Сергей Побожий. «Не пою — не живу». Евфалия Хатаева и ее дневник

Побожий Сергей Иванович (р. 1954) (Сумы)
Кандидат искусствоведения. Доцент Украинской академии банковского дела. Член Национального Союза художников Украины. Автор книги «Из истории украинского искусствознания» (Сумы, 2004). Сфера научных интересов: история украинского и русского искусствознания, художественная жизнь Слобожанщины XIX—XX вв., ценообразование на произведения искусства. Публиковался в альманахе «Крымский альбом 1998».

В 1913 году в предисловии к стихотворному сборнику «Из двух книг» Марина Цветаева писала: «Все мы пройдем. Через пятьдесят лет все мы будем в земле. Будут новые лица под вечным небом. И мне хочется крикнуть всем еще живым: ...Не презирайте «внешнего»! Цвет ваших глаз так же важен, как их выражение; обивка дивана — не менее слов, на нем сказанных. Записывайте точнее! Нет ничего не важного! Говорите о своей комнате: высока она или низка, и сколько в ней окон, и какие на них занавески, и есть ли ковер, и какие на нем цветы?..»¹ Эти глубокие и современные мысли поэта всякий раз приходят на ум, когда знакомишься с дневниковыми записями, оставленными разными людьми и с разной целью. Но в большинстве случаев эти дневники, пишущиеся «для себя», становятся документами эпохи. В них мы находим подтверждение или опровержение известных исторической науке фактов, встречаем массу деталей, делающих общий исторический фон колоритнее и правдивее. Не менее важна и эмоциональная окраска, с которой автор высказывает свое отношение к событиям. Для историка, культуролога, искусствоведа такие дневники всегда счастливая находка.

В 1950-х годах в госархиве Сумской области появился довольно значительный по объему архив камерной певицы Евфалии Ивановны Хатаевой (1891-после 1940). Его передала сюда мать певицы — К.И. Ванина. Она жила с дочерью в эмиграции, а в 1947 году вернулась в СССР. Долгое время, по техническим причинам и идеологическим соображениям, эти документы были недоступны исследователям. И лишь в конце 1980-х годов с них был снят покров секретности. Среди многочисленных документов наше внимание привлек рукописный «Дневник артистки Евфалии Ивановны Хатаевой (Гусевой-Оренбургской)» и машинопись повести «Дневник артистки в дни революции». Они непосредственно связаны между собой, так как представляют изложение жизненных перипетий Е. Хатаевой во время смены власти в России и на Украине.

Евфалия Ивановна Ванина родилась 3 марта 1891 года в Курске. Закончив гимназию в Харькове, в 1908 году она вышла замуж за Ивана Даниловича Хатаева, контролера акцизных сборов 2-го округа Курской губернии. Однако брак распался быстро.

В августе 1917 года Евфалия Ивановна закончила Харьковскую консерваторию Императорского музыкального училища по классу итальянского профессора Ф. Бугамелли. «В последние два года я уже определилась как камерная певица, была отмечена музыкальным миром как исполнительница Мусоргского, Даргомыжского и народных русских песен», — отмечает она в своем дневнике.

Начатая успешно музыкальная карьера певицы была прервана Гражданской войной, заставившей ее уйти в 1919 году из Харькова вместе с Добровольческой армией Деникина в Ростов-на-Дону. Здесь планировалось открытие консерватории по инициативе композитора М. Гнесина.

Е. Хатаева. Фото 1927 г. Госархив Сумской области

В апреле 1920 года она вышла замуж, а в ноябре 1920-го уехала вместе с мужем, известным русским писателем С.И. Гусевым-Оренбургским² в Крым. Она нуждалась в поправке пошатнувшегося здоровья вследствие перенесенного тифа. Оттуда они отправились в Москву, где присоединились к группе писателей, отправлявшейся в Дальневосточную республику. По пути следования (Омск, Чита, Харбин) участвовала в концертах. Вскоре семейная чета переехала в Китай (Шанхай, Пекин), а в 1923 году осела в США.

Как и многие русские эмигранты, Гусевы-Оренбургские уже не возвратились из эмиграции: они не видели возможности применения своего таланта в условиях новой власти. В США в 1923—1928 годах Хатаева выступала с концертами, а Гусев-Оренбургский пытался сплотить местную русскоязычную интеллигенцию. В эмиграции, в 1928 году, он написал роман «Страна детей».

Портрет Е. Хатаевой работы Д.Д. Бурлюка. 1920-е гг (?)

Принимали активное участие в художественных вечерах, благотворительных акциях. Поддерживали тесные отношения с известным поэтом и художником, теоретиком русского футуризма Давидом Бурлюком. Среди документов в архиве находится фотография, на которой запечатлены Е. Хатаева, С. Гусев-Оренбургский, поэт Вениамин Левин и Давид Бурлюк. В другом архивном деле, на плотных бумажных цветных листах наклеены фотографии портретов Евфалии Хатаевой, исполненных Давидом Бурлюком, Николаем Фешиным, Иосифом Левиным. Разнообразные творческие манеры их исполнителей — не только прекрасный образец живописного мастерства этих художников, но и богатая иконография певицы.

На портрете работы Бурлюка Е. Хатаева изображена в виде миловидной женщины с длинной косой со слегка наклоненной головой и высокой прической на фоне церкви в левом углу картины. Томно-мечтательный образ певицы восходит скорее к кустодиевским купчихам, нежели к авангардным поискам Давида Бурлюка — ниспровергателя художественных авторитетов.

На другой фотографии мы видим часть интерьера квартиры или мастерской, где на мольберте стоит довольно значительных размеров портрет Е. Хатаевой. Он исполнен в типичной фешинской хлесткой живописной манере. Улыбающееся лицо модели обращено к зрителю, в то время, как все окружающие аксессуары взяты обобщенно. Сложно сказать, в какой мере эта вещь закончена, что делает проблематичной окончательную оценку этого бесспорно талантливого произведения Николая Фешина.

В деле № 39 находится семь фотографий также с портретами Е. Хатаевой работы художника Иосифа Менцевича Левина. По характеру исполнения было несложно определить, в каком виде изобразительного искусства они созданы (четыре живописных и три графических). Выполнены они все в свободной манере, но характерные черты лица Хатаевой узнаваемы во всех работах. Под некоторыми из них чернилами сделаны надписи, свидетельствующие, видимо, о месте их исполнения (Ницца, Фонтенбло).

Автограф первой записи дневника Е. Хатаевой. Госархив Сумской области

Но возвратимся к дневнику. Первая запись в нем харьковская, датирована 5 ноября 1920 года. Отметим символический знак: все дневниковые записи сделаны исключительно красными чернилами. Что же написала на первом белом листе бумаги Евфалия Ивановна? «Эту книгу мне подарил мой муж — Сергей Иванович Гусев-Оренбургский. Подарил мне еще в марте, но до сих пор я не могла решиться вести дневник. Мне это смешно и страшно... Воображаю, сколько глупостей здесь будет. Самая глупая книга в мире будет — эта. А, все таки, раз мне ее дали, надо использовать. Итак, в путь...»

Наше внимание в дневнике певицы особо привлекли несколько «крымских» и московских страниц, публикацию которых мы и осуществляем на страницах «Крымского альбома».

Описанные Евфалией Хатаевой события в Крыму начала 1920-х годов уже получили освещение в мемуаристике. Однако и они, на наш взгляд, имеют свою историко-культурную ценность, так как не только подтверждают трагические события из истории Гражданской войны, связанные прежде всего с красным террором, но и дают новые штрихи к ним. Дневниковые записи передают и эмоциональное отношение к ним автора — представителя художественной интеллигенции тех лет.

Первая крымская запись сделана Е. Хатаевой 18 декабря 1920 года. Эти страницы озаглавлены ею как «Жизнь в Красном Крыму». Симферопольские записи января 1921 года позволяют ощутить атмосферу страха. Прошло всего два месяца со дня прихода на полуостров Красной армии. Московские слухи о зверствах в Крыму оказались страшной реальностью: «Крым залит кровью, с этим нельзя примириться...»

Частые смены властей порождали желание у победителей наказать и расправиться с теми, кто пытался приспосабливаться или сотрудничать с новым порядком, а также нейтрально относиться к новому режиму. Эти и другие причины и породили такие явления в истории Гражданской войны как белый и красный террор. Множество свидетельств очевидцев крымской трагедии начала 1920-х нашли отражение в богатой мемуарной литературе, издававшейся в основном за границей. Уже через несколько лет после разгула красного террора появляются обобщающие труды по истории этого периода³. Однако каждый новый документальный источник обогащает противоречивую картину трагических лет новыми фактами, именами, событиями. В этом смысле несколько крымских страничек дневника Е.И. Хатаевой представляют огромный интерес.

Описывая эвакуацию остатков Добровольческой армии из Ялты, она замечает, что последние пароходы отходили полупустыми. А по всему Крыму началась «красная зачистка» под руководством главы Крымского правительства Бела Куна⁴. По его указанию была объявлена и регистрация оставшихся белых офицеров с гарантией их личной неприкосновенности. Вот как нашли освещение эти факты под пером артистки: «Пошли на регистрацию доверчиво, многие с радостью... И ни один человек не вернулся, ни один»⁵.

Евфалия Ивановна не была непосредственным участником описываемых событий. Они освещаются ею как бы «из вторых рук». Но в сопоставлении с иными источниками заметна правдивость и искренность ее записей⁶.

Перелистаем еще несколько страниц дневника. «Какой ужас, Господи, какой ужас! Ведь не писать об этом надо в ненужном дневнике, а надо кричать, негодовать, бить в набат», — продолжает Хатаева, указывая далее, что «расстреляны были десятки тысяч». Насколько мы должны доверять этим цифрам? Существуют различные версии: от официальной советской (56 тыс. человек) до 120 тысяч по показаниям Ивана Шмелева. Существует и другой источник — известное письмо Максимилиана Волошина к художнику К.В. Кандаурову от 15 июля 1922 года. Среди прочего поэт сообщает: «Несколько цифр — вполне точных: за первую зиму было расстреляно 96 тысяч — на 800 тысяч всего населения, т. е. через 8-го. Если опустить крестьянское население, непострадавшее, то городское в Крыму 300 тысяч. Т. е. расстреливали через второго.

А если оставить интеллигенцию — то окажется, что расстреливали двух из трех»⁷. Таким образом, говоря о десятках тысяч расстрелянных большевиками на крымской земле во время красного террора, Хатаева была близка к истине.

Следующий факт, упомянутый автором, также вполне заслуживает доверия. Когда С.И. Гусев-Оренбургский хлопотал о сыне известного русского писателя Ивана Шмелева перед ответственными работниками «обласкома», один из них, узнав, что тот был белым офицером, вынес тут же свой вердикт: «Значит незачем узнавать о нем, был приказ расстрелять всех офицеров...»⁸

Дневниковые записи о событиях в Крыму начала 1920-х были использованы Евфалией Хатаевой и в ее повести «Арлекинада. Дневник артистки в дни революции» (1922), машинопись которой также хранится в госархиве Сумской области. Мы посчитали необходимым крымские фрагменты этой повести также включить в нынешнюю публикацию. В них мы встречаемся с новыми фактами, не упомянутыми в рукописной редакции дневника. К тому же — выдержки из нее интересны и в плане осмысления реальных событий через художественный образ. Беря во внимание происхождение Хатаевой и ее социальную ориентированность, вполне объяснимы строки, в которых дается характеристика (хотя и краткая) представителей советской власти: «Разговариваем со всякими начальниками, председателями, секретарями. Это все мальчишки с тупыми лицами».

В равной степени ей приходилось общаться и с белыми, и с красными. Среди белых было немало близких ей людей, судьба которых была, конечно же, небезразлична артистке. Как представителю богемы, возможно, ей были и далеки политические распри, вылившиеся в кровавые события Гражданской войны. Но и как представителю богемы Хатаевой небезразличны были условия жизни, возможность самореализации в новейших условиях. И вот они-то склоняли ее к неприятию советской власти, столь равнодушной к культуре. А ведь для Евфалии Ивановны музыка — смысл жизни. Вдумаемся в последнюю запись, оставленную карандашом в дневнике 29 сентября 1926 года: «Всё же больше всего на свете люблю музыку.<...> Пою — живу; не пою — не живу».

Как и все артисты, Хатаева не была простой натурой. Дневниковые записи говорят о том, что это был прежде всего человек с особым художническим отношением к миру, ищущий и увлекающийся. Стремление к новым ощущениям, знакомствам, местам сквозит во всех высказываниях артистки. Вдруг, среди, казалось бы, каких-то описаний событий — ручка нервно выводит: «Черт возьми! Начинаю любить золото и вино». Что это? Гусарская бравада подвыпившей артистки после концертной пирушки или простая констатация факта?

Помимо русской народной песни и классической музыки ее интересуют литература и живопись. На страницах дневника она делится своими впечатлениями о прочитанных ею романах Ромена Роллана о Бетховене и «Жане Кристофе». Роман «Жан Кристоф» приводит ее в восторг, от его чтения она «просто обалдела», отметив при этом особую художественность произведения, красоту, «тонкость психологии, понимание музыки».

Не менее интересны и московские страницы дневника. Именно из них мы узнаем о значении русской народной песни не только в ее творчестве, но и в развитии и становлении русской классической музыки, ее связи с русской природой. В них также встречаем имена тех художников, творчество которых несомненно было очень близко певице, созвучно ее творческим устремлениям. Не лишены любопытства и ее критические рассуждения относительно репертуара и игры в московских театрах. Москва в жизни Е. Хатаевой и С. Гусева-Оренбургского — это еще и город, где они обвенчались. Произошло это важное событие 8 мая 1921 года в старинной церкви Николы Гнездика.

Еще один аспект ценности дневника и повести Е.И. Хатаевой — это ее воспоминания о Максимилиане Волошине. Причем, как это отметит и сам читатель, в повести дан более развернуто и широко образ человека, с которым ей бы непременно хотелось еще раз встретиться. Она не только описывает внешний облик Максимилиана Александровича, давая характеристику глазам, голосу, голове, походке, одежде (рыжее пальто и кепи). Во время встречи с ним она обращает внимание читателя даже на такую малозначительную деталь, что кепи было «пристегнуто на кнопке к спинке рыжего пальто». Так ли это важно для нас сейчас? Не отвлекают и не уводят ли такие мелочи от главного? Вот вопросы, которые задаешь себе, когда читаешь эти строки. Но нет, автор воспоминаний не упускает главного — создания образа поэта и художника, которого она выделяет среди других представителей современной литературы. И это ей блестяще удается. Автор отмечает такую особенность творческой натуры Волошина, как любовь к чтению собственных стихов: «Его можно было попросить в любую минуту прочесть свои стихи, и он читал: ночью, днем, утром, на улице, в театре, в гостях». Засиживаться допоздна в гостях — еще одна особенность Волошина. На нее указывали многие, например, Иван Бунин в «Окаянных днях»: «Вчера долго сидел у нас поэт Волошин» (запись от 13 апреля 1919 г.); «Весь вечер сидел Волошин» (23 апреля). Хатаева отмечает его энциклопедическую начитанность; многочисленные знания в области живописи, литературы, мистики, музыки, политики. При этом, замечает она, «говорит, конечно, больше Волошин».

Портрет Е. Хатаевой работы Н.И. Лескова. 1918

Дневниковые записи этого времени оставил и Сергей Иванович Гусев-Оренбургский: они также хранятся в Сумском архиве.⁹ Однако записи крымского периода у него очень скудны и не дают такой развернутой картины жизни на полуострове, как в дневниковых записях его жены. Несколько скупых строчек, сделанных им 12 января 1921 г. в Симферополе, свидетельствуют о душевном надломе этого человека, у которого «вся жизнь сосредоточилась внутри». Собирая где только можно «штрихи жизни» для будущих произведений, писатель в растерянности пишет о том, что здесь они — «скучное занятие». Объяснением такому упадочническому настроению могут стать последние загадочные крымские строчки писателя: «Искусством правит негр... У меня только одно отечество — искусство... и в данный момент я во власти негра».

Примечания

1. Цит. кн.: Каган Ю.М. И.В. Цветаев. Жизнь. Деятельность. Личность. М., 1987. С. 140—141.

2. Гусев-Оренбургский Сергей Иванович (псевд.; наст. фам. Гусев; 1867—1963) окончил Уфимскую духовную семинарию, а с 1893 г. стал священником (до 1898). Участвовал в сборниках «Знание». Автор повестей: «В приходе» (1903), «Страна отцов» (1905), «В глухом уезде» (1912). Для творческой манеры характерно сочетание публицистичности с жанровыми сценами, юмором. Об эмигрантском периоде творчества писателя Г. Струве отмечал: «Гусев-Оренбургский не дал ничего нового. Первые годы революции он провел в Москве, где написал революционную повесть «За свободу», потом через Дальний Восток и Японию попал в Соединенные Штаты, где проживает и сейчас, являясь, вероятно, старейшим русским писателем за рубежом» (Струве Г. Русская литература в изгнании. Париж, 1984. С. 125). Не лишены интереса и строчки из дневника Е. Хатаевой, из которых видно отношение Евфалии Ивановны к своему мужу: «En grand — это чудесный, хороший, добрый человек. Живет для других. Может отдать все свои вещи, все деньги, да и раздавал их всегда. А вот вкусный коржик может пожалеть. Любит крепкий китайский чай, без которого не может жить, не может писать, <...> С.И. в прошлом году, когда одно время не мог достать чаю, собирался ехать в Китай. В обществе он застенчив, почти не говорит. А к кому привыкнет или расположен, то тогда бывает очень интересным собеседником, а иногда веселым и остроумным» (Дневник артистки Евфалии Ивановны Хатаевой (Гусевой-Оренбургской). Рукопись. Гос. архив Сумской области. ФР-7627. Оп. 1. Д. 6. Л. 14).

3. Например, книга С.П. Мельгунова «Красный террор» (1924).

4. Кун, Бела (1886—1939) — венгерский интернационалист. С 1916 г. — член большевистской партии. После поражения венгерской революции эмигрировал в Австрию. В августе 1920 г. приехал в Советскую Россию. С ноября 1920 г. — председатель Крымского облревкома. Один из организаторов «красного террора» в Крыму. Репрессирован, посмертно реабилитирован.

5. Сравним это со строками из воспоминаний князя В.А. Оболенского (1869—1951): «В Севастополе шли массовые расстрелы, в Ялте офицерам привязывали тяжести к ногам и сбрасывали в море, некоторых после расстрела, а некоторых живыми» (Оболенский В.А. Крым в 1917—1920-е годы // Крымский архив, 1994, № 1. С. 71).

6. Купченко В.П. Киммерийские этюды. Феодосия: Издат. дом «Коктебель», 1998. С. 37—41 (статья «Красный террор» в Феодосии: Свидетельства и факты).

7. Купченко В.П. Киммерийские этюды. Феодосия: Издат. дом «Коктебель», 1998. С. 37—41 (статья «Красный террор» в Феодосии: Свидетельства и факты).

8. Иван Сергеевич Шмелев (1873—1950) перед эмиграцией жил в Крыму, в Алуште. Эмигрировал в 1922 г.

9. Гусев-Оренбургский С. Дневник беллетриста. 1919—1920. Книга эскизов. Гос. архив Сумской области. ФР-7627. Оп. 1. Д. 57. 81 л.