Два дракона

Османско-крымское выступление на Азак — Каймакам в отсутствие хана укрепляет Бахчисарайский дворец — Осада Азака летом 1641 г. — Возвращение крымских и османских войск с Дона — Смерть Бахадыра Герая — Смена эпох в истории Крыма

Вместе с Мурадом IV ушли в прошлое и его смелые планы покорить всю Персию. Довольствуясь тем, что Багдад остался за Османской империей, а с шахом заключено перемирие, главный везирь Кара-Мустафа-паша решился взяться за Азак. Крепость уже четыре года пребывала в чужих руках, крымцы ничем не могли помочь тут, и османам было давно пора самим выдвигаться на защиту собственного владения. Весной 1641 года везирь направил к Азаку немалые силы: султанские галеры доставили сюда 20 тысяч янычар, 20 тысяч сипахиев, молдавско-валашские отряды, а также множество военных инженеров и несметное число войсковой обслуги (полный список участников похода превысил 200 тысяч человек!¹). Кара-Мустафа намеревался было лично отправиться на Дон, но когда все уже было готово к выходу, заболел султан, а в Стамбуле случился большой пожар, в котором везирь обжег себе руки и бороду. Сочтя это дурным предзнаменованием, Кара-Мустафа решил остаться при хвором падишахе, а во главе похода поставил силистрийского наместника Дели-Хусейн-пашу.²

Теперь, когда для освобождения крепости, наконец, прибыли османы со своей артиллерией, ни Бахадыр Герай, ни его беи уже не могли возражать против похода. Они тоже поднялись в путь, ведя за собой 60 тысяч человек.³ Так к началу июля на Дону собралось огромное османско-крымское воинство, которому предстояло сломить сопротивление 6—7 тысяч казаков, засевших за неприступными азакскими стенами.⁴

Отправляясь на войну, Бахадыр Герай поручил правление страной Исляму Гераю, а для присмотра за столицей на время своего отсутствия учредил, по османскому примеру, должность каймакама или столичного наместника. Этот пост получил Сулейман-паша, который, проводив хана в поход, принялся за дело: он укрепил Бахчисарайский дворец, окружив его невысокими стенами и поставив на входах две каменные башни с воротами.⁵ Ханский дворец не превратился в крепость, но все же стал гораздо лучше защищен, чем прежде. Главная башня была украшена талисманом: над ее въездной аркой вмуровали резную плиту с двумя сцепившимися в схватке драконами. (В Турции этот охранительный символ издавна изображали при входах в крепости и дворцы для защиты от нашествий врагов и прочих бедствий, а городские ворота Багдада, украшенные подобным же изображением, так и назывались: «Врата талисмана»).⁶

Разумеется, охрана страны была вверена не только «каменным стражам» Ханского дворца. Еще в прошлом году, вняв предостережениям, калга починил обветшавшую крепость на Перекопском перешейке.⁷ Теперь можно было надеяться, что пока хан стоит под Азаком, Крым пребудет в безопасности как от возобновившихся наскоков запорожцев,⁸ так и от вылазок донцов, чьи лазутчики в поисках «языков» пробирались почти до самого Ор-Капы.⁹

Крымцы и османы подступили к Азаку. Крепость возвышалась над массой окружившего ее войска добротными стенами, построенными еще при генуэзцах. Затворившиеся внутри донцы располагали огромным запасом доставленного из Московии оружия и пороха, целым стадом скота для пропитания и колодцами со свежей водой. Осада столь хорошо укрепленной и богато снабженной твердыни обещала быть непростой.

Расставив войско и осмотрев укрепления, Хусейн-паша решил начать со штурма крепостных стен. Сотни янычар, приставляя лестницы, лезли вверх на стены — и сотнями же падали вниз, сметаемые градом свинца и потоками горячей смолы, что неприятель проливал на них сверху. Потери были огромны, и после нескольких мощных, но безрезультатных атак паша понял, что прямой приступ здесь бесполезен.

Тогда османский полководец задумал повторить прием, с помощью которого недавно был взят Багдад. Он приказал сделать высокую насыпь чуть поодаль от крепости, поставить на этом возвышении тяжелые пушки и непрерывно бить из них по городским стенам, чтобы разрушить их до основания. Азак накрылся ураганом огня. Народный поэт, оказавшийся среди казаков, писал об этом: «От стрельбы той их огненной до небес стоял огонь и дым. Все укрепления наши в городе потряслись от той огненной стрельбы, и солнце в тот день померкло и в кровь окрасилось. Как есть, наступила тьма кромешная!».¹⁰ «Казалось, будто свод небесный в наивысшей точке своей раскололся и на землю низвергается!»¹¹ — подтверждал то же впечатление турецкий землеописатель, наблюдавший за обстрелом Азака из противоположного лагеря.

Через несколько недель крепость была почти разрушена; большая часть стен превратилась в завалы камней, внутри не осталось ни одного целого здания. Однако даже это не принесло Хусейну желанной победы. Азак стоял на плотной, но хорошо поддающейся рытью земле, в которой легко было делать подкопы (что и помогло казакам в свое время овладеть крепостью). Донцы выкопали среди развалин глубокие просторные ямы и отстреливались оттуда, по-прежнему не подпуская турок близко и оставаясь в своих укрытиях недосягаемыми для пуль.

Началась настоящая подземная война: казаки прорывали длинные ходы далеко за пределы крепости, закладывали под турецкие позиции бочки с порохом, а затем, вернувшись, подрывали их. Там и здесь земля взламывалась нежданными взрывами, губя множество османских воинов. Те не оставались в долгу и тоже закапывались под землю, стремясь взорвать снизу остатки стен либо проложить ходы внутрь крепости. Донцы внимательно прислушивались к подземным шорохам, рыли наперерез османам встречные туннели, и когда неприятели пересекались под землей, в полумраке тесных нор разворачивалась жестокая резня.

Грохот османских орудий звучал все реже: в войске заканчивался порох, и пушки поневоле бездействовали. Этой вынужденной праздности Хусейн опасался более всего, ибо чувствовал, что если войско не держать в постоянном движении, тяжкая кампания может обернуться солдатским бунтом: янычары в любую минуту могли заявить, что паша по уставу не вправе держать их в окопах дольше сорока дней.¹² Помимо боеприпасов, на исходе было и пропитание, а сверх того, с наступлением осени подходило к концу отведенное для похода время. Отправиться на зимовку, не взяв Азака, было невозможно: ибо султан с самого начала наказал паше, чтобы тот не смел возвращаться без победы, да и теперь, в ответ на жалобы Хусейна, жестко отрезал: «Или возьмешь Азак — или отдашь голову!».¹³

Пока османы ожесточенно перестреливались с донцами, Бахадыр Герай расставил своих всадников в отдалении от города и перерезал все подступы к Азаку из степей и с Дона. Заграждение получилось не слишком плотным: гонцы из осажденной крепости ночами просачивались через него наружу, а в обратную сторону проникали добровольцы, шедшие на помощь казакам.¹⁴

Дели-Хусейн со своими командирами были недовольны как неважной охраной дорог, так и тем, что хан не позволяет брать крымских бойцов для штурмов крепости (Бахадыр Герай уже отдал было паше своих немногочисленных пехотинцев-сейменов, и все они погибли в один час, подорвавшись на казацком пороховом подкопе¹⁵). В адрес крымских союзников зазвучали упреки, что они, не участвуя в боях, тем не менее, потребляют провиант наравне с прочими.¹⁶ Обвинение было несправедливым (ибо Бахадыр Герай кормил свое войско за счет стад ногайских улусов, вызывая тем самым недовольство кочевых мирз), но, в любом случае, хан и не собирался оставаться здесь долго: как только подули осенние ветра, хан объявил, что возвращается домой. На все увещевания Хусейна о том, что покинуть Азак без султанского приказа никак не возможно, Бахадыр Герай дал один ответ: «крымские татары не привыкли зимовать в степи» — и повел свои отряды домой.¹⁷

Если зимние метели страшили даже привычных к морозам крымцев, то о южанах с противоположного берега Черного моря нечего было и говорить. У паши не осталось другого выбора, кроме как, прекратив осаду, отправиться вслед за ханом — благо, отход Бахадыра дал ему повод снять с себя всякую ответственность за провал похода, о чем Хусейн-паша и написал в Стамбул.¹⁸

Османские воины с радостью грузились на суда, чтобы отплыть в Кефе, а Дели-Хусейн не знал, как ему теперь быть — ведь явиться перед султаном и доложить о своем бессилии было равнозначно самоубийству. Однако вовсе отказаться от встречи с султаном было еще опаснее, и паша с большой неохотой направился в столицу. Покинув устье Дона, османские галеры вышли в море, где уже начинали реветь осенние шторма. Янычары высадились в Кефе, а паша направился в Гёзлев. Погода не позволяла плыть оттуда к Стамбулу, и Хусейн двинулся сушей к Джан-Керману — быть может, там удастся взять корабль и добраться до столицы.

На самом выезде из Крыма паше встретился Бахадыр Герай, который как раз возвращался с Дона. Хан неважно чувствовал себя с дороги, обессиленный давним недугом, однако нашел силы, чтобы с почетом принять османского военачальника и три дня угощать его в селении Бешлы под Перекопом.¹⁹ Затем союзники распрощались и двинулись в разные стороны: хан — в Гёзлев, а паша — к днепровскому устью.

Дели-Хусейн почти две недели просидел в Джан-Кермане, ожидая с моря погоды и так и не дождавшись ее: бушующее море до весны закрыло дорогу в Стамбул. Радуясь тому, что появилась уважительная причина оттянуть встречу с султаном, паша отправился на зимовку в Кефе.

Крымцы, чьи земли он снова пересекал на обратном пути, в эти дни хоронили своего правителя: сорокалетний Бахадыр Герай умер на днях в Гезлеве, едва добравшись туда из Бешлы. Поговаривали, что Дели-Хусейн отравил его при недавней встрече, дабы взвалить на хана всю вину за провал злосчастного похода,²⁰ — однако никто не посмел открыто обвинить пашу в таком злодеянии, ведь было общеизвестно, что Бахадыр Герай давно и тяжко болен, что он еще два года назад просил прислать из Стамбула лучшего лекаря,²¹ да и связываться с суровым пашой (который, должно быть, недаром носил прозвище Дели — «бешеный») сулило большие неприятности.

Бахадыр Герай, умный и одаренный правитель, отлично владевший искусством дипломатического маневра и умевший, где надо, быть милостивым, а где надо — суровым, провел на троне лишь четыре года, однако сумел добиться кое-чего даже за этот короткий срок: жестокий, но решительный шаг хана положил конец затянувшемуся бунту, невероятно ослаблявшему страну.

Длительная борьба за власть между двумя знатными родами, сошедшимися в противостоянии, словно два могучих гиганта на каменном талисмане, привела к тому, что аристократия выдохлась в изнурительной схватке, и ее былое безраздельное господство над страной заметно ослабло. Воля хана и его везирей стали весить гораздо больше, чем прежде, а давнее право крымских вождей самостоятельно избирать себе правителя и вовсе стало достоянием далекого прошлого.

Что же касалось спора между славой, стоявшей за потомками Чингиза, и силой, стоявшей за потомками Османа, — то победа в этом споре осталась за силой. В будущем Крым еще не раз вспомнит и бунты знати, и противление Стамбулу, но они уже не достигнут того губительного накала, как в начале XVII столетия.

Ответы на два вопроса — кто будет главенствовать в Крыму и кто будет главенствовать над Крымом — были даны окончательно и бесповоротно.

* * *

Хусейн-паша не лишился головы: султан помиловал его, хотя и снял с поста.

Азак вернулся во владение Османской империи следующей весной: царь, испуганный размахом прошлогодних битв, велел казакам прекратить сопротивление и донцы с немалым разочарованием покинули город.

Еще больше поводов к недовольству было у вольных бойцов в перекопских степных улусах и в запорожских куренях. Те и другие, каждый со своей стороны, были сурово усмирены своими правителями, и теперь, притихнув на время, выжидали случая саблей отстоять свои исконные вольности.

Между тем, стратеги Москвы и Варшавы, пристально следившие за событиями на полуострове, сделали для себя новое и очень важное наблюдение. Крым, — обнаружили они, — это не столь уж и неприступная крепость, какой казался раньше, если за последние тридцать лет до него столько раз удавалось дотянуться вооруженной рукой. Державы Севера зорко подметили слабину Юга, когда изнуренный внутренней борьбой Бахчисарай оставил без ответа падение Азака, а теряющий былое могущество Стамбул едва не утратил своего донского форпоста. Оставались считанные годы до той поры, когда Речпосполита и Московия поделятся между собой ценным открытием: от воинственного, но ослабевшего Юрта не только можно успешно защищаться, но стоит попытаться и наступать на него.

Эта важная перемена в расстановке наступающих и обороняющихся и определит ход событий в грядущих десятилетиях. Будущее принесет повелителям Крымского Юрта еще немало побед и успехов, но главное, чему будут подчинены отныне их усилия, — это оборона собственного Острова, и наивысшую ценность здесь обретут даже не столько отвага с решительностью, сколько то, в чем держава крымских татар испокон веков столь нуждалась: единство.

Примечания

1. Такую численность пришедших под Азак османов и крымцев приводили донские казаки, особо указывая, что в это число входят все, кто получал в походе султанское жалование (т.е. здесь учтен не только личный состав войск, но и многочисленный обслуживающий персонал). Одни говорили о 240 тысячах (Донские дела, кн. 2, «Русская историческая библиотека», т. XXIV, 1906, с. 368), другие — о 256 (Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков, в кн.: Воинские повести Древней Руси, Ленинград 1985, с. 450). Примерно о той же численности (220 тысяч человек) говорит и османский источник (Эвлия Челеби, Книга путешествий Эвлии Челеби. Походы с татарами и путешествия по Крыму (1641—1667 гг.), Симферополь 1996, с. 13).

2. Г.З. Байер, Краткое описание всех случаев, касающихся до Азова, от создания сего города до возвращения оного под российскую державу, Санкт-Петербург 1782, с. 86—88.

3. Донские дела, кн. 2, с. 229.

4. О 5—6 тысячах казаков, находящихся в крепости, говорили донские гонцы, посланные к царю перед самым началом осады Азака (Донские дела, кн. 2, с. 219). Цифру того же порядка (7367 человек) подает и литературно-историческое произведение, написанное впоследствии одним из защитников крепости (Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков, с. 466).

5. А.А. Новосельский, Борьба Московского государства с татарами, с. 289.

6. Барельеф с изображением двух сражающихся драконов на известняковой плите, вмурованной в стену главной въездной башни Ханского дворца, — символ очень заметный и всегда привлекавший всеобщее внимание, однако до недавнего времени не имевший научной интерпретации. В популярной городской легенде этот мотив истолкован как битва змей, которая якобы происходила здесь же, на речном берегу, и навела хана на мысль о постройке дворца именно в этом месте (см. Том I, с. 191—192). Аналогов данному памятнику в Крыму пока не обнаружено, но хорошо известно, что декоративный мотив двух драконов имел большое распространение в архитектурном искусстве сельджукской Турции XIII—XV вв., которое на раннем этапе оказало значительное влияние на архитектурные традиции крымских татар. Турки-сельджуки (как и ряд других народов Ближнего Востока) придавали этому символу значение охранительного талисмана и нередко украшали им входы в разного рода общественные здания (G. Öney, Dragon Figures in Anatolian Seljuk Art, «Türk Tarih Kurumu Belleten», vol. XXXIII, no. 130, 1969, p. 193—216). Эта традиция существовала в Турции не дольше середины XV в. — и это позволяет предполагать, что бахчисарайская плита была создана гораздо раньше, нежели входная башня и весь дворец (основанный в 1532 г.). Возможно, прежде эта плита украшала некое иное, более старое, строение в ханской столице. Подробнее об этом памятнике, его аналогиях на Ближнем Востоке, мифологических интерпретациях символа дракона и вариантах датировок появления плиты на стене башни см.: О. Гайворонський, Мотив «битви двох драконів» на в'їзній брамі Бахчисарайського Ханського палацу, «Східний світ», № 3, 2006, с. 49—55.

7. А.А. Новосельский, Борьба Московского государства с татарами, с. 289. Продолжая тему о талисманах, помещавшихся на постройках Крымского Юрта, можно упомянуть, что врата крепости Ор-Капы были украшены другим примечательным (ныне исчезнувшим) символом: высеченной из камня совой.

В отличие от мотива двух драконов, этот символ не находит прямых аналогий в сельджукском декоративном искусстве, зато обнаруживает связь с традициями Чингизидов, где существует понятие «онгон»: птица, которая наряду с родовой тамгой символизирует ту или иную ветвь династии. В монгольской мифологии распространены сюжеты о сове, которая спасает главного героя от преследований, кормит и оберегает его в детстве, либо отпугивает от него врагов. Эти сюжеты легли в основу ряда преданий о Чингиз-хане. Вероятно, некие их отголоски звучали и в Крыму, а отсюда попали в Европу, поскольку европейская геральдическая традиция прочно связывала символ совы с правящей династией Крыма. В качестве примеров можно привести европейские изображения крымских ханов, сопровожденные символом совы в щите; примечание геральдиста XVII в. о том, что «татарский хан носит изображение черной совы на золотом щите, потому что первый хан татар Чингис-хан был спасен при ее содействии» (G.A. Böckler, Ars Heraldica, Graz 1971, p. 64); а также голландский справочник по флагам 1705 г., где знамя крымского хана описывается как желтое с черной совой посередине (тут же говорится и о втором ханском знамени: тоже желтом, но с черным драконом; C. Allard, Niewe Hollandse scheeps-bouw, Amsterdam 1705, p. 154—155, № 80, 81).

Связь перекопского изваяния с Чингизидской символикой подтверждает и путешественник, который в 1793 г. лично осматривал крепость Ор-Капы: «Над этими воротами я видел вырубленную в камне сову, почитаемую подлинным гербом Чингисхана; таковым, кажется, ее принимали и прочие владетели Крыма» (П.С. Паллас, Наблюдения, сделанные во время путешествия по южным наместничеством Русского государства в 1793—1794 годах, Москва 1999, с. 22).

8. А.А. Новосельский, Борьба Московского государства с татарами, с. 288.

9. Донские дела, кн. 2, с. 154.

10. Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков, с. 451.

11. Эвлия Челеби, Книга путешествий Эвлии Челеби, с. 14.

12. Эвлия Челеби, Книга путешествий Эвлии Челеби, с. 17.

13. Г.З. Байер, Краткое описание всех случаев, касающихся до Азова, с. 93.

Военные действия во время осады Азака описаны по следующим источникам: Г.З. Байер, Краткое описание всех случаев, касающихся до Азова, с. 89—93; Эвлия Челеби, Книга путешествий Эвлии Челеби, с. 14—19; Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков, с. 451—465; Донские дела, кн. 2, с. 156, 229; В.Д. Сухоруков, Историческое описание земли Войска Донского, с. 184—189.

14. Г.З. Байер, Краткое описание всех случаев, касающихся до Азова, с. 91; Донские дела, кн. 2, с. 218.

15. А.А. Новосельский, Борьба Московского государства с татарами, с. 288.

16. Г.З. Байер, Краткое описание всех случаев, касающихся до Азова, с. 92. О недовольстве османского командования ханом говорят и турецкие источники (J. von Hammer-Purgstall, Geschichte der Chane der Krim unter Osmanischer Herrschaft, s. 123).

17. А.А. Новосельский, Борьба Московского государства с татарами, с. 293, 289. В старорусском оригинале ханская фраза передана так: «татары — "люди не зимовные"».

18. А.А. Новосельский, Борьба Московского государства с татарами, с. 289.

19. Г.З. Байер, Краткое описание всех случаев, касающихся до Азова, с. 94. Находившееся к северо-востоку от крепости Ор-Капы селение Бешлы (с 1945 г. — с. Пятихатка Красноперекопского р-на Крым, обл.; см. перечень упоминаний в разные периоды в: H. Jankowski, A Historical-Etymological Dictionary of Pre-Russian Habitation Names of the Crimea, Leiden—Boston 2006, p. 303) было примечательно тем, что там с XVII в. размещался элитный отряд конницы, которому, наряду с находившимися в Ор-Капы сейменами, была поручена охрана крепости (Книга путешествия. Турецкий автор Эвлия Челеби о Крыме (1666—1667 гг.), Симферополь 1999, с. 12). В последние годы существования Крымского ханства на базе этого отряда были созданы четыре эскадрона бешлеев — специальной конной гвардии при хане.

20. Г.З. Байер, Краткое описание всех случаев, касающихся до Азова, с. 94. Бахадыр Герай прибыл в Крым 26 октября 1641 г. и умер через два дня (А.А. Новосельский, Борьба Московского государства с татарами, с. 293). Другие источники, не упоминая о встрече с пашой, сообщают, что хан умер от болезни (Халим Гирай султан, Розовый куст ханов или История Крыма, с. 62; В.Д. Смирнов, Крымское ханство под верховенством Отоманской Порты, с. 380), а крымские пленники, попавшиеся в руки донцов, считали, что хан умер от ран, полученных в сражениях под Азаком (Донские дела, кн. 2, с. 286).

Бахадыр Герай был похоронен в мавзолее своего отца в бахчисарайском квартале Хамушан (Халим Гирай султан, Розовый куст ханов или История Крыма, с. 62). Как уже говорилось в Примечании 17 Части «Селямет I Герай», этот мавзолей утрачен, и выяснить местоположение квартала с таким названием в Бахчисарае пока не удалось.

21. Le khanat de Crimée dans les Archives du Musée du Palais de Topkapı, p. 161, 165.