XXVIII. Малахов курган. Смерть Истомина

«У них, у нас вождей любимых
Косила смерть, недуг сражал,
И много славных, много чтимых
Исчезло там, незаменимых,
А Севастополь все стоял!»

Гр. Растопчина.

Малахов курган лежал далеко за городом. Это была невысокая продолговатая горка, природой выдвинутая впереди всех укреплений. Он был значительно выше города, а потому служил как бы ключом к нему. Он был грозным сторожем города, доков и Корабельной слободки, которая раскинулась между ним и Южной бухтой.

Кругом Малахова кургана были выкопаны рвы. Они были глубоки и извилисты и соединялись с другими бастионами. По этим рвам двигались войска, возили провизию и раненых. Курган был нашим важнейшим пунктом. Кроме того, он был дорог нам, как обагренный кровью незабвенного героя-защитника Корнилова и многих других. Здесь каждая пядь земли была смешана с дорогой русской кровью. На Малаховом кургане возвышалась белая башня. Верхушка ее была сбита вражескими бомбами еще в первое бомбардирование, и осталась только нижняя часть. Внутри башни, под землею, были устроены большие блиндажи, помещался штаб, находилась церковь, а еще ниже — пороховой погреб и ход в минные галлереи.

Контр-адмирал Владимир Иванович Истомин

Союзники громили Малахов курган и дни и ночи. Много раз пытались они взять его. Овладеть им — была главная их цель. Бывали дни, когда на Малахов курган падали тысячи снарядов, разрушая все его укрепления. Но защитники спешно все исправляли, подставляя свою грудь и отстаивая драгоценный холм.

Начальство над Малаховым курганом было вверено Владимиру Ивановичу Истомину. Надо сказать правду: постоянная, необыкновенная деятельность адмирала Истомина поражала даже врагов. И день и ночь он на работе. И день и ночь готов к смерти. Малахов курган он привел в образцовое состояние. Всюду были произведены изумительные работы, устроены прикрытия, нагромождены траверзы. Чистота, порядок, осторожность, дисциплина господствовали всюду. И всюду была видна стойкая готовность к борьбе и смерти. Курган этот был дорогое детище Истомина, его любимый корабль. И управлялся он таким же порядком, как на корабле. Те же условия жизни здесь соблюдались, те же формы были приняты. Разница была только та, что корабль этот стоял на незыблемом якоре, а, между тем, на нем столько же было работы экипажу, как если б он был под парусами. Так же вахты сменялись здесь, как на корабле; так же был в употреблении язык корабля, и разные укрепления и вооружения назывались морскими именами. Так же употреблялся рупор, колокол бил склянки.

Общий вид Малахова кургана со стороны города

Владимир Иванович Истомин лелеял, и украшал, и берег Малахов курган, как прежде он лелеял свой корабль «Париж». Он берег его, как зеницу ока, трепетал за каждую минуту его жизни гораздо больше, чем за собственную жизнь, страдал за всякую рану, ему нанесенную, как будто эта рана была нанесена в грудь ему. Падения Малахова кургана Истомин бы не пережил. Если бы судьба поставила его детище в такое положение, что ему предстояло бы погибнуть, доставшись в руки врагу, Истомин наверно бы взорвался так же, как если бы пришлось упасть флагу с горделивой мачты его драгоценного «Парижа».

Малахов курган своим замечательным устройством, своим быстрым грозным вооружением обязан был неусыпной деятельности Истомина. Без его личного надзора здесь не было выброшено ни одной лопаты земли, не сделано ни одной амбразуры. А, между тем, какие громадные работы тут были произведены. Истомин не раздевался с самого начала осады. Ложился спать, где попало, на часок, другой и снова вставал, чтобы работать, жалея потерять хотя миг. Из этого небольшого холма Владимир Иванович сделал отдельную грозную крепость, не мало удивлявшую неприятеля. Истомин не любил блиндажей и часто говаривал: — Солдат не должен прятаться под землею от смерти. Он должен всегда бестрепетно смотреть ей в глаза. Тогда только он способен на великие подвиги. Тогда только можно требовать от него ежеминутной готовности встретить и отразить самый напряженный удар врага.

Остатки башни на Малаховом кургане

Из этих блиндажей в случае внезапного нападения пока-то еще вызовешь людей... А дело может быть проиграно, или невозвратно потеряется важный момент для отпора врага.

В данном случае вряд ли был прав доблестный адмирал, но у него слово не расходилось с делом. Чувство долга, жажда славы любимому отечеству доходили в Истомине до экстаза. Это чувство выработало в нем совершенное, полное равнодушие к смерти. Он не отклонялся в сторону при падающей бомбе, ходил под пулями на самых опасных местах. Когда приближенные его остерегали, просили поберечься, Владимир Иванович спокойно отвечал:

— Я и так незаконно живу на свете. Мне бы следовало погибнуть в первую бомбардировку. Следовательно, я смело могу играть тем, чем пользуюсь и без того долее срока.

Действительно, все очевидцы говорили, что в первую бомбардировку он выказывал чудеса храбрости, и все удивлялись, как он тогда остался жив.

Однажды к адмиралу пришел офицер с обидою, что он не был награжден чином поручика, между тем как товарищ, младше его, получил. Обещав офицеру похлопотать о желаемой награде, Владимир Иванович сказал окружающим:

— Удивляют меня такие люди. Какое страшное время теперь, а он поручичьего чина хочет. Ну, не все ли равно умереть поручиком или подпоручиком... Я, например, убежден, что не выйду живым отсюда... И мне решительно все равно, генералом ли меня убили бы или поручиком! Странные люди!

Остатки Корниловского бастиона. Наружный ров

Презирая сам всякую опасность, Истомин, однако, очень заботился о своем гарнизоне. Он постоянно просил чего-нибудь для своих солдат. Особенно нежно заботился он о раненых. Бесстрашный под пулями, Владимир Иванович не мог видеть и скорбел душой, когда, за недостатком носилок, раненых таскали на ружьях или, просто, за руки и за ноги. Стоны их болезненно надрывали его доброе сердце. За несколько часов до смерти Владимир Иванович самым настойчивым образом просил о прибавлении ему носилок для переноски раненых.

7 марта утром был тяжело ранен горнист, всегда сопровождавший адмирала. Когда его укладывали на носилки, Владимир Иванович покрыл его своей шинелью, поцеловал в лоб и приказал осторожнее нести в госпиталь. В тот же день не стало и его самого. Истомин погиб, возвращаясь с Камчатского люнета. Он шел по гребню траншеи. По сторонам его шли приближенные и несколько раз убедительно просили:

— Ваше превосходительство, сойдите в траншею. Там очень опасно итти.

— Э, друзья мои... Все равно от ядра ведь не спрячешься...

И вдруг, неожиданно для всех, злополучное ядро настигло адмирала и оторвало ему голову.

Это была страшная минута. Череп его разлетелся и костями контузило его адъютантов. Ленточка с Георгиевского креста осталась на шее Истомина, крест разлетелся. Безголовое тело принесли на Малахов курган и положили временно в Малаховой башне. Тяжелое горе написано было на всех лицах. Остался осиротелый корабль без своего отца-командира.

Истомин точно предчувствовал свою смерть. Накануне вечером, без всякой причины, он передал все важные документы его укрепления, Малахова кургана, офицеру, заведовавшему работами.

Похоронили с воинскими почестями адмирала Истомина. Гроб его вынесли барон Остен-Сакен, Нахимов — в головах, и другие генералы. Дорогой все переменялись у гроба, отставали... Один только не переменился, не уступил своего почетного места ни на минуту — Нахимов. С насупленным, мрачным выражением лица он двигался мерным шагом с дорогим прахом, отдавая последний долг собрату, товарищу и другу, с которым сроднился в огне и буре... Когда Истомина поставили в общий склеп адмиралов, где покоились Лазарев и Корнилов, Нахимов заглянул туда и проговорил:

— Еще есть место для одного... Хоть поперек склепа лягу...

Слова эти были пророческими.