Обыски и аресты в Крыму

Во время отсутствия Феликса в Кореизе Зинаида Николаевна сообщала сыну в письмах о всех происходящих событиях. В одном из них княгиня Юсупова писала: «Не успели Вы уехать, как стряслась новая беда. Появилась следственная комиссия, которая очень долго, подробно расспрашивала всех соседей о том, как производили обыски, и у кого что пропало. Бедная Бабушка ужасно расстроена, т.к. ей пришлось отвечать в продолжение получаса! Сидели рядом с ней матросы и солдаты. Хорошо, что позволили всем fils при допросе... В общем, они вели себя очень прилично, но дело не в этом — а вот в чем! — Комиссия прислана вследствие распоряжения Керенского, которому сумасшедший Бимбо (домашнее прозвище вел. князя Николая Михайловича) передал письмо Ирины. — Оно и подняло всю тревогу! В настоящий момент это письмо находится в руках всей этой компании — это документ против Titi (домашнее прозвище Ирины Александровны. — Л.К.), который может повлечь очень серьезные последствия <...> Я нахожу, что поведение дяди нельзя даже определить, сколько раз я вам говорила, что надо его опасаться. Я никогда не ожидала того, что он выдаст это письмо, потому что он недостаточно лицемерный, чтоб не понять последствия подобного поступка! <...> Надо было начать с того, чтобы потребовать возвращения бумаг под контролем, это было гораздо необходимее. Но до сих пор ничего не возвращено, и мы осложнили ситуацию, что очень серьезно. Я очень боюсь за судьбу бумаг и за то, что может за этим последовать. Уже говорили о катастрофе, о том, чтобы сильнее охранять двери собственных владений и о приближающейся грозе. Я очень измучена всем этим, и твое отсутствие в такой момент более чем огорчение. Я так боюсь, что безопасность семьи пострадает <...> и я рассержена на Бимбо. Это письмо меня очень беспокоило, как предчувствие, и очередной раз в моей жизни я не проявила достаточной активности. Такая жизнь, полная непрестанной тревоги, меня так утомляет, что я больше не выдерживаю, кроме этого я чувствую себя такой пассивной!» (03.06.1917) Пока Феликс находился в Петрограде, в Крыму начались неприятности. Княгиня Юсупова сообщала много горьких подробностей в своих письмах к Феликсу: «Последний допрос Бабушки очень ее расстроил. Она на днях долго у меня сидела и все рассказывала! — Она выехала, не предупредив «охрану», и по возвращении был целый скандал и страшный унт.-оф. (такой же, как и все) <...> сказал Фогелю, что «будьте еще довольны, что ее еще не застрелили!...» — она, бедная, не знала, что надо всегда предупреждать. А другие прозевали <...> — Я из этого заключаю, что они прямо арестованы, и что охрана не для охраны, а для наблюдения, что она состоит из тех же типов, которые делали обыск, и совсем не из охранников Колчака, как это думает (якобы) правительство.

Вообще, забывают, что мы живем в 20-ом веке, и что даже революции бывают другие, чем в 18-ом. Неужели Россия впадет в полное варварство и забудет, как протекали революции в Португалии, даже в Турции и Китае, где никаких издевательств над личностями царствующей семьи не состоялось. — Теперь и Греция благополучно выпустила своего короля, а мы что делаем! <...> Не позор ли это для правительства» (08.06.1917)

О домашнем аресте императорской семьи и обысках в Ай-Тодоре, по рассказам тестя и Ирины, Феликс Юсупов писал в своих мемуарах: «Пока были мы с Федором в Петербурге, первая ласточка беды прилетела в Ай-Тодор. Утром ни свет, ни заря тесть мой проснулся, ощутив револьверное дуло у себя на виске. В дом нагрянули с обыском матросы, посланные севастопольским Советом. У великого князя отобрали ключи от письменного стола и оружие. Вдовствующую императрицу подняли с постели и переворошили простыни. Она стояла за ширмой и не смела слова сказать. Главарь забрал ее письма, бумаги моего тестя. Взял даже государынину Библию, с которой не расставалась она с тех пор, как покинула Данию и вышла за Александра. Обыскивали все утро. Всего оружия нашли дюжину старых винчестеров, хранившихся прежде на яхте, о которых тесть мой и думать забыл. В полдень главный их, офицер, явился объявить великому князю, что арестует Марию Федоровну: дескать, оскорбила Временное правительство. Еле угомонил его тесть, объяснив, что, если матросы ломятся к пожилой даме в пять утра, она, понятное дело, недовольна.

Сей милый моряк при большевиках возвысился и, в конце концов, ими же был расстрелян.

Обыск в Ай-Тодоре лишний раз показал, как слабо Временное правительство. Обыскивать приказал Петросовет: этим начальникам взбрело на ум, что Иринины родители — контрреволюционеры.

Узнав, что случилось, к родителям примчалась Ирина, но в именье войти не смогла. Все ходы и выходы, до последней лазейки, охранялись. Только с уходом банды она попала к своим.

С этого дня обитатели Ай-Тодора постоянно подвергались оскорблениям. Двадцать пять солдат и матросов, скоты и хамы, расположились в усадьбе. Их комиссар объявил тестю с тещей, что они под арестом. Видеть им дозволялось только Ирину, меня, детских гувернеров, врача и поставщиков. А иной раз и вовсе никого, даже Ирину. Потом вдруг снова — пожалуйста».

Имение в. кн. Александра Михайловича Ай-Тодор. Начало XX века.

Вдовствующая императрица более подробно описала в письме к своему брату первый обыск: «На прошлой неделе во время домашнего обыска с нами обращались очень грубо и непристойно. Половина шестого утра: я была разбужена морским офицером, вошедшим в мою комнату, которая не была заперта. Он заявил, что прибыл из Севастополя от имени правительства, чтоб произвести у меня и в других помещениях обыск. Прямо у моей кровати он поставил часового и сказал, что я должна встать. Когда я начала протестовать, что не могу сделать это в их присутствии, он вызвал отвратительную караульную, которая встала у моей постели. Я была вне себя от гнева и возмущения. Я даже не могла выйти в туалет. <...> Офицер вернулся, но уже с часовым, двумя рабочими и 10—12 матросами, которые заполнили всю мою спальню. Он сел за мой письменный стол и стал брать все: мои письма, записки, трогать каждый лист бумаги, лишь бы найти компрометирующие меня документы. Даже мое датское Евангелие, на котором рукою моей любимой мамы было написано несколько слов, — все было брошено в большой мешок и унесено <...> Все мы были арестованы, каждый в своей комнате, до 12 часов, после чего, наконец, получили первое кофе. Но не получили разрешения покинуть дом. Ужасно! Я думала о А.М. (великий князь Александр Михайлович. — Л.К.), который был разбужен таким же образом, и у него тоже все было перерыто и разбросано по полу. Я никогда в своей жизни не видела ничего подобного. Все было для меня шоком. Я чувствовала себя убийственно плохо и совершенно не могла после этого спать. Невозможно было поверить, чтобы наш собственный народ обращался с нами так же, как немцы обращались с русскими в Германии в начале войны» (21.06.1917).

Все члены императорской семьи, находившиеся в Крыму, были в ужасе от происходящего. Великая княгиня Ксения Александровна писала великому князю Николаю Михайловичу: «Вот уже скоро месяц, что мы фактически арестованы и находимся в руках Комитета, которому правительство нас так мило подарило. За что и зачем — никому неизвестно... Последние дни нам совершенно запрещено выходить из Ай-Тодора, только из-за того, что ходят какие-то послы Контрреволюции, а мы-то при чем? Если нам тяжело, и часто все это невтерпеж, то каково бедной Маме! Перед ней просто стыдно, и что ужасно <...> что ничем и никак ей не помочь! Видишь и сознаешь ее страдания и бессилен ее утешить, предпринять что-либо. Это ужасное наказание <...> Если бы ты только видел, как невыносимо больно и горько — что творится на фронтах. Это такой позор, который никогда не смоешь, что бы ни случилось» (21—23.06.1917).

В августе 1917 г. до Крыма дошли некоторые сведения о судьбе членов императорской семьи, остававшихся в Петербурге. В своих воспоминаниях Феликс Юсупов отмечал: «В августе мы узнали, что царя отправили в Тобольск. По указке большевиков отправили или, как божился Керенский, в пику им, ибо собирались их прижать. В любом случае за судьбу пленных царя и семейства мы страшно тревожились. Король Георг V предложил принять их, но Ллойд Джордж от лица английского правительства воспротивился. Король Испании предложил то же, но царская семья отвечала: что бы ни случилось, России они не покинут».

А великий князь Александр Михайлович, вспоминая эти дни, писал: «Мы ежедневно ожидали падения Временного правительства и были в мыслях с нашими далекими родными. За исключением царя и его семьи, которых перевезли в Тобольск, все остальные находились в Санкт-Петербурге. Если б мои братья,

Николай, Сергей и Георгий, своевременно прибыли к нам в Ай-Тодор, они были бы живы до сегодняшнего дня. Я не имел с октября 1917 г. никаких известий с севера и о их трагической гибели узнал только в Париже в 1919 г.»

В октябре 1917 г. Феликс опять решает съездить в Петроград. Как и прежде, его отъезд расстроил 22-летнюю Ирину Александровну, привыкшую делиться с мужем всем происходящим и всегда находившую в нем поддержку. Сразу же после его отъезда Ирина пишет Феликсу: «В Ай-Тодоре мне приходится рваться на куски, бегать, суетиться, говорить и т. д. и т. д., но отдыхать не полагается... Третьего дня приехали из «им. Покровского» (это на Кубани?) два казака и привезли кур, двух поросят и еще что-то в этом роде, — продолжала Ирина. — После обеда Путтер (кн. Феликс-Юсупов-ст. — Л.К.) одел черкеску, чтобы их встретить, и нацепил Legion d'honneur (орден Почетного Легиона. — Л.К.). Ты видишь, что сделалось с Муттер (Зинаида Николаевна. — Л.К.), но она ответила. — «C'est original. J'aime tant qui est original!» и ушла. <...> Казаки привезли от Павлова письмо. Также письмо от тети Лизы. Одно письмо Тебе. Она написала Елене, Владимир присутствовал при убийстве в Выборге, и его спас швейцар, надев ему фуражку» (08.10.1917).

Императрица Мария Федоровна в Ай-Тодоре

Пока Феликс в очередной раз был в Петрограде, в Ай-Тодор приехала «следственная комиссия по жалобе Ирининой семьи: тесть с тещей написали о кражах во время майского обыска. Всех обитателей дома допросили по одиночке. Настал черед императрицы. Под конец допроса ей предложили поставить подпись: «бывшая императрица». Она подписалась: «вдова императора Александра III».

Через месяц в Ай-Тодор приехал человек от Керенского. Он всего боялся и ничего не мог. Лучше при нем не стало, затем в Ай-Тодоре комиссара-керенца сменил большевик. Всех членов императорской семьи решено было сосредоточить в имении великого князя Петра Михайловича в Дюльбере. «Докатилась до нас новая революция, — писал в «Воспоминаниях» великий князь Александр Михайлович. — Джорджулиани, стража нашего, отозвали, на его место севастопольский Совет прислал матроса Задорожного. В день его приезда я познакомился с ним в караульной. Здоровенный детина с грубым, но в общем не злым лицом. Слава Богу, беседовали мы с глазу на глаз. Он был вежлив. Сели, заговорили. Я спросил, где служил он. Отвечал — при аэропланах. Сказал, что видел меня несколько раз в Севастополе. Обсудили с ним общую ситуацию. Понял я, что он нам сочувствует, хоть поначалу, по его словам, увлекся революцией... Расстались мы друзьями. Великим благом было для нас очутиться под такой стражей. При товарищах своих он обращался с нами жестко, не выдавая истинных чувств своих <...>

Меж тем в Ай-Тодор явился еврей Спиро и созвал всех нас, желая устроить нам перекличку. Императрица Мария Федоровна не спустилась — только показалась на миг на верхней ступеньке».

В феврале 1918 г. в Дюльбере под арестом находились: великий князь Петр Николаевич, великий князь Николай Николаевич со своей супругой великой княгиней Анастасией Николаевной и ее сыном князем Сергеем Георгиевичем Романовским, герцогом Лейхтенбергским.

Не арестовали только женщин императорского рода, которые вышли замуж и поменяли фамилии: Ирину Юсупову — дочь великого князя Александра Михайловича; Ольгу Куликовскую — дочь императора Александра III, Надежду Орлову — дочь великого князя Петра Николаевича.

Толстые стены дворца в Дюльбере спасли жизнь членам царской фамилии, оказавшимся во время Гражданской войны в Крыму. Великий князь Александр Михайлович, переживший страшные дни ареста, писал: «Я никогда не думал о том, что прекрасная вилла Петра Николаевича имеет так много преимуществ с чисто военной точки зрения. Когда он начал ее строить, мы подсмеивались над чрезмерной высотой его стен и высказывали предположение, что он, вероятно, собирается начать жизнь «Синей бороды». Но наши насмешки не изменили его решения. Он говорил, что никогда нельзя знать, что готовит нам отдаленное будущее. Благодаря его предусмотрительности Севастопольский совет располагал хорошо укрепленной крепостью».

Феликс Юсупов в своих воспоминаниях подробно описал послереволюционные события: «Задорожный приехал в декабре. В феврале он объявил тестю, что все Романовы, проживающие в Крыму, а также семьи и свита их должны быть перевезены в Дюльбер, в имение великого князя Петра Николаевича. Как объяснил Задорожный, для их же безопасности. Потому что ялтинские большевики требуют их немедленной казни, а севастопольский Совет, в котором состоит он, Задорожный, хочет дождаться распоряжений товарища Ленина. Но ялтинцы, того и гляди, вломятся и устроят расправу. А Дюльбер с толстыми высокими стенами — как крепость, отсидеться возможно. Не то, что Ай-Тодор, куда войдет всяк, кому не лень... Таким образом, Дюльбер назначен был местом пребывания всем Романовым, находившимся в Крыму. В Крыму же находились: вдовствующая императрица и мои тесть и теща с шестью сыновьями; великие князь и княгиня Петр и Милица с детьми; княгиня Марина и князь Роман. Однако ж младшую дочь их, княжну Надежду, в замужестве княгиню Орлову, великую княгиню Ольгу Александровну и мою жену отпустили.

Императрица Мария Федоровна

В Дюльбере к пленникам никого не впускали. Навещать их позволили только двухлетней дочери нашей. Дочка стала нашим почтальоном. Няня подводила ее к воротам именья. Малышка входила, пронося с собой письма, подколотые булавкой к ее пальтецу. Тем же путем посылался ответ. Даром что мала, письмоноша наша ни разу не сдрейфила. Таким образом, знали мы, как живут пленники. Кормили их скверно и скудно. Повар Корнилов, впоследствии хозяин известного парижского ресторана, старался, как мог, варил щи из топора. Чаще всего были суп гороховый да черная каша. Неделю питались ослятиной. Еще одну — козлятиной.

Зная, что по временам они гуляют в парке, жена придумала способ поговорить с братьями. Мы шли выгуливать собак у стен именья. Ирина что-нибудь кричала собакам, и мальчики тотчас взлезали на стену. Завидев поблизости охранника, они спрыгивали обратно, а мы преспокойно шли дальше. Увы, скоро нас раскусили, и свиданья у стен пресекли.

Однажды я встретил Задорожного. Мы немного прошлись вместе. Поспрошав о пленниках, я сказал, что хочу поговорить с ним. Он удивился и смутился. По всему, боялся, что его увидят вместе со мной. Я предложил ему прийти ко мне поздно вечером, в темноте. Войти незаметно можно через балкон моей комнаты на первом этаже. Он пришел в тот же вечер и приходил еще после. Жена часто сидела с нами. Часами мы придумывали, как спасти императрицу Марию Федоровну и близких ее.

Становилось все очевидней: цербер наш Задорожный предан нам душой и телом. Объяснил он, что хочет выиграть время, пока препираются о судьбе пленников кровожадные ялтинцы с умеренными севастопольцами, желавшими, в согласии с Москвой, суда. Я посоветовал ему сказать в Ялте, что Романовых надо везти на суд в Москву, а убить их — они и унесут все государственные тайны с собой в могилу. Задорожный так и сделал. Однако все трудней становилось ему оберегать пленников. Ялтинцы заподозрили неладное, уж и его самого положение висело на волоске. Однажды ночью он разбудил меня: от верных людей узнал он, что утром за пленниками явится отряд матросов, доставит их в Ялту и расстреляет. Задорожный решил на время исчезнуть, так как люди у него в Дюльбере надежные и без него никого не впустят. К тому ж, добавил он, и ребята-пленники начеку. Случись что, винтовки им дадут. Под конец он сообщил, что готовится поголовная резня. Не пощадят никого... Новость неприятная, тем более что все оружие у нас отняли, защититься нечем.

В самом деле, на другой день в Дюльбер явилась банда и потребовала открыть ворота. Задорожный рассчитал верно. Охрана ответила, что комиссара нет, а без приказа они не впустят. Пулеметы охранников были наготове. Матросы отступили, матерясь и обещая расправиться с Задорожным.

Мы понимали, что Ялта отомстит. Предвидя атаку, Задорожный поехал в Севастополь за подкреплением. Сказал, что вернется с отрядом вечером. Ялта, однако, была ближе Севастополя...

Всю ночь мы сидели на крыше дома. Смотрели на башни Дюльбера и стерегли дорогу: с одной стороны ждали подкрепления, с другой — бандитов. Только под утро показались севастопольские грузовики. Со стороны Ялты не показался никто, и мы отправились спать».