Источники и литература о средневековых таврах и скифах

Среди древних народов, населявших Северное Причерноморье, тавры и скифы пользовались у античных авторов особой популярностью, Вместе с тем, несмотря на кажущееся обилие письменных источников, многие вопросы, связанные с историей этих народов, до сих пор еще далеки от своего окончательного решения. Одним из них является вопрос о времени исчезновения тавров и крымских скифов с исторической арены. В литературе неоднократно высказывалось мнение, что тавры и скифы (или, по крайней мере, их прямые потомки) будто бы продолжали обитать в Крыму в период раннего средневековья [339, с. 38; 502, с. 257—258; 157, с. 580—584; 158, с. 45, 52; 160, с. 71—79; 164, с. 294; 165, с. 255—258; 167, с. 454; 427, с. 153—157; 225, с. 110; 226, с. 519].

Рассматривая данную проблему, необходимо в первую очередь проанализировать сообщения позднеантичных и раннесредневековых авторов о таврах, «скифотаврах» и «тавроскифах». Сопоставляя эти сообщения с результатами археологических исследований, мы можем определить степень достоверности того или иного письменного источника по этнической истории Крыма интересующего нас периода [359, с. 75—80].

Как сообщает в «Сборнике достопримечательностей» писатель первой пол. III в. Гай Юлий Солин, «скифотавры режут пришельцев для жертвоприношения» [56, с. 277]. Однако следует иметь в виду, что этот труд представляет собой лишь сокращенный пересказ более раннего произведения — «Естественной истории» Плиния Старшего (I в.). Кстати, Г. Юлий Солин, так же как и Плиний Старший [42, с. 173], называет тавров «скифотаврами». Следовательно, сведения, которые содержатся в этом пересказе, не имеют отношения к III в. Более того, сообщения о человеческих жертвоприношениях у тавров восходят, как известно, еще к Геродоту (V в. до н. э.): «У тавров существуют такие обычаи: они приносят в жертву Деве потерпевших крушение мореходов и всех эллинов, кого захватят в открытом море» [10, с. 213]. Почти дословный пересказ Геродота содержится в полемическом сочинении «Речи против эллинов» архиепископа IV в. Афанасия Александрийского: «Скифы, называемые Тавриями, приносят так называемой у них "Деве" в жертву потерпевших кораблекрушение и вообще всех эллинов, которых захватят...» [7, с. 682].

В связи с этим вряд ли можно согласиться с В.С. Ольховским, включившим сообщение Афанасия Александрийского в число самостоятельных источников по этнической истории населения Крыма [347, с. 64]. В равной степени это может относиться и к отмеченному В.С. Ольховским свидетельству Синесия (около 370—463 гг.) в письме «Против Андроника»: «...какие Тавроскифы, какие Лакедемоняне настолько почтили свою Артемиду кровью от бичевания?..» [53, с. 738]. В данном отрывке отражен лишь древний обычай бичевания юношей на алтаре этой богини в Спарте, мифологически слившийся с особенностями отправления культа таврского божества. Многие греческие, а позже — римские авторы пересказывали или просто упоминали миф о человеческих жертвоприношениях у тавров Артемиде (или римской Диане). Он использован в «Истории» Геродота при описании тавров, положен в основу известной трагедии Еврипида «Ифигения в Тавриде» (около 414 г. до н. э.)¹ и затем встречается в трудах древних авторов с III в. до н. э. до XII в. н. э.: в «Гимне к Артемиде» Каллимаха (310—235 гг. до н. э.). «Превращении» Никандра (II в. до н. э.), «Мифологической библиотеке» Аполлодора (II в. до н. э.), трактате «О государстве» М. Тулия Цицерона (106—43 гг. до н. э.). «Библиотеке» Диодора Сицилийского (вторая пол. I в. до н. э.), послании «К Котте Максиму» Овидия (43 г. до н. э. — 17/18 г. н. э.), схолиях к Лукану (39—65 гг. н. э.), диалоге «Токсарид или дружба» Лукиана Самосатского (II в. н. э.), «Сатирах» Д. Юния Ювенала (вторая пол. I — первая пол. II в. н. э.) и схолиях к Ювеналу, в диалоге «Октавий» М. Минуция Феликса (II в. н. э.?), «Пирроновских очерках» Секста Эмпирика (кон. II в. н. э.), «Увещевательной речи к эллинам» Климента Александрийского (вторая пол. II — нач. III в. н. э.), полемическом сочинении «Против Маркиона» Кв. Септилия Флорента Тертуллиана (около 160—230 гг. н. э.), «Жизни Аполлония Тианского» Флавия Филострата (около 170—244/249 гг. н. э.), сочинении Оригена «Против Цельса», написанном в 249 г. н. э., в божественном наставлении «О ложной религии» Л. Цецилия Фирмиана Лактанция (III—IV вв. н. э.), «Собрании рассказов» Григория Богослова (330—390 гг. н. э.), «Истории» Аммиана Марцеллина, «Истории против язычников» Павла Орозия, «Лексиконе» Исихийя Александрийского (V в. н. э.?), «Войне с готами» Прокопия Кесарийского, «Комментариях к землеописанию Дионисия» фессалоникского митрополита Евстафия (вторая пол. XII в.) и других произведениях [24, с. 392; 35, с. 445; 6, с. 83, 92; 69, с. 59; 14, с. 454; 39, с. 127—128; 60, с. 153, 158; 30, с. 548; 72, с. 254; 32, с. 262; 52, с. 599; 25, с. 596; 62, с. 269; 68, с. 132—133; 40, с. 647; 28, с. 290; 11, с. 715; 3, с. 118; 41, с. 400; 23, с. 855; 48, с. 388; 16, с. 195—196].

Рис. 1. Находки из таврского каменного ящика у с. Родниковое (по Н.И. Репникову)

Следовательно, доживший до средневековья миф не может быть самостоятельным историческим источником. Показателен в этом отношении труд Аммиана Марцеллина. Описывая события 353—378 гг., он рассказывает, что «не в далеком расстоянии от них (греческих колоний. — И.П.) за различными царствами живут тавры: между ними арихи, синхи и напеи, страшны своей дикостью, а так как продолжительная безнаказанность усиливала их свирепость, то от того и пошло имя морю "Негостеприимное"» [3, с. 118]. Далее следует описание жертвоприношения Диане, «которая у них зовется Орсилохой» [3, с. 118]. Перечисленные Аммианом Марцеллином арихи, синхи и напеи вообще никакого отношения к таврам или даже к населению Крыма не имеют. Арихи (аррехи, аррихи Страбона и Стефана Византийского), так же как и синды (синхи Аммиана Марцеллина) — это племена меотов [59, с. 470; 58, с. 225, 265]. И, наконец, напей, по сообщению Плиния Старшего, были поголовно истреблены вместе с танаитами вторгшимися скифскими племенами [42, с. 181]. По мнению М.В. Скржинской, из всех авторов, черпавших сведения из «Естественной истории», перечень племен у Аммиана Марцеллина наиболее близок к указанному источнику [408, с. 48]. Что же касается имени «Орсилоха», то, по варианту мифа, изложенного Никандром еще за 500 лет до написания Аммианом Марцеллином «Истории», так стали именовать Ифигению после ее переселения из Тавриды к Ахиллу на Белый остров [35, с. 445], но вовсе не Артемиду-Диану.

Не меньшими архаизмами наделен перипл Псевдо-Арриана «Объезд Эвксинского Понта» (V в.), в котором наряду с такими пунктами, как Керкинитида, Прекрасная Гавань и т. п., упомянута «пустынная гавань Афинеона или гавань скифо-тавров» [49, с. 283]. Однако ко времени написания указанного перипла города и поселения Северо-Западного Крыма, в том числе Керкинитида и Прекрасная Гавань, уже не существовали [341, с. 58]. Затем, у Псевдо-Арриана после ссылки на древнюю легенду о прибытии в Таврику похищенной из Авлиды Ифигении упоминаются «тавры, народ многочисленный, ведут они образ жизни горцев и кочевников, по свирепости — варвары и убийцы, умилостивляющие своих богов злодеяниями. Так называемый Таврический Херсонес пограничен с ними...» [49, с. 283]. Весь этот отрывок о таврах Псевдо-Арриан полностью позаимствовал из «Землеописания» начала I в. до н. э., приписываемого Скимну Хиосскому [50, с. 88—89; 228, с. 78]. По наблюдениям В.В. Латышева, почти весь перипл Псевдо-Арриана — это пересказ более ранних источников. От себя безымянный автор добавил перевод греческих мер длины на римские и несколько современных ему названий местностей [49, с. 271].

Сквозь призму всех этих компиляций воспринимаются и некоторые, ставшие традиционными, сведения более поздних авторов. Прокопий Кесарийский в «Войне с готами» пишет, что за гуннами-кутригурами² «всю страну занимают скифы и тавры, часть которой еще и ныне называется Таврикой; там, говорят, был храм Артемиды, главной жрицей которого была Ифигения, дочь Агамемнона... А скифами в то время назывались все тамошние народы» [48, с. 388]. Можно ли поверить в современных Прокопию скифов и тавров, если в этой же главе он пишет, что «если идти из города Боспора в город Херсон... то всю область между ними занимают варвары из племени гуннов» [48, с. 388]? Правда, термин «гунны» в данном случае, так же, как и «скифы», очевидно, имеет обобщающий характер. В труде «О постройках» Прокопий рассказывает о восстановлении стен «Боспора и Херсона, которые являются приморскими городами на том же берегу [Эвксинского Понта] за Меотидским болотом, за таврами и тавроскифами, и находятся на краю пределов римской державы» [47, с. 249]. В этом отрывке упоминание о таврах и тавроскифах введено Прокопием скорее всего для разъяснения местоположения Боспора и Херсона, а не как современная ему локализация племен. Во всяком случае, данное им в этой же главе описание «области Дори» [47, с. 249—250] по характеру отличается от приведенного свидетельства о «таврах» и «тавроскифах». Подобное переплетение старых и новых сведений (по тем временам — признак большой учености) характерно для позднеантичных и средневековых авторов.

Рис. 2. Керамика из закрытого комплекса внезапно разрушенного помещения с фресками в Алма-Кермене (по Т.Н. Высотской)

В период раннего средневековья термин «тавроскифы» имел географический и условный этнический характер. В «Житии Иоанна Готского», в котором описываются события, разыгравшиеся в Крыму в конце VIII в., сообщается, что Иоанн «происходил из расположенной на той стороне земли тавроскифов, подчиненной власти готов, именно из торжища, называемого Партениты» [153, с. 396]. В ранних редакциях «Жития св. епископов Херсонских», созданных, по мнению В.В. Латышева, не ранее VII и IX вв. [302, с. 13—18], повествуется о событиях IV в., в частности, упоминается «Херсон тавроскифской епархии», «Херсонитский град тавроскифской страны» и т. п. [302, с. 7, 58, 68]. В более поздних (XII в.) редакциях этого «Жития» говорится об отправке проповедников в страну тавроскифов: Ефрема в Скифию, а Василия — в Херсон [302, с. 24, 63]. Интересно, что страна тавроскифов выступает здесь как нечто более широкое, чем Скифия.

Анонимный автор X в., составивший сокращенное извлечение из «Географии» Страбона, называет Тавроскифией полуостров, расположенный между устьем р. Днепр и Каркинитским заливом [153, с. 405], т. е. за пределами Крымского полуострова.

Таким образом, некоторые средневековые авторы, исходя, вероятно, из Страбоновского понимания Малой Скифии («вся эта страна, а также почти вся область за перешейком до Борисфена» [59, с. 284]), называют Тавроскифией не только Крым, но и прочие места Северного Причерноморья, т. е. употребляют это название в качестве условного географического термина. Употребление условных географических и этнических терминов очень характерно для средневековых византийских авторов. Причем наряду с традиционным обобщающим наименованием «скифы», которым обозначались различные народы, живущие к северу от империи [20, с. 163, 220, примеч. 8], с X в. появляются термины «тавры», «тавроскифы» и «Тавроскифия», под которыми византийские авторы понимали росов-русов, территорию их расселения и государство Русь. Этими терминами в указанном выше смысле (росы-русы, Русь) пользуются: в X в. — Лев Диакон [29, с. 47—49, 65—67, 79, 83, 89], в XI в. — Михаил Пселл [33, с. 61, 141, 145], в XI—XII вв. — Анна Комнина [5, с. 394], в XII в. — Иоанн Киннам [21, с. 102, 125, 257, 260—261, 268, 277, 289], в XII—XIII вв. — Никита Хониат [36, с. 437; 37, с. 246]. Использование поздневизантийскими авторами древних, античных названий народов, давно сошедших с исторической сцены, рассматривается М.В. Бибиковым как архаизация в византийской этнонимии и этнографических представлениях XI—XIII вв. [131, с. 5—151; 132, с. 30—36].

Одним из наиболее поздних архаизмов, основанных на античных традициях, является разъяснение термина «тавроскифы» Евстафием, который в комментариях к «Землеописанию» Дионисия говорит, что «живущие здесь скифы называются тавроскифами от тамошней горы Тавра, которую знает и Геродот» [16, с. 193]. Здесь же Евстафий, кстати, упоминает и о «многочисленных киммерийцах», которые живут «у холодной подошвы Тавра» [16, с. 193].

Рис. 3. Комплекс краснолаковой керамики из помещения в Неаполе скифском, разрушенного во время готского нашествия (по Д.С. Раевскому)

Таким образом, упоминания о таврах, скифотаврах и тавроскифах в позднеантичных и средневековых трудах не могут, по нашему мнению, служить источником по современной их авторам этнической истории Крыма, так как эти термины либо являются архаизмами, либо утратили свое первоначальное содержание и могут быть отнесены к географическим указателям и условным этническим терминам³.

Иной точки зрения придерживается Э.И. Соломоник, которая, анализируя только письменные источники, пришла к выводу, что в эпоху раннего средневековья тавроскифы, под которыми она понимает в основном тавров, продолжают существовать и даже увеличивают свое народонаселение [427, с. 153—157]. Однако, не подкрепленный бесспорными археологическими данными, этот вывод представляется несколько преждевременным. Убедительных доказательств в пользу существования тавров в этот период истории Крыма никто из исследователей привести пока не смог. Так, очень спорным, на наш взгляд, является мнение о таврской принадлежности небольшой группы погребений из могильников III — первой пол. V в. (Инкерманский, Чернореченский, на территории совхоза «Севастопольский») и раннесредневековых могильников (Суук-Су, у высоты «Сахарная головка»). Основным доказательством П.Н. Шульца [502, с. 255], Е.В. Веймарна [161, с. 63], Т.Н. Высотской [183, с. 93, 182], Н.В. Пятышевой [369, с. 183], К.Ф. Соколовой [424, с. 127] в пользу указанного мнения является положение костяков в этих могилах — скорченное на боку или на спине с подогнутыми ногами, как правило, упавшими в сторону. Однако такая поза погребенных встречается в могильниках различных сарматских племен наряду с преобладающими в них вытянутыми на спине трупоположениями. Причем в ряде сарматских кладбищ, например в Нижнем Поволжье [78, с. 55], процент погребенных на боку или на спине с подогнутыми ногами выше, чем в могильниках Юго-Западного Крыма. Преобладание же сармато-аланских черт в погребениях с трупоположениями из этих могильников (см. главу 4 нашей работы) позволяет, на наш взгляд, отнести и эту очень небольшую группу могил к сармато-аланскому кругу памятников. Кстати, скорченные трупоположения в простых грунтовых могилах известны также в разноэтничных могильниках Черняховской культуры, таких, как Малаешты [476, с. 273—274, 287, 293, рис. 9, 3], Будешты [382, с. 66—68], Привольное [295, с. 132—133, рис. 3, 1] и др. Отмечены они и в Дмитровском могильнике салтовской культуры (как в катакомбных, так и в простых грунтовых могилах) [365, с. 80, 92—93, рис. 21, 4—5, 24, 2, 4].

Вызывает возражение также вывод В.Д. Блаватского об этнической принадлежности Ай-Тодорского могильника. По его мнению, в этом некрополе, хоть он и не связан хронологически с римским кастелем Харакс, погребались потомки романизированного туземного населения, проживавшего в каком-то ремесленном поселке — «канабе» и воспринявшего от римлян обычай сжигания покойников [133, с. 328, 335; 134, с. 274]. К точке зрения В.Д. Блаватского присоединились А.И. Тюменев [475, с. 84], Т.Н. Высотская [183, с. 99, 182] и К.К. Орлов [348, с. 106—133]. Однако обряд трупосожжения был присущ не только римлянам. Будучи распространенным в большинстве европейских провинций империи, он тем не менее несмотря на т. н. «римскую вуаль», поглощавшую в результате развития элементов товарного производства многие этнические признаки в материальной культуре варваров, вовсе не свидетельствует о влиянии римлян на погребальный обряд. Ритуал захоронения — это одно из наиболее устойчивых этнокультурных явлений, которое сохраняет древние традиции даже при полном стирании этнических признаков в материальной культуре, в частности в погребальном инвентаре. Так, изучение особенностей погребального обряда в Ай-Тодорском, Чернореченском, на территории совхоза «Севастопольский» и других могильников III — первой пол. V в. позволяет сделать предположение о сходстве значительной части трупосожжений в этих могильниках с погребениями Черняховской, вельбаркской и пшеворской культур (см. главу 3 нашей работы). Причем если эллинизация и романизация варваров и отражались на особенностях обряда захоронения части погребений (могильник на территории совхоза «Севастопольский»), то такого полного изменения древних традиций под влиянием римского обряда, как предполагал В.Д. Блаватской, мы не наблюдаем.

Отчетливых этнических признаков не содержит ялтинское лесное святилище, отнесенное П.Н. Шульцем [502, с. 254—255] и А.И. Тюменевым [475, с. 85] к таврским древностям. По описанию А.Л. Бертье-Делагарда [128, протоколы, с. 19—27], у селения Верхняя Аутка близ Ялты обнаружено скопление монет I—IV вв., терракотовых статуэток (в отдельном углублении), костей животных и прочих находок, среди которых преобладали предметы женского обихода. Сходное по характеру античное святилище открыто на восточной окраине Гурзуфской яйлы, недалеко от древнего перевала Гурзуфское седло [345, с. 307—308; 346, с. 327—328]. На его территории сосредоточены различные античные вещи (статуэтки богов, фигурки животных, инструменты, украшения), монеты и кости жертвенных животных. Подобные (по разнообразию состава) скопления монет на местах античных святилищ обнаружены также на о. Левка (Белый остров) и Тендровской косе (Ахиллов бег), которые связаны с древним культом Ахилла Понтарха, а также в Викарелло (к северу от Рима), близ озера Браччиано и в других пунктах [236, с. 152—160]. Разнообразие монет свидетельствует о популярности и продолжительности существования святилищ, но нет оснований связывать их с какими-то определенными этносами. Если же предположить, что святилище на Гурзуфском седле оставлено таврами и найденные здесь античные вещи были захвачены ими во время разбойничьих нападений (такое предположение согласуется с сообщениями древних авторов об образе жизни тавров), то период наиболее активного функционирования святилища, судя по вещам, относится к I в. до н. э. — сер. I в. н. э. [346, с. 327], т. е. до начала активной экспансии римлян в Юго-Западном Крыму и предполагаемого массового уничтожения тавров (см. ниже).

Не очень выразительны опубликованные описания и иллюстрации остатков позднеантичных поселений на Южном берегу Крыма (на северо-восточной окраине пос. Фрунзенское и в урочище Осман, на склонах горы Аю-Даг), на которых, кроме фрагментов кружальной керамики, найдены обломки лепных сосудов [327, с. 150—151; 221, с. 41; 225, с. 51—62, 110—111], позволивших крымским археологам связать эти поселения с таврами. При этом на основании собранного гурзуфскими краеведами подъемного материала они даже передвигают верхнюю дату поселения на склоне Аю-Дага в V в., а найденную здесь лепную керамику сопоставляют с лепной же керамикой из средневекового Артекского поселения [225, с. 110]. Однако столь скудные сообщения, приведенные без единой иллюстрации этого материала, без хорошо обоснованной датировки жилищ, обнаруженных на искусственно террасированном склоне Аю-Дага, без доказательства синхронности части этих жилищ с близлежащими погребениями в каменных ящиках на Тоха-Дахыре, вряд ли могут убедить исследователей в существовании т. н. «поздних» (в том числе средневековых) тавров. Такого же рода возражения вызывают попытки крымских археологов связать именно с тавроскифами небольшие и немногочисленные поселения IV—V вв., разведанные в центральной части горного массива Таврики: на западных отрогах Долгоруковой яйлы, в пещерах Кизил-Коба, Ман, Змеиная и Орта-Кая [122, с. 235]. Ведь в столь бурные для истории Крыма времена, каковыми являлись IV—V вв., в труднодоступных горных районах могли селиться не только потомки тавроскифов.

По вопросу о существовании средневековых тавров в Крыму, к сожалению, было высказано очень много совершенно необоснованных мнений. К древностям средневековых тавров пытались отнести даже плитовые могилы, появившиеся в Крыму в VIII—IX вв. [502, с. 258; 414, с. 277]. Таврам необоснованно приписывали сооружение средневековых крепостей на Южном берегу Крыма [502, с. 257; 339, с. 38; 342, с. 330—332; 308, с. 41—42, 132]. Древние таврские традиции умудрялись находить в строительных приемах сооружения оборонительных комплексов Эски-Кермена — первоклассной византийской крепости [158, с. 24—28]. Высказанное в литературе мнение о таврской принадлежности средневековых укреплений уже подвергалось основательной критике [480, с. 214—227; 481, с. 73; 523, с. 289; 459, с. 92—93]. Более того, предположение П.Н. Шульца о существовании таврских оборонительных сооружений даже в IV—II вв. до н. э. (на месте римского кастеля на мысе Ай-Тодор) [502, с. 248] совершенно не подтвердилось последними исследованиями [482, с. 94—101].

Рис. 4. Картосхема памятников позднескифского царства в Юго-Западном Крыму: ■ — городище; ● — могильник; 1 — Неаполь скифский (городище и могильник); 1 — Алма-Кермен; 3 — Заветное; 4 — Усть-Альминское (городище и могильник); 5 — Бельбек II; 6 — Бельбек III; 7 — Бельбек IV; 8 — Озерное I (Скалистое II); 9 — Озерное II (Скалистое III)

Отсутствие каких бы то ни было достоверных таврских традиций в культуре средневекового Крыма ставит под сомнение предположения антропологов [423, с. 74; 235, с. 15, 155, 240] о наличии таврских черепов в краниологических сериях из Эски-Кермена, Мангупа, средневекового Херсонеса и Коктебеля, тем более что их выводы носят явно гипотетический характер.

Верхнюю дату культуры древних тавров исследователи относят к IV—III вв. до н. э. [243, с. 174]. Причем самые поздние погребальные сооружения тавров — каменные ящики — датируются V в. до н. э. Находки же предметов эллинистического и римского времени в потревоженных захоронениях рассматриваются как случайные, попавшие в погребальные комплексы во время их ограбления [262, с. 38, 51]. Например, обнаруженная в каменном ящике 9 у с. Родниковое (быв. Скеля) одночленная лучковая фибула второй пол. I — нач. II в. [375, с. 134, рис. 28—29; 98, с. 49, табл. 9, 6, 22, 5] находилась здесь вместе с бронзовыми украшениями сер. I тыс. до н. э. (рис. 1). Если же принять гипотезу, что тавры существовали в Крыму до первых веков н. э., то наиболее вероятная причина их исчезновения — результат политики Рима в Крыму. Эта точка зрения высказывалась и аргументировалась в работах В.Н. Дьякова [229, с. 96]. Отношение тавров к пришельцам, их непокорность римлянам известны по письменным источникам. Характерно свидетельство Корнелия Тацита о судьбе одного римского отряда, возвращавшегося после победы над Митридатом VII Боспорским в сер. I в.: «...несколько кораблей (ибо войско возвращалось морем) выбросило к берегу тавров, и их окружили варвары, убившие префекта когорты и множество воинов из вспомогательного отряда» [27, т. 1, с. 203]. Кстати, исследования святилища у Гурзуфского седла позволили выявить вещи и монеты, которые могли принадлежать римским солдатам, участвовавшим в войне с Митридатом [242, с. 23].

Военная экспедиция Плавтия Сильвана против крымских скифов, проведенная, по мнению В.М. Зубаря, между 63 и 66 гг. силами Равеннской эскадры и военной пехоты по просьбе Херсонеса [242, с. 19—24], оккупация Южного берега Крыма, сооружение кастеля на Ай-Тодоре [134, с. 250—262, 274, 276—291], а возможно, и в других местах [498, с. 191; 380, с. 199], вероятно, послужили базой для систематического истребления непокорного населения, что являлось обычным актом агрессивной римской политики. Например, подобную картину уничтожения местного населения во время римских военных операций в Британии (подавление восстания Боудики в 61 г.) описывает Корнелий Тацит [27, т. 1, с. 268]. По сообщению же Иосифа Флавия (вторая пол. I в.), тавры и другие народы, живущие «вокруг Понта и Меотиды... держатся в подчинении тремя тысячами гоплитов, и сорок военных кораблей поддерживают мир на несудоходном прежде и суровом море...» [67, с. 483]. Скорее всего, самые жестокие меры в Крыму принимались против тавров, которые, по свидетельству древних авторов, жили войной и разбоем [10, с. 213; 59, с. 282; 61, с. 256]. В труде Полиена «Военные хитрости» (162 г.) сохранилось свидетельство о мужестве, свободолюбии тавров, боровшихся за свою независимость вплоть до самопожертвования: «...тавры, предпринимая войну, всегда перекапывают дороги в тылу и, сделав их непроходимыми, вступают в бой; делают они это для того, чтобы, не имея возможности бежать, необходимо было победить или умереть» [43, с. 566].

Сложнее обстоит дело с решением поставленного в литературе вопроса о средневековых скифах в Крыму. Наиболее последовательно эта проблема рассматривается в работах Е.В. Веймарна [158, с. 45, 52; 160, с. 71—79; 157, с. 580—584; 164, с. 294; 165, с. 255—258; 167, с. 454]. «Поздние скифы», по его мнению, вместе с сарматами, которые интенсивно проникали на полуостров в первые века нашей эры, были вытеснены гуннами в район второй гряды Крымских гор, где они смешались с таврами и, таким образом, составили основу населения средневекового Юго-Западного Крыма. Население позднескифского рабовладельческого государства, оказавшись, по мнению Е.В. Веймарна, в новых условиях, также создает классовое, но уже феодальное (с V—VI вв.) общество с такими необходимыми для него атрибутами, как феодальные замки и города. Этой функцией Е.В. Веймарн наделяет часть «пещерных городов», возникших, как он полагает, в результате местного социально-экономического развития (лишь при участии в их строительстве византийских мастеров) для защиты и эксплуатации рядового населения, на торговых путях и одновременно в местах необходимого территориального господства над горными долинами.

Однако стройная на первый взгляд концепция имеет ряд слабых мест. В первую очередь обращают на себя внимание недостаточно аргументированные положения о рабовладельческом строе у «поздних скифов» Юго-Западного предгорного Крыма и о столь раннем сложении феодальных отношений в горном Крыму. Представления Е.В. Веймарна о социально-экономическом уровне развития населения Юго-Западного Крыма в V—VII вв. не подтверждаются данными источников и совершенно не согласуются с новейшими исследованиями по вопросу о процессе и времени сложения феодальных отношений в Византии и Западной Европе [447, с. 3—41]. Недостаточно аргументирована также точка зрения Е.В. Веймарна о том, что позднескифские городища и селища Юго-Западного Крыма были разрушены во время гуннского нашествия, т. е. в последней четв. IV в. Приведенное же в качестве доказательства погребение аланского воина на площади у центральных ворот Неаполя скифского [163, с. 65] не относится к гуннскому времени. Могила аланского военачальника с четырьмя конями и богатым конским убором, а также захоронение мужчины с конем в зерновой яме, хоть и связаны с разрушением центральных ворот, мавзолея и других сооружений, но следы разыгравшихся здесь событий датируются кон. II в. [500, с. 42; 501, с. 76] и связываются с победой Савромата II над скифами [256, с. 728—730]. На местах отмеченных разрушений появляются небольшие постройки и хозяйственные ямы [244, с. 186—187]. Жизнь в Неаполе скифском и соседних городищах и селищах продолжалась до последующих роковых событий.

Большинство исследователей, которые занимались этим вопросом [265, с. 12; 277, с. 94; 182, с. 159—160; 183, с. 186—187; 185, с. 86—88; 371, с. 105], связывают разгром позднескифских городищ и селищ с походами племен готского союза в сер. III в. Именно этим временем датируются т. н. закрытые комплексы археологических находок из помещений внезапно разрушенных сооружений во время гибели позднескифских городищ Юго-Западного Крыма. Так, при исследовании городища Алма-Кермен обнаружен дом с фресками, построенный в период существования на Алма-Кермене римского военного лагеря, а затем используемый местными жителями для хозяйственных целей до последних дней существования городища. В комплексе вещей, найденных на полу помещения с фресками, кроме различных железных орудий, жерновов, лепных сосудов, присутствуют античные амфоры нескольких типов, датированных не позднее чем III в.: относительно большие красноглиняные амфоры с ребристым туловом и резко профилированными ручками (рис. 2, 1—3); небольшие амфоры из светлой глины с темными вкраплениями, расширяющимся горлом и слабым рифлением тулова (рис. 2, 4); фрагменты красноглиняных амфор с высоким суживающимся желобчатым горлом и приподнятыми кверху резко изогнутыми ручками (рис. 2, 5—6) [181, с. 187—188, рис. 7]. Здесь же обнаружены фрагментированные и целые краснолаковые сосуды, распространенные в III в.: четыре миски на кольцевом поддоне с резко профилированными, рельефными, загнутыми внутрь или наружу краями (рис. 2, 7—9); кувшинчики, фрагменты кубков (рис. 2, 10—14) [181, с. 189, рис. 8]. Ни одной находки, твердо датируемой IV в., в этом помещении не обнаружено. При исследовании Алма-Кермена в верхних слоях городища отмечены следы пожара, свидетельствующие об единовременной гибели большинства построек. На улицах найдены скелеты погибших жителей, которых уже некому было хоронить.

Рис. 5. Позднескифские склепы-катакомбы: 1—2 — Неаполь скифский, склепы 37—38 (по Э.А. Сымоновичу); 3 — Усть-Альминское, склеп 1 (по Т.Н. Высотской); 4 — Золотая Балка, склеп 2 (3) (по М.В. Вязьмитиной)

Дом, погибший от пожара в III в. (судя по находкам на полу), открыт также на Усть-Альминском городище [184, с. 360; 185, с. 68]. Интересный керамический комплекс обнаружен в Неаполе скифском. В открытом в 1960 г. помещении, которое относится к последнему периоду жизни города, на полу, непосредственно под завалами черепицы, найдено множество обломков разнотипных краснолаковых блюд II—III вв. (рис. 3). В слое, содержащем эту керамику, а также в яме, вырытой в полу в последний строительный период, отмечено много фрагментов амфор, датируемых не позднее чем III в. На самом дне ямы обнаружен денарий Геты (211—212 гг.), который позволяет установить нижнюю дату разрушения здания [371, с. 91—105; 270, с. 110]. В верхних слоях всех позднескифских городищ и селищ Юго-Западного Крыма, к которым относятся Неаполь скифский, Алма-Кермен, Балта-Чокрак, Усть-Альминское, Краснозоринское, Заячье, Карагач, на горе Чабовского и другие памятники (рис. 4), основная масса находок датируется не позднее чем III в. [183, с. 187; 185, с. 87].

Таким образом, т. н. закрытые комплексы и массовые находки из верхних слоев позднескифских городищ и селищ, дают основание полагать, что они погибли в III в. от нашествия племен разноэтничного готского союза. Одним из доказательств предложенной точки зрения могут быть клады длительного накопления, состоящие из римских серебряных монет, зарытых не ранее первой четв. III в. Они обнаружены близ Симферополя в дер. Биэль (ныне с. Дорожное Бахчисарайского р-на) — 69—222 гг., дер. Чукурча (ныне с. Луговое Симферопольского р-на) — 54—218 гг. и на территории Неаполя скифского — 54—218 гг. [270, с. 63—65]. Подобные клады относительно часто встречаются в Северном Причерноморье. Зарытие их в нач. III в., по мнению исследователей, следует связывать с угрозой появления готских дружин в Северном Причерноморье [264, с. 249; 383, с. 101; 477, с. 81; 182, с. 160].

Вместе с городищами и селищами в III в. прекращает функционирование и целый ряд могильников Юго-Западного Крыма: некрополь Неаполя скифского, у с. Заветное (Усть-Альминский), Бельбек II, III, IV, Озерное I, II (Скалистое II, III) и др. (рис. 4) [183, с. 69—85, рис. 20; 180, с. 91—99, рис. 1; 334, с. 113—119; 114, с. 94—141; 136, с. 95—109; 137, с. 324—330; 138, с. 132—139; 139, с. 121—152; 206, с. 94—99; 207, с. 39—47; 208, с. 32—64, 127—145, рис. 1—19]. Эпизодически продолжали хоронить лишь в Заветнинском и, вероятно, Усть-Альминском могильниках. Единственный в Заветнинском могильнике склеп датируется IV в. и, по мнению Т.Н. Высотской, является исключением [186, с. 51]. Вместе с тем в III—IV вв. в Юго-Западном Крыму появляются новые поселения и могильники. Так, поселение этого времени — Камышловское городище — разведано О.Я. Савелей в Бельбекской долине. В III—IV вв. возникает Баклинское городище [450, с. 58, 62]. Керамика позднеримского и раннесредневекового времени часто встречается на плато Мангупа (см. главу 3 нашей работы).

Этническую принадлежность населения Юго-Западного Крыма III — первой пол. V и последующих веков можно определить на основании изучения крымских могильников этого времени (Инкерманский, Озерное III, Мангуш, Бельбек I, Чернореченский, основная часть погребений могильника на территории совхоза «Севастопольский»), наиболее ранних погребений Скалистинского могильника и др. Некоторые исследователи [164, с. 294; 183, с. 188; 114, с. 140—141; 257, с. 82—83] генетически связывали все эти могильники позднеримского времени, а также раннесредневековые с памятниками т. н. позднескифского периода в истории Крыма. Основанием для такого вывода, очевидно, послужило сходство части погребальных сооружений и особенностей обряда захоронения у погребений с трупоположениями из могильников I — первой пол. III и IV—IX вв. Однако перечисленные выше могильники сер. III — первой пол. V в. Юго-Западного Крыма никакого отношения к т. н. позднескифскому царству не имеют, так как с сер. III в. оно уже не существовало. Близость же материальной культуры и особенностей погребального обряда у сильно сарматизированных и сарматских могильников первых веков н. э. (до вторжения готов) и наиболее ранних погребений из могильников III — первой пол. V в. (в особенности могильников на территории совхоза «Севастопольский» и Чернореченского) можно объяснить, во-первых, сильной сарматизацией т. н. позднескифской культуры, связанной с интенсивным проникновением в Крым сарматов, которое особенно усилилось во II—III вв., а во-вторых — активным участием различных сармато-аланских племен в походах сер. III в., возглавленных готами.

Но, несмотря на этническую близость значительной части погребенных, отраженную в сарматских особенностях обряда погребения и элементах материальной культуры, сохранивших сарматские этнические признаки, несмотря на сходство и даже вполне понятную идентичность форм часто встречающейся в погребениях кружальной керамики, стеклянных сосудов и других изделий позднеантичных мастерских, указанные группы памятников имеют существенные различия, не позволяющие поставить их в один генетический ряд. Так, в части могильников III — первой пол. V в. (Чернореченский, на территории совхоза «Севастопольский», Бельбек I), кроме трупоположений, были распространены трупосожжения, аналогичные трупосожжениям из могильников Ай-Тодорского, на южном склоне г. Чатырдаг, на правом берегу р. Черная (могильник, открытый А.Л. Бертье-Делагардом). Значительная часть погребений с трупосожжениями из этих могильников имеет каменные конструкции, а особенности обряда захоронения сближают их с погребениями Черняховской, пшеворской и вельбаркской культуры (см. главу 3 нашей работы). Кроме того, среди погребальных конструкций могильников III — первой пол. V в. (Инкерманский, Чернореченский, на территории совхоза «Севастопольский», Озерное III) отмечены только прямоугольные, трапециевидные, подовальные в плане аланские склепы-катакомбы, которые затем господствуют во многих раннесредневековых могильниках Юго-Западного Крыма (см. главу 4 нашей работы), и полностью отсутствуют круглые в плане позднескифские склепы с относительно широкой входной ямой, исследованные в некрополе Неаполя скифского и Усть-Альминском могильнике в Крыму [183, с. 92], в могильниках Золотобалковском и у с. Николаевка-Козацкое на Нижнем Днепре [189, с. 12—90; 441, с. 154—162] (рис. 5).

Таким образом, точка зрения о существовании как средневековых тавров, так и средневековых скифов в Крыму не подтверждается, по нашему мнению, данными ни письменных, ни археологических источников и вряд ли может быть принята как научная гипотеза.

Примечания

1. Миф об Ифигении, место действия которого Еврипид перенес в горный Крым, изложен еще в VII—VI вв. до н. э. в послегомеровской поэме «Киприи». Имя Фоанта — мифического царя крымских горцев (называемых Геродотом таврами), могло быть позаимствовано из «Илиады», где под этим именем фигурирует царь острова Лемнос, а сам этот остров называется Таврикой [225, с. 40—41].

2. Гунны-кутригуры, участники современных Прокопию событий, в отличие от тавров и скифов неоднократно упоминаются в его книге [48, с. 385—387, 434—435, 467].

3. Как отметил в 1971 г. П.Н. Шульц, термин «тавроскифы» у позднеантичных и средневековых авторов удерживался лишь «по инерции» [504, с. 143].