Евфалия Хатаева (Гусева-Оренбургская). Жизнь в Красном Крыму. Крымские и московские страницы одного «ненужного дневника» (декабрь 1920 г. — апрель 1921 г.). (Публ. С. Побожего)

Страницы дневника и главы повести «Арлекинада» Е.И. Хатаевой, представленные в настоящей публикации, хранятся в Государственном архиве Сумской области и печатаются впервые. Стилистика изложения, авторские знаки препинания оставлены без изменений (в нескольких местах исправлены явные опечатки и орфографические ошибки). Приносим благодарность директору архива Ларисе Акимовне Заика и ее сотрудникам за помощь в подготовке публикации.

18 дек<абря 1920 г.> Симферополь

Итак, мы в Крыму.

Доехали великолепно... В то время, как некоторые едут из Харькова до Симферополя 21 день в теплушке, в ужасных условиях, мы прикатили в четыре дня в купе первого класса. Ехали в поезде Крымревкома.

Сейчас сидим в Симферополе, в гостинице, в большом, чистом, хорошем номере. Совсем напоминает старую гостиницу. Ждем автомобиля или лошадей в Ялту. С<ергей> И<ванович> выясняет условия литературной работы по «Истории Крыма». С этой целью он прислан сюда Зиновьевым и Гусевым¹.

Но, кажется, Крымское правительство не идет навстречу, да и денег у них совсем нет, не могут хорошо оплачивать труд. За выступления концертные тоже плохо очень платят. В смысле заработка здесь будет плохо. Но уезжать в Москву все-таки не хочется: уж очень пугает холод. На улицах холодно, в домах холодно, в театрах холодно, <неразборчиво> холодно. Бр-р... А здесь солнышко теплое, теплое, хотя и стоят морозы небольшие. В Ялте, говорят, еще теплее. Думаю там выступать.

Ужасно соскучилась без концертных выступлений. Думаю, что недели через две-три и ноги, и сердце придут в порядок после тифа, и я смогу выступать. Пока же ни черта не делаю, хожу целые дни по городу, брожу по базару.

Ну, базар! Чего-чего там нет! Горы фруктов — яблок красных, розовых, желтых, белых; чудесных душистых груш; каштана, рябины, мушмулы, винограда <неразборчиво> всякой, всякой «вкуснятины». А какие духи и пудра! И Coty, и Houbigant, и Pugaut, и Institut de Beaute...

Да чего только нет, черт возьми! И материи, и ботинки, и шелковые чулки. И все очень недорого по сравнению с Харьковом. Но цены уже и здесь за последние два дня повышаются. Я никогда не бывала на базаре, а тут каждый день брожу и покупаю что надо и не надо.

Е. Хатаева и С. Гусев-Оренбургский. Фото 1920-х. Государственный архив Сумской области

Конечно, фрукты, конечно франц<узские> духи, пудру, ботинки и вообще всякую житейскую чушь. Трачу последние деньги и не могу остановиться. Авось, концертами заработаю. С.И. смеется.

19 декабря

Симферополь мне нравится.

Нравятся белые дома, белые каменные ограды, увитые зеленью. Нравится бульвар Крым-Гирея со своими небольшими чудесными особняками, с белыми колоннами, с белыми террасами, на которые свешиваются ели и сосны перед этими домами. Но думаю, что Симферополь может скоро надоесть, потому что возле него где-то близко море, а не видно его, и это немного раздражает. Скорей бы в Ялту! Опять увидеть море, опять вдыхать его запах, чувствовать его силу и простор и ощущать эту силу в себе, в своей душе. Скорей бы...

20 дек<абря>

А молодцы красные! В самых тяжелых условиях идти и побеждать, идти и побеждать. Геройского много в них. Мне кажется, их всегда ждала победа потому, что они горели своей идеей, она их вела и воодушевляла. У других же этого не было. Господи! Хотя бы навсегда кончилась война, и люди никогда бы к ней не возвращались... Довольно крови, расстрелов, повешений. Ведь это же ужас! Страшный <неразборчиво> ужас! И как жаль, что гибнут молодые, хорошие, талантливые силы. Господи! Останови нелепую человеческую вражду. Пусть «красные» делают, что им положено волею судеб, и немного хорошего с собою несут. Правда, немного скучно с ними. Нет ярко освещенных магазинов, нет уютных кафе, веселых, шикарных ресторанов, нарядной публики в нарядных театрах. Остались концерты-митинги, советские столовые и пайки. Да, где стол был яств, там теперь «советская столовая». — Да, ушла из жизни — пряность, и стало немного скучно. А вот что искусство взято «в руки» — это грустно... Ну, да не думаю, чтобы эти рамки были надолго...

Социализм, по-моему, «дрессировка» человеческих душ. И когда кончится их воспитание, социализм выльется в анархизм. Душа захочет на простор, а он может быть только в анархизме. И тогда будет чудесно. Люди-боги, души их достигли совершенства... Ах, только не скоро это будет, и не быть мне в этой жизни. Жаль...²

Январь, 1921 год. Симферополь

Думали уехать в Ялту и там пробыть до апреля, но не выдерживаем этого срока и бежим в Москву. Бог с ним, с Крымом. Не говорю уже о поднявшейся дороговизне, об отсутствии всякого заработка, о грошовой оплате труда, об исчезновении базара, об отсутствии каких-либо пайков. Это всё тяжело, но кое-как, может быть, и справимся с этим... А вот то, что Крым залит кровью, с этим нельзя примириться, и хочется подальше отсюда. Когда мы поехали, то не верили тому, что говорилось: объясняли обывательскими рассказами. А потом оказалось всё правдой. Боже мой. Как жаль, безумно жаль обманутой, обманутой и добровольцами, и коммунистами несчастной исстрадавшейся молодежи. Кто хотел уехать, уехали все. Из Ялты два парохода (англ<ийский> и франц<узский>) эвакуировающих — отошли свободными. Остались лишь по доброй воле. Остались те, кто ждал советской власти. Была объявлена в Симферополе регистрация оставшимся офицерам, была объявлена за подписью Бела Куна, главы Крымского Правительства, полная неприкосновенность личности зарегистрировавшимся. Пошли на регистрацию доверчиво, многие с радостью... И ни один человек не вернулся, ни один. А в Севастополе объявили митинг для оставшихся офицеров (после регистрации), окружили здание, вывели за город и всех из пулеметов. В Ялте, Феодосии было еще хуже...

Какой ужас, Господи, какой ужас! Ведь не писать об этом надо в ненужном дневнике, а надо кричать, негодовать, бить в набат. А мы почти спокойно об этом говорим. Привыкли, что ли, мы к крови, к смерти, болезни, страданию...

А расстреляны были десятки тысяч. Когда Сергей Иванович хлопотал за сына писателя Шмелева, то он обращался к одному из членов обласкома (Бабахану)³. Тот спросил: «Он был офицер?» — Кажется... — «Значит, незачем узнавать о нем, был приказ расстрелять всех офицеров...» Нет, дальше, дальше из Крыма. Теперь существует здесь поговорка: «у нас только море да горе».

А вот с людьми жаль было расставаться! Какие милые, интересные люди там собрались. Писатели, артисты, художники. И все, конечно, голодают, все ирода-ют последние вещи. Больше всего мне было жаль расставаться с драматической артисткой Павлой Леонтьевной Вульф⁴ и Максимилианом Александровичем Волошиным. Какая милая, очаровательная, изящная Павла Леонтьевна! Какая хорошая артистка! И не может выбраться из Крыма, должна там гибнуть. Из всех литераторов и поэтов, каких я знаю (Тренев⁵, Скиталец, Серафимович, Новиков-Прибой и др.) мне кажется, самый интересный — Волошин. Это один из талантливых современных поэтов; поэт-философ, глубокий, интересный художник, очень оригинальный. Необыкновенно образованный человек: прекрасно знает иностранные языки (есть хорошие его переводы Верхарна⁶), философию, историю, мистику, живопись, музыку. Человек с громадным чутьем художественным и тонким изящным вкусом. Он занимается живописью, и его картины очень талантливы, интересны, оригинальны.

Е. Хагаева исполняет вокальный цикл М.П. Мусоргского «Детская». С рисунка И.М. Левина

Любит читать свои произведения и читает постоянно; он может бывать каждый день и каждый день по несколько часов читает свои стихи. Хотя, правда, стихи чудесны и читает он хорошо.

Интересно еще то в нем, что он всегда смотрит в глубь вещей и видит корень всего. Может увлекательно, красиво, образно говорить. Я очень боялась ему петь, но в то же время ужасно хотелось услышать его мнение. И спела, и услышала... Об исполнении моем народных песенок сказал: «Вы вышиваете золотом и шелками и простой ситец превращаете в атлас (в шелк)». А когда я спела ему «Даргомыжского и Мусоргского», то он сказал, что я должна побывать в Париже, там меня поймут и оценят как артистку, и там я найду, что мне надо. Встречусь ли когда-нибудь с ним?.. Иногда так хочется повидать его, о многом спросить, спеть ему... Мне почему-то кажется, что я с ним увижусь.

Февраль. Москва

Наконец-то мы в Москве! Ехали в хороших условиях, но ехали целый месяц! Целый месяц — от Симферополя до Москвы. Да, в советской электрифицированной России поезда не очень быстро идут...

Москва стоит с разрушенными домами, с закрытыми магазинами, не видно кафе, ресторанов, частных кондитерских. Не ходят трамваи. Всё это, конечно, не похоже на Москву и всё это ее очень безобразит. Но все-таки она еще очень хороша... Есть Кремль, есть «Василий Блаженный», есть Театральная площадь и много других старинных красивых мест. В Москве — «Третьяковка», где можно наслаждаться произведениями Врубеля, Васнецова, Серова, Нестерова, Левитана, Борисова-Мусатова. Наконец, можно пойти в Большой и Малый театры, на хорошие концерты. С каким наслаждением я бываю в Большом театре! Ведь только посмотреть на него — одно удовольствие, особенно когда горят все люстры — ведь тогда он производит впечатление золотого литого театра с красным бархатом. Некоторые оперы и балеты поставлены изумительно. Какой роскошный оркестр, какой чудесный хор, балет, как хорошо проходят массовые сцены, какие костюмы! В Малом театре тоже изумительно, игра у всех, особенно в пьесах Островского («Шутник») безукоризненна, а у Правдина — чертовская⁷. Так и блещет его громадный талант. А вот в Художественном театре я разочаровалась. Нет пьес Чехова, нет и Худож<ественного> театра. Теперь там ставятся неинтересные пьесы, даже оперетка. Артисты похожи на манекенов и даже не интересуешься особенно, кто играет: не всё ли равно, — сегодня играет один артист, завтра — другой одну и ту же роль, и вы совершенно их не различите: те же жесты, манера говорить, грим и т. д. В этом театре нет у артистов творчества, даже нет ярких талантов (Качалов был, теперь его нет). Есть адская режиссерская работа, есть Станиславский. Да! Я еще забыла сказать, что когда я смотрела «Шутника» в Малом театре, то я была поражена богатством языка, который я там услышала. Ведь каждое действующее лицо говорит соответственным языком: чиновник — одним, генерал — другим, купчиха — третьим, сваха — четвертым, молодежь — пятым, купец — шестым и т. д. Да... изумительно...

Март

Ах, какая канцелярщина в Москве. Чтобы какого-нибудь пустяка добиться, надо обойти тысячу учреждений, миллион столов, потратить недели на ходьбу и под конец ничего не получить. Хотя я все-таки добилась своего: переменила свой профессиональный билет и получила малый зал консерватории на свой концерт (еврейские и русские народные песни). Господи! Неужели будет мой концерт в Москве, в Мал<ом> зале консер<ватории>. Как хорошо! Но только как спою, что ждет меня? — Ангел-хранитель, помоги мне...

Апрель

Когда я ехала в Москву, то целыми днями смотрела в окно вагона. Смотрела и не могла наглядеться... И поняла, как я соскучилась по великорусской природе. Да, есть что-то очаровательное, мягкое, грустное, красивое нездешней красотой, проникновенное в русской природе. Каким-то благородством, тонким изяществом проникнута она. И будит эта красота в душе какую-то грусть, тоску по прекрасному и желание творчества. И недаром на картинах наших великих чудесных художников — В. Васнецова, Нестерова, Рериха, Левитана, Серова, Коровина и многих других — мы видим нашу великорусскую природу. Она пробуждала творчество, и с великой любовью, сквозь призму художественности, писали ее.

Портрет Евфалии Хатаевой работы И.М. Левина

А вот природа Украины уже не та... Да, она хороша тоже. Хороши ее лунные ночи, и речки, и леса, и вишневые садочки и многое другое... Хорошо... но вот не то что-то. Как будто есть в ней чуть-чуть мещанства, а вот той тонкости, того мистицизма, что в русской природе, там нет.

И как из мелодичных песен украинских не произошла великая украинская музыка, так и на полотнах нет украинской природы. Есть два-три художника, воспевающие ее, но на них не остановишься. Куинджи? Да, недурно... Но и только...

Е. Хатаева исполняет цикл негритянских народных песен. Фотооткрытка

Грустно, что до сих пор приходится задавать вопрос: «Нужна ли русская народная песня?» Грустно, что до сих пор наша интеллигенция не может понять <неразборчиво> и полюбить русскую народную песню. А не любить ее — значит не признавать вообще русской музыки, которая возникла из народной русской песни. Не любить ее — значит не видеть красот Римского-Корсакова, Глинки, Даргомыжского, Бородина, Балакирева, Чайковского, Стравинского; значит не видеть гениальности Мусоргского. Наконец, не любить русской песни — значит не любить и русскую природу. Ведь русская песня в себе отразила и широкую привольную Волгу, и таинственный Байкал, и бесконечные золотые поля, и зеленые долины, и заповедные затоны, и столетние дубы, и грустные березки, и мистические леса с белыми церквами. Да и вся многогранная душа человека отразилась в ней, душа великого народа. Вот почему сверкает она волшебными огнями, и не признать ее — значит не понять красоты искусства.⁸

Арлекинада. Дневник артистки в дни революции

Главы повести

Глава седьмая. Крым

После болезни опять не удалось уехать в Москву. В это время Крым был взят красными. И мы по старой привычке поехали в Крым поправляться. Ну и приехали. Остановились в Симферополе. В Ялту не попали — ни прохода, ни проезда туда не было. А если бы и решились как-нибудь продвигаться, то были бы без головы, и поправка лишнею оказалась бы. По дорогам бродили и нападали красные, белые, зеленые, желтые, черные, татары, повстанцы, осетины, хунгузы, индейцы. Да всех всё равно не перечислишь. Остались в Симферополе. Первым делом накинулись на базар. Где же это слышано, в какой стране видано, чтобы свободно, открыто торговали и покупали. Всё на показ. Никогда не бывала в мирное время на базаре, а тут хожу целые дни по базару и чувствую себя на всемирной выставке. И чего-чего только нет. Горы яблок — красных, желтых, белых, груш душистых, розовой рябины, каштанов, мушмулы, винограду, апельсинов, сыру, масла. Даже материи есть, даже ботинки есть, шелковые чулки, пудра, мыло, духи, и не простые духи — французские — «Коти», «Риго», «Убиган». Хожу и смотрю, не нагляжусь, покупаю что надо и не надо. Трачу последние деньги. С<ергей> Г<усев-Оренбургский> смеется. Но через неделю наше блаженство кончилось. Какая волшебная палочка есть, махнули ею, и всё исчезло. Ничего не осталось, признаков никаких не осталось. Магазины сразу заколотились, базар — пустыня. И куда горы съестного делись — неизвестно. Не иначе как волшебная палочка. И ни за какие деньги ничего не достанешь: ни за деникинские, ни за врангелевские, ни за донские, ни за керенские, ни за романовские, ни за советские, ни за украинские. Одним словом, ни за какие. И опять «шрапнель», и даже без масла.

Думаем провести литературно-музыкальные вечера.

Бываем в новых советских учреждениях. Разговариваем со всякими начальниками, председателями, секретарями. Это всё мальчишки с тупыми лицами. Говорят, что им не до искусства, что они сейчас заняты разрухой и поднятием экономического положения, если бы об этом на концерте спеть, то пожалуй они бы устроили. Спрашиваю у них песни о разрухе и экономическом благосостоянии. Оказывается, таких еще нет. Концерты приходится отложить на неопределенное время.

Предложил мне певец К. Кедров спеть на одном интимном вечере. Должны были выступать — я, он и Максимилиан Волошин. Я, глупая, отказалась. И отказалась с перепугу. Первый раз в жизни это со мной случилось. Волнуюсь всегда страшно перед концертами, но чтобы испугаться и отказаться, такого случая со мной ни разу не было. Верно, не прошло болезненное состояние после тифа, очень нервы были обострены. Выступали только Кедров и Волошин. Жалели очень, что я не пела, а о причине не догадывались, думали и вправду охрипла.

Глава восьмая. Волошин

Волошин часто стал бывать у нас после этого вечера.

Читал по целым часам свои произведения. Его можно было попросить в любую минуту прочесть свои стихи, и он читал: ночью, днем, утром, на улице, в театре, в гостях. Ходил по знакомым, друзьям своим и всюду читал стихи свои. Но что и говорить. Стихи чудесные, и читал он их замечательно: по-актерски, сильно, драматически. И голос у него сочный, звучный, богатый в переходах. Глаза горят, раздуваются ноздри, низко свешиваются на лоб растрепанные локоны, и вдруг нервным движением головы откидывается далеко назад львиная грива волос и сверкает большой высокий лоб. Сидит в рыжем пальто, головная кепи тоже рыжая, пришпилена к спинке пальто, чтобы не терялась. Громко, тяжело дышит, и из груди жар идет, как в кузнице.

— С.И., вам нравится это?

А сам пристально, пронзительно смотрит на меня.

С.И. ему отвечает, а он продолжает смотреть на меня жаркими сверкающими газами.

Я не ухожу от его взгляда, хочу сказать что-то о его стихах, но не могу и тоже смотрю ему глубоко в глаза и вижу там маленький безумный огонек. Собираю все свои силы, отвожу от этого огонька глаза и начинаю, наконец, о чем-то говорить, кажется, предлагать чаю.

— Чаю хотите?

— Чаю. Да, конечно. Кто отказывается от чаю.

За чаем длинные, длинные разговоры, то есть говорит, конечно, больше Волошин. Мистика, литература, живопись, музыка, политика. Говорит горячо, увлекательно. И всё-то он знает, всё помнит, всё читал. Ушел, когда уже все сроки прошли. Ходить по улицам можно было только до десяти вечера. Проводить вышла его в коридор.

— Отчего вы, Е.И., никогда не гуляете. Нигде вас не видать. Приходите завтра днем в сад, погуляем.

И опять пристальные пронзительные, но уже холодные глаза. Он сбегает вниз, свирепо трещат ступени под тяжелым грузным телом.

В час дня я сижу на скамейке в городском саду. Январь месяц, а солнце светит по-весеннему, тепло, золотисто, щебечут птицы над головой, щебечут дети у ног на песочных дорожках. Волошин садится рядом, кепи пристегнуто на кнопке к спинке рыжего пальто, ветер беспощадно треплет его волосы, они спутались, растрепались, вскудлатились. Я сдержанна и холодна, он суров и возбужден. Говорим о пустяках, то да се.

— Ну, до свиданья. Завтра зайду к вам проститься. Уезжаю к себе в Феодосию.

Пришел проститься.

— А я хочу вам на прощанье спеть. Вы меня не слышали. Можно?

— Я счастлив.

Идем я, С.И. и он вниз, к хозяину гостиницы, у которого стоял разбитый рояль. Начинаю петь русские песни.

— Я никогда не слышал такого исполнения народных песен, вы будто вышиваете шелками и золотом, и ситец превращается в атлас.

А когда я спела ему романсы Даргомыжского и Мусоргского⁹, то он сказал мне:

— Вам надо ехать в Париж, только там оценят и поймут вашу тонкость исполнения и там только найдете что вам надо.

На другой день он уехал.

Часто я вспоминаю его и мысленно спрашиваю о многом. Мне кажется, мы еще раз увидимся с ним...

Поправка в Крыму очень плохая.

В Ялту окончательно не попасть. «Шрапнель» совсем заела. Концертов не предвидится. Настроение тяжелое. Думали сначала, что просто обывательские разговоры о расстрелах, о замученных, о вероломствах. А оказалось, все правда, ужасная правда, человеческая правда. И это шло из каждой семьи, из каждого дома, каждого угла. Поговорка крымская создалась в то время: «У нас только море да горе».

Когда писатель Шмелев прислал отчаянное письмо о сыне и о своем житье-бытье, С.И. начал сейчас же хлопотать о розыске его сына. Когда он обратился к одному из членов обласкома, тот спросил:

— Он был офицер?

— Кажется.

— Напрасно хлопочете, был приказ расстрелять всех офицеров.

И это после того, как была объявлена регистрация всех офицеров и за подписью Бела Куна полная гарантия зарегистрировавшимся офицерам. И это после того, как офицеры остались по доброй воле в Крыму, отказываясь уезжать с родины, и два иностранных парохода для эвакуирующихся в последние врангелевские дни отошли пустыми. Но что сказать обо всем этом. Как разобраться в бесовском начале человека. Что думать о человеке. Страшно, страшно, страшно.¹⁰

Примечания

1. Зиновьев Георгий Васильевич (1887—1934), сов. военачальник. Гусев Сергей Иванович (псевд.; наст. фам. Драбкин Яков Давидович; 1874—1933), сов. партийный и гос. деятель. В 1919—1920 гг. — член РВС Юго-Восточного и Южного фронтов.

2. Дневник артистки Евфалии Ивановны Хатаевой (Гусевой-Оренбургской). Рукопись. Госархив Сумской области. ФР-7627. Оп. 1. Д. 6. Лл. 17 (об)-20.

3. Бабахай Сергей Яковлевич (псевд.; наст. фам. Бабаханян Сисак Акопович; 1892—1936), участник борьбы за сов. власть в Крыму. Участник I мировой войны. В мае-июне 1919 г. — член Совета обороны Крыма. В дек. 1919 г. — сент. 1920 г. — председатель подпольного Крымского обкома КПб(У), командующий повстанческой армией (январь-август 1920 г.), председатель Крымского ВРК.

4. Вульф П.Л. (1878—1961) после революции 1917 г. принимала участие в организации первого советского театра в Крыму.

5. Тренев Константин Андреевич (1876—1945), драматург. В 1921 г. окончил в Крыму агрономический фак-т Таврического университета, подолгу жил в Крыму, с 1937 г. имел дачу в Ялте (ныне — музей писателя), автор одной из самых популярных пьес советского времени — «Любовь Яровая».

6. В России сборники стихов бельгийского поэта, драматурга и критика Эмиля Верхарна (1855—1916) выходили с 1916 г. («Стихи о современности») в переводе с французского А. Блока, В. Брюсова, М. Волошина, Г. Шенгели и др. Поэзия Верхарна была интересна М. Волошину и безусловно, оказала влияние на него. Личное знакомство русского и бельгийского поэтов произошло в Париже в 1904 г. А уже в 1905 г. Волошин напечатал в газете «Русь» переводы стихотворений Верхарна. В 1919 г. издал книгу «Верхарн. Судьба. Творчество. Переводы». Волошин писал не только статьи о нем, но неоднократно выступал с лекциями о его жизни и творчестве. Подробнее см.: Волошин М. Лики творчества. Л., 1988. С. 727—730.

7. Правдин (псевд.; наст, имя и фам. Оскар Августович Трейлебен, 1849—1921), русский актер и педагог. Умел ярко передать социальное, бытовое и национальное своеобразие персонажа.

8. Дневник артистки Евфалии Ивановны Хатаевой (Гусевой-Оренбургской). Рукопись. Госархив Сумской области. ФР-7627. Оп. 1. Д.6. Лл. 40—45.

9. В концертах под названием «Даргомыжский и Мусоргский» Е.И. Хатаева участвовала еще в Харькове. О А. Даргомыжском и М. Мусоргском она писала в «Арлекинаде»: «Даргомыжского всегда хочется петь как можно проще, душевнее, искреннее. Трудно исполнить сверхкомпозитора, гения, титана Мусоргского, песни которого непревзойдены никем в мире. Как волшебник, он знает все страсти людские, все тончайшие и скрытые в душе человека изгибы и непостижимым образом передает всё в музыке. И свергаешься с ним в глубины человеческой души, паришь в высотах ее, тонешь в разгуле, отдыхаешь на детских радостях и умираешь страшной колдовской смертью. Самой иногда жутко делается, — как это постигаешь и исполняешь» (Хатаева Е.И. Арлекинада. Дневник артистки в дни революции. Повесть. Машинопись. Л. 22).

10. Хатаева Е.И. Арлекинада. Дневник артистки в дни революции. Повесть. Машинопись (1922). Госархив Сумской области. ФР-7627. Оп. 1. Д. 4. Лл. 61—63.

Публикация и примечания Сергея Побожего