XI. Помощь севастопольцам. Работы в городе

«Я спою, как, покинув и дом и семью,
Шел в дружину помещик богатый,
Как мужик, обнимая бабенку свою,
Выходил ополченцем из хаты».

Апухтин.

Печальная весть о проигранном первом сражении при Алме облетела всю Россию. Россия вздрогнула и вся от мала до велика поднялась на защиту родины. Во всех уголках русской земли стали собираться дружины. Из разных городов, сел, местечек двигались войска. Снаряжались добровольные ополчения, в которые вступали и богатые помещики и бедные крестьяне, Даже женщины собирались на войну. Это были первые сестры милосердия.

Студенты московского университета изъявили желание, по выдержании экзаменов, стать в ряды войск, почему выпускные экзамены были назначены вместо мая в феврале.

Во дворцах и в бедных хатах щипали корпию, шили белье. Деньги, припасы, одежда, — все отправлялось огромными партиями на войну. Но, конечно, не все доходило по назначению.

Находились люди, которые пользовались народным горем, хотели нажиться, обмануть. Вывали безотрадные, возмутительные случаи. Так, черниговское дворянство прислало войску несколько боченков водки со своим доверенным-малороссом. Комиссионеры не хотели принимать добровольной жертвы, требуя, чтобы им хорошо заплатили за приемку. Честный малоросс возмутился и не давал ничего.

— Нс дам взятки! — кричал он. — В. такое-то время... Есть ли у людей совесть! Возьму лом, проломлю у боченков дно, выпущу спирт и уеду.

Комиссионеры должны были принять дар без взяток.

Из больших транспортов пропадали вещи, и невозможно было найти виновных. Провизию солдатам доставляли часто плохую, негодную в пищу. Вот что писал об этом даже сам князь Меньшиков: «Три транспорта сухарей оказались попорченными и сгнившими до того, что даже при недобросовестной сортировке их нельзя употребить в дело. Плут N. N. заставил принять этот транспорт, задержав с намерением остальные». Люди бывают всякие. Многие хотели тут нажиться на несчастий ближних.

В Севастополе шла безостановочно деятельная, усиленная работа. Трудился весь город. Сами граждане образовали из себя караулы, и начальство над ними приняли актеры местного театра.

Адмирал Корнилов уже успел укрепить северную сторону, а южная была в очень плохом состоянии.

Добровольный ополченец н Крымскую войну

Севастополь представлял из себя как бы остров, окруженный со всех сторон враждебным морем, готовым его поглотить в свои Волны. Жители знали, что окружавшие их татары передались на сторону неприятеля, грабят и разбойничают по окрестностям. Молва усиливала ужасы. Говорили, что все дороги отрезаны, что сообщения нигде нет. Говорили, что неприятель подходит и с южной стороны.

Князь Меньшиков нашел необходимым со всею армиею уйти к Бахчисараю, чтобы прикрыть путь внутрь России, и предоставил защиту Севастополя морякам. Никто не знал, что предпринимает этот скрытный и недоверчивый человек.

Южная сторона Севастополя была совсем не укреплена. Павел Степанович Нахимов изнемогал над работой. Надо было спешно строить укрепления и оборонять пространство на семь верст. Команды у него собралось всего 3000 человек, а нападения ожидалось не менее 30—40 тысяч.

Рассчитывая, что Корнилов не решится оставить вверенную ему северную часть, Нахимов решил, что для него и его команды один исход: сжечь корабли, собраться вместе и погибнуть всем до единого.

Он написал такой приказ:

«Неприятель подступает к городу, в котором весьма мало гарнизону. Я уверен в командирах, офицерах и командах. Каждый из них будет драться, как герой. Нас соберется до трех тысяч. Сборный пункт на Театральной площади».

Не успели писаря переписать этот приказ, как к Нахимову приехал его энергичный, верный друг Корнилов.

Этого заботливого, деятельного человека сильно тревожила южная сторона.

После взаимных совещаний адмиралы приказали свозить со старых кораблей команды и орудия на берег, устраивать, не откладывая минуты, непрерывную цепь батарей, доканчивать бастионы, углублять рвы, поднимать брустверы. В две ночи и один день южная сторона была порядочно укреплена, и на батареях было поставлено более ста орудий.

«Корнилов не сходил с лошади, — писал в то время один из участников обороны. — Распоряжения самые быстрые, благоразумные, внимание ко всему и ко всем. В Севастополе нет ни одного человека, который бы не верил ему, не понимал, что значит для города наш несравненный адмирал».

Он являлся повсюду, следил за всем, не знал покоя ни днем ни ночью. Своим примером, своим самоотвержением он воодушевлял всех. Он старался в офицерах и солдатах поддерживать энергию и внушать, что, защищая родину, надо отстаивать ее до последней капли крови. Речь его была коротка, проста и трогала сердца.

«Московцы, — говорил он однажды, обращаясь к нижним чипам московского полка, — вы находитесь здесь, на рубеже России, вы защищаете дорогой угол русского царства. На вас смотрит царь и вся Россия! Если только вы не исполните долга, то и Москва не примет вас, как московцев».

В другой раз, увидев чиновника особых поручений при главнокомандующем за бумагами, он нервно сказал ему:

— Теперь надо бросить все занятия. Нужно думать только о защите Севастополя. Я вас прошу перевозить ядра на бастионы.

Чиновник тотчас оставил своп бумаги и стал возить на бастионы ядра и другие военные запасы.

В эти дни Корнилов добровольно принял на себя всю ответственность перед отечеством и стал неизмеримо выше всех.

Он — один из немногих, который не потерялся в таких тяжелых обстоятельствах. Все начальники, как бы сговорившись, уступили ему старшинство и слушались его. Корнилов смотрел на дело, не увлекаясь и не отчаиваясь. Вот что тогда писал он:

«Наши дела улучшаются. Инженерные работы идут успешно. Укрепляемся, сколько можем. Но чего ожидать, кроме позора, с таким клочком войска, разбитого по огромной местности, при укреплениях, созданных в двухнедельное время... Если бы я знал, что это случится, то, конечно, никогда бы не согласился затопить корабли, а лучше бы вышел дать сражение двойному числом врагу. С раннего утра осматриваю войска на позиции. Всего 6 резервных батальонов и 15 морских из матросов. Из последних четыре приобучены порядочно, а остальные и плохо вооружены и плохо обучены. Но что будет — то будет! Других нет. Чтобы усилиться, формируем еще команду из обоза. Может завтра разыграться история. Хотим биться до последней крайности. Вряд ли это поможет делу! Корабли и все суда готовы к затоплению. Пускай достанутся одни развалины!»

Достойными и энергичными помощниками адмирала Корнилова в это тяжелое время, кроме Нахимова, были контр-адмирал Истомин и полковник Тотлебен.

Истомину досталось оберегать Корабельную слободку и Малахов курган. Он не раздевался, спал урывками, иногда присев на стул, хлопотал без устали, работал без отдыха и быстро подвигал укрепления вперед, и Малахов курган скоро привел в блестящий, грозный боевой вид.

Полковник Тотлебен распоряжался сооружениями, рыл под землею минные ходы и на глазах у неприятеля возводил контр-апроши. Это были укрепления, выдвинутые далеко вперед оборонительной линии. Они были образованы исподволь. Чтобы следить за неприятельскими работами, каждую ночь выходили охотники-пластуны, матросы, а потом и солдаты. Чтобы предохранить себя от выстрелов, они устраивали себе прикрытия — завалы. Один завал состоял из груды камней, другой — из неглубокой ямы. Ямы эти соединялись траншеями. Так образовались контр-апроши. Схватки за обладание ими бывали каждую ночь, и они переходили из рук в руки. Затем саперы стали строить ложементы. Они имели то же назначение, что и завалы, но строились в траншеях прочными и еще ближе к неприятелю.

Защищая родной город, севастопольцы решили вести войну на воде, на земле и под землею.