II. «Старший сын его будет более чем известен» (Александр Николаевич Раевский)

В 1795 году у Раевских родился первый сын, названный в честь старшего брата Николая Николаевича Александром. Александр Раевский стал впоследствии близким другом А.С. Пушкина. Он был, по отзыву декабриста Н.И. Лорера, «умнейшим человеком нашего времени». Блестяще закончив курс в благородном пансионе Московского университета, в 15-летнем возрасте Александр Раевский начал свою военную карьеру у стен турецкой крепости Силистрии.

За сражение при Дашковке в 1812 году, где юный Александр поднял и нес знамя вместо убитого прапорщика, он получил чин подпоручика и орден Георгия IV степени. А рядом отец вел за руку 11-летнего брата Николая. Потом было сражение при Бородино, возле села Красного — и снова награды, теперь уже золотая шпага с надписью «За храбрость» и орден св. Владимира.

Александр Николаевич Раевский в возрасте 18 лет. 1813 год. Из альбома сестры Е.Н. Раевской-Орловой

В начале Отечественной войны 1812 года М.С. Воронцов командовал сводным гренадерским полком под началом генерала Н.Н. Раевского, отца Александра Николаевича, а Александр Раевский, капитан лейб-гвардии Егерского полка, состоял адъютантом при графе М.С. Воронцове. Отношения у Александра Николаевича с Воронцовым в ту пору были очень близкими. В конце войны граф сообщал из Франции его отцу: «Я бы писал Александру Николаевичу просить его с вашего дозволения приехать сюда, а я без него скучаю... Теперь же ему ехать сюда было бы совершенно лишнее, ибо, кажется, без сомнения, что в начале мая все будем в России». Воронцов еще не знал, что его корпус остается во Франции, и Александру Раевскому надлежит прибыть в местечко Мобеж под Парижем, где они будут расквартированы и где проведут без малого 3 года.

Все русские офицеры во Франции «утратили этот вечно присущий русской армии солдатизм и либеральничали напропалую. Тем более этот дух проявлялся в высшей иерархии корпуса Воронцова, между офицерами его штаба. Понятно, почему весь этот корпус по возвращении в Россию был раскассирован», — вспоминал декабрист М. Бестужев.

Александр Николаевич Раевский. 1821 год. Портрет неизвестного художника

Вопрос об отмене крепостного права занимал все умы. М.С. Воронцов тоже предлагал «действовать об постепенном увольнении от рабства мужиков в России».

Александр Раевский привез из Парижа много книг, мемуаров о французской революции и уверенность в необходимости политических перемен. Император Александр I сознательно отстранял героев войны от политики. Он оставлял не у дел этих честолюбивых, просвещенных активных молодых генералов, видевших себя в будущем на первых ролях государственной жизни. Ни Воронцов, ни его сподвижники — «молодые декабристы» — М.Ф. Орлов, А.Н. Раевский, возвратясь в Россию, не получили никаких назначений по службе, согласно своим заслугам и достоинствам перед Отечеством. Только спустя несколько лет М.С. Воронцов получил назначение на пост генерал-губернатора Новороссийского края.

Графиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова. Миниатюра работы Милле

Александр Раевский, прожив некоторое время то дома в Киеве, то «в имении своей родственницы графини А.В. Браницкой в Александрии, близ Белой Церкви», поехал в Петербург, чтобы решить свою дальнейшую судьбу или выйти в отставку. В апреле 1819 года он был официально уволен из армии «до излечения».

Александр Николаевич часто переписывался с Михаилом Федоровичем Орловым, с которым они сблизились. Орлов в числе других лучших мужей Отечества тоже был отстранен от государственной деятельности и мучительно переживал свое удаление из столицы. «Что вы пишете о моем положении при дворе, это я знал заранее и нисколько этому не удивляюсь... Пусть иные возвышаются путем интриг: в конце концов они падут при всеобщем крушении, и потом они уже не поднимутся, потому что тогда будут нужны чистые люди», — писал Орлов своему единомышленнику

Александр Николаевич Раевский. 1820-е годы. Акварель неизвестного художника

Александру Раевскому. Раевский вышел в отставку еще и потому, что не хотел интриговать и прислуживать. Как герой А.С. Грибоедова, он «служить бы рад, прислуживаться тошно». Так молодой, активный прославленный офицер остался не у дел в 24(!) года. И это не могло не отразиться на психике отставного полковника. Его отец, генерал Н.Н. Раевский-старший, в 1820 году в письме рассказывал о сыне старшей дочери Екатерине:

«С Александром живу в мире, но как он холоден! Я ищу в нем проявления любви, чувствительности и не нахожу их. Он не рассуждает, а спорит, и чем более он неправ, тем тон становится неприятнее, даже до грубости. Мы условились с ним никогда не вступать ни в споры, ни в отвлеченную беседу. Не то, чтобы им недоволен, но я не вижу с его стороны сердечного отношения. Что делать, таков уж его характер, и нельзя ставить ему в вину У него ум наизнанку: он философствует о вещах, которых не понимает, и так мудрит, что всякий смысл испаряется. ...Я делаю для него все, когда только есть случай, но я скрываю чувство, которое побуждает меня к этому, потому что он равнодушно принимает все, что бы я ни делал для него. Я не сержусь на него за это».

Екатерина Петровна Раевская (Киндякова), жена Александра Раевского. С акварели работы Соколова

Александр Пушкин, путешествовавший с семьей Раевских по Кавказу и Крыму летом 1820 года, высоко оценил ум Александра Раевского: «старший сын... будет более нежели известен». Но жизнь заставила Пушкина увидеть Александра Раевского другими глазами. Это было в Одессе. Поэт числился в канцелярии графа М.С. Воронцова, незадолго до этого назначенного генерал-губернатором Новороссийского края. В Одессу же из Киева приехал Александр Раевский. Он служил чиновником для особых поручений при генерал-губернаторе М.С. Воронцове и свободно входил в дом Воронцовых как родственник: Александр Николаевич был троюродным племянником супруги губернатора Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой. И был тайно влюблен в нее. Он писал сестре о графине: «Она очень приятна, у нее меткий, хотя и не очень широкий ум, а ее характер — самый очаровательный, какой я знаю».

Чиновник Ф.Ф. Вигель вспоминал о Елизавете Ксаверьевне: «Ей было уже за тридцать, а она имела право казаться еще самою молоденькою. Со врожденным польским легкомыслием и кокетством желала она нравиться, и никто лучше ее в том не успевал. Молода была она душою, молода и наружностью. В ней не было того, что называют красотою; но быстрый, нежный взгляд ее миленьких небольших глаз пронзал насквозь, улыбка ее из уст, которой подобной я не видел, казалось, так и призывает поцелуи». Осенью 1823 года Александр Раевский представил Елизавете Ксаверьевне Пушкина с подтекстом — как славно иметь у ног своих молодого поэта. Раевского мучила известность Пушкина, превосходство его ума, которое внутренне признавал он. Сам Раевский стихов не читал, поэзия была для него делом пустым, а нежные чувства считал слишком смешным сумасбродством. Два друга — и такие разные! Пушкин был искренне привязан к Александру Николаевичу. Часто они беседовали свободно впотьмах, Пушкин сам тушил свечи.

Елизавета Ксаверьевна Воронцова. Портрет Лоуренса

Впрочем, некоторые их современники считали, что Раевский вкрался в дружбу с Александром Пушкиным, заставив его видеть в себе помощника, доверчивого друга, и самым искусным образом дурачил его.

Казалось, влюбчивый поэт сразу увлекся Воронцовой. Писатель Соллогуб так позднее отзывался о ней: «...Елизавета Ксаверьевна была... одной из привлекательнейших женщин своего времени. Все ее существо было проникнуто такою мягкою, очаровательною, женственною грацией, такою приветливостью, таким неукоснительным щегольством, что легко себе объяснить, как такие люди, как Пушкин, герой 1812 года Раевский и многие, многие другие, без памяти влюблялись в княгиню Воронцову».

Графиня Александра Александровна Ностиц, дочь Александра Николаевича Раевского

Отставной полковник Раевский поощрял назревшую любовь друга к Елизавете Ксаверьевне. Набросками стихов, изящных женских головок, тонких рук на клавишах рояля заполняет поэт рукописи и черновики. Графиня тоже увлеклась вспыхнувшим в поэте страстным чувством.

Отношения с супругом возлюбленной графом Воронцовым у поэта не складывались. Пушкин чувствовал его явное презрение к себе и, подстрекаемый Раевским, в уединенной беседе часто позволял себе искрометные эпиграммы в адрес генерал-губернатора. Одесское общество не оставалось безучастным к надвигавшейся драме. «Еще зимой слышал я опасность для Пушкина. Не позволял себе давать ему советов, но раз шутя сказал ему, что по африканскому происхождению его все мне хочется сравнить его с Отелло, а Раевского — с неверным другом Яго. Он только что засмеялся», — вспоминал Ф.Ф. Вигель.

Одесский театр

Александр Сергеевич работал в Одессе над «Онегиным», третья глава была уже наполовину готова и вдруг приказ — коллежскому секретарю Александру Пушкину отправиться в уезды для наблюдения за саранчой. Это была явная насмешка над поэтом — граф Воронцов надеялся поразить его гордыню. «На саранчу» Пушкин поехал по совету его любезного друга Александра Раевского. Окружение же Воронцова считало, что именно Раевский внушил губернатору идею послать Пушкина в эту командировку. По приезде Пушкин подал прошение об отставке, надеясь остаться в Одессе независимой, свободной личностью, у ног любимой женщины. Он рассказывал о своей любви, о тайных ночных свиданиях с Елизаветой Ксаверьевной поверенной в своих сердечных делах Вере Федоровне Вяземской, отдыхавшей в Одессе со своими детьми.

Прошение об отставке Пушкина было удовлетворено, но свободы поэт не получил, а был отправлен в ссылку в Михайловское Псковской губернии. В каком состоянии уезжал Пушкин, известно из письма Веры Федоровны Вяземской от 1 августа: «...он был в отчаянии от того, что покидает Одессу, в особенности из-за некоего чувства, которое разрослось в нем за последние дни, как это бывает... Хотя все это очень целомудренно, да и серьезно лишь с его стороны».

Графиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова. Рисунок А.С. Пушкина

Чувство к женщине, от которой поэт вынужден был уехать, отразилось уже не в рисунках поэта, а в его поэзии. Стихотворения «К морю», «Священный сладостный обман», «Храни меня, мой талисман» навеяны отошедшим счастьем, неожиданным поворотом судьбы. А перстень («талисман»), подарок Воронцовой, Пушкин хранил всю жизнь, до конца дней не снимал перстня с руки. И на дуэль отправился с ним. Снять кольцо с мертвой руки Пушкина пришлось Жуковскому...

Уже из Михайловского, обращаясь к Александру Раевскому, Пушкин обвинил своего «друга» в том, что «тот употреблял святую власть дружбы» на «злобное гоненье», находил «гордую забаву» «в его тоске, рыданьях, униженьях», поддерживая клевету о Пушкине. Этот мотив, это настроение легло в основу стихотворения «Коварство». Пушкин понял коварство Александра Раевского, для него Раевский стал настоящим «демоном».

Он Провиденье искушал,
Он звал прекрасное мечтою,
Он вдохновенье презирал;
Не верил он любви, свободе,
На жизнь насмешливо глядел
И ничего во всей природе
Благословить он не хотел.

В 1828 году Александр Раевский был неожиданно выслан из Одессы. Он клеветнически был обвинен в политической неблагонадежности.

На самом деле, как писал генерал Раевский-старший Николаю I, «несчастная страсть моего сына к графине Воронцовой вовлекла его в поступки неблагоразумные, и он непростительно виноват перед графинею. Графу Воронцову нужно было удалить моего сына, на средства он не разборчив, что уже доказал прежде (т. е. Пушкина история) и может по богатству подкупить доносчика».

Вера Федоровна Вяземская. 1820-е годы. Рисунок В.Ф. Бинемана

Суть же истории рассказывает пушкинист П.И. Бартенев: «А.Н. Раевский (Пушкинский демон), с хлыстом в руках остановил на улице карету графини В.К. Воронцовой, которая с приморской дачи ехала к императрице, и наговорил ей дерзостей. Его выслали в Полтаву». Мнение света было взбудоражено. Князь П.А. Вяземский в письме к А.И. Тургеневу от 15 октября 1828 года сообщал: «О Воронцове скандалезное известие: он жаловался Государю на Александра Раевского, сына Николая Николаевича... И Раевского везли из Одессы с жандармом в Полтаву для прожитья под присмотром. Подробности не достоверны, но сущность дела несомнительна!». «Полусумасшедший брат Александр живет свободно, — писал позже отец сыну Николаю, — но при душевном его положении, ему это убийственно».

Когда Пушкину стало известно об аресте Александра Раевского, он написал Дельвигу: «...Мне сказывали, что А. Раевский под арестом. Не сомневаюсь в его политической безвинности. Но он болен ногами, и сырость казематов для него смертельна. Узнай, где он, и успокой меня...». Эта великодушная тревога освободила поэта от ненависти к А. Раевскому из-за любовной истории с Е.К. Воронцовой.

Елизавета Ксаверьевна Воронцова. 1820 год. Портрет Д. Доу

Когда в январе 1829 года генерал Н.Н. Раевский-старший приехал в Петербург, он хлопотал о прощении старшего сына, высланного Воронцовым из Одессы. Николай Николаевич надеялся также выяснить, возможно ли обратиться к царю с просьбой о смягчении участи Сергея Волконского и своей дочери Марии. В течение месяца ждал Раевский аудиенции. Прославленный герой России не получил разрешения своих проблем. Николаю Николаевичу незачем было оставаться в столице. Силы ему изменили. Он едва доехал до имения Орловых и там слег.

Стоит рассказать об отношениях, которые складывались у Александра Раевского с сестрами. С юности он был кумиром своих сестер. Они относились к нему с особым почтением и доверием — готовы были всегда и во всем с ним соглашаться. Но когда любимая сестра Мария совершенно самостоятельно приняла решение следовать за мужем в Сибирь, старший брат был взбешен. От девичьей беспомощности, через растерянность от ударов судьбы, через страдания пришла она к великому мужеству и стойкости. И это было совершенно неожиданно для всех, особенно для старшего брата. 10 апреля 1826 года он написал письмо генералу Бенкендорфу с просьбой отменить свидание Волконских, «которое при слабом состоянии здоровья сестры моей может оказаться губительным для ее рассудка и даже для ее жизни...». Александр требовал, чтобы С.Г. Волконский при свидании с Марией не раскрыл свою ужасную участь, тяжесть обвинений и уговорил «ее тотчас отправиться к своему сыну и ждать там решения его судьбы». Сергей Григорьевич выполнил поставленные ему условия — Мария встретилась с ним в Петропавловской крепости, и «по совету мужа» уехала из Петербурга к маленькому Николаю.

Князь Сергей Григорьевич Волконский. Начало 1817 года. Рисунок П. Соколова

Александр не мог успокоиться, понимая, какая участь уготована его любимой сестре. Он ненавидел Сергея Григорьевича Волконского и написал ему жесткое письмо: «...я обращаюсь к Вам как к мужчине, коего несчастье не могло заставить забыть священный долг отца и мужа. Имея поручения моего отца позаботиться о Вашей несчастной супруге, я взял на себя смелость утаить от нее, сколь серьезны обвинения, предъявленные Вам... Поймите, что благодаря чувству дружбы, которое питает ко мне Ваша супруга, я оказался для нее важнейшей опорой, а потому и не помышляйте отдалить ее от меня и усилить тем и без того тяжкую ее скорбь». В другом письме Александр уверял Волконского в том, что его жена и ребенок «никогда не будут иметь друга более преданного и более ревностного, чем я...». Но когда старший брат в одном из писем резко осудил решение Марии отправиться вслед за мужем в Сибирь, так как она принесла бы в жертву своего сына, Мария Николаевна не выдержала и впервые решительно высказала ему все, что она думала. В этой далеко не равной схватке она заставила Александра считаться с собой: «Мой дорогой Александр, — пишет Мария, — когда Вы, наконец, перестанете считать меня сумасшедшей?.. В семье мне всегда отказывали в здравом смысле; признаюсь, в нынешних обстоятельствах я ждала большей справедливости, по крайней мере, с Вашей стороны. Скажите мне, прежде всего, в чем предмет нашего спора? Вы считаете, что мои обязанности весьма просты: отправляйтесь к своему мужу, помогите ему, утешьте и возвращайтесь к сыну. А я-то что делаю, если не то же самое? Я надеялась найти в письме хоть какие-то знаки уважения с Вашей стороны, заслужить Вашу похвалу, а Вы обращаетесь со мной как с ребенком, бесхарактерной, тщеславной дурочкой...».

Да, так никто не разговаривал с Александром Николаевичем, с тем «демоном», тяжелое влияние личности которого испытал и Пушкин. Беспомощная, слабая девушка стала сильной и мужественной.

Мария Николаевна Раевская-Волконская. 1821 год. Портрет неизвестного художника

Сначала Мария Николаевна не сомневалась, что в далекое и опасное путешествие в Сибирь она отправится вместе с сыном, но со временем Мария-мать поняла, что «об этом более и мечтать не должно: ему всего восемь месяцев, у него еще нет ни одного зуба, — видимо, они пойдут разом, и будет это весьма болезненно. В подобном состоянии я не могу подвергать его риску столь долгого и опасного путешествия». Она надеялась приехать за Николушкой через год: «Я не смогу обрести покой до тех пор, пока не поселюсь вместе с сыном на долгие годы рядом с единственным моим дорогим другом».

В последние дни перед отъездом в Сибирь Мария Николаевна дала распоряжение отцу, брату, сестре Софье: «Я доверяю нравственное воспитание сына моему обожаемому отцу. Я убеждена, что ему никогда не найти ни лучшего наставника в жизни, ни лучшего образца для подражания». Софья должна была стать гувернанткой Николаю, а брат Александр обязан «позаботиться об обучении племянника». Александр Николаевич обещал С.Г. Волконскому свою преданность, дружбу с Марией и ее сыном и выполнил их. В течение 30 лет (!) ссылки Волконских Александр высылал Марии деньги, книги, продукты. В своих письмах старший брат рассказывал о событиях жизни Москвы, Петербурга. Хозяйственные заботы в имениях сестры Александр нес безропотно, так что сердце «демона» не было совершенно пустым и холодным, оно было занято заботами о сестре.

Мария Николаевна Волконская с сыном. 1826 год. Акварель П. Соколова

В письмах отец часто обращался к Александру, называя его «чеченцем». История спасения смертельно больного черкесского ребенка, которого Александр на руках привез в Москву, покрестил Николаем, научил читать и писать — тоже характеризовала Александра Николаевича великодушным человеком, ответственным за судьбу иноверца. Александр искренне любил своего Николашку. Александр спасал своих крестьян полтавского имения в холерные годы (1830—1831). Он не брезговал заходить в душную нищую крестьянскую избу, чтобы лечить больных и увечных. Он заботился о слабых, нищих, несчастных. Разве пустое, холодное сердце способно ощутить горе, страдания людей?

Были и другие мнения о нем: «Ему свойственна была какая-то демоническая злоба, которая заставляла его ненавидеть тех, кто делал ему добро, разрушать счастье везде, где он ни замечал его». М. В. Юзефович свидетельствовал, что Раевский имел в себе что-то такое, что придавливало душу других; сила его обаяния заключалась в резком и язвительном отрицании.

Наталья Николаевна Пушкина. 1842—1843 годы. Художник В. Гау

После одесского скандала Александру Николаевичу было дозволено жить в Москве лишь в 1833 году. Здесь он неоднократно встречался с Пушкиным. Простил ли его поэт? Наверное, простил. И, конечно, понимал внутреннюю драму друга юности — болезнь раздвоения и разочарования была типична для того времени.

11 ноября 1834 года в возрасте 39 лет Александр Раевский женился на Екатерине Петровне Киндяковой, дочери симбирского помещика, генерал-майора Петра Васильевича Киндякова (1768—1827). Пушкин писал Наталье Николаевне: «Жена его собою не красавица — говорят, очень умна». От этого брака у Александра Николаевича родилась дочь Александра, вышедшая в 1861 году замуж за графа И.Г. Ностица (1824—1900). Брак Раевского с Екатериной Киндяковой продолжался всего 5 лет. После внезапной смерти жены 26 ноября 1839 года Александр воспитывал дочь сам и больше не женился. Екатерина Петровна нашла свой последний приют в Новодевичьем монастыре в Москве — здесь находится ее могила.

После замужества дочери Александр Николаевич переселился в Ниццу, где и умер 23 октября 1868 года в возрасте 73 лет.

Характер Александра Раевского походит на характер лермонтовского Печорина. Помните его сомнения: «Зачем я жил? Для какой цели я родился? А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные... Но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений — лучший цвет жизни. И с той поры сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно...»