Сергей Королев. Третий Крым. Судьбы татарской независимости в третьей четверти XVIII века

Королев Сергей Викторович (р. 1966)
(Санкт-Петербург)
Ведущий библиотекарь Российской национальной библиотеки, соискатель кафедры истории России Санкт-Петербургского государственного университета.

Так получилось, что проблема отношений с Крымским ханством встала перед российскими правителями во второй половине XV века, во времена Ивана III. Тогда русские посольства регулярно наведывались в Бахчисарай, в ханстве существовало нечто вроде «русской партии», а иногда Москва даже договаривалась с татарами о совместных походах против общего противника. Прошли годы, и когда в России вновь решили обратиться на Восток, обнаружилось, что традиции «крымских дел» во многом утрачены. Мало что было известно о внутренней жизни ханства, отношениях Бахчисарая и Стамбула. Наконец, обширные пространства Северного Причерноморья, населенные воинственными и подвижными ногайскими ордами, просто пугали предводителей российской «наружной политики». Неудачно законченная война с Турцией во времена Анны Иоанновны натолкнула петербургские власти на мысли о необходимости более активно влиять на Бахчисарай.

Дело в том, что к середине XVIII века Крымское ханство — когда-то независимое государство, а на протяжении двух с половиной веков вассальное владение Оттоманской Порты — стояло на пороге серьезных изменений. Годы турецкого владычества донельзя развратили правящую верхушку: Стамбул оплачивал участие крымцев в своих военных авантюрах не скупясь. Формально ханы контролировали и Причерноморские степи, и предгорья Северного Кавказа, и Придунавье. Но все труднее становилось удерживать в подчинении ногайцев — главную военную силу ханства; горцы все чаще смотрели на север, видя многие выгоды в переходе под власть России. Часть татарской знати и крымские интеллектуалы все настойчивее искали в прошлом следы былой независимости, а самые недовольные прямо указывали на возможность самостоятельного выбора хана, отдельной денежной системы и даже ликвидации обширных султанских доменов (владений) среди угодий Южного побережья полуострова.

Разумеется, вести о подобных настроениях рано или поздно достигли и Петербурга. Хотя в Крыму середины XVIII века не было ни гласного российского представительства, ни тайной агентуры, русские и украинские купцы заезжали в ханские владения. Знали в Петербурге и другое, а именно: унизительное правило «поминок» — денежных и вещевых выплат крымскому хану, сложившееся еще на закате существования Золотой Орды, так и не было отменено. Еще не так давно, в 1720-х годах, от киевского генерал-губернатора в Бахчисарай присылали меха и драгоценности на крупные суммы.¹

Нападение разбойников вблизи Перекопа. Гравюра из книги Адама Олеария «Описание путешествия в Китай, Татарию, Персию, Турцию, совершенное в 1644—1650 годах» (Амстердам, 1669)

Знали о затянувшихся размышлениях в Петербурге и султанские министры. Наиболее дальновидные турецкие дипломаты и ученые предостерегали своих правителей о важности Крыма как своеобразного форпоста Порты на севере. Так, один чиновник советовал султану, «если в Крыму произойдут несчастные события», иметь под рукой необходимое число войска, галеры, галионы для отправки их туда.² До поры, до времени в Стамбуле надеялись, что усиление российской активности на крымском направлении натолкнется на естественные трудности, как то: полное отсутствие торных дорог для армии, скудность войск на южных границах вообще, недостаток в практических сведениях о Крыме.

Так оно, в общем-то, и было. Российские власти черпали информацию в донесениях военных из приграничных крепостей, рассказах торговцев и даже бродяг. Иногда удавались дерзкие вояжи вглубь полуострова — под видом урегулирования вопроса о какой-нибудь солеварне или очередном нарушении казаками договоренностей о рыбных ловлях на Днепре.

Это, что и говорить, было смело, но — и только. Вспомнили было ногайцев, и в 1754 году даже пригласили депутацию от некоторых орд в Петербург. В недрах Коллегии Иностранных дел возник план принудить Бахчисарай к сближению под угрозой принятия кочевников в российское подданство. Чиновники Коллегии, ответственные за «ногайские дела», докладывали, что когда крымские ханы поступали с ногайцами «умеренно», то есть допускали послабления, то те о «российской протекции» не просили, а стали ее искать с тех пор, как хан «стал их покрепче прибирать в свои руки».³ В итоге дипломаты елизаветинской поры решились мягко, но настойчиво подбивать ногайцев «искать независимости». На деле это выглядело так: власти российских приграничных губерний должны закрывать глаза на бесконтрольное перемещение ногайцев через границу (что запрещалось действующим тогда русско-турецким договором). В будущем недовольные политикой Бахчисарая ногайцы могли выступить в качестве предлога для пересмотра всех отношений России и Крыма, а следовательно, и Турции.

Но это все были полумеры. Хотя, как известно, жизнь на Востоке течет медленнее, нежели в Европе, затягивать с обоснованием российской политики в Причерноморье было нельзя. Так, не успели еще высохнуть чернила на Манифесте о восхождении на престол императрицы Екатерины II, как в Петербург дошли слухи о, как тогда говорили, злодерзостном поступке короля Пруссии. Де-пруссаки через своего эмиссара в Крыму Боскампа склонили крымского хана на свою сторону за полмиллиона турецких пиастров.⁴ Здесь надо уточнить, что, являясь формальным вассалом турецкого султана, каждый крымский хан щедро снабжался Портой. Во-первых, существовали ежегодные платежи, именуемые «сальяне», сумма которых колебалась год от года, но всегда была достаточно большой. Во-вторых, каждый новый хан получал «подъемные» — «тешрифат акче», поступавшие в его личное пользование. В-третьих, ханам предназначались доходы из оттоманской казны. Наконец, Стамбул оплачивал содержание ханской гвардии; иногда правители Бахчисарая могли рассчитывать на деньги, собираемые с подвластных Порте Дунайских княжеств. Не стоит исключать и банальные взятки, которые ханы получали время от времени от высокопоставленных султанских чиновников.

Конечно, денег никогда много не бывает. Султан всегда мог управлять действиями крымского хана, уменьшая или увеличивая выплаты. Для сохранения видимости союзнических, а не вассальных отношений, султаны всегда сопровождали приглашение хану отправиться в поход крупной суммой денег — «тиркеш баха», или «колчанная цена». В свою очередь, ханы искренне считали «дунайские» деньги своеобразной данью, отступными, подтверждающими их «право на степь», установленное еще в Золотоордынские времена. Словом, рано или поздно и в Петербурге, и в Стамбуле должны были понять: отношения Крыма и Порты, равно как Крыма и России уже не соответствовали новым временам, которые неудержимо накатывались на Причерноморье.

Поначалу российские власти обеспокоились вполне банальными вопросами. Например, колонисты и солдаты с украинских земель легко бежали в Крым. А в Бахчисарае регулярно составляли жалобы в Коллегию Иностранных дел о частых нападениях русских лихих людей на приграничные татарские селения. Киевские власти сетовали, что «от того ущерб есть, когда такие люди оставят свое отечество своевольно в чужой стороне шатаются».⁵

Летом 1762 года канцлер Михаил Воронцов подготовил для императрицы Екатерины II пространный доклад, характеризовавший состояние внешней политики в предыдущее царствование. Из двух его разделов — «О Порте Оттоманской» и «О малой Татарии» — Екатерина составила первое впечатление о Крыме. Ясно, что Воронцов вряд ли мог крепко обобщить ситуацию. Доклад его гласил между прочим, что «Турецкая держава чрез вселившуюся нежную и роскошную жизнь и от внутренних беспорядков приходит в упадок».⁶ Идея не новая и спутавшая карты многим политикам — как до, так и позже Воронцова. Правда, в докладе были и свежие, разумные выводы: срочно учредить в ханстве пост российского консула, урегулировать пограничные споры. Вопрос с консулом был и в самом деле весьма болезненным. Отсутствие такового немало вредило российским интересам, ведь европейские державы постоянно держали своих дипломатов (а по совместительству — разведчиков) в Бахчисарае и тем на корню уничтожали попытки хана наладить отношения с Россией.

Весной 1763 года серьезный человек из Киева капитан Бастевик во время очередной поездки в Бахчисарай неожиданно получил дозволение тогдашнего хана Крым-Гирея на основание консульства. Впрочем, это не было чем-то неожиданным. Крым-Гирей, занимавший крымский престол в 1758—1764 годах и с 1768-го по март 1769 года, считался одним из самых «непослушных» султану ханов. Первый консул, премьер-майор А.Ф. Никифоров был немедленно снабжен пространнейшей инструкцией и отправлен к месту назначения. А обязанности у консула были очень большие. Трудно сказать, чем он не должен был заниматься; особое же внимание ему следовало уделить зондированию почвы относительно «независимости ханства и самодержавия хана».⁷

В том же году императрица утвердила назначение советника Петра Веселицкого в штате Киевской губернии для заведования всеми пограничными делами.

Эти события показали, что в Петербурге от слов перешли к делу. Правда, тогда ни Екатерина, ни ставший в июне 1763 года главой внешнеполитического ведомства Никита Иванович Панин не представляли всей тяжести задуманного. В Петербурге прекрасно понимали, что выход к Черному морю без разрешения крымской проблемы невозможен. Ни со стороны Дуная, ни Кубани обойти полуостров было невозможно. Многотрудные усилия Петра I, дорогой ценой пробившегося в Азов, — яркое тому подтверждение. Между тем вести полномасштабные боевые действия с многотысячной ногайской конницей, солидными гарнизонами оттоманских крепостей по всему побережью было нереально. Кроме того, любое обострение ситуации всегда сопровождалось прибытием к крымским берегам мощного экспедиционного корпуса Порты. У России же не было ни флота на Черном море, ни хорошо оборудованных крепостей в близлежащих районах. Закончившаяся несколькими годами ранее Семилетняя война влетела казне в копеечку. Да и перемещение войск в степях требовало особой подготовки.

Капудан-паша (командующий оттоманским флотом). Гравюра из книги «Совершенное и новейшее описания турецких костюмов.., составленное мессиром Фериолем» (Нюрнберг, 1723)

Итак, в российском правительстве почти было решили отказаться от активности на крымском направлении. Тем более, что канцлер Панин больше смотрел на север, где в Польше, Прибалтике, германских государствах обнаруживались интересные для России варианты усиления политики. Сейчас трудно, почти невозможно точно указать, когда и почему Екатерина II поддержала проекты своих сотрудников по выдавливанию ханства из Причерноморских степей, а Порты — из Крыма. До этого российским властям — где бы то ни было — чрезвычайно редко удавались тонкие комбинации подобного рода. Чтобы переманить ногайцев на свою сторону, а затем принудить крымского хана, ослабленного уходом кочевников, отложиться от власти Порты, надо было по крайней мере предложить нечто более выгодное, чем привычное покровительство Порты. Россия на восточном направлении отчаянно нуждалась не только и не столько в средствах, сколько в людях. Речь не идет о собственно солдатах и офицерах. Нет, при необходимости армия могла выставить нужное число штыков. Зато дипломаты серьезно сомневались в действенности мер политического характера. Слишком долго Россия сосредотачивалась на северном, европейском направлении своей внешней политики: это не могло не сказаться теперь. (Например, даже человека на консульскую должность в Крым подыскивали... среди оренбургских татар — настолько велик был кадровый дефицит в Коллегии иностранных дел.) Однако государственная воля императрицы Екатерины II и ее ближайших сотрудников неумолимо вела к осуществлению одного из самых дерзких проектов в истории внешней политики России — созданию независимого Крымского ханства, «третьего Крыма». Предполагалось, что совокупные усилия российской дипломатии, с одной стороны, и «пятой колонны» в Крыму — с другой, заставят элиту ханства повысить статус образования до самостоятельного государства. Рассчитывая на это, в Петербурге тонко учитывали созревшие настроения в среде татарской знати. Но совершенно неподготовленным оказался круг вопросов, так или иначе связанных с властными полномочиями. Похоже, в Петербурге еще слабо представляли — как же будет управляться Крымское государство, лишенное привычного подчинения Стамбулу.

Янычар. Гравюра из книги «Совершенное и новейшее описания турецких костюмов.., составленное мессиром Фериолем» (Нюрнберг, 1723)

Но вкусить это Екатерине еще предстояло. Пока же — 1764 год, и российская сторона озадачена неожиданным упрямством Крым-Гирея, все-таки отказывающего консулу Никифорову в полноценном признании полномочий последнего — «берате». А потом пришлось договариваться с новым ханом — Селим-Гиреем — который вообще отказался допускать российского консула. Правда, к этому моменту киевские чиновники уже создали разветвленную сеть информаторов на землях ханства. Так называемые «конфиденты» — как правило, живущие в крымских пределах греки, армяне, ногайцы — охотно соглашались снабжать русских офицеров или купцов, наделенных секретными полномочиями, важными сведениями о происшествиях в ханстве, перемещении войск, строительстве укреплений. В середине 1760-х годов удалось завербовать даже близкого советника хана Селима — некого Якуб-агу, в первой своей жизни — поляка Якова Рудзевича. История сохранила имена и менее именитых агентов: очаковский армянин Григоров, «нежинский житель» Судаклей, есаул Василий Рецетов, коллежский советник Иван Чугуевец. Разумеется, нельзя наверняка утверждать, кому же в Петербурге доверяли больше — своим резидентам или подкупленным ханским придворным. Первое время агенты доставали действительно очень любопытную информацию. Так, в 1766 году «конфиденты» узнали, что хан Селим был в Стамбуле, где султан взял у него письменное обязательство «послушным быть»⁸.

Умудренный Н.И. Панин понимал, что дипломатический «романтизм» императрицы хорошо подпитывается такими вот реляциями разведчиков. («Крымские» вести всегда должны были поступать из Киева в столицу в первую очередь.) Между тем постичь тонкости в отношениях Бахчисарая и Стамбула было равнозначно тому, чтобы овладеть стратегической инициативой. Для этого в Петербурге должны были стремиться к получению не только депеш от резидентов, но и любой информации из сопредельных земель. Большое значение имели личные контакты дипломатов и военных с теми вождями ногайских орд, которые выказывали симпатии России. Сперва Екатерина пыталась просто «давить» на султана, дабы в Стамбуле подыскали хана, присутствие которого в Бахчисарае нормализует пограничные отношения с Россией. Российский посол в Стамбуле А.И. Обресков чуть ли не одновременно с известием о восшествии на престол Екатерины осенью 1762 года получил от нее два рескрипта, предписывавших добиваться скорейшего низложения нынешнего хана. Что, разумеется, было ошибкой. Султан подтверждал «избрание» татарской знатью только такого хана, чья преданность не вызывала сомнений. Когда же требовался сильный правитель, чем-то неудобный Стамбулу, его нахождение на престоле ограничивалось несколькими месяцами — сроком одной военной кампании. Нередко представитель династии Гиреев назначался ханом два, три и даже четыре раза.

Впервые удобная возможность для вмешательства в крымские дела возникла в 1767 году. Почти одновременно в Петербурге получили обнадеживающие известия о назревающей схватке среди татарской знати от «нелегалов», от личного ханского архитектора и по дипломатическим каналам. Мол, в ханстве многие сочувствуют сыну правившего всего три месяца Арслан-Гирея — Девлет-Гирею (последнего желали видеть ханом в обход назначенного Стамбулом Максуд-Гирея сразу несколько старейшин татарских кланов). Но Девлет несколько переусердствовал: он слишком активно искал поддержку у сераскеров Едичкульской и Едисанской ногайских орд, отчего «весь Крым пришел в возмущение».⁹

Но вовремя определиться — кого же именно поддержать — в Петербурге так и не смогли. А вскоре появились другие проблемы. В сентябре 1768 года отряд казаков при преследовании группы польских повстанцев разорил находившийся в оттоманских владениях городок Балту. В Стамбуле сочли это удобным поводом для начала войны и для начала возвели на крымский престол «походного» хана Крым-Гирея.

В декабре Н.И. Панин писал командующему Второй армией П.А. Румянцеву о том, что в Стамбуле при утверждении ханом Крым-Гирей к султану «отозвался, как-де известно дед его, славный хан Мехмед-Гирей, Украйной владел около семи лет, а он берется смелость донести, что надеется четырнадцать оной властвовать».¹⁰ Но положительный момент в этих событиях все-таки был: очередной приступ крымского кризиса неизбежно заставлял уделять больше внимания восточным делам, не ограничиваясь разовыми мероприятиями.

Объявленная осенью 1768 года очередная русско-турецкая война началась фактически не ранее зимы следующего года. Воевали в XVIII столетии неспешно, стремясь одолеть противника в течение не такой уж продолжительной летней кампании. Ближе к холодам, как правило, войска отводились на зимние квартиры. Хотя современники событий неизменно говорили о мощи оттоманской армии, золотые годы войск султана были позади. Турецкие гарнизоны еще держали под контролем все мало-мальски значимые пункты черноморского побережья; по первому сигналу стамбульских резидентов поднимались мобильные отряды ногайской кавалерии, способные охватить все подступы к Крымскому полуострову. Но Россия — несмотря на отсутствие военного флота — могла наступать на земли Порты, опираясь на хорошо подготовленные тыловые базы, расположенные в пределах Левобережной Украины. Наконец, совсем немного времени прошло с момента окончания Семилетней войны, где кадровые части и офицерский корпус русской армии доказали свою состоятельность.

С началом войны хан Крым-Гирей сразу же показал свою преданность султану: татарские отряды произвели ряд вылазок в приграничье, вооруженные группы также были направлены в окрестности Бахмута и Елисаветграда. Этого от Крым-Гирея и ожидали. Ходили слухи, что предшественник хана потому и был смещен, что в Стамбуле сомневались в его готовности решительно вести войну с Россией. С другой стороны, в Петербурге переоценивали своенравность Крым-Гирея: как показали последовавшие события, хан нисколько не колебался, открывая «второй фронт» против России. Между тем еще на исходе 1768 года в Коллегии иностранных дел официально предостерегали командующего армией П.А. Румянцева от поспешных шагов, де-хан будет руководствоваться «каким-то особенным видом».¹¹ Как бы для того, чтобы окончательно развеять иллюзии российских властей, Крым-Гирей совершил и «настоящий» набег на Слободскую Украину — с захватом пленных, грабежами, поджогами. Правда, вылазка имела скорее демонстративный характер, ибо развить успех не удалось, награбленное добро было в основном потеряно во время поспешного отступления, а предводитель скоропостижно скончался — по слухам, от яда. Относительным утешением для Петербурга послужило и известие о том, что ряд видных ногайских мурз отказался сотрудничать с Бахчисараем, мотивируя это незаинтересованностью в ссоре с Россией.¹² Но это, выражаясь современным языком, было сообщение, не подтвержденное из независимых источников.

Еще примерно год в Петербурге выжидали, не форсируя военных приготовлений. До лета 1770 года соединения генералов А.А. Прозоровского и Г.Г. Берга, перемещаясь на солидном расстоянии от сосредоточения татарских сил, по мере возможности старались не ввязываться в бои. Одновременно осуществлялось мощное давление на недавних союзников Бахчисарая — ногайцев. Особенно активизировался этот процесс в октябре 1769 года, когда несколько ногайских лидеров подали прошение П.А. Румянцеву о приеме в российское подданство. Конечно, политическое устройство ногайцев, кочевавших на огромной территории Северного Причерноморья, не позволяло рассчитывать на нейтралитет всех орд. Именно поэтому к лету 1770 года были предоставлены широкие полномочия брату Н.И. Панина — Петру Ивановичу. Генерал (будущий усмиритель Пугачева) должен был, обосновавшись в Бендерах, «вести беседы» об отторжении большей части ногайцев от власти хана. Ногайский вопрос в крымском контексте считался настолько важным, что даже генерал Прозоровский, занятый чисто военными делами, был привлечен для начала агитации среди ногайской знати. Так, предписывалось изыскать среди молдавских бояр наиболее влиятельных с тем, чтобы они могли «вселить в соседних татар» (читай — ногайцев) мысли о «выгодах и преимуществах независимого существования».¹³

Татарские народные типы. Гравюра из книги: Эдуар де Лостало-Башу. «Мир всеобщей истории». Том 6 (Париж, 1856)

После пространных консультаций П.И. Панина с ногайскими мурзами был составлен некий «акт» о вхождении ногайцев в подданство Российской Империи. Этот документ был подписан, разумеется, сепаратно, поскольку в Стамбуле не могли согласиться с этим ни при каких условиях. И ногайские вожди относились к нему весьма осторожно, ввиду того, что кочевья орд между Днестром и Днепром разделяли части дунайской армии Порты и войска очаковского гарнизона. Зато Петербург безошибочно выбрал своего ставленника — ногайского патриарха Джан-Мамбет-бея, авторитет которого вкупе с солидными денежными инъекциями почти убедили кочевников в пагубности прежней политики. Неизвестно, какую судьбу в конечном счете отводили в Петербурге «мирным» ногайцам, однако можно рассматривать и такую версию: кое-кто из ногайских лидеров всерьез рассматривал себя в качестве кандидатов на бахчисарайский престол. По крайней мере, об этом говорилось в донесении российского агента, встречавшегося осенью 1770 года с ногайской знатью.

Дальнейшему укреплению российского влияния в ногайских землях способствовали два обстоятельства. Во-первых, преемники Крым-Гирея откуда-то саботировали призывы Порты к организации вооруженного сопротивления России. И Девлет-Гирей, и Каплан-Гирей более-менее успешно уверяли султанское окружение в своей преданности, но пресечь опасную для Бахчисарая активность русских в ногайских землях не хотели или не могли. По словам оттоманского историографа Васыф-эффенди, Каплан, бывший ханом на протяжении нескольких месяцев 1770 года, попросту шантажировал Порту, требуя увеличения денежной помощи.¹⁴ П.И. Панин критично отзывался о возможности переговоров с татарскими правителями, упирая на то, что последние «ничего в свете лучшего не представляют, как своих земелек и деревнишек, со скаредным от тех доходом».¹⁵

Во-вторых, никто или почти никто не мог препятствовать началу настоящих российско-крымских консультаций относительно будущего ханства. Другое дело, арсенал средств, которыми российские власти пытались склонить татарских вождей на свою сторону, ничем новым не отличался. Генерал Панин, пытавшийся развить свой успех в переговорах с ногайцами, в отношении Каплан-Гирея повторял старый довод: мол, оттоманские султаны обманом получили власть над Крымом, и теперь самое время хану заключить соглашение с государством, дружественным татарам. Российские эмиссары не смутились даже скорым — в ноябре 1770 года — смещением Каплан-Гирея. Очевидно, в Петербурге намеревались подговаривать к сотрудничеству любого правителя Бахчисарая, вне зависимости от того, как он относился к своим вассальным обязанностям.

В принципе, российско-крымские отношения той эпохи тем и интересны, что стороны намеревались использовать — каждая в своих интересах — реальную и мнимую подоплеку установления оттоманского контроля над Северным Причерноморьем. Крымские ханы, несомненно, пользовались большими правами по сравнению с наместниками других подвластных Стамбулу земель. Эта традиция берет начало в XVI веке; род Гиреев считался происходящим по прямой линии от Чингизидов и, при некоторых условиях, Гиреи могли даже рассчитывать на то, что они станут наследниками султанского престола — в случае пресечения рода Османов.¹⁶ В Европе, в частности, знали о стремлении ханов избавиться от покровительства Порты под тем предлогом, что Гиреи издавна владели окраинами Восточной Европы. В Стамбуле с тех же времен рассматривали ханство как некий «форпост ислама»: правители Бахчисарая несли ответственную службу по охране внешних границ Порты, и за это им полагалось щедрое ежегодное жалованье, называемое «сальяне». Оттоманская политическая традиция на протяжении многих десятилетий вещала о значимости верной службы хана. Так, публицист XVII века Кочибей Гомюджинский в своих докладах султану Ибрагиму еще в середине столетия подчеркивал: «хан подобен другим слугам султана, однако от него обычной службы требовать не следует. Ханы защищают границу, и других дел у них нет. Иногда от них даже бывает вред, так как они не являются нам в полной мере дружественными». Трактат Хюсейна Хезарфенна «Изложение сути законов османской династии» гласит: во время церемоний ханам воздаются падишахские почести; все ханские родственники первенствуют перед турецкими визирями; если хан назначен в поход султаном, к нему посылается глава дворцовых привратников с особой султанской грамотой, саблей, украшенной драгоценными камнями, халатом, дорогой обувью и 40 тысячами золотых и т.д.

Несомненно, на зарождении крымского сепаратизма в рамках Оттоманской империи сыграло свою роль и то, что ханы довольно долго получали некую сумму от московских и даже от российских правителей. Символический размер этой суммы и та форма, в которую переросли «поминки» с течением времени, не должны смущать: это способствовало сохранению у части татарской знати представления о том, что Бахчисараю, как и прежде, принадлежат некие права на земли Украины и Молдавии. Вольно или невольно, но султаны поддерживали такие иллюзии — хотя бы тем, что не запрещали ханам чеканить собственную монету, не препятствовали самовольным сношениям крымских дипломатов с соседними правителями, не вмешивались в дела Бахчисарая с ногайскими лидерами. Конечно, к середине XVIII века многие прежние обычаи соблюдались скорее декоративно. Скажем, для контроля ситуации в степях и на Северном Кавказе все чаще присылались из Стамбула полномочные представители. Или: финансовая система ханства почти полностью зависела от денежных вливаний Стамбула. Наконец, лучшие угодья полуострова на южном побережье составляли личный домен султана. Стратегически важные крепости — Кафа, Гезлев, Керчь, Ени-Кале — охранялись янычарскими гарнизонами.

Непосредственно в Стамбуле неоднозначно относились к нравам и обычаям татар. Признавая их роль как надежных воинов, турки многое в их жизни считали непонятным и необычным. Кочевников-ногайцев, заметно превосходивших по численности оседлых татар, заметно опасались. При этом — нередко путая с обитателями собственно Крыма. Орды кочевников, которые, как замечал турецкий путешественник, «скачут быстро как ветер, вдоль долин, не зажигая огней и не отдыхая больше четверти часа», внушали жителям Стамбула трепет.

Издавна всякое противостояние хана Стамбулу приветствовалось сторонниками крымской независимости. Так, крымский историк и хронист середины XVIII века Сейд Мухаммед Риза, написавший сочинение «Семь планет в известиях о царях Татарских», отмечает деяния ханов, идущие вразрез с приказами из Стамбула. В качестве примера автор приводит поступок хана Девлет-Гирея, жившего в XVI столетии, который отказался поддерживать поход османов на Астрахань, предпочтя совершить набег на украинские земли.

Параллельно современники событий подчеркивали, что помимо существования крымско-османских противоречий, наличествует неприязнь между Бахчисараем и предводителями ногайцев. Согласно легенде, пересказанной турецким путешественником XVII века Эвлия Челеби, во время переселения части ногайцев в окрестности Крыма хан Мухаммед-Гирей напал на них, несмотря на разрешение оттоманских властей в Бендерах, «подвергнув их ограблению и нанеся ущерб».¹⁷

Генерал В.М. Долгоруков-Крымский

Поэтому не вызывает удивления, что при первых признаках слабости турецко-крымской администрации, усугубленных военными действиями, ногайцы выразили намерение вступить в российское подданство. Это случилось летом 1770 года, когда императрица Екатерина II получила грамоту, составленную от имени 112 ногайских мурз с изъявлением покорности. В рескрипте на имя киевского генерал-губернатора она отметила, что «орды, почувствовав справедливость и силу оружия нашего, отложились теперь от Порты и, сделавшись теперь независимыми, вступили под покровительство наше».¹⁸ Тогда же спецпредставителем императрицы по ногайским делам был назначен генерал Е.А. Щербинин, наделенный широкими полномочиями.

Правда, на рубеже 1770—1771 годов в Петербурге еще не слишком четко представляли себе будущее отношений с Бахчисараем. Выдвигалось предположение, что татары желают вольности, но, будучи окружены оттоманскими гарнизонами, не в силах осуществить это. Есть основания полагать, что уже в марте 1771 года определенный план по установлению российской власти на полуострове был подготовлен. Так, командующему 1-й армией П.А. Румянцеву предписывалось удерживать турецкие войска от помощи проосманской партии в Крыму, а предводитель 2-й армии В.М. Долгоруков должен был «распространять разногласия» среди татарской знати — разумеется, параллельно с подготовкой вторжения на полуостров. Символично, что один из ближайших сотрудников Екатерины граф А.Г. Орлов, имевший большое влияние на восточные дела России, регулярно призывал к силовому разрешению крымской проблемы.¹⁹ Между тем, политическая сторона вопроса была проработана гораздо хуже. В Петербурге просто не было единого мнения относительно судьбы ханства. Очевидность военного поражения Порты в Причерноморье подталкивала российские власти к скорейшему привлечению на свою сторону части татарской знати. С другой стороны, никто не мог предсказать, будет ли пророссийская партия в ханстве настолько сильна, чтобы выдвинуть дееспособного кандидата на бахчисарайский престол. Больше того, сподвижники Екатерины не могли быть уверены даже в том, действительно ли мурзы согласятся сотрудничать с Россией. Процедура избрания очередного хана была такова, что легитимность правителя подтверждали в Стамбуле, однако султанская администрация старалась не предлагать кандидатуры, если существовали сомнения в поддержке их татарскими мурзами.

Когда во второй половине июня 1771 года военно-политическое присутствие России в Крыму стало реальностью, хан Селим-Гирей после длительных колебаний все-таки отказался признать оккупационные власти. Под нажимом Долгорукова старейшины кланов избрали ханом двоюродного брата Селима — Сахиб-Гирея. Как только об этом узнали в Стамбуле, в Крым был направлен «настоящий» хан — Максуд-Гирей. Впрочем, он так и не прибыл в Бахчисарай, остановившись в оттоманской крепости Рущук.

Фактически эти события означали гибель прежнего политического устройства ханства. Трезвомыслящие современники — и в Крыму, и в Порте — хорошо понимали это. По словам оттоманского историографа, «титло хана сделалось пустой формальностью».²⁰ Внешне энергичные шаги как Петербурга, так и Стамбула должны были внести смятение в ряды противников — и не более. Порта направила в Крым экспедиционный корпус под руководством экс-хана Девлет-Гирея. Россия добилась избрания калгой-султаном молодого Шахин-Гирея, выказывавшего откровенно пророссийские взгляды.

На первый взгляд, наибольший ущерб от событий лета 1771 года понесла Порта. Помимо чисто военных неудач — а оказание военной помощи ханству было заблокировано успешными действиями армии Румянцева в Подунавье — авторитет султана как покровителя Крыма упал до крайних пределов. Один из современников событий турецкий дипломат подчеркивает, что после российского вторжения татары прямо отказывались сотрудничать с частями оттоманского корпуса Ибрахима-паши: «нам нет нужды в османском войске, ибо нельзя спасти землю нашу и поселения от запустения».²¹

Однако военные успехи, достигнутые той частью российской армии, которая противостояла разобщенным татарским отрядам, не должны были обманывать императрицу и ее сподвижников, среди которых, к слову, не все были сторонниками скорейшего устройства «независимого» ханства. Екатерина же, судя по ее рескриптам В.М. Долгорукову и несколько позже российскому представителю в Бахчисарае Е.А. Щербинину, настаивала на том, чтобы скорейше внушить татарской знати необходимость официального отложения от власти султана. В качестве первого шага состоялся визит представительной татарской делегации во главе с Шахин-Гиреем в Петербург. Одной из целей поездки было составление некой «записки», ориентировавшей сторонников калги-сул-тана (второго лица в ханстве) на осуществление мер по провозглашению независимости. Уже тогда, по всей видимости, в Петербурге замыслили действовать с трех направлений: пророссийски настроенные татары готовят обращение к султану; «мирные» ногайцы выступают с просьбой к Бахчисараю оставить ряд крепостей, отбитых у Порты, для размещения российских гарнизонов; угроза военного поражения заставляет Стамбул идти навстречу требованиям России ограничить оттоманское присутствие в Причерноморье.

Конечно, все эти составляющие надо было еще воплотить в жизни. Между тем, долгое присутствие российской армии в Крыму осложнялось массовым заболеванием солдат, да и мирные переговоры с Портой об условиях окончательного прекращения войны шли нелегко. Чтобы усилить давление на оттоманскую делегацию, в Петербурге задумали параллельно начать консультации с татарскими представителями. Формально на этих консультациях обсуждались подробности будущего соглашения России и ханства. Попутно российские власти намеревались на законном основании получить важные крепости Керчь и Ени-Кале. Задача осложнялась тем, что добиться уступок от татар следовало при непременном соблюдении независимого статуса ханства. Целиком полагаться на своего нового сторонника Шахин-Гирея в Петербурге не могли, ибо популярность калги-султана среди сераскеров ногайских орд грозила обернуться потерей влияния России среди кочевников. К исходу первого месяца консультаций представлявший императрицу на переговорах Е.А. Щербинин придумал термин «содержания крепостей Россией». Окончательно договор был подписан 1 ноября 1772 года в Карасубазаре, родном городе Шахин-Гирея. Назывался он так: «Мирный и союзный трактат между Российской Империей и Ханством Крымским».²²

Примечательно, что в преамбуле Трактата говорилось о восстановлении «древних основ» крымской государственности, а в 14 статьях документа была сделана попытка обосновать претензии на независимость Крыма от Порты. Как и все документы такого рода, трактат 1772 года был насыщен множеством противоречий. Скажем, неясно толковались основания для размещения российских гарнизонов в Крыму — особенно, если учесть, что часть крепостей до сих пор была занята турками. Не определялось точно положение ногайцев, пока не присягнувших императрице. Кроме того, власть хана отныне не распространялась на кабардинские племена, уже перешедшие в российское подданство, хотя довоенные границы ханства объявлялись незыблемыми. К тому же смысл соглашения был нерасчетливо (для Петербурга) связан с тогда правившим ханом Сахиб-Гиреем, тогда как о наследственной передаче власти ничего не говорилось. Через несколько лет этот правовой пробел будет использован в ущерб интересам России.

Надо полагать, что ожидания, которые татарские мурзы связывали с договором, оправдались только в малой степени. Мирные переговоры России и Порты в Фокшанах, а затем в Бухаресте действительно во многом строились вокруг признания или отрицания крымской независимости. За исключением одного — в Стамбуле не видели большой беды в том, что хан будет избираться по несколько иной процедуре и, возможно, под контролем российских властей. Кроме очевидности — для Порты — экономической зависимости Крыма от Стамбула, было и другое важное обстоятельство: духовная власть оттоманского султана как халифа всех правоверных над ханством. Уступки административного плана не могли поколебать власти Порты изменить вассальный характер связей. Между тем, в Петербурге хорошо представляли ненадежность предлагаемых условий мира — в случае, если Порта будет требовать сугубого соблюдения условий будущего договора. В частности, Н.И. Панин писал российскому представителю на переговорах с Портой А.И. Обрескову, что ограничение юрисдикции оттоманских судей в ханстве все равно останется полумерой — если учитывать характер тотальной духовной власти султана.²³

И тем не менее, суть разногласий оказалась буквально закрепленной в тексте Кючук-Кайнарджийского трактата. А именно: артикул III документа подтверждал выборность хана при сохранении духовной зависимости татар от султана. И хотя России предоставлялись крепости, представляющие стратегическую ценность, двойственность статуса ханства, перешедшего под покровительство императрицы, являла собой бомбу с тлеющим фитилем. На первый взгляд, промежуточное состояние Крымского ханства не считалось тогда российскими властями чем-то тревожным. И это несмотря на то, что эмиссары императрицы регулярно сообщали в Петербург, что татарская знать ожидает от «независимости» совершенно других последствий, нежели предполагали в России. Неудивительно, что уже в августе 1774 года генерал Долгоруков писал Екатерине: «Хан и правительство пребывают в полной бесчувственности, не понимая дарованной им вольности и независимости»²⁴. Между тем, тремя месяцами ранее Коллегия иностранных дел, делая «представление» Екатерине о перспективах крымских дел, во главу угла ставила необходимость разъяснения татарам ценности вольного состояния. В докладе говорилось: «Жители Крыма сами внутренно в истиной ее (независимости — С.К.) цене должны узнать и полюбить»²⁵.

То, что далеко не все татарские мурзы приветствовали новый статус ханства, — очевидно. Так, приверженец пророссийского курса Шахин-Гирей в эти месяцы дважды был вынужден скрываться в ногайских степях, поскольку оппозиция явно выражала свое недовольствие. В качестве запасного варианта в Петербурге даже рассматривали возможность «временного» избрания опального калги-султана предводителем «мирных» ногайцев. Пристрастный, но информированный современник Васыф указывал, что татары беспрестанно направляли в Стамбул послания, «изъявляя султану свою горесть, проистекающую от добровольного их возложения на себя оков»²⁶. Словом, ситуация требовала решительных мер, которые отчасти и последовали.

Летом 1775 года, когда проникший с Кубани на полуостров Девлет-Гирей был вторично провозглашен ханом, а российский ставленник Сахиб-Гирей был низложен, в Петербурге решили строить систему отношений с Крымом таким образом, чтобы доказать невозможность возвращения ханства под власть султана. В частности, Екатерина советовала Е.А. Щербинину, петербургскому представителю на переговорах с ханом, «привести татар в признание, что они сами по себе одни, без содействия ногайских орд, не составляют<...> целой татарской области»²⁷. Одновременно было велено российским военачальникам, возглавлявшим войска на Кубани, распространять слухи о том, что Девлет-Гирей «не есть владелец татарской пристойной степени и достоинства, ибо похитил власть ханскую насильством, убедя на свое избрание некоторых только из крымцев».²⁸

Эти и другие шаги российских властей свидетельствуют о неподготовленности Петербурга к отстаиванию достигнутого статуса ханства. Принудив Стамбул и «непримиримую» часть татарских мурз принять свои предложения по поводу разрыва традиционных связей Бахчисарая и Стамбула, опробовав эту политику при привлечении в российские владения ногайцев, сподвижники Екатерины II не смогли выдвинуть стройную программу превращения оттоманского доминиона в независимое «буферное» государство. Помимо отказа последовательно обыгрывать возникающие коллизии, убеждая Порту в необходимости поэтапного изменения политического устройства ханства, российские власти в третьей четверти XVIII века упустили реальную возможность создать на своих южных границах относительно нейтральное государство. Очевидно, потому что этот процесс выглядел в глазах императрицы Екатерины II недопустимо долгим, в то время как планы выхода к Черному морю и обустройства в Причерноморье предусматривали достижение поставленных целей в более короткие сроки.

Примечания

1. Артамонов В.А. О русско-крымских отношениях конца XVII — нач. XVIII вв. // Общественно-политическое развитие феодальной России. М., 1985. С. 83.

2. Турецкий трактат об османских крепостях Северного Причерноморья в нач. XVIII в. // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. М., 1969. Т. 2. С. 133.

3. Кочекаев Б. Ногайско-русские отношения в XV—XVIII вв. Алма-Ата, 1998. С. 145.

4. Смирнов В.Д. Эпизод из восточной политики Пруссии // Рус. вестник. 1882. № 7. С. 19.

5. Горбань М. Аргати и ренджипери 1753 р. // Східній світ. 1928. Т. 3/ 4. С. 311—313.

6. Архив кн. Воронцова. М., 1882. Кн. 25. С. 306.

7. Сенатский архив. СПб., 1907. Т. 12. С. 207.

8. Андриевский А.А. Материалы для истории южнорусского края в XVIII ст. (1715—1774), извлеченные из старых дел Киевского губернского архива. Одесса, 1886. С. 68—69.

9. Андриевский А.А. Материалы по истории Запорожья и пограничных сношений: 1743—1767 // Записки Одесского общества истории и древностей. 1894. Т. 17. Отд. 3. С. 109.

10. Русский архив. 1882. Кн. 1. С. 37.

11. Румянцев П.А. Документы. М., 1953. Т. 2. С. 36.

12. Реляции киевского генерал-губернатора за 1768—1769 // Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца. К., 1893. Кн. 7. С. 164.

13. Россия и освободительная борьба молдавского народа против османского ига. 1769—1812. Сб. документов. Кишинев, 1984. С. 12.

14. Vassif-Efendi. Precis historique de la guerre des Turcs contre Russes, depuis à l'année 1769 jusqúà l'année 1774. Paris, 1822. P. 118.

15. Русский архив. 1888. № 11. С. 343.

16. Fisher A. Crimean separatism in the Ottoman Empire // Nationalism in a non-national state: The dissolution of the Ottoman Empire. Columbus, 1977. P. 61

17. Эвлия Челеби. Книга путешествия. Вып. 1. М., 1961. С. 195.

18. Сборник Императорского русского исторического общества. СПб., 1896. Т. 97. С. 182. (Далее — Сб. РИО)

19. Письма братьев Орловых к П.А. Румянцеву. 1764—1778. СПб., 1897. С. 50.

20. Vassif-Efendi. Op. cit. P. 188.

21. Буниятов З.М. «Сефарет-наме» османских послов как источник по истории османороссийских отношений // Ближний и Средний Восток. Баку, 1986. С. 13.

22. Полное собрание законов Российской Империи. СПб., 1830. № 13.943.

23. Сб. РИО. Т. 118. С. 289—290.

24. Известия Таврической ученой архивной комиссии. Симферополь, 1914. № 51. С. 8—9.

25. Сб. РИО. Т. 135. С. 51.

26. Vassif-Efendi. Op. cit. P. 237.

27. Сб. РИО. Т. 135. С. 390.

28. Якубова И.И. Северный Кавказ в русско-турецких отношениях в 40—70-е гг. XVIII в. Нальчик, 1993. С. 143.