Чума. Бунт в Севастополе

Согласно Указу 1775 г. «Учреждения для управления губерний Всероссийской Империи» генерал-губернатор пограничных губерний был обязан защищать вверенную ему территорию от внешней военной угрозы, а также от проникновения эпидемических заболеваний, в случае стихийных бедствий или народных волнений он отвечал за ликвидацию последствий.

Одной из острейших проблем, с которой М.С. Воронцову приходилось сталкиваться практически все время правления в Новороссийском крае и Бессарабской области, являлась борьба с эпидемическими заболеваниями, которые угрожали распространиться по всей территории империи.

Первый опыт борьбы с этим бедствием М.С. Воронцов получил в конце 1825 г., когда узнал о появлении чумы в Измаиле. Прибыв в город, он предпринял все меры, чтобы предотвратить распространение эпидемии за его пределы, и находился там до конца февраля, пока не миновала опасность.

В начале лета 1829 г. чума появилась в Одессе, куда была занесена из местностей, занятых турками. Генерал-губернатор начинает применять энергичные меры, чтобы остановить бедствие.

В одном из писем 1829 г. (5 августа) К.Я. Булгаков сообщает А.А. Закревскому:

«Я получил от Воронцова письмо от 26-го. Он берет строгие меры против чумы, и дельно. Не надо ни шутить, ни пренебрегать этим адским злом, лучше сделать лишнее, нежели из оплошности дать ей распространиться».

Меры карантина были устроены таким образом, что жители домов не могли общаться друг с другом, передвижение по улицам было запрещено.

Лишь особые комиссары в каждом квартале могли выходить из домов, каждый из них имел опознавательный знак — медаль на груди. Комиссары доставали для жителей все необходимое, соблюдая при этом карантинные правила.

Помимо комиссаров, заботящихся об обеспечении бедного населения города, что особо отмечал Воронцов, по улицам имели право перемещаться двадцать врачей, которые повсеместно осматривали окна и двери и занимались транспортировкой тех, кто был заражен инфекцией.

Севастопольская бухта в конце XVIII в. С гравюры по рисунку Христиана Гейслера.

Они же консультировались с созданным в городе высшим советом медиков и с комиссарами в сомнительных случаях, чтобы не отправлять людей без особых на то причин в карантин.

Все это, а также обработка и водой, и химическими веществами различных предметов во всех кварталах города раздражали жителей и приносили им большие убытки, но зато обеспечивали заметный успех.

В то время как принимались действия против чумы в Одессе, бедствие охватило Бессарабию, где бороться с эпидемией было еще труднее. Принятые меры принесли положительный результат, инфекция пошла на убыль, чему способствовало во многом и создание сильной линии карантина по Днестру.

До конца года Воронцов постоянно контролировал ситуацию в крае, совершая инспекционные поездки по региону, например, несколько раз тщательно осматривал карантинную линию в Николаеве. Он лично ежедневно посещал оцепленные места, вызывающие какие-либо подозрения, следил за исполнением своих указов, занимался изучением причин заболевания чумой, каждое утро и каждый вечер принимал донесения о состоянии здоровья населения во вверенных ему местностях, отдавал необходимые распоряжения. Любая корреспонденция из Одессы отправлялась лишь после окуривания, для чего у каждого дома располагались специальные ящики; вещи и монеты протирались водой и уксусом. За восемь месяцев заболело 239 человек. Умерло 180 человек. Одесса того времени насчитывала 53 000 жителей.

Эти цифры свидетельствуют об успешной борьбе Воронцова с заболеванием, причем современники отмечают именно личное участие генерал-губернатора в устранении эпидемии. Его канцелярия тоже была на карантинном положении, и все сотрудники, вынужденные регулярно вести дела, были буквально в заточении. Только глубокое уважение к своему руководителю помогало людям в столь тяжелой ситуации достойно выполнять свои обязанности.

Южная сторона, бульвар и памятник Казарскому в Севастополе. Гравюра

Но даже в борьбе против эпидемии М.С. Воронцову не были предоставлены права действовать самостоятельно. Так, в 1829 г. из-за проволочек правительства в принятии защитных мер против эпидемии чума вспыхнула в Бессарабском крае.

Кроме того, многое зависело и от действий глав местных администраций. В 1837 г. причиной проникновения в регион эпидемии стало, по отзывам современников, следующее обстоятельство: «Чума в город была пропущена из карантина, вследствие внутренних беспорядков, там водворившихся, и контрабанды, оттуда легко пропускаемой чиновниками, а более солдатами карантинной же стражи».

На предупреждение медиков, что в карантинной зоне появились признаки заболевания, градоначальник Одессы А.И. Левшин ответил, что «вы только и думаете, как бы стеснить торговлю».

Через некоторое время чума проникает в город, но градоначальник (по мнению Н.Н. Мурзакевича) совершает ряд действий, не способствующих защите от эпидемии, а именно: высылает из города несколько чумацких подвод, привозивших в Одессу пшеницу из разных губерний; известие о чуме отправляет Воронцову в Ялту на пароходе, который содержался не на карантинном положении<...>; отсылает пакет в Санкт-Петербург на имя Императора, не подвергнув послание специальной обработке, т. е. окуриванию. Таким образом, возникла угроза проникновения страшной болезни далеко за пределы региона. Однако, как свидетельствуют современники, один лишь приезд М.С. Воронцова в город успокоил жителей. Авторитет генерал-губернатора и доверие к нему были столь велики, что, по словам очевидцев, одного слова М.С. Воронцова было достаточно, чтобы толпы народа, подстрекаемые к возмущению против карантинных мер, расходились.

Но постоянная угроза возникновения эпидемических заболеваний в крае требовала принятия серьезных мер для его защиты, а следовательно, и империи. В донесении на имя Императора М.С. Воронцов подчеркивал, что устройство карантинных линий для защиты империи от чумы — одна из важнейших обязанностей властей Новороссийского края и Бессарабии.

Особая опасность исходила с берегов Прута и Дуная, и устройство на них карантинов требовало немалых усилий. В этом деле М.С. Воронцов отмечает помощь Бессарабского военного губернатора, генерал-майора Федорова:

«Его попечением обе линии сии доведены до возможного устройства, и, несмотря на существование чумной заразы в Турции, мы, благодаря Бога, избавлены от оной».

Далее Воронцов указывает, что хотя карантины Одессы и Керчи не уступают европейским, но другие карантины, особенно в Бессарабии, требуют дальнейшего усовершенствования. Воронцов представил министерству проекты и планы карантинов, причем постройки должны были производиться местными способами, что было намного дешевле. Он обращался с просьбой к Императору утвердить этот проект, как только он поступит на его рассмотрение: если понадобятся значительные капиталы на создание карантинных сооружений, то казна не сможет выдать средства быстро, а это задержит постройку на неопределенное время. Карантины в очередной раз подтвердили свое назначение, не дав в 1836-м и 1837 гг. распространиться по всей стране эпидемии из Одессы, Измаила, Керчи и Феодосии, куда она была завезена на купеческих судах.

Южная бухта в Севастополе

Необходимые, но в то же время жесткие меры карантина во время чумы создавали для местного населения серьезные проблемы в различных сферах деятельности.

И в данной ситуации многое зависело от степени влияния местной власти на людей, ее моральной и экономической поддержки населения. В противном случае одна трагедия порождала другую. События в Севастополе 1830 г. во многом подтверждают это.

Графская пристань в Севастополе

Воронцов находился в Одессе и готовил к отъезду за границу свою любимую дочь Александру, когда случились так называемые севастопольские события. В нем возгорелась борьба между чувствами отца и долгом верноподданного. Он делает выбор и спешит туда, куда зовут его долг и обязанности.

Находясь на Северной стороне оцепленного из-за чумы Севастополя, под зноем, в палатках, как пишет очевидец событий М.П. Щербинин, Воронцов должен был быстро осознать причины бунта, степень виновности участников беспорядков и тех, кто вовремя не принял мер к их ликвидации. Он работал с раннего утра, единственным видом отдыха, подчеркивает Щербинин, были поездки каждый вечер на лодке через бухту с Северной к Графской пристани города, где ждали его распоряжений.

Неопубликованные материалы, хранящиеся в фондах РГАДА, — выводы следственной комиссии о причинах бунта — позволяют нам оценить сделанное М.С. Воронцовым. В специальном донесении комиссии на имя М.С. Воронцова, в частности, говорилось:

«Непокорные жители Корабельной слободки приносили жалобы на претерпеваемые ими нужды в продовольствии и топливе, на неприличное с ними обращение, на лишение способов к заработкам во время карантинного их положения, на деланные им угрозы и, наконец, на продолжительность оцепления».

Толчком к возмущению послужило выступление 27 мая женщин Корабельной слободки, следовательно, для предотвращения событий 3 июня власти имели неделю времени. Социальный состав принявших участие в восстании был довольно пестрым: наряду с рабочими и низшими военными чинами по делу проходили представители высшего командного состава армии и флота, мещане, лица духовного звания. Участников насчитывалось 1580 человек.

Ссылаясь на показания чиновников, находившихся при Севастопольском военном губернаторе Н.А. Столыпине, комиссия подчеркивала, что контр-адмирал Скаловский

«не способствовал надлежащим образом намерениям Столыпина к усмирению непокорных оружием, но Скаловский нисколько сего не подтверждает, напротив того, объясняет, что Столыпин никогда не имел намерения и не поручил ему действовать оружием».

Жители Корабельной слободки заверяли, что не нарушат карантинных правил, о чем доложили Столыпину.

Комиссия пришла к выводу, что Столыпин недооценил опасности и не проявил твердости для предотвращения бунта. Поведение некоторых офицеров и нижних чинов способствовало действиям бунтующих. Некоторые из нижних армейских чинов были замечены в грабежах. Бездействие войск, по мнению членов комиссии, склонило на их сторону бунтующих, тех, кто пребывал в нерешительности. В заключение следственная комиссия пришла к выводу, что бунт с 3-го на 4—6 число июня в Севастополе произшедший, в свое время был не прекращен, а «прекратился сам собой».

Основным источником, освещающим деятельность самого Воронцова в ликвидации последствий бунта 1830 г. в Севастополе, служат его мемуары на французском языке (на русском языке источник не издавался). Согласно приказу Императора М.С. Воронцову было поручено командование всеми войсками, находящимися в городе и его окрестностях, и морским флотом; ему подчинялись все административные власти Севастополя.

Чтобы ограничить распространение чумы, Воронцов предписал адмиралу Грейгу не выпускать ни одно из судов флота вплоть до его приказа за пределы Севастопольского рейда. «Боясь, в свою очередь, заразы, адмирал Грейг поднял весь парус и ушел в море. Это страшно взволновало графа Михаила Семеновича, и он написал письмо Государю, прося чуть ли не о предании суду Грейга». Чиновнику особых поручений А.Я. Фабру поручено отправить послание Императору. «Фабр стал читать и, окончив, изорвал его в мелкие куски. Граф, пораженный подобной дерзостью и дрожа от гнева, спросил Фабра, как он смел решиться на подобный поступок?

«Эта жалоба недостойна великой души вашей противу человека, которого ваше сиятельство так уважает», —

спокойно ответил Фабр. Несколько минут граф оставался безмолвным, затем, протянув руку Фабру, сказал:

«Благодарю Вас, я погорячился». Другого письма, конечно, написано не было, а поступок Фабра еще более усилил то доверие, которым он у графа пользовался».

Этот эпизод еще раз подтверждает тонкость и благородство Михаила Семеновича в общении с подчиненными.

Генерал-губернатор обязан был не только выявить виновников бунта и наказать их, но и восстановить карантинные меры для уничтожения чумы в городе и воспрепятствовать распространению эпидемии в глубь империи. Он называл свою задачу неприятной и нелегкой, так как именно система карантинных мер восстановила все население города, в том числе матросов и других офицеров, против властей Севастополя. В пригородах находились многочисленные сады, огороды и небольшие торговые лавки жителей, и в основном их владельцами были матросские семьи. Карантинные меры нанесли им ощутимый убыток, нарушив сообщение с городом.

Воронцов подчеркивал, что начало «брожению» в городе было положено доблестными моряками, которые незадолго перед этим защищали морскую славу России в кампании 1828—1829 гг., причем их взгляды разделяли некоторые высшие офицеры, которые разрешали публичное обсуждение санитарных мер и поддерживали мнение «вопреки здравому смыслу, что чумы не существует и что эпидемия — выдумка врачей и карантинных чиновников».

Ситуация обострялась тем, что признаки чумы начали проявляться в различных частях города, к счастью, подобные вспышки были немногочисленны, иначе отсутствие карантинных мер и бездеятельность морских офицеров могли привести к непоправимым последствиям.

М.С. Воронцов писал:

«Моей первой заботой являлся объезд всего города, во время которого я не подвергся ни одному оскорблению где-либо, я заметил равнодушие морских жен и в то же время неуверенность и бессилие батальонной пехоты, о которой я говорил выше».

Установив свою штаб-квартиру в северной части города, Воронцов, обладая большими полномочиями от Императора, встретился с несколькими представителями высшего морского офицерства, проявившими хладнокровие и волю во время бунта, и с генерал-лейтенантом Тимофеевым, заменившим убитого Столыпина. Затем Воронцов отправляет в Феодосию вице-адмирала Patiniotti с просьбой направить в Севастополь новые войсковые части, так как, по словам М.С. Воронцова, он не мог положиться на части, расположенные в городе. Через четыре дня войска прибыли в город, укрепив тем самым позицию властей.

Разместив часть прибывших войск в городе, а других оставив в резерве, он в то же время отправляет в казармы батальоны старого гарнизона, проявившего бездействие в чрезвычайной ситуации. И в тот же день отдает распоряжение об аресте виновных в возмущении, особенно тех, кто замешан в гибели Столыпина и других убийствах этого страшного дня. Аресты велись по списку, доставленному предварительно М.С. Воронцову, без малейших затруднений, так как прибыли новые войска, осознавшие всю важность своей миссии.

М.С. Воронцов восстановил все санитарные меры в городе, установил линию часовых вокруг южной части Севастополя и привел в порядок прежний карантин в крепости и в казармах на Северной стороне города, что, помимо медицинских целей, должно было создать необходимые условия для расследования, которое, по словам М.С. Воронцова, происходило без помех с чьей-либо стороны. В то время прибыл адмирал Грейг, который, согласно приказу Императора, поступил в полное распоряжение Воронцова.

Завершая перечень принятых мер, М.С. Воронцов писал: «Все это вам показывает, до какой степени моя позиция была деликатной, сложной и неприятной».

Все моряки, за исключением двух или трех адмиралов, другие жители видели в генерал-губернаторе палача, прибывшего с поручением стрелять в них.

Сложность заключалась еще и в том, что ежедневно большое число жителей перемещалось через рейд на Южную и Северную стороны для дачи свидетельских показаний перед комиссией, ведущей расследование, при этом принимались большие предосторожности, так как почти весь город был инфицирован, и один беглец за пределы санитарной части Северной стороны мог распространить чуму в Крыму и в других частях империи.

Согласно заключению следствия виновные в убийстве Столыпина были приговорены к расстрелу, особо неистовствовавшие во время бунта наказывались публично, часть матросских экипажей, участвовавших в возмущении, была переведена в другие порты империи, а менее виновные — помилованы. Различной степени наказания подверглось 58 человек.

Между тем не замедлили сказаться результаты строгих санитарных мер, введенных М.С. Воронцовым. Распространение инфекции было прекращено, но при этом следовало продолжить оказание помощи выздоравливающим от чумы.

Отправив рапорт на имя Императора с перечислением своих действий в Севастополе, Воронцов получил благодарность от Николая I и разрешение покинуть Севастополь, чтобы соединиться с семьей. Находясь в Севастополе, Михаил Семенович, по его собственным словам, «подвергался мучениям и жестоким огорчениям» из-за плохих известий о здоровье любимой дочери. Наконец, в середине сентября он покинул Севастополь и после нескольких дней пребывания в Одессе отправился к супруге, уже зная, что дочери нет в живых.

Подытоживая деятельность М.С. Воронцова по усмирению бунта в Севастополе, подчеркнем, что ему были предоставлены Императором самые широкие полномочия не только в административно-политических вопросах, но и в военной сфере.

В 1833 г. всю территорию Центральной России, а затем и южные регионы империи, охватила засуха, ставшая основной причиной голода в расположенных там губерниях. Борьба с ним стала главной проблемой этого года.

В конце апреля Михаил Семенович возвращается из Крыма в Одессу, в июне он совершает деловую поездку в Бессарабию и затем в Белую Церковь и Мошны, где остается до середины июля. В это время он начинает получать известия изо всех областей Новороссии о низком урожае и больших трудностях с продовольствием. Он срочно выезжает сначала в Екатеринослав, где особенно требовалось его вмешательство для борьбы с голодом, после чего следует в Крым. Здесь в конце августа присутствует при закладке первых камней дамбы в Ялте — лучшем, по его словам, порте на Южном берегу Крыма.

2 сентября Михаил Семенович отправился из Керчи в плавание, надеясь в скором времени быть в Таганроге, но 8 сентября началась страшная буря, которая продлилась 11 дней. Путешественники, запасы провизии которых были рассчитаны на несколько дней, вынуждены были бросить якорь и ждать прекращения бури. 18 сентября Воронцов прибыл в новый порт Бердянск (основание которого связано во многом с его именем). В воспоминаниях он сообщает, что, к своему удовольствию, на том месте, где в 1825 г. находилось всего лишь несколько лачуг, он увидел поселок, и что в 1833 г. Бердянск все более приобретал вид города, имевшего уже в это время довольно большой экспорт зерна и семени льна. Из Бердянска граф отправляется в Мариуполь и в Таганрог.

Между тем известия о голоде становились все более и более тревожными. Имея неограниченный кредит в одном из финансовых домов Одессы, М.С. Воронцов разослал всюду, где это было необходимо, деньги для раздачи населению с целью покупки зерна.

Вид города Севастополя

Через Екатеринославскую губернию и Крым он возвращается в Одессу, куда прибыл 15 октября.

Еще до своего возвращения (из Одессы) Воронцов отправляет в Санкт-Петербург эстафету с рапортом о мерах против голода. Но, как он пишет в воспоминаниях, с эстафетой происходит несчастный случай, и до Петербурга она не доходит. Не зная, что его рапорт не получен, Михаил Семенович не смог понять критики и обвинений в бездеятельности в свой адрес от высших властей.

По мнению графа, если бы эстафета прибыла вовремя, то его рапорт служил бы лучшим доказательством того, что он не имел недостатка ни в рвении, ни в активности и, располагая денежными средствами, не опасался ответственности за их использование. Воронцов подчеркивает, что ему удалось сделать значительно больше в своих губерниях по сравнению с другими регионами.

В своих воспоминаниях М.С. Воронцов говорит, что в четырех губерниях новой России насчитывалось около 700 000 душ, лишенных всяческого продовольствия, однако он сумел организовать раздачу каждому нуждающемуся около пуда различного зерна в месяц, в результате люди не только были спасены от голодной смерти, но многим хватило и для посева.

Воронцов недолго оставался в Одессе после плавания по Азовскому морю, вскоре он вновь покидает город, следуя своему правилу лично и на месте решать важные проблемы; он отправляется в Екатеринославскую губернию, откуда возвращается в Одессу в конце ноября. Город за этот период, как отмечал М.С. Воронцов, превратился в своеобразный центр благотворительности края. В Одессе были открыты заведения для детей, потерявших родителей, налажена бесплатная раздача необходимого для пострадавших. На это ушел весь остаток 1833 г., и в начале 1834 г. ситуация, по словам Воронцова, значительно улучшилась.

В записках Ф.И. Тимирязева, отец которого был послан Императором в Малороссию для борьбы с голодом, содержатся сведения о мерах по устранению последствий засухи 1833 г. и последовавшего затем голода, здесь же дается оценка в Петербурге действиям Воронцова. Так, в частности, Ф.И. Тимирязев пишет, что

«князь Воронцов (в то время еще граф) обнаруживал неусыпную деятельность, чтобы предотвратить по возможности надвигающееся бедствие, и во вверенном ему Новороссийском крае не только подготовлял и закупал в Одессе значительные запасы хлеба на правительственные суммы, но оказывал им щедрую помощь из своих собственных богатых средств. Меры, им применявшиеся, были известны в Петербурге, и все с особенным уважением и одобрением отзывались о дальновидности и бдительности государственного человека и щедрого вельможи».

В Петербурге сравнивали деятельность Воронцова и Малороссийского генерал-губернатора. Бедствие охватило и территорию Малороссии. При этом, как пишет Ф.И. Тимирязев, генерал-губернатор Малороссии, не имея средств Воронцова и «его обстановки», не мог придать своим мерам широты и огласки, «которая сопровождала все действия Новороссийского магната». Тогда же в Петербурге формируется мнение, что Малороссии грозит страшный голод: если это соответствует действительности, местная администрация должна понести ответственность. В связи с этим отец Ф.И. Тимирязева получает повестку явиться к Императору, который направляет его в Малороссию для ознакомления с действительным состоянием дел и принятия необходимых мер.

Дом на Северной стороне Севастополя, где в 1855 г. жили Великие Князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич

Таким образом, Император и представители высшей власти Санкт-Петербурга не только не обвиняли М.С. Воронцова в недостаточном внимании к устранению последствий засухи, напротив, его деятельность приводится как образец для администраций других регионов. Однако в своих воспоминаниях Михаил Семенович упоминает о негативной реакции властей на его деятельность. Скорее всего, это было связано с присущим ему болезненным восприятием критики в свой адрес.

В описанной ситуации Воронцов, как всегда, действовал энергично и самостоятельно: лично посещал наиболее неблагополучные территории; принимал решения на местах, не боясь нести за них личную ответственность; проявлял твердость в достижении поставленной цели. И это при том, что законодательство, касавшееся обязанностей генерал-губернаторов, опиралось на указы и постановления последней четверти XVIII столетия, и конкретные права генерал-губернаторов к 1833 г. не были определены законодательно.