§ 7. Вопрос о возврате пленных в русско-крымских отношениях

Войны периода средневековья сопровождались постоянным угоном населения, грабежами или уничтожением имущества. Это в равной степени касается войн на территории как европейской, так и азиатской частей континента. Грабеж рассматривался в качестве неизбежного приложения к войне; добыча служила средством возмещения причиненного ущерба¹. В Европе сосуществовало несколько принципов дележа награбленного. Венцеслав IV Чешский (1378—1419) и глава гуситов Ян Жижка в 1423 г. ввели принцип распределения добычи по приказу командира. Богемские статьи гуситов разрешали пользоваться добычей и пленными победителю, если он снаряжал поход за собственный счет². В Испании, Франции, Англии знатные люди могли поступаться лишь государю — сюзерену, если же войско снаряжалось за счет последнего, то и добыча считалась его собственностью, хотя частично она распределялась между участниками войн в соответствии с римским военным правом³. Ричард II Английский (1377—1399) установил, что каждый воин одну треть добычи должен отдать капитану, в противном случае он может быть лишен своей доли⁴.

Регулирование «норм» военной добычи в Европе началось лишь при короле Генрихе V (1413—1422) и эрле Шрусбери Джоне Талботе (1388—1453): грабежи были ограничены непосредственными потребностями войска, запрещено было брать животных, рубить плодовые деревья. Приблизительно в это же время, в 1427 г., Габсбурги установили принцип раздела продовольственных продуктов и ввели запрет поджигать имущество и жилища врага. А сто лет спустя, в 1527 г., Фердинанд I уточнил это правило: о начале грабежа извещал командир, не захваченный полностью город не подлежал разграблению. Артиллерийские же орудия и все вооружение, а также колокола, рассматривавшиеся как сырье для литья пушек, должны были передаваться в имперскую казну⁵. В том же самом году Мартин Лютер объявил, что «добычу и жалование мы возьмем у недостойных людей благодаря божьей милости и доброте»⁶. Средневековые схоласты и гуманисты XVI в., не оспаривая самого принципа грабежа и увода населения и скота в плен, настаивали лишь на том, чтобы не страдали «невинные» — священники, монахи, пилигримы, иноземцы и торговцы, оказавшиеся в зоне военных действий, а также женщины и дети, которых брали в плен ради получения выкупа, и крестьяне, имущество которых, впрочем, не охранялось никакими законами⁷.

Пограничье Европы и Азии, совпадавшее в средние века с рубежом территорий кочевников и оседлого населения, было ареной бесконечных войн, сопровождавшихся грабежами и захватом пленных. В русско-крымских войнах грабежи имущества находились на втором плане. Главный материальный интерес представлял захват пленных, хотя пограничье было крайне мало заселено. Полоса «Поля» весьма долго оставалась нейтральной.

Особенности социально-экономического строя как самого Крымского ханства, так и Османской империи обуславливали и некоторые особенности в отношениях ханства с соседями. И ханство, и тем более империя нуждались в непрерывном поступлении рабочей силы — будущих рабов, как военных, так и ремесленников и домашних слуг⁸. Несколько иначе использовались рабы в Крыму. Здесь их заставляли трудиться в сельском хозяйстве, выращивая отправляемое в Стамбул зерно⁹.

«Торговля рабами была основой крымской экономики. Существенная экономическая необходимость в результате иммиграции или неурожая и голода, часто случавшихся в этом регионе, принуждала тысячи людей, как знатных, так и рядовых, отправляться в рейды на Русь и в Польшу», — пишет крупнейший исследователь этого вопроса Х. Иналджык¹⁰. В конце XV в. (после захвата османами генуэзской Кафы) и в начале XVI в. Крымское ханство явилось основным поставщиком рабов, добываемых в ходе непрерывных набегов с целью грабежа и угона пленных. Последние распределялись между участниками военных походов — добыча была формой вознаграждения за военные подвиги. Часть ее, в виде преимущественно рабов и котлов, выделялась победителями хану, его старшим родственникам или ханскому окружению в знак почета. Термин, обозначавший подобные подарки — «сайгат» (savgha) рано вошел в русскую письменность¹¹.

Главным источником сведений о захвате пленных — бедствия, которое регулярно постигало русские земли, в особенности южные и юго-восточные, являются посольские книги. Их данные были тщательно проанализированы А.А. Новосельским, выводы которого безоговорочно приняты современными историками Х. Иналджыком и А. Фишером. Последний подчеркивает, что после 1475 г. в крымском экспорте преобладали славянские рабы¹². Следует, однако, иметь в виду, что посольские книги дают извращенную картину угона пленных в изучаемое время. Дело в том, что и русские, и крымские власти требовали возвращения своих пленных¹³. Уже договор 1474 г. предусматривал безвозмездный обмен пленниками. В соответствии с этим, просьбы о возврате пленных сопровождали почти каждое посольство в Крым и в Москву, в особенности в XVI в. Крымцы, располагавшие, по-видимому, хорошей разведкой в Русском государстве, точно указывали местонахождение своих соотечественников, попавших в плен во время военных действий, преимущественно мужчин. Пусть число последних было незначительным, переписка о возврате отдельных людей продолжалась годами, настойчивость, с которой крымцы требовали выдачи своих родственников или слуг, отчетливо проглядывается в материалах посольских книг.

Списки пленных составляла и русская сторона. Среди попавших в Крым были и воины, и мирные жители пограничных районов, в том числе женщины и дети. Трудно сказать, насколько точны были эти списки русских полоняников, а самое главное, насколько они были полны. Центральные власти хорошо знали район, откуда было уведено население, иногда и знатных людей той или иной местности. Вероятно, за пределами их внимания оставалось непривилегированное трудовое население русских «украин», холопов и рабынь. Кроме того, подобные списки составлялись с большим опозданием. Так, И.Г. Мамонов в 1516 г. сетовал на то, что в представленные им списки, не вошел «мещерский полон», т. е. полоняники, уведенные в Крым задолго до его посольства¹⁴.

К сожалению, в посольские книги эти списки вообще не вносились. О жертвах набега Ахмата 1512 г. — «50 тысячей люду, мужиков и невест», «больше 50 тысячей мужиков и женок» известно лишь из литовских посольских книг¹⁵. Поэтому приходится выискивать случайные упоминания о количестве пленных, не надеясь узнать их имена. Установление имен особенно затруднялось получением частью русских пленников мусульманских прозвищ. Так, в Бурсе среди ткачей вельвета значится некий «Аваз... русского происхождения»¹⁶. Однако даже при таком уточняющем сообщении нельзя быть уверенным, что пленник происходит из Северо-Восточной, а не Юго-Западной Руси, т. е. территории будущей Украины.

Сложности в установлении численности и происхождения пленников усугублялись еще и тем, что их, в особенности мужчин, зачастую даже не пригоняли в Крым, а сразу направляли в Азов или Кафу, т. е. в те порты, которые принадлежали османам¹⁷.

Основным центром торговли рабами была Кафа. О размахе работорговли можно судить по тому, что только за три года (1474—1477 гг.) таможенные доходы от торговли рабами, лошадьми и т. д. достигли 360 000 акче или 8000 золотых дукатов¹⁸. На протяжении XVI — середины XVII вв. (1514—1654 гг.) здесь продавалось в среднем ежегодно 17 000 рабов. К концу XV в. цена раба-славянина достигала 250 акче или около 4 золотых дукатов¹⁹. Пошлина за рабов, ввозимых из Азака (Азова) и Тамани, была вдвое ниже (105 акче), нежели за рабов из Сухума, главного центра северо-кавказской работорговли. Однако если раба оттуда продавали в Кафе, то следовало платить и вторую половину²⁰. Списки должников Кафинской таможни за 1487—1491 гг. показывают, что все должники пошлин за рабов из Азова и Тамани являлись официальными лицами. Это был либо сам паша г. Кафы, либо люди, непосредственно связанные с Месих-пашой; часть торговцев входила в состав османского воинства, которое активно включилось в работорговлю в Крыму уже вскоре после завоевания Кафы²¹. В самом же Крымском ханстве, судя по суюргалу Хаджи-Гирея от 5 марта 1453 г.²², при торговле рабами, котлами и лошадьми не взимались никакие пошлины, — ни «тамга» (bac), ни «дары» (harc, haracat), ни «весчее» (tartnak, tartinak)²³, что создавало благоприятные условия для процветания этой торговли. О том, какой доход извлекали из этого крымцы, можно судить по более поздним данным, когда была введена таможенная пошлина. В 1533 гг. у знатных людей из окружения Сахиб-Гирея было по 15—20 «голов» полона, т. е. по 40—50 тысяч денег, «а у иных, всее нашей рати, на всякую голову по пять, по шесть голов твоего полону в руках»²⁴. Лишь одна тамга хану от продажи пленников составила 100 000 денег²⁵.

Ни в Кафе, ни в других османских портах Крыма русские пленники не задерживались. Их продавали в Османскую империю, где самой лучшей перспективой было попасть в шелкоткацкую мастерскую, где производились тонкие и роскошные ткани на продажу в Италию, Польшу, на Русь. Хозяева мастерских заключали со своими рабами договор (mukataba в исламском праве), согласно которому по выполнении определенной работы и уплаты согласованной суммы они получали свободу²⁶.

Судьба женщин была иной. Лишь часть их поступала на невольничьи рынки Кафы и Азова, большинство же, как можно предполагать, оставалась в Крыму в качестве наложниц. Во время распрь Гиреев Ахмат говорил брату: «лзе ли тому быти, наги все улусы покачевали за Перекоп, и наши бы люди, оставя свои улусы, пошли чужих жен добывати, а в ту бы пору своих жен и детей остали»²⁷. Поэтому, даже находясь в Крыму, русские дипломатические представители с трудом могли выяснить действительное местонахождение пленных соотечественников. Тем более трудно это сделать сейчас, спустя века. Даже мобилизация археологических данных помогает мало, ибо находки предметов православного религиозного культа — крестиков, иконок и др. дают лишь самое общее представление о том, куда судьба заносила православную русь из Литовского и Московского княжеств²⁸.

В связи со всем вышеизложенным, требования русских послов в Крыму о возвращении пленных соотечественников были, как правило, неконкретными, в них отсутствовали сведения об именах и местонахождении отдельных лиц.

Посольские книги и летописи дают наиболее четкие сведения о том, какие территории подвергались грабительским крымским набегам. Прежде всего это были «украинные» районы. Понятие русской «украины» на протяжении изучаемого полустолетия изменялось. Границей, так сказать, «государственной», по прежнему оставалась Ока, однако с одной стороны, присоединение части русских земель Великого княжества Литовского способствовало выходу территории княжества всея Руси за пределы Оки, с другой — та более или менее мирная обстановка, которая установилась на Поле после разгрома ордынцев в 1502 г., вызвала его быструю колонизацию. Во время переговоров в конце 1516 г. Ильи Челищева с царевичем Ахматом об отправке его сына в Москву русскому посланнику надлежало заявить Ахмату: «Коли, господине, хочешь сына своего послати ко государю нашему, и ты его вышли на Поле, и как он, вышед на Поле, да со государем нашим обошлется, и государь наш... велит сыну твоему к себе ехати»²⁹. Очевидно, предполагалось, что Поле отнюдь не пустовало. Действительно, судя по опасной грамоте Василия III гонцу царевича Ахмата Качиму, Поле было населено подданными великого князя. Правда, их социальное положение несколько неопределенно. Грамота адресована: «Князем нашим украинным всем и наместником нашим по украинным городом и братьи нашей наместником и всем нашим людем украинным и братьи нашей людем и всем нашим людем и братьи нашие людем тем, которые пойдут на Поле в свои ухожаи и на добычи³⁰. Таким образом, Поле во втором десятилетии XVI в. стало ареной промысловой колонизации, причем колонизации народной³¹. Именно в это время и увеличилось количество крымских набегов с целью захвата пленных³².

Забота об охране «украин» — один из приоритетов русских дипломатов. В частности, И.Г. Мамонов незадолго до смерти, в 1516 г., просил Мухаммед-Гирея соблюдать прежнюю шерть, он говорил ему, «чтоб твои люди без твоего ведома на брата на твоего украинах лиха никакова не учинили»³³. Это требование было тем более уместно, что ходили «слухи... что им (всем царевичам, вышедшим за пределы Перекопа. — А.Х.) быти на твоей государевой украине»³⁴. После смерти Мамонова действительно оказалось, что царевич Богатырь вместе с царевичем Алпом³⁵ отправился на «украины» Русского государства, хотя, по утверждению Мухаммед-Гирея, был направлен на ногаев. Богатырь объяснял изменение маршрута набега тем, что «и берегом и в судах все мещерские казаки ходят, ино нелзе за Волгу³⁶. Из переговоров Дмитрия Ивановича Александрова с ханом выяснилось, что под «украиной» крымцы в данном случае имели в виду Рязань³⁷.

Во время этого похода Богатырь, по признанию самого крымского хана Василию III, «твоей земле убыток учинил». Весь же полон (знатных лиц, во всяком случае) хан забрал себе: «А которые у него были и у слуг его у больших и у менших твои добрые люди, тех есми всех поимал». Среди них оказался и Василей Иванов сын Шадрин, «доброй твой боярин»³⁸. Мухаммед-Гирей обещает собрать и отправить на родину остальных знатных лиц, «которых твоих людей добудем»³⁹.

Зимой 1516—1517 гг. царевичи Богатырь и Алп, князь Ад-Рахман направились «на твои государьские украины на князи», но вернулись от устья Сулы. Весной следующего года Илья Челищев и Василий Шадрин сообщали, что «царевичи и болшие люди ждут того, как ся у них кони наедят, и царевичем, государь, и болшим людем быти на той украине, которое им пригоже, на литовской или на Волошской». В случае же неудачи переговоров с русскими послами «им... быти однолично на твоей государьской украине». Заслугу в этом приписывал себе Геммет-Гирей, он объяснял причину зимнего похода тем, что царевичи получили от короля «золотые (имеются в виду угорские золотые монеты. — А.Х.), сукна, горла, горностаи, соболи⁴⁰.

Предупреждение Ильи Челищева и В. Шадрина было нелишним. Крымцы — мурза Токузак, сын Агыша Ширина, князь Удем Мангыт, мурза Телет Мангыт, мурза Кудаш Ширин, брат Берючека, мурза Кочкар Зезеут, сын Мамыша совершили нападение «на великого князя украину на тулские места». «Да поймав были и прочь пошли». Однако часть полона людям великого князя удалось отбить, часть крымцы увели с собою. Посольство великокняжеских казаков во главе с Кельдишем, сыном карача Мурадина, согласно инструкции от 30 ноября 1517 г., должно было требовать: «И ты, царь, по своей правде и по своему крепкому слову тех наших людей всех, которые наши люди твоим людем на украине в руки попали, сыскав, к нам прислал, а тех бы еси своих мурз и людей велел казнити, чтобы вперед промеж нас с тобою лихово дела не чинили и украйнам бы нашим лиха никоторого не чинили»⁴¹. Зачисление Тулы в «украины» великого князя, вероятно, связано с переходом части рязанских территорий в состав Русского государства еще до окончательного присоединения Рязани⁴². Об этом же процессе территориального расширения княжества всея Руси свидетельствует появление на дипломатической службе великого князя Василия III Юрия Дмитриевича Пронского, отправленного в качестве великого посла в Крым в декабре 1518 г.⁴³ На «украине» Русского государства «в державе» великого князя сидели, как видно из преведенных выше цитат, независимые или полузависимые «князи»⁴⁴. Один из них находился в Путивле⁴⁵.

Таким образом, территория, чаще всего подвергавшаяся в XVI в. мелким набегам крымцев, принадлежала к новым, недавно вошедшим в состав Русского государства землям. Среди них был и Белев, переживший нападение в 1507—1508 гг. Основные же территории княжества всея Руси в течение 44 лет не разорялись ни крымцами, ни ордынцами, ни казанцами. Можно сказать, что договоры 1474 г. и 1480 г. сыграли в этом отношении весьма важную роль. Активность ордынцев постоянно угрожала связям Руси и Крыма. Ордынцы нападали даже на русских послов в Крым. Так, «людей и гостей», которые отправлялись весной 1475 г. с А.И. Старковым в Крым, «всех переграбили, сами толко сухими головами до меня дошли, а иных и продали»⁴⁶.

Набеги сопровождались не только разорением, но и угоном населения. Русско-крымские посольские книги открываются переговорами с Хозей-Кокосом относительно возмещения его убытков за совершенный им якобы выкуп семи русских людей. Хозя-Кокос утверждал, что он выпросил их у Мамака и дал за это «вздарья» на 4000 алтын, «да на те люди положил на 1000 алтын платья», что оказалось явным преувеличением. Освобожденные «сказывают... денег на них не дал Мамаку ничего», а они «от себя посул сами 700 алтын да 100 алтын... тому дали, у кого сидели пойманы». Кроме того, с них потребовали «на царевых дворян» 300 алтын. Что же касается платья, то пленные у Хози-Кокоса «взяли 7 однорядок, да 7 сорочек, да 7 колпаков», за что некоторые уже выслали ему «вздарие»⁴⁷.

По вопросу об отпуске русских пленников (вероятно, речь шла о пленниках в Кафе, захваченных османами), московские дипломаты обращались к Эминеку, его сыновьям Бурашу и Довлетеку, брату Азике⁴⁸. Русская сторона честно выполнила обязательство их возвращения. После очередного налета на «украину Руси» пленные были отправлены в Крым, одновременно русская сторона требовала передать послу русских пленников⁴⁹. Когда Нурдаулат по ошибке напал на крымцев, а ходил он «под Орду», «улусы имали и головы поимали», Иван III также распорядился отпустить крымцев на родину⁵⁰. Между тем Менгли-Гирей в этом вопросе придерживался иной позиции. Во время русского похода «под улусы под Муртозины и под Седехматовы» на р. Псле на них напали крымцы, они ограбили русских воинов, «кони и доспех и платье у них поимали, а 5 человек, поимав, с собою повели»⁵¹. Через два года, отвечая на жалобу Ивана III, что «сторожей, изымав, свели», крымский хан не сообщил о судьбе пленных вообще, а относительно «лихих людей» ограничился заявлением, будто все они умерли⁵². Ради того, чтобы добиться взаимного обмена пленными, Иван III применял и «экономические санкции». Так, мурза Карач, сын Темира-хози, был лишен поминков за то, что задержал русский «полон». «Он ся тебя (Менгли-Гирея. — А.Х.) ослушал да и меня, полону не отдал»⁵³, — писал Иван III крымцам.

В русско-крымских отношениях XV в. вопрос о пленных возникал лишь эпизодически; для Крыма в ту пору он был более существенным в сношениях с Большой Ордой и Великим княжеством Литовским, равно как и в ордынско-литовских отношениях.

Возвращение пленных являлось постоянной темой переговоров с ордынцами и крымцами: то ордынский князь Тювикель требовал вернуть татар, «побитых» на Копострыне (Врус-влана (Урус-улана) и Козяша), и пленных Кгатя и Алемана, находившихся у Виленского воеводы, то сам Шиг-Ахмат в 1501 г. добивался возвращения пленных, которые находились у виленского епископа и писаря Януша (Кобая, Муртузу, Бортеры, Елкича, Кулсчыта и других). Менгли-Гирей настаивал то на выдаче некоего Шукуд-Али («послышу, иж тот слуга в пана Юрья Зеновъевича») и на присылке его с великим послом, то на отпуске целой семьи «вязней» (пленных) от черкасского наместника Семена Романовича, то на освобождении своих купцов-«базарцев», попавших в плен, угрожая в случае отказа явиться под Киев и Черкасы⁵⁴.

Обращает на себя внимание распределение пленных между важнейшими государственными деятелями ВКЛ. По-видимому, и в ВКЛ существовал неписанный порядок отчисления части полона в пользу панов рады или воевод. Среди владельцев пленников встречаем и виленского воеводу, и Юрия Зеновьевича, и черкасского князя Семена. Существовавшее и в Великом княжестве Литовском, и в Русском государстве, и в соседних ханствах холопство различалось лишь сферой его применения. Ханства специализировались на продаже пленных в Османский султанат, а использование пленников в христианских государствах ограничивалось собственными хозяйствами панов, бояр и дворян.

Условия же договора о взаимном обмене пленными соблюдались далеко не всегда. Когда в феврале 1509 г. крымская сторона ставила вопрос о причинах невозвращения своих полоняников⁵⁵, В.Г. Морозов ответил, что это — реакция на несоблюдение договора крымским ханом. «Приходили, господине, — должен был сказать В.Г. Морозов, — твои люди на государя нашего украины к Белеву и на иные места, Яксей мурза с товарищи, и тех твоих людей поймали туто на украине, а которые люди государя нашего попали к твоим людем», о тех вел переговоры, видимо, неудачные, боярин К.Г. Заболоцкий⁵⁶.

В июле 1518 г. царевич Ахмат просил о возвращении еще пяти человек (Исень-Темира, Карамышева сына, Саул Мала, брата Ширмерденя, Кул-Кары, сына Арыка, Ибана, сына Узун-Суюндюка, и Хозям Кулы). Кроме того, к этой же грамоте приложен был «списочек», «а писаны в нем имена жь: Тини-Бек-Каип-Бердиев сын, Исен-Келди-Али-Курман». Кроме пленников, взятых русскими войсками, Ахмат хлопотал и о выдаче беглецов из Великого княжества Литовского. Так, некий «паробок Махмет» попал в плен к Константину Острожскому, затем «розбив на себе железа да от Острожского бежал» к Василию III. Ахмат требовал отпуска на родину и тех полоняников, которых «изымал» его слуга Халиль, «на дорозе едучи к Москве», и тех, которые «четыре паробки в твою державу попали», вернее, к князю Василию Шемячичу⁵⁷. Судьба Махмета известна. Он был возвращен в Крым. Объясняя причины отправки Махмета в Крым, тогда как остальные полоняники еще оставались на Руси, Илья Челищев говорил: «тот человек был пойман в Литве, да из полону вышел во государя нашего отчину, и государь наш дал ему волю, потому что тот человек волной вышел из полону, а иного человека государь наш ни какова не отдал»⁵⁸. Одновременно с отцом царевичем Ахматом о возвращении полоняников пекся и царевич Геммет-Гирей: «мой паробок Атманаш... пошел был прочь, а ныне князю Ивану (скорее всего, Воротынскому. — А.Х.) в руки попал⁵⁹.

Не менее настойчив в вопросе о возвращении пленных был и великий князь всея Руси. 30 ноября 1516 г. в Крым был отправлен И. Челищев, который получил весьма детальный наказ относительно освобождения пленных. Посол должен был заявить, что до тех пор, пока не будут возвращены русские полоняники, не вернутся и крымские⁶⁰. Такая жесткая постановка вопроса не всегда оказывалась оптимальным способом решения болезненной и жгучей проблемы возврата русских пленных. По настоянию И.Г. Мамонова хан обещал принять меры по розыску русского полона в Кафе и Азове: «А что которой полон в Азове и яз (Менгли-Гирей. — А.Х.) к санчаку к кафинскому посылаю грамоту, чтобы послал в Азов грамоту, да которой будет в Азове Адышкина (мурзы Айдешки, Адишки, сына Мамака из рода Ширинов. — А.Х.) полону русаки и бесерменья, и яз велел у своих людей отнимати, да их велел пускати»⁶¹. Речь идет лишь о тех «русаках», которые еще оставались в руках крымцев, те же, которые были проданы, находились уже вне ведения крымского хана. Нельзя сказать, чтобы Мухаммед-Гирей проявил рвение по розыску русских полоняников.

Мамонов жаловался: «здесе... царь не собрал твоего полону ни одной головы». Принесли результаты розыски самих членов посольства. Двух детей Иванчи Аристова хан отдал, поскольку они находились в списке пленных, представленном послом. «А тех, которые мещерского полону, а в списке не написаны, тех не отдал»⁶². Между тем, в «полоне», явившемся результатом набега мурзы Айдешки («опричь худых людей шестьдесят добрых голов взял»), оказались «бояре и княгини». Мухаммед-Гирей ограничился копированием старого списка русских пленных, в который эти люди не были включены. Один человек был возвращен великокняжескому казаку Чюре, один — Неболсе, однако взамен них всех (двух сыновей Ивана Аристова посол нашел сам), переданных Мамонову, Мухаммед-Гирей требовал возвращения 24 человек. После набега царевича Ахмата 1512 г.⁶³ в плену у князя Василия Семеновича Стародубского оказались Абдыл-Резяк, Афыз-Келдей и Манмуш — паробки царевича. Из литовского плена на Русь во время похода Василия III на Смоленск бежали ханский слуга Ян-Чюра, Темешов и паробки Кара и Ян-Суфа, «надеяся на то, что ты мне друг и брат». Хотя положение их отличалось от прочих («у себя держишь, да и жалуешь их, ино те наши робята добром к тебе пришли»), хан просил об их возврате. Остальные пленники распределялись таким образом: три человека (Булат и два паробка) были в городе Калуге у некоего боярина, три — у великого князя (Атманаш, ехавший из Азова, и два паробка), четыре — в Стародубе (есаул Ак-Чюра у Андрея Шеина, его младший брат Кутлуяр и паробок Кокей — у Василия Сем. Стародубского, паробка Бетюку князь прислал в Москву), у Федора Карпова и некоего Андрея, возможно тоже Шеина, — по два (у первого конюх Ян-Келдей и Ул-Кара, в у второго — два паробка), два — в Почапе (у Игната Спячего паробок Баиш, отданный в 1518 г., и мурза Алей — у Салтанака), один — в Мещере в Бастанове селе (Ашманов сын Курбан Али, участвовавший в походе на ногаев), один — у Михаила Воронцова (Абдыла, Абдалов сын), еще один — у Юрия Малого Траханиота. Двое — Ян-Келдей и второй, чье имя неизвестно, — бежали из Стародуба и были пойманы в «Гомье» (Гомеле)⁶⁴. О возвращении Идрыса, Ак-Чюры и Дербыша просил и Ахмат⁶⁵. Со времени его похода на Русь 70 человек крымцев оказались в русском плену, из них 57 к июлю 1515 г. уже умерли, оставшиеся в живых, по свидетельству соотечественников, «ныне в тюрьме сидят»⁶⁶. Об их отпуске в Крым Мухаммед-Гирей начал хлопотать, едва заняв отцовское место. Долго продолжались переговоры о выдаче жены Хозяк-Сеита Налби с двумя ее дочерьми⁶⁷.

Возвращение крымцами награбленного русского имущества (РНБ. Миниатюра Лицевого свода XVI в. Шум. том. Л. 540)

Несмотря на существование договора о безвозмездной выдаче пленных, на самом деле русским представителям в Крыму приходилось, в основном, выкупать полоняников. После смерти И.Г. Мамонова русскому послу Д.И. Александрову пришлось приложить немало усилий для того, чтобы уберечь всех выкупленных Мамоновым людей. «А что Иван полону покупал, и они (крымцы. — А.Х.) были тот полон весь поотнимали, да одва у них до царя на поруху взяли». Позднее «царь Ивановы животы и остатки все себе поимал и кони... а люди Ивановы голодны остались, ино им розойтися розно»⁶⁸. Трудно сказать, касались ли эти высказывания и пленников. Их окончательная судьба неизвестна. Мухаммед-Гирей, едва забрав русских пленников, выкупленных И.Г. Мамоновым, требовал возвращения некоего Абляза, попавшего в плен под Почапом и находившегося у Ф. Карпова, а на следующий год — Маная, сына дербиша Бахтеяра, находившегося на Руси уже 5—6 лет. По данным хана, Маная «видели... в татарском селе»⁶⁹. Богатырь заботился об освобождении Менгличека, попавшего в плен под Рязанью во время похода Бурнаша⁷⁰. Царевич Ахмат одновременно настаивал на возвращении своего слуги Афыз-Келдея, с 1512 г. находившегося «в руках» у кн. Василия Стародубского⁷¹, Кул-Кары, пребывавшего у «боярина» Федора Карпова, и Юз-Яшара, который был у Юрия Малого Траханиота. «И ты бы наш полон у своих бояр поимав да ко мне пожаловав прислал: ...братству примета то». Со своей стороны Ахмат обещал: «А которые твои брата моего люди сюде к нам в нашу землю попали, и яз по своей правде и по своему братству взяв да к тебе пришлю: так бы еси ведал»⁷². Весть-то царевич подавал, но о возврате пленников от Ахмата не было известно до самой его смерти. О судьбе пленных крымцев, «которые... люди на его украине и на бою попали в руки его (Василия III. — А.Х.) людем», посланник должен был отвечать: «приказал... государь мой, которые... люди на его украине попали в руки твоим людем, и ты б... тех государя нашего людей всех сыскав, ко государю нашему отпустил». Лишь после этого могли быть отпущены и крымцы, которые «...в его земле живы будут».

Особые условия выдвигались относительно «окупа». Лишь в том случае, если крымский хан не требовал окупа, Челищев должен был взять пленников. «А нечто царь (или, как сказано в особом пункте наказа, «князи». — А.Х.) взмолвит: яз вам полон даю, а о окуп напишу грамоту ту великому князю, и Илье полону не имати, а отговариватись Илье по великому князю наказу»⁷³. Такими жесткими мерами русское правительство пыталось провести в жизнь одну из статей договорных грамот 1474 и 1480 гг. о взаимном обмене крымцами и русскими, оказавшимися в неволе в результате военных действий.

Между тем, в Москве были собраны крымские пленники. По словам Остани Андреева, посла в Крым в августе-сентябре 1518 г., «которые люди попали в руки на украине государя нашего людем, и тех людей государь наш не отпустил ни одного, а собрал их государь наш всех в одно место, да держит у себя готовых». Препятствием для отпуска крымских пленных на родину была неурегулированность русско-крымских отношений. «А как, — продолжал посол, — поделается меж царя и государя нашего их болшее дело, и о тех людех тогды слово будет⁷⁴.

Действительно, едва крымский посол принес шерть, как из Москвы с русским представителем Ю.Д. Пронским были отправлены люди царевича Ахмата (Ит-Бакмас, Асан-Темир, сын Карамышев, Савмала-Шыр, брат Мердеки, Абыз-Келдей), царевича Алпа (Кутлу-Яр), князя Аппака (Баиш), мурзы Кудаяра (Юз-Шар, Олло-Бердей, сын Сердяков, и Клыч-Кулу). Передача пленных производилась там же, где происходил обмен посольствами — на пограничье в Ливне, на Валуйке, в Переволочне на Днепре⁷⁵.

По-видимому, часть пленников осталась в Москве в качестве своего рода «обменного фонда». Наказ Ю.Д. Пронскому предусматривал возможность упреков со стороны крымцев в том, что «князь великий не весь наш полон ко царю прислал». Пронский должен был дать обещание о возврате крымских пленников в том случае, «коли... ты (Мухаммед-Гирей) государя нашего полон, сыскав, пошлешь к нашему государю». Пронский был обязан настаивать на том, чтобы Мухаммед-Гирей «ныне однолично тот полон государя нашего сыскав, весь послал со мною к моему государю». Более того, сам посол должен был «сведать», «у кого у царя или у царевича или у князя у которого или у мурзы или у какова у царева человека ни буди полон великого князя сына боярского или молодых людей какова человека», и требовать их возвращения⁷⁶.

Однако вплоть до января 1519 г. вопрос о крымских пленниках не был решен. С князем Аппаком Мухаммед-Гирей отправил «великое прошенье»: «наших людей колко к тебе попало и колко которых твоих городех будет, или где в далних твоих землях и ты б, тех всех сыскав, Аппаку князю в руки дал». Особо упоминал хан двух паробков Ян-Чуру и Исеньяра, о судьбе которых он заботился и раньше⁷⁷.

Согласно специальной грамоты о полоне, посланной с тем же Аппаком, крымский хан требовал возвращения не только тех полоняников, которые хотели вернуться, но и тех, которые, возможно, уже поступили на службу к великому князю. Так, в этой грамоте ясно разделяются две группы крымцев: «полон», который не возвращен хану (Ян-Чура, Ян-усень), «да и по иным городом и по селом которой полон... к рукам не пришел же». Среди этих новопоселенцев в иных городах и селах — два татарина у кн. И.М. Воротынского в селе на р. Зене, у него же еще 9 человек во главе в Дервишем и Асаном Бахты. Возможно, ему же принадлежали 11 человек «в городе на Туле», трое — в Коломенском селе и пятеро — в с. Олнищево. У дьяка Стромилы, видимо, Стромилы Александрова сына, дворцового дьяка 1508/1509 г. и, возможно, родственника своих современников Александровых — Василия, Верещаги, Григория Великого и Ивана Горбатого Малого, трех дворцовых и одного ямского дьяка⁷⁸, находился один полоняник. В Шемякине селе, скорее всего, кн. Василия Ивановича Шемячича⁷⁹, жил Иван, Сююндюков сын, в с. Карачево в Рязанской земле у Оботура — еще 5 человек⁸⁰. Некоторые из крымцев уже настолько ассимилировались на Руси, что носили русские имена — Иван в «Шемякине селе» и Иванча — в Карачеве. Думается, Мухаммед-Гирей требовал своих полоняников с явным запросом. Выдает отца и Богатырь-салтан. По его мнению, на Руси находилось только пять человек Мухаммед-Гирея, еще два его же собственных паробка: Адий, Балаш Афызов брат, и Девлет-Хозя, брат Ураз-Келдия⁸¹.

Сведения о востребовании крымцами своих полоняников показывают, как медленно и трудно происходил процесс обмена пленными. По крайней мере в течение трех лет велись переговоры о возвращении части крымских пленников. Еще медленнее и труднее происходило возвращение русских пленников⁸².

Основная масса известий о выкупе и возвращении полоняников связана с деятельностью официальных представителей Русского государства, которые, однако, не всегда были в состоянии выкупать пленных⁸³. Наряду с ней (конечно, не в таких масштабах) велся самостоятельный поиск и выкуп русских людей их соотечественниками. Когда в Перекопе умерли два человека («молодые люди Богдановы дети Кривого»), аминем и афызом (дьяком) было реквизировано их имущество, в том числе и «жонка»: «а окуп за ту жонку прислали с Руси отец ее и брат ее, а не своим животом те люди окупили ее, которые померли». Этой безымянной русской женщине было не суждено обрести свободу. Мухаммед-Гирей из «животов» и «статков» детей Богдана Кривого не вернул ничего. В Крыму осталась и выкупленная ими женщина⁸⁴.

Крайне мало сведений об освобождении русских пленников по истечении срока их невольничества в Крыму. Согласно сообщению С. Герберштейна, пленники «принуждены служить рабами шесть лет подряд, по истечении которых они делаются свободными, но не могут удаляться из страны»⁸⁵. В.Е. Сыроечковскому удалось найти лишь одно упоминание о «московском» казаке, который в 1525 г. «отработался» и получил свободу⁸⁶.

Был и еще один способ освобождения из крымского плена — переход на службу к крымцам. После смерти И.Г. Мамонова в 1516 г. толмач Федор и подьячий Гаврило узнали, что азовский казак Бусут с мурзой Адышкой, собираясь походом на Мещерскую «украйну», «хотят в Кафе хоти дорого окупити мордвина Пиркина сына Темирева сотника, чтобы их вел на Цну, которые места не воеваны, а только деи он нас изводит, и мы его пустим»⁸⁷. Увенчался ли успехом этот замысел, неизвестно.

Подведем некоторые итоги. В первый период официальных русско-крымских отношений, т. е. в конце XV в., когда основные усилия союзников были направлены на ликвидацию Большой Орды, а крымцы не имели общей границы с русскими землями, вопрос о «полоняниках» вставал крайне редко. Лишь в XVI в. он приобрел актуальность в связи с тем, что в результате набегов крымцев, которым уже не препятствовала Большая Орда, к ним попадали жители самых южных окраин Русского государства, а на Русь — крымцы.

В отличие от русской стороны, крымцы, которым могли помогать находившиеся на русской службе татары, были хорошо осведомлены о местонахождении своих соотечественников. Это и понятно. Русские полоняники поступали на невольничьи рынки Кафы, крымцы — частично — в руки знати и «управленцев». На основе материалов посольских книг прослеживается некая закономерность: пленные из Крыма оказывались во впадении князей и воевод, непосредственно участвовавших в военных действиях, а также высших чинов администрации (самого великого князя, казначея, дворцового дьяка в княжестве всея Руси, Виленского воеводы — в ВКЛ). Каким образом пленные попадали в их руки — в результате безвозмездной передачи или с помощью покупки, неясно.

В целом линия внешней политики в вопросе о пленных была задана договорами 1474 и 1480 гг., которые предусматривали взаимный безвозмездный обмен ими. Однако если в конце XV в. русская сторона неукоснительно исполняла эту статью договора, то в XVI в., когда крымцы все чаще и чаще уклонялись от ее выполнения, русские вынуждены были временно задерживать пленных ради того, чтобы добиться получения своих полоняников.

Позиция Крымского ханства в вопросе о пленных, претерпевшая изменения к худшему после 1502 г., все-таки предполагала дифференцированный подход в зависимости от социального статуса лица, попавшего в плен. Особенно отчетливо это заметно на примере В.И. Шадрина, «доброго боярина» великого князя. Хан не только отобрал его у людей Богатыря-салтана, но и держал у себя «в чести»: Шадрин, в конце концов, исполнял обязанности дипломатического представителя великого князя. Рядовые же жители окраин княжества всея Руси, не пользовавшиеся вниманием крымского хана, поступали на рынки Кафы и Азова. Набеги крымцев на украины Великого княжества Литовского и Русского государства бесперебойно питали невольничьи рынки Османского султаната живым товаром⁸⁸.

Крымские разбойничьи набеги были условием существования и процветания не только итальянских колоний в Крыму, но и опорных пунктов Османской империи на этом полуострове.

Невозвращение русских пленников тормозило освоение Поля, оказывало сковывающее воздействие на развитие экономики Русского государства, формировало или закрепляло сложившийся ранее менталитет русских, подпитывая их ощущение неполноправности. Борьба за неприкосновенность южных границ Руси становилась общенациональным делом.

Примечания

1. Vanderpol A. La doctrine scolastique du droit de guerre. Paris, 1919; Id. Le droit de guerre d'après les théologiens et les canonistes du Moyen âge. Paris, 1911. См. подробнее: Redlich Fr. De praeda militari. Looting and booty 1500—1815. Wiesbaden, 1956. S. 2, 28, 32, 38.

2. Redlich Fr. Op. cit. S. 8, 28.

3. Ibid. S. 38.

4. Ibid. S. 43.

5. Ibid. S. 8—9, 12—13.

6. Luther M. Ob kregsleute auch ynn seligen Stande seyn kunden (Wittenberg, 1527) // Luther M. Samtliche Werke. Erlangen, 1832. Bd. XXI. S. 281, 285. Цит. по: Redlich Fr. Op. cit. S. 25.

7. Nys E. Le droit de la guerre et le précurseurs de Grotius. Bruxelles. 1882. P. 118—119; Redlich Fr. Op. cit. S. 36.

8. Inalcik H. Servile Labor in the Ottoman Empire // The Mutual Effects of the Islamic and Judeo-Christian Worlds. The East European Patterns / Ed. A. Ascher, J. Halasi-Kun, B.K. Kiraly. Brooklin, 1979. P. 25—52.

9. Там же. С. 39.

10. Там же. С. 38.

11. Мелиоранский П.М. Заимствованные восточные слова в русской письменности домонгольского периода // ИОРЯС. Т. IX. Кн. 4. СПб., 1905. С. 125.

12. Новосельский А.А. Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII в. М., 1948; Inalcik H. Servile Labor. P. 38—39; Fisher A.W. Muscovy and the Black Sea Slave Trade / CASS. 1972. P. 241—268. Id. Azov in the Sixteenth and Seventeenth Centuries // JGO. Vol. 21. 1973, № 2. P. 168.

13. Лохвицкий А. О выкупе пленных у татар // Московские ведомости. 1855, № 124—126; Он же. О пленных по древнему русскому праву (XV, XVI, XVII вв.). М., 1855.

14. Сб. РИО. Т. 95, № 16. С. 292. IV.1516.

15. РГАДА. Ф. 389. Книга записей 7. Л. 218 об., 221.

16. Inalcik H. Servile Labor. P. 28.

17. Бережков М.Н. Русские пленники и невольники в Крыму // Труды VI археологического съезда в Одессе. Т. II. Одесса. 1888. С. 342—372.

18. Inalcik H. Servile Labor. P. 52.

19. Berindei M., Veinstein G. Reglements de Suleyman 1er concernant le Liva' de Kefe // CMRS. Vol. 15, № 1. 1975. P. 57—104.

20. Inalcik H. Servile Labor. P. 93.

21. Inalcik H. Servile Labor. P. 57.

22. Kurat A. Topkapi Sarayi Muzesi Arcivindeki AJtin-ordu, Kirim ve Turkestan Hanlarina ait Yarlik ve Bitikler. Istanbul, 1940. P. 62—80, 173—184; Hinz W. Zwei Steuerbefreiungs-Urkunden // Documenta Islamica Inedita. Berlin, 1952. S. 211—220, bes. S. 215.

23. Смирнов В.Д. Татарско-ханские ярлыки из коллекции Таврической ученой архивной комиссии. Симферополь, 1917. С. 8—15; Inalcik H. Servile Labor. P. 99.

24. РГАДА. Ф. 123. Книга записей 7. Л. 69.

25. Сыроечковский В.Е. Мухаммед-Герай. С. 15—16.

26. Inalcik H. Servile Labor. P. 27—29.

27. Сб. РИО. Т. 95, № 23. С. 420.

28. Полубояринова М.Д. Русские люди в Золотой Орде. М., 1975.

29. Сб. РИО. Т. 95, № 23. С. 420.

30. Сб. РИО. Т. 95, № 20. С. 352. 6.Х.1516.

31. Бережков М.Н. Крымские шертные грамоты. С. 18.

32. ЛМ. Кн. 5, № 94.1, 3. С. 155—156, 162. 27.X.1500.

33. Сб. РИО. Т. 95, № 21. С. 363. Х.1516.

34. Там же. С. 370.

35. Там же, № 27. С. 475. См. подробнее: № 29. С. 503. II.1518. Геммет-Гирей, располагавший 40-тысячным войском, несмотря на настояния царевичей, не присоединился к ним.

36. Сб. РИО. Т. 95, № 21. С. 376.

37. Там же. С. 377.

38. Позднее хан «чтил его у себя». Шадрин, по договоренности с Д.И. Александровым, после отъезда членов посольства И.Г. Мамонова остался в Крыму в качестве полуофициального дипломатического представителя Русского государства. По возвращении в Москву в 1521 г. стал членом Думы кн. Юрия Ивановича Дмитровского. Сб. РИО. Т. 95, № 22. С. 399—400; Зимин А.А Формирование боярской аристократии. С. 161, 292.

39. Там же, № 22. С. 386—387. XI.1516.

40. Там же, № 25, 27. С. 441—442, 475.

41. Там же, № 28. С. 477, 480, 490. IX—XI.1517.

42. Зимин А.А. Россия на пороге нового времени. С. 148—149.

43. Сб. РИО. Т. 95, № 33. С. 572—605.

44. Ср.: Тихомиров М.Н. Россия в XVI столетии. М., 1962. С. 407—410.

45. Сб. РИО. Т. 95, № 29, 30. С. 498—499, 527. Февраль и август 1518. Впрочем, район Путивля, перешедшего в состав княжества всея Руси в 1500 г. (Крам М.М. Меж Русью и Литвой. Западнорусские земли в системе русско-литовских отношений конца XV — первой трети XVI в. М., 1995. С. 116, 138—141 и др.), еще был в сфере влияния Литовского княжества. Во всяком случае, на Халиля, гонца царевича Ахмата, в 1517 г. под Путивлем «рать... пришла», во время стычки он «четыре беглецы литовские холопи свои поймал был», они убежали от него в Путивль и нашли приют у тамошнего князя. Сб. РИО. Т. 95, № 29. С. 498—499.

46. Там же. Т. 41, № 4. С. 16.

47. Там же, № 1. С. 8. Май 1474.

48. Там же, № 6. С. 26. IV.1481.

49. Сб. РИО. Т. 95, № 5. С. 18. Осень 1479.

50. Там же, № 16. С. 58. III.1487.

51. Сб. РИО. Т. 41, № 28. С. 106. 25.IV.1491.

52. Там же, № 21. С. 79. Х.1489.

53. Там же, № 10. С. 29. 14.III.1484.

54. ЛМ. Книга записей 5, № 104. 10—13; № 106; № 124.4; 107.3, 4. С. 170, 171, 174, 177, 179—181.

55. Это были Ширин Казы-Мансырь с женой, Бахтияр-улан, сын Даулата-Верди и, наконец, кафинский армянин Абетюк, которого Менгли-Гирей называет своим «холопом». Сб. РИО. Т. 95, № 2. С. 26. Х.1508.

56. Там же, № 3. С. 68. 1509.

57. Там же, № 30. С. 511. С. 523, 527. VII.1518.

58. Там же, № 31. С. 559. VIII—IX.1518.

59. Там же, № 16. С. 309. 1516.

60. Там же, № 3. С. 68. II.1509.

61. Сб. РИО. Т. 95, № 16. С. 293. IV.1516.

62. Там же. С. 292, 302, 310.

63. Там же, № 6. С. 103—105. 27.II.1515.

64. Сб. РИО. Т. 95, № 16. С. 300—302. В этом списке крымских пленников обращает на себя внимание преобладание молодых людей или слуг — «паробков».

65. Там же. С. 300—301. IV.1516; № 33. С. 577. XII.1518.

66. Там же, № 10. С. 158. 14.VII.1515.

67. Там же, № 10. С. 161, 195. VII и 15.XI.1515.

68. Там же, № 21. С. 371. Х.1516.

69. Там же, № 12, 22. С. 160, 180, 220, 391. XI.1516, VII.1515.

70. Там же, № 12. С. 160, 164, 182.

71. Там же, № 393. О нем см.: Там же, № 16. С. 300.

72. Там же. С. 395. О Кул-Каре и Юз-Яшаре см.: Там же, № 16. С. 300.

73. Сб. РИО. Т. 95, № 23. С. 411—412. 30.01.1516.

74. Там же, № 31, 33. С. 559, 577. VIII—X.1518; XII.1518.

75. Там же, № 33. С. 476—577. XII.1518.

76. Там же. С. 598.

77. Сб. РИО. Т. 95, № 36. С. 636. III.1519.

78. Веселовский С.Б. Дьяки и подьячие XV—XVIII вв. М., 1975. С. 498, 14; Зимин А.А. Дьяческий аппарат в России второй половины XV — первой трети XVI в. // ИЗ. Т. 87. М., 1971. С. 270, 221—222.

79. Впрочем, в конце XV — начале XVI в. известно и другое село с тем же названием в Дмитровском уезде и сходным (Шемякинское) в Ярославецком уезде (ДДГ. № 95, 86. С. 391, 345).

80. Там же. С. 639. III.1519.

81. Там же с. 642.

82. В связи с этим понятно сожаление исследователя XIX в. В. Лохвицкого по поводу того, что «Россия не достигла в своих сношениях с крымцами даже и того, чтоб сделать обязательным для них возвращение наших пленных за окуп по заключении мира» (Лохвицкий А. О пленных. С. 27).

83. Когда паробок великого князя бежал из Балаклавы, его поймал Азика Чмут и предлагал за выкуп русскому послу Константину Малечкину. Тот отказался платить 100 алтын. Турчанин, от которого бежал паробок, потребовал его возврата. «Русин», попавший к нему вторично, снова бежал (Сб. РИО. Т. 41, № 56. С. 255).

84. Сб. РИО. Т. 95, № 21. С. 380. VII.X.1516.

85. Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 151.

86. Сыроечковский В.Б. Мухаммед-Гирей. С. 15—16.

87. Сб. РИО. Т. 95, № 16. С. 292. 1516.

88. С 1665 по 1670 гг. существовал особый Полоняничный приказ, что свидетельствует о массовости плена.