Первая поездка (23 мая — 20 июня). Выход из Крыма

23 мая.

Сумбурный, хлопотливый день.

Сегодня главнокомандующий отдал приказ штабу отправляться из Севастополя на фронт.

В его поезде переселяются 1-й генерал-квартирмейстер генерального штаба полковник Коновалов, оперативное отделение, часть службы связи и те из офицеров других отделений штаба, которые должны ex officio¹ состоять при полевой ставке. Едет и начальник штаба главнокомандующего генерал Шатилов.

Сопровождают поезд 24 выбранных ординарца и два взвода конвойцев.

Настроение у всех приподнятое, у некоторых нервно-напряженное.

Все знают, что завтра-послезавтра неизбежны операции, которые должны решить судьбу не только Крыма, но, быть может, — как знать! — и всей России.

В 5 часов вечера прибыли на вокзал и долго пробирались на запасные пути, где стоял наш поезд. Вагоны чистые, с электрическим освещением, некоторые переделаны специально под отделения штаба, в окна вагона связи видны аппараты Юза, Морзе и т. д., на стенках изоляторы. Мягких классных вагонов только три или четыре, в том числе вагон главкома (главнокомандующего), остальные из пульмановских вагонов 3-го класса. Тесновато, но славный Р.П. — ревизор поезда еще со времен генерала Деникина — едва увидев нас, поспешил уверить, что это "только до Мелитополя". Там раздобудемся опять хорошими. Уверенность, с какой он говорил о Мелитополе, показалась всем хорошим признаком.

В 8 часов вечера подали на 1-й путь.

В 11 часов вечера прибыл главком. Поздоровавшись с некоторыми из провожавших, генерал Врангель сразу быстро прошел в свой вагон, у которого стоят конвойцы-кубанцы с шашками наголо.

Через час тронулись.

Идем медленно, хотя тянут два паровоза. Путь усиленно охраняется.

24 мая, 7 часов утра.

Прибыли в Джанкой. Приказано остановиться и начать развертываться. К 10 часам утра полевая ставка развернулась по обе стороны боковой платформы, образовав род коридора из двух рядов вагонов, входивших в состав поезда главкома.

Справа встали вагоны главнокомандующего, генерала Шатилова, конвоя, коменданта, 1-й ресторан, электростанция и другие. Слева — оперативный телеграф, оперативное отделение, служба связи, чины штаба, ординарцы, 2-й ресторан, радио, донской атаман и другие. Посредине, в центре платформы, заняли место две антенны радио. Все связано между собою паутиной проводов.

К 11 часам началась всюду работа. Заняли посты и дежурства ординарцы. Забегали с приказами и донесениями посыльные, "белая повязка" и прочие.

До 7 часов вечера — ничего особенного. Настроение у всех какое-то напряженное. Все ждут чего-то чрезвычайно важного. Часто спрашиваем друг у друга, не началось ли уже наступление и что вообще происходит на фронте. Никто ничего точно не знает.

8 часов 30 минут вечера.

С быстротой молнии переносится из вагона в вагон весть об удачной высадке нашего десанта под командованием генерала Слащова к северо-востоку от крымских перешейков. На лицах у всех сразу просветление. Кругом оживленные разговоры, пожатия рук, радостные восклицания.

Говорят, что выполнена самая трудная часть задачи, от успеха которой зависит все остальное. Слава Богу!..

В оперативном отделении над картой — генерал-квартирмейстер, генерал Георгиевич², полковник Шкеленко³, весь почти генштаб. Оживленная беседа, улыбки, смех. Вечер проходит в самом лучшем настроении.

Ночью спокойно.

25 мая, 6 часов утра.

Просыпаемся от пулеметной стрельбы. Оказывается, наши летчики пробуют пулеметы.

7 часов утра.

Генерал-квартирмейстер отдал приказ всем аэропланам подняться, взять направление на Перекоп и следить за отступающим противником.

Красные отступают! Отступают, едва началось наше наступление...

Крымские ворота распахнулись!

Этой ошеломляюще-радостной вестью начинается сегодняшний день.

Спустя пять минут машины одна за другой начинают плавно отделяться от земли и несутся на север...

На плененный, измученный север...

10 часов утра.

Операции развиваются, видимо, очень успешно. Сейчас слышал беседу главкома с генквартом (генерал-квартирмейстер). Главком говорил, что захватили 14 орудий, и давал указания относительно хода действий в следующую ночь. Коновалов выдвигал свои соображения, твердо их отстаивая.

Перед этим главком приказал на платформе генералу Шатилову передать по радио Слащову о ходе боя на север от перешейков и добавил:

— Скажите ему, чтобы резал по тылам вовсю...

12 часов.

Все идет пока благополучно. Только что главнокомандующий, высунувшись в окно вагона, крикнул в оперативное отделение:

— Ну как — все благополучно?..

— Так точно, ваше высокопревосходительство, -отвечал поручик Н. Главком минуту помолчал, а потом вдруг произнес:

— А не дернуть ли мне сейчас туда на аэроплане?..

Подошедший генерал Г. отсоветовал.

К 12 часам дня по карте оперативного отделения положение было таково: наша перекопская группа подходит к Чаплинке (конница), а на берегу моря идет ликвидация противника в районе Адамани. Десант генерала Слащова подходит к Акимовке, стремясь прижать с тыла к перешейкам красные части, охранявшие крымские ворота. Латыши отстреливаются в упор не только из винтовок, но даже из орудий.

2 часа дня.

Сейчас доставили первого перебежчика прямо с поля сражения. Рассказывает много любопытного о жизни советского юга. Допрос идет прямо на платформе у входа в оперативное отделение. Вокруг тщедушного, жалко-одетого в отрепья парня — большая группа офицеров генерального штаба, ординарцев, чиновников телеграфа. Допрос ведет поручик Н.

5 часов вечера.

Главнокомандующий отправляется на фронт. Поезду приказано следовать в Ново-Алексеевку, двенадцать часов тому назад бывшую еще в руках у красных.

В Ново-Алексеевке — первый случай награждения новым орденом Св. Николая-Чудотворца. Первый кавалер — поручик Любич-Ярмолович, танкист, прорвавший четыре ряда проволочных заграждений и захвативший вдобавок одно орудие. Героя поздравляли. В вагоне у главкома пили в его честь шампанское. Сам он сильно конфузился, стесняясь, видимо, все время своего рабочего перепачканного костюма.

10 часов вечера.

Вернулись в Джанкой.

11 часов ночи.

Вступил в дежурство по службе связи.

1 час ночи.

К аппарату вызвали генерал-квартирмейстера. Что-то скверное. Коновалов быстро пришел.

Дежурный телеграфист читает ему по ленте вслух. Депеша от Кутепова о тяжелых потерях Дроздовской дивизии: выбыло из строя больше половины командного состава. Начальник дивизии генерал Туркул⁴ тяжело контужен. Потери вообще очень серьезные. Ввиду этого комкор (командир корпуса — генерал Кутепов) решил отступить обратно к Перекопу, рассчитывая, впрочем, утром ликвидировать красных.

Генерал-квартирмейстер выслушал всю передачу молча и только минутами, по словам А., менялся в лице и кусал губы.

Неужели же все погибнет?..

Какая страшная минута, а вся почти ставка уже мирно спит.

Проходя обратно к себе в вагон, генерал-квартирмейстер сказал начальнику связи генерального штаба полковнику П. не то в раздумье, не то как бы сетуя на кого-то, не послушавшего его.

— А в общем, ночи безумные, ночи бессонные...

Странная фраза. Мы долго думали, что она может обозначать.

26 мая.

Ездил в срочную командировку с приказами в штаб Сводного корпуса, стоявший в Джимбулуке. По дороге без конца встречались эшелоны донцов, настроенных весьма как будто воинственно. Вопреки всем страхам и опасениям дело Сидорина не повлияло на выступление донцов на фронт.

На фронте упорные бои.

Несмотря на это, в освобожденные места уже хлынули целые эшелоны спекулянтов. Разница в ценах огромная: цены ниже крымских в 20-30-50 раз. Никаких мер против спекулянтов пока не принимается.

27 мая.

Вернулся в 9 часов утра в Джанкой.

В 10 часов главком лично допрашивал перебежчика — офицера Дроздовского полка, когда-то оставленного нами при одном из отступлений в лазарете. Бедняга страшно волновался, прикладывал поминутно руку к фуражке без кокарды, бледнел, путался.

Днем генерал-квартирмейстер полетел лично на аэроплане к генералу Слащову, находящемуся в 30 верстах от Мелитополя. Вечером вернулся.

Слащов понес в боях сегодня большие потери, но, говорят, бодр.

Передают, будто генерал-квартирмейстер сказал, что Слащов будет в Мелитополе ночью.

28 мая.

В 10 часов утра опубликовано официальное сообщение о взятии Мелитополя.

В полдень узнал о серьезной нашей неудаче в районе Ново-Алексеевки.

Отряд красных атаковал внезапно это селение, занятое Чеченской бригадой генерала Ревишина. Штаб бригады частью изрублен, частью увезен на автомобилях во главе с самим Ревишиным. Двое его сыновей-мальчуганов хотели сесть с отцом в автомобиль, но красные их выбросили. Спаслось лишь 7 человек. Положение восстановлено только сейчас.

Дроздовцы и марковцы продолжают нести очень серьезные потери. По сведениям из штаба корпуса Кутепова, корпус за три дня наступления потерял до 23 процентов своего состава. Кроме того, мы потеряли 4 бронеавтомобиля, компенсировав, впрочем, эту потерю хорошим исправным бронепоездом, захваченным Слащовым.

До вечера — упорные бои.

29 мая.

В районе Сводного корпуса генерала Писарева противник, видимо, еще не ликвидирован. По крайней мере, Ново-Алексеевка (где был позавчера главком) опять обстреливалась каким-то кавалерийским отрядом. Отсутствие кавалерии у нас дает громадные преимущества красным. Пожалуй, это главный их плюс.

В общем фронт имеет сегодня вид полумесяца, вогнутого в нашу сторону. С флангов мы охватываем красных, в центре они все еще господа положения чуть ли не у самых перешейков. Соединения с десантным корпусом Слащова все еще нет.

Мелитополь взят, захвачены, говорят, трофеи, но железная дорога туда все еще под угрозой.

В 9 часов утра генерал-квартирмейстер опять полетел к Слащову. Все отдают должное его смелости и энергии.

30 мая.

На фронте упорные бои продолжаются. В центре положение наше улучшилось. Авангарды выдвинулись за Рождественскую.

Днем слышал разговор главнокомандующего с генералом Георгиевичем. Последний обронил, между прочим, фразу о том, что помещики не совсем довольны новым земельным законом.

Главнокомандующий громко произнес:

— Я сам помещик, и у меня первого придется делить землю...

Кстати, о земельном законе.

Распространяется он с черепашьей медлительностью. На район каждого корпуса посылается, кажется, по 500 экземпляров — все платные, по 100 рублей за экземпляр. Масса их оседает в канцеляриях и штабах, где каждый писарь считает своим долгом взять "на память". На моих глазах, пока ординарцы рассортировали приказ, несколько полковников из генштаба потребовали его для себя. Бесплатных экземпляров отдел печати до сих пор не удосужился напечатать. Безграничной важности реформа проводится с безграничной канцелярской глупостью.

В 4 часа дня главком уехал в своем составе в Севастополь. Ставка осталась. За главкома — Шатилов.

Вечером ротмистр С., Ал. К. и я вспоминали, в связи со слухами о шпионаже в ставке, историю "Строев — генштаб — ротмистр князь К."

Еще из эпохи Деникина и Тихорецкой.

Узнал любопытные подробности: оказывается, свыше 80 процентов офицеров генерального штаба действительно на службе у Советской власти. Строев был у них авиаглавом. Опустился он под Тихорецкой в наше расположение, несомненно, по ошибке, так как наши акции в те дни с неудержимой быстротой катились уже к Новороссийску и никаких надежд на исправление дел у Строева быть не могло. Да и он сам не скрывал происшедшей ошибки. Несмотря на это, когда его привели в поезд ставки и ввели в вагон оперативного отделения, некоторые офицеры генштаба (коллеги, кажется, по выпуску) встретили его оживленными восклицаниями, а капитан Г. даже бросился ему на шею. Делу был придан такой вид, будто Строев опустился к нам нарочно.

Ротмистр князь К. (офицер для поручений при генерале Деникине), ошеломленный происшедшим, допустил несколько очень резких выражений по адресу генштаба. Об инциденте доложили генералу Деникину, указав, что Строев опустился нарочно. Генерал Деникин тотчас же уволил 70-летнего князя К. без прошения. Позже вина Строева была доказана.

Договорились до того, что и теперь в ставке "что-то неладно". История с ревишинской бригадой очень подозрительная, хотя могло выдать и само население. Чеченцы с места в карьер принялись за старое — за грабежи.

Около 12 ночи приехал офицер — сын генерала Ревишина. Он просил через ротмистра С., ординарцев узнать, не давал ли главнокомандующий радио в Москву... Ленину, предлагая в обмен за Ревишина кого-то из комиссаров. Нелепое предложение.

Связь с радио держал как раз в тот день ординарец К. Спросили его. К. ничего не слыхал: все радио, шедшие через его руки, были шифрованные.

31 мая.

За день много перебежчиков. Рассказывают много интересного, хотя все в общем старое: голод, террор, коробка спичек — 500 рублей.

Сын Ревишина был принят сегодня генерал-квартирмейстером. Все надеялся на радио. Конечно, вздор.

2 часа дня.

Радио о занятии красными Киева. Скверно дело. Если у поляков так пойдет дальше, то... стоило ли нам выходить из Крыма?.. Полное "аннулирование" наших успехов; повторение прошлогодней истории, когда думали соединяться с Колчаком.

Вечером беседовал с нашим офицером-перебежчиком, лично известным генерал-квартирмейстеру.

Откровенно говорит, что в конечном итоге мы едва ли можем рассчитывать на победу. Слишком разогрет классовой антагонизм (у нас, конечно, пропаганды ни на полушку!), слишком велико численное превосходство.

Настроение вечером скверное. Все время в голове Киев. Красные обстреливают Мелитополь. Безрезультатно.

Узнал еще, что мы должны были начать наступление и выползти из Крыма. И должны были сделать это именно не позже воскресенья, так как на вторник было назначено наступление красных. Захвачены приказы, заготовленные баллоны с удушливыми газами и т. д.

Вечером доставили шпиона: нацепил, дурак, Георгия при аннинской ленте⁵.

1 июня.

За весь день ничего особенного. К вечеру получены сообщения, что корпус генерала Слащова был вчера и сегодня в очень критическом положении. Большевики окружали его подковообразно с трех сторон. С трудом удалось разбить их. Нашей разведкой обнаружено подтягивание резервов 8-й советской армии⁶. После обеда главком уехал в Севастополь. Ставка осталась в Джанкое.

2 июня.

Утром слушал показания наших офицеров-перебежчиков и агентов разведки, бывших у красных.

Впечатление самое безотрадное.

Говорят, никаких восстаний на юге сейчас нет (а наши газеты-то, а "Великая Россия" пекут их, что твои блины!). Об особенных насилиях над простым населением тоже ничего не слышно.

О нашей армии население сохранило везде определенно-скверные воспоминания и называет ее не Добрармией, а "грабьармией". На Кубани и в Новороссийске сдалось в общей сложности 10000 офицеров. Почти все якобы живы. Советская власть будто бы прилагает все усилия, чтобы привлечь их на свою сторону. Многие уже служат в красных армиях. Ведущих, впрочем, агитацию против большевиков беспощадно расстреливают.

Днем слышал опять жалобы на грабежи и бесчинства казаков. Тащат везде лошадей. Командиры частей ничего не могут поделать, хотя были даже случаи, что стреляли из револьверов.

Главком, между прочим, приказал немедленно отстранять от должности командиров частей, где обнаружены бесчинства.

11 часов вечера.

Ошеломляющая новость.

Генерал-квартирмейстер приказал через начальника связи капитану Г-ву начать секретное расследование по поводу передачи какой-то нашей радиостанцией важнейшего оперативного приказа (боевой директивы штаба главнокомандующего) от 28 мая в незашифрованном виде. В приказе обозначена вся дислокация Донского корпуса, взятой в плен красными бригады генерала Ревишина и других частей. Указан час начала операций и т. д.

Радио перехвачено нашей канонеркой в Азовском море. Командир канонерки в сильнейшем изумлении доложил об этом телеграфно командующему флотом. В результате вчера дошло до ставки.

Если это не фальсификация нашего приказа, переданная советским радио нарочно для того, чтобы спутать карты, то... не подлежит ни малейшему сомнению, что на одном из наших радио (скорее всего — корпусном или дивизионном) сидит агент Совнаркома.

Происшедшее держится в строжайшем секрете.

3 июня.

Ничего особенного. Бои продолжаются. В 10 часов вечера вернулся главком.

4 июня.

Главнокомандующий впервые ездил в освобожденный Мелитополь. Прибыл под вечер и со станции проехал на автомобиле в церковь. На улицах было немало народа. Многие кричали "ура", хотя большинство населения все еще не верит своему избавлению и, опасаясь возвращения красных, боится даже открыто высказываться.

Слышавшие речь главкома, которую он произнес с паперти к народу, утверждают, что он очень резко говорил об еврейском засилии и обещал вырвать народ из рук евреев. Не знаю, верить ли этому или нет, так как официального текста речи в поезде нет, а слова Врангеля весьма часто каждый трактует по-своему.

Во время поездки произошел любопытный казус.

На станции, кажется, Таганаш, к хорунжему П. (адъютанту главнокомандующего) явился секретарь епископа Вениамина с просьбой от имени владыки разрешить прицепить вагон архиерея, находящийся на станции, к составу главкома. П. пошел в вагон спрашивать разрешения, однако через минуту появился снова на платформе и, не давая никакого ответа секретарю, крикнул торопливо коменданту поезда:

— Прикажите скорее отправлять... У нас нет времени простаивать.

Тотчас же поезд тронулся. Растерявшийся секретарь остался посреди платформы. Случай обратил на себя общее внимание. Акции крайних правых, видимо, падают...

5 июня.

Утром вернулся из Мелитополя главком.

В 11 часов произошел оригинальный инцидент, имеющий некоторую связь с описанным выше.

Главнокомандующий, прогуливаясь, увидел на платформе ставки бравого полковника одного из кавалерийских полков. Поздоровался. Спросил, где он служит.

— Состою в распоряжении генерала Слащова, ваше высокопревосходительство, — отвечал тот.

Главком нахмурился, обернулся к вагону генерал-квартирмейстера и, заметив в окне фигуру генерала Шатилова, крикнул громко:

— Павлуша! Есть такая должность — состоять в распоряжении Слащова?..

— Конечно, нет... — отозвался Шатилов, не посмотрев даже, кажется, хорошенько, о ком идет речь. И добавил:

— На фронт надо!..

— Кроме того, ваше высокопревосходительство... — начал оторопевший, перепуганный полковник. — Кроме того, я... я еще состою также в распоряжении епископа Вениамина...

— Что-о?!.. — весь вспыхнул сразу генерал Врангель... — Епископа Вениамина? Да я вам кадило тогда прикажу в руки дать!.. Будете ходить и кадить... От фронта уклоняетесь?.. Да как вы смеете!..

Дальнейшие выражения записать не берусь, так как платформа мгновенно опустела. Попрятались в вагоны все — до ординарцев включительно.

Только со стороны вокзала собралась на почтительном расстоянии толпа публики, до которой прекрасно долетали громовые раскаты голоса главкома. Говорят, были слова весьма и весьма сильные.

Результат. В 12 часов дня полковник отправлен под караулом в Севастополь под арест.

6 июня.

Выход из Крыма закончился. Опубликовано пространное официальное сообщение о результатах 12-дневной операции и приказ главкома. В приказе упоминается, что "армия выведена из почти безнадежного положения". Взято 47 орудий, 250 пулеметов, 10 000 пленных. Начальник штаба главнокомандующего (генерал Шатилов) произведен в генерал-лейтенанты, генерал-квартирмейстер — в генерал-майоры.

Производство полковника Коновалова встречено всеми очень горячо и сочувственно. Все рады. Его участию в успехе все придают исключительное значение.

Вечером генштаб чествовал его... яичницей и рюмкой водки.

7 июня.

Первые определенные известия о переходе полевой ставки в Мелитополь. Получены некоторые сведения о понесенных нами потерях. Потери весьма серьезные: в Дроздовской дивизии в батальонах осталось по 30-40 человек. Ощущается недостаток в питании патронами и снарядами. Английская обувь страшно трескается от утренней росы. Ноги у пехоты переранены.

В газетах (осважных, конечно) изображают дело таким образом, будто бы при выходе из Крыма потери понесли одни красные. Разумеется, ложь. Вопрос о спешных пополнениях сейчас вопрос для нас жизни и смерти. У Чонгарского моста одним из разрывов тяжелого снаряда была уничтожена почти целиком целая рота марковцев, находившаяся в резерве. Снаряд угодил в сарай, где они расположились. На месте сарая образовалась громадная воронка, вокруг которой копошились раненые и умирающие. Крови было столько, что собака, опустившаяся в воронку, выползла обратно вся алого цвета и долго встряхивалась, как после купания. Я описал этот случай в одном из "Писем из ставки", что посылал в "Военный голос". Цензура не пропустила.

В 12 часов ночи вернулся с позиций 1-го корпуса главнокомандующий.

8 июня.

Утром главком принимал главного военно-морского прокурора Ронжина и громко возмущался грабежами казаков. Главком требовал беспощадной расправы над всеми начальниками частей, не сумевшими справиться с грабителями. О полковнике Н. и, кажется, о Г. было сказано:

— Повесьте их там...

Через час был прием донского атамана. К этому времени на перроне появилась как раз группа крестьян с жалобами на донцов. Все на почве самовольных "реквизиций". Разыгрывается целая трагедия. Обезлошаденные после Новороссийска донцы считают своей первейшей задачей в новом походе добыть себе коня. Главком через хорунжего П. предложил крестьянам обратиться непосредственно к атаману. Адъютант атамана есаул Ж. долго и угрюмо читал их прошения.

Вечером была К. — жена штабс-капитана, осужденного за грабеж. Смертная казнь была заменена ему пожизненной каторгой. На прошении о большем смягчении его участи главнокомандующий положил резолюцию: "Грабителям пощады нет". Дежурный ординарец стеснялся передать ей резолюцию, и долго говорить с ней пришлось есаулу Л. Любопытная резолюция положена на другом прошении офицера, разжалованного за взяточничество в рядовые, служившего затем в польской армии и теперь просящего о восстановлении в чинах. Резолюция гласит: "Взяточников Русской армии не надо".

9 июня.

С 12 часов дня приступили к свертыванию ставки. В 3 часа 20 минут отходит штабной поезд. Личный состав главкома идет вслед. В Мелитополь прибыли: 1-й состав — в 9 часов 30 минут вечера, главком — в 12 часов 30 минут ночи. Быстро развернулись, несмотря на дождь, и тотчас приступили к работе.

Мелитопольский период

10 июня.

В 9 часов утра главнокомандующий уехал на фронт к Слащову.

Приехавшие со штабом разбрелись по городу, отстоящему от станции на 3 версты. Пробуем определить отношение населения, крестьян: конечно, оно далеко от осважно-восторженного. Очень далеко. Если не обманывает первое впечатление, отношение просто безразличное как к очередной новой власти. А сколько этих властей уже перевидало здесь население?!.. Да и любить нас пока как будто не за что: о земельном законе три четверти населения не имеет еще и представления, а вот цены на продукты с нашим приходом вскочили во много раз. К тому же с места в карьер объявили мобилизацию. Интересно знать, какие она даст результаты. Несомненно, это крайний шаг, на который заставила нас решиться острая необходимость: армия, в особенности 1-й (Добровольческий) корпус, тает с жуткой быстротой, и, разумеется, только по "Великой России" etc.⁷ мы совершаем не отчаянно, быть может, рискованный поход, а какой-то триумфальный Spaziergang⁸. Эти господа или ничего не смыслят, или негодяи. Среднего ничего быть не может.

Сегодня вышел здесь 1-й номер нашей полувоенной газеты "Голос фронта". Цена пятьдесят рублей. Неделю тому назад советские "Известия" в четыре больших страницы продавались здесь по полтора-два рубля за номер. Отпечатан на лоскутке бумаги и бессодержателен, как и вся наша казенная пропаганда. Население от такой цены шарахается в сторону.

Ночью вернулся от Слащова и из расположения 13-й дивизии главком. Через два часа его состав отошел в Севастополь. Ставка осталась в Мелитополе.

11 июня.

На фронте тяжелые бои. Мы продолжаем нести серьезные потери. Откуда мы будем их пополнять — аллах ведает.

12 июня.

То же.

13 июня.

Официально опубликовано о взятии нами 11-го Бердянска, который занят десантным отрядом под командой капитана I ранга Машукова. 12-го отряд соединился с корпусом Слащова.

В районе 13-й дивизии у Большого Токмака с 9-го идут сильные бои с переменным успехом. Токмак переходит из рук в руки. 10-го красными восточнее Токмака взяты в плен наши две роты Белостокского полка⁹. По сведениям разведки, противник по всему фронту подтягивает резервы (по газетам, они у красных давно уже "истощены до конца").

Приезжал Кутепов, был у начальника штаба и уехал обратно.

Сегодня в поезде читали советскую газету с воззванием к нашим офицерам. Воззвание призывает офицеров объединиться вокруг "старых боевых товарищей" и спасать "матушку Русь". Среди подписей старых "боевых" имена Брусилова, Поливанова, Зайончковского, Парского, Клембовского, Балуева, Гутора, Акимова¹⁰.

Вечером — сообщение об оставлении нами под давлением противника Бердянска. Пробыли в нем всего два дня. Какая-то непонятная кадриль.

14 июня.

Вернулся главком.

15 июня.

В 6 часов утра полевая ставка была разбужена грохотом взрывов. Аэроплан противника, пролетая над поездами главного командования, сбросил три бомбы. Одна разорвалась в саду возле домика, где стояли автомобили штабного гаража — десятках в двух саженей от вагона генерала Врангеля.

Боевой тревоги сделать не успели. Бронепоезд ("Солдат"), охранявший ставку, проспал.

На всем фронте начался наш отход. В районе восточнее и северо-восточнее Мелитополя обнаружено стягивание сюда крупных сил конницы Жлобы, переброшенной из района Минеральных Вод. Большой Ток-мак уже в руках Жлобы¹¹.

На Днепре противник переправился на наш берег в районе Горностаева, а после того как был выбит оттуда, занял силами до одной дивизии Каховку, угрожая закреплением здесь тет-де-пона¹².

Таким образом, положение на всем фронте создается чрезвычайно серьезное.

* * *

Чтобы не утомлять читателя излишними подробностями развившихся в этот период времени многочисленных и ожесточенных боев, в анализе которых ни в какой степени не могу считать себя компетентным, опускаю временно свою каждодневную запись и буду возвращаться к ней лишь постольку, поскольку она связывается тесно, в том или ином случае, непосредственно с жизнью полевой ставки главного командования.

Итак, в середине июня месяца армия генерала Врангеля впервые встретилась с значительной опасностью, грозившей свести на нет все начатое дело.

Наибольшую опасность представляла, конечно, конная группа Жлобы, причисленная по справедливости к лучшим войскам красной кавалерии. Я не имею сейчас под рукой точных данных относительно ее численности, но надо полагать, что численно она действительно превосходила нашу конницу во много раз¹³.

В промежуток времени между 15 и 20 июня обе стороны производили энергичные перегруппировки и подтягивание резервов, готовясь к решительному сражению.

На рассвете 20 июня начался бой.

Будущий военный историк, вероятно, с любопытством остановится на этой странице гражданской войны. Я не считаю себя вправе — повторяю еще раз — производить разбор этой операции с чисто военной стратегической точки зрения, точно так же не берусь судить, действительно ли одержанная над Жлобой победа была "случаем небывалым в истории тактики" (как гласили наши официальные сообщения), или... или правы большевики, утверждавшие позже, что на Жлобу была возложена лишь якобы задача произвести на нашем правом фланге демонстрацию крупными силами для того, чтобы закрепить тем временем за собою обладание оказавшимся действительно для нас смертельным Каховским тет-де-поном.

Не как военному, но как сотруднику печати, имевшему возможность хорошо ознакомиться со всеми материалами, относившимися к обеим операциям, представляется мне, что истина, как это часто в таких случаях бывает, лежит посредине.

С одной стороны, бесспорно, что армия генерала Врангеля, сумевшая силами чуть не одной только пехоты окружить мощную кавалерийскую группу, грозившую отрезать стремительным броском и ставку, и армию от крымских перешейков, одержала блестящую победу. Число пленных (11500), количество орудий (60) и других трофеев — реальное тому доказательство. С другой — совершенно ясно, что именно вынужденная для нас переброска чуть ли не всех лучших сил для спасения от Жлобы на правый фланг позволила красному командованию совершенно почти свободно переправиться на наш берег через Днепр и закрепить за собою роковой Каховский тет-де-пон¹⁴, то есть произвести операцию, имевшую в конечном октябрьском итоге смертельный исход для Крыма и армии.

Допустили переправу и дали закрепиться части, подчиненные генералу Слащову. Несколько позже именно это обстоятельство послужило поводом к почетному увольнению генерала Слащова от службы.

Советская печать чуть ли не до сих пор продолжает утверждать, что план, заключавшийся в комбинированной операции Жлоба — Каховка, не был вовремя разгадан и понят командованием генерала Врангеля, которое было опьянено победой над Жлобой и увлечено перспективами задуманной уже высадки десанта на Кубани.

Так это или нет, утверждать опять-таки не берусь. Гораздо, может быть, проще и логичнее будет искать причины происшедшего прежде и раньше всего в том, что ко времени перехода противника к решительным действиям лучшие, самые надежные части армии генерала Врангеля были уже настолько обескровлены тяжелыми потерями, что напоминали минутами какой-то трагический Тришкин кафтан, которым, как его ни перевертывали, нельзя было прикрыть весьма и весьма существенных мест постоянно то здесь, то там с риском обнажавшегося фронта. Конкретно такое предположение находит себе подтверждение в указанном выше донесении генерала Кутепова о потерях, понесенных в самые первые дни наступления, и еще больше — в оперативных журналах Корниловской, Марковской и Дроздовской дивизий. Из них последняя, например, с 23 мая до дней, о которых идет речь, была отведена в резерв только на полтора дня. Все остальное время находилась в непрестанных боях или маршах, меняя постоянно на ходу свой таявший командный состав и пополняясь, как и все почти, впрочем, части армии, чуть не на 80 процентов пленными, так как своих резервов или не хватало, или не было. Рано или поздно такое латание этого живого кафтана должно было привести к катастрофе, если не вывезет какое-нибудь счастливое, отчаянно-смелое "авось", каким были по очереди операции Кубанская, Заднепровская и последняя на территории Северной Таврии. О них подробно дальше.

Возвращаясь к жизни в этот момент полевой ставки, должен сказать следующее: ниже читатель встретит подчас суровую и, может быть, даже иногда слишком смелую оценку поступкам и деятельности тех или иных лиц командного состава. Тем больше обязывает чувство справедливости отметить то громадное напряжение энергии, с какой работали генерал Врангель и его штаб в дни операции против Жлобы.

В записи от 20 июня (день решительного сражения) у меня отмечено:

«...Всю ночь кипит работа. Коновалов даже не раздевался и, кажется, вовсе не спал. Утренняя канонада, начавшаяся с рассветом, застала его на ногах. Было заметно, что генерал-квартирмейстер сильно волнуется за исход операции, хотя при посторонних он и старался ничем не выдавать этого волнения. Да и мудрено было не волноваться.

К 7 часам утра Жлоба подошел на 15 верст к Мелитополю. К 9 часам орудийная стрельба отлично слышна не только в городе, но и на станции. Кое-кто уже начинает справляться, готовы ли "на всякий случай" паровозы для поездов ставки. Разговоров мало: все в штабе отлично понимают, что игра идет ва-банк, и чутко прислушиваются к раскатам орудий, стараясь определить, приближается или удаляется стрельба.

К поезду главнокомандующего то и дело приходят из города в одиночку и группами жители. Справляются, не собираемся ли уходить. Спокойствие ставки действует и на них успокаивающим образом. Главнокомандующий постоянно запрашивает о результатах боя. Несколько раз лично проходит в вагон оперативного телеграфа. Точных сведений пока нет.

В исходе 5-го часа вечера над поездом появляется аэроплан.

Через минуту летит, как обычно, сигнальная ракета. Донесение! Вслед за ней от аппарата отделяется едва видимая точка с развевающейся для обозначения линии полета и точки падения цветной лентой. Донесение, несомненно, оттуда — с поля сражения. Все бегут по шпалам к самым дальним запасным путям, где упал пакет. Впереди какие-то железнодорожные рабочие, за ними ординарцы, конвойцы, офицеры штаба. Впереди быстрыми шагами, позабыв все правила этикета, несется характерная фигура самого генерала Врангеля. На лице волнение и озабоченность.

Добежавший первым ординарец передает пакет главнокомандующему. Генерал Врангель тут же вскрывает и читает вслух. В донесении главнокомандующий авиацией генерал Ткачев сообщает о полном разгроме противника».

Победа над конницей Жлобы была, так сказать, золотым периодом в краткой истории армии генерала Врангеля.

В записях моих от 21 июня и позже отмечено:

«...Главнокомандующий считает победу над Жлобой чем-то "небывалым", неслыханным в истории тактики и стратегии. Об этом пишется и в наших официальных сообщениях, и в телеграмме на имя Кривошеина, и в газетах. Главком постоянно беспокоится, осведомлен ли детально о происшедшем Севастополь, и сердится, что до сих пор нет цифровых данных о трофеях, на которые он, видимо, рассчитывает. Г. — корреспондент "Великой России" — все время информируется лично главкомом; ему предоставлено право бесплатной передачи телеграмм с оперативного телеграфа. По меньшей мере непонятное внимание к газете, не способной ни на что, кроме лести.

В Севастополе в редакциях других газет только пожимают плечами: напрашиваться на приглашение в поезд главнокомандующего, конечно, ни одна уважающая себя газета не станет. Неужели некому указать главкому на неловкость такого положения?

Все главные виновники победы получили награды и повышения. Генерал Ткачев, собственноручно забрасывавший противника бомбами и вызвавшими страшную панику ракетами, награжден орденом Св. Николая-Чудотворца. Главком заметил его в вагоне Коновалова, послал адъютанта за орденом, затем вошел в вагон и вдруг, подойдя вплотную к главнокомандующему авиацией, приколол лично орден. О работе летчиков говорят очень много, об истории, касающейся уничтожения по ошибке отряда своих (донцов), много меньше. Не разглядели сверху. Говорят, что, к счастью, убито мало.

22 июня.

Начиная с полудня, стали прибывать значительные партии пленных, почти все раздеты, вернее, оставлены какие-то лохмотья. С наступлением холодов, если не прибудет из-за границы обмундирование, это будет сплошной тиф. Настроение огромного большинства из них весьма далеко от того, что пишется в газетах. Народ просто устал от войны, и ему глубоко безразлично, кто его заставляет драться. Многие не боятся говорить совершенно откровенно: "Мобилизуете вы — будем драться у вас против большевиков, попадем в плен обратно к ним, мобилизуют они — будем у них". Что-то животное, тупое, страшное, но большинство рассуждает именно так. Искательства правды не видно абсолютно почти ни у кого. И в самом деле, в наших рядах эти господа дерутся не хуже, чем у большевиков, и обратно.

Пропаганды с нашей стороны среди них, разумеется, никакой: газеты уже, кажется, по 500 рублей за номер. Агитация — доступная только для спекулянтов. Раздевание, по-видимому, создает у них сразу определенное на наш счет представление. И когда этому, наконец, положат предел?..

22 июня.

Продолжается доставка пленных. Разведывательное отделение ставки перегружено работой сверх всякой меры. Вечером генерал-квартирмейстер лично у себя в вагоне допрашивал взятого в плен помощника начальника штаба дивизии группы Жлобы — своего бывшего однополчанина, кадрового офицера.

Давал показания, сидя у письменного стола генерал-квартирмейстера, и, пожимая плечами, совершенно откровенно заявлял генералу Коновалову, что считает себя профессионалом своего дела и что ему абсолютно безразлично, где служить. Дошел до того, что пояснил свои рассуждения следующим комплиментом:

— Будь вы на моем месте — и вы бы поступили точно так же и служили бы у них...>

Последняя неделя июня месяца не была отмечена никакими крупными событиями в жизни полевой ставки, за исключением разве визитов "повстанческих батько" (подробно об этом ниже). Ввиду этого, опустив на этот промежуток времени запись дневников, обратимся лучше к самому краткому обзору положения, создавшегося в этот "золотой период" в тылу, и к творимой руками Тверского, Чебышева, Немировича-Данченко и т. д. внутренней политики. Такой обзор крайне необходим для выяснения вопроса: насколько соответствовала эта политика надеждам армии, видам ставки и успеху всего дела?

О внутренней политике и о тыле

Еще 11 апреля, вскоре после принятия на себя обязанностей главнокомандующего, генерал Врангель в беседе с сотрудником одной из газет ("Вечернего времени") обрисовал программу своей предстоящей деятельности в области внутренней политики. Беседа эта была циркулярно передана всей печати, чем, так сказать, закреплялось ее декларационное значение.'

В беседе этой генерал Врангель решительно подчеркнул:

"При разрешении вопросов внутренней жизни я намерен обращаться к помощи общественности". И далее: "Политика будет внепартийной. Я должен объединить все народные силы. Значительно будет упрощено мною управление страны, а сотрудники будут выбираться не из людей партий, а из людей дела. Не будет разделения на монархистов и республиканцев, а приниматься будут во внимание лишь знание и труд".

Спустя некоторое время после этого заявления во главе южнорусского кабинета был поставлен статс-секретарь, действительный тайный советник А.В. Кривошеин, ведомство внутренних дел (с отделами просвещения и печати) было поручено действительному статскому советнику Тверскому и ведомство земледелия — тайному советнику сенатору Глинке. При этих трех лицах состоял значительный штат видных петербургских чиновников дофевральской эпохи.

В какой же мере и степени согласовалась деятельность всех этих лиц с программой, торжественно объявленной генералом Врангелем?

Краеугольным камнем этой программы, как известно, генерал Врангель считал земельный закон. Никто не станет оспаривать значения этой реформы, о достоинствах или недостатках которой говорить здесь не место.

Но как же, каким образом проводилась в жизнь эта важнейшая реформа?

Еще за три недели до распубликования земельного закона в газетах появилось "интервью" с сенатором Глинкой, высказывавшим свои взгляды на значение реформы. Интервью в кавычках, так как de facto это была довольно обширная статья, собственноручно от начала до конца написанная Глинкой. Статья была передана в Симферополе одному доверенному лицу с просьбой распространить копии ее в печати под видом интервью. Это было исполнено, хотя и не до конца. Дело в том, что цензура наложила решительное вето на самые эффектные места "интервью". Эффект же заключался в априорном утверждении министром земледелия мысли, что цена всей реформы, собственно говоря, медный грош до тех пор, пока она не будет санкционирована "всеобъемлющей царской властью" и доколе не будет на Руси "ее державного хозяина". Эти два ярких места вышли в газетах плешивыми, то есть попросту были вычеркнуты цензурой.

Не касаясь совершенно вопроса о том, насколько тактично было после декларации генерала Врангеля предопределять форму правления, не разбирая также, насколько остроумно это было даже с точки зрения интересов самих монархистов, нельзя здесь не обратить внимания вот на что.

Главнокомандующий во всеуслышание заявляет, что в его правительстве не будет людей партий, но будут лишь люди дела.

Ровно через две недели после этого министр, член правительства, высказывает суждения, имеющие как будто более чем условное отношение к делу.

Но и это еще полбеды. Суждения высказаны министром — представителем высшей государственной власти, и, следовательно, казалось бы, обязательны для всех органов этой власти. Так нет же, рядовой провинциальный цензор преспокойно черкает их карандашом, а читающая публика шутя восстанавливает выброшенное.

Я нарочно привел именно этот эпизод, чтобы наглядно иллюстрировать тех лебедя, рака да щуку, которые запряглись с самого начала везти злополучный воз крымской внутренней политики.

К этому должно добавить, что игра со словом "хозяин" была в те дни особенно рискованна. В политической части штаба уже было составлено за подписью главнокомандующего особое обращение к населению, где это слово было набрано шрифтом, превышающим шрифт остального текста во много раз. Неясность этого обращения и всевозможные толки, зародившиеся вокруг него, как я уже упоминал, заставили впоследствии генерала Врангеля — в более поздних своих выступлениях — разъяснить это слово как понятие о всенародной выборной власти.

Положительно бесподобно обстояло дело с распространением закона по его издании.

Казалось, вся логика вещей с абсолютной очевидностью показывала, что закон необходимо обратить в свой главный козырь. Казалось, что деревня будет ознакомлена во всех деталях с земельной реформой.

Фактически же дело, как было отмечено в моем дневнике, свелось к напечатанию (в далеко недостаточном количестве экземпляров) самого текста закона со штампом: "цена 100 рублей". Это после бесплатной советской пропаганды, после стоимости советских газет в 1½ — 3 рубля за номер.

Не поручусь за достоверность, но в ставке утверждали, что инициатива этой платной пропаганды принадлежит не более и не менее, как Кривошеину, и что будто бы генерал Врангель был против этого. Как бы там ни было, но это не могло быть проделано без ведома высшей власти.

В результате население не только не было проникнуто сознанием о благах и выгодах реформы, но в подавляющем большинстве случаев даже не имело о ней сколько-нибудь достаточного представления. Правда, казеннокоштная печать во главе с "Великой Россией" уверяла, что работа идет полным темпом, что население видит в генерале Врангеле чуть ли не второго царя-освободителя и т. д., но все это было бесконечно далеко от истины, крупицы которой, если они и были, тонули в облаках фимиама. 1-4 сентября, уже на пороге осени, во время поездки генерала Врангеля по всей линии фронта лица, его сопровождавшие, могли убедиться, как мало сделано фактически на местах, как слаба вера крестьян в долговечность закона, какой незначительный процент населения осведомлен о нем и как сплошь да рядом неудачны и рутинны действия чиновников, разъяснивших и проводивших реформу по-своему — со всей неизбывной волокитой и формалистикой.

И несмотря на всю лесть и ложь, окружавшие его, генерал Врангель все же догадывался иногда об истине и в такие минуты выходил из себя.

Для того чтобы не быть в своих заключениях голословным и для того, чтобы показать, каково было истинное положение вещей и отношение к нему генерала Врангеля, я позволю себе привести лишь краткую выдержку из своего дневника, содержащую запись характерно-эпизодического события, о котором в свое время говорили в ставке немало. Вот она:

"2 июня.

...В 5 часов вечера главнокомандующий беседовал с генерал-квартирмейстером в его вагоне по поводу проведения в жизнь земельного закона. Деятельность Тверского и его ведомства приводит главкома в отчаяние. Какие-то разъяснения или толкования этого закона, допущенные Тверским, вызвали целые громы и молнии.

Обращаясь к генералу Коновалову, главнокомандующий положительно кричал своим громовым голосом на весь поезд генерал-квартирмейстера:

— Где же мне взять честных, толковых людей? Где они, Герман Иванович?!.. Где их, наконец, найти?!.. Где?!..

В голосе его звенели боль и негодование".

Только изредка сквозь дифирамбы кадильного осваговского хора прорывались разумные предостерегающие голоса. К числу таких принадлежал голос неугомонного, "красного" генерала Залесского — редактора "Военного голоса" (официоза ставки), газеты, критиковавшей постоянно распоряжения власти много смелее и свободнее всей остальной печати.

Еще в июне месяце, то есть в дни самых, казалось, радужных надежд, генерал Залесский не переставал повторять без конца:

"Надо неустанно и настойчиво продолжать работу анализа прошлого — для выявления его ошибок и для сопоставления их с текущей жизнью. В этом наш насущный интерес, наш долг.

Ни на минуту нельзя забывать прошлого: надо постоянно помнить, какие причины привели нас к катастрофе 1919 года с новороссийским позором в финале.

Не прятать ошибки, не затушевывать и замалчивать их надо, а раскрывать и широко распространять" ("Военный голос", 28 июня).

Возможно ли, однако, чтобы все это было в действительности?

Приведу два примера: в июне и в июле месяце я в своих "письмах из ставки" коснулся двух больных вопросов — реквизиций лошадей и раздевания пленных. В этой области особенно сильно чувствовались прошлогодние порядки и навыки. Замалчивать безобразия, чинившиеся здесь, было просто неразумно, не говоря уже о всяких моральных соображениях.

Выше читатель мог убедиться из записей дневников, какое значение придавал борьбе с бесчинствами сам генерал Врангель. Казалось бы, что разоблачение этих бесчинств совпадало со взглядами главного командования.

Но действительность не всегда оправдывала эти предположения.

Первой обратила свое полицейское внимание на появившиеся в "Военном голосе" строки, конечно, "Великая Россия".

Не решаясь открыто оспаривать бесспорные факты, эта газета поместила заметку о них, снабдив ее добавлением от себя, в котором выражалось возмущение по поводу клеветнических наветов большевиков на русскую землю. Заметке был придан характер обзора какого-то (неуказанного) органа советской печати.

Но это — мелочь.

Серьезнее уже другое. Тотчас после появления моих писем обер-квартирмейстер полковник Архангельский¹⁵ выразил генералу Залесскому свое крайнее неудовольствие по поводу "тона" газеты и некоторых статей, оскорбляющих достоинство армии и явно непатриотичных. Точно так же рассуждала и соответствующим образом действовала цензура.

Патент на патриотизм был выдан с весны — не лично, конечно, генералом Врангелем, но просто фактически группе лиц, возглавлявшейся известным профессором Малаховым, господами Ножным и Бурнакиным — редактором "Вечернего слова".

Выход сотого номера этой газеты был отпразднован в обстановке, достойной столетнего юбилея. На эстраде кинематографа рядом с Бурнакиным восседали епископ Вениамин, обер-квартирмейстер ставки (тогда еще полковник — Дорман), начальники отделов политической части и печати, отделов, входивших еще в то время в состав штаба главнокомандующего. Вероятно, спустя месяц многие из этих "почетных гостей" дорого бы дали за то, чтобы вычеркнуть себя из списка присутствовавших, но есть, видно, вещи непоправимые, и всем им до конца пришлось выслушать рассуждения Бурнакина о том, что государственность для надежной защиты и охраны ее должно огородить частоколом, "сплошь утыканным головами" непокорных, а власть, созидающая оную государственность, "может быть с метлой, с песьей головой, но пусть это будет власть!". Комплименты относительно метлы и песьей головы сопровождались в порыве увлечения невольными жестами в сторону почетных гостей, часть которых мгновенно испарилась после этой замечательной речи. Публика же (простые смертные), сидевшая в креслах, вспоминала с грустью о постановках "Торжественного заседания, посвященного памяти Кузьмы Пруткова" в незабвенном "Кривом зеркале" и соображала, не во сне ли она видит на сцене клобук пастыря церкви. И действительно, ни в каком "Кривом зеркале" нельзя было вообразить постановки "патриотизма" более ловкой, чем это было проделано в кинотеатре "Ампир" на Большой Морской.

Деятельность творцов этого патриотизма продолжалась вплоть до издания генералом Врангелем приказа, угрожавшего суровыми репрессиями за восстановление одной части населения против другой, и... до опубликования в печати одного из отчетов о так называемых "патриотических гуляниях".

Из этого знаменитого отчета с неумолимой очевидностью явствовало, что три четверти валового сбора пришлось израсходовать на: 1) печатание объявления о гулянии в газете Бурнакина — 52 800 рублей, 2) выступление Бурнакина в качестве оратора — 40000 рублей, 3) на выступления "других сотрудников" его редакции — (разные суммы), 4) помощнику распорядителя -50000 рублей, 5) на угощение "ораторов" — 245000 рублей и т. д.

Но кроме всего этого, как писал "Военный голос", некоторые цифры были удивительно странные. Так, например:

Доход по буфету — 852 585 рублей
Расход по буфету — 863 510 рублей

Выручили менее, чем затратили.

<Видно, — добавляла газета от себя, — что у буфета близко были "патриоты", оказавшие и ему должное внимание>.

Опубликование этого славного отчета с доходом, обозначенным в 5 729 410 рублей при расходе в 4 622 071 рублей, произвело необычайный эффект. Эффект усиливался еще тем обстоятельством, что "ораторы" выпили 27 ведер вина. (Подробности см. в № 62, 65 "Военного голоса", в "Великой России" и в других газетах.)

По поводу случившегося "Военный голос", между прочим, писал:

<Неужели же все это нормально и допустимо -все эти и подобные благотворительно-патриотические безобразия?

Надо положить предел почтенной деятельности некоторых "патриотов" и "благотворителей" и пора, давно пора расшифровать этих людей>.

Только после этого казуса престиж этих лиц был, наконец, подорван.

Переходя теперь к вопросу об общем положении печати как к фактору, наиболее ярко характеризующему всякую внутреннюю политику, должно заметить, что оно было в Крыму далеко не равноправным.

Существовавшие органы печати могут быть разделены на три категории:

1) военный официоз, каковым считался "Военный голос" и отчасти прекрасная казачья газета "Сполох" в Мелитополе,

2) независимая печать ("Крымский вестник" и "Юг России" и в течение короткого промежутка времени несколько других газет),

3) казеннокоштная печать (вся остальная).

Военный официоз в лице "Военного голоса" считался таковым лишь номинально, если считать, что задачи официоза не ограничиваются печатанием казенных объявлений и приказов. Фактически редакция его в лице генерала Залесского вела бесконечную упорную борьбу против загромождения трех четвертей каждого номера сотнями приказов о производствах в следующий чин и объявлениями о торгах на гнилую интендантскую картошку. Не было никакой возможности убедить власть имущих, что бессмысленно и преступно тратить ежемесячно миллионы на печатание перечней фамилий, когда проще и много дешевле печатать периодически эти перечни в отдельных выпусках. Беспокойная деятельность генерала Залесского привела в конечном итоге к освобождению его от редактирования "Военного голоса" с почетным, впрочем формально, повышением. Лишь преемнику его генерального штаба полковнику Пронину удалось придать военной газете вид действительно газеты, а не исходящего журнала наградной части.

Печать, не получавшая казенных субсидий, была предоставлена в смысле преодолевания всех технических затруднений (бумага, краска, шрифты) сама себе. Ей был предоставлен один лишь удел — бесконечная борьба с глупой, злобной цензурой. Деятельность крымских цензоров — сплошной сборник веселых анекдотов. Последнее время убеждать в чем-либо цензоров никто не пытался. Газеты просто "ловчили", стараясь как-нибудь провести приставленных к ним церберов.

Один из редакторов дошел до того, что, получив от цензора разрешение на помещение выдержек из иностранных органов печати, снабжал все сомнительные заметки ссылкой "Л.П.", что должно было обозначать название какой-то грузинской газеты, в действительности же означало начальные буквы слов "ловко провел".

Иногда конфликты между цензурой и печатью принимали острый характер.

В этом отношении любопытная история столкновения Аркадия Аверченко с Тверским и Немировичем-Данченко.

Тверской закрыл газету "Юг России" (издание сотрудников "Русского слова"), во главе которой стоял А.Т. Аверченко.

Закрытие было объявлено временным — на три, кажется, недели, в виде кары за неисполнение правил цензуры.

Так как единственным материалом, прошедшим в газете без цензуры, была коротенькая хроникерская заметка о приезде кого-то из чинов французской миссии, помещенная по просьбе этой миссии, то редакция сообщила о происшедшем французам.

Те выразили свое крайнее недоумение: каким образом при демократическом кабинете Кривошеина возможно что-либо подобное.

Одновременно А.Т. Аверченко посетил генерала Врангеля, которому поднес свою последнюю как раз вышедшую книгу со следующей надписью (воспроизвожу на память):

"В знак моего глубокого уважения лично к вам прошу вас принять на добрую память мою лебединую песнь. После закрытия моей газеты не могу оставаться в Крыму и уезжаю за границу".

Генерал Врангель приказал генералу для поручений генералу А. посетить Аверченко, поблагодарить его за книгу и сообщить, что им уже отдан приказ о разрешении "Югу России" выходить вновь.

Приказ был действительно отдан, но... власти, возглавлявшиеся Тверским, ухитрились оттянуть исполнение его еще на два дня.

Спустя день или два генерал Врангель лично беседовал с Аверченко у себя во дворце. Вскоре после беседы стало известно об отставке Немировича-Данченко.

Таково было положение "своекоштной" печати.

Не в пример ей казеннокоштная находилась на положении кота на масленице.

К ее услугам были все виды легальных и нелегальных субсидий.

В двух словах субсидии эти сводились главным образом к следующему:

1) к выдаче бесплатно бумаги,

2) к гарантированию обязательными подписчиками,

3) к реквизиции типографий или машин,

4) к снабжению деньгами.

Первый способ был самым распространенным. Последующие три были уделом наиболее ловких и способных "издателей".

За исключением двух-трех отмеченных выше газет, вся остальная печать жила на счет ведомства Тверского, а иногда и на разные специальные суммы.

Нельзя сказать, чтобы среди этой печати вовсе не было сколько-нибудь чистоплотных изданий. Исключения, конечно, были, но en masse¹⁶ вся голодная стая на редкость малопочтенных господ редакторов-издателей этих газет изощрялась только в том, как бы заслужить благоволение начальства, а иногда даже того или иного генерала. Были газеты "кутеповские", "слащовские" и т. д. Из всей этой газетной братии я считаю своим долгом выделить одну газету, пользовавшуюся широкой поддержкой казны, но никогда, кажется, не занимавшуюся прислужничеством и каждением фимиама. Это симферопольский "Крестьянский путь". Не зная совершенно, кто работал в этой газете, я все же не могу не выделить ее руководителей из числа остальных. Независимо держалось и "Вечернее время" Б.А. Суворина, подвергавшееся несколько раз конфискациям и штрафам.

Сплошным олицетворением лести и прислужничества была, бесспорно, чебышевско-шульгинская "Великая Россия", пользовавшаяся особым благоволением генерала Врангеля и сыгравшая, как и при генерале Деникине, фатальную роль своим специфическим оптимизмом до последней минуты.

Едва ли можно представить себе без особого полета фантазии те геометрические цифры, определяющие суммы расходов, в которых выражались траты на содержание всей этой ...равняйсь-прессы.

Сомнительно, чтобы дело ограничивалось одними миллионами, когда издания лишь одного Чебышева и через него устраивавшиеся поглощали единовременно миллионные ссуды¹⁷.

Все эти колоссальные траты на содержание органов пропаганды могли бы, разумеется, иметь свое оправдание, если бы они производились:

а) на издание газет, доступных, по крайней мере, для массы населения и б) при условии принятия на себя издателями обязательств выпускать и распространять их в достаточном количестве.

Что же было в действительности?

Всем, жившим в Крыму, отлично известно, что, во-первых, цены на газеты возросли к осени до одной тысячи рублей за номер в половину нормального листа (при цене советских 1½-3 рубля) и, во-вторых, ⅞ их читались за чашкой утреннего кофе, так как были написаны языком едва ли доступным для простого народа.

Все это поразительно напоминало прошлогоднюю пропаганду исключительно в залах и буфетах 1-го класса.

Еще великолепней обстояло дело с распространением этих органов. По официальным сведениям, затребованным ставкой в июне месяце, все получавшиеся ежедневно на фронте газеты распределялись следующим образом:

1-й корпус — 485 экз.
2-й корпус — 565 экз. (через день)
Конный — 330 экз.
Донской — 270 экз.

Всего, следовательно, 1650 экземпляров¹⁸. Навесь фронт. На всю армию со штабами! Если вычесть из этого количества добрую половину, оседавшую в канцеляриях, у писарей и т. д., то станет понятным, почему люди, сидевшие в окопах, получали харьковские и московские газеты раньше севастопольских, а в деревнях в августе расклеивались майские номера.

О какой-нибудь налаженности экспедиторского аппарата говорить не приходится вовсе.

Служба связи штаба главнокомандующего распределяла, как умела, получавшиеся в аптекарских дозах оттиски земельного закона, кое-какие (раза два, кажется) прокламации, газеты, но, в сущности, прав был генерального штаба полковник П., начальник связи штаба главнокомандующего, говоривший: "При чем мы тут?.. Почему это я должен возиться еще с газетами?.."

Особого распределительного органа не существовало.

И на это-то все тратились те десятки и сотни миллионов, которых было и без того в обрез.

В некоторых случаях усердие казеннокоштной печати не знало предела.

— Махно — разбойник, — говорила власть, и газеты были полны описаниями зверств махновцев.

— Махно — народная стихия, — решали вдруг силу имущие, и... Бурнакин выступал с передовой "Да здравствует Махно!".

Кстати о махновцах. Был момент, когда ставка на этих господ была в большой моде. В реальном отношении все расчеты на повстанцев дальше дававшихся им заданий по порче путей и мостов не могли идти. Несколько раз во время стоянки поезда генерала Врангеля в Мелитополе в поезд приезжали группами по 3-4 человека более чем сомнительные "камышевские батьки" в кожаных тужурках, подпоясанные то алыми, то зелеными шарфами и обязательно до зубов вооруженные целыми коллекциями автоматических пистолетов. "Батьки" шагали из доставлявших их штабных автомобилей прямо через дверцы, вызывая своим видом крайнее смущение у чинов генштаба, советовавшихся конфиденциально, "подавать им руку или нет". Все чувствовали себя определенно неловко; и ни та, ни другая сторона друг другу слишком не доверяли. Повторяю, что реальное значение их (если исключить фантастические перспективы) было совершенно ничтожным.

Однако газеты Немировича-Данченко в своем повстанческом упоении доходили до того, что носились, как с писаной торбой, даже с теми "батьками", о которых в штабе уже имелись лаконические телеграммы: "Приговор над (таким-то) приведен в исполнение тогда-то". Так было с весьма, если не ошибаюсь, модным осенью "атаманом" Володиным, казненным по приговору военно-полевого суда за будто бы доказанное пособничество большевикам.

Наконец, верхом чьего-то усердия и верхом наглости были явно вымышленные сводки штаба Махно, усердно печатавшиеся всей усердной прессой. В сводках сообщалось о занятии Махно Екатеринослава, Синельникова, Лозовой, Кременчуга, Полтавы и чуть ли не Харькова. Сводки демонстрировались в Севастополе на Нахимовском с экрана, собирая целые толпы бессовестно околпачиваемого люда. Излишне, само собой, говорить, что никакой связи с мифическим штабом Махно у нас не существовало. Безобразие было прекращено лишь по решительному требованию генерала Коновалова.

Так завязывался с каждым днем все туже и туже узел лжи, лести, самообмана. Эта ложь, лесть и самооколпачивание в особенности были наиболее гибельными в истории изображения взаимоотношений генерала Врангеля с поляками и с так называемыми союзниками. Иллюзии в этой области оказались таким же смертельным ядом, как и доброхотное чебышевское строительство перекопских твердынь.

Но об этом дальше.

Пока же вернемся опять к дневникам.

Примечания

1. По должности (лат.).

2. Генерал-майор Георгиевич Михаил Милошевич (1893-?) — окончил Владимирско-Киевский кадетский корпус, Константиновское артиллерийское училище в 1903 г., откуда был выпущен подпоручиком в 19-ю конноартиллерийскую батарею, Николаевскую академию генштаба в 1909 г. и Офицерскую кавалерийскую школу в 1910 г. С ноября 1910 г. — командир эскадрона 19-го драгунского Архангелогородского полка, с ноября 1912 г. — старший адъютант штаба 35-й пехотной дивизии. Участвовал в первой мировой войне; с августа 1915 г. — начальник штаба 12-й кавалерийской дивизии, в декабре 1916 г. был произведен в полковники. В 1919 г. — начальник штаба 4-го кавалерийского корпуса, был произведен в генерал-майоры, с мая 1920 г. — генерал для поручений при главкоме Русской армии, в ноябре 1920 г. с остатками Русской армии генерала П.Н. Врангеля эвакуировался из Крыма в Турцию.

3. Полковник Шкеленко (Шкеленок) Антон Максимович (1889-?) — из крестьян, окончил Дисненское городское училище, Виленское пехотное юнкерское училище в 1909 г. и Николаевскую военную академию (два класса) в 1914 г. Участвовал в первой мировой войне; с октября 1916 г. — помощник старшего адъютанта отделения генерал-квартирмейстера штаба 8-й армии, в 1917 г. в чине капитана служил в управлении генерал-квартирмейстера штаба главковерха. В 1920 г. в чине полковника служил начальником оперативного отделения штаба главкома Русской армии, в ноябре 1920 г. с остатками Русской армии генерала П.Н. Врангеля эвакуировался из Крыма в Турцию.

4. Генерал-майор Турку л Антон Васильевич (1892- 1957) — из дворян Бессарабской губернии, окончил реальное училище и ускоренный курс юнкерского училища в 1914 г., участвовал в первой мировой войне в рядах 75-го пехотного Севастопольского полка; в 1917 г. -штабс-капитан, командир ударного батальона 19-й пехотной дивизии. В начале 1918 г. вступил в 1-ю Отдельную бригаду русских добровольцев полковника М.Г. Дроздовского, с апреля по июль — командир 2-й офицерской роты, был тяжело ранен. С января 1919 г. — командир 1-го офицерского батальона 2-го Офицерского стрелкового генерала Дроздовского полка, был произведен в полковники, с октября — командир 1-го стрелкового генерала Дроздовского полка. В апреле 1920 г. был произведен в генерал-майоры, с 6 (19) августа — начальник Дроздовской стрелковой дивизии, в ноябре 1920 г. с остатками Русской армии генерала П.Н. Врангеля эвакуировался из Крыма в Турцию. В Галлиполи и Болгарии в 1920-1922 гг. командовал 2-м Офицерским стрелковым генерала Дроздовского полком, с 1924 г. — командир Дроздовского стрелкового полка в составе РОВС, жил в Болгарии. В 1936 г. организовал и возглавил "Русский национальный союз участников войны", за что председателем РОВС генералом Е.К. Миллером был отстранен от командования Дроздовским стрелковым полком и исключен из РОВС. С конца 1944 г. — начальник управления формирования "Русской освободительной армии" в Австрии. После окончания второй мировой войны жил в ФРГ, возглавлял "Комитет русских невозвращенцев", издавал и редактировал журнал "Доброволец". Умер в Мюнхене.

5. Знак ордена Святого Георгия носился на черно-оранжевой ленте, а орден Святой Анны — на красной с желтыми краями.

6. 8-я армия Кавказского фронта была расформирована в марте 1920 г. после завершения операций на Кубани, ее части были переданы в 9-ю и 10-ю армии и в резерв Кавказского фронта. В июне некоторые части из резерва Кавказского фронта были переброшены на Крымский участок Юго-Западного фронта и включены в состав 13-й армии.

7. И т. д. (лат.).

8. Прогулкой (нем.).

9. Имеется в виду 50-й пехотный Белостокский полк 13-й пехотной дивизии.

10. Приказом РВСР 2 мая 1920 г. было образовано Особое совещание при главкоме для обсуждения мер борьбы с наступавшими польскими войсками. В состав совещания вошли известные генералы российской армии: А.А. Брусилов (председатель), П.С. Балуев, А.Е. Гутор, А.М. Зайончковский, В.Н. Клембовский, Д.П. Парский, А.А. Поливанов и другие. 30 мая Особое совещание обратилось с "Воззванием ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились" с призывом защищать пределы России от захватнических попыток Польши.

11. Автор ошибается. Большой Токмак, на станции которого находился штаб 2-го армейского корпуса генерала А.Я. Слащова, частями Ударной конной группы Д.П. Жлобы не занимался.

12. Тет-де-пон (отфранц. tete-de-pont) — плацдарм.

13. Ударная конная группа Д.П. Жлобы насчитывала 7 тысяч сабель против 4 тысяч сабель, имевшихся в это время в Русской армии.

14. Автор путает события. Попытки Правобережной группы 13-й армии форсировать Днепр и занять район Каховки одновременно с наступлением Ударной конной группы Д.П. Жлобы закончились безрезультатно. Каховский плацдарм был прочно занят Правобережной группой в середине августа (нового стиля).

15. енерал-лейтенант Архангельский Алексей Петрович (1872-1959) — из потомственных дворян, окончил 2-й Московский кадетский корпус, 3-е Александровское военное училище, откуда в 1892 г. был выпущен подпоручиком гвардии в лейб-гвардии Волынский полк, и Николаевскую академию генштаба в 1898 г. С сентября 1901 г. служил в главном штабе, с октября 1906 г. -делопроизводитель мобилизационного отделения главного штаба, в декабре 1907 г. был произведен в полковники, с марта 1909 г. — начальник отделения главного штаба, с сентября 1910 г. — помощник дежурного генерала главного штаба, в декабре 1912 г. был произведен в генерал-майоры. В июле 1914 г. был назначен дежурным генералом главного штаба, состоял в этой должности всю первую мировую войну, с мая 1917 г. — начальник главного штаба, в августе был произведен Временным правительством в генерал-лейтенанты. Возглавлял главный штаб до его упразднения в мае 1918 г.; формально сотрудничая с большевиками, содействовал переправке офицеров в белогвардейские вооруженные формирования. В марте 1919 г. перебрался на территорию ВСЮР и, оправданный судом, был принят А.И. Деникиным на службу в Военное управление ВСЮР. С июня 1920 г. — помощник начальника общего отдела Военного управления, с ноября — дежурный генерал штаба главкома Русской армии. В ноябре 1920 г. с остатками Русской армии генерала П.Н. Врангеля эвакуировался из Крыма в Турцию. В 1926-1928 гг. занимал должность начальника штаба главкома Русской армии генерала П.Н. Врангеля, жил в Брюсселе, затем состоял в распоряжении председателя "Русского общевоинского союза", жил в Париже. С марта 1938 г. по январь 1957 г. -председатель РОВС.

16. В массе (франц.).

17. Я не хочу этим сказать, что Чебышев или его друзья воспользовались лично для себя хоть одной копейкой этих денег, исключая, впрочем, очень крупные гонорары. Речь идет лишь о безумных никчемных тратах скудного достояния казны.

18. Из официальной телеграммы-справки на имя начальника связи главнокомандующего.