XXVII. Три отрока в пещи

«Двенадцать раз луна менялась,
Луна всходила в небесах,
А все осада продолжалась,
И поле смерти расширялось
В облитых кровию стенах».

Гр. Растопчина.

В Севастополе стало известно, что неприятель решил повести главную атаку против Малахова кургана. Все понимали, что если овладеют Малаховым курганом, то и Севастополю не устоять. Против Малахова кургана закипела спешная, осторожная работа союзников. Строили три ряда секретных ложементов, ставили батареи, чтобы сильнейшим перекрестным огнем разгромить богатыря-противника. Но и зоркие защитники Севастополя не дремали. Они заметили новые работы союзников и поняли их намерения. Решено было итти напролом и построить свои укрепления перед Малаховым курганом. Очень трудно было произвести такую работу перед самыми глазами сильного врага, в каменистой, открытой местности. Необходимы были выдающееся мужество и крайняя осторожность. Но какое дело было не по плечу нашим героям? Выполнение этой задачи было возложено на храброго и распорядительного генерала Хрущова с полками волынским и селенгинским.

В ночь на 11 февраля, когда стемнело, Селенгинцы, прикрываясь волынским полком, двинулись на работу. Им предстояло трудное, опасное дело. Далеко, впереди всех наших укреплений, на правом берегу Килен-балки, на отлогости Сапун-горы, полковник Тотлебен наметил заложить новые редуты. На них надо было устроить батареи, чтобы действовать во фланг по вновь начатым неприятельским укреплениям.

Выходя в поход, офицеры и солдаты шли как на смерть и со всеми прощались.

— Прощайте. Наверно, не увидимся, — говорили они товарищам.

— Ну, полно, полно! Бог милостив! — ободряли их.

Полк шел весело, бодро, спешно. Впереди — полковник Сабашинский на костыле, отчаянный вояка. Еще раньше их двинулся на разведки отряд черноморских пластунов, зорких и ловких, как кошки. Они залегли в секретах и в случае опасности должны были предупредить шедший отряд. Солдаты несли с собою кирки, лопаты, туры, фашины, мешки с землею. Вечер был лунный, прекрасный. Отряд шел крадучись. Неприятель не смотрел в ту сторону, не ожидая там опасности, так как из того угла никаких вылазок никогда не бывало.

Селенгинцы расположились на одном из холмов, лично указанном Тотлебеном, всего на расстоянии ружейного выстрела от новых неприятельских укреплений. Закипела спешная, лихорадочная работа. Редут воздвигался на каменистом грунте, едва покрытом тонким слоем земли. Работали ломами, кирками: надо было сделать несколько ударов о каменистый грунт, чтобы отбить хотя один кусок камня; искры разлетались по сторонам, как огоньки. Солдаты работали усердно и беспокойно оглядывались на затихшие неприятельские батареи. Они ежеминутно ждали тучи свинца и чугуна. Ничуть не бывало. К рассвету Селенгинцы уже углубились в землю и заложили редут на 16 орудий.

На рассвете французы заметили кучку взрытой земли. Они поняли, что это — какие-нибудь новые наши работы. Днем не стреляли, а ночью решили отобрать строящийся редут и обратить его в свою пользу. Когда среди ночи огромная туча закрыла луну, в неприятельской цепи неожиданно послышались выстрелы... Один... другой... третий... Ближе и ближе...

— В ружье! В ружье! — крикнул полковник Сабашинский.

Генерал Хрущов

В один миг ружья были разобраны, батальоны построены. Селенгинцы и волынцы, побросав лопаты и кирки, храбро защищали свою работу.

Оказалось, против них были направлены пять лучших батальонов французских войск. Их прикрывали англичане. Французы летели храбро, уверенно. Новый русский редут им казался вполне доступным маленьким прикрытием, сделанным из легких туров. Стоит их разбросать — и редут взят. Но их ждала горькая неожиданность. Подбежав к редуту, они нашли большой вырытый ров, шириною больше сажени, глубиною два аршина. Из него неожиданно посыпался град пуль. Храбрые батальоны, цвет французской молодежи, лезли напролом. Под смертоносным огнем перелезали они ров, карабкались на бруствер и бросались в редут. Первый ворвался командир охотников с длинной рапирой в руках. Но как только он появился, был поднят на штыках. За ним появился юный офицерик, почти ребенок. Не успел бедный оглянуться, как получил удар киркой по голове. Растянулся несчастный и не пикнул. За ним еще офицер... Наш солдат дюжею рукою помог ему взлезть на вал, схватил за шиворот и потащил к своим в глубину редута. Удальцы лезли еще и еще... Но или тотчас находили могилу, или были взяты в плен.

В ожесточенной ночной схватке едва не погиб сам генерал Хрущов. Он блистательно распоряжался ночным боем и, забыв всякую осторожность, бросался в самые опасные места. Впереди траншеи, в рукопашной схватке, зуавы окружили генерала. Один уже замахнулся над его головой саблей... В это мгновенье горнист Павлов трубой вышиб у зуава саблю, а рядовой Белоусов приколол его штыком. Генерал Хрущов был спасен.

Подходили союзные подкрепления, бились долго и ожесточенно всю ночь. Французы должны были отступить. Наши отбили свой редут и опять проработали там всю ночь. Редут этот был назван Селенгинским, и селенгинский полк остался охранять его.

Иван Белоусов и горнист Павлов спасают генерала Хрущова

В эту ночь у нас случилось большое несчастье: был тяжело ранен Тотлебен и отвезен в госпиталь.

Когда рассвело, то все увидели ужасное кровавое поле побоища.

— Ишь, как поле зацвело! — говорили солдаты, увидав повсюду красные и синие мундиры.

Более 200 трупов валялось кругом. Наши спешно перевозили раненых, своих и врагов.

Великие Князья, снова прибывшие в Севастополь, благодарили сердечно всех участников за отбитие редута и щедро наградили солдат. Они посетили редуты и присутствовали на панихиде по убитым. В Севастополе все очень любили юных царских сыновей, считали их ангелами-утешителями. Действительно, Великие Князья были так вежливы, так просты со всеми, так деликатны и внимательны к каждому. Участливо заботились они о раненых и больных, старались всем помочь и всех утешить. Никто не знал от них отказа: щедрою рукою им бы хотелось облагодетельствовать всех.

Солдаты с гордостью тащили в лагерь разные вещи, доставшиеся им: кто французский штуцер, кто нарезное ружье, кто амуницию, кто офицерскую саблю без ножен.

Сколько рассказов, разговоров было об этой страшной ночи.

— Бисова ночь! — рассказывал сотник Даниленко. — Темно, как в могиле! Подлезли французы к секрету да как бросятся... Я и шашки «вытягнуть» не успел... Свалили меня, двое насели, за горло схватили, тянут... Я упираюсь, борюсь, кликнуть не могу... Бегут их тучи, кричат, голосят. Наши их батальонным огнем жарят. А я все со своими вожусь... Приколоть-то, бачите, им меня нечем. Один за горло держит; а я, сильный, одною рукой его за ружье держу, а другою другому в грудь вцепился, а ружье прежде у него вышиб... Он рвется у меня к ружью, а я их обоих подтягиваю к шашке, зная, где они ее бросили... Так и боремся втроем... Тут-то я вспомнил, что кинжал при мне. Я как брошу от себя того, что за грудки держал; тот полетел. Я как выдерну кинжал да в брюхо тому, что меня за горло душил. Он так и «затрепетався»... А тот; другой, бежать от меня и «утик». Цур тобе, а я от него утик и шашки не подхватил, скорее к своим. Видите, утик. Чуть стало светать, говорю своим: «Глядите, нет шашки! Ступайте, чтоб «була вона», а то и служить не хочу, если не будет моей шашки!» Ребята нашли и принесли! Спасибо! — так закончил свой рассказ сотник Даниленко.

Солдаты тоже без устали рассказывали товарищам ночное дело:

— Как бросился «он» на нас... Вот как бросился «он», словно вихрь... Ну, думаю, баста... — передавал большой компании слушателей старик солдат с новой медалью на аннинской ленте на шее. Несется «он» и все ломит на пути! Знай, кричит: «Олена! Олена!» Лезет вперед, ни на пули ни на штыки не смотрит. Что за здоровенный народ! Бородищи — во какие! Ну, могу сказать, «ему» только с нами, с русскими, и сражаться!

Что же это, дядюшка, — тоненьким голосом спросил молодой солдатик, не бывший в деле и с любопытством слушавший рассказ. — С чего эго он Олену-то кричит? Родню, что ли, какую зовет?

— Видно, Олена-то у них, братец мой, все равно, что у нас Микола-батюшка... Вот что, заметил глубокомысленно другой слушатель.

— Не то... Видишь ли, какое дело... — несколько смутившись, продолжал рассказчик. — У всех своя поведенция. У нехристей — тоже. Вот, бывало, турок кричит нам: «Иван, Иван!» — а сам рукой машет, дескать: «Иди сюда!» А мы ему тоже машем... Дескать, если хошь, сам к нам пожалуй, да еще выругаешь его бывало. А эти все кричат: «Олену», как на штыки бегут или на батарею лезут, так что и обругать их не успеешь, знай только, лупи во всю штыком или прикладом. Видно, это у них все равно, что наше «ура».

Великие Князья посещают Селенгинский редут

В новом «Селенгинском» редуте по-прежнему кипела неустанная работа: его укрепляли, возили туда артиллерию. Неприятель днем бомбардировал его, портил все, наши ночью снова исправляли. Решено было заложить еще укрепления впереди «Селенгинского» редута. Сказано — сделано. Риа работу пошли полки волынский и камчатский. Осторожно, хитро, ловко работали они две ночи. Французы ничего не замечали. Каково же было их удивление, когда на рассвете они увидали перед собою еще два новых укрепления. Один, в 400 шагах от Селенгинского редута, сделанный полком волынским, был назван «Волынский» редут; другой, как раз против Малахова кургана, на холме, был построен тремя батальонами камчатцев. Он назывался «Камчатский люнет», или, попросту, «Камчатка», как окрестили его солдаты.

Замечательно, что, по словам переметчиков, на том же самом холме, который Тотлебен избрал для Камчатского люнета, французы собирались не сегодня, так завтра тоже выстроить укрепление в роде брешь-батареи для Малахова кургана.

Возведение трех редутов почти под самым огнем атакующего было, конечно, дело весьма важное и, можно сказать, единственное в истории обороны крепостей. Но устройство этих важных пунктов было произведено, к сожалению, слишком поздно. Все-таки с возведением этих укреплений штурм Севастополя был отсрочен. «Эти три бородавки на носу», как называли их французы, сильно мешали им, остановили их работы, задержали наступление.

С другой стороны, движение наше вперед показало союзникам, что для Севастополя наступает новый период обороны, более упорный и кровопролитный. Из-за трех редутов началась ожесточенная борьба. Их громили чугуном и свинцом целые дни, разрушали, подбивали... Люди там гибли, как мухи. Не даром все в Севастополе называли три новых укрепления «Три отрока в пещи огненной». Отроки эти были те же неизменные, твердые защитники Севастополя, бесстрашно подставившие свою молодецкую грудь врагу.