Три сосѣдки

Вернувшись въ нумеръ, я нашелъ его прибраннымъ съ того тщательностью, которая характеризуетъ прислугу настоящихъ европейскихъ гостинницъ и отъ которой въ Крыму я успѣлъ уже нѣсколько поотвыкнуть.

Солнце придавало веселый видъ всей комнатѣ и, отражаясь отъ краснаго бархата мебели, бросало на все пріятный розовый оттѣнокъ. Теплый морской воздухъ проникалъ въ комнату широкою струей черезъ растворенныя настежь обѣ двери балкона и приносилъ съ собою глухой отдаленный шумъ уличной жизни проснувшагося города.

Я вышелъ на балконъ. Съ него открывался видъ на картинно раскинувшійся и прелестно драпированный растительною зеленью садъ барона Врангеля. На меня вдругъ пахнуло съ боку тонкимъ ароматомъ духовъ, и я невольно оглянулся въ сторону. На сосѣднемъ балконѣ, расположенномъ рядомъ съ моимъ балкономъ такъ близко, что можно было протянуть сосѣдямъ руки для пожатія, никого не было и двери были притворены, но въ углу балкона стоялъ круглый мраморный столикъ, а около него соломенное кресло-качалка съ забытою на немъ черною мантильей и кружевною косынкой.

Раздражающій ароматъ туалетныхъ духовъ, комфортабельная городская обстановка и оживленный городской шумъ разбудили во мнѣ городскіе инстинкты. Мантилья и косынка, которыя при другихъ условіяхъ крымской жизни остались бы мною незамѣченными, тутъ, наоборотъ, вызвали цѣлый рядъ вопросовъ и предположеній. Чтобы отдѣлаться отъ нихъ, я ушелъ въ нумеръ и, вызвавъ электрическимъ звонкомъ нумернаго, приказалъ подать самоваръ.

Усѣвшись въ мягкое покойное кресло, я старался отдѣлаться отъ нахлынувшихъ на меня мыслей и хотѣлъ насильно заставить себя думать о чемъ-нибудь другомъ, но напрасно. Вся обстановка комнаты, напоминавшая собою Петербургъ, помимо воли, вызывала въ воспоминаніи привычные образы и картины. Еще ни разу въ Крыму не пробуждалось во мнѣ желанія войти въ суетливую среду свѣтской общественной жизни, но тутъ, ни съ того, ни съ сего, мнѣ захотѣлось, чтобы въ моей комнатѣ появилась толпа знакомыхъ, наполнила бы ее оживленною свѣтскою болтовней, веселымъ женскимъ смѣхомъ и огласила бы ее мелодическими звуками какого-нибудь моднаго романса. Желаніе, правда, довольно странное, но это со мною бываетъ, подобно тому, какъ иногда у меня является желаніе поѣсть кислой капусты или лавочной трески съ лукомъ и квасомъ.

И вотъ, словно въ отвѣтъ на мою мысль, съ волною городскаго шума доносятся до меня тихіе звуки пѣнія. Нѣтъ!.. мнѣ это показалось. Нѣтъ! опять прозвучала легкая рулада и тотчасъ же смолкла. Голосъ, несомнѣнно женскій, пріятный и обработанный. Я почему-то сталъ ожидать, что непремѣнно исполнится мое желаніе и я услышу пѣніе. Немного погодя, дѣйствительно опять симпатичный женскій голосъ сталъ напѣвать какъ будто про себя, вполголоса, красивую арію изъ оперетки Одрана «Маскотта»:

«Готова я ни ѣсть, ни пить,
А все тобою любоваться...»

Я невольно вскочилъ и поспѣшилъ выйти на балконъ, чтобы лучше слышать арію. Къ моему удивленію и, по правдѣ сказать, къ большому удовольствію, оперною сценой на этотъ разъ былъ сосѣдній балконъ.

На балконѣ, удобно развалясь въ соломенномъ креслѣ-качалкѣ, которое стояло немного наискось у другой боковой стороны балкона, полулежала молодая женщина. Наружность ея была одною изъ тѣхъ, которыя удостоиваются отъ многихъ только мимолетнаго взгляда, но передъ которыми за то останавливается вниманіе наблюдателя вообще, а эстетика въ особенности.

Бѣлокурые, золотистые волосы ея граціозно выглядывали изъ подъ совсѣмъ простой съ довольно широкими, круто-загнутыми полями желтой соломенной шляпки, кокетливо оттѣнявшей ея блѣдно-розовыя щеки. Голубой утренній не то полукорсажъ, не то полукорсетъ обрисовывалъ ея замѣчательно тонкую талію сравнительно съ ея роскошнымъ бюстомъ. Бѣлая, коротенькая, кружевная юбка открывала высоко ея стройныя ноги въ голубыхъ шелковыхъ чулкахъ и бронзовыхъ маленькихъ туфелькахъ — шэвре. Ножки были само совершенство и граціозно покоились одна на другой на средней перекладинѣ металлической рѣшетки балкона.

Великій знатокъ и цѣнитель женской красоты, Пушкинъ, воспѣвая стройныя ножки женщины, не утерпѣлъ и сдѣлалъ колкое, но справедливое замѣчаніе, что врядъ-ли найдется въ цѣлой Россіи три пары стройныхъ женскихъ ногъ. Если бы Пушкинъ увидѣлъ ножки ялтинской Маскотты, то навѣрно, не задумываясь, согласился бы признать, что одна изъ трехъ паръ на цѣлую Россію женскихъ стройныхъ ногъ нашлась и безспорно принадлежитъ ялтинской Маскоттѣ, которая, впрочемъ, ничуть не подозрѣвая моего близкаго сосѣдства и моихъ размышленій о красотѣ ея ногъ, усердно продолжала пришивать crêpe lisse къ воротничку какого-то изъ яркой лѣтней матеріи лифа и напѣвать вполголоса продолженіе куплетовъ аріи:

«Съ тобой, ей-Богу, пропадешь,
Ты чудо, чудо, какъ хорошъ» и т. д.

Чтобы не обезпокоить прелестную Маскотту, я постарался осторожно, безъ малѣйшаго шума, опуститься на стулъ на балконѣ; но извѣстно, что забота объ осторожности всегда хуже незаботы о ней: стулъ на неровномъ свинцовомъ полу балкона покачнулся, ударился о мраморный столикъ, столикъ о рѣшетку балкона, и шумъ произошелъ.

Маскотта быстро повернула ко мнѣ голову. Неожиданность моего близкаго къ ней сосѣдства выразилась такъ комично на ея миловидномъ лицѣ, что я невольно расхохотался.

Мой смѣхъ смутилъ ее. Мы оба привстали, и она, обернувшись къ двери балкона, стала звать: Лиличка! Лиличка!

Изъ окна, у самыхъ дверей балкона высунулось хорошенькое, румяное личико молодой женщины — шатенки, а въ дверяхъ въ то же время появилась третья женская молодая фигура въ наброшенномъ на-скоро на плечи большомъ платкѣ, прикрывавшемъ, очевидно, ея утреннее неглижэ.

Я поспѣшилъ представиться сосѣдкамъ, извиняясь, что потревожилъ ихъ утреннее уединеніе и просилъ позволенія быть знакомымъ, какъ сосѣду по волѣ судебъ.

Дамы переглянулись. Мимолетный мимическій переговоръ и совѣтъ ихъ глазъ, должно быть, оказался для меня благопріятнымъ. Мнѣ было сказано нѣсколько словъ привѣтствій, и такимъ образомъ разговоръ завязался, а черезъ нѣсколько минутъ мы уже были знакомы.

— Только какъ же это, въ какомъ мы туалетѣ-то съ вами познакомились, замѣтила Маскотта, нерѣшительно переглянувшись съ Лиличкой.

Я отвѣчалъ, что мы не въ небесной имперіи, гдѣ необходимо соблюдать всѣ 300 тысячъ китайскихъ церемоній, и не въ черноземной имперіи, гдѣ безъ ужимки и кривляній не дозволяется сказать ни одного слова. «Посмотрите! — прибавилъ я — мы между небомъ и землей, въ области воздушнаго пространства, въ царствѣ грёзъ и фантазій; поэтому, надо же быть снисходительнымъ къ случаю, доставившему мнѣ удовольствіе видѣть васъ въ чарующемъ костюмѣ, въ которомъ мнѣ никогда не пришлось бы увидѣть васъ при другихъ обстоятельствахъ».

— Пожалуйста, безъ любезностей! отвѣтила, разсмѣявшись на мою тираду, Маскотта.

— Какая же это любезность — это сама сущая правда, протестовалъ я, тоже смѣясь.

— Пожалуйста, пожалуйста, безъ любезностей! подтвердила Маскотта, приподнявъ слегка свои изящныя руки и сложивъ при этомъ колечкомъ тонкіе указательный и большой пальцы.

Впрочемъ, дамы все-таки остались довольны этою моею, нѣсколько банальною, любезностью, но безъ которой я навѣрное потерялъ бы въ ихъ пріязни. Безъ маленькихъ комплиментовъ первое знакомство съ дамами никогда не бываетъ оживленнымъ, и современные волтеріанцы напрасно возстаютъ противъ этого.

Знакомство завязалось; дамы разсказали мнѣ, что онѣ только два дня въ Ялтѣ и лишь сегодня едва успѣли оправиться отъ ужасной морской болѣзни послѣ переѣзда изъ Таганрога по Азовскому и Черному морямъ, что онѣ постоянно живутъ въ Москвѣ, но имъ тамъ скучно стало оставаться цѣлое лѣто на дачѣ, и вотъ онѣ поѣхали попутешествовать немножко по Россіи, были на Волгѣ и заѣхали въ Ялту. Такъ какъ и я былъ въ первый разъ въ Ялтѣ, то онѣ очень любезно предложили мнѣ осматривать ее вмѣстѣ.