Протоиерей Владимир Поляков

В 1922 году, пожалуй, самым ярким и выразительным священником в Феодосии был протоиерей Владимир Георгиевич Поляков. Он родился 15 июля 1884 года в Кишиневе в мещанской семье. После окончания Киевской Духовной Академии до 1917 года он преподавал в Белгородской женской гимназии, а в 1919 году в Симферопольском епархиальном училище. Затем был настоятелем Успенской церкви в Старом Крыму. В Феодосии он появился в судьбоносные для Церкви и Отечества годы, когда бесцеремонно сокрушались прежние и закладывались новые основы жизни.

Протоиерей Владимир был восприимчивым и во всем ревностным христианином. Служил с воодушевлением, организовал сестричество и талантливо руководил им. Его проповеди имели замечательное влияние на слушателей, заражали молящихся подлинно христианским энтузиазмом, так что многие женщины и даже мужчины совершенно открыто плакали. В такие моменты народ, без сомнения, мог бы пойти за ним, куда бы он ни позвал молящихся. Без сомнения, его незаурядный общественный темперамент раскрылся в благоприятный момент, когда все почувствовали себя оставленными. В 1922 году по окончании общественно-показательного суда над священномучеником Никодимом (Кротковым), архиепископом Таврическим, и симферопольским духовенством священник ощутил себя тираноборцем и не скрывал этого. Феодосия была в стороне от церковных событий, и новости о происходившем в столице Крыма доходили сюда не сразу, но, однажды появившись, они начинали перевариваться в умах горожан, как в кипящем котле, просачиваться в сознание и мало-помалу, обретя форму, выходить на поверхность. И наилучшим выразителем этого процесса, переходившего в недовольство и даже в открытый протест, был, вне сомнения, настоятель Александро-Невского собора протоиерей Владимир Поляков. Ничто не ускользало от его напряженного внимания, все обретало законченную форму и называлось своим именем в его огненных проповедях. Горожане заранее приходили в храм, чтобы занять место поудобнее, увидеть и услышать все, что скажет народный любимец. Его бесстрашие и открытость позиции подкупали слушателей, внушали глубокое уважение и даже трепетное благоговение. Казалось, своею жестокой неправдой «народная» власть сама высекала огонь обличений из уст праведника, а он лишь смиренно пропускал переживаемую всеми боль через свое сердце и свидетельствовал о правде. Народ его любил и своей любви перед ненавидевшей священника властью не скрывал.

После процесса над симферопольским духовенством местное ГПУ решило и в Феодосии «навести порядок» и устранить «враждебные элементы из церковной среды». Для этого требовалось собрать необходимый оперативный материал, «в достаточной степени изобличающий врага революции». Технически задача решалась достаточно просто: протоиерей Владимир не скрывал своих убеждений, говорил все, что думал, публично, и его мысли откладывались не только в сознании прихожан, но и трудами одного из сексотов в архивах чрезвычайки, благодаря чему многие проповеди священника отрывками или в его пересказе дошли до нас:

«Доношу, что 10.XII.1922 г. я присутствовал на Богослужении в Александро-Невском соборе, где священник Поляков говорил проповеди о «свободной любви», в которой указывал, что «свободную любовь» проповедуют социалисты и последователи К. Маркса и Ф. Энгельса и др., что «свободная любовь» есть «зло, разрушающее не только женщин, семейный очаг, но и все общество». Все, кто проповедует свободную любовь (социалисты), есть враги общества, православной церкви и всех верующих, и кто поддается влиянию наветов «социализма, кто поверит в благовестил «свободной любви», тот тоже есть враг женщины и всего христианства. Бойтесь, женщины, «свободной любви», проповедуемой социалистами (сиречь, бойтесь самого социализма, который проповедует любовь). Те, кто отдался «свободной любви», посылает своих детей на воспитание в дома приютов, интернаты, ясли и т. д., где вместо благочестия их учат грабежу, разврату и разбою. Да и как же и чему могут научить люди, прошедшие тюрьмы и каторги и сейчас сидящие у власти — точно тому, чему они были сами раньше научены. Побойтесь Бога, будьте матерями своим детям и учите их страху Божию». Как яркий пример он выставляет ныне совершающиеся браки без благословения Церкви, браки, по его словам, очень непрочные и количественно равняются происходящим после них разводам. Чтобы избежать этого, давайте обратимся к нашей Заступнице Пресвятой Богородице, — заключил он, — Которая спасет нас и оградит от такого посягательства на права семьи, семейного очага, христианства и всего общества». В этом русле прошла вся проповедь протоиерея Полякова...».

Вот другой фрагмент проповеди от того же информатора: «<...> стоящие у власти не признают религии и вероисповедания, тем самым отравляя воздух своим нечистым дыханием и своей скверной пропагандой, и будут прокляты как неверные. Так пусть же знают они, что никакие законы, никакие декреты, никакие узаконения не помогут в деле разложения человечества и души человеческой. И знайте, что они запрещают учить Закон Божий, они запрещают до 18 лет ходить в церковь и слушать Слово Божие. И как, братья и сестры, вы это назовете — это ли не злодеи, это ли не мерзавцы. Так пусть же они знают — из этого ничего не выйдет. Вы знаете, что человек рождается дважды — один раз телесно и один раз духовно. И как тело требует пищи и воды, так и душа хочет пищи духовной. Отечество христиан не на земле, залитой кровью и наполненной злом, а в небесах, куда должен стремиться каждый христианин. На земле все переменилось, говорят, что кто был ничем, тот стал теперь всем, а кто имел власть, тот ее сейчас не имеет. Но пусть не думают те, кто теперь стал всем, что так будет всегда. Нет, тот, кто имел власть, будет иметь ее снова. Закон Господень — это Истина предвечная. Многие потеряли честь, славу, богатство на земле, но если они веруют и живут с Богом, они понимают, что только на небесах слава, богатство и честь вечны, и никто их у них отнять там не сможет. Потому мы, христиане, должны почитать за счастье не бояться, что «они» могут повести нас на казнь. Ибо только таким путем мы приобретем жизнь вечную на небесах. На земле социальная жизнь сейчас невозможна, потому что вершители ее погрязли в грехе и зле, а возможна будет только тогда, когда грех и зло исчезнут в мире. Поэтому христианам надо очиститься от греха и зла, и тогда только христиане смогут устроить на земле то, что обещают сейчас социалисты <...>. Для того, чтобы понять Евангелие, надо жить по нему, как написано в нем. Слово Божие никогда не пропадет, ибо оно — сила Божия. Ему не помешают никакие препятствия. И никакие декреты не смогут уничтожить Слово Божие.

Однажды в одной из пирамид нашли мумию и рядом — зерна пшеницы. Три тысячи лет находились они там. И когда посеяли их, они взросли. Так и Слово Божие никогда не пропадет», — сообщал доноситель своему начальству и от себя вопрошал: «На основании вышеизложенного, как поступить в данном случае с вышеуказанным священником, дабы впредь устранить возможность его влияния во вред социализму на массы верующих граждан?»

В другом месте «корреспондент» замечает, что «речи его были столь зажигательны, что многие боялись его ареста, и члены приходского совета просили священника быть осторожней, посдержанней к Советской власти, на что он, как правило, отвечал: «Я сам буду отвечать за все как пастырь. Вы есть только хозяева церковного имущества и не должны вмешиваться в дела пастырей. Я буду идти на смерть и буду говорить, что эта власть — наш враг». И, несмотря на все уверения и всесторонние просьбы и даже мольбы, ради своих детей, отец Владимир не собирался изменить тон, умерить пафос и продолжал говорить народу о том, что «новая власть — власть дьявольская и разбойничья». Наконец, осторожный благочинный Феодосии протоиерей Алексей Богаевский из страха перед властями запретил ему касаться политических тем, но отец Поляков проигнорировал его увещевания и продолжал с прежним запалом дерзновенно ругать врагов Церкви.

«При многочисленной публике, — сообщал негласный осведомитель, — отец Владимир с присущей ему интонацией голоса, с выкрикиванием слов, явно направленных против евреев, говорил: «кто поругал нашу веру — евреи, кто продал Россию — евреи. И этот же еврейский народ, который при Иисусе Христе сказал: «Кровь Его на нас и на детях наших», а дети их — это те, которые продали и продают Россию, и эти евреи всегда были, есть и будут нашими врагами». Эта проповедь вызвала большое напряжение у приходского совета. Они боялись, чтобы не было выкриков: «Бей жидов», но все прошло благополучно».

Вот донесение сексота, в котором он святителя Николая почему-то называет «великомучеником»:

«Доношу, что сего 19 декабря я специально пошел на проповедь священника Владимира Полякова в Александро-Невский собор, где после литургии он говорил проповедь по поводу праздника в честь великомученика Николая Мирликийского, содержание которой таково: чудотворец Николай всю жизнь служил хорошим примером для христиан, он был поборник справедливости, защитник угнетенных и страждущих. Далее он приводит несколько примеров из жизни последнего о том, как он спас от гибели целое семейство, отец которого хотел из-за безвыходного положения торговать телом своих дочерей. Дальше он говорил, как Николай спас несколько граждан от рук палачей в тот момент, когда меч был занесен над их головами. Дальше он говорил о том, как в 302 году при римских императорах были гонения на христиан, как этот самый Николай был заключен в темницу, подвергся разным испытаниям и жесточайшим пыткам, но остался так же тверд и непоколебим в своей вере во Христа, что мы, верующие, должны брать пример со святителя Николая и быть поборниками такой же твердой веры православной. Затем говорит, что после таких гонений на христиан, после того, как гонители Христовой веры увидели, что физические воздействия не помогают, они стали пытаться внести разложение в среду самих верующих христиан. Так, например, один известный еретик Арий, желая внести раздор, стал проповедовать, что Иисус Христос — не Сын Божий, просто человек необычайный, — продолжал дальше говорить отец Владимир. — И теперь наступили времена такого же гонения на христиан и на христианскую веру, и что «Живая церковь» — те же древние еретики, желающие внести раздор и разложение в среду верующих. Они также хотят морально воздействовать на христианство и отрицают Христа как Бога (здесь он оговаривается), хотя, правда, они (то есть «Живая церковь») этого пока не говорят, но это в их программе, которую они не разглашают и незаметно проводят в жизнь. И для того, чтобы первенствовать, они отдают наше духовенство под суд Советской власти за какую-то мнимую контрреволюцию, то есть обвиняют в таковой. Далее он говорит, что таким образом посредством такого суда пострадали приговоренные к восьмилетнему тюремному заключению архиепископ Никодим, двое протоиереев и несколько священников и даже двое иеромонахов, приговоренные также на разные сроки. Такими мерами борется «Живая церковь» и через посредство ложных доносов и судов расчищает себе дорогу, замещая своими ставленниками освобождающиеся места осужденного и приговоренного к заключению духовенства. Дальше он говорит, что нам не нужно никакой «Живой церкви» и что мы как стояли, так и будем стоять за единую Православную Церковь, и что нам никто не может препятствовать в этом. И тем более Советская власть, издавшая Декрет об отделении церкви от государства. Мы, — говорит он дальше, — возьмем пример со святого Николая чудотворца и будем тверды, как и он. Если нужно, перенесем все пытки и умрем, но не примем «Живой церкви». (В последних словах своей речи отец Владимир так воодушевился, что сильно повысил голос и стал почти истерически выкрикивать. Впечатление было таково, что он действительно идет умирать за какую-то идею, и стал жертвой какой-то несправедливости. Множество женщин в продолжение второй половины проповеди тихо плакали, а по окончании таковой уже голосили вовсю, как будто бы тоже шли с ним помирать. Нужно заметить, что стечение молящихся сегодня было больше, и отец Владимир (явно контрреволюционно настроенный) играл на чувствах верующих и, по-видимому, имеет на них довольно-таки сильное влияние.

Уполномоченный по П/П (Ниц)
19.XII.22 г.».

Были и краткие эмоциональные сообщения: «Отец Владимир ведет подпольную агитацию против «Живой церкви» с упрямым козлом Василием Ильченко и вдовой расстрелянного полковника Варварой Шуцкой».

После расправы над архиепископом Никодимом и симферопольским духовенством обновленцы почувствовали свою силу. Поддержка властей многое определяла в этой борьбе, и они, как революционеры по призванию, не теряли инициативы и в полной мере использовали благоприятные для себя обстоятельства. С особыми полномочиями в Феодосию был послан представитель «Живой церкви». Он четко и ясно объяснил колеблющимся, на чьей стороне сила и государственная власть, кому именно улыбается историческая фортуна, а также, что может случиться (и уже случилось) с теми, кто не прислушивается к его рекомендациям. Сомневаться в его словах, а также в серьезности намерений не приходилось, и священники решили собраться и обсудить создавшееся положение. Благочинный Алексей Богаевский пригласил на собрание все духовенство. Из Симферополя приехал настоятель кафедрального собора протоиерей Алексей Назаревский с докладом о сложившейся ситуации и своим взглядом, как ее надо разрешить. После всестороннего освещения вопроса слово попросил протоиерей Богаевский и, поддерживая своего родственника отца Назаревского, предложил признать, что «архиепископ Никодим сделал грубую ошибку в отношении «Живой церкви», не понял текущий политический момент и очевидные интересы Церкви»; прекратить обсуждение и всем благочинием признать «Живую церковь», а также безоговорочно сдать все церковные ценности в пользу голодающих. Священники Феодосийского благочиния глухо роптали, а если нельзя было отмолчаться, тихо и неуверенно соглашались, подыскивая нейтральные слова. И только протоиерей Владимир Поляков и настоятель Никольской военной церкви протоиерей Петр Маккавеев его предложение бесцеремонно подняли на смех. Резюмируя умозаключение протоиерея Алексея Назаревского, они сказали: «Лучше в ссылку, чем в «Живую церковь». После такого заявления благочинному не оставалось ничего, как только предложить каждому приходу определяться самостоятельно.

На ближайшем богослужении отец Владимир громогласно обратился ко всем: «Дорогу Православной Церкви с ее догматами и семью Вселенскими соборами. Пусть она крепнет и процветает, и никакие силы ада не одолеют ее. И прочь «Живую» дьявольско-антихристову церковь, да пусть же она погибнет, как погибли Содом и Гоморра. Будем стойко стоять за нашу Православную Церковь. И легче на каторгу, ссылку, смерть, чем в «Живую церковь». До тех пор, пока я настоятель собора, никого из обновленцев не впущу в собор служить, и ключи его могут взять у меня только силой». В результате последовал очередной донос: «Освещая «Живую церковь», ярко выражался против нее. Он указывал на отличие «Живой церкви» от православной <...>, говорил, что из центра должен прибыть епископ-еврей, поддерживаемый Соввластью для смещения старых священников. Называл его антихристом. Пусть, мол, правительство действует этим оружием, в этом направлении, он найдет против этого вторжения силу в истинной Церкви и в силе Креста. Он призвал прихожан идти за ним, поддерживать его и стоять за веру. Все ответили утвердительно. «И я знаю, — добавил отец Владимир Поляков, — что здесь, в храме, есть советские уши. Но не боюсь я советских ушей, если бы мне и пришлось идти на смерть, я знаю, что говорю, и буду говорить не переставая!» И стал говорить, как не допустить в храмы «иезуитско-жидовских попов». В храме плач, рыдания, стоны, обмороки.

Поляков являет собой резкую оппозицию Советской власти и по своему содержанию является очень сильным агитатором против народовластия. Он обещает врагам Православной Церкви скорую гибель, а верным сынам ее светлые и радостные дни. «Чем темнее ночь, тем ярче звезды. Чем больше Православная Церковь терпит гонений, тем светлее горят свечи ее учения», — закончил Поляков».

С каждым днем в Александро-Невский собор приходило все больше и больше людей, и не только, чтобы помолиться, но и чтобы послушать настоятеля, самим оценить, что и как он говорит о уже надоевшей власти и ее «Живой церкви». Поначалу люди со вниманием осторожно прислушивались, сочувствовали, но по окончании проповеди все оживлялись, сомнение или недоверие к священнику рассеивались. В большие праздники отец Владимир говорил только на религиозные темы, а по будням — о зловещих проблемах, которые парализовывали речь у большинства его собратьев. В скором времени многие признали, что протоиерей Владимир — выразитель чувств и мыслей горожан, в некотором роде неумолкающая совесть. С расчетом приструнить священника местная власть наложила на Александро-Невский храм непосильный налог, но портовые рабочие, сами находившиеся в большой нужде, втайне от всех собрали деньги и заплатили необходимую сумму. Когда отец Владимир рассказал об этом на проповеди, все были под большим впечатлением, для многих происшедшее стало убедительным духовно-оздоравливающим примером.

Вид на порт и Александро-Невский собор. Начало XX в.

Через несколько дней на основании церковных событий был составлен рапорт: «С момента самоотречения Патриарха Тихона от правления Российской иерархией и издания Декрета об изъятии церковных ценностей в пользу голодающих в церковных кругах стали большие прения. Более сознательные члены того или иного причта и любящие свою паству быстро разобрались в текущем моменте церковной политики и примкнули туда, куда подсказывает долг, как пастыря вверенной ему паствы. Но, к сожалению, таких оказалось очень немного по сравнению со всеми отцами Православной Церкви, как в целом в РСФСР, а в особенности в Крыму, который всегда был в хвосте революционного движения. Это объясняется тем, что сюда нахлынула волна со всех концов России под крыло Врангеля. Этот элемент, как было раньше, и теперь всегда находит оплот в духовенстве, как в лице поборника темных масс, чтобы последние, страшась адских мук, не шли против капиталистов и приспешников царского режима, а всегда были с ними и шли рука об руку, чтобы скорее сломить давно ненавистную им рабочую власть в России. Эта весть и эти настроения докатились и до нашего Крыма и, наконец, до Феодосии. С получением сведений о событиях в Симферополе по изъятию церковных ценностей благочинным Феодосийского округа протоиереем А. Богаевским немедленно было созвано пастырское собрание исключительно из священников, и им было предложено принципиально беспрекословно сдать все имущество гражданской власти, предварительно подготовив к этому всех своих прихожан, разъяснить им цель и задачу такого шага гражданской власти и ошибку Патриарха Тихона в насильственном сопротивлении. Но, к сожалению, предложение его послужило темой насмешек со стороны некоторых настоятелей церквей: отца Владимира Полякова и отца Петра Маккавеева, которые говорили, что он — явный сторонник большевизма и его идей. Совещание на этом было прервано, и решили, что каждый поступит самостоятельно. Наступило время изъятий церковных ценностей. Соборный настоятель вместо увещевания своих прихожан об отдаче добровольно ценностей начал говорить, что приближается время, когда «наши враги» задумали посягать на наши святыни, хотят отобрать не только такие ценности, как металл, но и сокровища, которые мы хранили как зеницу ока <...>, как, например, крест, Евангелие, дарохранительницы, чаши и сосуды, из которых мы принимали таинство Святого Причастия, таинство крещения. Этим самым он восстановил народ против власти, как выступающей против церковных канонов, которые дали нам апостолы. Но свершилось. За ночным богослужением, когда собралось много публики, не только молящихся, а и интересующихся, настоятель отец Владимир Поляков, указывая на иконы, Евангелие и жертвенник, сказал с амвона горячую проповедь:

«Братия и сестры! Все свершилось. Вы видите перед собою ободранные и поруганные наши святыни, и это все пошло в пасть ненасытному нашему так называемому Рабочему правительству. Вы рабочие, вы граждане, которые строили, украшали, вносили последнюю лепту на украшение храма, и эта же рабочая же власть поругала ваше самое дорогое — вашу совесть, вашу веру... Слова, с присущей Полякову натурой, «рабочие, рабочая власть», были сказаны с особым акцентом и криком в голосе, что вызвало истерики, обмороки и рыдания. Такие выступления с сего момента начались каждое воскресное богослужение, после каждой литургии, в которых проскальзывали словечки по адресу гражданской власти в целом — «наши враги», «наши убийцы, грабители» и т. п.».

Свинцовая тяжесть неминуемого ареста нависла над настоятелем Александро-Невского собора: власти больше не намеревались терпеть в Феодосии неподконтрольного священника. Его пламенные слова меняли духовный климат, становились нравственным нервом всего города, приводили к Богу прежде теплохладных, безразлично проходивших мимо храма людей, и, осознавая это, отец Владимир уже не мог вернуться в обыденную тишину повседневной приходской жизни. Психологическая поддержка народа была настолько ощутимо реальной, что житейский страх возможной расправы представлялся чистой теорией.

Между тем газеты продолжали злобствовать, публиковали явно оскорбительные для верующих материалы, подчеркивая непролетарское происхождение праздника Рождества Христова. В пятничном номере газеты «Рабочий» за 21 декабря была помещена очередная статья: «Если же разобраться, то окажется, что праздник это совсем не рабочий, и если он и радует кого-нибудь, так только попов да представителей буржуазии. Наука давно доказала, что никаких «непорочных» зачатий не бывает, и никаких доказательств, что Христос был когда-либо — нет, и никто таких доказательств дать не может.

Наконец — это рабочим не важно. Ведь если бы даже Христос был, то все равно Его учение рабочим не годится, оно выгодно лишь врагам рабочего класса. Вспомним, чему учил Христос: терпению, повиновению старшим, прощению обид и т. д.

Женская гимназия; справа — здание Городской Думы (не сохранились). Фото до 1905 г.

Все это не для рабочих! Ведь если бы рабочий жил бы по учению Христа, то он и революцию не должен был делать, а терпеть и повиноваться капиталистам <...>. Капиталистам выгодно смирение трудящихся, а потому им и выгодно учение Христа <...>. Собрание рабочих, уполномоченных международным обществом помощи борцам революции (МОПР), предприятий и учреждений г. Феодосии постановило: призвать всех рабочих и служащих Рождество не праздновать, а работать. Заработок передать МОПР для помощи нашим товарищам по классовой борьбе, для помощи их семьям и детям».

По городу были развешены плакаты, сообщающие о том, что 24 декабря в 8 часов вечера в здании городского театра состоится вечер, посвященный «комсомольскому рождеству», на который приглашаются члены РКСМ, РКП(б), члены профсоюзов, члены горсовета, а также вся беспартийная рабочая молодежь. Собравшимся будет предложен доклад о существе религии, содоклад «Почему мы празднуем комсомольское рождество», а в конце — спектакль-концерт¹.

Праздничное настроение в преддверии Рождества Христова 1923 года у верующих, а их в Феодосии оставалось еще много, ничем не омрачалось, даже заведомо оскорбительными выпадами воинствующих безбожников. В такие дни власти опасались предпринимать откровенно непопулярные меры, арестовывать священнослужителей или закрывать храмы, и отец Владимир, в свою очередь, ради светлого торжества, говорил исключительно о неотмирной радости Боговоплощения. К каждому его слову прислушивались не только верующие, но и засланные казачки, и уже на следующий день было составлено очередное сообщение, пополнившее материалы агентурного дела:

«Утром, 8 января 1923 года, протоиерей В. Поляков произнес проповедь перед гражданами, заполнившими весь храм. Она начиналась рассказом о том, как родился Христос, как узнали о Его рождении волхвы, считавшие себя мудрейшими из людей, и пришли поклониться Ему. И принесли Ему дары: золото, ладан и смирну. Золото как Царю, ладан как Богу и смирну как Человеку. «Что же мы можем принести в дар новорожденному Младенцу?». Портовые рабочие на днях собрали полтора миллиарда рублей Александро-Невскому собору для уплаты налога за освещение — это дар родившемуся Христу. Известно, что рабочие очень нуждаются, но они оторвали от своих скудных средств и собрали для уплаты налога. Кланяюсь портовым рабочим и благодарю их! Я читал легенду, в которой говорится так: когда родился Христос, многие узнали об этом и спешили поклониться Ему и приносили различные дары, кто что мог. Одна девочка тоже захотела увидеть Иисуса Младенца и пошла к пещере, где Он находился со Своею Матерью. Некоторые, увидев, что она ничего не несет в дар Иисусу, говорили, чтобы она не шла к Нему с пустыми руками. Девочка остановилась у входа в пещеру и плакала. Вдруг явился ангел и сказал: «Ты имеешь такой дар, который не имеет никто из пришедших сюда. Посмотри, твои слезы страдания сделались розами». У ног девочки оказались чудные розы, которые она сорвала и понесла Младенцу, Который равнодушно относился ко всем богатым дарам, но на этот раз протянул к розам Свои Божественные ручонки. Если это и вымысел благочестивой фантазии, то в нем кроется глубокий смысл. Богу нужно не золото, а сердечность и вера. Когда по Божественному Откровению Иосиф бежал с Марией в Египет, и царь Ирод, боясь претендента на иудейский престол, послал волхвов узнать место рождения Иисуса, чтобы самому поклониться Ему, втайне намереваясь умертвить Его, волхвы получили откровение и отошли в сторону своей дорогой. Они, считавшие себя мудрейшими из людей, почувствовали ничтожество человеческой мудрости перед Божеством. И мы, пришедшие в этот храм, уйдем и мы из него другим путем — не тем путем, которым пришли сюда, ибо, как я сказал, Христос родился в наших сердцах. Но что мы с вами можем принести Новорожденному Младенцу — у каждого из нас есть свои страдания, свои слезы. Их-то и можем мы принести. И, сохранив тайну веры от богоборцев, сохранить тот мир, который нам даровал Младенец Иисус и т. д.».

И далее резюме автора: «Соборный поп поздравлял прихожан и говорил, что этот день — великий для верующих православных христиан, потом говорил: «В настоящее время правят православными христианами антихристы, которые продали православную веру антихристу. Не поддавайтесь, православные христиане, этим врагам и поддерживайте храм Божий».

Площадь у здания железнодорожного вокзала (не сохранилось)

В воскресенье, 14 января, отец Владимир говорил: «Вспоминайте, братия и сестры, как начинался прошедший год ужаса и страданий, год, когда голод принимал такие размеры, что сотни и тысячи людей умирали. Когда на улицах слышались вопли и костлявые руки беспомощно протягивались за помощью.

Вспомните то время, когда умирали бедняки, гонимые пролетарии в стране, в которой были провозглашены золотые лозунги: свобода, равенство, братство. Между тем тогда были такие, кто имел все, чтобы хорошо питаться, а другие умирали от голода; где же были эти «равенство и братство»?

Какой-то чудак написал на братской могиле: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь».

Вспомните, братия и сестры, затем, как потом наступили болезни, унесшие в могилу также немало жертв. Почему же это произошло? Потому что мы забыли Бога, потому что мы отвернулись от Неба.

Достоевский в одном из своих произведений говорит: «Какой архитектор взялся бы строить здание, в фундамент которого пошла бы хоть одна душа невинно погибшего ребенка?» Мы же задумали строить государство, погубив тысячи невинных людей. Мы задумали сделать сад и насадили самые лучшие деревья: свободу, равенство, братство. Но забыли дать им влагу, забыли дать им солнце, тепло, забыли дать Бога — и они засохли, ибо без Бога ничего нельзя сделать.

Мы отвергли Бога, и что же видим: в семье идет разлад, родители не признают своих обязанностей в отношении детей. Дети не признают своих обязанностей в отношении родителей. В общественной жизни идет ожесточенная классовая борьба. Где тот интернационал, к которому все стремились? Как видите, мы не достигли единства, а, напротив, пришли к разложению, ибо забыли Бога. Но эти испытания пойдут нам на пользу.

Посмотрите, не слишком ли сильно сгущается вокруг нас мгла. Но не отчаивайтесь и не падайте духом — в этой мгле цветут цветы утешения.

Взгляните на храм, полный молящихся. Вспомните дни праздников, когда храм не мог вместить всех желающих. Это говорит, что, несмотря на мрак, цветы утешения цветут, ибо с нами Бог». И оперативный работник закончил свой доклад небольшой припиской: «О том, какое впечатление производят проповеди протоиерея на граждан, можно судить по тому, что за некоторое время до проповеди граждане толпятся у амвона и даже восходят на него и с боков в ожидании».

15 января, в понедельник, по окончании службы протоиерей Владимир был арестован. В тот же день, к 5 часам, в соборе Александра Невского собралось множество верующих. Протоиерей Владимир Соколов, отслужив вечерню с акафистом, сообщил прихожанам, что протоиерей Владимир и диакон Василий Ильченко арестованы и обвинены не в противном отношении к «Живой церкви», а в антисоветских выступлениях: «Мне сказали, что он [Поляков] арестован за выступление в своих проповедях против Советской власти. Он никогда не составлял черновиков для своих проповедей, каковые теперь доказали бы, что отец Владимир ничего против власти не говорил». В этот момент люди зашумели, стали выкрикивать, что настоятель ничего против власти не говорил. Священник Соколов, симпатизировавший обновленцам, чтобы к нему не приставали с духовной бранью и не нарушали его душевный покой, в угоду собравшимся согласился с народом, что в проповедях отца Полякова не было ничего, касающегося власти, и он не высказывался против правительства. Из толпы раздавались выкрики: «Правильно! Правильно! Это могут подтвердить многие верующие!»

«Из Симферополя приехал представитель «Живой церкви», — продолжал Соколов, — и хочет побеседовать с вами, и просит не перебивать его и не производить шум, так как это не какой-то дом, а храм Божий».

Хор и священники собора. Фото 1920-х годов

Обновленческий представитель начал свою речь:

«Братия и сестры, я хочу с вами поговорить о важных событиях, происшедших в нашей церковной жизни. Прежде всего, я скажу о Христе. Христос родился в <...> бедной обстановке, а не в богатых палатах, хотя Он мог родиться во дворце, и за Ним пошли все бедные и угнетенные, а не богатые и сильные мира сего, которые и постарались распять Его. Следовательно, Христос — Бог бедных и угнетенных. После смерти Христа христиане стали объединяться в тесные союзы. В этих союзах была одна душа и одно сердце, ибо они, все что у них было, делили между собой. Сильные и богатые боролись с ними, но ничего не могли с ними сделать, ибо христиане были сильнее своим духом. Когда Константин признал христиан, Церковь Христова попала на служение государству, стала оружием в руках государства, защищая интересы государства, вмешивалась даже в политику и служила ей. Появилась масса надстроек и наслоений, противных вере: так, духовенство стало благословлять на убийство, на войну. Рядом со священными хоругвями в церкви появились знаки Союза русского народа. Более, епископство оттеснялось от близкой связи с пресвитерами и мирянами и стало благословлять народ через окошечко своей кареты. Во главе правления стал обер-прокурор, совершенно светский человек для Церкви, какой-то офицер. Одним словом, Церковь попала в рабство государству. Затем совершилась революция, за ней голод, тысячи людей стали умирать с голоду, и вот власть, чтобы помочь голодающим, решила взять некоторые ценности у Церкви. Тогда Патриарх Тихон издал приказ духовенству не давать ценности. Подчиняясь приказу высшей власти, духовенство не давало ценности власти, шло на расстрелы, тюрьмы. Было зарегистрировано 5414 случаев кровавых столкновений на этой почве. Тогда группа прогрессивных священников, видя всю нелепость положения, обратилась к Тихону, чтобы он отказался от управления, и таким образом в Москве создалось Высшее Церковное Правление. В новой обновленной церкви появилось три течения: группа церковного возрождения, группа прогрессивных священников (называемая «Живой церковью») и группа евангельских христиан. Вам говорят неправду о «Живой церкви», что якобы иконы и аналои выносятся из церкви. Не верьте никому. Иконы остаются на месте. «Живая церковь» хочет быть только аполитичной, в гражданскую жизнь страны и политику государства не вмешиваться, хочет пресвитерско-коллегиального управления, объединения верующих в общины при церкви и улучшения положения священников. «Живая церковь» не хочет, чтобы могло повториться то, что случилось при Тихоне с изъятием церковных ценностей, так как не хочет, чтобы контрреволюция нашла себе убежище в церкви, ведь поступок Тихона в отношении изъятий церковных ценностей есть контрреволюция. И еще очень много недостойного совершившейся революции всосалось в церковные круги и скрывается в них. «Живая церковь» хочет быть свободной от служения государству, как это было раньше, и не благословлять войну и убийства».

На этом месте поднялась волна возмущения: «Зачем же тогда власти арестовывают и расстреливают священников?» И многие демонстративно стали уходить, называя живоцерковного представителя красным попом и коммунистом.

На следующий день тот же делегат от «Живой церкви» попытался говорить с народом о Рождестве Христа: «Он родился не в пышных хоромах, не окруженный нянями и т. д., а в простой семье и самой простой обстановке — в яслях. Ученье Его в силу этого было коммунистическим», на что раздались крики протеста и недовольства. Когда восстановилась относительная тишина, обновленческий священник заговорил о той привилегии, которую будут иметь священнослужители «Живой церкви», тогда как другие будут существовать на жалкие гроши.

«Братья и сестры, — продолжал он, — между вами ходят ложные слухи о снятии икон и многих изменениях в церкви. «Живая церковь» почти ничего не меняет внутри храмов. «Живая церковь» говорит: мы не касаемся власти и просим власть не касаться ничего в церкви, и таким образом, не вмешиваясь в политику, тем самым приобретаем право на легальное существование. Наше дело не политика, а любовь Христова. Теперь церковь представляет корабль без руля и без ветрил, нет ни школ духовных, ни училищ и т. д. Вымрут прежние священнослужители и верующие. Кто же будет провозглашать слово Христово? Вы скажете: на наш век хватит, но ваши дети! Надо получить право на легальное существование, свободно проповедовать слово Христово с высоты кафедры богословской науки. Этого же не может сделать какой-то ремесленник» и т. д.

Священник Алексей Назаревский

Народ, находившийся в соборе, к происходившему отнесся заинтересованно, вдумчиво вслушивался, но когда понял, к чему клонит проповедник, стал выкрикивать: «Долой все это! Дайте нам отца Владимира! Мы хотим его освобождения!» Прихожане столпились на амвоне; шум, неразбериха. Представителю живоцерковников пришлось уйти в алтарь. Особенно волновались портовые рабочие. Они требовали представителя «Живой церкви», и, наконец, тот вышел. Раздались возгласы: «Мы хотим отца Владимира, помогите освободить его!» Представитель сказал: «Я выражаю большое прискорбие относительно его ареста». Храм снова наполнился шумом, заглушившим невнятные слова представителя живистов: «Пойдемте вместе в исполком просить его освобождения!» «Сейчас ночь, — ответил представитель «Живой церкви», — мы это сделаем завтра днем». Снова раздались возмущенные требования: «Сейчас, сейчас!»

«Прихожане, я повторяю: я со скорбью отношусь к аресту отца Владимира, но сделать для него сейчас что-либо невозможно». «Нет, нет, сейчас! — протестовали прихожане собора. — Набирайте сейчас делегатов».

Верующие, проявившие инициативу при выборе официальной делегации в исполком, преодолев, наконец, все трудности, сформировали группу из трех портовых рабочих, двух железнодорожников и двух представителей от прихода, которая сразу же вместе с посланцем от «Живой церкви» отправилась в исполком к некоему Гончарову.

Ожидая, что будет, люди собирались кучками, спорили, обсуждали происходящее. Женщины открыто ругали власть, с возмущением говорили: «Почему синагоги не грабят и еврейских священников не арестовывают. Только русские церкви грабят и священников убивают на глазах. В какой вере мы родились, в той и умрем!» Иногда малодушные или провокаторы говорили в толпе: «Слушайте, здесь опасно находиться — будут стрелять из пулеметов, могут бросить и бомбу» и прочее. Но другие, настроенные решительно, на полуслове обрывали подобные разговоры. «Нам наплевать, — говорили они, — пусть стреляют, так жить надоело, разве это жизнь?»

Наконец, делегация вернулась и объявила, что Гончаров об аресте ничего не знает (и вновь шум, крики возмущения), но завтра в 12 часов он сможет прояснить обстановку. А затем прихожане в три часа дня могут собраться в храме, куда придет сам Гончаров, чтобы обсудить этот вопрос. Обновленческий представитель предложил всем верующим в срочном порядке покинуть храм, так как служба уже закончилась. «Нет, мы отсюда никуда не уйдем, — закричали люди, — до тех пор не уйдем, пока отец Владимир не будет стоять рядом!» На этом фоне общегородской обеспокоенности следователь С. Ниц 18 января допросил протоиерея Владимира:

В феодосийском порту. Фрагмент стереооткрытки начала XX в.

— Знаете ли вы или предполагаете о причинах вашего ареста?

— Не знаю. Но мог бы предположить, если бы не был арестован вместе с диаконом, что за мое отношение к «Живой церкви», но теперь и это предположение отпадает.

— Ваше отношение к отделению церкви от государства.

— Я этого давно ожидал и к этому стремился, так как это идеал, к которому нельзя было не стремиться.

— Скажите ваше отношение и взгляды на декрет, изданный Советской властью об изъятии церковных ценностей.

— Я полагаю, положением об отделении Церкви от государства все церковное имущество и ценности есть достояние государства, и оно вправе ими распоряжаться по своему усмотрению.

— Знали ли вы цели, для которых брались государством церковные ценности, и сочувствовали этому мероприятию Соввласти?

— Знал, для какой цели брались церковные ценности, и если бы был уверен, что они пойдут по прямому своему назначению, то вполне бы сочувствовал этому мероприятию.

Монумент «Раскрепощение» на братской могиле красных бойцов, погибших в Гражданскую войну (не сохранился). Фото 1920-х. Публикуется впервые

— Что за причина вашей неуверенности в прямом назначении изъятых ценностей?

— Незнание настоящих размеров голода, не казавшегося таким чудовищным, как это впоследствии оказалось.

— Скажите, куда девались ценности с иконы Успения Божией Матери?

— В феврале месяце 1922 года ценности были украдены прислуживающим в алтаре Пантелеем (фамилию не помню). О хищении ценностей был составлен акт, который находился при канцелярии собора.

— Скажите, к какому приходу принадлежит Карантинная церковь и у кого находится ее имущество?

— Принадлежит к соборному приходу, а имущество находится у кого-то <...>, так как группа верующих, по-видимому, имела особый договор на церковь и имущество.

— Скажите, известно ли вам о том, изъяты ли ценности из Карантинной церкви или нет?

— Мне известно, что ценности не изъяты, причина же этого мне не известна.

— Скажите, были ли ценности в Гимназической церкви и было ли что изъято из них?

— Ценности входили в общую опись собора и были изъяты с прочими ценностями.

— Скажите, все ли ценности входят в опись собора?

— Опись, которая за печатью, не имеет полного перечня имущества и ценностей, кроме нее имеется список всего имущества, в который входит все имущество.

Дача издателя А. Суворина (разрушена в Великую Отечественную войну). Начало XX в.

— Можете ли вы указать, из каких церквей не были изъяты ценности и по какой причине?

— Насколько мне известно, ценности не были изъяты из Карантинной и во всех храмах города Старый Крым. Причины этого я не знаю. Где еще — не знаю, кажется, в местечке Судак также не были изъяты. Более же точно может указать благочинный Алексей Богаевский, который, кажется, наводил справки.

— Скажите, действительно ли в ваших проповедях было антисемитское настроение и каково ваше отношение к еврейской нации?

— Антисемитских настроений я не имею и в проповедях этого не развивал. Отношение, как и ко всякой другой национальности, основанное на стремлении объединить людей между собою — любовью, миром и согласием. Такое отношение вызывается самим понятием христианской любви, а не вражды.

— Скажите, почему же у вас имеется несколько листков, заполненных афоризмами, направленными против евреев?

— Это у меня выборки интересных мест из книги «Свобода и евреи» сочинения Шмакова, чисто антисемитского настроения.

— Скажите, не знаете ли вы, кто собирал подписи на подписном листе с просьбой оставить ценности нетронутыми и чья была инициатива составить такой список?

— Кто собирал подписи, и чья была инициатива, я не знаю. Мне этот лист был вручен для направления властям, но я его по прочтении не отправил по той причине, что считаю эту просьбу неуместной.

— Скажите ваше отношение вообще к власти?

— Отношение к Сов власти такое, как должно быть у каждого христианина, который считает каждую власть от Бога.

— Скажите, на какую тему была ваша проповедь в Ильин день у часовни Святого Ильи?

— Общая тема была такова, что все бедствия, которые мы переживаем, происходят от отпадения людей от веры в Бога.

— Какую цель вы преследовали в своих проповедях в соборе?

— Исключительно религиозную цель, которая выражается в отстаивании интересов церкви и веры в борьбе с неверием и атеизмом.

— Почему в ваших проповедях преобладало несочувственное и почти антипатичное настроение?

— Несочувственного отношения к Соввласти быть не должно, так как умышленно я этого не делал, я и не могу отвечать за то или иное понимание моих проповедей.

— Задумывались ли вы над тем, как будут толковаться ваши проповеди и верно ли они могут быть поняты всеми верующими?

— Прежде чем читать проповеди, я их обдумывал.

— Можете ли вы поручиться за ваши проповеди, могли они иметь только религиозное действие на слушателей, что они не могли истолковываться в другую сторону, например, не могли ли они истолковываться как призыв к недовольству к Соввласти.

— Если бы я не был уверен в прямом их понимании, то не стал бы и говорить.

— Скажите, предупреждал ли вас кто-то о том, чтобы вы не читали таких проповедей? Кто делал это предупреждение?

— Таких предупреждений было много и от разных лиц.

— Скажите, что побуждало делать вам предупреждение, раз проповеди были чисто религиозного характера и на них не могло быть ни от кого запрета?

— Объясняю я это просто тем, что многие запуганы и Советская власть кажется им пугалом, преследующим даже за борьбу с неверием и атеистами, которую я вел с ними в проповедях.

— Раз эти предупреждения были по невнимательности, то как понимать предупреждение благочинного Алексея Богаевского о том же?

— Я его отношу к тому же разряду людей, которые отрешаются от своих слов и обязанностей от той же запуганности, неправильного представления о Советской власти.

— Расскажите ваш взгляд на Октябрьскую революцию, социализм и коммунизм.

— Отношение к Февральской революции у меня было самое сочувственное, несмотря на мой священный сан, в то время я ликовал, так как та революция была бескровная и потому что эта революция положила предел существовавшему безобразию и произволу. К Октябрьской революции я относился иначе, поскольку Октябрьская революция не касалась чисто религиозных воззрений, и отношение оставалось почти прежним, но меня смущало то, что во главе этого движения стоит антирелигиозная партия. Осуществление идей социализма и коммунизма вне религии немыслимо. Если бы тот и другой не касался религиозных вопросов, то для всякого христианина он мог бы быть приемлемым. Идеи равенства, братства и свободы впервые брошены в мир христианством, но для осуществления их необходимо вспахать почву человеческого сердца.

На этом закончился допрос отца Полякова, и после него был допрошен диакон Василий Семенович Ильченко. Как выяснилось, родился он 15 марта 1873 года в местечке Царичанке Полтавской губернии в крестьянской семье. Трехклассное образование в народной школе не способствовало быстрому продвижению. Был кузнецом, работал на трубопрокатном заводе в Екатеринославле, но слабое здоровье не позволило ему оставаться на этой работе; он переехал в Полтаву и поступил в архиерейский хор. Красивый голос, внешние данные, а также любовь к церковному благолепию помогли ему в 1912 году стать диаконом. Вначале он служил при Новокладбищенском храме в Симферополе, потом в селе Петропавловке Бердянского уезда, пока в 1917 году не попал в Александро-Невский феодосийский собор. Там он быстро освоился. Обаяние сильной личности отца Владимира и крестьянский здравый смысл увели его от лжемудрия, и он сразу же определился в пользу патриаршей церкви. Следователь задал ему практически те же вопросы, что и настоятелю.

Александровская площадь. Видовая открытка начала XX в.

— Знаете ли вы или предполагаете, в чем вас обвиняют?

— Не знаю и не предполагаю, так как не чувствую за собой никакой вины.

— Не выражали ли вы недовольства вслух или где-нибудь перед гражданами, не подавали ли намеков к такому недовольству?

— Нигде и никогда не выражал недовольства и не вызывал намеками к таковому.

— Ваше отношение и взгляд на отделение церкви от государства.

— Как на осуществившийся факт, к которому рано или поздно должны были прийти, и отношусь к нему вполне сочувственно.

На вопросы об изъятии церковных ценностей диакон ответил:

— Считаю это явление вполне нормальным, так как это делается на пользу государству и на пользу ближним. Советскую власть признаю как вообще государственную власть и сочувствую ей как защитнице интересов трудящихся масс, к среде которой я и принадлежу по социальному положению.

Об отношениях с настоятелем отец Василий высказался уклончиво, мол, соприкасался только по долгу службы, а лично мало знает, и дружественных бесед не имел.

— Со своей точки зрения я замечал или предполагал, что он идеалист, но цели его идей уяснить лично не мог. Деятельность в смысле приходской жизни в течение года, в который я с ним служил, выражалась в том, что он руководил Знаменским сестричеством и исполнял свои богослужебные обязанности ревностно. В духовной жизни с моральной точки зрения В. Поляков имел, судя по впечатлению, производимому проповедями, замечательное впечатление на слушателей в религиозном отношении. Влияние проповеди имели сильное. Он заражал молящихся энтузиазмом, так что многие мужчины и женщины плакали и чуть ли не падали в обморок, и, возможно, в эти моменты толпа могла бы пойти за ним туда, куда он пошел и призвал молящихся.

— Могли ли эти речи, — уточнил следователь, — возбудить и настроить массу против Соввласти?

Пристань пароходства Российского транспортного и страхового общества. Начало XX в.

— Не могли, — ответил диакон.

— Почему вы думаете, что они не могли возбуждать и настраивать против Соввласти?

— По моим лично впечатлениям, после речей Полякова не было никакого возбуждения постольку, поскольку для меня были не понятны речи Полякова.

Далее следователь перепроверил информацию, полученную от настоятеля относительно церковных ценностей на случай, если непослушное духовенство что-то утаило от рабоче-крестьянской власти. Но отец Ильченко уклонился от прямого ответа, сославшись на неосведомленность в этом болезненном вопросе. Относительно ценностей Гимназической и Карантинной церквей и украшений иконы «Знамения» следователю также ничего не удалось узнать. Диакон Василий сказал, что драгоценности с данной иконы были украдены в 1922 году перед Масленой неделей каким-то мальчишкой, и отцу Владимиру удалось его найти. Тот сознался в краже и пообещал принести, и когда был отпущен под честное слово, бесследно исчез. Далее диакон признался, что «все религиозные взгляды своего настоятеля он разделяет», а к власти имеет лишь одну претензию: «Свобода, равенство, братство, неприкосновенность личности считаются только словами и пустыми обещаниями, и меня несколько раз беспокоили беспричинными обысками, как какого-то преступника».

На допрос была вызвана вдова расстрелянного офицера Варвара Митрофановна Шуцкая. Она возглавляла Знаменское сестричество, насчитывавшее около двадцати человек, и была на особой примете в ЧК. Со следователем она держалась независимо и на вопросы отвечала просто:

— К власти отношусь безразлично, для меня, как для женщины, всякая власть есть власть. Проповедей отца Полякова я не слыхала, так как после службы выходила всегда курить, и какое впечатление на сестричество производили проповеди — не знаю.

На вопрос, как настоятель относился к власти и говорил ли о ней неодобрительно, решительно заявила:

— Никогда и ни при ком, и как верующий человек могу в этом принять присягу.

— Скажите, — спросил следователь, испытывая Шуцкую на лояльность, — довольны ли вы Советской властью и всеми ее порядками вполне?

— Вполне, — ответила вдова.

Но следователь, видимо, решил ударить по еще не зажившим ранам и додавить вдову Шуцкую очевидно провокационным, ранившим душу вопросом.

— А скажите, расстрел Советской властью вашего мужа не вызывает в вас мести или отвращения к Сов-власти и каковы причины вашего примирения?

— Я смотрю на это так, что нет такой раны, которая бы не заживала. Правда, первое время разлуки было тяжелое, но со временем я примирилась с этим, как со стихийным бедствием.

За отсутствием состава преступления Варвару Шуцкую пришлось отпустить.

Во избежание протестов со стороны верующих, протоиерей Владимир был переведен в Симферополь и наскоро допрошен. О нем уже сложилось устойчивое мнение как о враждебном власти человеке, и допрос носил, скорее, формальный характер. Протоиерей Владимир категорически отверг, что в своих проповедях касался того, как власть устраивает гонения на Церковь, производит аресты священников и что управление Церковью находится в ее руках, но подчеркнул, что «давление на Церковь производится не гражданской властью, а властью ВЦУ.

Подворье Топловского женского монастыря. Храм св. Пантелеимона. Открытка начала XX в.

Я указывал даже, что гражданская власть не вмешивается в дела церкви и что был издан декрет об отделении церкви от государства. Я даже приветствовал этот декрет».

На вопрос: «Указывали ли вы, что социализм — вещь неосуществимая?», священник ответил:

— Должно кесарю воздавать кесарево, а Богу — Божие. Я указывал, что социализм может быть осуществим при помощи религии. Указывал и понимал их в смысле отсоединения церкви от государства.

— Называли ли вы Советскую власть и ее представителей антихристами, посягающими силой оружия на церковь?

— Я называл «Живую церковь» антихристианской, а о гражданской власти я ничего не говорил.

— Призывали ли вы прихожан идти с протестами против посягательств на церковь?

— Нет, никогда не призывал.

На этом беседа с симферопольским следователем закончилась. Для энергичного, неутомимо деятельного отца Владимира одиночество заключения было тягостным, худшим из возможных испытаний. Неспешно ползущее, удушающее время тюрьмы вдали от паствы и любимых детей понуждало забыть, что в этом мире не надо искать справедливости для себя, и священник обратился к своим гонителям с прошением:

«В городе Феодосии я пробыл в должности настоятеля Александро-Невского собора целый год, и в продолжение всего этого времени проповеди мои носили один и тот же характер. В них никогда не только не было никакой агитации, ничего специфически политического, но и не могло быть, так как все свои проповеди я говорил только и исключительно с религиозной точки зрения. Когда я выходил говорить, я всегда помнил, что я выступаю с церковной кафедры, в храме и во время богослужения. Никакими другими целями и никогда я не только не руководствовался, но и считал прямым преступлением пользоваться церковною кафедрою в каких бы то ни было других смыслах, а тем более в смысле политической агитации; так как всегда, и в дореволюционное время, я стоял на точке зрения отделения церкви от государства, а когда был издан этот долгожданный мною декрет, я приветствовал его как идеальный акт. Иного взаимоотношения между церковью, между религией и государством я и не мыслю, так как основные принципы и руководящие начала совершенно различны. Государство имеет дело с коллективом, с обществом и в осуществлении своих целей действует путем принудительных и государственных актов, то есть применяет принцип насилия — религия же имеет дело с личностью человека, с индивидуумом (частное дело) и ни в коем случае не может действовать принудительно. Свобода восприятия — вот единственный путь религии. Исходя из этого положения, я мог иметь в виду только личность человека и свободное восприятие им проповедуемой религии. Всякая агитация, а тем более в контрреволюционных целях, как призыв к насилию, не совместима с религией в том смысле, в котором я ее понимаю. А потому я спрашиваю: мог ли я говорить с церковной кафедры с агитационно-политической целью? Нет, нет и тысячу раз нет! Я не мог призывать к насилию! Не таков дух христианской религии, религии мира и любви, чтобы можно было пользоваться ею в контрреволюционных целях, я осуждаю, больше этого, я проклинаю всякого, кто осмелился под покровом религии Христа проповедовать какое бы то ни было насилие. Но тогда почему, спросят меня, проповеди мои носили иногда страстный характер, таили в себе дух возмущения? Ответ очень ясен и прост: потому, что целью своей жизни я считаю проповедь религии и борьбу с возрастающим неверием. Основная тема моих проповедей — борьба с атеизмом, с безбожием во всех его проявлениях. Я спрашиваю, есть ли в РСФСР декрет, запрещающий использовать какую бы то ни было религию? Нет! Есть ли, далее, декрет, вменяющий в обязанность каждому гражданину бороться с религией? Нет! Можно ли быть религиозным человеком в РСФСР? Можно! Можно быть атеистом и открыто исповедовать свой атеизм? Можно! Можно вести борьбу с религией путем слова, печати и антирелигиозных демонстраций в типе рождественского комсомольского карнавала? Можно! Следовательно, можно бороться теми же средствами и с атеизмом, безверием и безбожием! Когда усиленно работает книгоиздательский кооператив с антирелигиозной целью, когда в печати и в обществе высмеивают самые святые религиозные чувства, устраивают антирелигиозные демонстрации — распространяют тысячи экземпляров антирелигиозных книг, — может ли тогда религиозный человек не возмущаться? Может ли, тем более служитель культа, пастырь церкви спокойно проходить мимо? Может ли он не бороться с атеизмом <нрзб.>? Отрывая от религии и пересаживая на другую почву эти идеи — мы делаем то же, что делают, пересаживая тропические растения на крайний север. Религия — основа жизни; религия — основа морали, нравственности. Вера в Бога и в бессмертие есть та единственная сила, которая может удержать человека на пути к эгоизму, эксплуатации ближнего и к буржуазным импульсам. Не декреты меняют жизнь человека, а жизнь меняет и ломает все декреты, человеческие законы. Нужно изменять не формы жизни, а изменить содержание жизни — сердце человека; нужно изменить личность человека, убить в нем эгоизм, его чисто животные страсти — и все это в значительной мере достигается при помощи религии; но, разумеется, не фарисейством и ханжеством, а религией в собственном смысле этого слова, как чувством зависимости от Бесконечного. В ком нет этого чувства, тому все позволено — и эксплуатация, и насилие над ближним, и отнятие самой жизни. Для такого человека заповеди — только пугало; если он и исполняет их, то лишь из страха наказания, но не по внутреннему убеждению в их пользе. Из этого следует, что идеи социализма и коммунизма мною не отвергаются. Но наряду с революционным путем, свойственным государству, есть еще иной путь к достижению этих идей — путь, указываемый религией. В том пункте, где социализм и коммунизм отвергают религию как заблуждение, как анахронизм, — я не согласен ни с социализмом, ни с коммунизмом, и не соглашусь до тех пор, пока ношу священный для меня сан. Следовательно, дело не в социализме и коммунизме, а опять в религии; всюду и везде я веду борьбу не с социализмом и коммунизмом, а с атеизмом, неверием и безбожием. Что в моих проповедях не было и не могло быть контрреволюции, это видно из того, что когда в народных массах стали усиленно распространяться слухи об оккупации Крыма и Украины, о приходе Врангеля, я с церковной кафедры, с амвона говорил: «Вы ждете помощи от иностранцев, не ждите ее ни с севера, ни с юга, ни с востока, ни с запада. Никто не переделает нашего сердца, и люди останутся людьми. Напротив, иностранные державы заинтересованы не в наших, а в своих личных выгодах, и оккупация принесет пользу не нам, а иностранцам. Мы должны сами ковать свое счастье. Счастье же наше, мощь и сила — в религии. Вот основная мысль моих проповедей, цели их исключительно религиозные. Когда появилась «Живая церковь» и началось обновленческое движение в Православной Церкви — все мои проповеди, касавшиеся этого вопроса, произносились мною тоже с исключительно религиозной целью и, конечно, не могли иметь контрреволюционного характера, ибо обновленческое движение имеет, как лишь кажется, только религиозный характер, или, по крайней мере, должно иметь таковой. Я призывал верующих твердо стоять на прежней позиции православия, ибо никакие реформы, без Собора, не могут проводиться в церковноприходской жизни не только по приказу ВЦУ, но и по постановлению съезда, ибо съезд, бывший в Москве в августе месяце — съезд групповой, партийный, и постановления его имеют такой же партийный характер. Программа, которую выставила «Живая церковь» (см. № 10 журнала «Живая церковь») имеет антихристианский характер в части догматики и морали и потому не может быть воспринята христианским сознанием. Поэтому обновленческое движение я называл антихристианским, сектантским. Для этого у меня есть основание — снятие отлучения с Л. Толстого, отлученного за свои еретические мысли (он не признавал Троичности Лиц Божества, отвергал Божественную природу Иисуса Христа, не признавал Божией Матери, Таинств и пр.). Если я не признавал и не признаю вследствие этого «Живой церкви» и предостерегал от этого верующих, можно ли видеть в этом контрреволюцию? Какое отношение имеет это к государству, к политике? Абсолютно никакого! Поэтому я и призывал смело и открыто стоять за православие, т. е. быть твердым в своих убеждениях, опираясь на декрет об отделении церкви от государства. При этом весь приход, все прихожане Александро-Невского собора помнят, как я неоднократно говорил с амвона, что защищать интересы религии, отстаивать православие мы должны не при помощи грубой физической силы, не кулаками, не палкой, а силой своего духа, стойкостью своих убеждений. В делах религии не может быть никакого насилия, а потому никто, а тем более Советская власть, не может заставить нас признать «Живую церковь». Я старался внедрять в сознание народных масс, что Соввласть не вмешивается в религиозные дела; и когда некоторые лица из малосознательных прихожан, имея неправильное представление о Соввласти, предостерегали меня от выступлений против «Живой церкви» и намекали на возможность репрессии за это со стороны Соввласти, — я указывал им на Закон отделения церкви от государства и твердо был уверен, что Народная Власть за религиозные убеждения не может преследовать. В этом я уверен и сейчас, и если меня арестовали, то по подозрению в контрреволюции, а не за противодействие «Живой церкви». Но из моих показаний видно, как далек я от контрреволюции.

Я мог много написать еще в свое оправдание, мог бы указать на то, что за время моего пребывания в Феодосии не было ни одного случая противодействия активного или пассивного постановлениям Соввласти ни при изъятии ценностей, ни, тем более, при приезде уполномоченного ВЦУ, но и того, что я написал, достаточно, чтобы видеть мое отношение к контрреволюции.

Что касается обвинения моего в антисемитизме, в агитации национальной розни, то я даже не нахожу нужным говорить об этом, настолько безосновательно это обвинение. Скажу только, что я сам сын еврейки и рабочего, и во мне течет еврейская кровь, а потому обвинение это мне кажется прямо диким.

31 янв.1923 г.
Владимир Поляков».

Красноречие протоиерея Полякова, в течение года потрясавшее души верующих Феодосии, не возымело ровным счетом никакого действия; чиновники новой советской законности остались глухими к его мольбам. Его обращение подшили к делу, а самого священника оставили в тюрьме. На допросы его больше не вызывали, не предъявляли обвинения, но и не выпускали. За его детьми, 13, 11 и 9 лет, оставшимися без матери, которая недавно умерла, а теперь и без отца, присматривали прихожане Александро-Невского собора. Но от этого не становилось легче, и более всего угнетало протоиерея Владимира двусмысленное, непонятное положение: что думать, какую занимать позицию, как относиться к происходящему. Для него, как и для огромного количества священнослужителей в Советской России, все было ново и неожиданно. Душевные силы священника истощались, появлялись недовольство, возмущение, которые, как и другие пороки, проистекают от недостатка сил. В сугубой тишине тюремного одиночества, на стыке тягостных дум и слезных молитв священник пытался найти в душе точку опоры, с которой мог бы начаться новый отсчет времени. В конце февраля он снова напомнил о себе:

«Начальнику Секретно-Оперативной части ГПУ
арестованного Владимира Полякова

Заявление.

Я арестован 15 января 1923 года, т. е. ровно шесть недель тому назад, и уже более трех недель прошло с тех пор, как мне объявлено об окончании моего дела, а между тем я до сих пор нахожусь под арестом. Если дело мое кончено и имеет характер преступления, почему оно не передается в суд, а если не закончено, почему меня в течение месяца не допрашивают? Если в проповеди Слова Божия нет характера преступления, то за что меня собираются судить, и если, тем не менее, я являюсь, как мне было здесь сказано, вредным элементом, то меня можно в административном порядке выслать из пределов Крыма и даже из пределов Советской России. Наконец, мне можно запретить заниматься моей профессией, так как проповедовать Слово Божие я могу, только будучи священником. Но держать меня под стражей, если дело мое закончено, мне кажется, нет никаких оснований, тем более, что трое моих малолетних детей и без отца, и без матери остались в чужих руках. Во имя справедливости и Закона РСФСР прошу ускорить окончание моего дела, если же таковое еще не кончено, и ради детей-сирот освободить меня под подписку о невыезде из Феодосии, а если нужно, и под подписку о несовершении Богослужения впредь до особого распоряжения. Пожалейте детей.

1923 г., 27 февраля
гражд. Владимир Поляков».

Мольбы и просьбы утратили прежний нравственный смысл, их относили к слабости, малодушию и просто не замечали. Просидев еще несколько недель под стражей, в надежде быть услышанным, отец Владимир написал в Наркомат Внутренних Дел Крыма заявление:

«Уже четыре (4) месяца как я томлюсь в заключении, не чувствуя за собой абсолютно никакой вины. Вся Феодосия, где я служил, как один человек, может за меня поручиться и за мою политическую благонадежность. И я не понимаю, какую пользу может принести государству мое четырехмесячное томление в заключении. А между тем, мое пребывание в тюрьме губит и уничтожает мою семью. Я окончательно расстроил свои нервы, приобрел мучительную малярию, а семья моя, состоящая из трех малолетних детей, недавно лишившихся матери, должна почему-то томиться и гибнуть в чужом для себя городе Феодосии, где нет у них ни одного самого дальнего родственника. Неужели же слезы детей-сирот не явились для Вас достаточным основанием, чтобы не томить меня больше в мрачной тюрьме и возвратить меня, хотя уже и потерявшего здоровье, детям? Какое преступление сделал я, чтобы в течение почти четырех месяцев можно было терзать не только меня, но и моих невинных малых детей, у которых осталось одно утешение — их отец?! Если я преступник — почему меня не судят, почему меня не передают в суд? <...>. А если проповедь Слова Божия не является преступлением, почему держат меня до сих пор в тюрьме, ибо я сижу исключительно за проповедь Слова Божия?! Посему во имя справедливости, во имя высоких девизов равенства, братства и свободы, которые я проповедовал с церковной кафедры и которые написаны на знамени РСФСР, во имя наступающего мирного пролетарского праздника 1 мая — прошу положить конец моему заключению в тюрьме и освободить меня из-под ареста. Смею уверить Вас, по своим убеждениям я решительно не могу быть вредным для РСФСР. И, тем не менее, моя проповедь Слова Божия является, по Вашим убеждениям, все же вредной для государства, и Вы можете запретить мне заниматься священнической деятельностью, и я подчинюсь этому. Мало того, если мое дальнейшее пребывание в г. Феодосии будет найдено невозможным или по иным политическим соображениям, я прошу разрешить мне перебраться в город Ялту, где меня решительно никто не знает. Если почему-то и это невозможно, прошу разрешить выезд за границу с моей семьей, в Румынию, ибо я родился и вырос, воспитан и жил до 1914 года в Бессарабии, в г. Кишиневе, где и сейчас находятся мои родители и родственники, которые могли бы оказать помощь мне и моим детям-сиротам! Одно только прошу — если же неизбежна так моя высылка, не высылать меня с малолетними детьми на Крайний Север, ибо для меня, потерявшего свое здоровье, родившегося и жившего при этом все время на юге, а равно детей моих (жена моя и ее мать умерли от туберкулеза легких в Старом Крыму в 1921 году), не отличающихся природным здоровьем, высылка на север равносильна смерти. Глубоко убежден, что слезы детей побудят Вас к моему скорейшему освобождению из тюрьмы.

Гражданин Владимир Поляков.
1923 г., 3 мая».

В связи с голодом в Крым приехали председатель ВЦИК М. Калинин со своим украинским коллегой Г. Петровским и вместо преследований рабочих Феодосийского порта за поддержку арестованного священника во избежание роста недовольных 19 марта предложили наградить их орденом Трудового Красного Знамени. А так как ходатайства еще многочисленных верующих о священнике не прекращались, власти сочли дальнейшее нахождение протоиерея Полякова в тюрьме нецелесообразным². Судить его не стали, в Ялту не отпустили и, обвинив в том, что он при большом скоплении народа «вел антисоветскую агитацию, использовал религиозные предрассудки масс с целью возбуждения к сопротивлению законам и постановлениям Советской власти, умышленно распространял с контрреволюционной целью ложные слухи, вызывающие недоверие власти и дискредитируя ее», приняв во внимание покаянные обращения, выслали не на крайний север, а в Ивановскую область. Однако, вопреки судебному решению, он поехал в Одессу, где был арестован, а затем выслан в Туркестан.

Крымский обком партии 12 ноября 1924 года принял решение создать на полуострове общество «Безбожник», основной деятельностью которого предполагалась атеистическая пропаганда³. Должно быть, разгул мрачных богоборческих сил достиг нежелательно высокого уровня, и, опасаясь стихийных протестов в большинстве своем еще верующего народа, 24 февраля 1925 года тот же обком направил во все райкомы партии секретное письмо. В нем рекомендовалось быть более деликатными в своей непопулярной в народе деятельности: «Несмотря на целый ряд указаний и постановлений, до сих пор еще заметны случаи неправильного подхода и неправильных методов антирелигиозной пропаганды, задевающих чувства верующих (закрытие церквей, демонстративное курение в церкви, посещение ее в шапках и т. д.)». Но партийные циркуляры оставались на бумаге, а утратившие веру толпы продолжали бесчинствовать.

2 апреля 1925 года в двух храмах Симферополя и в Евпаторийском соборе во время праздничного богослужения ворвалась молодежь во главе с комсомольцами и стала выхватывать вербы и ими же бить молящихся.

Узаконенное хулиганство, невзирая на окрики идейных вождей, непрестанно увеличивалось, так что Крымский обком разослал новые циркуляры во все партийные организации: «Некоторые члены партии и значительная часть комсомольцев допускали случаи грубого оскорбления чувств верующих, с шумом врывались в головных уборах в храмы, учиняли в период Вербного Воскресенья в храмах драки, организовывали антирелигиозные спектакли, оскорбляли чувства людей».

Но атеистическое хулиганство стало привычным и безнаказанным развлечением для всех бесноватых в такой мере, что Феодосийскому горисполкому пришлось еще раз напомнить своим коллегам из сел о формальном соблюдении законности: «Советское законодательство (ст. 125 УК) приравнивает к уголовному преступлению всякое действие, препятствующее исполнению религиозных обрядов, поскольку они не нарушают общего порядка и не сопровождаются посягательством на права граждан. <...> Всякое исполнение установленных обычаем религиозных обрядов (например, крестный ход, ношение икон в дома желающих их принять граждан и т. д.) не должно встречать препятствий в распоряжении сельсоветов, поскольку они не нарушают общественного порядка. Всякое административное препятствие такому исполнению может иметь место только в исключительных случаях (эпидемия, ярко выраженный антисоветский характер шествия и т. п.), почему и должны получать ясное и понятное для верующих разъяснение».

22 февраля 1924 года по распоряжению начальника Центрального Административного Управления Лаубе из храмов в Крыму было прекращено изъятие ценностей. А в марте по распоряжению того же Лаубе из всех государственных и общественных зданий были изъяты иконы и картины религиозного содержания.

При закрытии храмов изъятое имущество согласно инструкции делилось по двум категориям: обиходные предметы, т. е. колокола, подсвечники, паникадила, хоругви и т. д., и богослужебные, т. е. ризы, кадила, иконы, богослужебные книги и т. д.

Изъятое церковное имущество хранилось в спец-хранилищах НКВД Крыма, все это находилось на балансе Наркомфина. Разумеется, там скопилось огромное количество парчи, шелка, бархата, оставаясь бесхозным, поедалось молью, гнило и портилось. Кое-что передавали обновленцам за их сотрудничество, но это не решало проблемы. И было принято решение реализовывать обиходное церковное имущество через торговую сеть, но богослужебное реализации не подлежало.

21 января 1925 года член Президиума ВЦИК П. Смидович направил в комиссариат финансов РСФСР записку: «Против реализации облачений и других предметов культа на частном рынке принципиальных возражений нет, но порядок реализации должен быть продуман: не следует производить продажу в государственных, кооперативных и других общественных магазинах, следует сдавать вещи на комиссию в специализированные частные магазины.

По отношению к колоколам (в Феодосии было изъято 53 колокола, общий вес которых составил 815 пудов. — Авт.) следует оставить установившийся порядок. Продажа колоколов верующим для культа может происходить как редкое исключение, ибо все предметы культа остаются собственностью государства, а продавать самому себе неудобно».

На основании записки П. Смидовича облачения, парча и прочее продавалось театрам, кинотеатрам и «другим культурно-просветительским организациям», а также допускалась «продажа этих предметов в распоротом или разобранном виде для разного рода изделий, как-то: шапки, туфли и т. д.»

Так, в Ялте появились в продаже шапочки, на которых отчетливо просматривались кресты и ангелы, о чем протоиерей Петр Сербинов сообщил в НКВД, и эти вещи были изъяты из продажи.

По таким поводам в феодосийских газетах появились забавные реплики о местных спекулянтах:

«Спекулянты

30 июля на феодосийском рынке работниками горотдела Наркомвнуторга были задержаны 6 спекулянтов, скупавших обувь, предметы ширпотреба в магазинах и перепродававших их на рынке.

Так, гражданин Иткин продавал по 25 руб. парусиновые туфли стоимостью в 16 руб. 75 коп., гражданин Иофе продавал тапочки по 20 руб. стоимостью по 11 руб., Мелешко продавал патефонные пластинки по 10 руб. стоимостью 2 р. 80 коп. Настенко и Марус продавали велосипеды по 500 р. Все они привлечены к уголовной ответственности.

Клещ».

Примечания

1. Циркуляр Обкома партии по агитационно-пропагандистской работе с января по декабрь 1923 года О порядке проведения «Комсомольского Рождества»

25 декабря сего года христианская церковь будет праздновать очередной религиозный праздник Рождество Христово. Нам необходимо в противовес ему создать новый революционный праздник, который бы создавал новый быт и проводил бы антирелигиозную пропаганду. Таким праздником является «Комсомольское Рождество», приуроченное к 25 декабря — Рождеству Христову.

«Комсомольское Рождество» ставит себе три задачи:

1) Развить широчайшую антирелигиозную пропаганду среди комсомольцев и рабочей молодежи.

2) Создать новый религиозный праздник, который бы создавал новый антирелигиозный быт.

3) Должно отвлечь молодежь и взрослое население <...> от празднования ими Рождества Христова в церкви.

«Комсомольское Рождество» проводится в следующем порядке:

1) «Комсомольское Рождество» проводится комсомольской организацией под непосредственным руководством РКП и при участии всех заинтересованных организаций. Никаких комиссий не создается.

2) «Комсомольское Рождество» проводится только в городе, в деревнях не проводится.

3) В комсомольской организации в течение ноября-декабря проводится антирелигиозная научная агиткампания.

4) Никаких карнавалов, шествий и прочего 25 декабря не проводится. Все «Комсомольское Рождество» проводится в клубном порядке, для чего в городах из всех партийных, комсомольских, профессиональных и прочих клубов выделяются несколько клубов, в которых проводится «Комрождество». Участие заинтересованных организаций должно выражаться в следующем:

а) Окружные РКП:

1) Окружные РКП осуществляют непосредственное руководство над всей работой по проведению «Комсомольского Рождества».

2) Выделяются средства на расходы «Комсомольского Рождества».

3) Выделяются сильные пропагандистские силы для антирелигиозной пропаганды.

4) Проводить в печати большую антирелигиозную пропаганду.

б) Участие политпросвета:

1) Выделяются средства на проведение «Комсомольского Рождества».

2) Снабжает РКСМ по одной в каждом городе антирелигиозной передвижкой.

3) Руководят художественной частью «Комсомольского Рождества», беря под свою ответственность разукрашивание клубов под антирелигиозный быт и т. д. Политсовет использует для этого силы Рабиса и Работпроса.

4) Ведают методической частью кампании.

в) Участие профсоюзов:

1) Предоставляют свои профессиональные клубы и концертно-драматические силы этих клубов для организации в них вечеров в «Комсомольском Рождестве».

2) Вовлекают в ячейки «Комсомольского Рождества» членов профсоюзов, проводя среди них просветительскую кампанию.

3) Наиболее сильные профсоюзы выделяют наибольшие антирелигиозные библиотеки — подарки горклубам РКСМ (из 15 книг).

п/п Секретарь ОК ВСМ Коган
Секретарь ОК РКП Н. Уфимцев
Зав. политпросветом ОК РКСМ Рейтановский
Зав. Крымполитпросветом Недим
27 ноября 1923 г.

2. Должно быть, возымел действие секретный циркуляр из Москвы от 20 июня 1923 г.:

«Совершенно секретно

Несмотря на целый ряд постановлений ЦК о необходимости осторожного отношения к религиозным предрассудкам крестьян и отсталой части рабочих, в ЦК продолжают поступать сведения о нарушении этих постановлений, в частности, о массовом закрытии церквей, вызывающем недовольство, используемое антисоветскими элементами. ЦК категорически предлагает приостановить проведение в жизнь этой меры. В тех случаях, когда закрытые церкви вызывают раздражение части трудящегося населения, — церкви должны быть открыты. Члены партии, виновные в нарушении этого циркуляра, будут привлекаться к самой строгой партийной ответственности. Ответственность за срочное проведение этой директивы <...> на секретарей губкомов, обкомов и национальных ЦК.

Секретарь ЦК Молотов».

3. Протоколы заседания коллегии агитпропотдела обкома РКП(б) 8 января 1924 г. — 23 декабря 1924 г. Протокол от 12.XI.1924

Присутствовали: Антониковский — председатель, Рогозников, Бекиров, Савачев, Хамитов, М. Недим, Шведов — зам. председателя, Штейнбах, Казановский.

Об организации антирелигиозного общества

Из обмена мнений выяснилась потребность на местах в создании такого общества, так как на местах стихийно возникают различные кружки, ячейки, уголки и т. д., которые необходимо охватывать единым руководством (клуб «Красная кузница» Совпартшколы, а также и по линии РЛКСМ).

1) Создать в Крыму общество «Безбожник».

2) Для руководства работой создать при Агитпропотделе ОК и райкомов комиссии из представителей соответствующих организаций.

3) Общество ведет работу по руководству антирелигиозной пропагандой, для чего связывается с инициативными группами и ячейками «Безбожника» на местах, а также с другими организациями, ведущими антирелигиозную пропаганду.

4) С целью подготовки антирелигиозников создать кружки по антирелигиозной пропаганде из партийцев, в первую очередь, в Симферополе, и затем, где это возможно, и в других районных центрах <...>.

5) Создаваемые инициативные кружки и группы «Безбожник» ведут работу, в первую очередь, внутри своей группы.