3. Готы в Юго-Западном Крыму и локализация «области Дори»

О крымских готах сообщает хорошо известный источник — небольшое сочинение Прокопия Кесарийского «О постройках»: «Сверх того, что касается городов Боспора и Херсона, которые являются приморскими городами на том же берегу [Евксинского Понта] за Меотидским болотом, за таврами и тавроскифами, и находятся на краю пределов римской державы, то, застав их стены в совершенно разрушенном состоянии, он [император Юстиниан I] сделал их замечательно красивыми и крепкими. Он воздвиг там и два укрепления, так называемое Алуста и в Горзубитах. Особенно он укрепил стенами Боспор: с давних времен этот город стал варварским и находился под властью гуннов: император вернул его под власть римлян. Здесь же, на этом побережье, есть страна по имени Дори, где с древних времен живут готы, которые не последовали за Теодорихом, направлявшимся в Италию. Они добровольно остались здесь и в мое еще время были в союзе с римлянами, отправлялись вместе с ними в поход, когда римляне шли на своих врагов... когда императору было это угодно. Они достигают численностью населения до трех тысяч бойцов, в военном деле они превосходны, и в земледелии, которым они занимаются собственными руками, они достаточно искусны; гостеприимны они больше всех людей. Сама область Дори лежит на возвышенности, но она не камениста и не суха напротив, земля очень хороша и приносит самые лучшие плоды. В этой стране император не построил нигде ни города, ни крепости, так как эти люди не терпят быть заключенными в каких бы то ни было стенах, но больше всего любили они жить всегда в полях. Так как казалось, что их местность легко доступна для нападения врагов, то император укрепил все места, где можно врагам вступить, длинными стенами и таким образом отстранил от готов беспокойство о вторжении в их страну врагов. Таковы были его дела здесь» [47, с. 249—250].

Вопрос о локализации «области Дори», а следовательно — и крымских готов Прокопия, издавна привлекал внимание исследователей, но и поныне не решен окончательно. В литературе наметилось в основном два противоречащих друг другу решения этого вопроса. Одни исследователи локализируют «область Дори» на территории всего Юго-Западного горного Крыма [150, с. 309—317; 151, с. 180—254; 378, с. 138; 463, с. 319—328; 518, с. 148—163; 522, с. 20—27; 524, с. 9—12, 153—154, примеч. 41; 526, с. 298—301; 110, с. 193], другие отводят крымским готам только узкую полосу Южного берега [247, с. 45, 61, 141; 428, с. 11—44; 220, с. 155—167; 221, с. 25—32; 165, с. 256—257; 163, с. 62—63; 171, с. 19—33; 120, с. 152—153, 157]. Главным аргументом сторонников второй точки зрения являются остатки заградительных сооружений на перевалах первой гряды Крымских гор. Однако эти «большие каменные заборы», не превышавшие, по словам О.И. Домбровского, человеческого роста [428, с. 35—36] и примыкавшие к скалистым уступам, сложены из рваного бутового камня, в основном насухо, без связующего раствора (за исключением стены под Анчар-Богазом в урочище Бурлюк), т. е. самым примитивным образом, и совершенно не похожи на византийские оборонительные сооружения времени правления императора Юстиниана I, описанные Прокопием Кесарийским и воздвигнутые но византийским канонам [218, с. 230—254, рис. 81, 84—93; 305, с. 169—186]. И если даже предположить, что преграды, воздвигнутые на горных перевалах — это укрепления горных проходов — Клисуров, то они не могут быть «длинными стенами».

Горные проходы действительно иногда укреплялись Византией. Например, Юстиниан, по сообщению Прокопия, укрепил ущелья в Лазике (Западная Грузия), в Армении, по пути из Италии в Элладу, где близко сходятся две горы [47, с. 244, 249, 254]. Но при описании этих укреплений Прокопий ни разу не употребил термин «длинные стены». Сообщая о строительстве времен Юстиниана I в Грузии, указанный автор пишет, что «в Лазике он [император] построил укрепление по имени Лосорион и укрепил стенами все ущелья в этой стране — их обыкновенно называют Клейсурами ("Замками"), чтобы таким образом перед врагами были закрыты все пути в Лазику» [47, с. 249], но слова «стены», появившегося в русском переводе, в греческом тексте нет — речь идет только об укреплении ущелий вообще, что отражено в других переводах трактата Прокопия [305, с. 169]. Кстати, монументальная Келасурская (Великая Абхазская) стена, которую ранее связывали с «Клейсурами» Прокопия, по данным новых исследований датируется не VI, а первой пол. XVII в. [178, с. 393—396]. А в сочинении Агафия уточняется характер укрепления самого важного в Лазике горного прохода, Тефелиса, где византийцы преграждали проход «бревнами и камнем» [2, с. 54]. Так что в данном случае речь может идти не о монументальных заградительных сооружениях, а всего лишь о каких-то засеках, завалах и т. п.

Рис. 8. Оборонительная линия Мангупа, VI в.: 1 — план (по А.Г. Герцену): 2 — строительная надпись Юстиниана I

Таким образом, письменные источники не позволяют утверждать, что горные проходы укреплялись «длинными стенами». Следовательно, перечисленные Э.И. Соломоник и О.И. Домбровским примеры укреплений горных ущелий не могут служить доказательством для локализации «длинных стен» на перевалах первой гряды Крымских гор, так как ни в одном из указанных случаев термин «длинные стены» Прокопием не был употреблен. К тому же немногочисленный разновременной археологический материал, полученный в результате исследований различных горных перевалов первой гряды (а именно обломки сосудов с волнообразным гребенчатым орнаментом, обломки пифосов IX—X и XII—XIII вв., фрагменты горшков не ранее II—X вв.), не позволяет датировать эти укрепления временем правления императора Юстиниана I [526, с. 300]. Не исключено также, что сходные по своей бутовой кладке стены (как прямые, так и дугообразные в плане, иногда — с большим радиусом кривизны) являются разновременными и разнотипными сооружениями [483, с. 111] Так, по наблюдениям Л.В. Фирсова, на перевале Мачук на Тессели точно такой же бутовой стенкой огорожен овальный загон для скота, а невысокие стены на перевалах, ведущих из Байдарской долины в Ласпи, представляют собой всего-навсего заграждения для скота, препятствовавшие его проникновению на южный берег Крыма (в частности, в Ласпи). Правда, такое назначение было, вероятно, далеко не у всех стен. Однако в результате археологических разведок, проведенных Л.В. Фирсовым, оказалось, что двупанцирные стены на яйлах (у Байдарских ворот, у Эклези-буруна, на Таш-Хабах-Богазе и Чигенитра-Богазе) обращены лицевым панцирем к Южному берегу Крыма и, следовательно, защищали Юго-Западный, а не Южный Крым. Более того, некоторые стены расположены по краю крутого южного склона (Гурзуфское седло, Эклези-бурун, Демирджи, Таш-Хабах-Богаз) или прямо на краю южных обрывов (Байдарские ворота, Чигенитра-Богаз). Иногда стены сооружались по южному склону ниже седловин для перегораживания доступных с юга балок (Ласпи, Чигенитра-Богаз). Другими словами, преимущества рельефа использовались для защиты с севера, а не с юга [483, с. 112—113]. Возможно, часть указанных стен сооружена населением средневекового княжества Феодоро против генуэзцев, претендовавших на побережье Крыма и частично подчинивших своему влиянию южнобережную часть Готии (Капитанство Готия).

По мнению О.И. Домбровского, памятники, оставленные жителями «области Дори» (готы Прокопия) — это раннесредневековые могильники Суук-Су, Артек и др. [221, с. 32, 52—53]. Не оспаривая мнение об этнической принадлежности части погребенных в южнобережных могильниках, мы лишь отметим, что, во-первых, подобные раннесредневековые памятники (кстати, как и предшествовавшие им могильники позднеримского времени) в гораздо большем количестве распространены в районе второй гряды Крымских гор, во-вторых, гурзуфские могильники Суук-Су и Артек расположены недалеко от одновременной им византийской крепости в Горзувитах. По сообщению же Прокопия Кесарийского, Юстиниан I в области Дори «не построил нигде ни города, ни крепости» [47, с. 249; 449, с. 255, примеч. 70]. Более того, внимательно читая отрывок из сочинений Прокопия, можно заметить, что § 11 (гл. 7, кн. 3), в котором сообщается о сооружении укреплений Алустон и в Горзубитах, является какой-то информационной вставкой в последовательный, хоть и лаконичный рассказ Прокопия об обновлении оборонительных стен Херсона и Боспора (гл. 7, кн. 3, §§ 10 и 12). Следовательно, содержание § 13, где речь идет об «области Дори», расположенной «здесь же, на этом побережье», скорее связано с рассказом о Херсоне и Боспоре, т. е. с Таврикой вообще, чем с сообщением о сооружении крепостей Алустон и в Горзубитах. Вероятно, Крымский полуостров для Прокопия являлся лишь частью «этого побережья». Уточняя перевод этого отрывка, Э.И. Соломоник слишком, по нашему мнению, ограничила понятие "παραλια", подразумевая под этим термином только берег моря. Но слова "κατα την παραλιαν" означают «на этом побережье», т. е. там же, где Херсон и Боспор. Так их перевел С.П. Кондратьев [47, с. 249]. Причем термин "παραλια" неоднократно употреблялся древними авторами и, судя по всему, в более широком смысле, чем его трактует Э.И. Соломоник. Например, в 7-й книге «Истории» Геродота это слово употреблено по отношению к побережью всей Фракии и народов, населяющих ее на больших расстояниях вглубь хинтерланда [73, т. 3, с. 162]. Особенно часто этот термин использовался для обозначения обширной территории Аттики между Гиметтом, Бравроном и Сунием [73, т. 3, с. 77; 77, с. 98].

Краткость сообщения об «области Дори» в сочинении Прокопия по сравнению с другими более подробными описаниями вряд ли позволяет предполагать личное знакомство Прокопия с деяниями Юстиниана в этой части Таврики. Прокопий называет Дори "τισ χωρα" (некая область). По мнению Э.И. Соломоник, с которым нельзя не согласиться, слово "τισ" показывает, что в отношении этой области Прокопию не все представлялось ясным и точным [428, с. 15]. Скорее всего, в данном случае сведения Прокопия почерпнуты из рассказов очевидцев, ведь, по словам самого писателя, часть сведений для своего трактата он получил, «сам слыхав от тех, кто были очевидцами этих построек» [47, с. 283]. Поэтому предложенный Э.И. Соломоник хотя и скрупулезный, но несколько тенденциозный анализ небольшого отрывка из сочинения Прокопия вряд ли может быть воспринят в качестве надежного аргумента для локализации «области Дорн» только на южном побережье Крыма.

Рис. 9. Дори-Дорос-Феодоро-Мангуп

Локализовать «область Дори» следует, вероятнее всего, в той части Таврики, в которой находился древний Дорос. Греческие слова "δόρυ" и "δοροσ" означают одно и то же, а именно «дерево» и все производные («брус», «шест», «древко», «копье» и т. п.), а также «война», «вооруженные силы», «войско» и пр. Для географического названия, на первый взгляд, наиболее подходит значение «дерево» или возможное производное слово «лес», которое можно было употреблять для названия района второй гряды Крымских гор и северных склонов первой гряды [150, с. 323], в том числе и Мангупа. Но определенное внимание должно быть обращено и на значение «вооруженные силы», «войско», поскольку оно согласуется с приведенным выше сообщением Прокопия Кесарийского. Не исключено, что "χωρα Δόρυ"—это область вооруженных сил, союзных с империей, область, выставляющая войско в 3 тыс. бойцов. Кстати, возможность выставить «до трех тысяч бойцов» свидетельствует о довольно-таки многочисленном населении. Для сравнения можно привести свидетельство И. Барбаро о крымских татарах: «Татар очень много, и при надобности они могли бы поставить от трех до четырех тысяч конников» [8, с. 154].

В наивысший период развития военной демократии военные вожди со своими дружинами обязательно имели и политические центры (например, Данпарстад — столица готов на Днепре). Был такой центр и у населения Юго-Западного Крыма. Понтийский «oppidum Dory» впервые упоминается известным грамматиком кон. V — нач. VI в. Присцианом для иллюстрации правописания греческих названий на латинском языке [74, с. 195, 283]. Причем в некоторых рукописях Приисциана название Дори написано по-гречески — Δόρυ [150, с. 313], т. е. так же, как и у Прокопия, который, по всей видимости, назвал всю готскую область Крыма по наименованию ее политического центра. В X же веке, в «Записке греческого топарха», наоборот, центр области назван Климатами [151, с. 239]. Многие исследователи считают, что под Климатами подразумевается центр Крымской Готии [291, с. 61—93; 288, с. 449—459; 173, с. 71—132; 494, с. 79—82; 151, с. 235—248; 448, с. 106—108; 222, с. 38—43; 225, с. 85; 399, с. 112—127]. По мнению большинства этих исследователей, в «Записке» описаны события, происходившие в Юго-Западном Крыму в X в., когда топарху Климатов пришлось обращаться за помощью к русскому князю Святославу, успешно воевавшему с хазарами. Юго-Западный Крым назывался Климатами уже в кон. VII — нач. VIII в. Это название впервые встречается в «Хронографии» Феофана [66, с. 63]. Петрони Каматир, назначенный императором Феофилом стратигом Херсона [26, с. 21], в списке должностей при императоре Михаиле III (842—867 гг.) и его матери Феодоре официально именовался «патрицием и стратигом Климатов» [306, с. 321]. В X в. Константин Багрянородный также пользовался этим термином [26, с. 5, 21].

Применительно к горной Таврике название «Климаты» превратилось в имя собственное. В нач. XIII в. в «Житии Евгения Трапезунтского» упоминается Херсон вместе с «крымскими климатами Готии» [325, с. 8]. Правда, кроме отмеченной нами «крымской гипотезы» в трактовке «Записки греческого топарха», существует также мнение о том, что описанные в ней события происходили в низовьях Дуная [152, с. 136—212; 306, с. 323—339; 141, с. 48—131]. Однако факт названия политического центра Климатами и в этом случае не утрачивает своего значения.

Название «Дори» («Dori») значится в перечне древних городов «Босфоританской страны», составленном Равеннским Анонимом в кон. VII в., причем Дори поставлено рядом с Херсоном. Но, по мнению исследователей, это название в тексте Анонима вызывает сомнение, так как в соответствующем месте «Гетики» Иордана [22, с. 71] которая являлась здесь источником для Равеннского Анонима, при перечне древних городов Дори отсутствует [150, с. 312]. Правда, тот же Аноним отмечает область готов (Getho Githorum), за которой упоминаются Сугдея, Фанагория и Меотидское озеро [150, с. 312—313, примеч. 6].

Рис. 10. Участки оборонительных стен Мангупа, VI в.: 1 — северо-восточный склон Чуфут-чеарган-буруна (раскопки А.Г. Герцена); 2 — верховья Капу-дере. Кладка у ворот

В актах Трульского пятого-шестого собора в Константинополе (692 г.) упоминается '´Γεωργιοσ άναξιοσ ἐπίσκοποσ Χερσῶνοσ τῆσ Δόραντοσ [151, с. 189—190], где "Δόραντοσ" — родительный падеж от слова "Δόρασ". Хотя по форме родительного падежа слово "Δόρασ" и мужского рода, но стоящий перед ним артикль "τῆσ" (артикль женского рода в родительном падеже) указывает, что в данном случае подразумевается хора Дораса (слово "χώρα" женского рода). Таким образом, из упоминания о «Георгии — епископе Херсона хоры Дораса» следует, что область крымских готов, по крайней мере, непосредственно примыкала к Херсону.

В «Бревиарии» Никифора и «Хронографии» Феофана под 704/705 гг. описано бегство низложенного императора Юстиниана II из Херсона в Дорос (по Никифору — "Δόροσ", по Феофану — в искаженной форме — "Δαρᾶσ"). При этом, по Никифору, сторожевое укрепление Дорос расположено в готской области (το φρούριον το λεγόμεν Δόροσ πρόσ τῆ Γοτθικῆ κείμενον χώρα), а Феофан эту область называет «Климатами» [66, с. 39—40, 62—63, 155, 163].

В 5-й главе «Жития Иоанна Готского», при описании антихазарского восстания, поднятого в 787 г. владетелем Готии и населением этой хоры (τῆσ χώρασ), речь идет о крепости под названием Дорос (το χαστρον... το γόμενον Δορόσ), которая была захвачена хазарами. В 9-й же главе при упоминании этих событий называется «крепость Готии» (το χάστρον τησ Γοτθίασ), переданная хазарскому хакану [18, с. 29, 32—33; 153, с. 397—398, 417, 425]. В связи с этим отрывать Дорос от Готии (или от «хоры Дори» Прокопия), как это пытались сделать некоторые исследователи [222, с. 31—32; 223, с. 17; 120, с. 151—162], совершенно невозможно.

С VIII до XVIII в. в Крыму существовала т. н. Готская епархия [129, с. 40—66, 131—133]. Дорос (Δόροσ), как центр епархии Готии (επαρχία Γοτθίασ), значится в списке епархий Константинопольского престола VIII в., составленном де Боором на основании рукописи XIV в. [151, с. 210—216]. Нотация кон. XII или нач. XIII в. отмечает главный центр архиепископии Готии — Кодрос (ή Κόδροσ), в котором, по мнению А.А. Васильева, легко узнать испорченное название «Дорос» [151, с. 266—267]. На основании эпиграфических и письменных источников многие исследователи локализуют древний Дорос на Мангупе [301, с. 48—50; 150, с. 314—317; 151, с. 180—181; 463, с. 319—333; 522, с. 25; 514, с. 219; 524, с. И; 525, с. 18; 528, с. 11; 222, с. 31—32; 199, с. 13].

Рис. 11. Участки оборонительных стен Мангупа, VI в.:; 1 — Чамну-бурун; 2 — «Большая расселина»

При раскопках храма в Партените в 1871 г. была обнаружена плита с надписью 1427 г., в которой сообщается, что «этот всечестный и божественный храм святых славных, всехвальных и Первоверховных апостолов Петра и Павла был построен с основания в давние времена иже во святых отцом нашим архиепископом города Феодоро и всей Готии Иоанном Исповедником, ныне же возобновлен, как он зрится, митрополитом города Феодоро и всей Готии кир Дамианом в лето 6936, индикта 6-го, в десятый день сентября» [153, с. 421—422; 300, с. 64, примеч. 1; 301, с. 77—79]. Свидетельство найденной в Партените надписи о центре Готии — городе Феодоро и архиепископе Готии Иоанне, построившем храм св. апостолов, в сочетании с сообщением упомянутого выше «Жития Иоанна Готского» о Доросе, главном городе Готии (гл. 5 и 9) и епископе Готии Иоанне, воздвигнувшем храм св. апостолов в Партенитах (гл. 6), наряду с указаниями других источников о том, что политическим и религиозным центром Готии был Дорос, а сама область готов примыкала к Херсону, т. е. находилась в Юго-Западном Крыму, — позволяет нам присоединиться к точке зрения о том, что Дорос (а следовательно, и «oppidum Dory») были на том же месте, где и город Феодоро, т. е. на Мангупе [354, с. 162—163; 362, с. 140—141].

Одноименность «оппидума Дори» Присциана и «хоры Дори» Прокопия, относительная лаконичность сообщения о ней Прокопия позволяют поставить вопрос о том, что Дори-Дорос и «длинные стены» нужно искать там, где сохранились хоть какие-нибудь следы строительной деятельности Юстиниана I. Единственная в Крыму строительная надпись с именем этого императора найдена на Мангупе (рис. 8, 2; 9) [304, с. 18—19, рис. 1]. Правда, неизвестно, к какой именно постройке она первоначально относилась. Однако вряд ли можно предположить, что плита из обыкновенного местного известняка с частично стесанной надписью могла быть привезена откуда-то издалека. Сам факт ее обнаружения именно на Мангупе представляет особый интерес, так как подобные строительные надписи встречаются в местах пограничных построек Юстиниана 1 [172, с. 187].

Исследователь оборонительных сооружений Мангупа А.Г. Герцен на основании материалов археологических раскопок отмечает, что самая ранняя линия стен, обеспечивавшая оборону всего плато площадью около 90 га, была построена в VI в., при императоре Юстиниане I [199, с. 12—13] (рис. 8, 1). Стены, сложенные из крупных квадров и сооруженные по римско-византийским строительным канонам, пересекали широкие балки и все легкодоступные места, «где можно врагам вступить». Длина этих отрезков стен в совокупности составляла около 1,5 км [199, с. 12]. Строились они, несомненно, по единому плану в системе государственных мероприятий.

Балка Табана-Дере была перегорожена длинной (около 500 м) крупноблочной стеной, примыкавшей флангами к мысам Чамны-бурун и Чуфут-Чеарган-бурун. Остатки этой стены в виде развала бутового камня и изредка встречающихся квадров больших размеров хорошо заметны на всем ее протяжении. Квадры от этой стены, вероятно, были использованы для строительства линии обороны позднесредневекового времени, сооруженной в 100 м вверх по балке. Максимальные размеры квадров из Табана-Дере — 130×65×50 см.

Стена с двупанцирной кладкой и забутовкой длиной свыше 200 м пересекала Лагерную балку и укрепляла пологий северо-восточный склон мыса Чуфут-Чеарган-бурун (рис. 10, 1). Ее северная куртина сохранилась в первоначальном, непереложенном виде на подтесанной скале (т. н. «постелях»). Максимальные размеры каменных блоков — 100×50×40 см. При строительстве этой стены был частично разрушен могильник позднеримского и раннесредневекового времени. У подножия участка стены на склоне мыса Чуфут-Чеарган-бурун, в нижнем слое, с внешней стороны под строительным мусором обнаружены только фрагменты амфор VI—VII вв. с рифлением [199, с. 8—9]. При исследовании оборонительной стены в верховьях балки Гамам-дере удалось выявить первый раннесредневековый строительный период ее квадровой кладки [199, с. 10].

Рис. 12. Находки позднеримского и раннесредневекового времени из Мангупа: 1—6 — из шурфа под мысом Тешкли-бурун (по И.И. Лободе); 7—13 — из раскопок базилики (по М.А. Тихановой); 14 — из раскопок стены на северо-восточном склоне Чуфут-чеарган-буруна (по А.Г. Герцену)

Непереложенная квадровая кладка сохранилась также на участке стены в верховьях балки Капу-дере, у разрушенных ворот. Максимальные размеры квадров — 105×55×50 см. Они очень хорошо отесаны и подогнаны по рядам кладки (рис. 10, 2).

Кроме широких балок, каменные стены перекрывали и другие наиболее доступные места — расселины и пологие склоны мысов. На мысе Чамну-бурун зафиксировано девять участков стен [199, с. 7] (рис. 11). Длинная (до 250 м) стена, пересекающая большую расселину, обнаружена на северо-восточном склоне мыса. Кладка здесь квадровая, крупноблочная. Максимальные размеры квадров — 130×65×50 см. В развалах камней и на переложенном участке встречаются квадры с пиронами. Небольшие расселины западного склона этого мыса также были укреплены. Наиболее интересна непереложенная стена высотой до 5,2 м из блоков размерами до 110×50×40 см с пиронами, что безусловно указывает на раннесредневековую дату ее сооружения.

Стенами пересекались и расселины на мысах Чуфут-Чеарган-бурун, Ели-бурун и на юго-восточном крае Мангупского плато. Некоторые стены на Мангупе были перенесены (скорее всего, в турецкое время) ближе к кромке плато. От них на первоначальном месте сооружения остались вырубленные в скале «постели» [199, с. 10—11].

Следует отметить, что при сопоставлении размеров (как максимальных, так и минимальных) и форм квадров перечисленных участков оборонительных стен Мангупа с квадрами хорошо исследованной и датированной временем не позднее VI в. ранней оборонительной стены Баклинской цитадели обнаруживается их несомненное сходство [459, с. 99, 101].

Таким образом, очертания ранней линии обороны Мангупа прослеживаются относительно четко. Перечисленные стены располагались не по краю плато, а на склонах, загораживая легкодоступные места. Сооружение всех стен ниже уровня плато можно в какой-то мерс согласовать с сообщением Прокопия Кесарийского о том, что «эти люди не терпят быть заключенными в каких бы то ни было стенах». Ранние стены Мангупа защищали довольно значительную территорию — оппидум Дори (Дорос), который, будучи политическим центром, мог служить также огромным убежищем для населения готской области. Территория его полностью никогда не была заселена. При этом все более поздние оборонительные сооружения не расширяли, а скорее суживали кольцо обороны Мангупа. Не исключено, что Прокопий Кесарийский, лично не присутствуя при укреплении области Дори и получив сведения «от тех, кто были очевидцами этих построек», объединил описание защитных сооружений оппидума Дори, который «лежит на возвышенности», и всей его хоры, которая «не камениста и не суха».

Рис. 13. Эски-Кермен. Пещерные казематы

Термину «длинные стены» в гораздо большей степени может соответствовать оборонительная стена, исследованная А.В. Сидоренко под Мангупом, в балке, по которой проходит дорога между современными селами Залесное и Терновка Бахчисарайского р-на. Двупанцирная стена шириной 2—2,5 м, сложенная из хорошо отесанных квадров с забутовкой на известковом растворе, перегораживала стратегически важный горный проход в направлении плодородной долины р. Черная, где с «древних времен» жили «готы». По сообщению А.Г. Герцена, остатки подобной стены предположительно разведаны также вблизи Эски-Кермена. Здесь был закрыт проход в сторону Дороса (Мангупа).

Данные же археологических исследований Мангупа не противоречат точке зрения о возможности локализовать здесь древний Дори-Дорос. Находки позднеримского и раннесредневекового времени встречаются на Мангупе повсеместно. Так, при изучении оборонительных сооружений в Лагерной балке удалось установить, что ее верховья были заселены с III—IV вв. вплоть до VIII в. Толщина культурного слоя на месте данных раскопок — более 3 м. Среди находок преобладают фрагменты тарной керамики (амфор и пифосов). Найдены три медные монеты: Льва I (457—474 гг.), Анастасия I (491—518 гг.) и Юстиниана I. На этом участке зафиксированы остатки жилых построек V—VIII вв. В устье балки, которое выходит в Гамам-дере, обнаружен могильник позднеримского и раннесредневекового времени, частично разрушенный при строительстве оборонительной стены. Открыты остатки вырубленных в скале склепов, две закладные плиты из мергеля, тут же найдены медный денарий Юлии Домны (193—211 гг.), целая светлоглиняная амфора (рис. 12, 14) [196, с. 262; 198, с. 251—252; 199, с. 8—9, 12]. Большое количество находок позднеримского и раннесредневекового времени — римская бронзовая монета императора Феодосия I (379—395 гг.), фрагмент краснолаковой миски, обломки раннесредневековых амфор (рис, 12, 1—6) и т. п. обнаружены в шурфе, заложенном в 1969 г. под юго-восточным обрывом мыса Тешкли-бурун [166, с. 137—139]. На самом краю Тешкли-буруна при исследовании стены цитадели зафиксированы остатки культурных напластований V—VII вв., очевидно, сохранившиеся после зачистки скалы при строительных работах IX—X вв. Кроме того, на Тешкли-буруне найден клад VI—VII вв.: шейное украшение, состоявшее из 15 треугольных трубчатых бляшек-«городков», двух каплевидных подвесок из золота, серебра и стекла, двух серебряных круглых застежек, золотого креста с гранатовой вставкой и двух раковинообразных подвесок [196, с. 262; 197, с. 167]. Подобные вещи часто встречаются в раннесредневековых могильниках Крыма.

Донышко остродонной светлоглиняной амфоры и несколько обломков стенок раннесредневековых (VI—VII вв.) амфор с глубоким и частым рифлением обнаружены при раскопках усадьбы на восточном краю Мангупа [350, с. 113—114].

При исследовании мангупской базилики открыто довольно много раннесредневековых архитектурных деталей из мрамора: фрагменты четырех византийско-коринфских капителей VI в. с изображением мелкозубчатого и широколистного аканфа, обломки профилированных плит (из проконесского мрамора), база с типичным для VI в. профилем, части колонн, карниз, невыразительные обломки со следами обработки, а также фрагменты фризов из белого известняка с резьбой в виде завитков и листьев, обломок фриза из местного известняка с изображением острозубчатого аканфа, камень с рельефным рисунком в виде равнозначного креста с расширяющимися концами, обломки серого известняка (на одном — высеченное изображение острозубчатого аканфа, на другом — сохранившиеся зубцы аканфа с одной и надпись унициальным письмом V—VI вв. — с обратной стороны) [464, с. 337—339, 371—372, 386, рис. 39, 42; 307, с. 148, рис. 3]. По мнению М.А. Тихановой, перечисленные архитектурные детали и прочие находки свидетельствуют о том, что первоначальная постройка мангупской базилики датируется VI в. [464, с. 387]. В кладке западного участка северной стены базилики обнаружено позднеримское надгробие: каменный блок с грубым плоскорельефным изображением мужской фигуры [464, с. 366, рис. 37], которое, вероятно, было позаимствовано строителями базилики из располагавшегося неподалеку могильника в Лагерной балке. В нижнем ярусе гробницы 16, обнаруженной в северном нефе (но, по мнению исследователей, предшествовавшей строительству базилики), при зачистке четырех костяков найдены фрагменты раннесредневековых амфор с зонами мелкого рифления и обломки позднеримского стекла [123, с. 301—302]. На участке, где расположены остатки базилики, в нижнем слое обнаружены многочисленные находки позднеантичного и раннесредневекового времени: донышки остродонных амфор (рис. 12, 8—9), несколько фрагментов большой краснолаковой миски, фрагменты желобчатых амфор, большое количество обломков позднеримских стеклянных широкогорлых стаканов на низкой ножке и стаканов с напаянными нитями, ручки тонкостенных стеклянных сосудов зеленоватого цвета, стенки амфор с глубоким и частым рифлением (рис. 12, 11) и т. п. [464, с. 363, 365—366, рис. 28—30].

При раскопках дворца князя Алексея среди архитектурных деталей обнаружен фрагмент круглой колонны, украшенной рельефным четырехконечный «латинским» крестом с расширяющимися концами. По форме креста колонна относится к VI—VII вв. Как полагает А.Л. Якобсон, при строительстве дворца в 1425 г. такие круглые колонны и другой строительный материал могли быть взяты из базилики [517, с. 406, рис. 23]. На участке строительства дворца, в нижнем слое под дворцом и на соседних контрольных квадратах найдено много фрагментов позднеантичной и раннесредневековой керамики: днище небольшой остродонной амфоры, овальные в сечении ручки высокогорлых позднеримских амфор, массивная ручка с продольной выпуклостью от большой амфоры IV—V вв., фрагмент ручки с глубоким вдавлением, обломки стенок амфор с глубоким и частым рифлением, а также монета императора Аркадия (395—408 гг.) и монета Фофорса или Рескупорида (341 г.) [517, с. 391, 406, рис. 24; 149, с. 435; 168, с. 264].

Рис. 14. Фрагменты амфор V—VII вв. из Баклы (по Д.Л. Талису)

У юго-восточного подножия Мангупского плато, в балке Алмалык находится большой раннесредневековый катакомбный могильник, площадь которого превышала 2 га. Обнаруженные в зачищенных склепах вещи (бронзовые пряжки типа «Сиракузы», серебряный перстень с монограммой, плоский серебряный наконечник ремня и т. п.) находят многочисленные аналогии в погребальном инвентаре раннесредневековых могильников Юго-Западного Крыма [403, с. 329—330].

Таким образом, приведенные данные убедительно свидетельствуют о существовании поселения на Мангупе в позднеримское и Раннесредневековое время. По всей вероятности, именно это поселение, защищенное стенами во времена Юстиниана I, было политическим центром Крымской Готии под названием Дори-Дорос.

Кроме раннесредневековых оборонительных стен Мангупа, приблизительно к этому же времени (не позднее VI в.) может быть отнесено сооружение крепости Эски-Кермен (рис. 13) [378, с. 116—117, 130, 141, 150; 379, с. 153—180; 496, с. 213—254]. По мнению Ф.И. Шмита, Эски-Кермен — типично византийская крепость. Ее ближайшая аналогия — крепость Рум-Кале в византийской провинции Коммагена [496, с. 240—241]. Как и Эски-Кермен, она сооружена на такой же продолговатой «столовой» известняковой скале. Оборонительные сооружения Рум-Кале — пещерные казематы в сочетании со стенами, поставленными на «постелях» на самом краю обрыва — очень похожи на эски-керменские. В скале, на которой стоит крепость Эски-Кермен, вырублен колодец с шестью маршами ступеней, спускающихся вглубь и заканчивающихся галереей, которая в старину постоянно заполнялась водой из каменной породы и, вероятно, из перехваченного у подножия скалы источника [377, с. 47]. Подобные колодцы известны и в других византийских крепостях: в Рум-Кале, Амазии, Кале-Кею и Туркхале. Прорубленный сквозь толщу скалы колодец для перехвата источника обнаружен на мысе Тешкли-бурун на Мангупе. О таком же использовании источника для обеспечения водой жителей византийской крепости Барас на границе с Персией сообщает Прокопий [47, с. 231—232].

Культурный слой и могильник раннесредневекового времени убедительно свидетельствуют о постоянном местном населении крепости Эски-Кермен, скорее всего, уже с VI в. Жители таких больших крепостей нередко выполняли функции византийских гарнизонов [75, с. 509—510].

Поселение на Бакле возникло в III—IV вв. Его основание синхронно с приходом в Юго-Западный Крым нового населения, оставившего могильники типа Озерное III, Инкерманский и др. Причем, по наблюдениям Д.Л. Талиса, керамика с налепным валиком (в том числе рассеченным) из нижнего слоя Баклы может быть сопоставлена с Черняховской [461, с. 56]. Не позже чем в VI в. на Бакле была воздвигнута первая оборонительная стена [450, с. 58—59; 451, с. 137—138; 459, с. 104—105]. V—VII вв. датируются многочисленные фрагменты амфор (рис. 14, 1—9) [461, с. 57—58, рис. 1, 17—21, 4, 1—6]. Д.Л. Талис рассматривает строительство этой линии обороны на Бакле как сооружение убежища для местного населения [451, с. 138—139; 459, с. 102]. К. этой же группе памятников отнесена и раннесредневековая линия обороны крепости Каламита в Инкермане. В результате археологических исследований, проведенных Е.В. Веймарном, здесь выявлена двупанцирная оборонительная степа первого строительного периода, сооруженная в технике крупноблочной квадровой кладки и датированная приблизительно VI в. [161, с. 78—79; 159, с. 61—62].

Археологические раскопки Чуфут-Кале, Тепе-Кермена и Сюреньского укрепления [162, с. 45—77; 460, с. 98—104; 452, с. 293—294; 455, с. 218—229; 118, с. 88—91], по мнению исследователей, еще не представили достаточно материала для датировки их временем Юстиниана I. Правда, отдельные факты, на которые неоднократно обращал внимание А.Л. Якобсон, не позволяют категорически отрицать раннюю дату первого строительного периода этих укреплений. В первую очередь могут быть упомянуты сохранившиеся нижние ярусы юго-западной оконечности Средней оборонительной стены Чуфут-Кале, которые выложены из больших, монументальных квадров на крепком известковом растворе. Они резко отличаются от кладки всей остальной части стены, что указывает на значительный хронологический разрыв между строительными периодами [529, с. 110—114, рис. 1]. Кроме того, на плато Чуфут-Кале и у его подножия найдены три византийско-коринфские мраморные капители VI в. (рис. 15, 1—2) [140, с. 175—177, рис. 4—5; 162, с. 60—61, рис. 14]. У подножия северного обрыва скалы, на участке под Средней стеной, в тонком слое на древней поверхности (под мощным напластованием строительного отеса, образовавшегося при сооружении стены) обнаружено 28 обломков лепных сосудов и фрагмент острого дна раннесредневековой амфоры V—VII вв. (рис. 15, 3) [162, с. 65, рис. 16]. Фрагмент такого же дна и обломки стенок амфор с глубоким и частым рифлением (VI—VII вв.) найдены на поверхности мыса Бурунчак (рис. 15, 4—7) [162, с. 69—70, рис. 21, 3—7]. В 1973 г. на Бурунчаке была найдена монета Юстиниана I, а у Малых ворот — ранневизантийская широкопластинчатая фибула VI в. типа «Сучидава» (разведки М.Я. Чорефа) (рис. 15, 8). На юго-западном склоне Чуфут-Кале исследован большой раннесредневековый катакомбный могильник VI—IX вв. [271, с. 108—115].

Рис. 15. Находки VI—VII вв. из Чуфут-Кале: 1—2 — у подножия плато (по У.А. Боданинскому н Б.Н. Засыпкину); 3 — из шурфа под северным обрывом плато; 4—7 — Бурунчак, подъемный материал (по Е.В. Веймарну); 8 — у Малых ворот (разведки М.Я. Чорефа)

Культурные слон раннесредневекового времени на плато. Тепе-Кермен также пока не обнаружены (рис. 16). Однако при раскопках Тепе-Кермена найдены разрозненные фрагменты керамики V—VI вв., в том числе амфор с глубоким и частым рифлением [451, с. 135; 460, с. 103, рис. 4, 3; 456, с. 129], которые позволяют предполагать, что уцелевшие участки культурного слоя этого времени еще могут быть выявлены. Кроме того, на Тепе-Кермене обнаружен высеченный в скале храм. По своей композиции и ориентировке он близок к сирийско-месопотамским христианским храмам IV—VI вв. [524, с. 51—52, рис. 17, табл. 13, 1; 451, с. 135: 459, с. 107]. Вырубленные же в скале казематы Тепе-Кермена напоминают оборонительные сооружения крепости Эски-Кермен и мыса Тешкли-бурун на Мангупе.

На территории Сюреньского укрепления находки VI—VII вв. не обнаружены. Однако двупанцирные стены с забутовкой, выложенные из больших, хорошо отесанных блоков на вырубленных в скале «постелях», позволили А.Л. Якобсону датировать это укрепление раннесредневековым временем — VI в. [525, с. 17—18; 529, с. 114]. Против датировки Сюреньского укрепления только по технике кладки неоднократно высказывался Д.Л. Талис [451, с. 136—137; 455, с. 218—229; 459, с. 109—110]. Вместе с тем следует отметить, что при строительстве этих стен использован материал от какой-то более ранней постройки: переотесанные архитектурные детали, отесанный со всех сторон камень с пироном [118, с. 90—91]. Исследователи Сюреньского укрепления отмечали и то, что в кладке внешнего панциря восточной куртины стены использованы крупные блоки нумулитового известняка, отличающиеся от других квадров. Вероятно, они также были взяты из более ранней постройки [154, с. 116—118].

Приведенные факты, по нашему мнению, могут свидетельствовать, что в строительстве оборонительных сооружений византийского времени Чуфут-Кале, Тепе-Кермена и Сюреньского укрепления могли быть, по крайней мере, два строительных периода с большим хронологическим разрывом между ними. Первый период, вероятно, совпадает по времени со строительством ранних стен Мангупа (Дори-Дороса), крепости Эски-Кермен, убежищ Бакла и Каламита. Отличия в формировании культурного слоя этих памятников, очевидно, связаны с тем, что стены Дори-Дороса и Баклы были построены там, где с III—IV вв. существовали поселения. Крепость же Эски-Кермен была заселена постоянным гарнизоном из местных жителей. Иная судьба могла быть у других крепостей или укреплений-убежищ, существовавших длительное время без постоянного населения или гарнизона. Правда, далеко не все исследователи придерживаются такой точки зрения. Так, по мнению Д.Л. Талиса, крепости и убежища Юго-Западного Крыма вообще не могли быть построены при императоре Юстиниане I, так как, во-первых, об их сооружении не упоминает Прокопий Кесарийский и, во-вторых, убежища типа Бакла и Каламита не могли входить в оборонительный лимес по границе империи [451, с. 132—140; 459, с. 105—106]. Однако следует напомнить слова самого Прокопия Кесарийского: «Я хорошо знаю, что многое я пропустил в своем рассказе, или незамеченное вследствие огромного количества его [Юстиниана I] построек, или просто оставшееся мне неизвестным» [47, с. 283]. Не будем исключать и того, что строительство крепостей и укреплений могло быть завершено уже после написания Прокопием трактата «О постройках».

Строительная надпись 488 г. императора Зенона, найденная в Херсонесе, повествует о восстановлении стен и башни только этого города [150, с. 317—320; 522, с. 21—22; 209, с. 45—50] и не может быть использована для датировки крепостей и укреплений Юго-Западного Крыма. В равной степени это относится и к строительной, по предположению В.В. Латышева, надписи из Херсонеса времен Юстина II (565—578 гг.), и к Таманской надписи 590 г. о восстановлении Дуксом Херсона Евпатерием «Кесарского здания» на Боспоре [303, с. 122—123; 522, с. 34—35]. Кроме трактата Прокопия, не сохранилось ни одного источника раннесредневекового времени, который бы свидетельствовал о сооружении по всем границам империи (включая Крымский полуостров) столь же мощной по своей протяженности линии обороны, состоявшей из цепи различных крепостей и укреплений [218, с. 230—254].

Рис. 16. Тепе-Кермен

Что же касается убежищ в системе пограничной обороны, то описание подобных сооружений неоднократно встречается у Прокопия. Перечисленные им крепости, укрепления были разнотипными и разнохарактерными. Малые крепости и сторожевые пункты сочетались с большими крепостями-городками. Например, по границе Месопотамии, кроме больших укреплений Дара и Амида, Прокопий перечисляет ряд маленьких крепостей-кастелей, расположенных на горах [47, с. 231]. Укрепленные городки и сторожевые пункты упоминаются Прокопием на краю границ Евфратерии и в Сирии [47, с. 237, 241]. Перед городом-крепостью Киркесий, у слияния рек Аборры и Евфрата, было построено небольшое передовое укрепление [47, с. 233]. Около большого Фаннурия, у р. Аборра, император Юстиниан I выстроил отдельно стоящую сторожевую башню и поместил там значительный гарнизон [47, с. 233—234]. Частыми укреплениями был усеян берег р. Истр [47, с. 252]. Кроме того, в каждом округе пограничных с Петром областей Юстиниан I «выстроил частые крепостцы, так, чтобы каждый участок имел свое заботливо сооруженное укрепление или был по соседству с местом, обнесенным стенами» [47, с. 260]. Некоторые местечки на берегу Истра «император окружил... непреодолимыми укреплениями» [47, с. 260]. На границе Месопотамии, в районе, где располагались многочисленные деревни земледельцев, Юстиниан I выстроил крепость на вершине горы для защиты местных жителей. «При нападении врагов, — пишет Прокопий, — они уносили сюда свои самые ценные вещи, убегали и спасались сами» [47, с. 231]. Таким образом, византийские крепости и укрепления, сооруженные по границам империи, были разнохарактерными и различными по своим размерам. Но даже при их беглом обзоре становится понятным разнообразие крепостей и укреплений Юго-Западного Крыма. Здесь так же, как и в других пограничных, подвластных Византии землях сочетались большие крепости-городки, малые крепости, укрепления и убежища.

Гарнизоны крепостей составляли пограничные войска, которые набирались главным образом из пограничного населения. В мирное время они должны были жить в укреплениях и обрабатывать занятые ими земли, а также следить за всеми проходами и дорогами, пересекающими границы. Кроме пограничных войск, в состав римского военного учреждения входили федераты, включавшие в свой состав «народцы», жившие в соседстве с империей. В ответ на ежегодные субсидии, выплачиваемые их вождям, а также уступки земель на территории подвластных империи областей (климатов), варвары обязаны были предоставлять своих воинов в распоряжение императорских властей, под командой своих вождей содействовать пограничным гарнизонам в защите границ империи и участвовать в военных походах. О федератах в Византии сообщают письменные источники [48, с. 90—91, 342, 350, 387, 477; 22, с. 104]. Федератами империи, исходя из сообщения Прокопия, были и крымские готы, которые «собственными руками» занимались земледелием [47, с. 249].

К слову сказать, одна и та же пограничная крепость или укрепление в разное время могли выполнять различные функции. От этого зависят толщина и характер их культурного слоя.

В подобных укреплениях, выстроенных Византией, в связи с их многочисленностью (а в ряде случаев — отдаленностью) содержались, как правило, очень небольшие отряды. Гарнизоны часто были настолько слабы, что оказывались неспособными не только защищать вверенную им область, но даже наблюдать за приближением неприятеля [75, с. 509—510]. О бедственном положении византийских гарнизонов, о ликвидации пограничных отрядов Прокопий сообщает также в «Тайной истории» [46, с. 338—339]. О состоянии пограничных укреплений можно судить по сообщению Агафия о походе котригуров на империю: «...они [котригуры] легко преодолели длинные стены и подошли к укреплениям, расположенным внутри. Вследствие старости и заброшенности великое укрепление во многих местах рухнуло и распалось... Не было никого, кто бы сопротивлялся им [котригурам]. Не было там никакого военного гарнизона, никаких орудий для отражения врагов. Не было и тех, кто использовал бы и привел в действие эти орудия. Не слышно было даже лая собак...» [2, с. 150]. Вполне возможно, что точно так же запустели и разрушились предполагаемые укрепления VI в. на Чуфут-Кале, Тепе-Кермене и Сюрени. В таком случае, вряд ли можно обнаружить здесь массовый материал раннесредневекового времени, а тем более выявить культурный слой этого периода.

Рис. 17. Трупосожжения с каменными конструкциями в могильниках Юго-Западного Крыма: 1—2 — на территории совхоза «Севастопольский», каменные ящики 1, 4 (раскопки С.Ф. Стржелецкого); 3 — Чернореченский, погребение 10 (21) (раскопки В.П. Бабенчикова)

Таким образом, наиболее вероятное время первого этапа строительной деятельности Византии в Юго-Западном Крыму — это все-таки период сооружения пограничных укреплений при Юстиниане I. Тем более, что в последние годы его царствования строительство оборонительных систем по границам империи не только угасает, но и многие укрепления перестают функционировать [218, с. 427]¹.

Однако часть таких укреплений, выстроенных первоначально в порядке государственного мероприятия на землях соседних, зависимых от Византии народов, часто переходила в полную собственность местных жителей, если пограничный «народец» освобождался от протектората Византии. Так, вероятно, было и в Юго-Западном Крыму уже с сер. VII в. По сообщению сосланного в 655 г. в Херсон папы Мартина I, этот город уже был изолирован от сельскохозяйственной округи — Юго-Западного Крыма. «Хлеб, — по словам Мартина, — здесь известен разве по названию... Поэтому если не пришлют нам потребного оттуда [из Италии] или из области Понта, жить нам здесь никакой возможности...» [522, с. 37]. Кстати, в сочинении Анастасия Библиотекаря, кратком житии соратников папы Мартина — братьев Федора и Евпрепия, сосланных в Херсон в сер. VII в., сообщается, что они были там часто «разлучаемы насильно» и отсылались в укрепления соседних племен — «castris gentium» [151, с. 188, примеч. 1; 522, с. 39, примеч. 3], которые, очевидно, следует отождествить с крепостями и укреплениями Юго-Западного горного Крыма.

Об их независимости от Византии во времена хазарского влияния красноречиво свидетельствует описанный Феофаном и Никифором случай с Юстинианом II, сосланным в 695 г. в Херсон. Желая вернуть себе византийский престол, но опасаясь херсонеситов, которые решили выдать его императору Аспимарпу Тиверию, Юстиниан бежал и скрылся в крепости Дорос, откуда обратился к хазарскому хагану с просьбой принять его [66, с. 39, 62;38, с. 155, 163]. Затем, при описании расправы Юстиниана II над херсонеситами (711—712 гг.) после захвата им власти в Византии, у Феофана дважды упоминаются «жители тех крепостей» (των καστρων), которые были «вынуждены задумать против василевса, послали к хагану в Хазарию просить войско для своей охраны» [66, с. 40—41, 64]. У Никифора в этом же месте названы «архонты тех областей» [38, с. 165]. Под упомянутыми Феофаном крепостями также следует понимать укрепления Юго-Западного Крыма. Участие же их жителей в политических событиях, разыгравшихся в Херсоне в нач. VIII в.², свидетельствует о традиционной связи правителей этих крепостей с Херсоном и во времена хазарского протектората. Скорее всего, именно с опорой в первую очередь на Херсон (а также, возможно, и Дорос) строилась византийская система обороны в Юго-Западном Крыму в VI в. Ведь несмотря на большой размах строительства крепостей и укреплений по границам империи при Юстиниане I, крепостное строительство имело тогда лишь дополнительный, вспомогательный характер. Оно было привязано к обороне существующих центров [292, с. 76—77].

Рис. 18. Амфоры-урны в каменной обкладке в могильнике на территории совхоза «Севастопольский» (раскопки С.Ф. Стржелецкого)

Относительная же самостоятельность крепостей, унификация их роли как социальных и политических центров местного населения, заселение постоянными жителями и т. п. осуществлялись в процессе развития феодальных отношений. Некоторые крепости, имевшие особое стратегическое значение, после фемного устройства империи кон. VII в. составляли небольшие управления, называвшиеся Клисурами. Они управлялись командирами с титулом клисуарха и даже перерастали в фемы [219, с. 97]. В «Житии Иоанна Готского» при описании антихазарского восстания упоминается освобождение от хазар Дороса и овладение Иоанном («со своими людьми») Клисурами («Елисурами»), После чего «архиерей [был] выдан одним местечком (ενοσ χωριου) и жители Готии подчинились хагану» [18, с. 29]. Если Готия находилась в юго-западной части полуострова и примыкала к Херсону, то вряд ли под Клисурами имелись в виду укрепления горных перевалов первой гряды Крымских гор. Скорее всего, анонимный автор «Жития» мог назвать «Клисурами» крепости и укрепления Юго-Западного Крыма³ (кроме Дороса), построенные еще до хазарского господства для защиты византийских владений в Крыму, контроля горных проходов между столовыми горами Юго-Западной Таврики.

Пограничные горные теснины еще во время Юстиниана I действительно иногда укреплялись крепостями [45, с. 225—227, 230—231; 48, с. 417]. Роль крепостей в обороне границ Византии (несмотря на их формирующуюся феодальную автономию), равно как и внимание к ним со стороны империи (для Юго-Западного Крыма это могло быть время после хазарского протектората), не ослабевает. В сер.X в. «города Климатов» или «крепости Климатов» (τα καστρα των κλιματων) упоминаются Константином Багрянородным наряду с Херсоном и Боспором [26, с. 21]. На рубеже XI—XII вв. строятся новые оборонительные стены Чуфут-Кале и Сюрени. По мнению Д.Л. Талиса, это строительство может быть датировано временем правления Алексея I Комнина — 1081—1118 гг. [459, с. 100—111]. Именно в этот период Византия укрепляет свои позиции в Северном Причерноморье. По сообщению Мануила Страворомана, к империи вновь были присоединены земли «от гетских пределов до Эвксина [Черного моря] и то, что лежит у Киммерийского Боспора» [309, с. 239]. Однако строительство новых оборонительных сооружений могло вестись на месте старых заброшенных укреплений времени императора Юстиниана I.

Кроме крепостей, с VIII—IX вв. в Юго-Западном Крыму сооружается ряд пещерных монастырей (Инкерман, Чильтер, Шулдан, Качи-Кально и др.), возникновение которых связывают с массовым переселением в Крымскую Готию монахов-иконопочитателей во времена иконоборческого движения. Упомянутые монастыри сходны с пещерными монастырями Малой Азии, Западного Черноморья и Южной Италии [524, с. 32—33, 158, примеч. 39—44]. Одновременно на Южном берегу Крыма появляются многочисленные поселения и плитовые могильники [122, с. 240—245].

Рис. 19. Амфоры-урны из могильников Юго-Западного Крыма: 1—3 — на территории совхоза «Севастопольский», погребения 77, 75, 45 (раскопки С.Ф. Стржелецкого); 4—6 — Ай-Тодорский, погребения 28, 33, 26 (раскопки В.Д. Блаватского)

Бежавшие из Византии иконопочитатели, несомненно, влились в этникон Таврики. О массовости монашеской эмиграции свидетельствует «Житие Стефана Нового», в котором сообщается о переселении иконопочитателей в Южную Италию, на Юг Малой Азии, Кипр, побережье Сирии и Палестины, а также на «северные склоны берегов Евксинского Понта» (вероятно, в Таврику), в область «Боспора, Херсона, Никопсиса, по направлению к низменной Готии» [494, с. 38—39; 525, с. 170]. В «Житии Иосифа Гимнографа», жившего в Херсоне до смерти императора Феофила (829—842 гг.), сказано, что, кроме Иосифа, «многие правоверные были изгнаны в Херсонес и нечестивую Армению» [388, с. 7].

Процесс византинизации, огречивания местного населения Крымских Климатов, безусловно, был задержан их долгой зависимостью от Хазарского каганата, а также притоком в Таврику в VIII—IX вв. нового населения из Подонья, Приазовья — групп ранних болгар, принесших с собой некоторые элементы салтово-маяцкой культуры [525, с. 182—223; 527, с. 131—138; 528, с. 36—44; 121, с. 1—23; 122, с. 245—248; 82, с. 225—239; 385, с. 117—120].

Исследователи приводят в своих работах свидетельства различных источников о варварском (в основном — не-греческом) составе населения раннесредневековой Таврики [388, с. 5—7; 525, с. 194; 527, с. 138]. Так, по свидетельству Феодора Студита, высказанному в одном из его писем (письмо ХСП от 821 г.) — «это чужая [для византийцев] страна» [65, с. 454]. В составленном Епифанием в IX в. описании подвигов апостола Андрея Херсон прямо назван «городом готов... где обитали люди грубые и неверные» [152, с. 268, 282; 146, с. 212]. О враждебном окружении Херсона в нач. IX в., об осаде города хазарами сообщает «Житие Иоанна Психаита», сосланного Львом V [314, с. 235—236]. Упоминания о «народе фульском», об осаде Херсона хазарами и даже о венграх возле Херсона содержатся в «Житии Константина» [17, с. 78, 85]. По рассказам смирнского епископа Митрофана, сосланного в Таврику и жившего где-то около Херсона, это были «толпы язычников», «пришельцы из разных варварских народов» [299, с. 141]. Владения же хазар (т. е. Хазария), согласно указанию «Слова на перенесение мощей св. Климента», территориально граничили с Херсоном [299, с. 144]. Правда, после ослабления и падения господства хазар в Крыму постепенно восстанавливается власть Византии, что несомненно привело к усилению византийского культурного влияния, активно протекавшего еще во времена переселения иконопочитателей и сильно ослабленного лишь сокрушительным нашествием печенегов на рубеже IX—X вв. Этот процесс, неразрывно связанный с деятельностью византийской христианской церкви, нашел отражение в распространении названия «греческие христиане» или просто «греки» и «гречане», неоднократно употреблявшегося авторами XV—XVII вв. (Иоганн Шильтбергер, Мартин Броневский, священник Иаков, Эмиддио Дортелли д'Асколи) по отношению к части населения горного Крыма [370, с. 10—11].

Рис. 20. Оссуарии в каменном ящике 18 из могильника на территории совхоза «Севастопольский»

Вместе с тем на протяжении всего средневековья употреблялись названия «готы» и «Готия». Так, источник XIII в. — описание путешествия монаха Рубрука — сообщает, что «на море, от Керсоны до устья Танаида, находятся высокие мысы, а между Керсоной и Солдайей существует сорок замков, почти каждый из них имел особый язык; среди них было много готов, язык которых немецкий» [51, с. 68]. О «Стране готов, подданных императору северных татар», сообщается в письме архиепископа Китая Джованни Монтекорвино, адресованном главному викарию францисканского ордена 8 января 1305 г. [486, с. 140]. Правитель Мангупа кон. XIV в. даже отнесен к числу татарских ханов. Шлёцер в своей истории Литвы под 1396 г. сообщает о разгроме Витовтом трех татарских ханов: крымского, киркельского и манлопского [247, с. 310; 145, с. 171—173; 325, с. 13, примеч. 3]. Согласно папской булле 1333 г. о назначении херсонского епископа, Херсон находился «в области Готии» [146, с. 212]. В записках И. Шильтбергера 1394—1427 гг. упоминается «городок Киркьер, в хорошей области, именуемой Готфией, но которую язычники называют Тат» [70, с. 45]. Причем по месторасположению города Киркьер (Чуфут-Кале) «Готия» локализируется в Юго-Западном Крыму.

В генуэзских источниках упоминается в основном только прибрежная, подвластная генуэзцам часть Крымской Готии. По договору, заключенному (с согласия Тохтамыша) владельцем Солхата Черкесс-Беем с консулом Каффы Яноном де Боско, генуэзцы получили 18 селений, которые принадлежали Солдае, и Готию «с селениями и народом» от Чембало до Солдаи [247, с. 81—85]. «Устав для генуэзских колоний в Черном море, изданный в Генуе 1449 г. в последний день февраля» [64, с. 726], также упоминает только прибрежную Готию, т. е. местность, где находились генуэзские владения. Иосафат Барбаро в своем «Путешествии в Тану» вслед за «Татарией» и «Аланией» описывает Крым: «..за Каффой, по изгибу берега на великом море, находится Готия, за ней — Алания, которая тянется по острову в направлении Монкастро... Готы говорят по-немецки. Я знаю это потому, что со мной был мой слуга немец; они с ним говорили и вполне понимали друг друга подобно тому, как поняли бы один другого фурланец и флорентиец. Я думаю, что благодаря соседству готов с аланами произошло название готаланы. Первыми в этом месте были аланы, затем пришли готы; они завоевали эти страны и смешали свое имя с именем аланов. Таким образом, ввиду смешения одного имени с другим, они называют себя готаланами. И те, и другие следуют обрядам греческой церкви, также и черкесы» [8, с. 157]. В сочинении И. Барбаро, несомненно, отразилась итальянско-генуэзская традиция локализации Крымской Готии. Вместе с тем большой интерес представляет сообщение о смешении готов и аланов, подтверждающееся материалами исследований раннесредневековых могильников всего Юго-Западного Крыма.

Готия и Феодоро упомянуты в Трапезунтской хронике Михаила Панарета под 1426 г. [325, с. 30]. В генуэзском документе 1475 г. Саик назван господином Феодоро и Готии [325, с. 43], что вполне согласуется с текстом уже упоминавшейся нами надписи 1427 г., в которой Иоанн назван «архиепископом города Феодоро и всея Готфии» [153, с. 421—422]. О последнем мангупском князе как о князе Готии сообщает и Феодор Спандуит (1453—1538 гг.) [325, с. 44].

Рис. 21. Керамика Черняховского типа из экспозиции Керченского историко-археологического музея (по Э.А. Симоновичу)

«Готия» в позднесредневековых источниках безусловно является географическим термином. (Кстати, в «Молдавско-немецкой летописи 1457—1499 гг.» под 1471 г. упоминается жена воеводы Стефана, «княжна из Мангупа по имени Мария», которая названа здесь «черкешенкой» [34, с. 49].) Вместе с тем употребление слова «Готия» лишь как географического термина не исключает возможности обитания в позднесредневековой горном Крыму каких-то ассимилированных потомков готов. В связи с этим представляет интерес сообщение каноника Матвея из Мехова, который побывал в Крыму в 1578 г., посетил Мангуп, беседовал с каким-то греческим священником. По его словам, при занятии Крыма татарами в XIII в. Мангуп удерживали его князья, «которые родом были готы и говорили по-готски» [370, с. 10], т. е. были «последними представителями готской крови» [325, с. 44]. Посол германского императора Фердинанда I в Турцию Бусбек в сер. XVI в. сообщал о готах в Крыму, помещая при этом их столицу на Мангупе [370, с. 10—11]. Более того, он записал 68 слов из языка крымских готов, например «broe» — «хлеб», «ada» — «яйцо», «schlipen» — «спать», «mine» — «луна», «mycha» — «меч», «fider» — «четыре», «kommen» — «идти» и др. По мнению В.Н. Топорова, готский характер этих слов (обнаруживающих крымско-готские диалектные особенности по сравнению с языком Библии Вульфилы) не вызывает сомнений. Кстати, эти особенности позволяют предполагать, что предки крымских готов еще во время проживания в Скандинавии существовали обособленно от основного массива готов.

Исследователи отмечают также связь языка крымских готов с языком герулов, принимавших совместно с остготами участие в морских грабительских походах (в 267 г. такой поход был совершен по Понту из устья Меотиды к устью Дуная [147, с. 172], т. е. вдоль Крымского побережья), выделяют и некоторые иранские (аланские) заимствования при обозначении числительных «сто» — «sada» (осетинское «sädä.») и «тысяча» — «hazer» (персидское «hazār») и т. п. [471, с. 236—241]. Как полагает Б.А. Куфтин, один из типов жилища горных татар, отмеченный им в Бахчисарайском р-не в Кучук-Узенбаше, Керменчике, Стиля и других горных деревнях, имеет по своим этнографическим параллелям отношение к пребыванию готов в Крыму. Это — дома со срубленными из дерева и скрепленными деревянными же шипами стенами, двускатной крышей, покоящейся на системе седлообразных стропил, которые опираются концами на горизонтальные брусья, связывающие сверху стены дома. Название системы этих брусьев (обрешетки крыши) — «разан» («разна») не имеет аналогий в тюркских языках, зато родственно готскому «razn» — «дом» [293, с. 20, 23, 51; 471, с. 239—240]. Во всяком случае, скрепление стен из горизонтально сложенных бревен способом сруба — северного происхождения. Конструкция этих внушительных деревянных сооружений, безусловно, происходит из богатого строевым лесом края. По словам Б.А. Куфтина, эти дома отличаются от прочих крымских жилищ. Их особенная архитектура, всюду выступающие крупные деревянные стволы придают селению не южный, а скорее какой-то северный отпечаток [293, с. 20—23, 51]. Однако известный знаток этнографии Крыма А.Н. Бернштам, описывая деревянные постройки горного Крыма, ничего не говорит об их северном происхождении. Существование таких домов он скорее склонен объяснить изобилием в горном Крыму строительного леса, в частности дуба. Вместе с тем А.Н. Бернштам отмечает, что эти постройки у горных татар считались древнейшими. Кроме того, в тех же горных деревнях зафиксированы и другие постройки (например, из самана и плетня), отличающиеся от сложных деревянных домов; объяснение этой этнографической пестроте А.Н. Бернштам пытается найти в социально-экономической дифференциации [126, с. 135—144]. Наблюдения А.Н. Бернштама могут и не противоречить выводам Б.А. Куфтина, ведь сам тип деревянного срубного дома мог быть когда-то принесен в Крым с севера.

Таким образом, приведенные письменные, эпиграфические, в определенной степени даже этнографические источники позволяют, по нашему мнению, локализовать Крымскую Готию на территории всего Юго-Западного Крыма (как горного, так и южнобережного), а древний политический и церковно-административный центр таврических готов безоговорочно отождествить с Дори-Доросом-Мангупом.

Рис. 22. Керамика Черняховского типа из могильников Юго-Западного Крыма: 1, 4—5 — Чернореченский, могилы 9 (35), 1, склеп 2 (7) (раскопки В.П. Бабенчикова); 2. 3, 6 — Инкерманский, подбойная могила 6 (раскопки Е.В. Веймарна и разведки 1941 г. Бахчисарайского музея Пещерных городов)

Сведения о времени проникновения в Юго-Западный Крым племен готского союза, известных под общим названием «готы», об их этническом составе и территории расселения могут предоставить могильники позднеримского и раннесредневекового времени, в первую очередь некрополи с трупосожжениями сер. III — первой пол. V в. Для памятников этого времени особенно характерно разнообразие погребальных обрядов.

Различные по конструкции захоронения с трупосожжениями исследованы в биритуальных разноэтнических могильниках Херсонесской округи: на территории совхоза «Севастопольский», в Чернореченском, Инкерманском (?), Бельбек I, а также вблизи р. Черная (т. н. «могильник Бертье-Делагарда»). На Южном берегу Крыма трупосожжения доминировали на Ай-Тодорском могильнике. В некрополе на склоне г. Чатырдаг они составляли 100%. В могильнике на территории совхоза «Севастопольский» обнаружены 29 каменных ящиков из плит с поставленными в них урнами (рис. 17, 1—2) и 398 урн в поле. Некоторые из них (14, 16 и др.) имели каменную обкладку (рис. 18). Одна из урн (18) была обложена крупными обломками амфор и лепного кувшина. В качестве погребальных урн использовались лепные горшки и кувшины, амфоры III—IV вв. из Херсонеса, Синопы, Гераклеи, Родоса и других городов (рис. 19, 1—3), краснолаковые кувшины, специальные погребальные урны-сосуды и каменные оссуарии несомненно херсонесского производства [241, с. 56—57] (рис. 20). Горла урн были перекрыты чашками, мисками и обломками больших сосудов.

Вместе с костями в погребальные урны складывались различные вещи (бальзамарии, пряслица, швейные иглы, игольники, шилья, ножи, серьги, кольца, перстни, браслеты, пряжки, фибулы, подвески, бусы к т. п.), которые вместе с останками умерших прошли через кремацию [439, с. 141 — 142]. В урнах с трупосожжениями обнаружены херсонесские и римские монеты III—IV вв. [104, с. 130—135; 272, с. 87; 439, с. 143]. В одном горизонте с трупосожжениями на территории могильника зачищена яма-тризна — небольшое углубление, заполненное сосудами (некоторые из них были раздавлены землей).

Рис. 23. Керамика Черняховского типа из могильника на территории совхоза «Севастопольский» (раскопки С.Ф. Стржелецкого): 1 — погребение 24; 2 — подбойная могила 55 (2); 3-4 — подбойная могила 76А; 5 — подбойная могила 55; 6 — могила 296; 7 — плитовом могила 196; 8 — могила 217

Согласно погребальным традициям биритуальных некрополей погребения с трупосожжениями располагались на относительно небольшой глубине (0,3—0,4 м от современной поверхности), над погребениями с трупоположениями, в которых господствовали сармато-аланские черты (сармато-аланские захоронения рассматриваются в главе 4 данной монографии). В 48 случаях погребальные урны и каменные ящики с трупосожжениями размещались непосредственно над могилами с трупоположениями. При этом в шести случаях (биритуальное погребение в подбойной могиле 87; грунтовая могила 161 — урна 350; грунтовая могила 185 — урна 352; грунтовая могила 186 — урна 303; грунтовая могила 187 — урна 161; грунтовая могила 189 — урна 173) зафиксирована одновременность различных погребальных обрядов. В биритуальном парном захоронении 161 урна была помещена над костяком старой женщины с деформированным по сарматским традициям черепом и кистью руки на костях таза. Кроме того, в сарматской по конструкции подбойной могиле 89 было установлено девять урн с прахом (232—240). Трупосожжение открыто также в грунтовой могиле с заплечиками 218.

Аналогичное сочетание трупосожжений и трупоположений прослежено также на близлежащем Чернореченском могильнике [116, с. 119—121], в котором обнаружено 34 трупосожжения в урнах. В качестве урн использовались амфоры и лепные сосуды. Урны — лепные горшки стояли, а амфоры были положены на бок. В урны ссыпались кальцинированные кости вместе с остатками погребального кострища. В девяти из них найдены различные вещи, в основном разбитые красноглиняные сосуды, стеклянные бальзамарии, бронзовый замок, фрагмент бронзовой фибулы и т. п. Урна-амфора 5 (14) лежала на площадке из необработанных камней. Горло урны было перекрыто двумя каменными плитками; вкопанные вокруг камни удерживали ее в горизонтальном положении. Оградки урн из плитчатых камней обнаружены также в погребениях 1 (9а — 9б), 3 (11), 6 (15), 10 (21), 14 (25). В погребении 10 (21) установленные вертикально плитки образовывали маленький ящик (0,5×0.5 м) (рис. 17, 3). Горла урн-амфор 11 (22), 19 (38) были закрыты мисками. В погребении 19 (38) находился также красноглиняный кувшин (сосуд-приставка) и 10 фрагментов разбитых лепных горшков. Небольшая урна-амфора из погребения 21 (42) стояла вверх дном. Рядом с ней найден обломок стенки пифоса. В некоторых погребениях зафиксировано сочетание урновых трупосожжений и сармато-аланских трупоположений. В подбойной могиле 25 (59) кувшине кальцинированными костями был поставлен в головах погребенной женщины. В ногах женского погребения, на ступеньке склепа 23 (79) лежала урна-амфора. Урна-кувшин 25 (88) обнаружена среди плит заклада подбойной могилы 34 (78).

По сообщению Е.В. Веймарна, целый ряд обломков крупных амфор вместе с пережженными человеческими костями был найден на территории Инкерманского могильника в 1940 и 1941 гг. во время охранных наблюдений Бахчисарайского музея Пещерных городов за земляными строительными работами. Два крупных обломка (верхние части амфор) поступили на хранение в фонды музея. По внешнему облику эти амфоры очень напоминали урны-амфоры, найденные на Черонореченском могильнике, и имели достаточное сходство с амфорами из Ай-Тодорского могильника [Веймарн Е.В., личный архив]. Но эти находки не были зафиксированы по всем правилам в полевой документации, и их, к сожалению, нельзя отнести к числу достоверных источников.

Рис. 24. Комплекс кружальной сероглиняной лощеной керамики из ямы-кенотафа на территории совхоза «Севастопольский» (раскопки Ю.А. Бабинова 1967 г.)

Биритуальный могильник Бельбек I открыт в устье р. Бельбек. Здесь обнаружены три трупосожжения в небольших ямках [349, с. 32]. Найденные в погребениях обломки стеклянных сосудов и бусы подтверждают синхронность трупосожжений с сармато-аланскими плитовыми могилами, которые датируются второй пол. III в. [86, с. 118].

У старой дороги Бахчисарай — Севастополь, на расстоянии 1 км от р. Черпая, А.Л. Бертье-Делагард обнаружил три каменных ящика из четырех плит, перекрывавшихся пятой. Размеры ящиков в плане — 1×0,7 м. В них найдены кальцинированные человеческие кости вперемешку с большим количеством черепков от разных сосудов [127, с. 247]. По всей вероятности, этот могильник принадлежит к той же группе, что и Чернореченский и на территории совхоза «Севастопольский».

На Южном берегу Крыма исследованы два могильника с трупосожжениями позднеримского времени. В Ай-Тодорском могильнике, располагавшемся у внешней оборонительной стены римского кастеля Харакс, обнаружены 35 погребений, совершенных по обряду трупосожжения, и два трупоположения [134, с. 212—274; 348, с. 106—133]. Могильник не связан с кастелем. Дата культурных слоев Харакса не выходит за пределы сер. III в. [133, с. 335]. Причем даже самые ранние могилы (34, 36—37), датированные К.К. Орловым сер. III в., появились, по его мнению, вслед за выводом из Харакса римских легионов [348, с. 109—116, 119—126, 131]. Основная масса погребений Ай-Тодорского могильника датируется IV в. Наиболее поздние монеты из большинства могил относятся к первой пол. IV в. [270, с. 63]. Ко времени не ранее IV в. могут быть отнесены и остродонные амфоры-урны (из погребений 12 и 26) с расширяющимися книзу шейками и короткими петлеобразными ручками [134, с. 266, 270, рис. 8, 4, 13, 1; 233; с. 121, табл. XI, 1026; 106, с. 256]. Красноглиняные амфоры-урны из погребений 3, 15, 29, 33 [134, с. 264, 269, 272, рис. 5, 1, 9, 5—6, 13, 2—3] с яйцевидным или цилиндрическим рифленым по всей поверхности туловом, широкой шейкой, венчиком в виде валика, короткими петлеобразными ручками, конусовидной ножкой или шишечкой по своим признакам также относятся к IV в. и продолжают бытовать в более позднее время [261, с. 23, 29—30, рис. 6, 2б; 86, с. 144; 530, с. 9—10, рис. 1, 5]. Второй пол. IV — первой пол. V в. датируется стеклянный стакан с т. н. сотчатым орнаментом из погребения 29 [434, с. 183—184, рис. 1, 4], а также стаканы с каплями синего стекла — целые из погребений 15, 33 и разбитый из могилы 25 [433, с. 87, рис. 2, 4; 434, с. 183, 186, рис. 1, 1—3; 86, с. 113]. Наиболее поздние погребальные комплексы второй пол. IV — первой пол. V в. в Ай-Тодорском могильнике выделены А.И. Айбабиным на основании корреляции содержавшегося в них инвентаря.

Рис. 25. Серолощеная кружальная керамика из могильников Юго-Западного Крыма: 1 — Херсонес (фонды Р.Х. Лепера); 2—4 — Озерное III, склеп 1 (раскопки И.И. Лободы)

В Ай-Тодорском могильнике обнаружено семь групп погребальных сооружений: урновые трупосожжения в небольших открытых ямах (2—3, 7—9, 12—13, 19—21, 24, 26); урновые трупосожжения под каменными закладами в одной (10, 14—15, 22—23) и двух (33) урнах; урновое трупосожжение, обставленное плоскими обработанными камнями (32); безурновые трупосожжения: жженые кости компактно сложены в небольшую яму (1, 5—6, 11, 16, 18, 27, 30, 34, 36—37); безурновые трупосожжения: жженые кости покрыты миской (28) и большим фрагментом рифленой стенки красноглиняной амфоры (35); трупоположение под каменным закладом (17); коллективное трупоположение со следами ритуального расчленения мертвецов. Кроме того, на территории могильника обнаружены 10 пунктов скопления черепков от различных сосудов, иногда с костями животных и следами действия огня [351, с. 92—99]. Обломки пережженных костей покойников перемешаны с остатками погребального костра, вместе с ними и обгоревшими вещами ссыпаны в урны или уложены на дно ямы. При зачистке некоторых погребений (2, 8—9) зафиксировано, что урны посыпались остатками кострища — угольками и золой. В качестве погребальных урн чаще всего использовались позднеантичные амфоры (2, 3, 6—9, 12—15, 19—20, 22—24, 26, 29, 33) (рис. 19, 4—6), уложенные на бок, горлом на юго-восток. В таком же положении в погребении 32 находилась урна — лепной кувшин, обставленная плоскими камнями. Еще две урны-лепных сосуда оказались разбитыми вдребезги, поэтому их положение не установлено (25, 31). В двух погребениях урны стояли — это были сосуд с двумя ручками (21) и небольшой сосуд пифосообразной формы (10) под мощной каменной вымосткой (2,25×2,75 м). Горла почти всех урн независимо от формы погребальной конструкции закрывались различными предметами: лепными мисками (2, 3, 9—10, 12—13), краснолаковыми чашками (21, 24, 29), донышками амфор (15, 22), кусками солена (14, 33), кирпичей (7) и камнями (8, 19). Большинство урн и приставных сосудов разбиты, иногда преднамеренно. Почти в каждом погребении обнаружено множество черепков и обломков стеклянных сосудов, которые так же, как и другие вещи, часто имели следы воздействия огня. В погребении 18 найдена сильно деформированная бронзовая ойнохоя.

В погребениях найдено большое количество железных изделий: разломанный умбон и ручка от щита, наконечник копья и кинжал (11), боевые клинообразные топоры (1, 7, 18—19), длинные ножи (3, 5, 7, 10—12, 20, 24—25, 27—28, 30, 33), серпы (10—11) и т. п. Среди находок следует отметить и большое количество украшений: двучленные прогнутые подвязные фибулы (19, 24, 27—29, 33), браслеты (3, 7, 11, 18—19, 22, 24, 33, 36), пряжки (2—4, 7, 10, 16—17, 19, 27, 29, 30, 35) и т. п. В погребении 28 обнаружена железная ведеркообразная подвеска.

В Чатырдагском могильнике исследовано 11 трупосожжений трех типов: четыре урновых в небольших каменных ящиках; пять урновых в поле; два безурновых в небольших ямах [337, с. 153—156; 338, с. 144—164]. По типу погребального инвентаря Чатырдагский некрополь аналогичен другим крымским могильникам сер. III — первой пол. V в., содержащим трупосожжения. В качестве погребальных урн использовались амфоры, краснолаковые кувшины и лепные сосуды. Горло амфоры в погребении 1 было закрыто чашкой. Почти все урны и сосуды-приставки были разбиты в древности. В урны и ямки ссыпались кальцинированные кости вперемешку с остатками погребального кострища. В могилы клались также фрагменты разбитых и обгоревших сосудов. Особый интерес представляют захоронения воинов (1—3), в которых обнаружены ритуально согнутый длинный двулезвийный меч, умбон и ручка от щита, топор, наконечники копий, ножи и серпы. Кроме согнутого меча, в погребениях могильника отмечены другие предметы со следами преднамеренной порчи: сломанные браслеты (1) и перстень (4), согнутая монета (4).

Рис. 26. Оружие из могильников позднеримского времени Юго-Западного Крыма: 1, 8 — Озерное III, склеп 2, могила 3, склепы 3, 1 (раскопки И.И. Лободы); 2, 6 — Ай-Тодорский, погребение II, 19 (раскопки В.Д. Блаватского); 3 — Керчь, погребение III в. (по Н.И. Сокольскому); 4, 7 — Чатырдаг, каменные ящики 3, 2 (по В.Л. Мыцу); 5 — Мангуш

Таким образом, погребения, совершенные по обряду кремации в крымских могильниках сер. III — первой пол. V в., несомненно, обладают сходными чертами. Причем отмеченные в них погребальные конструкции и детали погребального обряда (обкладка урны камнями; трупосожжение под каменным закладом; размещение урны на каменной вымостке-площадке; покрытие горла урны миской, фрагментом сосуда или камнем; расположение урны вверх дном; наличие сосуда-приставки («приношения»); сжигание всех вещей погребального инвентаря вместе с покойником; ссыпание в урну или ямку кальцинированных костей вместе с остатками погребального кострища и побывавших в костре вещей; посыпание урны остатками кострища и фрагментами разбитых обгоревших сосудов; преднамеренно разбитые в древности урны; ритуальная порча предметов инвентаря; расположение на территории могильника ям-тризн, заполненных углями, золой, камнями и фрагментами керамики) характерны для памятников позднеримского времени Скандинавии, вельбаркской, пшеворской и Черняховской культур [534, с. 105, 109, 122, рис. 19, 20а, 20в, 25; 531, с. 31, 154, рис. 53; 533, с. 219—450; 332, с. 142—149, 161 — 162; 298, с. 24—25, 28—29; 400, с. 102—103; 343, с. 81—85; 344, с. 60—77; 320, с. 53, 55; 446, с. 45, 49—51; 401, с. 68, 72—73, рис. 13, 6, 37; 385, с. 267—270].

Каменные конструкции в Черняховской культуре встречаются значительно реже, чем в богатой камнем западной части Балтийского региона [344, с. 63—64, 188, табл. 22; 385, с. 281—283]. В Скандинавии до позднеримского времени бытовали каменные ящики с трупосожжениями — как безурновые [333, с. 158—159], так и с установленными в них урнами (наряду с урнами, обложенными камнями) [532, с. 128—130, 135, 137—139, 143, 174, рис. 107—110, 118, 120а, 121, 123, 168]. Правда, следует отметить, что кремация в каменных ящиках, как и трупосожжения в урнах, накрытых мисками и фрагментами сосудов, реже — трупосожжения в ямках были характерны и для гето-даков, входивших вместе с сармато-аланами и другими племенами в готский союз [478, с. 212; 279, с. 139] и принимавших активное участие в готских походах.

Отражением процесса смешения племен является полиэтничность носителей Черняховской культуры [385, с. 302—332; 117, с. 152—162; 477, с. 171—172] и населения Крыма, оставившего могильники сер. III — первой пол. V в. Направление проникновения этого населения позволяют установить находки вещей Черняховской культуры в Крыму. Серия гончарной Черняховской керамики, как мы уже отмечали в главе 2, хранится в Керченском музее (рис. 21). Различные кружальные сероглиняные сосуды Черняховского типа открыты в разноэтничных могильниках Юго-Западного Крыма: Инкерманском (трехручная ваза из подбойной могилы 6; биконический кубок и большая биконическая миска из незафиксированных могил, разведанных в 1941 г.), Чернореченском (кувшин из подбойной могилы 9 (35); миска открытого типа из склепа 2 (7)), на территории совхоза «Севастопольский» (биконический узкогорлый кувшин из погребения 24; серолощеная миска открытого типа из подбойной могилы 41; биконические кувшин и лощеный кубок из подбойной могилы 55; биконический и округлобокий лощеные кубки из подбойной могилы 76; биконический кубок из плитовой могилы 196; биконическая миска из плитовой могилы 217; трехручная ваза из могилы 296; трехручная ваза, четыре больших реберчатых миски-вазы, два кувшина из ямы-кенотафа раскопок 1967 г.), Озерное III (трехручная ваза и кувшин из склепа 1), Ай-Тодорском (большие биконические миски из погребений 22, 28) и в Херсонесе [444, с. 80—85; 161, с. 17, 39, рис. 4, 5, 1—2; 116, с. 98, 116, табл. 4, 18, 5, 16, 12, 2, 4; 134, с. 270—271, рис. 14, 1—2; 313, с. 242, 244, рис. 5, 4, 13] (рис. 22—25).

Рис. 27. Гребень, пирамидальная подвеска и двучленные прогнутые подвязные фибулы из могильников Крыма: 1—2, 10, 12 — Скалистинский, подбойная могила 37, склеп 421 (раскопки Е.В. Веймарна); 3—4, 11 — на территории совхоза «Севастопольский», могилы 8а, 253, каменный ящик 9 — урна 2 (раскопки С.Ф. Стржелецкого); 2, 10 — Скалистинский, склеп 421 (раскопки Е.В. Веймарна): 5—6 — Инкерманский, могилы 2 (43), 21 (30) (раскопки Е.В. Веймарна); 7 — Ай-Тодорский, погребение 33 (раскопки В.Д. Блаватского); 8—9 — Заморское, могилы 13а, 16 (раскопки В.Н. Корпусовой)

Среди предметов вооружения представляют интерес железные куполообразные умбоны т. н. пшеворского типа и рукоятки от щитов из Озерного III (склеп 2), Ай-Тодорского (погребение 11), Чатырдагского (каменный ящик 3) могильников и из Керчи (рис. 26, 1—4); боевые топоры из могильника у совхоза «Севастопольский» (урна 356), Мангуш (Крым, краевед, музей, А-4789, № 4414), Чатырдагского (каменный ящик 4) и Ай-Тодорского (погребения 1, 7, 18—19) могильников (рис. 26, 5—6); ритуально согнутый меч из Чатырдагского (каменный ящик 2) могильника (рис. 26, 7) [278, с. 158—159, 162; 338, с. 152, 153, рис. 5, 11, 6, 4; 134, с. 266, 269, 270, рис. 10, 4, 11, 1; 425, с. 22, рис. 1, 1—2, 4, 2, 3; 180, с. 104—105, рис. 8, 4].

Обломки Черняховских костяных многочастных гребней с циркульным орнаментом обнаружены в Терновском и Скалистинском (подбойная могила 37) (рис. 27, 1) могильниках, в Херсонесе и Керчи [278, с. 152—153]. По мнению Г.Ф. Никитиной, положение в могилу гребня или его куска было для черняховцев ритуальным действием [344, с. 79—80]. Типичные для Черняховской культуры пирамидальные костяные подвески с кружальным орнаментом открыты в склепе 421 Скалистинского могильника (рис. 27, 2) и катакомбе 177 (178) на Госпитальной улице в Керчи [278, с. 155]. Бронзовые и железные двучленные прогнутые подвязные фибулы разных вариантов найдены в могильнике на территории совхоза «Севастопольский» (подбойные могилы 8а, 55, 253, 269, 273), Чернореченском (подбойная могила 9 (35)), Инкерманском (грунтовая могила 2 (43), подбойные могилы 20 (23), 21 (30)), Ай-Тодорском (погребения 19, 33), Скалистинском (склеп 421), Пантикапее и могильнике Заморское [98, с. 62, 64, 66; 116, с. 99; 161, с. 27, 30, рис. 10, 1, 3; 134, с. 270, 272, рис. 10, 8; 259, с. 39—41, рис. 12, 15, 19] (рис. 27, 3—10, 28а, 4). Большой интерес представляют находки в урне 2 из каменного ящика 9 (могильник на территории совхоза «Севастопольский») двучленной подвязной фибулы, украшенной одинарным зерновым декоративным кольцом (рис. 27, 11), а в склепе 421 Скалистинского некрополя — двучленной подвязной фибулы с декоративной кнопкой на головке (рис. 27, 12, 28а, 3), По мнению А.К. Амброза, такие фибулы относительно редки в Юго-Восточной Европе и появляются здесь с переселенцами из Прибалтики (возможно, гепидами) [98, с. 67]. Двупластинчатые фибулы Черняховской культуры (в разных вариантах) обнаружены в подбойной могиле 11 (29) Инкерманского могильника, погребении 22 (2 шт.) у с. Заморское, в склепах 421 (2 шт.) и 485 (2 шт.) Скалистинского могильника, в Херсонесе и Пантикапее [98, с. 82—83; 161, с. 23, рис. 10, 2; 259, с. 41, рис. 12, 14, 16] (рис. 28; 1—3, 28а; 2—5). В Ай-Тодорском могильнике (погребение 28) и на территории совхоза «Севастопольский» (каменный ящик 1, погребение 3) найдены железные ведеркообразные подвески в комплексе с трупосожжениями [134, с. 272; 277, с. 157] (рис. 28а, 7). В могилах 38, 426, 78, 115, 177 некрополя на территории совхоза «Севастопольский» обнаружены подвески в виде молоточков Тора (рис. 28, 4). Сравнение пряжек и некоторых других предметов убора из могильников Юго-Западного Крыма и Черняховской культуры также указывает на их черняховское происхождение [278, с. 157—158; 86, с. 117, рис. 3, 12, 5, 10—12, 16—17, 7, 12—17, 22—24].

Товарное производство у черняховцев не было развито. Ремесло еще только начинало отделяться от земледелия. Ремесленники работали в основном на заказ [468, с. 66—73; 274, с. 146—160]. Поэтому распространение отдельных вещей черняховской культуры в Крыму может быть объяснено не межплеменными торговыми связями, а проникновением населения из ареала этой культуры. Скорее всего, это были вещи, принесенные с собой выходцами из разноэтничного готского союза. Попадая в среду развитого товарного производства, варвары начинали пользоваться преимущественно античными вещами, что нашло отражение в инвентаре и большей части погребальных урн крымских могильников позднеримского времени (различное использование позднеантичных импортных вещей, в том числе и в составе погребального инвентаря, неоднократно отмечено также в памятниках черняховской культуры [411, с. 51—73; 144, с. 111—121; 275; 384, с. 84—101; 422, с. 77, 79, рис. 21; 322, с. 76—86, рис. 34—39; 263, с. 168—184]). Причем какая-то часть этих вещей, в том числе изделия провинциальных римских и малоазийских мастерских, могла попадать к ним как военные трофеи, захваченные во время грабительских походов [433, с. 101].

Рис. 28. Украшения III — первой пол. V в. из могильников Юго-Западного Крыма: 1 — Инкерманский, подбойная могила 11 (29) (раскопки Е.В. Веймарна); 2—3 — Заморское, могила 22 (раскопки В.Н. Корпусовой); 4—5 — на территории совхоза «Севастопольский», могилы 177, 81 (раскопки С.Ф. Стржелецкого)

Проникновение пришлого населения в Крым начиная с сер. III в. не было единовременным. Датировать те или иные этапы данного процесса позволяют погребальные комплексы сер. III—VII вв. [101, с. 118—119; 86, 104—122; 89, с. 164—199; 90, с. 12—14], а также монетные клады антонинианов быстрого накопления, оставленные, вероятно, варварами-грабителями из среды странствующих дружин. Один из таких кладов, в котором самые поздние — монеты Галлиена (253—268 гг.), найден на Керченском полуострове [272, с. 86], второй — в Юго-Западном Крыму, у с. Долинное Бахчисарайского р-на [352, с. 81—90]. Последние монеты клада у с. Долинное — антонинианы Деция Младшего (251 г.); кроме того, в него входила серебряная сильно профилированная фибула с тремя декоративными кнопками (рис. 28а, 6). Фибулы такого типа были распространены в III в. в римских провинциях на Дунае, у даков [478, с. 197]. Данный клад, вероятно, являлся добычей, захваченной во время войны 250—251 гг. на Дунае (именно с событиями 232—251 гг. исследователи связывают многочисленные клады на территории римских провинций, заканчивающиеся монетами сер. III в.. [270, с. 18]), где против Рима выступали различные племена Прикарпатья и Северного Причерноморья: карпы, готы, сарматы и др. (по Дексиппу, все это были «скифы, называемые готами» [13, с. 27]). После гибели Дециев в 251 г. император Требониан Галл заключил со «скифами» мир, по условиям которого они беспрепятственно пропускались на родину со своей добычей и пленными. Рим обязывался ежегодно выплачивать им некоторую сумму денег [372, с. 40—72]. Вероятно, одному из варваров-грабителей и принадлежал упомянутый нами клад.

Еще один клад кратковременного накопления, но уже IV—V вв., найден на Ай-Тодоре. В его состав входят три медных подражания римским монетам «лучистого типа», ранее неизвестные на территории СССР. Присутствие этих монет позволяет предположить переселение в нач. V в. какой-то группы варваров из Центральной Европы в Крым [404, с. 133—144].

Рис. 28а. Украшения III — первой пол. V в. из могильников Юго-Западного Крыма: 1—5 — Скалистинский, подбойная могила 481, склеп 421 (раскопки Е.В. Веймарна); 6 — клад из с. Долинное; 7 — на территории совхоза «Севастопольский», каменный ящик 1—урна 3 (раскопки С.Ф. Стржелецкого)

В инвентаре крымских могильников позднеримского времени содержится значительное количество монет III—IV вв. [270, с. 64—66, №№ 583, 585—586, 620, 634—635; 272, с. 87, №№ 66, 68 (1790, 1792); 104, с. 130—135; 348, с. 113, 130—131; 338, с. 148, 155], которые так же, как и античные вещи, не являются этническим признаком погребального обряда, а могут свидетельствовать о том, что население, оставившее эти памятники, вращалось и действовало на территории, где были развиты товарно-денежные отношения.

Большинство могильников сер. III — первой пол. V в. обнаружено в Юго-Западном Крыму, в округе Херсонеса (на территории совхоза «Севастопольский», Чернореченский, т. н. «могильник Бертье-Делагарда», Инкерманский, Бельбек I). Сосредоточение разноэтничного варварского населения, поселившегося в этом районе во время и после грабительских походов, вероятно, не было случайным и может рассматриваться как стремление Херсонеса организовать свою защиту. Подобная же роль могла отводиться населению, обитавшему возле стен покинутого римлянами Харакса на Ай-Тодоре и на южном склоне горы Чатырдаг, где открыты некрополь с трупосожжениями и близлежащий сармато-аланский могильник у с. Лучистое, наиболее ранние могилы которого датируются IV—V вв. Невдалеке от этих мест, у с. Верхняя Кутузовка, разведаны участки укрепленной крепидами дороги позднеримского времени, а в Алуштинской долине — синхронные могильникам поселения [338, с. 161]. Не исключено, что для контроля над военно-политической обстановкой в Таврике Херсонес и Рим уже при Диоклетиане (284—305 гг.) или по крайней мере при Константине I (306—337 гг.) стремились использовать разноэтничные племена готского союза (германцев, сармато-аланов и др.) в качестве федератов, способствуя их расселению в стратегически важных районах — в Херсонесской округе, на Ай-Тодоре, в Алуштинской долине (это было в духе римской политики. Так, федераты Римской империи, вспомогательные войска и даже легионы в Паннонии в IV в. состояли из германцев и сармато-аланов [252, с. 126—127; 251, с. 68; 22, с. 94—95]). При Диоклетиане начинается последний этап отправки римских гарнизонов в Северное Причерноморье [474, с. 249]. В самом же Херсонесе в IV в. был учрежден отряд баллистариев, формировавшийся из местных жителей [429, с. 19, 28—30; 105, с. 92—93; 390, с. 13; 522, с. 18—19]. Возможно, именно такая политика позволила Херсонесу уцелеть в то бурное время и даже одерживать победы в войнах с Боспором [26, с. 34—38].

Рис. 29. Комплекс раннесредневековых женских украшений из склепа 46 могильника Суук-Су (по Н.И. Репникову)

Название «готы», общее для разноэтничных племен готского союза, продолжает употребляться и в отношении их потомков, в частности готов-федератов Прокопия Кесарийского. Попытка антропологов обнаружить готов по краниологическим сериям из биритуального Чернореченского и Инкерманского могильников вряд ли может быть признана удачной, так как черепа были взяты из сармато-аланских погребений с трупоположениями. Трупосожжения же, естественно, не поддаются в полной мере антропологическим исследованиям. Поэтому вывод Т.И. Алексеевой об отсутствии германского компонента в составе населения Юго-Западного Крыма сер. III — первой пол. V в. только на основании данных антропологии [94, с. 64—65; 95, с. 82—83] может пока что относиться лишь к тем краниологическим сериям, которые были изучены исследователями.

В краниологической серии из соседнего раннесредневекового могильника «Сахарная головка», в котором трупосожжения уже отсутствуют, отмечена относительно небольшая группа мезодолихокранных узколицых грацальных черепов средиземноморского типа [424, с. 129;423, с. 74] (по наблюдениям Т.И. Алексеевой, население Крыма VI—VII вв. вообще обнаруживает бесспорные черты сходства с населением Балканского полуострова [94, с. 65; 95, с. 83]). Возможно, присутствие этого типа в раннесредневековом этниконе Крыма может быть объяснено вхождением фракийцев в готский союз племен, их участием в готских походах. Среди брахикранной серии из Эски-Керменского некрополя Г.Ф. Дебец выделяет всего несколько черепов, которые лишь предположительно можно диагностировать как североевропейские [211, с. 268]. Не исключено, что если под названием «готы» выступали разноэтничные группы, то антропология в решении готской проблемы, как считает Т.И. Алексеева, бессильна [95, с. 84], ведь германцам вряд ли был присущ только долихокранный североевропейский тип.

Рис. 30. Раннесредневековые серебряные пряжки из Скалистинского могильника (раскопки Е.В. Веймарна): 1 — склеп 288; 2 — склеп 420

Обряд трупосожжения в Юго-Западном Крыму под влиянием христианства с V в. полностью исчезает. В раннесредневековых могильниках безраздельно господствуют сармато-аланские погребальные традиции на основе обряда трупоположения, свидетельствующие также о смешении готов с аланами. Правда, в женских погребениях многих некрополей указанного времени в Юго-Западном Крыму (Суук-Су, Артек, Кореиз, Симеиз, Лучистое, Скалистинский, Чуфут-Кале, Баштановский, Ароматнинский, Эски-Кермен, Терновка) и на Боспоре обнаружены большие орлиноголовые и ромбические пряжки кон. VI—VII вв., относящиеся к кругу раннесредневековых гото-гепидских древностей (рис. 29—31). Добавим, что распространенный в Крыму обычай хоронить женщин в полном наборе праздничных украшений (широкий пояс с большой пряжкой и пара больших двупластинчатых, пальчатых или зооморфных фибул на плечах), по наблюдениям А.К. Амброза, существовал только у готов [100, с. 10—23; 89, с. 194; 90, с. 14].

Таким образом, крымские готы, поселившиеся на полуострове во времена грабительских походов, продолжали существовать здесь вместе с сармато-аланами в период раннего средневековья и в последующие века, даже сохранив до XVI в. свой язык и распространив собирательное название «готы» на население и территорию Юго-Западного Крыма. В свете такого вывода становятся реальностью упомянутые в «Слове о полку Игореве» «готские красные девы... на берегу синего моря» [54, с. 64]. В результате же смешения готов с аланами, очевидно, и возник этноним «готаланы».

Рис. 31. Комплекс женских украшений из Баштановского могильника

Вопрос о потомках раннесредневекового гото-аланского населения горного Крыма еще не выведен за пределы научных гипотез. В средние века в Юго-Западной Таврике преобладало население с брахикранным широколицым антропологическим типом, распространившимся здесь после того, как во времена хазарского господства на полуостров пришли ранние болгары. Но вместе с тем, как о том можно судить по письменным источникам и данным лингвистики, в средневековом Крыму присутствовали и отреченные готоаланы. Их потомков следует искать в первую очередь среди крымских греков-христиан, длительное время проживавших рядом с татарами и лишь в 1778 г. по воле Екатерины II переселившихся на побережье Азовского моря и основавших там город Мариуполь. Многие из них, впрочем, приняли ислам и остались на землях своих предков. Вынужденная перемена веры имела место в Крыму и раньше, ведь во время существования Крымского ханства осуществлялся закономерный процесс омусульманивания местного нетатарского населения, принявшего участие в формировании крымско-татарского парода. Многие современники дореволюционных и довоенных крымских татар отмечали разнообразие их антропологических типов. Так, по свидетельству профессора университета св. Владимира Юлиана Кулаковского, немало горных татар выделялось своим нордическим типом и физическим складом. По всей вероятности, речь шла о потомках готов. Такой вывод вполне согласуется с отмеченными Б.А. Куфтиным особенностями деревянного домостроительства в Крыму. Однако после депортации крымских татар в 1944 г. все эти наблюдения, к сожалению, не могут быть проверены и пока остаются в качестве интересных научных предположений.

Примечания

1. Правда, что касается конкретно Юго-Западного Крыма, северной границы Византийской империи, то необходимость в сооружении пограничных крепостей, безусловно, существовала и в последней трети VI в. (после правления Юстиниана I) в связи с нависшей над Таврикой опасностью со стороны тюркского каганата, вплоть до установления хазарского господства. Но письменные источники не сообщают о строительстве укреплений в этой части полуострова в указанное время. Судя же по сочинениям Анастасия Библиотекаря (IX в.) и Феофана, крепости в Юго-Западном Крыму существовали уже в середине VII и в самом начале VIII в. (см. ниже).

2. По сообщению Никифора, при расправе патрикии Стефана над херсонеситами, действовавшего по приказу Юстиниана II, кроме казни семи мужей «из первенствующих Херсона», было утоплено «двадцать мужей, управляющих другими городами», среди которых могли быть и архонты из Юго-Западной Таврики [38, с. 164—165].

3. «Житие Иоанна Готского», по мнению исследователей, было написано уже во второй период иконоборческого движения [153, с. 426—427; 151, с. 201], т. е. между 813 и 843 гг. Именно в этот промежуток времени византийским императором Феофилом была создана Херсонская фема [26, с. 20], а с 842 г. Петрона Каматир, как мы уже отмечали, именовался «стратигом Климатов» [306, с. 321]. Другими словами, приблизительно в сер. IX в. в Юго-Западном Крыму, вероятно, уже была создана фема Климатов.