Перед началом наступления (Апрель-май)

В основу этой работы положен дневник очевидца. Запись событий начинается с 23 мая (старого стиля), то есть со дня выхода армии генерала Врангеля из Крыма, с. Перекопского перешейка, на простор Северной Таврии, и кончается первыми числами рокового ноября, когда штаб генерала Врангеля очутился в водах у Золотого Рога. Место записи — полевая ставка, иначе говоря — поезд генерала Врангеля, где в дни операций помещался обычно весь штаб главнокомандующего.

Трагический период с 26 октября (старого стиля) по 9 ноября записан находившимися при ставке до последней минуты авторами, имена которых в соответственном месте обозначены.

Считаю своим долгом принести мою глубокую благодарность как им, так и тем лицам командного состава, кои любезно предоставили в мое распоряжение необходимые для работы документы и материалы. (Здесь и далее примечания автора.)

21 марта 1920 года¹ генерал Деникин при обстоятельствах, доходивших до глубокого трагизма² и всем достаточно известных, передал по прямому проводу из Феодосии о передаче им всей власти генералу Врангелю. Пожелав новому главнокомандующему успеха в деле воссоздания родины, генерал Деникин в тот же день на английском миноносце покинул пределы России.

Генерал Врангель вступил в исполнение обязанностей правителя и главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России.

Отклонив ноту великобританского правительства, предлагавшего посредничество в вопросе о заключении мира с большевиками, новый главнокомандующий в отданных по армии и флоту приказах выразил уверенность, что он сумеет вывести армию из тяжелого положения "не только с честью, но и с победой".

Одновременно с этим в целом ряде речей, произнесенных в Севастополе и в других городах Крыма перед представителями печати и всевозможными депутациями, генерал Врангель обещал в вопросах, касавшихся внутреннего устроения Крыма и России, руководствоваться демократическими принципами и широко раскрыть двери общественности.

Была провозглашена беспощадная борьба с канцелярщиной и рутиной. Началась стремительная замена одних лиц и учреждений другими. Фактически, впрочем, дело свелось лишь к калейдоскопической перемене фамилий и вывесок, а зачастую даже только последних.

Был упразднен знаменитый "Осваг"³, составивший целую эпоху в период политики "Особого совещания", но вместо одного "Освага" расплодилась чуть ли не дюжина маленьких "осважнят", представлявших в подавляющем большинстве случаев скверную креатуру своего родоначальника.

Началась какая-то лихорадка с подачей на имя главнокомандующего докладных записок, проектов и (конечно!) смет, доказывавших необходимость учреждения новых органов осведомления, пропаганды и т. п

Политические авантюристы всех рангов и калибров, ex-министры "Особого совещания", голодные, оказавшиеся на мели, осважники, случайные репортеры вчерашних столичных газет — все они дни и ночи напролет сочиняли обеими руками рецепты спасения России.

К середине апреля месяца, когда казначейство ВСЮР выдавало одной рукой последние миллионы потрясающих "ликвидационных" осважному персоналу, оно же другой рукой должно было вскармливать новых младенцев того же, увы, происхождения.

Умер "Осваг", но вместо него в Севастополе и на местах работали:

а) Пресс-бюро, в) Редаготы, с) Инфоты,

д) Осоготы,

е) Политотделы и т. д., и т. д., а на свет Божий из куч проектов выглядывали тройками и пятернями "телеграфные агентства", какие-то секретные отделы под литерами (были и такие), журналы толстые, журналы тощие, газеты ежедневные, еженедельные, понедельничные, воскресные, народные, казачьи, рабочие, какие хотите.

Нечего, разумеется, пояснять, что почти весь ос-важный персонал перекочевал в "новые" учреждения и органы осведомления.

Вся эта публика наперегонки торопилась использовать искреннее расположение нового главнокомандующего к печати, атакуя все пороги дворца и чуть ли не вагоны штабного поезда на ходу.

Кредиты на пропаганду и "осведомление" грозили достичь гомерических размеров. Ведомство Бернацкого⁴ возопило о милосердии и осмотрительности. Целый ряд "новорожденных" оказался лишенным необходимого питания. Началась безобразная борьба за право на собственное существование. Каждый из новорожденных пытался изо всех сил признания его за собою и не стеснялся в выборе средств и способов, как бы половчее подставить ножку своему соседу.

Несомненно, генерал Врангель очень быстро понял, с кем имеет дело, и попытался исправить ошибку. Но людей, которые могли бы помочь ему найти надежный путь к такому исправлению, не было. Персональная чехарда и "ликвидации" не давали, в сущности, никаких результатов. В частности, последние сводились лишь к бесконечным "перебежкам" ликвидируемых под новую вывеску, и были специалисты, которые ухитрялись менять свою кожу по несколько раз в течение одной весны, укладывая ликвидационные во все четыре кармана. Независимая пресса в количестве двух с половиной газет и общественные круги по-прежнему держались особняком, и никакие соблазны, вроде льготного или дарового получения бумаги, не помогали.

Отчаявшись в возможности поставить дело рациональным образом, генерал Врангель разрешил его в конце концов чисто по-кавалерийски, отдав свой известный приказ о том, что пропаганда вовсе, по-видимому, не нужна, и пусть де население судит о власти по делам ее⁵.

Редаготы, инфоты, осоготы и иже с ними исчезли с лица земли. Все было заменено опять одним институтом — "Отделом печати при начальнике Гражданского управления" — тем же самым бессмертным "Освагом", роковым творцом внутренней политики на территориях ВСЮР. Не хватало только подходящего руководителя, но и тот вскоре объявился в лице молодого петербургского чиновника Немировича-Данченко, назначенного, как уверяли злые языки, на этот пост исключительно благодаря "очень подходящей фамилии".

Я не случайно отмечаю, прежде чем перейти непосредственно к дневникам, те факторы, которые доминировали с первых дней в области крымской внутренней политики. Всем отлично известна и памятна та фатальная роль, какую сыграла осважная политическая идеология в доновороссийский период гражданской войны. И уже в силу хотя бы одного этого обстоятельства нельзя умолчать, что осважный микроб, самый страшный и, как показала практика, смертельный, не оставил южнорусских вооруженных сил. Даже потрясения последних месяцев 1919 года, даже новороссийская катастрофа не вытравили его до конца. Спрятавшись в самых потайных клеточках организма, он уже с апреля месяца открыто обнаружил себя, принявшись за прежнюю работу, отравляя только что как будто начавшийся процесс оздоровления ядом все той же неизменной лести, прислужничества, не допуская даже мысли о возможности свободной критики действий власти, одурманивая здравый рассудок явно бессовестными измышлениями о соотношении и положении сил своих и противника. На этой-то именно благодатной почве и расцвела позже махровым цветом пагубная чебышевщина, считавшая своим верноподданнейшим долгом петь только дифирамбы, смотреть только сквозь розовые очки, говорить только об обреченности противника, видеть только первоклассные позиции там, где люди знаний и опыта не видали ничего, кроме скверных канав, и т. д., и т. д.

Крым могли бы, быть может, спасти честные храбрецы, когда-то имевшие мужество говорить всю правду о неизбежности определенного исхода операции, порученной адмиралу Рождественскому⁶, но на "последнем клочке русской земли" в 12-й час оказались, увы, в непосредственной близости к главнокомандующему не они. И когда надо было бить во всю тревогу по поводу "укрепленности" Перекопа, когда, может быть, надо было по примеру противника выкинуть решительные лозунги до призыва "Все на постройку укреплений Перекопа!" включительно, когда, может быть, надо было криком кричать о сотнях замороженных трупов, которые доставлялись с фронта в санитарных "теплушках", словом, когда в правде и честной, разумной патриотической тревоге было все спасение, казенные оптимисты продолжали свое извечное чуть ли не "шапками закидаем".

Дальше читатель найдет документальные подтверждения вышесказанного, пока же я считаю своим долгом просто отметить лишь живучесть того микроба, который успел сесть на корабли на Новороссийском рейде в кошмарные мартовские дни прошлогодней весны.

Конечно, несправедливо было бы олицетворять его в одном Чебышеве⁷, имя которого выше упомянуто, как имя наиболее яркого выразителя определенной гибельной идеологии. Лично мне довелось видеть бывшего вдохновителя роковых идей "Особого совещания" лишь три раза: два — в частном доме и последний раз в Константинополе, благополучно высадившимся с первого же прибывшего из Севастополя иностранного миноносца и устроившимся там начальником какого-то очередного осведомительного бюро. Никогда в жизни я не имел никаких абсолютно ни личных отношений, ни столкновений с этим человеком и, определяя сорт и род процветавшего в Крыму особого казенного патриотизма его именем, я руководствуюсь только фактами и документальными данными.

Значительно благополучнее обстояло к началу наступления дело с реорганизацией и перевоспитанием (до известной степени) самой армии. Здесь в течение крайне незначительного промежутка времени была закончена с огромной энергией и настойчивостью бесконечно трудная работа по приведению армии в боеспособное состояние.

Разрозненные, потерявшие после Новороссийска и "сердце", и веру толпы солдат, казаков, а нередко и офицеров, были вновь сведены в определенные войсковые соединения, спаянные между собой и общей дисциплиной, и доверием к командному составу.

Разгул, хулиганство и бесчинства, наблюдавшиеся в первые дни по прибытии армии в Крым, были пресечены. И были пресечены, несомненно, тем подъемом, который сумел создать своими выступлениями и приказами генерал Врангель, а также теми элементарными мероприятиями по оздоровлению армии, которые стали проводиться решительно в жизнь. Нечего, разумеется, говорить, что под этими мероприятиями меньше всего следует подразумевать фонарную деятельность некоторых генералов, отправлявших на фонари и трамвайные столбы офицеров и солдат старейших добровольческих полков чуть не за каждое разбитое в ресторане стекло, где эти часто вовсе не присяжные дебоширы, а просто несчастные, отчаявшиеся в эти дни люди искали в вине забвения и дурмана. Деятельность генерала Кутепова в этом направлении достигла в апреле месяце таких размеров, что вызвала решительный протест представителей симферопольского земства и города Симферополя, заявивших, что население лишено возможности посылать своих детей в школы по разукрашенным генералом Кутеповым улицам.

Но как бы там ни было, справедливость требует отметить, что стихийная разнузданность, царившая в тылу в начале весны, к концу ее была сведена почти на нет.

Даже Донской корпус, считавшийся у старого добровольческого командования наименее надежным, оказался к началу мая в полной боевой готовности. Процесс генералов Сидорина и Кельчевского, вопреки всем опасениям, не повлиял на настроение донцов, что должно быть по справедливости приписано и поведению самих генералов Сидорина и Кельчевского, мужественно принявших на себя чужую вину и безропотно покинувших пределы России, не использовав в целях какой-либо агитации жестокий и суровый приговор военного суда.

Будущий историк, который сумеет спокойно разобраться во всех сложных деталях этого процесса, должен знать, что зародился он далеко не по желаниям одного журналиста, которого принято считать виновником всего случившегося.

Что Ратимов, о котором говорит в своей книге ("В стане белых") Раковский, был по поводу этого дела у генерала Врангеля — это верно, это известно совершенно точно. Но вот что известно мало, а огромному большинству и вовсе неизвестно, так это то, что еще до Ратимова у главнокомандующего в течение весьма продолжительного промежутка времени пробыл с докладом по этому делу генерал Кутепов, решительно настаивавший на предании суду командного состава Донского корпуса и сумевший на этом настоять до конца. Что Ратимов приехал в тот день⁸ из Симферополя в Севастополь в поезде генерала Врангеля (доклад генерала Кутепова происходит во время стоянки поезда в Симферополе) — об этом говорили в свое время немало, но что во время всего пути генерал Врангель, вызывавший на три минуты Ратимова в салон-вагон, задал ему только два вопроса, требовавших подтверждения слышанного от генерала Кутепова, и ни о чем больше с ним не говорил, это тоже известно как будто мало. И, наконец, вовсе, кажется, неизвестно, что в тот же день, когда поезд прибыл, Ратимов был около полуночи разбужен в доме, где он ночевал, и вызван во дворец главнокомандующего, где встретился неожиданно с донским атаманом генералом Богаевским.

Оставив атамана и редактора евпаторийской газеты вдвоем, генерал Врангель предложил последнему рассказать обо всем, что происходит в Евпатории, атаману. Через четверть часа, вернувшись в комнату, главнокомандующий спросил генерала Богаевского:

— Верно?..

— Да, — тихо ответил атаман.

— Вы согласны с составленным мною приказом?.. — спросил генерал Врангель.

Атаман наклонил голову.

— Разрешите добавить, что он отдается и с вашего согласия?..

— Да... — с громадным усилием, поборов с трудом заметное волнение, ответил атаман.

Генерал Врангель подписал приказ и, вызвав адъютанта, передал ему для исполнения.

Судьба командного состава Донского корпуса была решена.

Записываю эти строки исключительно для будущего историка, так как время для подробного анализа случившегося еще не пришло⁹.

Их должно дополнить еще одним пояснением: Ратимов был приглашен в поезд вслед за Кутеповым лишь потому, что, находясь в штабе у последнего и прося о пропуске в Севастополь, должен был объяснить причины поездки. Причины же эти заключались в необходимости добиться от Пресс-бюро путем подачи особой докладной записки спасения своей газеты, которая по сравнению с трагическим официозом Донского корпуса была поставлена в крайне тяжелые материальные условия, так как издавалась тогда еще исключительно на личные средства своего редактора-издателя.

Так объяснял, если мне не изменяет память, случившееся Ратимов.

В результате он был вызван в поезд главнокомандующего.

За несколько дней до начала наступления генералы Сидорин и Кельчевский покинули пределы России. Донцы бодро выступили на фронт.

20 мая, за три дня до выхода из Крыма, генерал Врангель приказал широко опубликовать следующих два приказа (точнее — приказ и обращение):

"Приказ правителя и главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России № 3226

20 мая 1920 г.
Севастополь

Русская армия идет освобождать от красной нечисти Родную землю.
Я призываю на помощь мне русский народ.
Мною подписан закон о волостном земстве, и восстановляются земские учреждения в занимаемых армией областях.
Земля казенная и частновладельческая сельскохозяйственного пользования распоряжением самих волостных земств будет передаваться обрабатывающим ее хозяевам.
Призываю к защите Родины и мирному труду русских людей и обещаю прощение заблудшим, которые вернутся к нам.
Народу — земля и воля в устроении государства!
Земле — Волею народа поставленный Хозяин!
Да благословит нас Бог!

Генерал Врангель".

"Слушайте, русские люди, за что мы боремся:
За поруганную веру и оскорбленные ее святыни.
За освобождение русского народа от ига коммунистов, бродяг и каторжников, вконец разоривших Святую Русь.
За прекращение междоусобной брани.
За то, чтобы крестьянин, приобретая в собственность обрабатываемую им землю, занялся бы мирным трудом.
За то, чтобы истинная свобода и право царили на Руси.
За то, чтобы русский народ сам выбрал бы себе ХОЗЯИНА.
Помогите мне, русские люди, спасти Родину.

Генерал Врангель".

Приказ и обращение произвели, бесспорно, сильное впечатление.

Много толков и споров вызвало, правда, толкование слова "хозяин", но последовавшие вскоре дополнительные тексты аналогичных обращений к населению, где это слово определенно уже трактовалось как выборная, общепризнанная народная власть, охладило значительно одних и успокоило других.

В ночь на 24 мая обоснованная, реорганизованная армия перешла в решительное наступление, веря, что идет не на безумное, заранее проигранное дело, а ради спасения Родины, во имя самой, быть может, мировой цивилизации, поддержка которой ей, во всяком случае, обеспечена не в одних только платонических комплиментах визитеров из Парижа.

С этой уверенностью тысячи молодых, цветущих жизней ринулись неудержимо вперед чрез валы древнего Перекопа и Сивашские озера.

Дальше предоставляю место своим дневникам.

Примечания

1. Даты, кроме особо оговоренных, указаны автором по старому стилю.

2. Ротмистр С., дежурный офицер при главнокомандующем, стоявший весьма близко к генералу Деникину, любезно сообщил мне следующие подробности происшедшего, подробности, имеющие некоторый исторический интерес.

Около 12 часов ночи 18 марта к генералу Деникину приехал генерал Кутепов, заявивший, что после всего происшедшего в Новороссийске и до него Добровольческий корпус не верит больше генералу Деникину так, как верил до сих пор.

Генерал Деникин ответил, что при таких обстоятельствах он слагает с себя власть, и в эту же ночь сделал первые распоряжения о созыве чрезвычайного военного совета. На следующий день, 19 марта, вестибюль гостиницы "Ас-тория" в Феодосии, где разместился штаб главнокомандующего, был переполнен представителями генералитета, пытавшимися безуспешно убедить генерала Деникина в необходимости изменить свое решение. Генерал Деникин оставался непреклонным. В этот день он почти ни с кем не разговаривал и был крайне бледен. 20 марта в Севастополе состоялся военный совет. По приказанию генерала Деникина командированный в Севастополь генерального штаба полковник А. беспрерывно информировал его о ходе совещания по прямому проводу. 21 марта, как только полковник А. сообщил о выдвинутой советом кандидатуре генерала Врангеля, генерал Деникин подписал краткий приказ о назначении последнего главнокомандующим ВСЮР. В тот же день вечером состоялось прощальное чествование генерала Романовского, во время которого генерал Шапрон-дю-Лоре¹⁰, бывший адъютант генерала Алексеева и бывший генерал для поручений при генерале Деникине, в взволнованной, прерывавшейся слезами речи сообщил, что, несмотря на все убеждения, решение главнокомандующего осталось прежним и что, таким образом, присутствующие прощаются сейчас не только с генералом Романовским, но и с генералом Деникиным — "последним главнокомандующим, — сказал Шапрон-дю-Лоре, — из бессмертной династии Корниловых, Марковых, Алексеевых".

Генерал Деникин, как и накануне, был крайне молчалив и говорил тихо несколько раз только со своими соседями по столу. Генерал Романовский наоборот много шутил и смеялся.

В 2 часа ночи все разошлись.

22 марта в 7 часов вечера бывший Верховный правитель¹¹ и главнокомандующий, одетый в матерчатый английский плащ, вышел из своего номера. В конце коридора толпилась группа штабных офицеров. Тут же стояли молча дежурный офицер есаул М. и профессор Бернацкий. Не замечая их, не замечая как будто никого, генерал Деникин, сделав наискось по коридору несколько шагов, подошел к "быховцу"¹² полковнику А. и крепко обнял его. Вслед за тем генерал Деникин направился сразу к выходу, сел в автомобиль и уехал.

Офицеры бросились в опустевший номер; каждый торопился захватить себе на память что-либо из оставшихся на столе письменных принадлежностей. "Астория" поразительно напоминала в эту минуту дом, из которого только что вынесли покойника. В своем номере, уткнувшись в подушку, навзрыд рыдал полковник К.¹³, бывший все время штаб-офицером для поручений при генерале Деникине и пожелавший остаться в России.

У входа в коридор стояли по-прежнему часовые-конвойцы с бледными испуганными лицами, по-своему истолковывавшие происходящее.

Через четверть часа кто-то распорядился их снять. По телефону передали, что генерал Деникин, простившись с офицерской ротой охраны ставки (официальное прощание со штабом было еще днем), перешел с берега на английский миноносец¹⁴ и сейчас уезжает за границу. Спустя немного времени английский миноносец, принявший на свой борт генералов Деникина и Романовского, вышел в море. Одновременно вышел и французский миноносец, на котором находилось несколько лиц свиты, пожелавших разделить участь бывшего главнокомандующего.

3. Генерал-майор Шапрон дю Ларрэ (в мемуарах встречаются различные варианты написания) Алексей Генрихович (?-1947) — участвовал в первой мировой войне; в 1917 г. — штабс-ротмистр гвардейской кавалерии. 2 ноября 1917 г. прибыл в Новочеркасск с генералом М.В. Алексеевым в качестве его адъютанта. До сентября 1918 г. — адъютант генерала М.В. Алексеева, затем — адъютант генерала А.И. Деникина, с июля по декабрь 1919 г. — командир 2-го конного генерала Дроздовского полка, был произведен в полковники, в боях на черниговском направлении был тяжело ранен и эвакуирован в госпиталь. По выздоровлении в январе 1920 г. прибыл в штаб главкома ВСЮР в Тихорецкую, был произведен в генерал-майоры и назначен генералом для поручений при главкоме ВСЮР. 22 марта (4 апреля) 1920 г. вместе с генералом А.И. Деникиным и женой Натальей Лавровной (дочерью генерала Л.Г. Корнилова) выехал из Феодосии в Константинополь. Жил в Бельгии.

4. 22 декабря 1919 г. (4 января 1920 г.) в Верхнеудинске Верховный правитель и Верховный главнокомандующий Русской армией адмирал А.В. Колчак издал указ о предоставлении генералу Г.М. Семенову всей полноты военной и гражданской власти на всей территории российской восточной окраины, в котором говорилось о "предрешении вопроса о передаче верховной всероссийской власти" главнокомандующему Вооруженными Силами на Юге России генералу А.И. Деникину.

5. "Быховцами" или "быховскими узниками" именовали в обиходе генералов, офицеров и гражданских лиц, арестованных в последних числах августа — первых числах сентября по приказу Временного правительства за участие в корниловском мятеже и содержавшихся вместе с генералом Л.Г. Корниловым в превращенном в тюрьму старом католическом монастыре в городе Быхове Могилевской губернии. 18-19 ноября 1917 г. они были освобождены по приказанию генерала Н.Н. Духонина.

6. Имеется в виду полковник Колтышев Петр Владимирович (1892-1988) — участвовал в первой мировой войне, служил в штабе 40-го армейского корпуса; в 1917 г. -капитан. В декабре 1917 г. вступил в 1-ю Отдельную бригаду русских добровольцев полковника М.Г. Дроз-довского, вместе с которой в июне 1918 г. вступил в Добровольческую армию, затем служил начальником штаба 3-й дивизии, был произведен в полковники. В начале 1919 г. был назначен генералом А.И. Деникиным докладчиком по оперативной части при главкоме ВСЮР. С апреля 1920 г. служил в Дроздовской дивизии. В ноябре 1920 г. с остатками Русской армии эвакуировался из Крыма в Турцию. С 1922 г. жил во Франции, работал на автомобильном заводе "Ситроен" и водителем такси, помогал А.И. Деникину в его работе и сопровождал его в поездках. Умер во Франции.

7. Здесь и далее автор ошибочно говорит о миноносце, на котором бывший главком ВСЮР генерал А.И. Деникин покинул Крым вечером 22 марта (4 апреля) 1920 г. В действительности из Феодосии до Константинополя А.И. Деникин и сопровождавшие его лица плыли на английском линкоре "Император Индии", который утром того же дня доставил из Константинополя в Севастополь генерала П.Н. Врангеля.

8. Речь идет об упразднении в марте 1920 г. Отдела пропаганды, который в обиходе продолжали называть "Освагом" после упразднения в феврале 1919 г. его предшественника — Осведомительного агентства при председателе "Особого совещания". Поскольку Осведомительное агентство и Отдел пропаганды и их местные органы помимо организации печатной и устной пропаганды выполняли функции контрразведки и территориального контроля за политическими настроениями населения, слова "осважный" и "осважник" на территории ВСЮР стали нарицательными применительно к органам печати и журналистам, означая продажность и доносительство.

9. Имеется в виду Управление финансов ВСЮР.

10. Имеется в виду приказ главкома ВСЮР генерала П.Н. Врангеля № 3372 от 26 июня (9 июля) 1920 г., которым Отдел печати и его местные отделения передавались в ведение начальника Гражданского управления, а прочие органы пропаганды и осведомления при военных и гражданских учреждениях упразднялись. В приказе говорилось: "...Правительственная политика не нуждается в особых мерах искусственного влияния на общественное мнение и настроение народной мысли, редко достигающих своей цели. Пусть судят власть по ее действиям".

11. Имеется в виду переход во время русско-японской войны 2-й Тихоокеанской эскадры под командованием вице-адмирала З.П. Рожественского (1848-1909) в октябре 1904 г. — мае 1905 г. из Балтийского моря вокруг Африки в Японское море (18 тысяч миль). 14-15 мая 1905 г. в Цусимском проливе эскадра была полностью разгромлена японским флотом.

12. Чебышев Николай Николаевич (1865-1937) в 1919-1920 гг. являлся одним из редакторов выходившей в Ростове-на-Дону и Севастополе газеты "Великая Россия", официоза главного командования ВСЮР.

13. Генерал А.П. Кутепов представил Б. Ратимова генералу П.Н. Врангелю днем 6 (19) апреля 1920 г. на вокзале в Симферополе, где последний остановился на несколько часов проездом с фронта в Севастополь.

14. Подробно процесс генералов В.И. Сидорина и А.К. Кельчевского освещен в воспоминаниях полковника И.М. Калинина "Под знаменем Врангеля" (Л., 1925).