* * *
Волны разбившейся стеклярус
В морской зароется песок,
И горизонт усталый парус
Перечеркнет наискосок.
Он одиноко крылья сложит
И, словно бабочка во сне,
Печаль осеннюю умножит,
Покачиваясь на волне.
ГОМЕР
Кто покусится, кто оспорит
Сего слепого глазомер?..
Как в раковине бьется море,
Так в имени твоем, Гомер,
Оно шумит — столетья вторят,
Твердя божественный размер.
* * *
Последнее лето двадцатого века,
бесславьем увенчанный Крым.
И волны на скалы взлетают с разбега,
в стеклянный развеяны дым.
В стихии разгульная есть еще сила,
бескрайняя хлябь глубока.
Отныне великой державы могила
прописана здесь на века.
Разбойные ветры кочуют с Босфора,
молчит виновато Форос.
И к даче злосчастной, как месту позора,
путь горькой полынью порос.
Последнее лето двадцатого века,
наследная наша вина...
Кровавым пятном, что на лбу у генсека,
ты стала, родная страна.
2000
ХЕРСОНЕС
Бреду без цели и дороги
В палящем зное пустоты...
Здесь — спят языческие боги,
Здесь — христианские кресты.
А там, среди развалин храма,
Что пал, разрушенный войной, —
О берег море бьет упрямо
Доисторической волной.
НА РАЗВАЛИНАХ ХРАМА СВЯТОГО ВЛАДИМИРА В ГОД ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ КРЕЩЕНИЯ РУСИ
Все глядеть бы на смуглые главы Херсонесского храма...
Ахматова
Разрушен храм — опора и святыня.
Продут насквозь ветрами Херсонес.
Фигурка экскурсанта пародийна
На фоне оскудения.
И крест
Для сборщика зевак, как перекресток
Народов, войн, империй и эпох...
А ветер — расшалившийся подросток —
Доносит с моря птиц переполох,
И семена, и запахи акаций,
Цветущих на далеком берегу,
И поднимает прах цивилизаций
И развевает пылью на бегу.
А мы бредем гурьбой по городищу,
Топча полынь, побеги чабреца,
Духовную в себя вбирая пищу —
Рассказец компетентного лица
О половцах, о царствах, о Батые,
О процветанье.
Пухнет голова,
И чувствуешь симптомы аллергии
На мертвые музейные слова.
И хочется кричать уже: «Довольно!»
Но гид хитер, увертлив, словно бес.
Оглянешься — и станет сердцу больно:
Лежит погостом древний Херсонес.
Все вымерло, все выжжено от зноя,
На храме православном нет креста.
Облом скалы застыл ковчегом Ноя,
А тварь вся разбежалась — кто куда.
И все молчит...
Цветет в пыли цикорий,
И кипарис печален, как монах.
Седой свидетель лет минувших — море
Качает бакен ржавый на волнах,
И веет беспредельной пустотою
Развернутых небес голубизна,
Где скифскою монетой золотою
Сияет солнце — нищая казна.
И так грустна картина запустенья
В канун крещенья праздничный Руси,
Что время плакать и молить прощенья,
Шепча в смятенье: «Господи, спаси!»
1920
Мимо, мимо, мимо, мимо
Милой родины вдали,
Мимо брошенного Крыма
Проплывали корабли.
Ветер, ветер, ветер, ветер
Развевал державный флаг,
И никто и не заметил
Эмигрантом стал он как.
Синий, синий, синий, синий
Сумрак вился за кормой...
Знал лишь Бог один: отныне
Не вернуться им домой.
ЧЕХОВСКИЙ САД
С.Г.
За увитой ветками оградой,
как во сне, я вижу этот сад.
Он стоит, не тронутый распадом,
как и двадцать лет тому назад.
До последней черточки знакома
и щемящей нежности полна
одинокость чеховского дома,
грусть венецианского окна.
Кипарис... И в легкой дымке горы,
словно годы в дальнем далеке...
До сих пор слышны здесь разговоры,
чей-то смех... И тени на песке...
Но в ряду волшебных превращений
мне другой запомнился сюжет:
сад ночной, и на твои колени
молоком пролился лунный свет.
Ты была юна и белокура
в том далеком памятном году,
и стрела разящая Амура
угодила в сердце на беду.
А когда в саду погасли свечи
южных звезд,
и день встал без прикрас, —
понял я значенье нашей встречи
краткой, словно чеховский рассказ.
КУПАЛЬЩИЦА
Клянусь, рожденная волной,
на берегу она стояла
и волосы перебирала —
на струнах арфы золотой
себя, как музыку, играла.
* * *
Цикада, бабочка, кузнечик,
холмы полуденные, зной...
Цикория зубчатый венчик,
сияющий голубизной, —
приют и отдых стрекозиный,
звезда над домом муравья,
когда склонится тенью длинной
прохладный вечер у ручья.
И ты дорогою земною,
в сандалях, стоптанных до дыр,
благоговейно стороною
обходишь хрупкий этот мир,
под небом звездным — человечек,
бредущий горною тропой...
Цикада, бабочка, кузнечик
на равных говорят с тобой.
РОМАНС
Е.М.
Ты уедешь, забудешь меня.
Будут дни мои злы и суровы.
Фонари за окном без огня
Будут пялить глазища, как совы.
Стану снова часами бродить
И шагами тоску свою мерить,
Хлебом чаек голодных кормить
И холодному морю не верить.
Ни к чему мне теперь вспоминать
О тебе и о вспыхнувшем лете.
Все равно, где ржаветь и лежать
Позаброшенной в море монете.
Занесло непогодою пляж,
Королевство песочное смыло...
Что же я, словно шут или паж,
Все брожу побережьем уныло?
В зимних сумерках смутного дня,
На последней минуте заката,
Может, море узнает меня,
Предвечерней печалью объято,
И, прибрежный обдав тамариск,
Вдруг волною о берег ударит
И букет ослепительных брызг,
Как цветы, на прощанье подарит.
* * *
Как браслет, с твоей руки
ящерица соскользнула...
Вечер. Тлеют огоньки
саклей старого аула.
И как сотни лет назад —
запах дома, хлеба, дыма,
до земли склоненный сад
спелых звезд степного Крыма.
