых экскурсоводов, считающих такие сюжеты изюминкой своих экскурсий. Слишком уж прозаично воспринимается объективная информация, полученная Е.В. Веймарном при раскопках малого рва. Исследователь пришел к выводу, что Чауш-кобасы — подвальное помещение богатой караимской усадьбы, построенной не ранее XVII в.²⁰. И скучно и грустно станет здесь любителям душераздирающих историй, но что поделаешь, истина дороже.

Следует отметить, что в караимской литературе конца XIX — начала XX вв. высказывались здравые мысли об использовании пещер владельцами усадеб в качестве погребов и конюшен²¹.

С Чауш-кобасы, поражающей своими размерами, молва соединила исторические сведения о существовании в Чуфут-кале темницы, в которой ханы содержали самых ценных своих пленников. Первые сведения об этом появляются в конце XV в. В 1498 г. Менгли-Гирей велел «крепить» в Кырк-оре литовского посла Леза, выразив тем самым свое отношение к великому литовскому князю Александру. В дальнейшем Чуфут-кале неоднократно фигурирует как место заключения в основном для тех, кто стал военной добычей крымских татар. Таким знатным узником был воевода В.Б. Шереметьев, с 1660 по 1681 г. находившийся в крымском плену; гетман Потоцкий, захваченный в сражении при Корсуни в мае 1648 г.; стольник князь А. Ромодановский и другие знаменитые люди. Иногда в темнице Кырк-ора содержали впавших в ханскую немилость послов. Один из них, В. Айтемиров, весьма образно определил свое состояние в данном положении как «страждущего в Крымском терпении».

План и разрез предполагаемой тюрьмы

Давно уже спорят о том, где именно «испытывали терпение» узники, какой из пещерных казематов служил местом заточения²². Была эта сомнительная слава приписана пещере Чауш-кобасы. Высказывалось, впрочем, и сомнение в том, что тюрьма была подземным сооружением. Ведь В.Б. Шереметьев в своих письмах к государю Алексею Михайловичу, слезно прося вызволить его из плена, пишет о месте своего заточения: «Кандалы на мне больше полпуда; четыре года я заперт в палату, окна заделаны каменьями, оставлено только одно окно. На двор из избы пяди не бывал я шесть лет и нужду всякую исполняю в избе, и от духу и от нужды и от тесноты больше оцинжал, и зубы от цинги повыпадали и от головных болезней вижу мало, да и от кандалов обезножел, да и оглодел».

Это наводило на мысль о том, что речь шла о наземной постройке. Однако нужно учесть, что слово «изба» употреблено вероятнее всего в значении помещения вообще, без учета его конструкции и местоположения. Действительно, трудно себе представить на Чуфут-кале бревенчатый пятистенок. Логичнее всего предположить, что тюрьма была пещерным сооружением, естественно, не очень комфортабельным, но зато очень надежным и прочным в смысле надзора за пленниками. Обычно в средневековых городах тюрьмами служили подвалы или же ямы — каменные ящики, перекрытые сводами. Читатель наверняка вспомнит описание тюрьмы в Соловецком монастыре в романе В. Пикуля «Слово и дело».

В Чуфут-кале есть, пожалуй, только один каземат, в наибольшей степени соответствующий месту лишения свободы. Расположен он в Новом городе на северном краю обрыва в 50 м от средней оборонительной стены, недалеко от экскурсионного маршрута. Однако мало кто из посетителей городища, в том числе и бывалых, знает об этом сооружении. Этот весьма любопытный комплекс состоит из четырех помещений. К ним ведет прорубленный в скале узкий проход. По правую сторону — небольшое помещение, служившее, возможно, боевым казематом, судя по находившейся в нем амбразуре, из которой просматривалась и могла простреливаться дорога, проходившая под обрывом и ведущая в ущелье Ашлама-дере. Слева от прохода — вход в обширное помещение с двумя подпорными столбами. Оно слабо освещается дневным светом, проникающим через два небольших окошка, выходящих в обрыв. У этой стены зияет отверстие люка, ведущее в нижнее помещение Г-образной формы. Попасть в него можно, спрыгнув (что небезопасно) или спустившись по стремянке высотой не менее 2,5 м. По краям отверстия люка сохранилась подрубка, указывающая, что когда-то он перекрывался деревянным помостом. Ну чем не тюрьма? Более надежного каменного мешка не придумаешь. Охранять людей, находившихся в нижнем помещении, могли 2—3 стражника, заодно выполнявшие и обязанности наблюдателей за окрестностями и дорогой. Ни один заключенный не мог бы самостоятельно выбраться наверх. Как тут не вспомнить слова Эвлии Челеби, повидавшего немало темниц в крепостях Европы и Азии и все же пораженного увиденным: «В этом замке находится тюрьма для пленников хана. Другого такого ада нет на всем свете... Выбраться из этой тюрьмы в Чуфут-калеси никоим образом нельзя, разве что человека в гробу оттуда вынесут». Именно такое чувство безнадежности охватывает, когда стоишь у люка в пещере на северной окраине Нового города.

В 1983 г. совместная археологическая экспедиция Бахчисарайского музея и Симферопольского университета в числе прочих объектов исследовала и этот комплекс. Каково же было изумление исследователей, когда, уверенные в том, что именно им впервые пришла в голову мысль о пещерном комплексе как о тюрьме, они услышали от местных жителей, что, по рассказам старожилов, здесь была страшная тюрьма древнего города и что еще в середине прошлого века в ее стенах можно было увидеть вделанные в скалу железные кольца и цепи.

Завершая обзор скальных сооружений Нового города, заглянем в буквальном смысле на самое дно. Как отмечалось, до сих пор остается открытым вопрос о том, как снабжался Старый город водой. В отношении же Нового все более или менее ясно. Недалеко от южного обрыва между усадьбой А.С. Фирковича и Средней оборонительной стеной находится колодец, ныне закрытый железной решеткой. Его вертикальный ствол диаметром 1,4 м пронизывает скалу и выходит в естественную пещеру у подножия обрыва. Некогда в нее из карстовой трещины струилась вода. В древности источник несомненно хорошо был известен жителям окрестных долин. Об этом свидетельствуют разнообразные знаки — тамги, обнаруженные М.Я. Чорефом на стенах пещеры.

Создание колодца можно связать с появлением Нового города, которому понадобился надежный источник воды, доступный с плато. Наиболее простым решением было добраться сверху к пещере под обрывом. Для безопасности вход в нее был заложен и, вероятно, замаскирован, чтобы неприятель во время осады не мог обнаружить жизненно важный для города источник. Воду доставали ведром, опуская и поднимая его с помощью ворота, кстати, об этом напоминает татарское название колодца «Копка-кую», то есть «ведро-колодец». Таким образом в случае военной угрозы город был надежно обеспечен водой. Как долго служил колодец, мы не знаем, но уже Эвлия Челеби отмечал, что воду в Чуфут-кале доставляли на вьючных животных снизу из источника у кладбища Газы-Мансур. Обычно на осла навьючивали по два бурдюка или бочонка. По словам академика Палласа, жители Чуфут-кале для перевозки воды и других тяжестей во времена Крымского ханства использовали только ослов, так как на лошадях ездить запрещалось, а мулов не позволял разводить закон. В XIX в. ограничения были сняты, и караимы стали использовать лошадей.

Через Кичик-капу животные доставляли свою нелегкую ношу на плато, и погонщики стуком в запертые калитки извещали хозяев о доставке драгоценного товара. За бочонок воды в Чуфут-кале в 90-х гг. XVIII в. платили пять копеек, деньги в те времена немалые²³.

Не пропадала и дождевая вода, сбегавшая по улицам и переулкам. По системе желобов, вырубленных в скале, по водопроводам из гончарных труб, по колеям в скале от колес телег она направлялась в водосборные бассейны и цистерны. С внешней стороны Биюк-капу можно увидеть обширный бассейн, имеющий с западной стороны ступенчатый спуск, позволявший овцам и лошадям пить воду со дна. Как уже отмечалось, большой водосборный резервуар, перекрытый каменным срубом, находится у Орта-капу. Во дворах многих усадеб были обширные цистерны, вырубленные в скале.

Несмотря на все трудности с водой, в городе тем не менее были даже бани, в которых использовалась привозная вода. Если есть сомнения относительно соответствия названия Хамам-кобы ее реальному назначению, то открытые раскопками 1987—1988 гг. остатки постройки возле северного фланга Восточной оборонительной стены несомненно были баней. Даже на фоне высокой строительной культуры караимской общины Чуфут-кале баня выделяется тщательностью отделки. Несмотря на то, что стены практически не сохранились, сделать такой вывод можно по уцелевшему полу моечного отделения, выложенному из отлично подогнанных друг к другу известняковых плит. В полу проделаны отверстия стоков, выводивших воду в обрыв. Заслуживает особого внимания парильное отделение. Это небольшое помещение, рассчитанное на одного человека. В нем была печка, на которой, вероятно, устанавливался котел для воды. Пол сложен из четырех квадратных плит серого мрамора. Под ним проходит топочный канал, стены которого были покрыты копотью. Таким образом, пол в парилке подогревался снизу, как это делалось обычно в турецких банях. В качестве моющего средства применяли кил — белую мылящуюся глину, — месторождения которого есть в Крыму. В XVI—XVII вв. ее в большом количестве вывозили в Турцию. Рядом с парильным отделением сохранилась квадратная каменная ванночка, в которой кил разводили и образовавшейся кашеобразной массой покрывали тело и волосы, а затем смывали. Не обходилось и без огорчений для посетителей. В помещении, служившем, вероятно, предбанником, раздевалкой, найден серебряный мужской перстень с халцедоновой вставкой, потерянный хозяином, пришедшим попариться в бане.

Как уже отмечалось, Эвлия Челеби писал, что в городе не было бань. Эта баня была построена в конце XVII — начале XVIII в., вывод подтверждается обнаруженным при раскопках археологическим материалом.

Что нам известно об этническом составе населения Чуфут-кале? Напомним читателям, что в раннесредневековый период в окрестностях крепости жили преимущественно аланы. Упоминаются они вплоть до XV в. С середины XIV в., после захвата Кырк-ора татарами, можно говорить о появлении здесь нескольких этноконфессиональных групп. Источники упоминают о мусульманской, христианской, армянской и иудейской общинах. В позднесредневековое время несомненно доминирующей группой населения становятся караимы. Их деятельность во многом сформировала тот неповторимый облик города, в котором предстает он перед современным посетителем.

В 1608 г. в ярлыке Селямет-Гирея в качестве названия крепости еще фигурирует Кырк-ор, два года спустя Джанибек-Гирей выдает жителям города ярлык, в котором употребляется название Кале. В 1612 г. ярлык Батыр-Гирея, данный Ички-бею и Джантемир-бею из рода князей Яшлавских, «древних владетелей города Кирпы» (Кырк-ор. — Авт.), уточняет, что ныне этот город именуется иудейским городом, в котором проживают иудеи и армяне²⁴.

Русские послы Петр Савелов (1628 г.) и священник Иаков (1634 г.) в своих отчетах употребляют название «жидовский городок» (в России XVI—XVII вв. приверженцев различных течений иудаизма именовали «жидами»). В Крымском ханстве различали караимов и раббинитов, то есть последователей ортодоксального иудаизма, но называли и тех и других «ягуди» или «чуфут», последнее носило несколько презрительный оттенок. Ко второй половине XVII в. топоним Чуфут-кале уже утвердился в официальных документах и в обиходе. В это время город стал духовным и культурным центром караимов Крыма. Однако население города не было однородным. Отмечалось уже, что здесь проживали и армяне, неоднократно упоминавшиеся в документах XVI—XVIII вв. как жители крепости. В 1778 г. они вместе с другими христианами были переселены на северные берега Азовского моря. Материальным свидетельством существования этой группы является бронзовая восьмигранная гирька, обнаруженная при раскопках резервуара колодца Копка-кую. На ней вырезана армянская надпись «Манурк — сын Маркоса»^**.

Несомненно, что в городе в первой половине XVII в. еще оставалось и мусульманское население. Из ярлыка 1608 г. следует, что начальником крепости и судьей (кадием) здесь были мусульмане. Однако ко времени поездки Эвлии Челеби (1666 г.) мусульман в крепости уже не было. Начальник ее назначался из числа караимов, которых Эвлия называет евреями.

Однако ярлык Девлет-Гирея от 1773 г. говорит о назначении нового начальника «Кирк-Кирской крепости» — Кутлуша-бея Яшлавского на место умершего Али-бея, из этого следует, что существовало установление, по которому крепостью управлял старший в роде беев Яшлавских²⁵.

По Клееману, караимов Чуфут-кале называли Кара Ягуди, как отмечалось, П.С. Паллас же пишет, что все они (жители города) «караиты или караимы, как они сами себя называют».

О хозяйственной жизни города XVI—XVIII вв. у нас гораздо больше сведений, чем о предшествующем времени. Основными занятиями жителей были ремесла и торговля.

О том, что караимы были искусными каменотесами и строителями, наглядно свидетельствуют остатки построек. Путешественники, взиравшие на Чуфут-кале снизу из долины, восхищались удивительной архитектурой города, гармонировавшей с живописной местностью. И.М. Муравьев-Апостол так писал о своих впечатлениях при посещении города в 1820 г.: «Венеция водяной город. Чуфут-кале воздушный... жилища караимов подобны орлиным гнездам на вершине крутой неприступной горы»²⁶.

Выразительным примером чуфут-кальской архитектуры являются молельные дома — кенассы (до начала XX в. молельные дома караимов именовались синагогами, название кенасса для них впервые зафиксировано в литературе в 1910 г. как возвращение к старому библейскому термину). Они находятся во дворике, окруженном глухими каменными стенами. С улицы, носящей условное название Кенасской, во дворик ведет калитка с роскошным порогом из мраморной плиты, взятой из какой-то древней постройки. Входящий оказывается перед двумя кенассами, представляющими в плане прямоугольные каменные здания, покрытые двускатной черепичной крышей. Большая кенасса, слева, выстроена более тщательно и монументально. Вход в нее акцентирован каменной аркадой, поддерживающей навес и образующей веранду перед дверным проемом, ныне закрытым железной решеткой. К внутреннему устройству кенассы мы обратимся позже. Отметим только, что в их стены с внутренней стороны были вмурованы глиняные узкогорлые кувшины-голосники, исполнявшие роль резонаторов, улучшавших акустику помещений²⁷.

О времени сооружения большой кенассы высказывались различные предположения. Традиционная дата, приводимая в путеводителях и охранных досках, — XIV в. — вызывает сомнения. Постройка в дошедшем до нас виде имеет выразительные черты зодчества более позднего времени. Вероятнее всего, возведена она была в XVII в., хотя, возможно, на месте более раннего здания. К сожалению, археологические исследования этого интересного памятника не проводились.

По литературным данным, малая кенасса появилась в конце XVIII в., когда мангупская караимская община покинула пришедший окончательно в упадок город и перебралась в Чуфут-кале, где была построена новая кенасса, материалы и оборудование для которой были вывезены с Мангупа²⁸. Она проще, скромнее первой, уступает ей в размерах и внутреннем убранстве.

Бронзовая гирька с армянской надписью: «Манурк сын Маркоса» (рисунок и чтение В.Л. Сидоренко)

Перед большой кенассой у каменного забора находится каменный резервуар для воды с небольшим сливным отверстием. Вероятно, это остатки миквы — фонтана для ритуальных омовений перед посещением храма.

Высокого развития достигло декоративно-прикладное искусство караимов, что отмечалось путешественниками, посетившими город в начале XIX в. П. Сумароков писал: «Синагога в Дчу-фут-Кале хорошо сооружена. Украшения ее состоят в нескольких серебряных паникадилах, лампадах, коврах и Библии, хранимой в бархатном ковчеге с богатыми приборами»²⁹. Свиток рукописной библии, точнее Торы (Пятикнижия), на хорошо выделанном пергаменте, в роскошном футляре (ковчеге), отделанном бархатом и серебром, ныне хранится в фондах Бахчисарайского историко-архитектурного музея.

Об искусстве ювелиров свидетельствуют перстни и другие изделия, например, серебряное навершие женской шапочки, найденное при раскопках. Не случайно караимская фамилия Чореф означает «ювелир».

Традиционным занятием для караимских общин в Юго-Западном Крыму была выделка кож, как грубых, так называемых «мангупских», так и тонкого сафьяна. Из кожи изготовляли седла и обувь, в то же время было развито производство изделий из войлока. И фамилии караимов весьма выразительно указывают на ремесленную специализацию ряда семей. Например, Казас — изготовитель кушаков и позументов, Сарач — мастер, делавший седла, уздечки и другие предметы конской упряжи, Калпакчи — шапочки, Балджи и Мумджи — пчеловоды.

Занятия ремеслами сочетались с земледелием, пчеловодством, садоводством, и все же караимы прежде всего были ремесленниками и торговцами. Коммерческая деятельность чуфут-кальской общины в XIX в. была весьма обширной и выходила за пределы Крыма. В частности, ее члены держали солеварни и вели торговлю солью. В результате взаимовыгодной торговли, вероятно, приобреталась гончарная и стеклянная посуда (нет данных о том, что она изготовлялась в городе или его ближайших окрестностях) и другие товары. Приходилось приобретать сырье: шкуры, металл, ткани и другое.

Торговая деятельность чуфут-кальских караимов до присоединения Крыма к России протекала в основном в Бахчисарае, где они держали свои лавки. Все авторы XVII—XVIII вв., писавшие о Чуфут-кале, отмечали, что ханская администрация не разрешала караимам оставаться в столице на ночь. И они вынуждены были ежедневно рано утром покидать свои жилища, пешком отправляться в Бахчисарай, а вечером в сумерках возвращаться в родной город. При всей заинтересованности ханского двора в близком соседстве трудолюбивой, искусной в ремеслах общины, все же определенные дискриминационные меры против нее предпринимались. Особенно усилились притеснения в правление последнего крымского хана Шагин-Гирея³⁰.

Тем не менее далеко не бесспорной является точка зрения А.Л. Якобсона, оценивавшего статус Чуфут-кале как своеобразного гетто Бахчисарая³¹.

В дошедших до нас ханских ярлыках, данных жителям Чуфут-кале, неоднократно упоминаются различные льготы, освобождения от повинностей, например, подводной, постойной, табачной, от ряда налогов.

Как уже говорилось, владельцами крепости считались беи Яшлавские. Они пользовались правом облагать пошлинами ввозимые в нее товары и продукты питания. Так, из ярлыка 1612 г. можно узнать, что за убой овцы или козы взималась 1 акча, от арбы с овощами по 1 акча, от бочки вина 15 акча. Приходилось платить также подушную подать, за оформление брака и т. д.³².

Последние обитатели Чуфут-кале — караимы, одна из загадок крымской истории. Не существует единой точки зрения на вопрос их происхождения, времени появления в Крыму. По-разному толкуется сам этноним. По утвердившемуся в науке мнению, он происходит из языков семитской группы (в нее входят арабский, арамейский, древнеегипетский, ассирийский, древнееврейский и другие языки, распространенные на Ближнем Востоке и в Северной Африке) и переводится как «чтецы», то есть читающие закон — ветхозаветную Библию. Высказывались и другие точки зрения. Например, В.Х. Кондораки, известный в прошлом веке краевед, переводил этноним как «черноверцы», считая его тюркским. Некоторые лингвисты возводит термин к названию монгольского племени тумат-кераит.

Караимизм, или караитизм, возник как обособленное течение в иудаизме, оппозиционное официальной доктрине, основанной на Талмуде. Одним из важных условий в караимизме было свободное чтение верующими Библии. Ортодоксальные же иудеи чтение Библии не разрешали, они могли знакомиться лишь с Талмудом, толковавшим архаичные библейские законоположения в более модернизированном виде, приемлемом для средневекового еврейского общества.

Основателем караимского течения считается Анан Ганаси бен-Давид, живший во второй половине VIII в. в Багдаде. В 767 г. он провозгласил себя эксилархом, то есть религиозным главой всех евреев, расселенных в разных странах. За это по приказанию халифа Алманасара он был брошен в тюрьму, откуда вскоре вышел. Около 770 г. Анан написал книгу «Сефер ха-Мицвот», то есть «Книгу заповедей», содержащую основы вероучения караимизма. Оно не представляло какого-то обособленного вероучения. Обычно в литературе караимизм определяют как секту или же реформистское течение в иудаизме.

Иудейская религия зарождается во втором тысячелетии до н. э. у кочевых скотоводческих племен, обитавших на севере Аравийского полуострова. В I тыс. до н. э. иудаизм оформляется в монотеистическую религию. История древнееврейского общества этого периода сложна и противоречива. В 587 г. вавилонский царь Навуходоносор захватил Иерусалим и увел в плен значительную часть иудеев. Был разрушен и главный храм, находившийся в Иерусалиме. При персидском царе Кире пленники вернулись на родину, храм был восстановлен. Ко II в. до н. э. в основном сформировался канон ветхозаветной Библии. К V в. н. э. сложился устный закон — Талмуд, ставший главным законоположением для ортодоксального (раввинистического) иудаизма. Талмуд отразил новые для иудаизма представления, перенятые из других религий. Например, веру в загробное воздаяние и воскресение мертвых. Для евреев, живших в диаспоре, то есть в рассеянии, Талмуд стал основным источником по обрядности и правовым вопросам. Постепенно он становится тормозом в развитии духовной жизни. Протест против насилия раввината и арабских завоевателей вылился в форму призывов возврата к первоначальному чистому ветхозаветному учению, отказа от сковывавшего интеллектуальную жизнь влияния Талмуда. Возрождаются идеи древних религиозных учений, среди которых ближе всего к караимизму были взгляды саддукеев, проповедовавших строгое соблюдение религиозной традиции, и учение кумранской общины эссеев (эссены), проповедовавших веру в загробную жизнь, общность имущества.

Протест против Талмуда объединил различные группировки, выступившие под знаменем учения Анана. К X в. оно уже сформировалось как обособленное от ортодоксального иудаизма оппозиционное течение. Сторонники его постепенно расселялись в районах с иудейским населением. Так, в 1161 г. в Константинополе находилось до 2000 евреев-раббинистов и до 500 караимов. Места их обитания в Пере (район города) были разделены оградой³³. Немало караимов попало в Испанию, где в XI—XII вв. возникла школа грамматики древнееврейского языка, бывшего к тому времени уже более тысячелетия фактически мертвым. Им пользовались лишь в богослужении да для надгробных надписей.

О времени и обстоятельствах появления караимов в Крыму существует несколько версий. К сожалению, по этой проблеме источники крайне скудны.

Пожалуй, первое известие, которое может толковаться как свидетельство о пребывании в Северном Причерноморье караимов, принадлежит путешественнику XII в. Рабби Петахье. Проезжая через причерноморские степи, он встречал среди кочевников-половцев каких-то евреев-сектантов, по описанию схожих по обрядам с караимами. В конце XIV в. Иоганн Шильтбергер упоминает, что в Кафе живут евреи двух родов, вероятно раббинисты и караимы. В более позднее время появляется немало упоминаний и описаний, дающих представление о расселении караимов по Крыму. Их общины были в Кафе, Солхате (Старом Крыму), Карасубазаре. Гезлеве (Евпатории), Мангупе, Чуфут-кале. Согласно преданиям, сохранившимся в среде караимов в XVIII — начале XIX в., в Крым они пришли вместе с татарами в XIII—XIV вв. С их слов об этом писали Пейсонель, Кеппен и другие авторы. В Крымском республиканском государственном архиве хранится прошение от имени караимов к всесильному фавориту Екатерины II графу Платону Зубову — правителю Новороссии и Бессарабии, писанное в 1794 г. Караимы просили уравнять их в правах с татарами, освободить от двойной подушной подати, которая была установлена для евреев-раббинитов, проживавших в пределах России, от платы рекрутского налога и солдатского постоя. При этом сообщалось, что в Крым караимы поселились 450 лет назад, то есть в середине XIV в. В 1837 г. академик П. Кеппен в «Крымском сборнике» со слов стариков, живших когда-то на Мангупе, сообщает, что караимы переселились в Крым вместе с татарами из Персии, Бухары и Черкезии³⁴.

В 30-х гг. XIX в. русскому правительству понадобились сведения о происхождении караимов и их этнической специфике. Губернатор Новороссийского края, в который входил и Крым, в 1839 г. потребовал от караимского гахама Симхи Бобовича представить необходимую информацию по следующим пунктам: о времени появления караимов в Крыму, их национальной принадлежности, традиционных обычаях, обрядах, занятиях, о знаменитых людях, о наличии древних документов, о происхождении их религии, об отличиях караимского вероисповедания от ортодоксального иудейского (раббинистического).

В связи с этим в 30-е гг. XIX в. началось изучение древностей караимов. Особенно заметной по размаху и полученным результатам была деятельность А.С. Фирковича.

Авраам Самуилович Фиркович родился 27 сентября 1787 г. (есть сведения, указывающие и на 1785 г.) в городе Луцке на Волыни, в семье небогатого землевладельца. В двадцать пять лет А.С. Фиркович начал учиться в караимской школе Луцка (где впоследствии остается работать учителем-меламедом). Он получает двухгодичное традиционное образование, состоявшее из изучения древнееврейского языка и литературы, которое и послужило основой становления его мировоззрения как ученого. А.С. Фиркович был одним из последних представителей ученых средневекового типа. Превосходно зная Священное писание, они были способны воспроизводить по памяти целые его главы. Но в то же время им не хватало элементарнейших представлений о научных методах исследования, они искрение верили во все, о чем говорили, и с той же наивностью передавали услышанное другим.

Вступив в конфликт на религиозной почве с руководством луцкой караимской общины, А.С. Фиркович уехал в Крым, а оттуда в Иерусалим — «Святую землю». В 20-х гг. он основал в Евпатории (бывшей тогда центром крымских караимов) издательство, публиковал произведения караимских классиков. Но вскоре прекратил издательскую деятельность, ибо нашел другую, ту, которая впоследствии принесла скромному мельнику мировую известность.

В 1830 г. совместно с уже упоминавшимся Симхой Бобовичем состоялось второе путешествие А.С. Фирковича в Палестину, где ему удалось собрать большую коллекцию рукописей. С большим интересом он продолжал поиски старинных рукописей в Крыму и на Кавказе, а поддержка всесильного М.С. Воронцова, губернатора Новороссии и почетного председателя Одесского общества истории и древностей, во многом этому содействовала. Коллекционер обратил особое внимание на генизы — своеобразные хранилища древних книг при синагогах. Он один из первых осознал огромную научную ценность этих хранилищ.

В характере Фирковича сочетались целеустремленность исследователя и авантюризм, азарт собирателя. Он путешествует по Египту и арабскому Востоку. Его маршруты пролегают через Наблус, древний Сихем, Самарию — основное местожительство уже немногочисленных самаритян, у которых ему удалось приобрести ценную коллекцию рукописей. Плодотворной была и поездка в Каир, где А.С. Фиркович познакомился с интереснейшим памятником — древней каирской синагогой и ее генизой. Основанная во времена римской диаспоры, она пережила золотой век арабской науки. В генизе он обнаружил уникальные древние рукописи. Сухой климат Египта помог им сохраниться.

В ходе своей собирательской деятельности А.С. Фиркович посетил множество мест в Центральной и Восточной Европе, где когда-то селились караимы. Таким образом он собрал огромное количество рукописей, сделал массу эстампажей с различных надписей и других самых разнообразных документов. Об их количестве можно судить хотя бы по тому, что они заняли два огромных зала императорской Публичной библиотеки. По времени поступления в библиотеку коллекция рукописей, согласно систематизации Германа Штрака и Альберта Гаркави, делилась на три части: первое, второе и самаритянское собрания. Для первых двух характерно преобладание рукописей на древнееврейском языке. Это библейские тексты (они составляют самую многочисленную и ценную часть коллекции). До недавних открытий (1949 г.) в районе Мертвого моря именно они считались самыми древними в мире. Самаритянские рукописи представлены документами, касающимися всех сторон жизни как светской, так и духовной, и превосходит самаритянские фонды всех библиотек мира. Следует отметить разнохарактерность собранных произведений караимских и других авторов: это и комментарии к Библии, произведения по философии, поэзии, караимские толкования X—XI вв., содержащие рассказы о средневековом Востоке, исторические сочинения, трактаты по юриспруденции, грамматике, математике и другим наукам.

Возвратившись из поездки по Ближнему Востоку, А.С. Фиркович вскоре поселился на Чуфут-кале. Усадьба его сохранилась и является одной из достопримечательностей города. Здесь его посещали путешественники, ученые, журналисты, писатели. Их заметки и воспоминания позволяют представить образ жизни и облик патриарха караимской науки.

Е.Л. Марков, директор Симферопольской мужской гимназии, известный публицист, автор прекрасной книги «Очерки Крыма», вышедшей четырьмя изданиями, так запечатлел свою встречу с А.С. Фирковичем, случившуюся на Чуфут-кале в начале 70-х гг.: «Среди гробового вида этих ветхозаветных развалин, напоминающих запустевшие города Палестины и Сирии, пред нами появился старец, высокого роста, величавого вида, в костюме настоящего Мельхиседека. Он одет был в длинный хитон, на голове его была белая круглая шапка с широким околышком, фиолетового цвета, и что-то среднее между чалмой Шамиля и митрой библейских первосвященников. Опираясь на посох, он твердыми шагами приблизился к нам и приветствовал нас на чистом русском языке»³⁵.

Одну из кенасс А.С. Фиркович использовал как книгохранилище — на полках и на полу там грудами лежали бесценные свитки. Еще в 1856 г. он побывал в Санкт-Петербурге и продал за 100 тыс. руб. серебром свое первое собрание рукописей императорской Публичной библиотеке.

В быту А.С. Фиркович старался соблюдать традиционные религиозные нормы. Тот же Е.Л. Марков свидетельствует, что он отказался фотографироваться, считая это грехом. «Вообще же он педантически стоит за все обычаи и обряды своей религии, как бы ни были они маловажны... Я знаю научно образованных и весьма развитых караимов, которые в присутствии Фирковича боятся сесть за столом русских, а в субботу не осмеливаются надевать себе часы или брать в руки книгу... В доме Фирковича господствует ветхозаветная патриархальность. Старший сын раввина человек уже зрелых лет, и кажется отец семейства, с почтительностью снял туфли с ног отца и принял его посох»³⁶.

В целом такой образ жизни был характерен для старших поколений караимского общества второй половины XIX в. В это время в караимских общинах еще были сильны консервативные традиции: строжайшее соблюдение субботы (шабат), как дня отдыха, в который запрещалось работать, даже приготавливать пищу, срывать плоды с дерева и т. д. Существовал обряд обрезания (сунэт) младенцев. Школа (медраш) давала религиозное образование. Первые два года мальчики (девочек в школу не принимали) учились читать по складам на древнееврейском языке, не понимая смысла текста. Живым разговорным языком караимов Крыма был крымскотатарский язык.

Женщины в традиционном быту были рабынями кухни, вели замкнутый образ жизни, большую часть ее проводя в отведенных для них особых отделениях дома. Это положение тяготило молодежь, стремившуюся вырваться из-под вековых архаических предписаний, активно участвовать в общественной жизни, шире приобщаться к городской культуре. Во второй половине XIX в. эта тенденция обретает широкие масштабы, получает отражение в караимской публицистике³⁷.

К этому можно добавить, что А.С. Фиркович на исходе жизни не избежал соблазна уподобиться библейскому патриарху Аврааму и жениться на шестнадцатилетней девушке. Однако в этом намерении он встретил открытое недовольство караимского общества и вынужден был отступить³⁸.

В 1874 г. Авраам Самуилович скончался и был погребен на кладбище в Иософатовой долине, бывшем для него при жизни исследовательской лабораторией. Для того, чтобы поклониться его праху, нужно выйти из Восточных ворот и по дороге, вырубленной в скале, пройти полкилометра к верховьям долины. Еще сохранилась арка входа, слева от нее видны руины сторожки, в густоту леса уходит извилистая аллея, по обеим сторонам которой, тесня друг друга, поднимаются надгробные камни. Их очень много, это можно определить сразу. Газан чуфут-кальской общины Соломон Бейм, сопровождавший русскую путешественницу О. Шишкину, посетившую кладбище в начале 40-х гг. XIX в., уверял, что здесь покоится около 40 тыс. человек (Соломон Бейм известен как автор подражания на древнееврейском языке тексту русского гимна «Боже, царя храни», написанного В.А. Жуковским). В книге О. Шишкиной приводится его полный текст на двух языках³⁹.

К сожалению, до сих пор не установлено точное количество надгробий. По приблизительным же оценкам их не менее 5 тыс. Как показали раскопки, проводившиеся здесь в прошлом веке, многие надгробия ныне скрыты землей.

Когда-то Иософатова долина была почитаемым местом погребения, куда привозили умерших даже из других городов. В долине произрастали вековые дубы, которые, видимо, и дали ей второе название — Балта-Тиймез, что означает «топор не коснется». Этим деревьям поклонялись, во время засух возле них произносились молитвы. Сегодня еще можно видеть до десятка древних дубов, вся же территория кладбища почти полностью заросла кустарником и молодым лесом.

Кладбище расположено на двух весьма крутых склонах долины, его территория вытянута с запада на восток. Надгробные плиты прослеживаются практически перпендикулярно тропе на протяжении 500 м.

Бросается в глаза разнообразие форм надгробий: прямоугольные плиты, домикообразные, двурогие и однорогие, обелиски, стены, столо- и гробообразные. Среди них есть памятники людям, умершим и похороненным далеко от Чуфут-кале, так называемые кенотафы, условные погребения. Эпитафии на памятниках выполнены в подавляющем большинстве на древнееврейском языке, хотя есть и на караимском, но древнееврейскими буквами. Надгробия конца прошлого, начала нынешнего века, как правило, имеют двуязычные надписи — на русском и иврите.

На некоторых надгробиях можно увидеть разнообразные символы. Среди них концентрические окружности — солярные знаки, дошедшие со времен язычества. Они типичны как для оседлых, так и кочевых племен Востока, и практически не претерпели изменений. Кипарисы — символ скорби, розетки — торжество радости жизни — отражают малоазийские корни культовой обрядности. Некоторые надмогильные памятники имеют вид прямоугольных стел с полусферическим экраном и похожи на армянские хачкары (напомним, что в Чуфут-кале была армянская община). Есть типичные еврейские надгробия, распространенные в Западной Европе в XV—XVIII вв. На могильных плитах нередко можно увидеть признаки культовых традиций европейских иудейских общин: кабаллистические многогранники, заключенные в окружности, хасидскую систему расположения эпитафий, ориентировку надгробий.

В эпитафиях часто приводятся краткие цитаты из Ветхого завета.

Погребальный обряд караимов, известный по этнографическим данным, был единым и для богатых и для бедных. Покойника обертывали в белый саван и укладывали в деревянный гроб. Затем погребальное шествие с пением заупокойной молитвы направлялось к могиле, которая обычно копалась на глубину до 1 м. Семь недель продолжался траур по усопшему, для ближайших родственников срок его длился год. Их склоненные скорбные фигуры можно было увидеть в полумраке кенассы под хорами, в отделении, называвшемся мошау-зеккеним (седалище стариков).

Типы надгробий некрополя в Иософатовой долине (по Н.В. Кашовской). Рис В.А. Сидоренко

Грустные мысли навевает полуразрушенный некрополь в Иософатовой долине. И не только сознанием бренности человеческого бытия, но и тем, что этот колоссальный по ценности архив истории Крыма изучен очень мало. К тому же многие востоковеды считают, что ряд надгробных надписей был фальсифицирован А.С. Фирковичем с целью обоснования своей теории происхождения караимов.

По мнению известного гебраиста А.Я. Гаркави, Фиркович, во-первых, фабриковал новые даты на надгробиях, эпитафии которых не были датированы или вообще не имели надписей. Во-вторых, подправлял даты надписей, относящихся к позднему средневековью, в-третьих, неправильно вычислял даты при переводе в христианское летосчисление, в-четвертых, изобретал особые, якобы бытовавшие только в Крыму системы исчисления времени. Например, эра от изгнания из Самарии (с 596 г. до н. э.), эра от сотворения мира, начинавшаяся на 151 г. раньше, чем эра, принятая в традиционном еврейском летосчислении — то есть 3760 г. до н. э., эра матархическая (Таматарха — Тамань), фактически совпадавшая с традиционной эрой от сотворения мира.

Даты на еврейских памятниках обозначались буквами, некоторые из них очень легко можно было переделать, изменяя или добавляя мелкие детали. Например, буква «чей», обозначающая 5000, превращалась в «тав»-4000, к этому прибавлялся 151 год по крымской эре от сотворения мира, и дата становилась древнее на 1151 год. Большинство древних надгробных надписей, к сожалению, начинается именно с П. Так, из 271 эпитафии Чуфут-кале, датируемой до начала XI в., 186 дат начинаются с этой буквы, а в целом по Крыму их 313—222.

Важно отметить, что надгробные камни XVI—XVII вв. ни по сохранности, ни по форме, ни по шрифту эпитафий не отличаются от «древних» памятников. Подозрение вызывает употребление в надписях I тыс. н. э. татарских имен: Парлак, Гулаф, Тохтамыш, Менвеш, Хатун, Севергелин, Манук, Эмче, Эйтолу, Бикче, Тахтар, Бикелек, Илу-Ата, Султан, Мемевшек, Баба, Паша⁴⁰.

Ряд исторических сведений, содержащихся в эпитафиях и рукописных кодексах, собранных и опубликованных А.С. Фирковичем, резко противоречит данным других источников, как письменных, так и археологических. Привлекает внимание надгробная надпись, упоминающая Элиаху, павшего в 1261 г. при защите города от генуэзцев. Она дала возможность Д.А. Хвольсону утверждать, что до этого Чуфут-кале был населен исключительно евреями, защищавшими его от врагов. Однако обоснованное сомнение в подлинности этой надписи было высказано А.Я. Гаркави⁴¹. Действительно, источники в совокупности не позволяют говорить о появлении генуэзских поселений, а тем более об активных действиях генуэзцев в горных районах Юго-Западного Крыма до 1266 г. Следует напомнить, что Чембало (Балаклава) — крайний юго-западный опорный пункт генуэзцев был отнят ими у греческих князей лишь в 40-х гг. XIV в. Как выше отмечалось, ничего не знают о пребывании здесь значительной иудейской или караимской общины ни Абульфида, ни Шильтбергер, ни другие авторы XIII—XVI вв.

Подозрительно и употребление этнонима «генуэзцы»: известно, что их в Крыму тюркоязычное население именовало франками.

Споры вокруг наследия А.С. Фирковича разгорелись особенно яростно уже после смерти караимского коллекционера-востоковеда. Наиболее последовательным и стойким защитником мнения о подлинности собранных им документов стал крупный гебраист Д.А. Хвольсон. Выходец из бедной еврейской семьи г. Вильно (Вильнюс), он закончил Бреславский университет, где изучал восточные языки, особенно арабский, занимался историей еврейско-арабских связей, был приглашен Николаем I возглавить кафедру еврейской, сирийской и халдейской словесности на открытом тогда факультете восточных языков Санкт-Петербургского университета. Фактически им была создана школа российской гебраистики. В 1878 и 1881 гг. Д.А. Хвольсон посетил Иософатову долину и вел здесь раскопки с целью поиска древних надгробных плит. Ему удалось обнаружить несколько надгробий с датами ранее рубежа I и II тысячелетий н. э. Эти исследования были проведены в связи с разгоревшейся полемикой относительно подлинности материалов, прошедших через руки А.С. Фирковича. Следует отметить, что Д.А. Хвольсон, резко отвечая на критику оппонентов, защищая в целом коллекцию А.С. Фирковича от обвинений в массовой фабрикации дат и целых надписей, в то же время обнаружил и несколько поддельных древних текстов. Это касалось прежде всего удревнения дат. В обширном труде под названием «Сборник еврейских надписей из Крыма», вышедшем в Санкт-Петербурге в 1884 г., автор указал и несколько надписей полностью сфабрикованных. В полемику включилась караимская община. В трудах караимских авторов конца XIX — начала XX в. А.С. Фиркович однозначно восхвалялся и поносились его оппоненты. Дискуссия так и не завершилась.

После октября 1917 г. в советской гебраистике крымская тема была приглушена. Фактически можно назвать только труд П.К. Коковцева, посвященный так называемой еврейско-хазарской переписке (ок. 960 г.). Лишь в послевоенные годы на караимских кладбищах вновь оживилась работа исследователей. Можно назвать труды А.Л. Хосроева, Н.И. Бабаликашвили. Рукописные фонды из собрания Фирковича изучались востоковедом В.Н. Лебедевым. Выводы их носят пока предварительный характер. Очевидно все же, что среди наследия А.С. Фирковича есть немало материалов, засоряющих коллекцию в целом и дискредитирующих личность ее собирателей. Однако категоричные выводы пока неуместны. Нельзя не отметить огромный энтузиазм и самоотверженность, с которыми работал А.С. Фиркович. Его собрание древних восточных рукописей и надписей действительно имеет величайшую научную ценность. Необходимо отделить зерна от плевел. Правдоподобно предположение о том, что он сам не совершал фальсификаций, а получал уже подделанные или подправленные материалы.

Вопрос о подлинности ряда материалов коллекции А.С. Фирковича в настоящее время может быть решен при комплексном их анализе. Для этого должны быть использованы достижения современной науки и техники. В последние годы в лаборатории консервации и реставрации документов при АН СССР были исследованы специальными приборами несколько библейских рукописей, содержащих в приписках упоминания о крымских и кавказских городах, датированных в основном IX—X вв. Там упоминаются Кафа (Феодосия), Солхат (Старый Крым), Анапа и другие поселения.

При чтении в инфракрасных и ультрафиолетовых лучах ясно было видно, что буквы обозначенных дат были переделаны, обычно «тав» превращался в результате подчистки и подрисовки в «реш», что существенно удревняло первоначальную дату.

И все же несмотря на это, коллекция древних еврейских, арабских, караимских, крымчакских и других рукописей, собранных А.С. Фирковичем, сохраняет свое колоссальное историко-культурное значение. Установление истинных дат в общем-то немногих по сравнению с общим объемом коллекций сомнительных колофонов позволит ввести в научный оборот важные источники, в том числе и по истории Крыма.

По мнению арабиста и семитолога доктора филологических наук В.Н. Лебедева, хранителя коллекции А.С. Фирковича в Государственной публичной библиотеке им. М.Е. Салтыкова-Щедрина, вряд ли возможно инкриминировать собирателю рукописей фабрикацию на некоторых из них приписок и подправление дат. Вполне вероятно, что это делали продавцы манускриптов, поднимая цены на свой товар^***. Есть еще один аспект проблемы. К огромному сожалению, древние некрополи Крыма пребывают в плачевном состоянии. От буйства неорганизованных посетителей серьезно пострадали кладбища Чуфут-кале и Мангупа. С каждым годом становится все меньше и меньше памятников с надписями. Поэтому одна из важнейших задач в спасении этих драгоценных исторических свидетельств — скорейшая их инвентаризация и фиксация. В противном случае история яркого самобытного этноса — караимов Крыма просто не сможет быть написана.

А.С. Фирковнч выдвинул следующую гипотезу происхождения крымских караимов. В VI в. до н. э. вместе с войсками персидского царя Камбиза в Крыму появились израильтяне, которые основали здесь ряд городов, в том числе и крепость Села-Га-иегудим (Иудейская скала). Оказавшись в окружении тюркских народов — мидийцев, тавров, скифов, — они перенимали от них обычаи и язык. Религией этих израильтян был чистый доталмудический иудаизм (библеизм). Хазары переняли религию от этих пришедших в Крым израильтян и затем, смешавшись с ними, образовали этнос караимов. Особый акцент делался на том, что израильтяне попали в Крым до Рождества Христова и, следовательно, не причастны к гибели Христа (вина в трагедии Иисуса была главным упреком антисемитов в адрес евреев).

Основываясь на материалах А.С. Фирковича и других источниках, представители академической науки — В.В. Григорьев, В.Д. Смирнов и другие — выдвинули так называемую «хазарскую теорию» происхождения караимов, в которой главный упор делался на принятии хазарами караимской формы иудаизма, и таким образом караимы представлялись потомками хазар. Евреи, по мнению этих ученых, решающего значения в этногенезе караимов не играли и растворились в среде хазар.

Ряд представителей еврейской историографии (Б. Штерн, Д. Хвольсон, С. Пинскнер и др.), поддерживая многие положения теории А.С. Фирковича, этническую принадлежность караимов рассматривали как еврейскую.⁴²

А.Я. Гаркави, А.А. Куник, Г. Штрак, С.А. Дубнов, Д.Г. Маггид и другие уже считали возможным временем появления в Крыму евреев I—II вв. н. э., при этом отрицая какие-либо религиозные и бытовые особенности, выделяющие их из остальной еврейской диаспоры. Иудаизм, принятый хазарами, они определяли как раввинистический. С.А. Дубнов и Д.Г. Маггид считали возможным появление караимов в Крыму и в хазарский период, хотя более вероятным представлялся период XI—XIII вв.

А.Я. Гаркави, Г. Штрак, А.А. Куник отрицали участие хазар в этногенезе крымских караимов. Появление последних в Крыму они относили к XIII в. и связывали с татаро-монгольским вторжением. Тюркские черты в антропологическом типе караимов связывались с половецким влиянием и длительным проживанием в среде крымских татар. Этническую принадлежность караимов исследователи рассматривали как еврейскую, допуская некоторую примесь тюркской крови.

В советское время в научно-популярной, филологической и антропологической литературе наиболее распространенной оказалась хазарская теория происхождения караимов. Предками караимов называются тюркские племена, входившие в состав Хазарского каганата и принявшие караимизм. История крымских караимов рассматривается вне связи с историей их вероучения. Согласно схеме, предложенной языковедами, предки караимов последовательно входили в гуннский, болгарский, хазарский, огузо-печенежский, кыпчакско-половецкий племенные союзы. Участие евреев в этногенезе караимов отрицается, и даже в этнониме «караимы» видится название монгольского племенного объединения тумат-кераит.

Историки и этнографы придерживаются иной точки зрения, считая, что в этногенезе крымских караимов принимали участие как семитский, так и тюркский этнический субстраты с возможным участием и других этнических групп.

Этнографические особенности караимов Чуфут-кале достаточно подробно зафиксированы в литературе конца XVIII—XIX вв. Практически все авторы отмечали близость бытовых черт и языка караимов к крымским татарам. Например, П. Сумароков писал: «Они не знают другого языка, кроме татарского, носят такое же как они одеяние, жен содержат по их обряду, в домах употребляют те же убранства, одним словом, они одни соблюдают с ними обычаи»⁴³. Кроме этого, отмечалось, что караимы-мужчины большие охотники пить кофе и курить трубку. Обычная одежда мужчин во второй половине XIX в.: полосатый жилет, кафтан с короткими рукавами, сверху надевался черный халат. Одевались они в синие шаровары, белые чулки и полусапожки. На бритой по обычаю голове носили ермолки или белые суконные шапки с черным бараньим околышком.

Женский наряд состоял из серого шерстяного платья с лифом, имеющим небольшой вырез на груди. В талии оно перетягивалось поясом с серебряными застежками. Этот наряд дополнялся белыми чулками.

На голове караимки носили шелковую шапочку, расшитую позументами. Нередко на ней была вышита надпись на древнееврейском языке «машлама» (храни Господь).

Свадебный обряд караимов запечатлен с достаточной точностью. Приведем его описание: «Перед свадьбой жених и невеста должны откупить себе место на кладбище, чтобы не разлучаться не только в этой жизни, но и в будущей. Затем заключается родственниками «тноим» — предварительный брачный договор, после которого молодые люди официально считаются помолвленными. Накануне свадьбы совершается обряд очищения грехов, причем раввин кружит петуха или курицу над головами жениха и невесты и потом бросает животное; этот обряд сохранился по-видимому как пережиток древнего кровного жертвоприношения. После этого жениха и невесту осыпают в знак пожелания богатства деньгами, которые остаются бедным. Во время брачной церемонии невеста находится в углу своей комнаты, покрытая фатой и окруженная женщинами, которые сидят на полу. Свадьба заканчивается танцами азиатского характера, после чего молодой уводит свою жену в брачную комнату, где они сидят в течение семи дней лицом к стене. При вступлении в брак, согласно патриархальному строю, преобладающее значение имеет согласие родителей. Близкое родство не служит препятствием, если жених в родственном отношении старше невесты (например, дядя может жениться на племяннице). Ранние браки между караимами, как и вообще у южных народов, очень распространены»⁴⁴.

Караимское общество в Чуфут-кале нередко устраивало общественные церемонии. Особенно пышно протекали встречи августейших особ. Практически все императоры российские, начиная с Екатерины II, и члены их семей удостаивали своим вниманием Чуфут-кале (за исключением Павла I). Как это происходило, можно судить из описания посещения города Николаем I, Александрой Федоровной и великой княжной Марией Николаевной: «У главных ворот караимские мальчики, выстроившись в линию, под начальством стариков-раввинов, пели духовную песнь, оканчивая каждый стих хором и молитвой о сохранении августейшей фамилии. Караимские женщины встретили также августейших посетительниц у ворот города, укутанные белыми покрывалами, но с открытыми лицами. Издали толпа казалась какой-то неподвижной белой массой. В сопровождении многочисленной и разнообразной толпы въехали в город и по извилистым узким улицам достигли караимской синагоги. Там раввины вновь воспели Всевышнему Богу молитву, о сохранении царствующего дома. Императрица с любопытством рассматривала Ветхий Завет, написанный на огромных листах пергамента и сохраняющийся в богатых ящиках, отделанных бархатом и серебром. Оставив синагогу, государыня императрица удостоила своим посещением дом одного из зажиточных караимов — Мангуби, где была угощена завтраком, состоящим по восточному обычаю, большей частью из варенья, конфет и азиатского блюда «халва» (челва), составляемого из сахара, яиц, муки и части меда. Ее Императорское Величество долго любовалось богатыми нарядами караимских женщин и детей и оставили Чуфут-кале около 2-х часов, выехав через другие ворота»⁴⁵.

В 1897 г. на средства, собранные караимским обществом, рядом с усадьбой А.С. Фирковича был возведен каменный дом, предназначавшийся для приема царственных особ. В 30-е гг. он был разобран, и сейчас сохранился только его высокий цоколь.

Сосредоточением духовной и общественной жизни чуфут-кальских караимов были кенассы, об архитектурных особенностях которых читатель уже знает. Внутреннее устройство кенасс во многом сходно с устройством синагог и своими корнями восходит к библейскому Иерусалимскому храму. Перед входом в кенассу находится азара (духовное седалище) — с каменными скамейками, огражденное невысоким каменным забором. Здесь собирались старейшины караимского общества для разбирательства религиозных жалоб. Внутри кенасса делится на три части. Сразу у входа расположено Мошау-зеккеним (седалище стариков) — здесь во время молитвы на стульях сидели старики, которые не в состоянии были молиться стоя на коленях, и те, кто носил траур. Вторая часть кенассы — большой зал — назывался Шулхан (место для прихожан), где молились все мужчины. Они приходили на молитву дважды в день: утром и вечером. Причем моление проходило иногда стоя, а иногда на коленях. В дальней части храма находился Гехал (алтарь). В нем помещалась уже упоминавшаяся Тора. В алтаре находились три позолоченные доски с эмблемами трех миров и нарисованными фигурками Иеговы, семи свечей и жертвенника. Здесь же находились два страусиных яйца. Согласно легенде они указывали молящимся, что те мысленно должны стремиться к богу, по аналогии со страусом, пристально смотрящим на яйца, пока из них не вылупятся птенцы. Женщинам запрещалось молиться вместе с мужчинами, поэтому для них существовал отдельный вход и особое помещение на втором этаже над Мошау-зеккеним, огороженное решетками. Женщины могли видеть богослужение, оставаясь для мужчин невидимыми. Служба в кенассе велась митпаллелом или газаном (протоиерей).

Караимская община Чуфут-кале отличалась высоким уровнем образованности. Предание связывает это с деятельностью Синана Бай-Ходжи, переехавшего в Крым из Персии в 1500 г. и поселившегося в Чуфут-кале. Ему приписывалось строительство дворца для Менгли-Гирея в Бахчисарае. Энергичный просветитель полицейскими мерами загнал караимов в Чуфут-кале и не выпускал полгода, заставляя учиться. Скончался он в 1551 г.⁴⁶.

Именно в Чуфут-кале в 1731 г. была основана первая типография в Крыму, выпустившая через три года первую книгу на древнееврейском языке. Вероятно, типография располагалась близ кенасс. Не случайно под обрывом в этом районе были найдены М.Я. Чорефом литеры металлического наборного шрифта.

Наше знакомство с «крепостью драгоценностей» закончено. Однако мы надеемся, что читатель не захочет расставаться с этим замечательным островком древности, умеющим хранить тайны. Несомненно, впереди новые открытия. Появятся новые гипотезы, толкующие, казалось бы, уже достаточно описанные и объясненные памятники. Это нормальный процесс познания исторического прошлого, с которым мы, сами того не замечая, связаны тысячами нитей.

Примечания

*. Авторы благодарят сотрудника КОИВ АН Украины Зырянова В.И. за помощь в изучении этого памятника.

**. Авторы благодарят В.П. Душевского, предоставившего находку для публикации, и В.А. Сидоренко, определившего ее, давшего перевод надписи и сделавшего прилагаемый рисунок.

***. Лебедев В.Н. К источниковедческой оценке некоторых рукописей собрания А.С. Фирковича // ПС. — 1987. — Вып. 29 (92) — С. 61.

1. Акчокраклы О. Татарские тамги в Крыму // Изв. Крымского пед. ин-та. — 1927. — Кн. 1. — С. 41.

2. Боданинский У.А., Засыпкин Б.П. Чуфут-кале // ИТОИАЭ. — 1929. — Т. 3. — С. 17—19.

3. Бертье-Делагард А.Л. Исследования некоторых недоуменных вопросов... — С. 113.

4. Шапшал С. Караимы и Чуфут-кале в Крыму. — Спб., 1896. — С. 17.

5. Якобсон А.Л. Средневековый Крым. — М.: Л., 1964. — С. 129.

6. Талис Д.Л. Оборонительные сооружения... — С. 96—97.

7. Мемуары, относящиеся к истории Южной Руси. — Киев, 1890. — С. 84—85.

8. Эмидио Д'Асколи. Описание Черного моря и Татарии // ЗООИД. — 1902. — № 24.

9. Фиркович М.Я. Старинный караимский городок... — С. 25.

10. Паллас П.С. Путешествие по Крыму // ЗООИД. — 1881. — Т. 12.

11. Клееман. Путешествие в Крым. — Спб., 1783. — С. 105.

12. Ромм Ж. Путешествие в Крым... — С. 70.

13. Паллас П.С. Путешествие по Крыму... — С. 81.

14. См. напр.: Словарь географический Российского государства. — М., 1804. — Ч. 2. — С. 323.

15. Мармон. Путешествие маршала Мармона герцога Рагузского в Венгрию, Трансильванию, Южную Россию по Крыму и берегам Азовского моря в Константинополь. — М., 1840. — Т. 1. — С. 206.

16. Шапшал С. Караимы и Чуфут-кале... — С. 21.

17. Фиркович М.Я. Старинный караимский городок... — С. 24.

18. Всеволожский Н.А. Стена Китай-города на московской набережной // Московский краевед. М., 1828. — Вып. 3. — С. 4.

19. Попов А.П. Вторая учебная экскурсия... — С. 82.

20. Веймарн Е.В. О двух неясных вопросах... — С. 66.

21. Фиркович М.Я. Старинный караимский городок... — С. 20—21.

22. Лашков Ф.Ф. Архивные данные о бейликах в Крымском ханстве // Труды VI археологического съезда в Одессе. — Одесса, 1889. — С. 104.

23. Паллас П.С. Путешествие по Крыму... — С. 80.

24. Лашков Ф.Ф. Архивные данные о бейликах в Крымском ханстве // Труды VI археологического съезда в Одессе. — Одесса, 1889. — С. 104.

25. Блюменфельд Г.Ф. Крымскотатарское землевладение. — Одесса, 1888. — С. 23.

26. Муравьев-Апостол И.М. Путешествие по Тавриде в 1820 году. — Спб., 1823. — С. 121.

27. Караимская жизнь. — М., 1911. — № 1. — С. 109.

28. Леви-Бобович. Очерк истории и караимизма. Севастополь, 1915. Крым: Путеводитель. — Симферополь, 1930.

29. Сумароков П.И. Путешествие по всему Крыму и Бессарабии в 1799 г. — С. 144.

30. Рабби — Азарья. Событие, случившееся в Крыму в царствование Шагин-Гирей-хана // Временник императорского Московского об-ва истории и древностей Российских. — 1856. — Кн. 24. — С. 101.

31. Якобсон А.Л. Средневековый Крым... — С. 129.

32. Лашков Ф.Ф. Архивные данные... — С. 104.

33. Три еврейских путешественника XI—XII ст. — Спб., 1881. — С. 20.

34. Кеппен П.И. Крымский сборник. — Спб., 1837. — С. 289—290.

35. Марков Е.Л. Пещерные города Крыма // Вестник Европы. — Т. 4. — Кн. 7. — Спб., 1872. — С. 183.

36. Там же. С. 186—187.

37. Казанлы Ш. Из современного караимского быта. — Спб., 1873.

38. Марков Е.Л. Пещерные города... — С. 186.

39. Шишкина О. Заметки и воспоминание русской путешественницы по России в 1845 г. — Спб., 1848. — Ч. 2. — С. 118.

40. Harkavy A. Alt Judische Denkmaler aus der Crim. — St. P., 1876. — S. 185—186.

41. Ibid. — S. 185—186.

42. Старкова К.Б. Гебраистика // Азиатский музей. — Ленинградское отделение АН СССР. — М.: Наука, 1972. — С. 544—545.

43. Сумароков П. Путешествие... — С. 143.

44. Россия. — Спб., 1910. — Т. 14. — С. 216—217.

45. Сафонов С. Описание пребывания императорской фамилии в Крыму в сентябре 1837 г. — Одесса, 1840. — С. 20—21.

46. Синани И. История возникновения и развития караимизма. — Симферополь, 1888. — С. 67—69.