Приход немцев в Крым

Советская власть продержалась в Крыму недолго. В апреле 1918 г. германские войска оккупировали Крымский полуостров. Нельзя сказать, что их прихода не ожидали.

В архивах Веры Судейкиной, жены художника Сергея Судейкина, которая в это время находилась в Крыму, сохранилось несколько листков с «предсказаниями» о будущем России и мира, которые в разное время делали она, Судейкин и их крымские знакомые:

«Кто что обещает. 26 марта (8 апреля нового стиля), понедельник. В мастерской Браиловских.

Вопрос: Положение Крыма в ближайшее время?

Сорт: В Крым немцы не придут, и Крым будет советским.

Римма <Никитична>: Немцы с украинцами придут в продолжение апреля.

Леонид Михайлович: Крым будет принадлежать немцам или союзникам, и немцы придут в скором времени.

Сергей Валерьянович: Ей-Богу, не знаю.

Вера Артуровна: Немцы будут через неделю.

Сергей <Юрьевич>: Крым самостоятельной республикой остаться не может. Он сольется с Украиной. Украинцы скоро придут вместе с немцами.

Сорин просит добавить, что сказанное им будет, если мир с большевиками не будет нарушен».

Приход немцев в Крым вызвал в русском обществе бурю всевозможных чувств. Барон П. Врангель так описал свое состояние: «Я испытывал странное, какое-то смешанное чувство. Радость освобождения от унизительной власти хама и большое чувство обиды национальной гордости...

Надо отдать справедливость немцам, они вели себя чрезвычайно корректно, стараясь, видимо, сделать присутствие свое для обывателя наименее ощутимым. С их приходом были отменены все стеснительные ограничения, введенные большевиками, — карточная система, закрытие текущих счетов и прочее, но обязательное получение пропусков для выезда и въезда в Крым осталось в силе».

Подобное поведение немцев в Крыму отмечали и другие очевидцы: «Когда немцы прибыли в Крым, они себя чувствовали полными хозяевами края и поэтому относились серьезно к нуждам населения. В первые же дни они приступили к изучению продовольственного дела и внимательно отнеслись к заявлению представителей местного самоуправления. При этом они преследовали и свои интересы: увеличить возможности отправки продуктов в Германию. Но в первые месяцы оккупации они были очень осторожны и зорко следили за колебаниями цен. <...> Таким образом установились приличные отношения между немцами и местным населением. <...> Можно сказать, что население никакой ненависти к немцам не чувствовало. Ни солдаты, ни офицеры их не пьянствовали, не дебоширили, никогда не появлялись ни в кондитерских, ни в ресторанах, а жили своей замкнутой и обособленной жизнью».

Феликс описал приход немцев в своих воспоминаниях: «Не успели проснуться — новая весть: пришли немцы. Вот уж никак не ждали. Но в них-то и оказалось наше спасение.

Семьи великих князей Петра Николаевича, Александра Михайловича и князей Юсуповых в Дюльбере

Был тогда апрель, накануне Пасхи. 8 марта советское правительство подписало Брест-Литовский мир. Немцы уже входили в Россию. Входили освободителями. Немудрено: простодушное население, устав голодать и умирать, встречало их с восторгом. Впрочем, они же спасли и дюльберских пленников. Радости дюльберцев, не чаявших выжить, не было предела. Немецкий офицер приказал повесить Задорожного и охрану. И ушам своим не поверил, когда великие князья заступились за них и даже просили оставить матросов у них в Дюльбере и Ай-Тодоре еще на время. Немец офицер согласился, но сказал, что в таком случае умывает руки. По всему, он решил, что от долгого плена их императорские высочества повредились в уме.

Несколько дней спустя узники и тюремщики распрощались. Расставались трогательно. Самые молодые плакали и целовали бывшим пленникам руки.

В мае в Ялту прибыл адъютант императора Вильгельма. Привез от кайзера предложение: русский престол любому Романову в обмен на подпись его на Брест-Литовском договоре. Вся императорская семья отвергла сделку с негодованием. Кайзеров посланник просил у тестя моего переговорить со мной. Великий князь отказал, сказав, что в семье его не было, нет, и не будет предателей.

После освобождения императорское семейство оставалось некоторое время в Дюльбере, потом перебралось в Харакс, в имение брата моего тестя, великого князя Георгия, остальные вернулись восвояси».

С приходом немцев Романовым было предложено выехать в Германию, но никто из семьи это предложение не принял. После освобождения императрица Мария Федоровна переехала в имение великого князя Георгия Михайловича Харакс, рядом с Ай-Тодором. Ее охранял конвой из белых офицеров. Великий князь Александр Михайлович и великая княгиня Ксения Александровна с семьей вернулись к себе в Ай-Тодор. Великих князей Николая Николаевича и Петра Николаевича с их семействами в Дюльбере охраняли также белые офицеры.

Жизнь продолжается

Жизнь продолжалась, молодежь не хотела мириться со всеми невзгодами, выпавшими на ее долю. Веселый нрав Ирины Юсуповой, несмотря на сложную жизнь, не давал ей скучать, и все свои выдумки она описывала мужу: «После обеда Бедный Миша (возможно, Михаил Петрович Лазарев. — Л.К.) (1881—1941) невероятно кашлял. Его жена вдруг рассердилась (вероятно, надоело) и заорала на него: «Мотька, да перестань наконец!» Амфибрахий и я чуть не умерли, потом мы решили, что выдержать больше нельзя; Миша и я притащили сверху граммофон, поставили его на столик у самой двери и, сев на полу втроем, стали ждать, когда Путтер кончит читать газету. Когда же он остановился, мы пустили «Марсельезу», недавно купленную в Ялте, и убежали в столовую. «Марсельеза» спокойно доиграла до конца, и мы пришли ее остановить. Муттер много смеялась, по крайней мере, был маленький дивертисмент». (8.10.1917)

Одним из любимейших развлечений Ирины были мыльные пузыри, что страшно веселило и ее, и загадочного Амфибрахия: «Решили пускать мыльные пузыри. Для этого пошли к Путтеру в кабинет, чтобы украсть у него мундштуков. Пока мы их выбирали, произошел awful (ужасный. — Л.К.) случай — потухло электричество. Нас могли застать на месте преступления. Но этого не случилось, мы благополучно оттуда вылезли и, взяв подушки, пошли в комнату с большими стеклянными окнами... На другой день был Миша и продолжали втроем. Первый вечер это длилось 2½ часа, второй меньше)». (8.10.1917)

Ирина была единственной дочерью великого князя Александра Михайловича. У нее было шесть братьев, которые после женитьбы Феликса Юсупова на их сестре стали непременными участниками молодежной жизни. Феликс очень с ними сдружился: «Ирина, единственная дочь, росла вместе с братьями <...> Немногим позже я познакомился и с братьями ее, князьями Андреем, Федором, Никитой, Дмитрием, Ростиславом и Василием. По натуре разные, но все дети равно обаятельны, в мать... Братья обожали сестру и смотрели на меня, будущего похитителя ее, косо. А князь Федор и вовсе принял меня в штыки. В свои пятнадцать лет он был необычайно высок и красив нордической красотой. Непокорные каштановые пряди окаймляли выразительное лицо. Смотрел он то как зверь хищно, то как дитя ласково. Нрав имел озорной. Враждебность его ко мне быстро прошла. Мы стали друзьями. Когда я женился на Ирине, дом наш стал и его домом. Без нас он не мог прожить и дня и отдалился лишь в 1924 году, когда женился сам. Женой его стала княгиня Ирина Палей, дочь великого князя Павла Александровича».

Уже живя в Париже, Феликс Юсупов с волнением и грустью описывал последние дни жизни аристократической молодежи в Крыму, который когда-то был для них раем, а потом превратился в ад, где надо было выжить: «Жизнь мало-помалу наладилась. Старики вздыхали с облегчением, но все ж и с опаской, а молодежь просто радовалась жизни. Радость хотелось выплеснуть. Что ни день, то теннис, экскурсии, пикники.

Мы нашли еще одно развлечение, затеяв газету. Подруга наша, Оля Васильева, очень милая, умная и красивая барышня, стала редактором. По воскресеньям команда наша собиралась в Кореизе. Сперва составлялись «новости», потом Оля читала вслух статьи всех шестнадцати «сотрудников»: каждый на неделе должен был написать одну, тема — по желанию. Мы, молодые люди с неопределенным будущим, описывали воображаемые путешествия и невероятные приключения в дальних странах. Начинались и кончались наши собрания пением газетного гимна. В полночь электричество отключалось, досиживали мы при свечах.

Родные наши тоже интересовались и даже увлекались газетой, но и побаивались. Говорили они, что и невинные забавы могут плохо кончиться. Впрочем, их послушать, так все вообще плохо кончится.

Еженедельник просуществовал недолго. Вышли тринадцать номеров. На роковой цифре «журналисты» заболели испанкой и поочередно переболели все. Но, однако ж, когда настал час отъезда, и вещей разрешалось взять самую необходимую малость, газету нашу моя жена положила в чемодан первым делом».

Это эйфорическое состояние «молодых людей с неопределенным будущим», прятавших как страусы головы под крыло в минуты опасности, горестно описала в своем стихотворении Софья Волконская:

В те дни, когда чаша стыда
была перед нами, чтобы ее осушить,
В те дни, когда наша родная страна
Погибла в крови и боли,
Мы не молились в дикой печали,
Целуя землю со слезами и воплями, —
Нет, мы занимались в Мисхоре
Теннисом и другими играми...
Мы не помчались на борьбу с противником,
Готовые принести в жертву все —
Спокойные, за спинами других,
Мы играли в покер в Чаире.
Через позор и разложение,
Триумф демонической силы
Мы осушали бокалы с шампанским
Среди пения цыган в смеющейся ночи.

Немцы не собирались оставаться в Крыму вечно: «В соответствии с договором о перемирии от 11 ноября немецкие войска должны были покинуть Крым и все занятые ими весной российские территории. И оказалось, что в Крыму находятся несколько сот русских офицеров. Пробрались они к Ялте еще ранее, тайком, намереваясь спасти великих князей во время пленения их в Дюльбере. Мы с шурьями моими решили вступить в Белую Армию и подали просьбу о зачислении командующему, генералу Деникину. Нам было отказано. Причины — политические: присутствие родственников императорского семейства в рядах Белой Армии нежелательно. Отказ сильно расстроил нас. Мы горели желанием вместе со всеми офицерами-патриотами принять участие в неравной борьбе с разрушителями отечества. В едином патриотическом порыве поднялись по России люди. Новую армию возглавило несколько военачальников. Имена генералов Алексеева, Корнилова, Деникина, Каледина, Юденича войдут в историю российскую, составив славу ее и гордость».

Культурная жизнь на Южном берегу Крыма. (1917—1919 годы)

После революционных событий 1917 года цвет творческой интеллигенции России, среди которых было немало известных композиторов, музыкантов, артистов и художников, сосредоточился в Ялте. Здесь проходили концерты, спектакли, организовывались художественные выставки. Феликс и Ирина Юсуповы были неизменными посетителями всех этих мероприятий. Вот как описывала Вера Судейкина один из таких концертов: «В восемь часов мы пришли в гостиницу «Россия» к Якобсону, чтобы получить билеты, а затем пошли в Общественное собрание. Там оказалось, действительно, масса хорошей публики: Юсуповы, Васильчикова, Лейхтенбергский. Граф Тышкевич заведовал этим вечером, потому что это было в пользу польских беженцев. Нас устроили в третьем ряду. Был весь Алупкинский бомонд. Начали в десятом часу, и граф Тышкевич ругал Якобсона за опоздание. Первые два номера было нестерпимо скучно. Какой-то местный домовладелец играл на скрипке, а местный же аптекарь пел... Было невыносимо скучно. Наконец появилась Балановская с Якобсоном. Она вся в черном, в завитушках с большой бабочкой на голове, вся пухлая, розовая и игривая, а Якобсон в великолепнейшем фраке заиграл на ужасном пианино, и оба улыбнулись при дребезжащих звуках. Впечатление от ее пения было такое сильное — как свежая вода из источника — легко и свободно, с чарующими низкими нотками, что мы помчались за кулисы, осыпать их обоих комплиментами».

В октябре 1918 года в Ялте Сергеем Маковским была организована художественная выставка «Искусство в Крыму». С.К. Маковский, видный культурный деятель и художественный критик, тотчас после Февральской революции, в апреле 1917 года уехал из Петербурга в Крым, будучи уверен, что никогда уже не вернется в столицу. С. Маковский активно участвовал в культурной жизни Ялты в 1917—1918 гг.: организовал две выставки, входил в Комиссию по охране художественных сокровищ Крыма, печатался в местной прессе. На выставке «Искусство в Крыму» было представлено 284 работы известных мастеров того времени, таких, например, как С. Судейкин, И. Билибин, Л. Браиловский и др.

Однако выставка для художников, которые надеялись хоть на какие-то продажи, оказалась неудачной. В дневниках Веры Судейкиной сохранились ее впечатления от вернисажа: «Публика прибывала, но было мало. Все больше свои, мало чужой публики, но из знакомых многих не было, не было всех мисхорцев, Юсуповской компании, компании Вейнер, князей Щербатовых, не было никого из Гаспры, не было Рябушинских. Маковский утром принес большой букет, очевидно, для графини Шуваловой, но и ее не было. К обеду, то есть часам к двум, стало ясно, что вернисаж не из удачных, хотя Сорин и обещал приход главной публики от трех-четырех». И далее: «На выставке нудно — мало народу. В четыре часа, перед самым закрытием, приходят все мисхорцы — компания Юсуповых и Александровичи — Вейнер с ними...

Из аристократии никто не покупает, приезжает компания Юсуповых, на них у меня надежда, но они долго ничего не покупают, и лишь в первый антракт Феликс старательно выбирает две афиши, одну Сережину с автографом Дроздова (Брест-Литовский договор), а другую Леонидину. «Сколько они стоят?» — «По сто рублей». — «Таких денег у меня с собой нет. Вы позволите Вам прислать завтра?».

В этой же выставке участвовал и скульптор Глеб Дерюжинский, приятель и одноклассник еще по гимназии Феликса Юсупова. В каталоге Ялтинской выставки 1918 г. указаны три бюста его работы, два из них — как «собственность князя Ф.Ф. Юсупова» — это мраморные бюсты Ирины и Феликса Юсуповых. Под номером 120 значилась весьма необычная скульптура — гипсовый бюст комиссара Задорожного.

В Кореизе Глеб Дерюжинский появляется в 1917 году по приглашению своего друга по гимназии Феликса Юсупова. Его надежды на обеспеченную жизнь в Крыму были связаны с обещанием Феликса обеспечить его выгодными заказами. Для начала скульптор, приглашенный в Кореиз, приступает к работе над бюстом самого Феликса и его жены Ирины. Однако вскоре он получает несколько необычный заказ. Вдовствующая императрица Мария Федоровна просит скульптора создать бюст комиссара Задорожного, благодаря которому она сама и 17 представителей династии Романовых, оказавшиеся после 1917 года под арестом в южнобережных имениях Ай-Тодор, Дюльбер, и Чаир, остались в живых.

Имя 30-летнего скульптора Глеба Дерюжинского было достаточно известным в России. Уже первые его работы были признаны удачными. Особо удавались ему произведения в портретном жанре, среди которых было немало бюстов знатных аристократических особ: княгини Марии Шаховской, княжны Ольги Орловой, академика князя Голицына. В 1917 году, став премьером и военным министром, ему позировал Керенский.

Потомок старых дворянских семей, Глеб Дерюжинский относился в России к тому кругу, который принято называть избранным. Все мужчины в семье Глеба Владимировича — потомственные юристы и видные общественные деятели. Отец и дядя, дед по материнской линии и брат деда были членами Правительствующего Сената. Отец, Владимир Федорович Дерюжинский, окончил Московский университет. Серьезное участие принимал Владимир Федорович в работе по общественному призрению, много писал об этом, помогая выработать верный взгляд на проблему, а с 1897 года, то есть с момента основания и до революции 1917-го, состоял редактором журнала «Трудовая помощь», издаваемого Комитетом попечительства. После прихода к власти Временного правительства он входил в «Особую комиссию по составлению проекта основных законов», которая формировала программу державы на федеративных основаниях.

Отец надеялся, что Глеб, подчинившись семейной традиции, сразу после гимназии поступит на юридический факультет университета. Однако юноша вопреки воле отца, решил полностью посвятить себя искусству. В этот сложный момент ему помог известный художник Н.К. Рерих, решивший защитить талантливого ученика. Он посетил Владимира Федоровича и попытался уговорить его согласиться с решением сына. В результате «горячего», как вспоминал Глеб Владимирович, спора Владимир Федорович пошел на компромисс. Было решено, что Глеб окончит юридический факультет и после, если желание сына не изменится, отец пошлет его во Францию учиться скульптуре.

Поступив в университет, Глеб не бросал обучения в Рисовальной школе в классе И. Андреолетти. В 1911 году его композиция «Иоанн Грозный и Малюта Скуратов» была отмечена серебряной медалью.

Дерюжинский окончил юридический факультет одним из первых и получил предложение остаться при кафедре, но отклонил его, не колеблясь ни минуты. Как ни был огорчен отец, но сдержал слово, и Глеб Владимирович уехал в Париж. Все лето проработал он в Академии Жульена, посещал также известную студию Коларосси. А в Академии сам великий Роден обратил внимание на работу молодого скульптора и пригласил его в свою студию в Будо. Вернувшись в Россию весной 1913 года, Дерюжинский поступил в Императорскую Академию художеств, где его первым учителем был Гуго Романович Залеман. Позднее он учился и у В.А. Беклемишева. Шесть дней в неделю, с десяти часов утра до десяти вечера, Глеб проводил в академии: рисовал с натуры, лепил, формовал. «Отец давал мне на трамвай 5 копеек в день и 30 копеек на завтрак в столовой Академии, он также платил за материалы для скульптур, но на карманные расходы я не получал ни гроша, — рассказывал скульптор. — Он хотел убедиться, что, несмотря на материальные трудности, я останусь предан искусству». В 1914 году, когда началась Первая мировая война, Дерюжинский был освобожден от воинской повинности. Его диагноз назывался тогда «сердечный невроз». Он продолжал учебу в академии, принимая одновременно заказы на портреты: бюсты и статуэтки. В 1915—1916 годах участвует в академических выставках. Искусствоведы определяли его работы как «импрессионистические». В январе 1917 года он участвует в выставке Общины художников, которая объединяла представителей самых разных направлений в искусстве. Дерюжинский получает заказы в аристократических кругах, две из его скульптур этого периода стояли в Большом дворце Ораниенбаума. Последними владельцами дворца были герцоги Мекленбургские, Михаил и Георг. Морганатическая жена Георга графиня Наталья Карлова заказала Глебу Дерюжинскому бюст покойной дочери. Это было первой работой Глеба Владимировича Дерюжинского в мраморе. Потом был сделан портрет самой графини. Несколько позже он получает заказы на портреты в мраморе княгини Марии Шаховской и княгини Ольги Орловой.

Октябрьские события 1917 года застали Глеба Дерюжинского буквально на улице. Он возвращался из академии домой и, оказавшись вблизи Юсуповского дворца, на набережной Мойки, решил переждать беспорядки у Феликса Юсупова, давнего приятеля еще со времен совместной учебы в гимназии Гуревича. Феликс, который только что на короткий срок вернулся в Петербург из Крыма за картинами Рембрандта, собирался уезжать в свое имение в Кореизе, где уже находились его родители и жена Ирина. Он уговорил Глеба присоединиться к нему: «Переждем события, заодно сделаешь портреты, мой и Ирины». Дерюжинский приехал в Кореиз в неспокойное время, и все же юсуповское имение осталось в его памяти как одно из прекраснейших мест. Дворец, окруженный стеной реликтовых деревьев: огромный, тщательно спланированный парк, море... Быстро устроили мастерскую, и Глеб Владимирович начал работать над эскизами к портрету Ирины. Приехавший позже Феликс Юсупов привез из своей коллекции два полотна Рембрандта и взятый из Аничкова дворца по просьбе вдовствующей императрицы портрет Александра III. Помимо скульптурных заказов Феликс предложил Глебу скрыть Рембрандта новой живописью, чтобы вывезти картины из России.

Во время пребывания в Кореизе Дерюжинский успел высечь из мрамора портреты Ирины и Феликса Юсуповых. Впоследствии скульптор вспоминал о своем пребывании в Кореизе: «Я занимался лепкой и собирался приняться за бюст Ирины Юсуповой. Моя модель была удивительно красива <...>. Феликс тоже был очень красив, так что мне хотелось усадить позировать и его».

После захвата Красной Армией Ялты в юсуповское имение явились матросы, подчинявшиеся Ялтинскому Совету, конфисковали автомобиль и арестовали всех, в том числе и Глеба Дерюжинского. И тут появился со своим отрядом комиссар Филипп Задорожный, который освободил Юсуповых и их гостя. Комиссар приказал не беспокоить «матушку государыню» и князей. Под охраной Задорожного жизнь в Кореизе текла почти спокойно. После прихода немцев в Крым и освобождения императорской семьи Дерюжинский получает заказ от вдовствующей императрицы Марии Федоровны.

Бюст Задорожного скульптору удался. Во время работы Мария Федоровна посещала мастерскую. «Забота о нас Задорожного и желание его охранить нас от жестокости революции приближают нас, людей, к Богу», — говорила она о комиссаре. Сохранились воспоминания Дерюжинского о Задорожном, который остался в его памяти как человек, безусловно, честный, глубоко идейный. Чувства его были чисты, мечты наивны и трогательны. Комиссар произвел на Дерюжинского впечатление человека, который пришел в революцию по убеждению и осуждал грабежи и неоправданные убийства. Этот простой, но широкий человек сумел вызвать у русских дворян уважение к себе и даже любовь. Когда Дерюжинский закончил скульптурный портрет комиссара, вдовствующая императрица устроила у себя обед в честь Задорожного.

Не сохранилось никаких сведений о последующей судьбе комиссара Задорожного. Неизвестно и что случилось с его гипсовым бюстом. Сохранилось письмо от 1918 года Глеба Дерюжинского к Феликсу Юсупову с обратным адресом — Ялта, ул Загородная, 5: «Феликс, выставка закрылась и мне необходимо вернуть тебе бюст. ...Мне необходимо с Тобой повидаться, чтоб поговорить об одном деле — вкратце я хочу уехать искать счастье в Париж. Бюст Задорожного я хочу преподнести Императрице, так как она мне говорила, что желает его иметь... Моя просьба — может быть, возможно было бы, чтобы ты спросил у Ея Величества разрешения поднести ей бюст и попросить у нее благословения «искать счастья» за границей». Возможно, императрица и приняла дар художника, но вряд ли забрала с собой этот бюст, отправившись в изгнание. А вот мраморный бюст Феликса Юсупова с ялтинской выставки 1918 года точно сохранился и находится в фондах Алупкинского дворца-музея.

К весне 1919 года стало очевидным, что многим русским дворянам придется покинуть Россию. Вместе с Юсуповыми скульптор намеревался перебраться в Европу. И, вероятно, вместе с Юсуповыми Глеб Дерюжинский в апреле 1919 года отплыл бы из России в свите вдовствующей императрицы на британском дредноуте «Мальборо». Но как раз в это время Дерюжинский заинтересовался раскопками греческого порта Херсонес, и вместо Европы отправился в Севастополь. В это время города черноморского побережья переходили из рук в руки от белых к красным и наоборот. Покидать Кореиз было опасно, но стремление соприкоснуться с античностью было сильнее страха. В Херсонесе скульптуру показали грот, где по легенде Ифигения была принесена в жертву ее отцом Агамемноном. Впоследствии Глеб Владимирович вспоминал, что впечатление от осмотра грота оказалось таким сильным, что позже отразилось в его скульптуре. Вернуться в Кореиз он не смог, так как наступление Красной Армии отрезало Ялту от Севастополя. Дерюжинскому пришлось бежать в Новороссийск, где тогда находились войска Деникина. Добровольческая армия проводила в Новороссийске мобилизацию, но Глеба Владимировича, как и в Первую мировую войну, по болезни сердца освободили от военной службы.

Дерюжинскому удалось отыскать друзей, которые весной 1919 года устроили его гардемарином на судно «Владимир», идущее в США с грузом руды. Об Америке он многое знал от своего дяди А.Ф. Дерюжинского, бывшего российского консула в Сан-Франциско. Когда иммиграционный судья, выдававший Дерюжинскому право на жительство, спросил, чем он собирается заниматься, тот без колебания ответил: «Я буду скульптором и очень скоро пришлю вам приглашение на мою выставку».

Дерюжинский покорил Америку очень быстро. Уже в 1920-м представил на выставке в Нью-Йорке бронзовый бюст 26-го президента страны Теодора Рузвельта. За 56 лет упорного труда в Америке он создал множество других прекрасных работ, среди которых и скульптурные портреты своих изгнанных соотечественников: А.И. Зилоти, С.В. Рахманинова, А.Т. Гречанинова, М.В. Добужинского. Там, вдали от России, ему суждено было стать всемирно известным и украсить своими произведениями коллекции знаменитых музеев и галерей. Такова история одного из выдающихся русских скульпторов, который был тесно связан с Феликсом Юсуповым.

Не менее тесным было общение в Крыму Феликса Юсупова с женой Глеба Дерюжинского Палладой Олимпиевной, которую, так же как и Глеба, Феликс Юсупов поддерживал материально. Паллада Дерюжинская все свое время проводила в богемной среде, тесно общаясь с художниками, поэтами и артистами. В 1915 году небольшим тиражом выпустила сборник своих стихов. Современники писали о ней, что в Петербурге «об этой женщине, о ее капризах, причудах, экстравагантности и взбалмошности ходят легенды. Если Сомов, Бенуа воплощают XVIII в. в своем искусстве, то она его повторяет в собственной жизни, в беспечно-легкомысленном ее течении. Она красива, но не красотой бесспорной красавицы — она неповторима, это больше!». Паллада пользовалась большим успехом у мужчин и была несколько раз замужем. В очередной раз она вышла замуж за Глеба Дерюжинского в апреле 1917 года. Венчание состоялось в часовне Академии художеств. По-видимому, вместе с Глебом по приглашению Феликса Юсупова она уезжает в Крым. Вскоре брак Паллады и Глеба постепенно распадается. В Ялте Паллада Дерюжинская была у всех на виду: «великая блудница» Диана Олимпиевна мелькала, как рыбка, там и сям. Она называла себя «маркой старого Петербурга». Артистическая натура Паллады определенно привлекала Феликса Юсупова. Он любил с ней общаться и посещал ее вплоть до своего отъезда чуть ли не каждый день. В Крыму Палладу дважды арестовывали: сначала белые, потом красные. Она была контужена, отчего голова ее всю оставшуюся жизнь была немного набок. По неизвестным причинам Паллада не эмигрировала вместе со своими многочисленными друзьями из Крыма. В 1921 году она вернулась в Петроград, а в 1924-м вышла последний раз замуж — за искусствоведа и журналиста В.Н. Гросса (1903—1935), по 1935 г. они жили в Царском Селе.

В 1919—1921 годах из Крыма в эмиграцию уезжает практически вся интеллигенция: писатели, художники, артисты, которые способствовали последнему послереволюционному культурному всплеску на Южном берегу Крыма.