Экскурс в историю

История Керкинитиды начинается с того самого момента, когда группа греческих переселенцев высадилась на этом участке морского побережья. Конечно, выбор места для новой колонии не был случайным и сиюминутным. Этому предшествовал период (и, вероятно, достаточно длительный) предварительного детального знакомства с предполагаемой территорией колонизации, включая вопросы географической среды и демографической ситуации непосредственно перед ее выводом. Обычно колония в древнегреческом языке обозначалась словом апойкия (поселение, колония). Как нам хорошо известно, коллектив переселенцев имел строгую организацию, а во главе общины стоял ойкист (в архаическую эпоху — архагет), как правило, представитель одного из знатных родов метрополии. Достаточно сказать, что первые ойкисты были сыновьями тиранов. Они пользовались на первых порах жизни апойкии практически неограниченной властью, их именами нередко назывались колонии, а сами они почитались как герои¹. По существу, только им предоставлялось право быть погребенными в черте города, на агоре — центральной части полиса. В обязанности ойкистов входили воссоздание на новом месте полисных институтов метрополии, организация почитания ее культов. Колонисты брали с собой огонь от священного очага Гестии (богини домашнего очага) родного города и зажигали от него на новом месте пламя своей общины. Такие ритуальные действия с точки зрения древних греков обеспечивали необходимую преемственность и успех этого по сути своей довольно опасного предприятия.

Поскольку в Евпатории еще не открыто ядро первоначального поселения с самыми древними его постройками и мы не располагаем всей суммой археологических данных из наиболее ранних культурных отложений, следовательно, у нас все еще недостаточно оснований для решения принципиального вопроса о времени появления Керкинитиды. Правда, отдельные находки VI в. до н. э. известны уже и сейчас, но они извлечены из более поздних культурных напластований уже первой трети V в. до н. э. Это прежде всего несколько обломков ионийских киликов и осколки так называемых клазоменских амфор, украшенных чешуйчатым орнаментом, относящиеся все вместе к середине — третьей четверти VI столетия. Это дает основание предполагать, что именно к указанное время и была выведена в район современной Евпатории интересующая нас апойкия. Но тогда встает вполне закономерно второй немаловажный вопрос: откуда прибыли сюда колонисты и кем они были? В литературе, посвященной Керкинитиде, было высказано несколько точек зрения: одни исследователи рассматривали город как колонию дорийского Херсонеса (Д.В. Орешников. Н.Ф. Романченко, Миннз, О.Д. Дашевская и др.)², другие (и таких большинство) считали ее ионийским, возможно, даже милетским выселком (Ф.К. Брун, В.Ф. Штифтар, А.И. Тюменев, Д.О. Каллистов, А.Н. Щеглов и др.)³. Сторонники обеих точек зрения искали аргументы в свою пользу в еще крайне малочисленных археологических материалах. Неизвестно, сколько бы продолжалась эта затянувшаяся дискуссия, если бы не раскопки последних лет, когда в самом нижнем ярусе памятника, с глубины 4—5 м от современной поверхности, были извлечены обломки керамических предметов с. граффити — прочерченными на них острым металлическим предметом надписями. Все они выполнены на ионийском диалекте древнегреческого языка детьми и внуками первопереселенцев и вполне однозначно отвечают на поставленный выше вопрос. Среди них были встречены уникальные памятники керамической эпиграфики, в том числе полностью сохранившееся письмо некоего Апатурия к Невмению (о котором подробно пойдет речь ниже), посвящения древнегреческим божествам — Артемиде Эфесской, Кибеле, Афине.

Обломки ионийских киликов и клазоменских амфор с чешуйчатым орнаментом. VI в. до н. э.

Фрагменты чернолаковых киликов и скифосов с посвящениями Кибеле (1). Афине (2) и Артемиде Эфесской (3—4), выполненные на ионийском диалекте древнегреческого языка. V в. до н. э.

Как известно, Эфес входил в возглавляемый Милетом Панионион — союз двенадцати ионийских городов, а культ Артемиды Эфесской, покровительницы земледелия, растительности и вообще природы, в самом широком смысле имел общеионийское значение. Он был популярен в малоазийских городах, не исключая ионийских колоний Северного Причерноморья. Анализ граффити Керкинитиды дополняется и целым рядом других данных, например, устройством слоевых и песочных оснований под стенами строящихся зданий и самой системой каменной кладки, типичных для соседней ионийской колонии Ольвии. Подтверждаются они и характером денежного обращения, свойственного ионийским полисам Северо-Западного Причерноморья, символикой и эмблематикой ранних монет города.

Признание Керкинитиды ионийской апойкией позволяет нам вновь вернуться к вопросу о времени основания города, для чего обратимся к политической истории исходного района колонизации — ионийского побережья Малой Азии, где конкретная историческая обстановка вызвала миграцию населения на эту отдаленную часть ойкумены. Как известно, в 545 г. до н. э., после захвата Лидийского царства Креза, персы приступили к покорению Ионии. Разорение Персидской державой малоазийских земель привело к бегству проживавших здесь эллинов. Свою родину покидали в первую очередь жители периферийных поселений, подвергшихся опустошению. С этой новой волной миграции, организованной и осуществляемой под главенством Милета, связывают появление в Причерноморье таких колоний, как Тира, или в Крыму — Феодосии, Нимфея, Тиритаки, Мирмекия; а на Тамани — Фанагории, Гермонасы и др.⁴. Принимая во внимание хронологию наиболее ранних, хотя и еще не очень многочисленных археологических материалов из раскопок Керкинитиды, можно предполагать, что и она возникла в результате этой многочисленной миграции греков из Малой Азии. Если учесть каботажный характер древнего мореплавания в Северо-Западном Причерноморье, то можно признать возможность появления в Западном Крыму Керкинитиды вскоре после основания ближайшей и родственной апойкии — Ольвии, расположившейся в Бугском лимане.

Первые годы и даже десятилетия жизни общины древнегреческих переселенцев на новом месте были весьма и весьма напряженными для всего их коллектива. Они вынуждены размещаться во врытых в грунт, в данном случае в песок, землянках. Причем этот первый, хотя и временный этап, был достаточно длительным. Уже на нем прослеживаются признаки регламентации застройки: жилища располагались не хаотически, а с определенной выдержанной ориентацией. Во всяком случае, две из открытых нами землянок имеют общую ориентацию по сторонам света. Причем в связанных с ними культурных отложениях найдена подставка чернофигурного килика (кубка для вина) начала V в. до н. э., на которой была прочерчена надпись — «Артемиде Эфесский — Хедея». Надпись говорит о совершенном одной из жительниц апойкии посвящении кубка популярнейшему малоазийскому божеству, культ которого был завезен с родины. Этот чернофигурный килик, по всей видимости, явился приношением в святилище или храм Артемиды. Отсюда можно уверенно говорить, что соответствующая культовая постройка могла быть здесь возведена с первых же дней существования Керкинитиды, когда сама апойкия еще представляла собой поселение, состоявшее из полуземлянок. И хотя реальные остатки святилища, может быть, еще долго не будут открыты, на его присутствие здесь, помимо посвящений сакрального характера^*, уже сейчас указывает и фрагмент архаической архитектурной терракоты — водомета, обрамлявшего один из углов черепичной кровли. Нет сомнений в том, что последний украшал экстерьер пусть и небольшой, но наземной ордерной постройки, например, скромного храма в антах. Ведь не только землянки, но и первые наземные жилые здания Керкинитиды не были покрыты черепицей.

Осколок чернофигурного аттического сосуда с изображением сцены борьбы Геракла с Немейским львом. Первая четверть V в. до н. э.

Фрагмент протомы богини восточноионийского типа. V в. до н. э.

Переломным моментом в развитии Керкинитиды оказались 70— 60-е гг. V в. до н. э. В это время, приблизительно через 70 лет существования открытого поселения, его территория была обнесена мощными крепостными стенами, а пространство внутри них разбито по четко выдержанной и регулярной планировочной схеме на кварталы. Последние, в свою очередь, были поделены на приблизительно одинаковые участки, застроенные затем жилыми домами типично греческого облика. Урбанизацией Керкинитиды, произошедшей при жизни третьего поколения колонистов, был завершен период становления еще одного полиса в Северном Причерноморье, способного теперь отстаивать свою независимость.

Приведенные выше наблюдения, думается, позволяют уточнить наши представления о древнегреческой колонизационной практике. Так, согласно господствующему в настоящее время мнению, одним из первых мероприятий переселенцев после прибытия их к новому месту обитания являлось сооружение оборонительных стен, а затем раздел земельных участков⁵. Вместе с тем, в Керкинитиде, Ольвии и других северопричерноморских городах вывод колонии был отдален от укрепления ее оборонительными стенами относительно длительным периодом времени. Это, на первый взгляд, противоречие можно объяснить следующим обстоятельством: для аргументации положения о первоочередном возведении крепостных стен обычно ссылаются на сообщения Диодора Сицилийского (II в. до н. э.) и римского архитектора I в. до н. э. Витрувия (Diod., XII, 10, 6; Vitr., 1, 4, 12). Свидетельства этих античных авторов, как нетрудно заметить, отделены от реальных сроков колонизации значительным хронологическим промежутком. С их позиций действительно выведение апойкии и укрепление ее фортификационными сооружениями могло восприниматься как единовременный акт. Ведь более подробная дифференциация событий не имела для писавших практического значения. На самом же деле существование некоторого разрыва между появлением колонии и превращением ее в собственно город диктовалось, вероятно, необходимостью более подробного знакомства с местными природными ресурсами (например, поисками и разработкой карьеров для добычи строительного материала), а главное — увеличением числа жителей общины, обеспечивающего возможность выполнить весь объем строительных работ. В Северном Причерноморье тому благоприятствовало отсутствие в зонах колонизации плотного оседлого населения местных племен, следствием чего явилось ненасильственное освоение побережья и, вероятно, мирный характер взаимоотношений с аборигенами на раннем этапе.

Ионийский кувшин. Первая половина V в. до н. э.

Протома богини. Фрагмент. IV в. до н. э.

Фрагмент маленького кратера с изображением глаза-апотропея (оберега) под ручкой. Аттика. Начало V в. до н. э.

Правда, последнее утверждение — итог плодотворных полевых исследований двух последних десятилетий в зонах греческой колонизации Северного Причерноморья. Раннее освоение эвксинских^** земель мыслилось как сложный многоступенчатый процесс, распадающийся на три этана: от случайных полупиратских и полуторговых посещений с целью знакомства с районом — к созданию торговых факторий — эмпорий для обмена с местными племенами и появления затем на их месте постоянных колоний. Эта впервые четко сформулированная А.А. Иессеном⁶, а затем развитая (к сожалению, без упоминания своего предшественника) В.Д. Блаватским логически стройная эмпориальная теория оказалась доминирующей на протяжении 50—60-х гг. нашего столетия⁷. Исходя из такой общепринятой посылки, в археологических материалах искали ее подтверждение, тенденциозно их интерпретируя. Так, находки местной варварской лепной керамики в архаических культурных отложениях памятников автоматически связывались с мнимыми догреческими поселениями, на месте которых якобы возникали сначала фактории, а затем апойкии, выраставшие в крупные города. Не избежала такой участи и Керкинитида. Еще в 1952 г. при раскопках нижнего горизонта городища были обнаружены фрагменты чернолощеной лепной керамики, украшенной врезным орнаментом. Она тут же была использована для доказательства существования туземного поселения, якобы предшествовавшего Керкинитиде⁸. Эта коллекция значительно пополнилась в последние годы, как только в ходе раскопок вышли на уровень раннего яруса древнего города. Однако, как выяснилось, приведенный выше подход не соответствует конкретным археологическим данным: детальное изучение условий залегания каждого фрагмента подобной лепной посуды убеждает в происхождении аналогичных находок в культурных напластованиях, связанных с греческими постройками и, следовательно, могут говорить только о присутствии здесь (по крайней мере с начала V в. до н. э.) отдельных представителей местного населения, и не более того. Именно такое мнение возобладало в литературе последних лет по поводу аналогичных ситуаций в других античных городах Северного Причерноморья. И оно, вероятно, близко к действительности, хотя и не полностью исключена возможность возникновения в отдельных случаях греческих колоний на территории аборигенных поселков.

Вместе с тем, процесс контактирования древних греков с варварами в нашем случае первоначально протекал не только в экономической, мы бы даже сказали, не столько в экономической, сколько в социальной сфере. Как известно, главную часть переселенцев составляла мужская молодежь, отобранная по жребию, в принудительном порядке от каждого из домов или самым распространенным способом — набором добровольно пожелавших отправиться на новое место жительства. Вполне естественно, на новой родине колонисты вынуждены были искать себе жен (при отсутствии родственных более ранних общин по соседству) среди туземного населения⁹. Таким образом, уже в период жизни первого поколения колонистов между древними греками и варварами Таврического полуострова (таврами, скифами?) началась, а затем активно продолжалась метисация. Предпочтение в нашем случае следует отдать таврам, являвшимся оседлым населением, ибо, как сказал Геродот, Керкинитида в его время служила северной границей их обитания. Напомним читателю, что дед известного афинского оратора Демосфена был женат на скифянке. Подтвердить высказанное предположение при отсутствии письменных источников возможно лишь детальным изучением антропологического облика греков метрополии, первопереселенцев и окружающего населения, что, однако, еще предстоит сделать в будущем. Вместе с тем, именно такая постановка вопроса позволяет объяснить появление в ранних культурных отложениях той или иной колонии лощеной керамики: ее изготовление могло традиционно осуществляться женами-туземками в домашних условиях. Могла она и приноситься в качестве своего рода «приданого».

Теперь мы с читателем подошли к рассмотрению наиболее сложной проблемы — численности той группы эмигрантов, что прибыла сюда из метрополии. Естественно, встает вопрос: какими объективными данными мы реально располагаем? К сожалению, приходится констатировать наличие в нашем распоряжении только археологических данных, которых пока недостаточно и которые не всегда удается адекватно интерпретировать. По мнению В.П. Яйленко, автора одной из последних монографий о греческой колонизации, численность миграционных экспедиций составляла от 100 до 1000 человек¹⁰. Приведенные цифры фиксируют, по всей видимости, крайние пределы количества переселенцев. Обычно же число колонистов достигало 200—300 человек¹¹.

По нашим расчетам, внутри крепостных стен после перехода от земляночного строительства к наземному могло разместиться около 160—170 жилых комплексов. Эта цифра прежде всего отражает общее количество проживающих семей граждан в городе. Принимая во внимание возможность совместного проживания престарелых родителей со своими взрослыми детьми, можно считать, что численность полноправной мужской части населения при урбанизации исходного поселения могла максимум в два раза превышать число городских домов. Исходя из сказанного, не будет преувеличением сказать, что количество первых колонистов, вероятно, было невелико и состояло, по всей видимости, из минимального для апойкий числа — где-то около 100 человек. В пользу того свидетельствуют скромные размеры как первоначального населения, так и самого города всего периода его существования. Если все вышеизложенное справедливо или хотя бы в целом правильно отражает тенденцию развития, то на первом этапе жизни Керкинитиды должен был произойти своего рода демографический взрыв. Замена однокамерных жилищ-землянок благоустроенными домами создавала те элементарные санитарно-гигиенические условия, которые, сокращая детскую смертность, благоприятствовали росту населения.

На протяжении более чем стотридцатилетнего периода высказывались самые различные точки зрения на значение слова, обозначающего имя города (этимология). Еще Б. Кене предполагал, что наименование полиса происходит от финикийского или еврейского слова КАРКА, означающего почву, участок побережья, занятый городом¹², Н. Надеждин — от греческого слова «краб», полностью соответствующего раннему названию апойкии¹³, Л.А. Моисеев — от племени керкетов-торетов, обитавших на Кавказском побережье¹⁴, Н.Ф. Романченко рассматривал имя города как чисто греческое и сравнивал его с другими близкими географическими названиями в остальных районах греческой ойкумены¹⁵. М.А. Наливкина связывала топонимическое обозначение города с тотемным племенным названием¹⁶. По мнению О.Д. Дашевской, город мог быть обязан своим названием ойкисту по имени Каркин. Изменение же второй буквы в имени связано с тем, что уже в древности этим словом стали обозначать некую гибельную болезнь¹⁷. Косвенным подтверждением приведенного предположения О.Д. Дашевской могла бы послужить популярность этого имени в ономастике города. В коллекции граффити из раскопок памятника, тем не менее, это имя пока не зафиксировано.

Попытки некоторыми учеными вывести название апойкии из местного этнонима беспочвенно уже хотя бы потому, что этот топоним в той же форме засвидетельствован в разных уголках античного мира; вспомним, к примеру, гору Керкину в Македонии и озеро Керкинитиду вблизи Амфиполиса или два острова в заливе Малый Сирт, у африканского побережья — Керкину с одноименным городом на нем и Керкинитиду. Весьма распространенными были также личные имена Каркин и Керкин. Ю.Г. Виноградов, подробно проанализировав все доступные филологические данные, предлагает понимать раннее наименование поселения Керкинитида как «Крабий город» — обязанный своим происхождением «обилию водившихся здесь вплоть до недавнего времени крабов»¹⁸. Правда, автор данной работы не имел возможности убедиться в реальности последнего наблюдения. Ведь само название могло отражать не столько зоологические особенности прибрежной фауны, сколько форму бухты, на берегу которой находилась колония. Как уже сказано выше, изменение морфологии слова, которым обозначен город, совпало по времени с подчинением его Херсонесу и связано с новым положением Керкинитиды.

Из четвертой книги «Истории» Геродота мы узнаем, что в его время Ольвия и Керкинитида располагались в пределах древней или исконной Скифии: первый из двух названных пунктов — в центре упомянутой области (между современными городами Очаков и Николаев, у с. Парутино), второй, как уже сказано, на южной ее окраине. Такое их положение ставило эти полисы практически в одинаковое положение по отношению к скифам, а следовательно, вполне вероятна возможность совпадения некоторых моментов истории названных родственных ионийских полисов.

Археологическими исследованиями Ольвийской хоры был установлен факт запустения практически всех архаических поселений в конце первой трети V в. до н. э. Это обстоятельство было использовано Ю.Г. Виноградовым для обоснования тезиса об установлении над Ольвией скифского протектората. Для аргументации этого предположения он привлекает все тот же рассказ Геродота о скифах, в частности, о постоянных визитах в Ольвию скифского царя Скила и его дружины¹⁹. Развивая свою гипотезу, Ю.Г. Виноградов предполагает, что в 80-х гг. V в. до н. э., после мирного договора между скифами и фракийцами, первые направили свою экспансию на Боспор и Тамань. По всей видимости, в таком же положении по отношению к скифской державе, как и Ольвия, оказалась Керкинитида, да и весь Северо-Западный Крым не остался для них безразличным. Прямое подтверждение сказанному мы находим в упомянутом выше письме Апатурия, найденном совсем недавно при раскопках Керкинитиды. В последних строках этого эпистолярного документа самого конца V в. до н. э. прямо указывается на зависимость города от скифов. И хотя это послание отделено от повествования Геродота полувековым промежутком времени, оно могло отражать установившийся характер взаимоотношений скифов и греков.

Концепция Ю.Г. Виноградова получила дополнительное подтверждение в последнее время целым рядом новых археологических фактов. Так, в конце первой трети V в. до н. э., вероятно, одновременно были обнесены оборонительными стенами, помимо Керкинитиды и Ольвии, такие города, как Тиритака, Мирмекий, Порфмий. Перечень конкретных примеров может в дальнейшем значительно расшириться в ходе продолжающихся сейчас полевых исследований. И хотя возведение крепостных сооружений в греческих апойкиях является закономерным итогом их эволюционного развития, само хронологическое совпадение событий, важнейших в истории отдельных полисов, расположенных в различных пунктах Северного Причерноморья, конечно, не случайность. Все это, безусловно, было вызвано резко возросшей военной активностью скифов, реально угрожавшей греческим колониям и, таким образом, стимулировавшей фортификационное строительство.

К каждому античному городу примыкали сельскохозяйственные наделы его граждан, являвшиеся основным источником их существования и экономической основой полиса. Хотя этот род занятий дополнялся ремеслами и торговлей (местной и транзитной), соотношение названных отраслей деятельности колонистов было индивидуально для каждой колонии. Однако все же можно признать колонизацию Северного Причерноморья в основном аграрной. Как известно, хора каждого полиса делилась на две части, одна из которых находилась в общем пользовании и доход от нее шел на покрытие общегосударственных расходов, на отправления религиозного культа и общественных трапез в пританее; вторая, более крупная, оставалась в частном владении. Последняя в идеальном случае также должна была члениться на две части: земли у самого города и на участки, расположенные на периферии хоры. Каждый гражданин в таком случае получал два надела, что ставило всех в одинаковое положение²⁰.

К сожалению, у нас еще отсутствует надежная информация о размерах аграрной округи Керкинитидского полиса и о среднем размере отдельного надела. Некоторое представление мы можем лишь получить о самих сельских усадьбах, раскрытых Л.А. Моисеевым на берегу Мойнакского озера. Экономический потенциал полиса определяется размерами посильной для освоения Керкинитидой сельскохозяйственной территории и прежде всего количеством и качеством обрабатываемой земли. Земельные владения Керкинитиды, как убеждает природный ландшафт, могли располагаться между двумя озерами — Биюк-Мойнакским и Сасык-Сивашским. Город долгое время оставался единственной апойкией на весьма протяженном пространстве пригодной для культивирования земли. Вдоль морского побережья (при отсутствии здесь аборигенного оседлого населения) места было более чем достаточно; размеры хоры зависели лишь от потенциальных возможностей самой гражданской общины. Расположенный между упомянутыми водоемами район мог иметь обрабатываемую площадь размерами около 1300—1400 га вдоль моря, заходящую в глубину полуострова не более чем на 3 км. Так как никто, кроме полноправных граждан полиса, не обладал правом не только на дом в черте города, но и на земельный участок на его хоре, общее количество жилых комплексов внутри последнего теоретически должно соответствовать числу земельных наделов.

В период максимального расцвета Керкинитиды в IV в. до н. э. внутри крепостных стен ее, по нашим расчетам, находилось порядка 270—290 строений. В таком случае каждый аграрный участок на хоре мог достигать 4,5—5,0 га. Иначе говоря, малым размерам жилых построек внутри города соответствовали и небольшие земельные владения на его хоре. Каждый такой участок, по мнению С.Ф. Стржелецкого, как правило, обрабатывался силами самого землевладельца и членов его семьи²¹. Однако до второй четверти IV в. до н. э. (это следует специально подчеркнуть), до активного освоения Западного Крыма Херсонесом, Керкинитида обладала потенциальной возможностью неограниченного увеличения своих земельных владений соответственно естественному приросту ее населения, дополнительного притока переселенцев — эпойков, то есть практически соизмеримо своим экономическим возможностям. При этом при разделе земли принимались во внимание необходимые меры безопасности присваиваемой территории и учитывалась степень плодородия почвы.

Археологические наблюдения за земляными работами 80-х гг. нашего столетия в Евпатории показали, что организация сельскохозяйственной округи Керкинитиды существенно отличалась от аналогичных структур ближайших владений Херсонеса, Калос-Лимена, Тарханкутского полуострова. Прежде всего, здесь не замечены столь характерные для названных районов остатки каменных плантажных оград. Отмеченное обстоятельство, по всей видимости, свидетельствует об иной аграрной направленности хоры Керкинитиды, ориентированной преимущественно на производство злаковых культур, в то время как в Херсонесе видное место занимало, помимо выращивания пшеницы, виноградарство и садоводство.

Голова Аполлона (?). Фрагмент терракотовой фигуры. IV в. до н. э.

Определение площади аграрной округи Керкинитиды имеет принципиальное значение для выяснения ее судьбы. Активное освоение Северо-Западного Крыма Херсонесом в IV в. до н. э. не могло не затронуть хоры Керкинитиды, а это неизбежно вело к столкновению или, по крайней мере, перекрещиванию экономических интересов двух соседних полисов. Следует обратить самое пристальное внимание на круг памятников, принадлежавших обоим государствам, и на основе детального анализа их топографии попробовать понять механизм территориальной экспансии Херсонеса. Среди известных сейчас херсонесских памятников самым близким к Керкинитиде является укрепление Чайка, расположенное, вероятно, на периферии керкинитидской хоры. Сооружение здесь столь мощной крепости, как нам представляется, помимо чисто утилитарных целей, связанных с подчинением и, главное, закреплением за собой этого побережья полуострова, могло преследовать и другую, вполне конкретную задачу: ограничить (а быть может, и сократить) дальнейший естественный территориальный рост аграрной округи Керкинитиды. Если же признать (как и делают некоторые авторы) возведение укрепления Чайка над остатками какого-то более раннего ионийского поселения, возникшего в самом конце V в. до н. э., то агрессивность херсонесских устремлений еще более очевидна.

Пан или Силен (?), на оборотной — раковина. IV в. до н. э.

Фигурный сосуд для благовоний: на лицевой стороне изображен

Аналогичную цель вполне могло преследовать другое, хотя и менее внушительное городище Кара-Тобе у южной оконечности Сасык-Сивашской пересыпи, где были открыты археологические материалы IV в. до н. э. Оно закрывало проход на участок территории между Сакским озером и озером Кизил-Яр. И хотя фортификационные сооружения здесь пока еще не обнаружены, его местоположение на холме (само название с татарского — Черный холм) и, кстати, четко обозначенная направленность в сторону Керкинитиды (т. е. на север) говорят сами за себя. Именно тут вскоре и появилось немалое число херсонесских поселений, выявленных А.С. Голенцовым и особенно в последние годы С.Б. Ланцовым.

Все отмеченные выше мероприятия Херсонеса носили превентивный характер и практически лишали Керкинитиду перспектив дальнейшего самостоятельного развития. По существу, перед ней была поставлена альтернатива: войти на каких-либо заранее оговоренных условиях в состав более крупного государства или активно воспрепятствовать этому, рассчитывая в последнем случае только на свои собственные силы. И первое и второе не исключают принятия ионийским полисом определенных ответных мероприятий, необходимых для отстаивания своей независимости и приоритетного права на эксплуатацию прилегавшей к городу сельскохозяйственной территории.

Включение Керкинитиды в состав Херсонесского государства явилось важнейшим событием в ее жизни, коренным образом изменившим судьбу полиса, прервавшим естественно-эволюционный ход его развития. К сожалению, само это событие не получило никакого отражения в нарративных источниках, и при освещении его мы можем руководствоваться только археологическими и нумизматическими данными, что само по себе в какой-то степени предопределяет дискуссионность излагаемых ниже положений. Рассматриваемая проблема тем более интересна, что она касается взаимоотношений двух различных по своему генезису полисов — ионийской Керкинитиды и дорийского Херсонеса, каждому из них в силу исторически сложившейся традиции был свойствен ряд особенностей и оригинальных черт. В нашем случае важно то, что дорийская колонизация была, так сказать, военизированной, то есть сопровождалась покорением местного коренного населения.

В середине IV в. до н. э. произошла полная и капитальная реконструкция всей оборонительной системы Керкинитиды в соответствии с новыми достижениями античной фортификации, о чем подробнее пойдет речь ниже, в отдельной главе. Весьма симптоматично, что это важнейшее в жизни полиса событие совпало с началом освоения Херсонесом Северо-Западного побережья Крыма.

Во второй четверти — середине IV в. до н. э. было захвачено в бою и полностью разрушено ионийское поселение Панское I, у Ярылгачского залива, которое появилось здесь в процессе переселения сюда жителей из Нижнего Побужья, то есть из Ольвии и ее округи. По мнению А.Н. Щеглова, это было связано с военным конфликтом между Ольвией и Херсонесом²². Такое развитие событий могло стимулировать перестройку оборонительных сооружений Керкинитиды. Иначе говоря, процесс вторичной колонизации рассматриваемого побережья начался, по всей видимости, с заселения пустовавшей территории и захвата слабоукрепленных поселений, каковым, в сравнении с Керкинитидой. являлось Панское. В противном же случае Херсонес стал бы укреплять (или позволил это самой городской общине) только что подчиненную себе Керкинитиду, население которой могло относиться к нему совсем нелояльно.

В этой связи, как нам кажется, стоит обратить самое пристальное внимание на два монетных чекана Керкинитиды середины — третьей четверти IV в. до н. э. Их военная символика — изображение богини победы и судьбы в башенной (т. е. защитной) короне, говорит, вероятно, о боевой, хотя и кратковременной удаче и какой-то военной опасности, которую пришлось пережить городу. Рассматриваемые монеты определенным образом отображают ту сложную политическую ситуацию, которая сложилась в Северо-Западном Крыму накануне его подчинения Херсонесом.

Предоставленная сама себе Керкинитида должна была разделить судьбу всего этого побережья. Некоторое подтверждение сказанному можно извлечь и из археологических данных. Так, в середине — третьей четверти IV в. до н. э. в ближайшей округе города был разрушен культовый комплекс на берегу Мойнакского озера и разорена усадьба с круглой башней, открытая еще П.И. Филонычевым, но изученная М.А. Наливкиной. Отсутствие пожарищ и других следов разрушений внутри Керкинитиды, скорее всего, говорит о том, что ее подчинение Херсонесскому государству не сопровождалось какими-либо разрушениями в процессе боевых действий — осады, штурма и пр. Оно, следовательно, коренным образом отличалось от захвата поселения Панское I, изменившего полностью облик этого памятника. Присоединение Керкинитиды произошло либо на каких-то «добровольно-принудительных» условиях, хотя и могло быть оформлено как политический союз (симполитию), в котором Керкинитиде чисто декларативно отводилась лишь очень скромная роль; либо жители города получили права гражданства и влились в состав гражданской общины херсонеситов. При внимательном знакомстве с гражданской присягой жителей Херсонеса складывается впечатление о большей правомерности второго предположения, поскольку статус Керкинитиды в составе государства никак специально не оговорен и она дважды упоминается в этом документе наряду с самим Херсонесом и другими анонимными, основанными им самим укреплениями²³. Вместе с тем городской этникон продолжает употребляться и гораздо позже для обозначения происхождения выходцев из рассматриваемого города. Как известно из одного Афинского декрета 119/118 гг. до н. э. в честь юношей призывного возраста (эфебов) и их учителей, в нем упоминается некий Аполлодор, сын Аполлония, керкинит²⁴. Проще говоря, керкиниты не сразу растворились в составе более многочисленной дорийской общины, а долго сохраняли свое ионийское этническое самосознание.

Керкинитида, по всей видимости, была вынуждена примкнуть, возможно даже вопреки собственным интересам, к более сильному дорийскому государству из-за неблагоприятно сложившейся для нее военно-политической ситуации и отсутствия поддержки со стороны метрополии. Вероятнее всего она была поставлена Херсонесом и его метрополией — Гераклей — военными и экономическими мерами в такие условия, когда какое-либо сопротивление теряло смысл, несмотря на проведенные ранее работы по усилению ее обороны. Достаточно вспомнить относящееся к немного более раннему времени указание Полнена о крупных десантных операциях и боевых действиях на Крымском побережье Гераклей во время войны ее против Боспора и замечания Аристотеля о многочисленном флоте этого южнопонтийского центра — прародины херсонеситов²⁵. Если же признать справедливым предположение А.Н. Щеглова о захвате и затем полном разрушении ольвийского поселения Панское, то этот урок был достаточно показательным.

Присоединение Керкинитиды к Херсонесскому государству было отмечено прекращением ее собственной полисной чеканки монет. Последующие весьма определенные мероприятия Херсонеса привели в конечном счете к полному подчинению Керкинитиды, потере ею не только политической, но и экономической самостоятельности. Жители города, в частности, в соответствии с требованиями херсонесской присяги были вынуждены свозить и продавать зерно — основной источник своего сельскохозяйственного производства — только в столице государства — Херсонесе, лишаясь, таким образом, права коммерческой инициативы. Кроме того, внутренний рынок Керкинитиды был заполнен херсонесскими монетными сериями и керамическим импортом (тарой, кровельной черепицей, столовой посудой и т. д.). Она стала вторым по значению городом в Херсонесском государстве.

Бурный экономический расцвет Херсонеса во второй половине IV в. до н. э. сопровождался не только освоением значительного пространства Западного Крыма, но и небывалым ростом территории самого города и связанным с ним сооружением новых крепостных стен, обустройством столицы полиса прекрасными общественными и жилыми зданиями (например, театра, стадиона, храма и т. д.), развитием ремесла, в том числе массовым производством керамической тары, и торговли. Он сменился периодом внутренней смуты (стасисом), проявившейся прежде всего в острой борьбе партий (вероятно, олигархов и демократов), и как ее результат — изгнание части граждан, введение такого демократического инструмента, как остракизм. Вот далеко не полный перечень социальных конфликтов, охвативших все государство, включая, конечно, и Керкинитиду. Эти события — переломные в истории Херсонеса — получили отражение в трех эпиграфических памятниках: «Херсонесской присяге», фрагменте найденного нами декрета об изгнанниках и, наконец, надписи в честь Агасикла.

Первый из названных исторических документов был вырезан на мраморной стеле, установленной на агоре²⁶. Клятву принимали не столько юноши-эфебы при достижении ими совершеннолетия, а все граждане полиса после тех потрясений, которые он пережил: вероятно, неудавшейся попытки олигархического переворота. В момент составления присяги кризис еще далеко не миновал, ведь в пределах ранее управляемой Херсонесом территории находились «отпавшие» или граждане, «объявленные врагами народа». Исходя из сказанного не будет, по всей видимости, большим преувеличением видеть среди предающих и отторгающих Херсонес, Керкинитиду и Прекрасную Гавань часть керкинитов — некоторых жителей города, оказавшихся во враждебных отношениях с официальной властью, то есть своего рода оппозиции.

Острое внутриполитическое положение, в котором оказался Херсонес, совпало с обострением внешней обстановки в связи с вторжением в Причерноморье сарматов и возросшей агрессивности скифов в самом Крыму. В такой сложной ситуации в Керкинитиде была выпущена в обращение наиболее обильная монетная серия из двух номиналов (скиф-конь и Артемида-лань). Как в свете сказанного выше воспринимать этот чекан? Как акт кратковременной автономии или как чисто экономическое предприятие? Все «за» и «против» приведены нами ниже, в соответствующей главе о нумизматике. Отметим большую правомерность сейчас второго предположения. Херсонес пошел на эту уступку Керкинитиде не только чтобы дать возможность поправить городу свое финансовое положение, но и поднять престиж керкинитской общины в столь не простое для Херсонесского государства время.

В первой трети III в. до н. э. была полностью разорена Херсонесская хора. Причем масштабы разрушений приняли такой характер, что мы вправе их назвать катастрофическими для экономики государства. Были разгромлены усадьбы в округе Калос-Лимена и бухты Большой Кастель, окончательно погибло и больше не восстанавливалось поселение по берегам современного озера Панское, усадьба у Евпаторийского маяка, сожжено укрепление Чайка. Два последних пункта, напомним нашим читателям, находились в самой непосредственной близости от Керкинитиды (6—7 км). Все это было связано с вторжением степных скифов, разбитых и теснимых сарматами, перешедшими Дон²⁷. Однако расположенные здесь города Керкинитида и Калос-Лимен и, вероятно, некоторые другие укрепления с мощной оборонительной системой все же устояли под натиском варваров. Не связана ли гибель перечисленных и других объектов не только с нападением скифов, но и также предательством тех «отпавших» эллинов, которые угрожали Херсонесу и которым («ни эллину, ни варвару») херсонеситы клялись не предавать своих владений?

Непрерывное возрастание угрозы со стороны скифов в связи с переселением значительной их части в Крым, образованием здесь позднескифского царства с центром в Неаполе Скифском способствовало, по всей видимости, консолидации всех эллинов без различия их племенного деления (ионийцы-дорийцы) для общего отпора варварам. Складывание новой политической ситуации привело, вероятно, к постепенному утиханию полисной оппозиции, ведь скифы угрожали самой возможности существования древнегреческого полиса на западном побережье Таврики. С этого момента судьба Керкинитиды стала практически неотделима от Херсонесского государства: жизнь города стала просто невозможной без последнего. Керкинитида не смогла бы самостоятельно устоять под натиском скифов и вынуждена была бы признать над собой главенство скифских царей, как несколько позже сделала Ольвия, либо прекратить существование. Последнее оказалось реальностью во второй половине II в. до н. э.

Нужно также иметь в виду, что после включения Керкинитиды в состав Херсонесского полиса здесь стал развиваться такой вполне естественный процесс, как метисация ионийского населения города с дорийскими переселенцами. О последнем говорит типично херсонесское надгробие Амбатии, дочери Геродота, использование в качестве урн для праха кремированных погребальных херсонесских гидрий, посвящения покровительнице Херсонесской общины богине Деве. Однако остается непонятным, каким образом разместились переехавшие херсонеситы внутри достаточно плотно застроенного города. Один из самых возможных и распространенных путей — смешанные браки.

Резкое обострение скифо-херсонесских отношений вызвало необходимость проведения в конце III в. до н. э. капитальной реконструкции всей оборонительной системы Керкинитиды за счет усиления дополнительными поясами наиболее уязвимых крепостных стен и сооружения посреди города новой куртины. Столь трудоемкие мероприятия были связаны с чрезвычайной обстановкой, а возможно, даже с военными действиями. Подобные работы, вероятно, проводились централизованно в рамках Херсонесского государства в целом, и они коснулись многих укреплений его отдаленной хоры.

Детальное изучение стратиграфии городища убеждает нас в том, что Керкинитида была оставлена жителями не в результате ее военного захвата, а заранее. Следовательно, как вытекает из сказанного выше, население города должно было переместиться в другое место, по всей видимости, в Херсонес. Поскольку сплошному разорению подверглась вся хора полиса, процесс миграции населения из херсонесской периферии в столицу приобрел еще большие масштабы. Именно во II в. до н. э. в некрополе Херсонеса появляются столь традиционные для могильника Керкинитиды плитовые гробницы, не встречавшиеся здесь ранее. Они могли быть результатом размещения в городе керкинитидских беженцев²⁸.

Итак, во второй половине II в. до н. э. Керкинитида, а вернее то место на мысу, где она некогда находилась, оказалась в руках скифов. Причем греческий город был полностью руинирован, а жилые здания перекрыты продуктами их разрушений и, прежде всего, развалами сырцовых стен. Не избежали той же участи и фортификационные сооружения. Скифы не только не восстановили, а наоборот, выбрали вплоть до фундамента кладки крепостных стен, камень которых был ими вторично (и крайне неумело) использован в их наземных и примитивно сложенных постройках. Свое же поселение они не успели обнести оборонительными строениями. Иногда складывается впечатление, что город был захвачен скифами и стал активно ими разрушаться в ходе продолжающихся военных действий. И хотя последние происходили уже непосредственно у крепостных стен самого Херсонеса, еще сохранялась реальная опасность высадки его морского десанта у Керкинитиды. Поэтому новые обитатели стали активнее разбирать ее укрепления, чтобы ими вновь не воспользовались греки. В указанное время, таким образом, произошла полная смена населения, его культуры и быта.

Керкинитида перешла к скифам где-то в 40-х гг. II в. до н. э.: во всяком случае в городе еще успел родиться эфеб Аполлодор, сын Аполлония, названный керкинитом в уже упоминаемой Афинской надписи 119/118 гг. до н. э. (если в ней имеется в виду житель города, а не острова). На самом городище успели потерять афинскую тетрадрахму 151/150 гг. до н. э., а на греческое поселение Тереклы-Конрат, расположенное недалеко от Керкинитиды, попали еще две тетрадрахмы, одна из которых принадлежит афинской чеканке 140/139 гг. до н. э. Вторая же оказалась фасосской — второй половины того же столетия²⁹. Почетный декрет в честь Диофанта сообщает нам о возвращении Керкинитиды Херсонесу понтийскими войсками. Описанные в нем события, исходя из биографических данных Митридата VI Евпатора, относятся к 113/112—109/108 гг. до н. э. Отсутствие крепостных сооружений скифского поселения, разместившегося на руинах Керкинитиды, объясняет то скромное место, которое занимает возвращение ее Херсонесу среди прочих военных заслуг Диофанта. В уже неоднократно упомянутом херсонесском декрете в честь Митридатова полководца сказано об этом событии вскользь и лишь в связи с захватом целого ряда других анонимных населенных пунктов Херсонесской хоры.

События того времени, по всей видимости, развивались следующим образом: при приближении понтийских войск к Керкинитиде (вернее, слухов об этом) во время второго похода Диофанта поздней осенью ее новые обитатели покинули свой незащищенный поселок, забрав с собой всю необходимую утварь. Они не вернулись обратно. Некоторое время их примитивные строения возвышались над землей, пока затем естественным путем не руинизировались и не были затянуты песком и другими эоловыми наносами. Практически понтийскими войсками был отвоеван не город, а лишь место, где он когда-то находился. Сам же древний город так и не был восстановлен. И если на его территории или рядом с ним появилось небольшое селение, то оно никакого отношения не имело к градостроительному центру предшествующей эпохи и эволюционно с ним не было связано. Короче говоря, Керкинитида прекратила свое существование; постепенно стало забываться и ее настоящее название. Более долговечным этот топоним остался в названии Каркинитского залива.

Несмотря на многолетние раскопки памятника, до сих пор не удалось зафиксировать на его территории культурные отложения рубежа и первых веков нашей эры, если не считать отдельные керамические находки. Поэтому обратимся прежде всего к «Географии» Страбона (I в. до н. э.), сведения которого обладают исключительной достоверностью и полностью подтверждаются местными эпиграфическими источниками. При описании Таврики географ упоминает даже остатки заброшенных поселений, например развалины так называемого «Старого» Херсонеса, расположенного на Маячном полуострове. К сожалению, в тексте Страбона полностью отсутствует описание полосы побережья Западного Крыма между Калос-Лименом и Херсонесом. В.В. Латышев объяснял этот факт значительным пропуском — утратой текста, в котором могла упоминаться и Керкинитида³⁰. Вероятно, возможно и иное объяснение: в «Географии» ничего не говорится о городе еще и потому, что он просто уже не существовал в это время, а остатки его даже не возвышались над поверхностью земли. Совсем иное дело Калос-Лимен, продолжавший жить до II в. н. э.

Однако Керкинитида продолжает упоминаться в более поздних источниках — римских периплах^*** Арриана и Анонимного автора, что может служить признаком продолжающегося использования Евпаторийской бухты при каботажном плавании. В состав римских вооруженных сил, дислоцированных в Херсонесе, как известно, входили корабли Мезийского Флавиева флота, которые, вероятно, курсировали вдоль всего западного побережья Таврики для охраны города с моря³¹. Они вполне могли заходить для временной стоянки и в бывшую гавань Керкинитиды. Это соображение, в свою очередь, заставляет догадываться о существовании — для обеспечения непрерывного плавания — хорошо продуманной системы маяков и других навигационных знаков, которые еще предстоит открыть. Кстати, на территории бывшего города (но, скорее, где-то рядом) могло возникнуть небольшое поселение, сохранившее его имя, — сезонный рыболовецко-промысловый пункт или якорная стоянка, но реальные остатки его пока не обнаружены. Последнее, возможно, является результатом того, что такое поселение либо было очень незначительным, либо размещалось не поверх руин древнего города, а где-то в другом месте, например на берегу Евпаторийской бухты. В научной литературе высказывалось также предположение о расквартировании в опустевшем греческом городе римского гарнизона. Однако оно не подкрепляется археологическими материалами.

Никаких следов людского обитания на месте Керкинитиды в последующее время также нет, за исключением заполнения одной средневековой ямы с материалом IX—X вв. н. э. Следует, однако, вспомнить сообщение Константина Багрянородного (X в. н. э.) о том, что между Днепром и Херсонесом, то есть, вероятно, где-то в районе Евпатории (?) есть «болота и бухты, в которых херсониты добывают соль»³². Вместе с тем из «Повести временных лет» известно о ловле рыбы жителями Корсуня в устье Днепра³³, а расстояние от своего города до устья этой реки, согласно сведениям арабского географа Идриси, они преодолевали всего лишь за один день плавания³⁴. Средневековый промысел рыбы, по всей видимости, имел место и у побережья Тарханкутского полуострова. Для безопасности каботажного плавания вокруг него на мысу Ойрат (Урет), у современного села Окуневка, в IX—X вв. н. э. был сооружен маяк³⁵. В свете сказанного несомненно также использование в средневековое время и Евпаторийской бухты, удобной для стоянки небольших рыболовецких судов: это подтверждается находками соответствующего керамического боя (выброса с кораблей), постоянно встречаемого во время работ по углублению Евпаторийского морского порта. О существовании же в I тыс. н. э. Керкинитиды как города нет никаких данных. Руины Керкинитиды были настолько плотно затянуты супесью эолового происхождения и чистым песком, что (как уже сказано) остатки античного городища долгое время не были открыты. Лишь невысокий холм, на который, к сожалению, не обращали должного внимания, отдаленно и безмолвно напоминал об античном памятнике.

Примечания

*. Сакральный — от латинского — священный, относящийся к религиозному культу и ритуалу.

**. Понт Эвксийский — древнегреческое название Черного моря.

***. Перипл — с древнегреческого переводится буквально «плавание вокруг» чего-то. Однако более точным для понимания этого термина является понятие «лоция», ибо периплы реально содержат всю необходимую информацию для навигаций.

Список использованной литературы

1. Graham A.J. Colony and Mother City in Ancient Greece. — New York, 1971. — P. 29—30; Явленно В.П. Греческая колонизация VII—III вв. до н. э. По данным эпиграфических источников. — М., 1982. — С. 241—242.

2. Орешников А.В. Материалы... — С. 7; Романченко Н.Ф. Таврическая... — С. 231; Minns Е. Н. Scythians and Greecs. — Cambridge, 1913. — P. 491; Дашевская О.Д. О происхождении названия города Керкинитиды // ВДИ. — 1971. — № 2 — С. 127—128.

3. Кутайсов В.А. К нумизматике Керкинитиды V в. до н. э. // ВДИ. — 1986. — № 2. — С. 97.

4. Яйленко В.П. Архаическая Греция // Античная Греция. Проблемы развития полиса. Т. 1. — М., 1983. — С. 140.

5. Яйленко В.П. Древнегреческая колонизационная практика // Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья. — Тбилиси, 1979. — С. 69; он же. Греческая колонизация... — С. 123, 242; Крыжицкий С.Д., Отрешко В.М. К проблеме формирования Ольвийского полиса // Ольвия и ее округа. — Киев, 1986. — С. 5.

6. Иессен А.А. Греческая колонизация Северного Причерноморья. — Л., 1947. — С. 53—54.

7. Блаватский В.Д. Архаический Боспор // МИА. — 1954. — № 33. — С. 7.

8. Наливкина М.А. Раскопки в Евпатории... — С. 64, 68; она же. Раскопки Керкинитиды и Калос-Лимена... — С. 267; Она же. Торговые... — С. 189; она же. Керкинитида... — С. 55.

9. Яйленко В.П. Греческая... — С. 40, прим. 103; он же. Архаическая Греция и Ближний Восток. — М., 1990. — С. 90.

10. Яйленко В.П. Греческая... — С. 241.

11. Яйленко В.П. Архаическая Греция и Ближний Восток — С. 93; Козловская В.И. Греческая колонизация Западного Средиземноморья в современной зарубежной историографии. — М., 1984. — С. 28.

12. Кене Б. Музей покойного князя В.В. Кочубея и исследования об истории и нумизматике греческих поселений в России. — Т. 1. — СПб. — 1856. — С. 109.

13. Надеждин Г. Геродотова Скифия, объясненная через сличение с местностью // ЗООИД, — 1844. — Т. 1. — С. 53.

14. Моисеев Л.А. Херсонес Таврический... — С. 247.

15. Романченко Н.Ф. Таврическая... — С. 231.

16. Наливкина М.А. Северо-Западное... — С. 161 —162.

17. Дашевская О.Д. О происхождении... — С. 125.

18. Виноградов Ю.Г., Щеглов А.Н. Указ. соч. — С. 359.

19. Виноградов Ю.Г. Полис в Северном Причерноморье / Античная Греция. Проблемы развития полиса — Т. 1. — М., 1983 С. 403—404.

20. Аристотель. Политика // Соч. Т. 4. — М., 1983. — С. 603.

21. Стрежелецкий С.Ф. Клеры Херсонеса Таврического. К истории древнего земледелия в Крыму // Херсонесский сборник. — Вып. 6. — 1961. — С. 53.

22. Ščeglov A.N. Un établissement rural en Crimée: Panskoje 1 (fouilles de 1969—1985) // Dialogues d'histoire ancienne. — 1987. — 13. — P. 245—247.

23. Latychev B. Inscriptiones... 1², 401.

24. Граков Б.Н. Материалы по истории Скифии в греческих надписях Балканского полуострова и Малой Азии // ВДИ. — 1939. — № 3. — С. 244.

25. Латышев В.В. Указ. соч. // ВДИ. — 1948. — № 2. — С. 216—217; Аристотель. Указ. соч. — С. 601.

26. Жебелев С.А. Северное Причерноморье. — М.—Л., 1953. — С. 224—227; Виноградов Ю.Г., Щеглов А.Н. Указ. соч. — С. 335 сл.

27. Щеглов А.Н. О греко-варварских взаимодействиях на периферии эллинистического мира // Причерноморье в эпоху эллинизма. Материалы III Всесоюз. симпозиума по древней истории Причерноморья. — Тбилиси, 1985. — С. 192; Ščeglov A.N. Un établissement... — P. 251.

28. Кутайсов В.А., Ланцов С.Б. Некрополь античной Керкинитиды. — Киев, 1989. — С. 30—31.

29. Голенко К.В., Щеглов А.Н. Три позднеэллинистические тетрадрахмы из Северо-Западного Крыма // ВДИ. — 1971. — № 1. — С. 41—47.

30. Латышев В.В. Pontica. — СПб., 1909. — С. 133.

31. Соломоник Э.И. Латинские надписи Херсонеса Таврического. — М., 1983. — С. 17, 35—36.

32. Константин Багрянородный. Об управлении империей // Древнейшие источники по истории народов СССР. — М., 1989. — С. 175.

33. Повесть временных лет. — М.—Л., 1950. — Ч. 1. — С. 27.

34. Рыбаков Б.А. Русские земли на картах Идриси 1154 г. // КСИИМК. — 1952. — № 43. — С. 18.

35. Щеглов А.Н. Раннесредневековые поселения на Тарханкутском полуострове Крыма // СА. — 1970. — № 1. — С. 259.