Последние дни Деникина и моя "блестящая карьера"

В начале марта 1920 года армия Деникина, докатившись до Новороссийска, спешно эвакуировалась в Крым, являвшийся последним оплотом белого движения.

Вместе с армией прибыло в Крым и правительство. Сам Деникин высадился в Феодосии, где расположилась ставка главнокомандующего. С Деникиным остался в Феодосии и министр финансов М.В. Бернацкий¹. Весь же остальной состав "Южно-русского правительства" с председателем Совета министров Мельниковым во главе направился в Севастополь. Нам в Крыму казалось совершенно непонятным, зачем появилось у нас это правительство, плод компромисса генерала Деникина с представительствами уже занятых большевиками казачьих областей, да и вообще, осведомленные о том, в какой атмосфере всеобщей деморализации происходила эвакуация Новороссийска, мы были уверены, что занятие Крыма большевиками произойдет если не через несколько дней, то через две-три недели. Многие из крымских "буржуев" ликвидировали свои дела и отправлялись за границу. Поэтому я был крайне удивлен, получив от своего партийного товарища, министра внутренних дел В.Ф. Зеелера², телеграмму с экстренным вызовом в Севастополь по срочному делу. Какие, казалось, могли быть срочные дела у правительства, остановившегося на пути своей дальнейшей эвакуации за границу, с представителем земства, дни которого тоже сочтены.

Тем не менее я поехал.

В Севастополе высаживались добровольческие части — знаменитые Дрозовская, Марковская и Корниловская дивизии. Это было ядро Добровольческой армии, части, прославившиеся своей беззаветной храбростью и дисциплиной. Войска с музыкой ходили по городу, но не веяло от них бодростью... Когда мимо меня проходил один из полков, я заметил среди солдат группу штатских молодых людей, частью буржуазного вида, частью рабочих, угрюмо и растерянно шагающих среди солдат. На мой вопрос, кто эти люди, мне ответили, что добровольцы хватают на улицах встречных молодых людей и отводят их в казармы для мобилизации. Приемы эти напоминали большевиков и ничего доброго не предвещали.

В.Ф. Зеелера я застал в гостинице "Кист", в которой несколько номеров были реквизированы для помещения правительства. Он сразу ошарашил меня предложением занять пост таврического губернатора.

Я ответил, что по свойствам своего характера не считаю себя подходящим для этого поста. Все-таки, если бы мне было доказано, что, кроме меня, нет более подходящих кандидатов, я бы не счел себя вправе отказаться, если бы не считал власть губернатора в условиях господствующей военной анархии, к которой успел присмотреться за последние месяцы, совершенно призрачной. В таких же условиях я категорически отказываюсь от сделанного предложения. В.Ф. Зеелер сказал, что совершенно понимает мотивы моего отказа, но надеется поставить гражданскую власть в другое положение, а потому не хочет считать мой отказ окончательным.

Тут же познакомился я с остальными министрами, среди которых увидал своего петербургского знакомого, маститого Н.В. Чайковского³ Этот неизменный оптимист сохранял еще бодрость духа и надежду в успех дела. У большинства же остальных министров был вид унылый и растерянный. Все-таки министр земледелия Агеев потащил меня гулять по Приморскому бульвару и во время прогулки подробно изложил содержание своего аграрного законопроекта. Я ему делал целый ряд возражений, которые мне казались столь же бесполезными, как и его законопроект. Ведь все равно дело кончено...

Министры выразили желание познакомиться с представителями местной общественности, с которой намеревались дружно работать. Была послана телеграмма в Симферополь, и на следующий день в Севастополь прибыло несколько видных гласных и представителей кооперации.

Однако положение этого правительства, состоявшего в большинстве из честных, дельных и прогрессивных людей, но правительства, совершенно чуждого населению, с неналаженным административным аппаратом и окруженного враждебной стихией деморализованной армии, было поистине трагичным. Это даже не была слабая власть, а просто власть, висящая в воздухе...

В Ростове и Екатеринодаре, опираясь на Донской Круг и Кубанскую Раду, имевшее известный авторитет в казачьих частях войск это правительство еще могло до некоторой степени проявлять силу власти. Здесь же, в центре военных штабов, склонных объяснять неудачи Деникина его слишком либеральной политикой, прогрессивное правительство считалось чуть-чуть не большевистским. Конфликт между правительством и военными был неминуем, и он произошел сразу же на моих глазах...

За несколько дней до высадки правительства в Севастополе там слушалось в военном суде дело группы лиц, обвинявшихся в принадлежности к большевистской организации. Суд, насколько я помню, двух-трех лиц приговорил к смерти, а остальных частью к более слабым наказаниям, а частью оправдал.

Этим приговором военного суда многие военные были недовольны. Стали распространяться слухи о том, что освобождены от наказания настоящие большевики, а бесшабашный генерал Слащов распорядился всех не присужденных к смертной казни и оправданных арестовать и доставить в Джанкой для нового заслушания дела в военно-полевом суде. Само собой разумеется, что этот ни с чем не сообразный поступок генерала Слащова не мог не вызвать протеста со стороны прибывшего в Севастополь правительства.

Председатель Совета министров Мельников связался прямым проводом со ставкой Слащова и потребовал от него немедленного освобождения от военно-полевого суда людей, только что оправданных военным судом. Слащов ответил какой-то грубостью. Обращение к высшей инстанции, генералу Шиллингу, еще занимавшему пост главноначальствующего в Крыму и, следовательно, непосредственно подчиненному правительству, тоже не дало никаких результатов.

Едва ли нужно упоминать, что все несчастные люди, преданные Слащовым военно-полевому суду, были приговорены и расстреляны. А из Ялты по этому случаю за подписью целого ряда "общественных деятелей" и бывших сановников полетела в ставку Слащова приветственная телеграмма...

В военных кругах вся эта история вызвала большое волнение. Военные одобряли действия Слащова и негодовали на правительство, вмешавшееся, по их мнению, не в свое дело. Стали ходить слухи о подготовляющемся аресте правительства. Меня предупредили из осведомленных кругов о том, что такой заговор уже на мази и что ареста можно ждать с часу на час, о чем я сейчас же пошел уведомить министров в гостиницу "Кист".

Министры понимали свое безнадежное положение, и только один Н.В. Чайковский доказывал, что власть обязана бороться за свое существование до конца, что нужно принять какие-то меры, расставить караул из преданных кадетов Донского корпуса⁴ и т. п. Было совершенно ясно, однако, что ни о каком сопротивлении не может быть и речи и что правительство, бывшее знаменем запоздалого обновления политики генерала Деникина, обречено на бесславную и, если можно так выразиться, "глупую" гибель.

От этой участи избавил свое правительство сам генерал Деникин, кратко передав по прямому проводу из Феодосии, что он увольняет всех министров...

Я считал, что со смертью правительства Мельникова кончался вопрос и о моей административной карьере.

Но я ошибся. Судьба готовила мне более блестящее будущее...

Была Страстная неделя, и я мечтал о нескольких днях пасхального отдыха на южном берегу перед жутко надвигающимися на нас событиями. Но не успел я вернуться из Севастополя в Симферополь, как получил извещение от недавно назначенного губернатора Перлика, что М.В. Бернацкий вызывает его и меня экстренно в Феодосию.

Достали автомобиль и покатили. Путь между Симферополем и Феодосией в это время считался опасным из-за постоянных нападений "зеленых", но мы уже успели привыкнуть к средневековым условиям передвижения, и это обстоятельство мало нас смущало.

Автомобиль попался ужаснейший, на каждой версте что-то портилось в машине, и мы подолгу чинились. Поэтому, вместо того чтобы вечером прибыть в Феодосию, мы поздно ночью добрались до деревни Салы, на полпути. Начинался подъем, и наш автомобиль окончательно отказался везти нас в гору. Пришлось искать ночлега в деревне, где, конечно, оказался отряд стражников, который и устроил удобный ночлег своему губернатору.

Рано утром мы должны были ехать дальше, но так как непосредственно после деревни Салы начинались особо опасные места, то начальник стражи отправил верховых стражников с пулеметом. Предосторожность оказалась не лишней, так как не успели стражники проехать первую версту, как мы услышали ружейную трескотню и воркотню пулеметов. Очевидно, "зеленые" ожидали уже проезда губернатора и устроили на него засаду. Если бы не автомобильная авария, мы, вероятно, ночью еще попались бы в руки "зеленых". А теперь под обстрел попали стражники, из которых один был тяжело ранен...

После долгих мытарств с автомобилем мы, наконец, добрались до Феодосии и сейчас же пошли к Бернацкому.

Он имел очень растерянный вид и вначале даже как будто сам недоумевал, что собственно нам от него нужно. На мой вопрос, зачем он меня вызвал, он как-то нерешительно ответил, что генерал Деникин хотел мне предложить пост министра внутренних дел в новом своем правительстве. Я сказал, что в такой трагический момент, переживаемый властью, которую я находил нужным поддерживать, я не счел бы себя вправе уклониться от ответственности и согласился бы войти в состав правительства (по возможности не министром внутренних дел, ибо чувствую себя неподходящим для этого поста), если бы мне указали хотя бы какие-нибудь новые перспективы, если бы я знал, что намечаются какие-либо новые политические комбинации, которые давали хотя бы 10 процентов шансов на возможность продолжения борьбы. Принимать же участие в правительстве, безусловно обреченном на гибель, с тем только, чтобы через две недели эвакуироваться в Константинополь, я не намерен.

Бернацкий никаких перспектив мне, конечно, не открыл, но предложил отложить наш разговор, так как до вечера могут быть приняты такие решения, которые поставят вопрос о формировании власти в совсем новую плоскость.

Это был намек на принятое уже Деникиным решение отказаться от власти. Друзья еще надеялись его отговорить, но, видимо, мало рассчитывали на успех.

Действительно, пока я разговаривал с Бернацким, Деникин уже отдал распоряжение о созыве в Севастополе совета генералов для выбора ему заместителя. Передавали, что Слащов, получив от Деникина предложение ехать на этот совет, ответил телеграммой: "Не признаю совдепов ни большевистских, ни генеральских". Он, вероятно, знал уже, что заместителем Деникина будет избран человек, который положит предел его честолюбивым мечтаниям, и заранее становился в оппозицию. Но на "генеральский совдеп" все-таки поехал...

На следующий день, опять не сделав карьеры, я вернулся в Симферополь с твердым намерением на этот раз непосредственно ехать на пасхальный отдых на южный берег. Так и сделал.

Но когда я вышел в Биюк-Ламбате из почтового экипажа, меня позвали к телефону. Губернатор сообщал мне, что новый главнокомандующий генерал Врангель находится в Ялте и просит меня немедленно прибыть туда же.

Увы, не суждено мне было отдыхать на южном берегу. Я влез в тот же экипаж, из которого только что вышел, и поехал дальше. Несмотря на тревожное настроение от всего совершившегося, я не мог удержаться от смешных мыслей о самом себе: вот уже целую неделю я езжу по Крыму из одного города в другой, неукоснительно повышаясь в чинах, и каждый шаг моей внезапной карьеры связан с крушением возвышающей меня власти.

Я прямо роковой человек, какое-то ходячее momento mori!

Какой же пост хочет мне предложить Врангель? Верховного правителя Крыма? И неужели в Ялте я его похороню так же, как хоронил в Севастополе правительство Мельникова, а в Феодосии — самого Деникина? Да хранит Бог Врангеля от такого рокового шага.

К счастью для Врангеля, он мне, однако, высокого поста не предложил...

Примечания

1. Бернацкий Михаил Владимирович (1876 — после 1939) — окончил Киевский университет, преподавал политическую экономию в Санкт-Петербургском политехническом институте, в 1911 г. защитил диссертацию и получил ученое звание профессора, член конституционно-демократической партии. С марта 1917 г. — управляющий Министерством финансов, с сентября по октябрь — министр финансов Временного правительства. С мая 1918 г. — член "Национального центра", в январе 1919 г. приехал в Екатеринодар, где был назначен генералом А.И. Деникиным управляющим Отделом финансов и членом "Особого совещания" при главкоме ВСЮР. В 1919-1920 гг. — начальник Управления финансов ВСЮР, в ноябре 1920 г. с остатками Русской армии эвакуировался из Крыма в Турцию, затем переехал в Париж, где руководил Финансовым комитетом, распоряжавшимся средствами бывших заграничных учреждений Российской империи, умер в Париже в годы второй мировой войны.

2. 3еелер Владимир Феофилович (1874-1954) — адвокат, с 1905 г. — председатель Донской организации конституционно-демократической партии, с марта по октябрь 1917 г. — градоначальник Ростова-на-Дону, назначенный Временным правительством, в 1919 г. -председатель Доно-Кубанского комитета Всероссийского Земского союза, в феврале-марте 1920 г. занимал пост министра внутренних дел в "Южно-русском правительстве". В марте 1920 г. эмигрировал, жил в Париже, являлся генеральным секретарем Союза русских писателей и журналистов.

3. Чайковский Николай Васильевич (1850-1925) -из дворян, окончил физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета в 1872 г., в начале 70-х годов участвовал в движении народников, с 1877 г. по 1907 г. находился в эмиграции. В годы первой мировой войны возглавлял отряд продовольственной помощи Земгора на Северном фронте, после Февральской революции — член ЦК партии народных социалистов. В 1918 г. участвовал в организации "Союза возрождения России", со 2 августа — председатель и управляющий Отделом иностранных дел "Верховного управления Северной области", 23 сентября был заочно избран в состав Уфимской директории, с 28 сентября — председатель и заведующий Отделом иностранных дел "Временного правительства Северной области". В январе -августе 1919 г. входил в состав "Русского политического совещания" в Париже, затем приехал на юг России, в феврале — марте 1920 г. занимал пост министра пропаганды в "Южно-русском правительстве", в апреле 1920 г. эмигрировал. В первой половине 20-х годов жил во Франции, занимая руководящие должности в организациях Земгора, помогавших русским эмигрантам.

4. Имеется в виду Донской кадетский корпус, эвакуированный из Новочеркасска в Крым.