Н.В. Бессарабова. «Внешнеполитическая сторона путешествия Екатерины Великой в Крым»

Несмотря на то, что направляясь в «Полуденный край», Екатерина II не покидала пределов России (лишь часть ее плавания по Днепру прошла вдоль польского берега), путешествие в Крым было важной внешнеполитической акцией.

Императрицу сопровождали послы (Великобритании — А. Фицгерберт, Австрии — И.Л. Кобенцель и Франции — Л.Ф. де Сегюр) и европейские аристократы (принцы Ш.Ж. де Линя и К.Г. Нассау-Зиген), она принимала приезжающих к ее двору иностранцев (например, латиноамериканского политического деятеля Ф. де Миранду), но самое главное — она встречалась с двумя другими монархами: императором Священной Римской империи Иосифом II и королем Речи Посполитой Станиславом Августом Понятовским.

Хотя в XVIII в. существовали дипломатические представительства и послы представляли монархов в отношениях с другими странами, а также велась регулярная переписка между коронованными особами, для решения особо важных проблем требовались личные переговоры с глазу на глаз. Приехать в Петербург означало для европейского монарха уронить свое достоинство, Екатерина не желала выезжать из России по этой же причине и из-за декларативных целей — она, как истинная русская государыня, не могла настолько нуждаться в помощи другой страны, чтобы для получения ее покинуть свою. Очень удобным способом встретиться оказывались поездки императрицы.

Она путешествует по России, преследуя ряд внутриполитических целей, и ее посещают иностранцы, в числе которых оказываются другие монархи, которые в случае необходимости могут приехать инкогнито. Вряд ли присутствие графа Фалькенштейна в свите русской государыни могло чем-то унизить императора Священной Римской империи Иосифа II. При этом польский король Станислав Август Понятовский прибыл под собственным именем, но встреча между ним и Екатериной происходила на русско-польской границе, так что формально монархи сохраняли равенство и без инкогнито одного из них.

Все эти обстоятельства указывают на важность внешнеполитической стороны путешествия в Крым. Как и во внутриполитической, мы можем отметить здесь стремление принести пользу своей стране и пропагандистские мотивы.

Желание достигнуть практических результатов связано в основном с русско-турецкими отношениями. Екатерина была озабочена тем, чтобы Россия не оказалась в изоляции перед надвигающейся войной с Османской империей. Встреча с Иосифом II должна была скрепить заключенный несколькими годами ранее оборонительный союз России и Священной Римской империи против Порты. «Польский вопрос» (с которым связана встреча со Станиславом Августом в Каневе) играл тогда второстепенную роль по сравнению с «турецким», поскольку опасность возникновения новой войны с Османской империей в 1780-е гг. государыня чувствовала постоянно, а что касается Речи Посполитой, то первый ее раздел произошел много лет назад, время второго и третьего еще не пришло, и пока императрица просто старалась определить свое отношение к Польше.

Наиболее важным в декларативных мотивах было подчеркивание могущества своего государства. По словам Сегюра, императрица «знала, что многие считают Россию страной азиатскою, бедною, погрязшею в невежестве, во мраке варварства, что они с намерением не отличают европеизированною Россию от необразованной Московии»¹. Поэтому Екатерина стремилась доказать иностранцам русское могущество, дать им понять, что теперь они имеют дело не с «варварской Московией», а со значительным европейским государством. Она кокетливо спрашивала своих спутников-европейцев: «Как вам нравится мое маленькое хозяйство? Не правда ли, оно понемногу устраивается и увеличивается?»²

Отношение Екатерины к Речи Посполитой и свидание с королем Станиславом Августом в Каневе

В 1787 г. после 30-летней разлуки императрица встретилась с польским королем Станиславом Августом Понятовским, своим бывшим возлюбленным. Отношения между героями этого романа были теперь далеки от идиллии. 15 лет назад Речь Посполитая была разделена впервые, через 8 лет она исчезнет с карты Европы, в чем не последнюю роль сыграет Екатерина, но сейчас Станислав Август все готов был простить, и горел желанием встретиться с ней.

В ноябре 1786 г. король прислал в Петербург генерала Комаржевского, который должен был договориться об условиях свидания. Императрица назначила встречу на галерах, «так располагая, чтобы там не более нескольких часов для обеда или ночлега останавливаться». Комаржевский предложил, чтобы Станислав Август приехал в Киев, но государыня отвергла эту идею³. Как видим, инициатива встречи принадлежала королю, а Екатерина согласилась на нее с неохотой и желала, чтобы она длилось как можно меньше. По словам Сегюра, «согласие на свидание было дано как уступка приличиям»⁴.

В марте 1787 г. Станислав Август встречался с сановниками российской императрицы: Г.А. Потемкиным, А.А. Безбородко, О.М. Штакельбергом, Л.А. Нарышкиным⁵, а в Киев, где с конца января до конца апреля находилась Екатерина, хлынуло польское общество⁶. Квартиры там поляки снимали с октября предыдущего года⁷. «Пол-Польши съехалось сюда»⁸, — отзывалась об этом государыня. Жили гости на широкую ногу: «думаю, что воевода Русский один прожил тысяч более тридцати, у него всякий день был стол для всех находящихся, у Бра-ницкого почти то же, не упоминая о Мнишке и прочих, кои столами и экипажами здесь щеголяли»⁹. Де Линь со своим обычным остроумием отмечал: «Здесь для всех, для всякого рода людей есть большая и малая политика, большая и малая интриги, большая и малая Польша. Некоторые известные люди сей земли хотят уверить себя, будто бы императрица не знает, как они отзывались о ней на последнем сейме»¹⁰. Впрочем, не надо ходить за примерами на сейм. В Киеве, «в прекрасной компании» из поляков и иностранцев «прибегая к скрытым намекам, подтрунивали над здешней нацией»¹¹. Если верить Сегюру, «поляки приехали более из страха, чем из привязанности к владычице Севера. В то время распространился слух, что девять русских полков вступают в Польскую Украйну, и это известие немало испугало поляков»¹².

Магнаты из оппозиции явились в столицу Украины не только засвидетельствовать ее величеству свое почтение, которого не питали к ней, но и заручиться поддержкой Екатерины против Станислава Августа. Игнатий Потоцкий поговаривал, что из всех монументов в Риме ему больше всего понравилось изображение королей со связанными руками¹³. Надо полагать, он не прочь был связать руки и собственному монарху. Вельможи даже не гнушались упражняться в лести перед светлейшим князем, надеясь на его помощь. По словам де Линя, «они ищут взора Потемкина, которого весьма трудно встретить»¹⁴. «Какими покорными и льстивыми по отношению к Потемкину кажутся мне эти пресмыкающиеся перед ним поляки»¹⁵, — замечал Миранда. «Почему они предпочитают посещать министров Ее Величества и заискивать перед ними, а не перед той, которая действительно достойна восхищения?»¹⁶ — недоумевал он.

Сегюр утверждал: «В то время польская оппозиционная партия старалась воспользоваться пребыванием императрицы в Киеве, чтобы унизить в ее мнении Станислава Августа. Потоцкий своим доносом и генерал Браниц-кий через свою жену, племянницу Потемкина, уверяли князя, что король не соглашается на уступки, которые русские хотят приобрести в Польше. Но принц Нассау и генерал Штакельберг уничтожили проделки и помирили короля с первым министром»¹⁷. Безбородко писал П.В. Завадовскому, «что Штакельберг обще с Браницким и Потоцким... интригу открыли свою против короля Польского, считая на помощь К.П. (князя Потемкина. — Н.Б.). Но сей, по своим деревенским делам, сближився сам очень с королем, вопреки тому расположен. Иван Г. Чернышев был здесь ободрителем, и все они ударились лицом в грязь»¹⁸. Эти свидетельства показывают интриги польской оппозиции и то, что Потемкин принял сторону короля, причиной чему были не только «деревенские» дела. В это время различные политические силы Речи Посполитой были склонны к сближению с Россией, и светлейший хотел воспользоваться благоприятной обстановкой для заключения русско-польского союза, склонив при этом оппозицию к сотрудничеству со Станиславом Августом¹⁹. Нассау-Зиген позже замечал, что монарх «имеет в князе Потемкине друга и не сомневается в этом»²⁰. Так что низкопоклонство гордых магнатов перед князем пропадало впустую.

Король в противовес оппозиции послал двух своих племянников, Станислава и Иосифа Понятовских, которых Екатерина охотно приняла²¹. Императрица, кажется, еще не решила, на чьей стороне ей быть. Она играла с маленьким сыном К. Браницкого²² и одновременно с большим участием расспрашивала польских вельмож о короле»²³. Поляки присутствовали на всех «больших» обедах при ее дворе (когда к столу приглашались любые лица, оказавшиеся в тот момент при дворе)²⁴, но лишь четырежды они оказывались за «малым» столом, в узком кругу наиболее приближенных к Екатерине лиц: 18 февраля — графиня Потоцкая и ее дочь, 13 марта — Мнишек с женой, 24 и 17 апреля — Браницкий²⁵. Лишь к одному И. Потоцкому Екатерина относилась недоброжелательно²⁶, Потемкин же, касаясь в разговоре «злых козней поляков», сказал по поводу фразы о связанных королях, «что в иные времена и даже еще совсем недавно его посадили бы в кибитку и отправили бы в Сибирь навечно»²⁷.

Станислав Август перед скорой встречей старался задобрить государыню и наградил ее фаворита А.М. Дмитриева-Мамонова орденом Белого Орла²⁸, она, в свою очередь, пожаловала орден св. Екатерины А.В. Браницкой (племяннице Потемкина и супруге К. Браницкого) и княгине Мнишек²⁹. Де Линь по этому поводу не без яда отмечал: «Женщины хлопочут о получении ордена св. Екатерины, чтоб... взбесить своих приятельниц и родственниц»³⁰, а Миранда нашел «семейство Нарышкиных в ужасном расстройстве из-за лент, полученных... другими дамами»³¹. 21 марта ее величество подарила бриллиантовую табакерку со звездами и своим портретом в 6 500 р. коронному маршалу Мнишку и восьмиугольную, с портретом и бриллиантами, такой же стоимости — князю С. Понятовскому. «Последнему императрица не поднесла подарка раньше, ибо не хотела быть первой и вынуждать короля к ответному шагу»³².

Как видим, Екатерина неохотно ехала на встречу с польским монархом, но в Киеве она еще в полной мере не определилась с отношением к нему.

Свидание коронованных особ состоялось 25 апреля (6 мая) близ Канева. Польские законы запрещали королю переступать границы своих владений³³, а флотилия государыни плыла тогда близ польского берега. А.А. Безбородко и Ф.С. Барятинский привезли Станислава Августа на галеру императрицы «Днепр», и король представился графом Понятовским³⁴. Это могло быть вызвано стремлением напомнить Екатерине, которую он продолжал любить всю жизнь, их давний роман, или, что еще более вероятно, желанием сохранить достоинство. Тем не менее, он не воскресил в сердце государыни старых чувств и не изменил того факта, что приехал на поклон к более могущественному монарху. «Пушки флотилии салютовали ему, и он был принят как король»³⁵. В свиту Станислава Августа входили коронный маршал Мнишек с женой, великий подскарбий С. Понятовский, литовский гетман Тышкевич, посланник при российском дворе Деболи, епископ Смоленский Нарушевич, великий писарь коронный Дзедушицкий, граф Платер, генерал-поручик Комаржевский и камер-юнкер Шидловский³⁶.

Оба монарха испытывали неловкость. «...после первого взаимного поклона, важного, гордого и холодного, Екатерина подала руку королю, и они вошли в кабинет, в котором побыли с полчаса. Они вышли, и так как мы не могли слышать их разговора, то старались прочесть в чертах их лиц их помыслы... Черты лица императрицы выражали какое-то необыкновенное беспокойство и принужденность, а в глазах короля виделся отпечаток грусти, которую не скрыла его принужденная улыбка»³⁷. Когда монархи переплывали с галеры Екатерины на обеденную, накрапывал дождик. Станислав Август раскрыл зонтик, «чтобы защитить императрицу, она отблагодарила»³⁸. «За обедом мало ели, мало говорили, только смотрели друг на друга, слушали прекрасную музыку и пили за здоровье короля при грохоте пушечного залпа». По выходе из-за стола польский монарх подал государыне веер и перчатки, она протянула ему шляпу, услышав: «Когда-то, Ваше Величество, Вы пожаловали мне другую шляпу, которая была гораздо лучше этой»³⁹. Это был намек на польскую корону...

После обеда Станислав Август отдыхал на галере Потемкина «Буг», куда императрица прислала ему орден св. Андрея Первозванного, украшенный бриллиантами⁴⁰. Вечером его величество вновь увидел Екатерину, они были восприемниками при крещении сына Тарновских⁴¹ и беседовали, раз или два заходя во внутренние покои⁴². После этого король откланялся. Он устроил иллюминацию, превратив Каневскую гору в Везувий, и дал бал, на котором государыня присутствовать отказалась⁴³. На следующий день императрица наградила придворных Станислава Августа: все его спутники получили бриллиантовые перстни и табакерки⁴⁴, Тышкевич — орден св. Андрея Первозванного, Платер и Комаржевский — св. Александра Невского⁴⁵. Польскому первому форпосту Екатерина велела выдать 100 червонных на 2 900 р.⁴⁶, а ливрейным служителям королевской свиты — 200 червонных на 5 800 р.⁴⁷

Такова была внешняя сторона встречи в Каневе. Что касается политической, то еще до свидания Станислав Август предлагал императрице заключить русско-польский союз, обещая помощь 30-тысячным войском в случае войны с Османской империей, но она отвергла это предложение⁴⁸. Содействовать королю в реализации программы, направленной на укрепление власти и вооруженных сил, о чем он также просил, Екатерина не пожелала⁴⁹, вероятно, потому, что Речь Посполитая нужна была ей скорее покорной ее воле, нежели сильной. Каневская встреча была выгодна польскому монарху лишь тем, что она разрушила замыслы оппозиции, настроенной к нему недружелюбно: «Так как Станислав Август выразил совершенную покорность воле императрицы... она решила защитить его от врагов»⁵⁰. Весьма неутешительный для короля итог подвел принц де Линь: «Он прожил тут три месяца и три миллиона для свидания на три часа с императрицею»⁵¹.

После каневской встречи Екатерина продолжала демонстрировать доброе отношение к полякам. В Никополе светлейший представил государыне переселенцев из Речи Посполитой, и она, поинтересовавшись благосостоянием их общества, пожаловала денег на это поселение, а также на три других⁵². Поляки, в свою очередь, и после свидания в Каневе не оставляли императрицу вниманием. Из Кременчуга она писала: «Половина Польши и сюда приехала»⁵³, а в Херсоне, «куда и многие поляки... за нами последовали»⁵⁴, среди встречающих ее ждал С. Понятовский, племянник короля⁵⁵.

На публике Екатерина хвалила Станислава Августа, говоря, например, в Херсоне, что «нашла его столь же любезным, как прежде, и столь же остроумным, присовокупляя к этому множество других лестных отзывов с откровенным тоном»⁵⁶. На самом деле она осталась недовольна встречей, и перед доверенными лицами не скрывала своих чувств, радуясь, что «избавилась вчерашнего беспокойства. Князь Потемкин ни слова не говорил, принуждена была говорить беспрестанно, язык засох; почти осердили, прося остаться»⁵⁷. От дальнейшего общения с королем императрица отказалась под тем предлогом, что опаздывает на встречу с императором Иосифом: «Каневское свидание продолжалось двенадцать часов и далее не могло продолжаться, потому что граф Фалькенштейн скакал во весь карьер к Херсону... я весьма сожалела, что не могла простоять на якоре трое суток»⁵⁸. Вряд ли государыня впрямь сожалела, судя то тому, что Потемкину, пожелавшему помочь Станиславу Августу, она дала такую отповедь: «Предложение о завтрашнем обеде сделано без вычета возможностей... к обеду послать — 7 верст, приедет — 7, отобедавши, паки отвезти — 7 верст, шлюбкам возвратиться — 7 верст к нам; тамо ехать в путь. В котором же часу это будет?.. Право, батинька, скучно», «Я на тебя сержусь, ты сегодня ужасно как неловок»⁵⁹. Писала Екатерина об этом свидании в скупых, сдержанных выражениях⁶⁰, и лишь в письме Я.А. Брюсу проскальзывает грусть: «он так переменился, что его узнать нельзя, я чаю, он то же скажет»⁶¹.

Каневская встреча была неудачной для Станислава Августа, все предложения которого императрица отвергла и отнеслась к нему довольно холодно. Нельзя назвать это свидание успешным и для Екатерины. Конечно, в отличие от короля, не она была здесь в роли просительницы, но стоило ли ей обходиться с польским монархом подобным образом?

Союз со слабой Речью Посполитой, которая не могла справиться с собственными проблемами, вряд ли мог принести много выгод России. Его заключение могло бы вызвать негативную реакцию других держав, как это было с австро-русским альянсом. Тем не менее, Священная Римская империя была достаточно сильным государством, голос ее много значил в Европе, и от союза с ней следовало ожидать немалых выгод, прежде всего — реальной поддержки в противостоянии с Портой. Что же до Польши, трудно сказать, что тут «перевесило» бы — польза от альянса с ней или недовольство им гораздо более сильных держав, чем Речь Посполитая. Более того, именно венский двор не устраивало появление в составе антитурецкого блока нового члена, претендующего на значительные земельные приобретения⁶². Государыня вряд ли хотела рисковать сильным союзником ради приобретения слабого.

Союз с Польшей мог бы принести Екатерине немало беспокойств, но очень скоро она пожалела, что не использовала в Каневе возможность заключить его. Началась новая война с Османской империей, и петербургский двор старался теперь заручиться поддержкой любой страны, в том числе и Речи Посполитой. Перед турецкой опасностью отступали на задний план все другие соображения. Императрица велела Штакельбергу, русскому послу в Варшаве, начать «негоциацию о союзе»⁶³. Тем не менее, возможность такого альянса уже была упущена, потому что после каневского свидания в Польше возобладала пропрусски настроенная партия, и Пруссия предложила Речи Посполитой союз, «обставив его разными рискованными обещаниями»⁶⁴. Возможно, в подобном повороте дела был виноват Станислав Август, который вел переговоры с Екатериной недостаточно умело (Сегюр, во всяком случае, всю ответственность за неудачу встречи в Каневе возлагал именно на него: «Дела шли благоприятно для короля, но он не умел ими пользоваться»)⁶⁵, но главная вина лежит все же на императрице. Если она не хотела связывать себя союзом с Речью Посполитой, на что, как мы видели, были веские причины, ничто не помешало бы ей быть более любезной со Станиславом Августом, чтобы не оттолкнуть от России поляков и не сделать этот альянс невозможным в дальнейшем. По мнению О.И. Елисеевой, именно во время путешествия в Крым начал затягиваться узел конфликта с Польшей, окончившийся ее вторым разделом⁶⁶.

Примечательно, что Иосиф II, встретившись 11 мая в Корсуни со Станиславом Августом, очень милостиво обращался с ним, уверяя, что хочет восстановления Речи Посполитой⁶⁷, и пообещал, что «не коснется ни одного дерева, принадлежащего Польше»⁶⁸. Император действительно не смог участвовать во втором (1793) и третьем (1795) разделах, поскольку скончался в 1791 г.

Встреча Екатерины с императором Иосифом II и скрепление союза России и Священной Римской империи

С Иосифом II государыня была гораздо более вежлива, нежели с польским монархом — но если она не желала видеть Станислава Августа, то союзник, в свою очередь, не хотел встречаться с ней.

О поездке в Крым коронованные друзья говорили еще во время их первой встречи в 1780 г., будучи в Смоленске⁶⁹, но когда 18 августа 1786 г. Екатерина известила императора о предстоящем путешествии: «Дозвольте мне еще сказать несколько слов о некоторой поездке...»⁷⁰, Иосиф по поводу этой формы приглашения заявил, что «объекатеринившейся принцессе цербстской не мешало соблюдать несколько больше уважения и внимания» к его персоне, и надеялся найти предлог для отказа⁷¹. Тем не менее, поостыв от праведного гнева, гордый Габсбург решил «лично засвидетельствовать... что чувства графа Фалькенштейна неспособны измениться»⁷², и принял приглашение. Заодно он послал «самое ласковое» письмо Потемкину⁷³.

Канцлеру В.А. Кауницу монарх отписал: «Я не вижу другого выхода, как ехать... а именно прибыть в Киев к самому отъезду императрицы, а из Херсона уехать прямо восвояси»⁷⁴. Иосиф отправился в Галицию⁷⁵, а оттуда в русские пределы вступил «граф Фалькенштейн». Впрочем, путешествие ее величества оказалось столь «благополучно и приятно»⁷⁶, что император «не устоял от искушения» участвовать в нем⁷⁷, и, встретившись с Екатериной 7 мая у Кайдаков, покинул ее лишь 2 июля в Бериславле⁷⁸.

Можно задаться вопросом, почему Иосиф не желал свидания с государыней и почему она настаивала на этой встрече? В свое время дружелюбная позиция императора Священной Римской империи благоприятствовала присоединению Крыма к России⁷⁹, он заявил тогда о поддержке союзницы перед Портой⁸⁰. Сегюру Иосиф говорил, что находил в этом «свои выгоды»⁸¹, но с тех пор раскаялся в своем поступке «и потому решился вперед не поддерживать императрицу в ее стремлении к завоеваниям»⁸², мало сочувствуя теперь честолюбивым замыслам Екатерины⁸³. Усиление России на Черном море было не нужно Иосифу, потому что он сам имел виды на Балканы, и мог опасаться, что, укрепившись в Причерноморье, его союзница тоже протянет туда руки. Наконец, империи Габсбургов было выгоднее иметь под боком слабую Порту, чем сильную Россию, поэтому понятны слова «графа Фалькенштейна»: «Я не допущу русских утвердиться в Константинополе. Для Вены безопаснее иметь соседей в чалмах, чем в шляпах»⁸⁴.

В Стамбуле чувствовали настроения Иосифа. По сообщению русского дипломата Я.И. Булгакова от 15/26 января 1787 г., английский посол уверял турецкое правительство, что «император не находится более в тех дружественных к нам расположениях, как был прежде, и что он раскаялся в пособии своем в приобретении Крыма, так что не примет никакого участия в новых спорах... России и Порты», поэтому «наиболее теперь путешествием самого императора в Херсон для свидания с Ее Императорским Величеством изпровергается сей смеха достойный слух»⁸⁵. Безбородко в своем письме С.Р. Воронцову от 4 апреля 1787 г., которое просил по прочтении сжечь, изложив русско-турецкие противоречия, утверждал: «Берлинский двор взял у них (турок. — Н.Б.) силу. Трудно, чтоб сие осенью не решилось крайностью каковой. Почему свидание государыни с императором и будет кстати... силы императора могут обуздать короля прусского, а мы одни с турками управиться можем»⁸⁶. Так что встреча скрепила бы австро-русский альянс и показала Европе и Османской империи, что Россия не одинока, у нее есть союзник. Как видим, свидание с Екатериной вынуждало Иосифа к оказанию помощи Петербургу против Порты, а «граф Фалькенштейн» не хотел связывать себя какими-либо обязательствами. Отсюда его нежелание ехать — но и отказаться от предложения увидеться Габсбург не решился, боясь, кажется, испортить отношения со своей могущественной союзницей.

Новое свидание коронованных друзей произошла недалеко от Кайдаков, в присутствии немногих свидетелей. Императрица отправилась сюда, едва сойдя с галеры⁸⁷. «В пресловутой карете де Линя... это настоящий курятник»⁸⁸ — выплескивал свое раздражение «граф Фалькенштейн» — монархи доехали до Кайдаков, где выяснилось, что некому приготовить им обеда. Тогда, отказавшись от услуг поваренка Иосифа, «князь Потемкин задумал сам пойти в повара, принц Нассаусский — в поваренки, генерал Браницкий — в пирожники, и вот их величествам никогда еще... не случалось иметь такой блистательной прислуги и такого плохого обеда»⁸⁹.

За семь лет, прошедших с их первого свидания, коронованные приятели успели охладеть друг к другу. Отношение Иосифа к приглашению его союзницы не свидетельствует о дружеских чувствах к ней, но и Екатерина уже не поддавалась обаянию «графа Фалькенштейна». А.В. Храповицкий записал такой отзыв: «Все вижу и слышу, хотя не бегаю как император (Иосиф II). Он много читал и имеет сведения, но, будучи строг против самого себя, требует от всех неутомимости и невозможного совершенства; не знает русской пословицы "мешать дело с бездельем", двух бунтов сам был причиною, тяжел в разговорах»⁹⁰. Государыня, вероятно, понимала его отношение к усилению России на Черном море, и это не способствовало ее расположению к «графу Фалькенштейну». Личная симпатия монархов сыграла свою роль несколько лет назад, при заключении австро-русского союза, но все же он был продиктован политическими интересами обеих держав, и политика привела теперь к взаимному разочарованию коронованных друзей. Тем не мене, и Екатерина, и император понимали, что союз следует сохранить независимо от личного отношения друг к другу. Встретившись, их величества демонстрировали самые добрые чувства. Иосиф, по словам Сегюра, «наружно принял вид искреннего друга императрицы»⁹¹, и готов был льстить до такой степени, что с утра являлся в покои Екатерины перед ее выходом «и, вмешиваясь в толпу, вместе с прочими ожидал ее появления»⁹².

Их величества беседовали о политике эпизодически, поэтому четко выделить здесь этапы переговоров вряд ли возможно. «Граф Фалькенштейн» жаловался Кауницу, что они рассуждают «о вещах совершенно безразличных, хотя и в самом дружественном тоне»⁹³. Государыня «с небрежением вспоминала о бедных турках», и заходил разговор о восстановлении Греции. Император задавался вопросом: «Что ж делать с Константинополем?» Таким образом брали города и целые провинции, как будто ничего не делая»⁹⁴, — отмечал принц де Линь.

Тон в общении задавала Екатерина, но теперь она это делала более явно, чем семь лет назад. Она долго не заговаривала о политике, а когда все же завязался политический разговор, императрица создала впечатление, что «спит и видит переведаться с турками... самолюбие и постоянная удача ослепили ее до того, что она считает себя в состоянии все сделать одними собственными силами, без моего содействия»⁹⁵. Вряд ли Екатерина недооценивала союз со Священной Римской империей. Наверное, она применила удачный психологический прием, устрашив Иосифа его распадом, чтобы показать необходимость этого альянса и заставить императора примириться с русской политикой, даже если она ему не всегда нравится. И вот «граф Фалькенштейн» считает обидным для себя, если государыня обойдется без его помощи в проведении неприятного ему политического курса! Он стал поговаривать, что «не станет твердо сопротивляться воле Екатерины, и позволит склонить себя к войне, если его поставить перед необходимостью содействовать императрице и потерять могущественную союзницу»⁹⁶, хотя в Севастополе и ходили слухи, «что Екатерина не встретила в своем союзнике ожидаемой готовности содействовать ей в будущих ее планах, еще большего расширения ее территории»⁹⁷.

Государыня использовала еще один прием в общении с «графом Фалькенштейном» — демонстрацию русского могущества. Де Линь пересказывал разговор монархов в карете. «У меня тридцать миллионов подданных, считая только мужской пол», — говорит она. «А у меня двадцать два со всеми», — отвечает император. «Мне надобно... по крайней мере, шестьсот тысяч войск от Камчатки до Риги». «Мне будет довольно и половины»⁹⁸. Это были слова, но они подкреплялись делом.

Иосиф уделял немало внимания состоянию России. Он осматривал города, посещал корабли в Севастополе, а, уже расставшись с Екатериной, побывал в Кинбурне, поинтересовался, здоровое ли там место и много ли бывает больных⁹⁹. «Граф Фалькенштейн» стал свидетелем всех тех зрелищ, которые устраивал Потемкин. Имея во время путешествия возможность увидеть вновь присоединенные к России земли и русские вооруженные силы, император мог задуматься, стоит ли ему пренебрегать союзом со страной, которая в столь короткий срок обжила пустынные территории и создала здесь армию и флот.

В глаза императрице гордый Габсбург не смел проявлять какого бы то ни было недовольства, рассыпаясь перед ней в комплиментах, нахваливая владения и дела светлейшего, а за глаза заявлял, что все виденное сделано напоказ, и во всем находил недостатки¹⁰⁰. В самом тоне его писем постоянно чувствуется раздражение и Россией, и Екатериной. Кстати, один из кораблей, спущенных в Херсоне, был назван его именем. Со стороны императрицы это был знак внимания по отношению к союзнику, на который тот ответил бестактностью. Иосиф явился на спуск судов в простой одежде, тогда как по правилам приличия XVIII в. прийти на торжественное мероприятие в таком виде означало оскорбить хозяев¹⁰¹. Раздражение «графа Фалькенштейна» объясняется страхом перед могуществом России и его нежеланием предпринимать эту встречу с государыней. Его поведение — лесть напоказ и критика за спиной — лишний раз демонстрирует его неискренность по отношению к русской императрице.

Можно сказать, что союз скреплялся не столько ходом переговоров, сколько самим фактом совместного путешествия монархов. То, что Иосиф вторично посещает Россию и сопровождает Екатерину в ее путешествии, должно было показать европейским державам и Османской империи, что Россия не одинока, у нее есть союзник, который в случае необходимости придет к ней на помощь. После того, как он примет участие в подобной демонстрации, «графу Фалькенштейну» будет неудобно в случае вступления России в войну с Портой не оказать помощь своей союзнице.

Отвернувшись от нее, он уронит свой престиж в глазах других держав. Император, кажется, понимал, что участие в путешествии обяжет его к содействию России в случае ее конфликта с Османской империей, и, видимо, поэтому не желал ехать, но все же страх потерять могущественную союзницу оказался сильнее, и когда вскоре началась русско-турецкая война, Иосиф поднял оружие против Порты.

Русское могущество демонстрировалось не только Иосифу, и не ему одному оно могло внушить страх.

Русско-турецкие отношения и путешествие в Крым

Путешествие 1787 гг. было тесно связано с русско-турецкими отношениями, которые мы хотели бы в нескольких словах охарактеризовать, поскольку без этого будут не вполне понятны требования, выработанные в Херсоне, и влияние поездки Екатерины в Крым на начало очередной русско-турецкой войны.

В 1780-е гг. между Россией и Османской империей существовал ряд противоречий, наиболее важными из которых были три территориальные проблемы.

Самая главная из них — это отношение к Крымскому ханству, получившему по Кючук-Кайнарджийскому миру независимость¹⁰². Как Петербург, так и Стамбул стремились установить над Крымом свой контроль, наконец, в 1783 г. полуостров был присоединен к России. Окончательная потеря вассального ханства побуждала у Османской империи стремление взять реванш и вернуть его себе.

Вторым «камнем преткновения» между Российской империей и Портой были Молдавия и Валахия. Возмущение Стамбула вызывало покровительство, которое Россия оказывала им¹⁰³. Екатерина же была недовольна частыми сменами господарей, а особенно назначением волошским господарем Н. Мавроени, чьи поступки были направлены «к угнетению земли»¹⁰⁴, и который покушался на жизнь духовных и светских особ, преданных петербургскому двору¹⁰⁵. В 1786 г. в Россию бежал смещенный молдавский господарь А. Маврокордато, и Порта безуспешно требовала его выдачи¹⁰⁶.

Третье противоречие между Россией и Османской империей порождал Кавказ. Во-первых, турки подстрекали кавказские народы к набегам на Россию¹⁰⁷, приводили их к присяге себе¹⁰⁸ или заключали с ними союз¹⁰⁹. Во-вторых, Оттоманская Порта желала отторгнуть от России Картли и Кахети (вассала Петербурга с 1783 г.)¹¹⁰, и Екатерина намерена была защищать Грузию от посягательств Стамбула¹¹¹.

Кроме того, существовал ряд более мелких проблем. Государыня была недовольна тем, что турки используют добычу соли в районе Очакова с целью набегов на русскую территорию, и в придачу они забирают соли больше, чем позволено¹¹². Казаки, переселившиеся в Османскую империю после ликвидации в 1775 г. Запорожской Сечи, совершали грабежи по очаковской границе, и Россия просила удерживать их за пределами Буга¹¹³. Наконец, алжирские пираты захватывали в плен русские корабли¹¹⁴. Порта, в свою очередь, была недовольна деятельностью русских консульств на ее территории, особенно в дунайских княжествах, полагая, что консулы вмешиваются во внутренние дела этих территорий, и считая их органами для возбуждения мятежей¹¹⁵. При этом Стамбул требовал учреждения своих консульств в Крыму, чтобы поддерживать там свое влияние, на что Екатерина не соглашалась¹¹⁶.

Каждое из этих противоречий можно было бы решить по отдельности, но все вместе они переплетались в такой «клубок», распутать который «по нитке» вряд ли было возможно. Наконец, решение каждой из этих проблем не ликвидировало бы главной причины, порождавшей остальные противоречия — стремления России закрепиться на Черном море, Кавказе и Балканах, чему противилась Османская империя.

Какие же силы способствовали развязыванию русско-турецкой войны в 1780-е гг.?

Для России неплохо было бы обезопасить себя от дальнейших происков Порты. «Да... вы не хотите, чтобы я выгнала из моего соседства... турок... что, если бы вы имели в Пьемонте или Испании таких соседей, которые бы ежегодно заносили к вам чуму и голод, истребляли и забирали бы у вас в плен по 20 тысяч человек в год, а я бы взяла их под свое покровительство, что бы вы тогда сказали?» — спрашивала императрица у Сегюра¹¹⁷. Тем не менее, Екатерина желала бы мирного разрешения конфликтов, что доказывают ее приказы русскому послу в Стамбуле Якову Ивановичу Булгакову¹¹⁸. Современники¹¹⁹ и некоторые историки¹²⁰ обвиняли в стремлении к войне Потемкина, но переписка князя красноречиво убеждает в обратном. Булгакова он просил хлопотать о мире¹²¹, согласен был и на смягчение русских требований¹²², ведь о том, что Россия не готова к войне, он знал лучше, чем кто бы то ни было. «Весьма нужно протянуть два года, а то война прервет построение флота»¹²³, — писал он императрице. Не желая воевать, и светлейший, и Екатерина постоянно опасались возникновения вооруженного конфликта¹²⁴.

Для Османской империи закрепление России в Причерноморье было крайне нежелательным, Порта хотела бы взять реванш за предыдущие поражения, вернуть отторгнутые у нее земли и восстановить свой авторитет среди других стран, однако для нее не прошли даром предыдущие поражения. Булгаков не раз писал, что турки боятся войны¹²⁵. Русская дипломатия полагала, что султан не хочет воевать, но его толкают на это тщеславные сановники, чернь и мусульманское духовенство¹²⁶. Османская империя, как, впрочем, и Россия, вела подготовку к войне: к русско-турецкой границе собирались войска, с французской помощью снаряжались корабли, приводились в порядок черноморские укрепления и артиллерия¹²⁷. Даже Сегюр не скрывал, что французский дипломат О.А. Шуазель-Гуфье «старался оживить сонливых турок, побуждал их снаряжать флот, усиливать крепости, посылать войска к Дунаю»¹²⁸.

В связи с приготовлениями Порты к войне мы видим третью силу, заинтересованную в ней — европейские державы, подстрекавшие Османскую империю взять в руки оружие. В начале 1785 г. Булгаков замечал: «Крым тяжелее французам, нежели самим туркам, кои о том теперь уже и позабыли, если б французы не возобновляли сего горестного для них напоминания». По мнению русского посла, все их услуги Стамбулу были основаны на корысти¹²⁹. Парижский двор желал торговать на Черном море на выгодных для себя условиях, а также иметь базу в Эгейском море на острове Кандии и на Матапонтском мысе в Морее, но Порта этого не позволила¹³⁰.

Французы не были главными подстрекателями к войне. Булгаков писал, что английское, прусское и шведское министерства «весьма каверзят»¹³¹, а, по мнению Сегюра, Османскую империю к войне толкают Англия и Пруссия, причем Великобритания делала это «в надежде, что воюющие державы будут искать ее посредничества, и что это уничтожит наше (французское. — Н.Б.) влияние в Петербурге и Константинополе»¹³². Булгаков сообщал, что английский посол «беспрестанно подущает голландского, прусского, шведского и гишпанского министров»¹³³, но при этом главным подстрекателем Порты к войне, как это видно из донесений Якова Ивановича, была Пруссия. Прусские поверенные Гафрон и Г.Ф. Диц всеми силами настраивали Османскую империю против Петербурга, вплоть до утверждения, что Вена и Петербург собираются начать войну, поэтому Стамбулу лучше самому взяться за оружие¹³⁴. Навязчивой идеей прусской дипломатии был союз с Оттоманской Портой против России и Священной Римской империи¹³⁵.

Европейские дипломаты желали вооруженного конфликта Петербурга и Стамбула, потому что от России и Османской империи, ослабленных войной, легче будет добиться тех выгод, которые они хотели иметь на Черном море. Кроме того, если Екатерина будет занята войной с Портой, она не будет вмешиваться в европейские дела, напротив, появится возможность влиять на ее политику, как это Европа уже делала с Османской империей.

Известие о приезде русской императрицы в Крым, по словам Сегюра, «легко могло встревожить турок, пробудить в них опасения и подать повод к несогласиям»¹³⁶. Потемкин перебрасывал войска к Черному морю, «желая будто бы придать тем более величия и пышности зрелищу, представленному Европе в виде торжественного поезда императрицы. Султан с явным беспокойством замечал, что пограничные русские области полны пехотой и конницей и снабжены артиллерией, что войска эти превосходно обмундированы и что все это было готово к начатию войны»¹³⁷. Власти Османской империи до глубины души были возмущены, что русская императрица явилась в пределы их бывшего вассального ханства. Екатерина и ее спутники замечали, что от вновь присоединенных земель до Петербурга полторы тысячи верст, а до Стамбула — сутки-двое морем¹³⁸.

Туркам не хотелось верить, что государыня способна ступить на крымскую землю. В апреле 1787 г. в Стамбуле ходили слухи, что «всероссийская императрица путешествие свое в Тавриду отменила»¹³⁹. В Очакове говорили о начале новой войны — в мае 1787 г. турки перевозили туда с хуторов семьи и имущество и не сеяли хлеб, а также «в разговорах одни сказывают — будем мириться, а другие сказывают — не будем, теперь-де наша сила, можем победить войско российское»¹⁴⁰.

Екатерина, казалось, делала все, чтобы обострить возмущение Османской империи. Еще в 1784 г. Потемкин известил Ираклия II, царя Картли и Кахети, о предстоящем путешествии императрицы и пригласил его на встречу с ней¹⁴¹. Вряд ли в Стамбуле было известно об этом намерении, но во время путешествия в Бахчисарай приехал слепой грузинский царевич Давид, который был представлен Екатерине и пожалован к руке¹⁴². К генеральному консулу И. Северину пришли три депутата (епископ и два боярина) от молдаван и валахов, прося «повергнуть их к монаршим ея стопам, изъявить от лица их всенижайшую благодарность за оказанные им благодеяния и просить продолжения высочайшего к ним и к их земле покровительства и защищения»¹⁴³. Видимо, Северин это передал, поскольку в Карасубазаре императрица поручила ему через Булгакова объявить ее благоволение духовным и светским чинам Молдавии и Валахии и уверить их в ее покровительстве¹⁴⁴. В Полтаве ко двору явился А. Маврокордато, принятый государыней¹⁴⁵.

Так Екатерина во время путешествия затронула два противоречия между Россией и Портой. При этом императрице вовсе не хотелось, чтобы поездка в Крым обострила русско-турецкие отношения, более того, тогда была предпринята попытка урегулировать их. Булгаков и интернунций империи Габсбургов П.Ф. фон Герберт выехали из Стамбула навстречу Екатерине. Яков Иванович полагал свою поездку необходимой, так как «бытность моя в Херсоне принесла бы много пользы: ибо в один день можно донести, сделать объяснение и получить решительных повелений больше, нежели чрез полгода перепискою; да. Впрочем, обо всем и писать нельзя»¹⁴⁶. Герберт же в марте 1787 г. утверждал, что визирь собрался поручить ему окончить нынешние распри в бытность императора в Херсоне», и хвалился, «что, возвратясь сюда, всему привезет конец»¹⁴⁷. Месяц спустя русский посол писал по этому поводу: «Мысли визиря просить у императора о медиации, кажется, переменились, ибо теперь меня люди уверяют, будто уже интернунций сам домогается, чтоб ему была поручена сия негоциация... интернунций никогда о сем ко мне не отзывался, но сильно торопится меня выпередить в Херсоне и оттуда навстречу императору ехать для предупреждения его»¹⁴⁸. Герберт покинул Стамбул 4 апреля на русском купеческом судне, а Булгаков — 14-го, прибыв 19/30 апреля в Севастополь, а с Екатериной они оба встретились 12 мая в Херсоне¹⁴⁹.

Здесь были выработаны условия, которые Булгаков должен был предъявить турецкому правительству: споры о зависимости Грузии прекращаются, как и набеги на нее кавказских народов (которые подстрекала к тому Порта), и Османская империя признает Картли и Кахети вассалом России; алжирцы вернут захваченные ими русские суда; России будет дозволено наказать закубанских татар; Порте следует удерживать за пределами Буга запорожцев, поселившихся на ее землях. Турки не должны забирать соли под Очаковом сверх установленного количества, они не будут возобновлять требований о выдаче Маврокордато, и, наконец, бунтовщики из Кандии и Родоса будут наказаны¹⁵⁰.

Что касается последнего требования, то пошел слух, что во время волнений на Родосе был убит русский консул¹⁵¹. Материалы АВПРИ рисуют такую картину происшедшего. В Кандии упал флаг над консульским домом, потому что его веревку кто-то надрезал. Консул тогда отсутствовал, и янычар-ага посоветовал канцлеру и драгоману не поднимать флага вновь, а заодно убрать с улицы стоящий у входа русский герб. Подобное предложение не вызвало ни у кого энтузиазма. Вскоре прибежали янычары и начали стрелять в доме из пистолета. Канцлер и драгоман еле успели спрятаться у французского консула и через день отправились в Смирну¹⁵².

На появление Екатерины «вблизи» Стамбула Порта ответила своей демонстрацией вооруженных сил, послав к Очакову эскадру¹⁵³. Принц де Линь справедливо замечал: «Я почитаю это хорошим предвестником войны»¹⁵⁴. Иосиф, подъехавший к эскадре на шлюпке и осмотревший ее, насчитал четыре 64-пушечных корабля, два фрегата, три бомбарды, 10 галер и много транспортных судов¹⁵⁵, среди которых было два французских¹⁵⁶. Кстати, еще 1 (12) февраля Булгаков доносил, что французские офицеры в Стамбуле «шьют себе турецкое платье, в котором поедут в Очаков»¹⁵⁷, так что появление эскадры не было для Екатерины полной неожиданностью. Она так писала по этому поводу из Севастополя: «Турецкий флот... еще не показывался, увидим, явится ли он сюда сделать высадку и выгнать нас отсюда, как предсказывают газеты»¹⁵⁸.

Современникам казалось¹⁵⁹, что появление эскадры испугало Екатерину и вызвало изменение маршрута путешествия. Сначала она хотела направиться из Феодосии в Арабат, Петровскую крепость, Мариуполь, Павловскую крепость, Таганрог, крепость св. Дмитрия, Черкасск, Азов, Бахмут¹⁶⁰, но теперь решила не рисковать и повернула назад, так что Феодосия стала последней точкой ее путешествия.

Современники напрасно придавали такое значение страху императрицы. Отказ от этого маршрута произошел еще до того, как турецкая эскадра достигла пределов Крыма. 22 февраля В.В. Каховский получил из Киева ордер Потемкина от 12 февраля: «По воспоследовавшей ныне отмене Высочайшего... шествия в Черкасск обратный путь из Феодосии имеет быть на Карасу-Базар, Перекоп и Херсон»¹⁶¹. Может быть, на перемену маршрута и оказало влияние известие Булгакова, если в течение двенадцати дней оно успело дойти из Стамбула в Киев, и если Екатерина истолковала его так, что турки хотят, в свою очередь, предпринять вооруженную демонстрацию в Крым (ведь о направлении туда эскадры Булгаков прямо не пишет). Очаков находился на другой стороне Крыма, нежели предполагаемый маршрут поездки, к тому же русская императрица намеревалась посетить сам Крым, и это уже возмутило турок, и вряд ли для них было очень важно, по какой дороге состоится ее отъезд оттуда.

Скорее всего, переменить маршрут решено было по инициативе Потемкина, ведь он имел такое право¹⁶², а подвигли его на это, скорее всего, трудности организации путешествия. В 1784 г. Екатерина не собиралась посещать территории, о которых говорилось выше¹⁶³, и лишь 2 марта 1786 г. она известила светлейшего о своем намерении возвращаться из Крыма «через Черкасск и селения войска Донского»¹⁶⁴. При подготовке этих земель к встрече императрицы возникло множество препятствий: не уточнен маршрут, не построены дворцы, не исправлена дорога из-за недостатков стройматериалов и рабочих¹⁶⁵, а также из-за того, что на это не было выделено достаточного количества времени и денег¹⁶⁶. На подготовку высочайшего проезда по остальному пути было отпущено три года, а здесь предстояло управиться за год. Вероятно, князь нашел это невозможным, и маршрут был сокращен.

Зато появление эскадры могло повлиять на то, что Екатерина отказалась от бывшего у нее первоначально намерения посетить Кинбурн. В одном из расписаний говорилось, что в Херсоне предполагается «ночлег и пребывание шесть дней, включая время для поездки в Кинбурн»¹⁶⁷. С появлением близ Очакова турецкой эскадры это стало опасным.

Влияние путешествия императрицы в Крым на развитие русско-турецких отношений хорошо прослеживается по архивным документам, в частности, по донесениям и письмам Булгакова за 1787 г. Тревога в них постоянно нарастает. В начале года он сообщал, с одной стороны, об ухудшении русско-турецких отношений¹⁶⁸, о том, что Порта предъявляет «какие ни есть требования и привязки»¹⁶⁹, но, с другой стороны, дипломат еще надеялся на мирный исход противостояния: «делом станут тянуть, но до последней крайности не доведут»¹⁷⁰. Подобное несоответствие неудивительно. Яков Иванович отмечал, что «обстоятельства... по частым переменам в здешних головах бывают противоречащие»¹⁷¹.

Он доносил, что «на держанном 12 генваря у муфтия совете склонны были по большей части учредить требования Высочайшего двора дружественным образом», не соглашаясь лишь на смену Мавроени¹⁷², и на признание подданства Ираклия России, «дабы не показалось, что исполняют требования России, хотя и уверены, что худым поведением он (Мавроени. — Н.Б.) то заслуживает»¹⁷³; при этом «тревогу его (визиря. — Н.Б.) умножает получение известия о путешествии в Херсон императора... Сверх того, известил меня министр, что Порта не уверена, чтоб здешний двор восхотел дойти до разрыва для дел столь малой важности, и в самое время, когда Ваше Императорское Величество предприняли путешествие, что чужеземные министры обнадеживали Порту, что российский двор не доведет дело до последней крайности»¹⁷⁴. Европейская дипломатия не оставалась при этом безучастной зрительницей. 15/26 января Булгаков доносил, что французский посол «внушает визирю вооружиться... толкует, что путешествие... есть происшествие, неприятное в политике и коему двор его никогда не хотел верить»¹⁷⁵. Таким образом, в начале 1787 г. турецкое правительство боялось войны и опасалось, что ее развяжет Россия. Этому, видимо, способствовало известие о путешествии Екатерины. Заметим, Порта боится того, что в Херсон едет Иосиф. В Стамбуле не могли не понимать, что австро-русское сближение предпринимается для борьбы с Османской империей, а европейские послы настраивают тем временем Порту против России.

Будучи в Херсоне, Булгаков получал от оставшихся в Стамбуле сотрудников русского посольства известия, доказывающие «злые расположения турецкого министерства, которое час от часу заблуждается в своем поведении», при этом «слух о войне... ободряет повсюду, не выключая и столицу, недовольных»¹⁷⁶. Так что благодаря путешествию страсти накаляются, и в Османской империи уже желают начала войны. В какой-то момент, правда, испуганная поездкой Екатерины Порта, «видя себя в крайнем расстройстве, решилась, наконец, приступить к выполнению требований Высочайшего двора», а именно, прекратить набеги кавказских народов на Грузию «и обеспечить прочным образом границы со стороны Кубани и Очакова», хотя противники подобных мер и чинили этому препятствие¹⁷⁷. Европейская дипломатия меж тем не сидела сложа руки. Один из ее представителей, Пангали, внушал туркам, «что теперь Порта, имея огромные морские и сухопутные силы, имеет также и самое наилучшее время начать с Россиею войну, проговоря на сей случай, кстати, один стишок из Алькорана, за что случившийся вооруженный турок хотел его изрубить, если б другими был не удержан, что Пангали, будучи неверным, осмелился стихи произнести из Алькорана»¹⁷⁸. Очень скоро, однако, пришлось убедиться, что «сумазбродства турецкого министерства продолжаются по-прежнему»¹⁷⁹.

Вернувшемуся в конце июня в Стамбул Булгакову сначала показалось, «что войны не хотят», и вооруженного конфликта желают разве что визирь и рейс-эфенди, издержавшие большие суммы на подготовку к нему¹⁸⁰, но уже две недели спустя посол доносил, что «стали более обыкновенного говорить о войне... будучи, сверх того, возбуждаемы некоторыми от чужестранных министров ложными измышлениями»¹⁸¹. В подобных условиях Якову Ивановичу надлежало довести до сведения Порты выработанные в Херсоне требования.

15/26 июля состоялась конференция, продолжавшаяся более семи часов, на которой рейс-эфенди, предъявивший в ультимативной форме турецкие претензии, не дал Булгакову сказать о русских требованиях. После этого посол перестал верить в возможность мирного исхода дела: «успеха никакого ожидать почти не можно после случившегося»¹⁸². Его самого решено было заключить в Эдикуль (что означало объявление войны) «и со всеми россиянами поступить тирански»¹⁸³. Тем не менее, султан, не желавший воевать, некоторое время еще сопротивлялся нажиму визиря и рейс-эфенди¹⁸⁴. 19 июля была вторая конференция, на которой Яков Иванович высказал русские требования «безо всякой по делам пользы»¹⁸⁵. Отчаявшись добиться чего-либо, Булгаков писал: «Рассудительные люди отзываются еще, что все наши дела могли бы в один час окончены быть, ежели б творились не с безумными»¹⁸⁶, ему оставалось сделать только неутешительный вывод: «дела добром кончиться не могут»¹⁸⁷. 1/12 августа посол писал Безбородко: «Скоро, думаю, зачнут меня мучить конференциями, кои будут бесполезными»¹⁸⁸. Через несколько дней Яков Иванович окажется в Эдикуле, и Османская империя вступит в войну с Россией.

Может возникнуть вопрос, не путешествие ли Екатерины в Крым вызвало войну с Портой, ведь и оно само, и предпринятая тогда демонстрация русских вооруженных сил возмутили турок, и, как мы видели, повлияли на изменение русско-турецких отношений в худшую сторону. Кроме того, эта демонстрация была удобным поводом для раздувания слухов об агрессивных замыслах русского двора против Стамбула¹⁸⁹.

Все же не поездка в Крым вызвала русско-турецкую войну, ее причинами были те противоречия, о которых говорилось выше, как говорилось и о силах, заинтересованных в развязывании этого конфликта. Мирным путем эти проблемы разрешиться не могли, и война была неизбежной, вопрос заключался лишь в том, разгорится ли она немного раньше или немного позже. Тем не менее, нельзя совершенно отрицать роль путешествия в ее возникновении. В той ситуации любой инцидент между Россией и Оттоманской Портой мог спровоцировать конфликт, и таким случаем оказалась поездка императрицы. Она стала катализатором, не вызвав войну, но ускорив ее начало, и Екатерина, вероятно, не оценив полностью возможные последствия путешествия, совершила просчет. Османская империя была возмущена и напугана, подстрекательства европейской дипломатии сделали свое дело — и Порта начала новую войну с Россией.

* * *

Внешнеполитические цели путешествия Екатерины Великой в Крым в целом были реализованы удачно. Императрица повышала свой авторитет в глазах Европы и утверждала позиции своей страны на континенте. Дважды она встречалась с другими монархами, играя при этом роль лидера, задавая нужный ей тон переговоров и отстаивая интересы России. Так, австро-русский оборонительный союз был скреплен совместным посещением Екатериной и Иосифом II Крыма. Тем не менее, внешнеполитический успех путешествия не был абсолютным. Нельзя назвать удачными для обеих сторон переговоры государыни в Каневе с польским королем, когда Екатерина отвергла его предложение о русско-польском союзе (правда, вопрос о том, насколько он был необходим, остается открытым). Кроме того, поездка императрицы в Крым ускорила начало очередной (но неизбежной!) войны с Османской империей.

Тем не менее, несмотря на некоторые просчеты, путешествие Екатерины Великой в Крым было не только значимой, но и весьма удачной политической акцией эпохи просвещенного абсолютизма.

Примечания

1. Сегюр Л.Ф. Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II (1785—1789). СПб., 1865. С. 143.

2. Там же. С. 144.

3. Сб. РИО. Т. 26. СПб., 1879. С. 176.

4. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 186.

5. Дневник, веденный во время пребывания императрицы Екатерины в Киеве и Каневе одной из придворных дам короля Станислава Августа // Сын Отечества. 1843. Т. 3. № 3 (далее: Дневник придворной дамы). С. 25; Миранда Ф. Путешествие по Российской империи. М., 2001. С. 106, 110—121; Полетика А. Дневник, веденный во время пребывания императрицы Екатерины II в Киеве в 1787 году Андреем Полетикою // Там же. С. 1, 13, 15—16.

6. Камер-фурьерский церемониальный журнал 1787 года. СПб., 1886. (далее: КФЖ 1787). С. 102, 132, 149, 166, 198, 206, 211; Миранда Ф. Указ. соч. С. 106.

7. РГАДА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 742. Ч. 2. Л. 288.

8. Письма Екатерины II к барону Гримму // РА. 1878. Т. 3 (далее: Екатерина — Гримм). С. 131; Письма императрицы Екатерины II к Якову Александровичу Брюсу 1787года. Приложение ккамер-фурьерскому журналу 1787 года. СПб., 1889 (далее: Екатерина — Брюс). С. 21.

9. Письма Екатерины II к Н.И. Салтыкову // РА. 1864 (далее: Екатерина — Салтыков). Стб. 513—514; то же: Миранда Ф. Указ. соч. С. 85, 87, 91, 107.

10. Линь Ш.Ж. Письма, мысли и избранные творения принца де Линь, изданные баронессою Стаэль Голстеин и гном Пропиаком. Т. 1. Ч. 1. М., 1809. С. 41—42.

11. Миранда Ф. Указ. соч. С. 124.

12. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 156; также: АВПРИ. Ф. 5. Оп. 5/1. Д. 581. Л. 110; Ф. 8. Оп. 8/1. Д. 17. Л. 38 об.

13. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 86.

14. Линь Ш.Ж. Указ. соч. Ч. 1. С. 42.

15. Миранда Ф. Указ. соч. С. 91.

16. Там же. С. 106.

17. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 182.

18. Архив Князя Воронцова. Кн. 12. М., 1879. С. 38—39.

19. Елисеева О.И. Геополитические проекты Г.А. Потемкина. М., 2000. С. 197.

20. Нассау-Зиген К.Г. Императрица Екатерина II в Крыму // РС. 1893. Т. 80. № 11. С. 290.

21. Дневник придворной дамы. С. 26; КФЖ 1767. С. 206; Миранда Ф. Указ. соч. С. 105—107; Храповицкий А.В. Памятные записки А.В. Храповицкого, статс-секретаря императрицы Екатерины Второй. М., 1990. С. 23.

22. Екатерина — Салтыков. Стб. 507, 511, 517, 521.

23. Дневник придворной дамы. С. 24.

24. КФЖ 1787. С. 111, 122, 131, 134, 142, 151, 167, 231, 256.

25. Там же. С. 173, 213, 279, 292.

26. Альперович М.С. Франсиско де Миранда в России. М., 1986. С. 78; Елисеева О.И. Указ. соч. С. 195—196.

27. Миранда Ф. Указ. соч. С. 97.

28. КФЖ 1787. С. 328; Полетика А. Указ. соч. С. 10.

29. Дневник придворной дамы. С. 25—26; КФЖ 1787. С. 229; Полетика А. Указ. соч. С. 16—17; Миранда Ф. Указ. соч. С. 122, 125.

30. Линь Ш.Ж. Указ. соч. Ч. 1. С. 42.

31. Миранда Ф. Указ. соч. С. 125.

32. Миранда Ф. Указ. соч. С. 123; также: РГАДА. Ф. 10. Оп. 3. Д. 263. Л. 4 об.

33. Понятовский С. Воспоминания князя Станислава Понятовского (пересказ Н. Шильдера) // РС. 1897. Т. 95. № 9. С. 572.

34. Дневник придворной дамы. С. 28; Журнал высочайшего путешествия ея величества государыни императрицы Екатерины II, самодержицы Всероссийской, в Полуденные страны России в 1787 году. М., 1787 (далее: Журнал 1787). С. 48; КФЖ 1787. С. 335; Линь Ш.Ж. Указ. соч. Ч. 1. С. 48; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 190.

35. Дневник придворной дамы. С. 28.

36. КФЖ 1787. С. 336.

37. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 190; также: Понятовский С. Указ. соч. С. 572.

38. Дневник придворной дамы. С. 28.

39. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 190; также: Дневник придворной дамы. С. 29; Журнал 1787. С. 48—49; КФЖ 1787. С. 339—340; Линь Ш.Ж. Указ. соч. Ч. 1. С. 48; Понятовский С. Указ. соч. С. 573.

40. АВПРИ. Ф. 8. Оп. 8/1. Д. 16. Л. 53; Дневник придворной дамы. С. 30; Журнал 1787. С. 49; КФЖ 1787. С. 340; Нассау-Зиген К.Г. Указ. соч. С. 290.

41. Дневник придворной дамы. С. 30; Журнал 1787. С. 49; КФЖ 1787. С. 340.

42. Дневник придворной дамы. С. 30.

43. Дневник придворной дамы. С. 30—31; Журнал 1787. С. 50; КФЖ 1787. С. 339—340; Линь Ш.Ж. Указ. соч. Ч. 1. С. 48; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 190—191; Энгельгардт Л.Н. Записки. М., 1997. С. 55.

44. РГАДА. Ф. 10. Оп. 3. Д. 263. Л. 11—11 об.

45. АВПРИ. Ф. 8. Оп. 8/1. Д. 16. Л. 55; Журнал 1787. С. 50; КФЖ 1787. С. 342; Сб. РИО. Т. 42. СПб., 1885. С. 373.

46. Дополнения к камер-фурьерскому журналу 1787 г. КФЖ 1787. СПб., 1886 (далее: Доп. КФЖ 1787). С. 103; Сб. РИО. Т. 42. С. 373.

47. Доп. КФЖ 1787. С. 103.

48. Елисеева О.И. Указ. соч. С. 194, 204; Лопатин В.С. Потемкин и Суворов. М., 1992. С. 191; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 183; Alexander J.T. Catherine the Great. Life and Legend. New York Oxford, 1989. P. 259; Haslip J. Catherine the Great. London, 1977. P. 332; Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. С. 595.

49. Мадариага И. Указ. соч. С. 595.

50. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 191.

51. Линь Ш.Ж. Указ. соч. Ч. 1. С. 48.

52. КФЖ 1787. С. 405.

53. Екатерина — Брюс. С. 21.

54. Сочинения императрицы Екатерины II / Изд. А.Ф. Смирдин. Т. 3. СПб., 1850 (далее: Сочинения Екатерины). С. 342.

55. Журнал 1787. С. 65; КФЖ 1787. С. 417.

56. Дневник придворной дамы. С. 31.

57. Храповицкий А.В. Указ. соч. С. 28.

58. Екатерина — Гримм. С. 156.

59. Екатерина II и Г.А. Потемкин. Личная переписка. 1769—1791 / Изд. В.С. Лопатин. М., 1997 (далее: Екатерина — Потемкин). С. 215.

60. РГАДА. Ф. 10. Оп. 3. Д. 481. Л. 2; Екатерина — Гримм. С. 139; Сочинения Екатерины. С. 341.

61. Екатерина — Брюс. С. 19—20.

62. Елисеева О.И. Указ. соч. С. 198, 207.

63. Екатерина — Потемкин. С. 225; то же: Понятовский С. Указ. соч. С. 573.

64. Понятовский С. Указ. соч. С. 573.

65. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 183.

66. Елисеева О.И. Указ. соч. С. 191.

67. Понятовский С. Указ. соч. С. 573.

68. Дневник придворной дамы. С. 32; то же: Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 191.

69. Переписка Екатерины Великой с германским императором Иосифом // РА. 1880. Т. 1 (далее: Екатерина — Иосиф). С. 335.

70. Там же. С. 337.

71. Екатерина — Иосиф (Примечание. Письмо Иосифа Кауницу). С. 336.

72. Екатерина — Иосиф. С. 337.

73. Екатерина — Потемкин. С. 213.

74. Екатерина — Иосиф (Примечание. Письмо Иосифа Кауницу). С. 337.

75. АВПРИ. Ф. 32. Оп. 6. Д. 703. Л. 11—11 об, 20—20 об, 64 об, 76—76 об.

76. Екатерина — Иосиф (Примечание. Письмо Иосифа Кауницу). С. 337.

77. Письма императора Иосифа II к фельдмаршалу Ласси во время путешествия в Херсон и Крым в 1787 г. // РА. 1880. Т. 1. № 1—4 (далее: Иосиф — Ласси). С. 359.

78. Журнал 1787. С. 61—62, 88; КФЖ 1787. С. 389—391, 512.

79. АВПРИ. Ф. 5. Оп. 5/1. Д. 580. Л. 118—119 об; Екатерина — Иосиф (Примечание. Письмо Иосифа Кауницу). С. 336; Людольф. Письма о Крыме // Русское обозрение. 1892. Т. 2. № 3. С. 191; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 127.

80. Екатерина — Иосиф. С. 313.

81. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 225.

82. Там же. С. 127.

83. Там же. С. 201.

84. Там же. С. 226.

85. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 697. Л. 3—3 об; то же: Д. 687. Л. 5 об (письмо от 1/12 февраля 1787 г.).

86. Архив князя Воронцова. Кн. 13. М., 1879. С. 125—126.

87. РГАДА. Ф. 10. Оп. 3. Д. 481.Л. 1; Екатерина — Брюс. С. 23—24; Екатерина — Гримм. С. 141; Журнал 1787. С. 61—62; КФЖ 1787. С. 389—391; Иосиф — Ласси. С. 356. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 195—196; Сочинения Екатерины. С. 343—344; Храповицкий А.В. Указ. соч. С. 29.

88. Иосиф — Ласси. С. 356.

89. Екатерина — Гримм. С. 141; также: Иосиф — Ласси. С. 356.

90. Храповицкий А.В. Указ. соч. С. 29—30.

91. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 179.

92. Там же. С. 201.

93. Екатерина — Иосиф (Примечание. Письмо Иосифа Кауницу). С. 336.

94. Линь Ш.Ж. Указ. соч. Ч. 1. С. 57—58.

95. Там же.

96. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 228; также: С. 203.

97. Людольф. Указ. соч. С. 190.

98. Линь Ш.Ж. Указ. соч. Ч. 1. С. 56.

99. РГАДА. Ф. 2. Оп. 1. Д. 110. Л. 433.

100. Иосиф — Ласси. С. 356—372; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 201.

101. Елисеева О.И. Указ. соч. С. 211—212.

102. Трактат вечного мира и дружбы, заключенный между империею Всероссийскою и Оттоманскою Портою в ставке главнокомандующего Генерала Фельдмаршала графа Румянцева, при деревне Кучук Кайнардже на правом берегу Дуная чрез уполномоченных от него и от верховного визиря в 10 день июля и ими обоими в 15 день того ж июля утвержденный, а со стороны Его Султанова Величества подтвержденный и ратифицированный в Константинополе в 13 день генваря 1775 г. Б. м., 1775. С. 2—3; это подтверждает Изъяснительная конвенция, заключенная между Российскою империею и Портою Оттоманскою в 10 день марта 1779 г., на которую и взаимные Ея Императорского Величества и Его Султанова Величества ратификации в 24 день июля сего ж года между полномочным Ея Императорского Величества Министром и чрезвычайным посланником, Статским советником Стахиевым и Верховным Визирем разменены. СПб., 1779. С. 2.

103. Сб. РИО. Т. 47. СПб., 1885. С. 172—173; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 239.

104. Сб. РИО. Т. 47. С. 170; также: Архив князя Воронцова. Кн. 13. С. 125.

105. Сб. РИО. Т. 47. С. 172—173.

106. РГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 345. Л. 38—39; Оп. 2. Д. 53. Л. 18—18 об; Архив князя Воронцова. Кн. 13. С. 125; Екатерина — Потемкин. С. 214; Миранда Ф. Указ. соч. С. 80.

107. ЗООИД. Т. 8. Одесса, 1872. С. 202; Собственноручные бумаги князя Потемкина-Таврического // РА. 1865 (далее: Бумаги Потемкина). Стб. 414—416.

108. Сб. РИО. Т. 47. С. 58; Екатерина — Потемкин. С. 209.

109. Сб. РИО. Т. 47. С. 167—168.

110. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 687. Л. 2 об; Архив князя Воронцова. Кн. 13. С. 125; Бумаги Потемкина. Стб. 414; ЗООИД. Т. 8. С. 202.

111. Сб. РИО. Т. 47. С. 171—172.

112. РГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 345. Л. 2—3 об, 10—12 об, 20, 25, 35; Д. 435. Ч. 3. Л. 3; Архив князя Воронцова. Кн. 13. С. 125; Сб. РИО. Т. 47. С. 142; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 108, 171.

113. РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. Д. 53. Л. 22—22 об; Архив князя Воронцова. Кн. 13. С. 125; Сб. РИО. Т. 47. С. 163, 192; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 172, 203.

114. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 688. Л. 39; Д. 693. Л. 3; Д. 694. Л. 5; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 203.

115. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 106; Брикнер А.Г. Разрыв между Россией и Турцией в 1787 году // Журнал министерства народного просвещения. 1873. Т. 168. Июль. С. 122.

116. Герасимова Ю.И. Архив Булгаковых // Государственная Ордена Ленина библиотека СССР имени В.И. Ленина. Записки отдела рукописей. Вып. 30. М., 1968. С. 43.

117. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 144.

118. Присоединение Крыма к России: Рескрипты, письма, реляции и донесения / Под ред. Н. Дубровина. Т. 4. СПб., 1889. С. 30—50; Сб. РИО. Т. 47. С. 20, 91, 143, 168, 171, 203.

119. Архив князя Воронцова. Кн. 12. С. 39; Людольф. Указ. соч. С. 191; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 174, 181.

120. Бильбасов В.А. Князь де Линь // Он же. Исторические монографии. Т. 4. СПб., 1901. С. 434; Брикнер А.Г. Указ. соч. С. 137; Маркевич А.И. Императрица Екатерина II и Крым // Бережков М. Нур-Салтан — царица Крымская. Маркевич А.И. Императрица Екатерина II и Крым. Симферополь, 1993. С. 66.

121. ЗООИД. Т. 8. С. 202; Сб. РИО. Т. 47. С. 192.

122. Сб. РИО. Т. 47. С. 204.

123. Переписка Екатерины Второй с князем Потемкиным // РС. 1876. Т. 16. № 6. С. 242; то же: Екатерина — Потемкин. С. 178.

124. Екатерина — Потемкин. С. 158, 165, 171, 177, 180, 182, 185—187, 197, 208.

125. ЗООИД. Т. 2. Одесса, 1848. С. 762; Сб. РИО. Т. 47. С. 37, 39—41, 66.

126. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 686. Л. 24 об; Д. 688. Л. 4; Д. 691. Л. 3 об, 76 об, 82 об; Д. 692. Л. 3 об-4; РГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 345. Л. 4; Оп. 2. Д. 53. Л. 9—9 об, 127; Екатерина — Потемкин. С. 222; ЗООИД. Т. 2. С. 762; Письма Я.И. Булгакова князю Потемкину // РА. 1866 (далее: Булгаков — Потемкин). Стб. 1575—1576; Сб. РИО. Т. 47. С. 29, 40, 49—50, 69, 81—82, 86, 156, 166, 195—197, 204; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 247.

127. Сб. РИО. Т. 47. С. 45, 62—63, 88, 120, 124, 132, 161, 163, 165, 199; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 175, 199.

128. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 175.

129. Сб. РИО. Т. 47. С. 138—139.

130. Там же. С. 95, 110, 119, 149, 186.

131. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 697. Л. 83 об; также: Д. 691. Л. 44—44 об; Д. 692. Л. 3.

132. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 253; также: С. 147—148, 246, 248.

133. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 687. Л. 5.

134. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 78.

135. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 691. Л. 44 об; РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. Д. 53. Л. 105 об; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 94.

136. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 125.

137. Там же. С. 174.

138. Иосиф — Ласси. С. 134; Сб. РИО. Т. 27. СПб., 1880. С. 411.

139. РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. Д. 53. Л. 50.

140. Там же. Оп. 1. Д. 435. Ч. 3. Л. 1—3.

141. ЗООИД. Т. 12. Одесса, 1881. С. 302.

142. КФЖ 1787. С. 470.

143. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 690. Л. 21 об-22.

144. Там же. Д. 293. Л. 3.

145. КФЖ 1787. С. 531.

146. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 697. Л. 6.

147. Там же. Л. 13 об-14.

148. Там же Л. 21.

149. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 689. Л. 55—55 об; Д. 697. Л. 6, 16, 20, 119; РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. Д. 53. Л. 7 об, 21—21 об, 25, 41,44, 109110; Журнал 1787. С. 65; КФЖ 1787. С. 418; Самойлов А.Н. Жизнь и деяния генерал-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврического // РА. 1867. Стб. 1234; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 202—203.

150. АВПРИ. Ф. 5. Оп. 5/1. Д. 586. Л. 57—60, 94—97; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 202—203.

151. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 202.

152. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 690. Л. 1—10 об; Д. 697. Л. 34 об.

153. Екатерина — Гримм. С. 143; Иосиф — Ласси. С. 372; Линь Ш.Ж. Указ. соч. Ч. 1. С. 49; Понятовский С. Указ. соч. С. 574; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 199.

154. Линь Ш.Ж. Указ. соч. Ч. 1. С. 51.

155. РГАДА. Ф. 2. Оп. 1. Д. 110. Л. 433—433 об; Иосиф — Ласси. С. 372.

156. Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 199.

157. Сб. РИО. Т. 47. С. 199.

158. Екатерина — Гримм. С. 143.

159. Самойлов А.Н. Указ. соч. Стб. 1234—1235; Линь Ш.Ж. Указ. соч. Ч. 1. С. 49; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 199, 222.

160. РГАДА. Ф. 2. Оп. 1. Д. 110. Л. 143—144; ЗООИД. Т. 10. Одесса, 1877. С. 362—364; Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 222; Путешествия ея императорского величества в Полуденный край России, предприемлемое в 1787 году. СПб., 1786.

161. ИТУАК. 1891. № 11. С. 104.

162. РГАДА. Ф. 2. Оп. 1. Д. 110. Л. 22; Д. 111. Л. 6; Сб. РИО. Т. 27. С. 340.

163. Сб. РИО. Т. 27. С. 361.

164. Там же. С. 365.

165. РГАДА. Ф. 2. Оп. 1. Д. 110. Л. 46 об, 141—143; 172—172 об, 174, 287—290; Ф. 16. Оп. 1. Д. 1000. Ч. 1. Л. 203—204; РГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 375. Л. 1—1 об; Сб. РИО. Т. 26. С. 174.

166. РГАДА. Ф. 2. Оп. 1. Д. 110. Л. 172 об-173, 287—290.

167. АВПРИ. Ф. 80. Оп. 80/1. Д. 1423. Л. 4; Линь Ш.Ж. Указ. соч. Ч. 1. С. 49.

168. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 697. Л. 9; ЗООИД. Т. 2. С. 762; Булгаков — Потемкин. Стб. 1575—1576.

169. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 688. Л. 43; также: Д. 689. Л. 1; РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. Д. 53. Л. 18 об.

170. РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. Д. 53. Л. 3; также: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 686. Л. 27 об.

171. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 687. Л. 2.

172. Там же. Д. 686. Л. 71—71 об; также: Д. 687. Л. 2—2 об, 4.

173. Там же. Д. 687. Л. 2 об-3.

174. Там же. Д. 686. Л. 72—72 об.

175. Там же. Д. 697. Л. 5 об.

176. Там же. Д. 690. Л. 1 об.

177. ОР РГБ. Ф. 41. Карт. 149. Д. 57. Л. 13, то же: РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. Д. 53. Л. 73.

178. ОР РГБ. Ф. 41. Карт. 149. Д. 57. Л. 21.

179. РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. Д. 53. Л. 76.

180. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 691. Л. 3—3 об; то же: РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. Д. 53. Л. 104—104 об.

181. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 691. Л. 44.

182. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 691. Л. 74—76; то же: РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. Д. 53. Л. 126.

183. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 691. Л. 62 об.

184. Там же. Л. 82—83 об.

185. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 691. Л. 84; то же: Сегюр Л.Ф. Указ. соч. С. 246.

186. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 691. Л. 171 об.

187. Сб. РИО. Т. 47. С. 284; также: ЗООИД. Т. 2. С. 762.

188. АВПРИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 697. Л. 83—83 об.

189. Маркова О.П. О происхождении так называемого «греческого проекта» (80-е гг. XVIII века) // История СССР. 1958. № 4. С. 62.