Ольвия

История Ольвии известна нам лишь в самых общих чертах. Единственным литературным источником по раннему ее периоду является Геродот, который, упоминая о «эмпориуме борисфенитов» и сообщая об окружающем ее населении, собственно говоря, не приводит ни одного факта ольвийской истории. Дальнейшая история этого города, если не считать отдельных кратких упоминаний у авторов уже римского времени, не нашла отражения в античной литературной традиции. Пробел этот только частично может быть восполнен ольвийскими надписями и материалами археологии.

Основываясь на совокупности всех имеющихся данных, можно утверждать, что в VI—V вв. до н. э. Ольвия была уже крупным торговым городом.

Керамика Ольвии обнаруживает ее постоянные и прочные связи и с эллинскими городами-колониями, расположенными по побережьям Черного моря, и с рядом центров средиземноморской Греции. С Милетом Ольвия поддерживала тесное торговое сотрудничество, по всем признакам, с первых же лет своего существования. Из всех этих мест в Ольвию систематически ввозилось оливковое масло, вина, ткани, художественные изделия и ряд других товаров.

Раскопки древнейших культурных напластований Ольвийского городища обнаружили многочисленные образцы расписных ваз ионийской, родосской, самосской, коринфской, халкидской, аттической и даже навкратийской работы. Из произведений привозной скульптуры раннего времени обращают на себя внимание находки мраморной статуи архаического Аполлона, по-видимому, сделанной на о. Самосе, и плоская мраморная скульптура, изображающая задрапированную в длинную одежду женскую фигуру аттико-ионийской работы конца VI — начала V в. до н. э.

В V—IV в. до н. э. среди предметов ольвийского импорта встречаются произведения первоклассных греческих художников.

Создается впечатление, что потребность города в керамических и художественных изделиях удовлетворялась в рассматриваемое время в основном за счет импорта.

При посредничестве Ольвии значительная часть ввозившихся в нее товаров широко распространялась среди местного населения. Постоянным потребителем импортировавшихся через Ольвию предметов роскоши была местная племенная знать.

Когда в Ольвии налаживается собственное производство, оно также начинает работать на сбыт. Значительная часть вещей, находимых в местных погребениях, выполненных в «зверином» стиле, очевидно, делалась в Ольвии.

На усиленный ввоз Ольвия отвечает не менее усиленным вывозом. Она экспортирует хлеб, местное сырье (рыбу, скот, холст, воск и т. п.) и, очевидно, рабов.

Ольвийская нумизматика ярко запечатлела эту энергичную торговую деятельность города. Ольвия приступает к регулярным выпускам своих денежных знаков, начиная со второй половины VI в. до н. э., значительно раньше многих других городов. Равняться с ней в этом отношении могут только Пантикапей и расположенная на южном побережье Синопа. Так, на западном побережье Понта регулярный выпуск монеты начинается только с середины V в. до н. э., некоторые же из западнопонтийских городов выпускают свои первые монеты не ранее середины второй половины IV в. и даже уже в III в. до н. э.

Наиболее древняя Ольвийская монета была литой и медной. Кроме литых медных монет, при раскопках территории ольвийского городища, начиная с определенной глубины, соответствующей культурным напластованиям архаической, классической и эллинистической эпох, неизменно и в исключительном изобилии встречаются так называемые ольвийские «рыбки» или «дельфины» — отлитые из меди денежные знаки в форме рыб.

Медь сохраняет в Ольвии свое значение и в последующее время. В этом отношении весьма показательна Ольвийская надпись первой половины IV в. до н. э. — декрет об обращении валюты. В рассматриваемое время на Ольвийском рынке наряду с монетами различных греческих городов находились в одновременном обращении медь, чеканная серебряная монета и кизикины — золотая монета (по имени города Кизика на южном берегу Мраморного моря), являвшаяся на всех черноморских побережьях универсальной валютой для расчетов на внешнем рынке. Декрет ставит своей целью обеспечить привилегированное положение для ольвийской валюты и кизикинов и одновременно установить правила обмена. По этим правилам золотые кизикины могли размениваться непосредственно на медь. Таким образом, и в IV в. до н. э. медь продолжала ходить наравне с серебром и играла в Ольвии роль одного из главных средств расчета.

Широкое использование в денежном обращении металла с такой незначительной покупательной способностью, какой в это время обладала медь, бросает свет на одну из своеобразных особенностей Ольвии. Вряд ли медные деньги были удобны для расчетов с крупными поставщиками экспортируемых городом товаров, и уж во всяком случае они совершенно не подходили для расчетов по импортным сделкам. На внешнем рынке Ольвия в рассматриваемое время, несомненно, вела свои расчеты на кизикины. В этом отношении весьма характерно, что ольвийские медные деньги за пределами Северного Причерноморья не получили сколько-нибудь заметного распространения, находят же их преимущественно на территории самого города и в прилегающем к нему районе. При всех этих условиях становится очевидным, что Ольвийская медь и в виде литой монеты и в виде «дельфинов» прежде всего предназначалась для внутреннего рынка. Нумизматический материал в данном случае говорит о том же самом, о чем свидетельствует Геродот, рассказывая об окружавших город племенах, с которыми греческие колонисты поддерживали постоянные торговые отношения.

Постоянная потребность в местном сырье для сбыта создала экономические предпосылки для широкого и притом мирного общения Ольвии с окружающим ее местным населением. И если город в первые же века своего существования достиг значительного процветания, то это значит, что проблема взаимоотношений с местным миром была им успешно разрешена. Ольвийские колонисты, очевидно, сумели стать необходимыми для своих соседей, и взаимоотношения с ними по всем признакам были построены на началах взаимной экономической заинтересованности.

Весьма характерно, что при исследовании древнейшего поселения греческих колонистов на острове Березани наряду с чи

сто греческими вещами импортного происхождения были обнаружены и явные следы чисто местного быта.

Самое имя «Ольвия» по-гречески означает — «счастливая». Однако филологические изыскания позволяют сделать предположение, что Ольвия была основана не на пустом месте, а там, где уже существовало чисто местное поселение, от которого она, очевидно, и получила свое название, осмысленное на греческий лад.

Предположение это как нельзя более подтверждается раскопками ольвийского некрополя VI и V вв. до н. э. Здесь среди типичных греческих могил было раскрыто и значительное число местных погребений со скорченным трупоположением и характерным сочетанием в погребальном инвентаре греческих и местных вещей.

Тесное общение пришлого и местного населения в сложившихся условиях не могло не положить начало процессу ассимиляции. Развитие этого процесса удостоверено показаниями и письменных источников. Геродот называет ближайшее к Ольвии племя каллипидов «эллино-скифами». Позднейшая эпиграфика знает, по-видимому, ту же группу под еще более характерным именем «миксэллинов» — «смешанной» группы населения, явившейся прямым результатом постоянного общения греков с окружающими их племенами.

Яркий образ эллинизировавшегося «варвара» дает рассказ Геродота о скифской царе Скиле, несомненно отражающий, несмотря на свой новеллистический характер, реальную действительность.

По этому рассказу, Скил был сыном гречанки, ставшей женой скифского царя. Мать научила Скила греческому языку и грамоте. Став царем, он обнаруживает приверженность ко всему греческому. В Ольвии у него был свой дом греческого типа, в котором жила его жена-скифянка. Пребывая по месяцу и более в городе, Скил сбрасывал свою скифскую одежду, одевал греческую и, очевидно, чувствуя себя настоящим эллином, приносил жертвы греческим богам. В одно из таких посещений Ольвии, совпавшее с участием Скила в мистериях Диониса, скифские дружинники, которых он обычно оставлял в городском предместье, увидели своего царя в состоянии вакхического экстаза. Этот случай стоил ему жизни, ибо видевшие Скила рассказали обо всем его воинам, и те подняли бунт. Скил был убит, а на его место восставшими был водворен его брат.

Золотой ритон в форме головы быка

В сочетании с уже отмеченным выше фактом постоянных находок вещей греческого происхождения, именно в богатых местных погребениях этот рассказ дает основание думать, что процесс эллинизации в первую очередь затронул верхушку местного общества. Племенную аристократию сближала с греками общность экономических интересов, основанная на совместной прямой и косвенной эксплуатации более широких слоев местного населения. Вот, очевидно, почему в геродотовской новелле эти слои, в образе воинов Скила, обнаруживают совсем иное отношение к «греческим просветителям» их царя. В последующей истории Северного Причерноморья линия классового антагонизма и борьбы не раз совпадала с линией глубоких различий между племенным миром и миром античной рабовладельческой цивилизации.

Непосредственная близость и постоянное общение с миром северочерноморских «варваров» не могли не наложить на Ольвию своего отпечатка, хотя он сказался на городе значительно позднее, в ту пору, когда все греческие города Северного Причерноморья, не исключая и Ольвии, вступили в полосу постепенной «варваризации». До этого, в первые истекшие с начала колонизации века, Ольвия, безусловно, продолжала сохранять свой облик эллинского города во всех доступных нашему современному наблюдению проявлениях. Об этом ясно говорят и памятники ее материальной культуры, и язык ольвийских надписей, и то немногое, что мы знаем о ее духовной культуре. Так, например, до нас дошли имена нескольких философов и ученых, уроженцев Ольвии, ставших в III—II вв. до н. э. известными во всей Греции. Таковы получивший разностороннее философское образование и славившийся своей огромной эрудицией Бион и стоик Сфер, написавший ряд сочинений на философские и историко-политические темы.

Религиозные верования ольвиополитов также отличались всеми типичными для религии греков чертами. Судя по надписям, монетам и другим источникам, здесь существовали культы Аполлона, Деметры, Афродиты, Зевса и других божеств общегреческого Пантеона.

Ольвия была типичным греческим полисом и по особенностям своего социального и политического строя.

Как и во многих других греческих городах-государствах, верховная власть принадлежала здесь народному собранию, издававшему законы и ведавшему всеми главными делами внутреннего управления и внешней политики.

Органами этого собрания был выборный совет и выборные должностные лица. О функциях совета мы плохо осведомлены. Очевидно, как и в других греческих государствах с аналогичной структурой, он подготавливал дела, подлежащие рассмотрению в народном собрании, и в промежутках между его созывами решал менее важные вопросы. Дошедшие до нас ольвийские декреты обычно издавались от имени совета и народного собрания.

Выборным должностным лицам поручались отдельные функции исполнительной власти. До нас дошли сведения о существовании в Ольвии коллегии пяти архонтов и шести стратегов. Архонты были главным органом исполнительной власти, руководившим всей государственной деятельностью, выполнявшим постановления народного собрания и ведавшим делами внешней политики и городских финансов. Стратеги ведали военными делами.

Известны также другие должностные лица: агораномы, наблюдавшие за торговлей, астиномы, по-видимому, располагавшие контрольными функциями, члены особой финансовой коллегии из 7 или 9 человек. Срок полномочий по каждой из перечисленных магистратур длился один год, после чего наступали перевыборы.

Пассивными и активными политическими правами располагала только та часть населения, которая входила в состав ольвийских граждан. Как и повсюду, они, вероятно, составляли привилегированное меньшинство.

Проживавшие в Ольвии иностранцы, как правило, политическими правами не пользовались. Если они происходили из особо дружественных Ольвии полисов или им удавалось завоевать расположение ольвиополитов, для них делалось исключение. В таких случаях совет и народное собрание выносили особые законодательные акты в форме декретов о так называемой проксении. На основании проксений иностранцам предоставлялись особые привилегии, вплоть до полного уравнения их в правах с ольвийскими гражданами, освобождения от пошлин и т. п.

Во взаимоотношениях Ольвии с ее метрополией, Милетом, существовал особый договор, фактически предоставлявший гражданам обоих этих полисов полное равноправие.

Внизу социальной лестницы в Ольвии стояли «миксэллины», о правовом положении которых мы весьма плохо осведомлены, и рабы. Положение ольвийских рабов вряд ли чем-либо существенным отличалось от того положения, в каком они находились в других рабовладельческих полисах Греции.

О конкретных событиях внешней и внутренней истории Ольвии до второй половины IV в. до н. э. сведения в источниках отсутствуют. Только уже через писателей римского времени мы знаем, что во второй половине IV в. до н. э., по-видимому в последние годы жизни Александра Македонского, город был осажден полководцем последнего — Зопирионом. Поход Зопириона, очевидно, был предпринят в порядке осуществления общего большого плана, целью которого было подчинение всего западного и части северного побережья Черного моря с находившимися там греческими городами-колониями.

Осада Ольвии Зопирионом поставила город в исключительно тяжелое положение. Ольвийское правительство было вынуждено прибегнуть к ряду чрезвычайных мероприятий. Были освобождены рабы, завербованные в ряды защитников города. С той же целью предоставлены были гражданские права иностранцам и погашены долговые обязательства. Только ценой таких исключительных мероприятий ольвиополитам удалось консолидировать все имеющиеся у них силы и отстоять свою независимость. Предпринятая Зопирионом осада Ольвии закончилась для него полной неудачей.

Положение Ольвии в III в. до н. э. было обусловлено теми переменами, какие в это время произошли в исторических судьбах Северного Причерноморья в целом. Начиная с конца IV и начала III в. до н. э. период процветания всех северочерноморских городов-колоний постепенно сменяется полосой застоя, упадка, в дальнейшем переходящем в острый кризис. Сокращается экспортная и импортная торговля с городами центральной Греции. Ослабевают местные хозяйственные связи северочерноморских городов друг с другом, замирает местная ремесленная промышленность. В городах замечается обострение классовой борьбы.

Все явления этого рода достаточно хорошо нам знакомы по истории самой Греции IV в. На Балканском полуострове, островах, Ионийском побережье резкое обострение социально-политической борьбы внутри и беспрерывная борьба вовне, сопровождаемая естественным в таких условиях параличом нормальной хозяйственной жизни, послужили преддверием к новому периоду в истории всего эллинского мира, связанному с возвышением Македонии, гегемонией царя Филиппа, походами его сына Александра, фактической утратой большинством греческих городов своей независимости и появлением государств нового эллинистического типа.

Северное Причерноморье в то далекое время было связано с балканской, островной и малоазийской Грецией многочисленными политическими, культурными и, конечно, прежде всего экономическими торговыми нитями. Отсюда понятно, почему этот общегреческий кризис с некоторым запозданием распространился и на северочерноморские города-колонии. Но здесь все эти явления приобрели свой особый, местный колорит, обусловленный к этому времени уже многовековым соседством греческих колонистов с миром северочерноморских племен.

Пожалуй, самой существенной причиной потрясений, которые переживали северочерноморские эллины, было резкое обострение их взаимоотношений с местным населением.

В предшествующем периоде существования Ольвии взаимоотношения, как мы видели, складывались, прежде всего, как отношения мирные, покоящиеся на взаимной экономической выгоде. Верхушка «варварского» общества, в лице местных царей и родовой аристократии, уже очень рано оказалась вовлеченной в оживленный торговый оборот с ольвийскими купцами. Торговля хлебом связывала Ольвию с более широкими слоями местного населения. Значительная его часть, очевидно, подпала под влияние этого города уже в качестве объекта прямой или косвенной его эксплуатации. Во всех этих случаях преимущества более совершенной социальной организации, преимущества культуры и более передовой экономики долгое время находились на стороне греков. На этой почве процесс тесного взаимного общения греков и «варваров» выливался главным образом в форму эллинизации последних. «Варвары» заимствуют материальную культуру, быт и обычай греков. В Ольвии, как уже указывалось, это привело к образованию целой группы смешанного населения, очевидно, не случайно названной Геродотом эллино-скифами, но не скифо-эллинами.

Золотой колатос с рельефным орнаментом, изображающим скифов, борющихся с грифонами, из кургана Большая Близница, IV в. до н. э.

Это по преимуществу мирное сосуществование двух находившихся в постоянном и тесном соприкосновении миров можно наблюдать примерно только до начала III в. до н. э. С этого времени наступает перелом. В массах местного населения просыпается враждебная грекам активность.

В этом взрыве вражды нельзя не видеть своего рода реакции на продолжительный период иноземного влияния. Теперь сказывается и оборотная сторона сложившихся между греками и местным населением взаимоотношений. Ведь и Ольвия и все другие северочерноморские города-колонии выступали здесь не только в качестве представителей более высокой культуры, но и в роли носителей чуждого «варварскому» обществу рабовладельческого способа эксплуатации. Враждебная грекам активность местного населения приобретает при таких условиях черты социального антагонизма.

Ослабленные недугом общеэллинского социально-экономического кризиса, выступают и Ольвия и все другие черноморские города греков перед этой новой и очень серьезной для них опасностью. Чаша весов склоняется на сторону «варваров». Реальное преобладание переходит к ним, и хотя греческая культура и в последующие столетия продолжает влиять на эту страну, «золотой век» в истории северочерноморских колоний навсегда уходит в прошлое. В Северном Причерноморье начинают постепенно складываться предпосылки новой исторической эпохи, закономерно подготовленной всем ходом прогрессивного развития местного общества.

Ольвия раньше всех других северочерноморских городов ощутила на себе надвигающуюся грозу. Благодаря счастливому для нас стечению обстоятельств до нашего времени дошел почетный декрет ольвийского народного собрания и совета в честь ольвийского же гражданина Протогена. В этом обширном документе, составляющем гордость северочерноморской эпиграфики, с потрясающей силой и яркостью обрисовано положение города, со всех сторон окруженного врагами и уже успевшего истощить свои силы в неравной борьбе.

Декрет в честь Протогена, очевидно, должен быть отнесен к первой половине III в. до н. э. Таким образом, прошло всего около столетия с того времени, когда то же самое народное собрание и совет награждали своих сограждан денежными подарками по тысяче золотых или выносили постановление об урегулировании обращения иноземной валюты на Ольвийском рынке, фактически создавая монополию для монеты городской чеканки. Тогда цветущий и богатый город был в состоянии властно диктовать свои условия торгового оборота своим многочисленным торговым контрагентам. Теперь городская казна опустела. В ней не хватает даже денег на выкуп заложенных архонтами в трудную минуту священных сосудов. Сам факт заклада этих сосудов в достаточной мере показателен.

В казне нет денег и на такие неотложные нужды, как ремонт пришедших в ветхость оборонительных башен и постройку двух необходимых для обороны города стен. Подвозить камень для этих работ город вынужден на частных судах, ибо общественные не на что было отремонтировать. Городским архонтам нечем было заплатить за уже сторгованное ими вино, нечем покрыть расходы, связанные с отправкой послов. Оплата всех этих расходов из личных средств и составляет содержание услуг Протогена, вызвавших появление благодарственного декрета.

Но заслуги Протогена этим не исчерпываются. «Когда случился голод и хлеб продавался по 5 медимнов за золотой, и народ, вследствие угрожавшей опасности считал нужным заготовить достаточное количество хлеба и просил об этом имевших запасы, он первый выступил и обещал 2000 медимнов по 10 медимнов за золотой (т. е. за полцены), и между тем как другие немедленно получили плату, он оказал снисхождение на год». Когда вторично город попал в такое же положение, Протоген дал в долг городу на закупку хлеба 1000 золотых на льготных условиях и 2 500 медимнов зерна сам ему продал по пониженной цене.

Из дальнейшего содержания декрета выясняется, что следует иметь в виду под упоминавшейся выше «опасностью», угрожавшей городу и породившей такие бедствия для его населения. Во второй части надписи приводится конкретный случай такой опасности. Племена галатов и скиров заключили союз и собрали большие силы, чтобы зимой, когда замерзнет река и город окажется незащищенным со стороны лимана, напасть на Ольвию. Угроза этого нападения представлялась настолько серьезной, что, как говорится в тексте декрета, «многие впали в отчаяние и приготовились покинуть город». Немало иностранцев и граждан осуществили это намерение и оставили Ольвию. Готовящееся нападение галатов и скиров напугало и соседних с Ольвией тисаматов, скифов и савдаратов, которые начинают искать укрепленного места для защиты и в этом отношении рассчитывают на Ольвию. Положение осложнилось еще и тем, что врагам удалось «совратить» городских рабов и окрестное население — «миксэллинов».

Из общего тона декрета и содержащихся в нем других упоминаний с очевидностью следует, что описываемый случай опасности являлся далеко не единственным. Столкновения с окружающими племенами в это время приобретают хронический характер. В таких условиях нормальная хозяйственная жизнь неизбежно должна была замереть, и на город обрушиваются несчастье голода и другие бедствия военного времени.

Ко времени Протогена Ольвия уже утратила способность к самостоятельной защите и оказалась вынужденной вступить на путь политики соглашений с отдельными племенными предводителями. Одна из очень существенных заслуг Протогена состояла в том, что «когда царь Сайтафарн прибыл в Канкит и потребовал даров», а общественная казна была по обыкновению пуста, он дал городу для уплаты дани этому царю 400 золотых. Этот случай повторяется: когда в город «явились за получением даров во множестве саки», Протоген снова дал городу 400 золотых. Потом он дает еще 150 золотых «в счет будущих доходов города» для удовлетворения, по-видимому, того же царя и еще так называемых его «скиптроносцев». Таким путем Ольвия пытается откупиться от опасности нападения и фактически превращается в данника соседних племен.

Как все это могло случиться?.. Почему прежде богатый и цветущий город, во времена Геродота державший под своей экономической эгидой окружавшее его население, теперь оказывается вынужденным перейти на зависимое положение данника «варварских» царей? Тут, несомненно, сыграли роль многие обстоятельства. За истекшее время «варвары» окончательно перешли от пассивного подчинения влиянию города к решительному наступлению. За это же время резко изменилась торговая конъюнктура во всем эллинском мире, что особенно болезненно должна была почувствовать Ольвия, поскольку торговля была основой ее процветания.

Наконец, очень существенное значение имеют и резкие перемены внутри самой Ольвии. «Когда все в городе, — читаем мы в декрете в честь Протогена, — находилось в упадке вследствие войны и неурожаев и средства совершенно истощились, так что народ вследствие этого попросил его сделать месячные отсрочки и позаботиться о кредиторах и должниках, он первый, хотя долги ему и отцу его простирались до 6000 золотых, предложил народу располагать им как угодно, и когда народ попросил его простить должникам их долги, он всем все простил, считая, что для него нет ничего дороже благосклонности к нему народа».

Эти заключительные строки надписи, подводящие итог многочисленным заслугам Протогена, говорят об очень многом. Речь здесь идет ни о чем другом, как об официальном решении ольвийского народного собрания объявить мораторий по долгам и поставить вопрос о частичном их аннулировании. В эллинских городах к таким приемам разрешения назревших затруднений прибегали только в совершенно исключительных случаях. Для торговой Ольвии с ее, несомненно, очень развитой системой кредитных отношений проведение таких мероприятий означало острый финансовый кризис.

Бросается в глаза еще одно обстоятельство. Протоген ведь был, как об этом неоднократно упоминается в надписи, только первым из тех, кто шел навстречу призывам ольвийского народного собрания. Он первый согласился на мораторий, первый дал денег на приобретение хлеба, первый обещал городу зерно из своих запасов и отсрочил расчет, тогда как «другие немедленно получили плату». Эти «другие», очевидно, такие же богатые люди, как и Протоген, несмотря на войны и кризис, все-таки сумели удержаться на ногах и сохранить, хотя бы частично, свои богатства и во всяком случае экономическое преобладание над остальными гражданами. Они продолжают заниматься откупом податей на публичных торгах, подрядами, фрахтами судов и т. п.

Население Ольвии в это время, таким образом, распадалось на две неравные части: на малочисленную плутократию и остальную массу, голодавшую и обремененную долгами. И хотя в Ольвии рассматриваемого времени продолжает существовать и народное собрание, и выборный совет, и магистраты — все это было демократией только по имени. В действительности народное собрание и его органы были в полной зависимости от таких людей, как Протоген, от того, захотят они или не захотят дать денег на покрытие того или другого неотложного государственного расхода. Но мог ли такой порядок, в котором все фактически зависело от желаний отдельных представителей плутократии, обеспечить независимость государства?

Результаты острых внутренних противоречий, порожденных противоположностью между бедностью и богатством, очевидно, не раз сказывались на различных сторонах жизни города. Сказались они и тогда, когда перед угрозой нашествия галатов и скиров городские рабы и пограничные «миксэллины» перешли на сторону врагов Ольвии.

В Афинах V в. такой случай имел место также уже после сицилийской катастрофы, явившейся страшным ударом по демократии, и незадолго перед олигархическим переворотом 411 г.

Тяжелое положение Ольвии в дни Протогена было, таким образом, не внезапной катастрофой, столь же быстро проходящей, как и наступающей, но хроническим состоянием, прогрессирующим упадком.

Последующие за декретом в честь Протогена годы и десятилетия очень плохо нам известны. Положение Ольвии на протяжении второй половины III в. до н. э. вряд ли улучшилось. Во II в. до н. э. в Ольвии уже чеканились монеты с именами и изображениями «варварских» царей. Если это, может быть, еще и не означало полной утраты городом своей былой независимости, то во всяком случае свидетельствовало о значительном ее ущемлении. В конце II в. до н. э. Ольвия вместе с многими другими северочерноморскими городами греков была вынуждена признать над собой верховную власть понтийского царя Митридата Евпатора.

В середине I в. до н. э. Ольвия стала жертвой нашествия гетов. Город был взят приступом, опустошен и разрушен. Несколько десятилетий он лежал в развалинах. Хотя жизнь в нем в дальнейшем и возродилась, но никогда уже потом Ольвии не удалось достигнуть своих былых размеров и значения.