"О способах встретения императрицы"

Третий раз за эти три года Потемкин являлся в Тавриду. Теперь прибыл он в конце декабря, накануне путешествия Екатерины.

Это была первая зима, которую видел он здесь. Начало ее было необычно теплым и только в феврале подморозило. «Здесь уже зелень», — писал Потемкин в Петербург. Склоны гор были серо-сиреневые с проступающей по оврагам яркой травой. Кое-где на высотах поблескивал снег, но солнце уже не только заливало эту землю светом — оно грело тем особенным, ранним теплом, которое поднимает всходы.

Не отдыхая, Потемкин сделал первый смотр всему новому, что должно было явиться за время его отсутствия.

Дорогой видел он засеянные поля, изумрудом расцветившие бурую степь. Кое-где уже виднелись глинобитные хатки, еще сырые, прикрытые камышовыми крышами.

На въезде в Левкополь выросли тутовые рощи, о которых так много хлопотал Потемкин. Деревья прижились, они уже просыпались от зимней спячки, на посветлевших, налитых соками ветвях набухали красноватые почки.

На Салгире, около татарского городка Ак-Мечеть вырос областной город Симферополь.¹ Теперь он уже был не только географическим названием. Маленькая мощеная площадь солидно обставилась зданиями присутственных мест, и чиновники разных возрастов и положении с озабоченным видом перебегали и переходили эту площадь, исчезая в своих «присутствиях». Какие-то мужички, похожие на смоленских земляков светлейшего, чего-то терпеливо ожидали, сидя на своих мешках за углом большого здания. Каменщики мостили короткую улицу, прилегающую к площади. На ней ранжирно выстроились небольшие, но солидные дома значительных чиновников и против каждого, по линейке, так же ранжирно, стояли маленькие акации с круглей подстриженной кроной. Из окон слышались визгливый голос, отчитывающий служанку, чириканье канарейки, плач дитяти и тенорок, вытягивающий высокую ноту модной песенки. Навстречу экипажу светлейшего вылетела и остановилась желтая коляска с полицейским чином, и его горделиво вздернутые, пышные плечи вдруг разом осели.

Словом, всё здесь уже было на месте, так, как это бывает во всяком русском губернском городе, и только просторные дали вокруг «присутствий» напоминали о том, что новому городу лишь положено начало.

Потемкин держал путь на запад, на побережье, так как главным из всех таврических устроений был новый порт.

Светлейший не заехал в Бахчисарай, — мечети, высокие трубы и чалмы только мелькнули перед его глазами. Впрочем заметил он себе на память, что надо проверить работы в ханском дворце, затеянные два года тому назад. Тут же велел Каховскому, правителю области, ехавшему с ним, обратить внимание на бывшую столицу ханов.

Две эскадры Черноморского военного флота салютовали Потемкину, прибывшему в новый город, именуемый Севастополь. То, что светлейший здесь увидел, превзошло всякие ожидания.

Севастополь не только обстроился, т. е. имел улицы, здания, казармы, облицованную камнем гавань, но он уже жил полнокровной жизнью портового города, которая размерена приходом и отходом судов и количеством штормовых баллов. Тихий залив покрыт был множеством парусников, шхун и галер. Над ними реяли всевозможные флаги. Партии переселенцев наполняли город пестротой своих одежд, лиц, говоров. Моряки ходили по городу с тем особым, деловым видом, какой бывает у хозяев.

Флаг-офицер Сенявин, приставленный к Потемкину ординарцем, не мог удержать молодого восторга, рапортуя светлейшему о трудах севастопольцев. Как ни старался он вывести на первый план устроителей порта, вице-адмирала Мекензи и графа Войновича, всякий раз получалось у него, что всё здесь делалось как-то помимо всевозможных начальников, что чудотворным распорядителем здесь была та самая масса матросов, которая и сейчас что-то грузила, валила, подбивала, накатывала. Потемкин не только не остановил Сенявина в его похвале этим людям, но, слушая его внимательно, запомнил и в том же именно духе, как мы увидим, изложил Екатерине, когда она прибыла в Севастополь. Сам того не ведая, Сенявин своим рассказом очень угодил светлейшему, который любил, чтобы между его распоряжениями и их исполнением не стояло никаких выдающихся лиц.

Обозреваемое радовало Потемкина: это были первые всходы недавнего посева. Но того ли ожидали глаза, ранее не знавшие Тавриды, глаза, которые привыкли к зрелищам пышным, великолепным?

А здесь всё еще было в начатке, в хаосе созидания и недавних разрушений.

Каховский, Попов и прибывшие с Потемкиным сановники, которые составляли не то свиту, не то комиссию для осмотра, — переговаривались озабоченно. Через месяц Екатерина уже отправлялась в путь.

Тайный советник и камергер Евграф Александрович Чертков, старый соратник светлейшего по гвардии, отличавшийся склонностью «резать правду-матку», прямо сказал: «Не понимаю, что здесь можно показать ее императорскому величеству. Нигде ничего не видно было отменного».

Потемкин отнюдь не имел вида озабоченного и торопливого. Как всегда, он действовал так, как будто и вовсе ничего не намерен делать. Устроившись в новом своем карасубазарском дворце, он начал задавать пиры местной татарской знати, развлекаясь прогулками и красивыми женщинами. Правитель канцелярии находился, впрочем, при нем неотлучно. Это было признаком напряженной деятельности светлейшего, которая никому, кроме Попова, не была заметна. Обладая умом гибким и проницательным, Попов лавировал между желаниями Екатерины и требованиями Потемкина (что не всегда совпадало). Он понимал Потемкина с полуслова, даже умел читать его жесты; он подхватывал на лету его замечания, суждения, характеристики и превращал их с быстротой виртуоза в циркуляры, ордера, письма и договоры. Во дворце, в парке, на прогулках только и слышно было: «Василья Степановича» да «Попова»; «Попова» да «Василья Степановича».

— Василий Степаныч, — зовет светлейший, слыша шуршанье бумаг где-то вблизи. — Как там с картинными деревнями для встретения государыни? Исполнено ли?

— Как же-с, ваша светлость, давно готов проект, — говорит входя Василий Степанович Попов со своим всегдашним выражением лица, которое можно бы назвать туманно-облачным.

— А где чертежи?

— В мастерских при главном строении в Карасубазаре. Показать образцы?

— У тебя здесь они?

— Как же-с, — и Попов через минуту является с аккуратно надписанной папочкой, где хранятся копии с проектов.

При своей неаккуратности светлейший особо ценит сверхмерную аккуратность Попова. Нет вещи, которая понадобилась бы Потемкину и которую Попов тотчас бы не доставил. При этом без малейшей суеты. Раскрашенные образцы имеют веселенький вид: белые хаты с красными черепичными крышами, у каждой по два и по три оконца, тут же дощатые сарайчики для скота.

— Очень хороши, таких вот и настроим, — весело говорит Потемкин и смотрит на Попова. Лицо Василия Степановича еще гуще укутывается в облако, так, что ничего нельзя разобрать. «И как это я хотел его прогнать?» — думает Потемкин, силясь вспомнить, за что именно.

— Тебе, Василий Степанович, помнится, табакерка была по вкусу, которая с жемчугом и бирюзой по эмали с изрядным бриллиантом, — так возьми ее себе.

Сквозь туманную завесу лица Василия Степановича пробивается нечто похожее на светлую улыбочку и гаснет сей же миг. Василий Степанович говорит положенные слова благодарности и укладывает папку.

— Да, а как же с землями для надворного советника Старова? — вспоминает Потемкин.

— Приготовлена экспликация, но неважно сделана, придется заказать новую.

— Это в Судакской долине, у горы Алчак, помнится?

— Выбрано Иваном Егоровичем там, но не применимо.

— Почему же неприменимо, ведь я велел тебе! — и Потемкин вспоминает, за что хотел прогнать Попова.

— Их величество (в произнесении сего голос Попова приобретает некоторую дрожь) изволили прибрежную часть долины по собственному выбору пожаловать камер-юнгфере Скороходовой Анне Константиновне.

— Да ведь ей нарезали полторы тысячи десятин хорошей пахотной земли в Перекопском уезде, помнится, у татарской деревни Кучук-Мин!

— Память удивительнейшая, именно там, но и здесь.

— Зачем же и здесь?

Облако на миг сползает с лица Попова, чтобы показать лицо вполне ординарное, но весьма удивленное.

Потемкин смотрит на него мельком и кусает ноготь, что делает всегда, будучи недоволен.

— Вот извольте видеть экспликация Кишлавской округи с разоренною деревней Бор-Кая, назначенная в отвод господину надворному советнику Старову. С севера гора Бор-Кая...

— Да там же ямы, овраги, нету ни лесу, ни речки...

Потемкин представил себе Ивана Старова с его любовью ко всему величественному в природе и искусстве запрятанным в дикие отроги Бор-Кая.

— Я поищу в планах сам, — сердито говорит он Попову.

— Если что из принадлежащих вашей светлости, а свободных нет.

— Ну вот еще, нет! — сказал Потемкин и подумал, что своих земель (а их было почти сто тысяч десятин в самых наиживописнейших местах) выделять незачем! и что можно благоустроить и Кишлавскую округу, на то Старов и искусник.

— А как с постройкой хат, ведь не в картинных домах люди жить будут? Осьмнадцать тысяч, которые я у матушки сговорил на казенные постройки, назначены ли Томашевскому?

Томашевский был инженер и архитектор, работавший сейчас в Бахчисарае, и Попов за день до того передал ему несколько тысяч из назначенных на сельское строение, только не на то дело.

— Ваша светлость запамятовали, что велено мне было из этих сумм взять на каскады в карасубазарском парке вашем, на постройку дороги к инкерманской беседке, откуда будет вкушать вид их величество, да еще... — Попов запнулся и посмотрел в глаза Потемкину значительно, и Потемкин окончательно вспомнил, почему ему хотелось прогнать Попова и почему он не мог этого сделать.

По беспорядочности своей и страсти к великолепиям Потемкин вечно брал деньги из казны для себя. Иногда, впрочем, вкладывал и свои в предприятия государственные. Попов всегда был в курсе этого и всегда как-то выпутывал Потемкина, когда являлась отчетность и в Петербурге спрашивали. Получалось гак, что грозы не было, все прихоти исполнялись и кредиторы (их тоже было немало) молчали. Но Потемкин не чувствовал благодарности к Попову за «выпутьтанье», а напротив, часто видел себя запутанным, но уже ничего сделать не мог. Не мог и прогнать Попова. Замяв разговор, Потемкин решил, что испросит у Екатерины дополнительных сумм на построение деревенских изб.

Подготовка к шествию императрицы окончательно запутала денежные дела Потемкина. Казенных денег не хватало на украшения, услады и иллюзорное благоденствие жителей. Не хватало средств и на пышную встречу в собственных дворцах и парках. Здесь-то постоянно приходилось прибегать к сложным комбинациям, на которые был так искусен Попов.

Распоряжения Потемкина «о способах встретения императрицы» посланы были во все наместничества, начиная с петербургского и кончая таврическим. Последнее полагал светлейший самым важным, потому что именно в Тавриде была конечная цель. Были сделаны общие предначертания по области и все они поручались Попову и Каховскому. Оба чиновника взялись за «устроение встречи» с величайшим рвением, надеясь на благодарность и внимание императрицы.

Еще в 1785 году Потемкин разработал проект «Пути Екатерины». Это был подробнейший план дорог, соединяющих столицу с Тавридой. В согласии с этим планом и вырабатывался маршрут путешествия 1787 года.

На полуострове Екатерина намеревалась посетить: Бахчисарай, бывшую столицу ханов, новый порт Севастополь, новый город Симферополь, Карасубазар, Старый Крым и Феодосию.

По мысли Потемкина, Екатерина должна заранее почувствовать приближение к «эдему», и потому дорога от Кизикермена к Перекопу будет отличаться от других. Ее начали делать еще в 1784 году «богатою рукой, чтобы не уступала римским», и назвали Екатерининской. Широкая — она украшалась каменными обелисками, обозначавшими расстояние в милях. По обеим сторонам дороги выстраивались тополя — их посадили свыше десяти тысяч. Для увеселения глаз, утомленных однообразием степи, подсаживались маленькие рощи и строились узорчатые беседки, вкруг которых предполагались цветники.

Светлейший повелел обратить особое внимание на старый Перекоп, предписав «всевозможное старанье в отделке ворот». Они должны были явить собой ворота славы Екатерины. Усердные чиновники разбирали древние стены и отбивали головы чудовищ и зверей, украшавшие Тафре.

Вице-губернатор таврический Свербеев и комендант фон Фок, желая угодить Потемкину, умудрились разломать крепостную стену и все сооружения греческого, итальянского и турецкого зодчества, дабы построить из «огромных камней» небольшой дворец и арку.

Въехав на полуостров, императрица не должна удивиться пустынности его. На всем пути от Перекопа до ханской столицы она увидит новые поселения, молодые хозяйства. Для этого поодаль от дороги возводили стены без крыш, крыши без стен, заборы и ворота к несуществующим дворам. Всё это располагалось в перспективе очень искусно и получало вид новых построек. Молодые фруктовые сады должны были дополнить этот жизнерадостный вид. Немногочисленные хатки, уже построенные поселенцами, обносили «службами», заборами, белили, украшали веселым узором наличников, а «нечистоту» дворов прикрывали насаждениями.

Шествие императрицы не только предварялось подробнейшим планом, но и художественным проектом, несомненно исполненным лучшим архитектором. По всем признакам проект был сделан состоящим на службе у Потемкина знаменитым Иваном Старовым. Печать его дарования лежит на строгих обелисках, поставленных по пути следования от Петербурга и Пулкова до Бахчисарая.² Судя по описаниям, временные дворцы, даже беседки и ограды отличались такой строгостью классических линий и таким умением приспособить строение к природе, что могли принадлежать вкусу лишь славного художника.

По расписанию, на пути от Перекопа предполагалось: у Пяти колодезей — обед, ночлег — в Дюрмени, отдых — в Айбаре, обед — у Трех Абламов.³ Все эти на маршрутной карте помеченные и красиво звучащие названия принадлежали татарским деревням, похожим на кочевые стойбища. Маленькие небеленые сакли служили, казалось, лишь для того, чтобы пастухи имели крышу от непогоды. Деревням этим надо было придать вид «благоприличный и чтобы не валил из очагов дым как от костра». Всего лучше было заслонить эти домишки от взоров возведением киосков, беседок и даже наносных холмов. Потемкин повелел, где возможно, исправить «несовершенства природы», и по всей Тавриде шли земляные работы: копали канавки, пруды, гроты и делали насыпи.

По маршруту предполагалось, что императрица посетит Судак, но дорога из Старого Крыма на Топлы была в невозможном состоянии и легче было проложить новую через Кишлав. Так было хоть дальше, но спокойнее, равниннее. Не меньшие беспокойства вызывала дорога из Бахчисарая на Севастополь; она была крута и узка до того, что и думать нельзя было пустить по ней императорский поезд со всеми его пристяжными. Решили везти Екатерину прямиком через сады живописной Бельбекской долины, сняв все изгороди и проложив здесь временные пути. Светлейший непременно хотел поразить «шествие» видом южного берега Тавриды. Но берег был неприступен и надлежало отыскать удобнейшее место для его обозрения.

Попов и Каховский были уверены, что местом отдохновения императрицы и центром ее внимания явится будущая «столица» Тавриды — Симферополь. Для того начали они особые приготовления к встрече с местными чиновниками и небольшим дворянским кругом. Но светлейший сообщил, что императрица даже не заедет в Симферополь на пути в Бахчисарай, а что посетит его уже после осмотра Севастополя.

У светлейшего была какая-то особая мысль насчет Бахчисарая; именно он должен был явиться как бы целью поездки, тем местом, где будет сказано: «Вот мы и в Крыму».

Бахчисарай был в запустении со времен последнего хана. Шагин-Гирей терпеть не мог свою столицу и даже собирался взорвать каменные громады, образующие Бахчисарайскую долину. При нем дворец не подновлялся и даже многие из украшений его были сняты и перенесены в Кафу, где готовилась новая ханская резиденция. Покидая престол, Шагин-Гирей постарался захватить как можно больше ценностей из дворца. Еще в 1783 году светлейший писал генералу Игельстрому: «Состоящий при Бахчисарае и, как я слышу, приходящий в запустение ханский дворец, именуемый Асламе, вашему превосходительству рекомендую привесть в то состояние, в котором он был прежде, и испорченное всё исправить, с таковым наблюдением, чтобы сохранен был вкус, в котором всё построено».

Генерал, доложив, что с усердием начинает работы, ничего не сделал: тогда в 1784 году Потемкин, уже не рекомендуя, а приказывая, возложил восстановление дворца на Каховского.

Правитель Тавриды Каховский, не имея никакого понятия об искусстве и никакого желания тратить время на поездки в Бахчисарай, поручил это дело капитану Моисею Томашевскому и архитектору греку Кальфё. Сообразуясь с повелением светлейшего «сохранить вкус», архитекторы видимо занялись обмерами и предварительными работами, причем Кальфе требовал особых константинопольских красок и позолоты, а также предлагал набрать рабочих из татар. Дело затянулось, потому что Каховский относился к нему спустя рукава и задерживал суммы, отпущенные на дворец. Когда явившийся зимой перед самым прибытием императрицы светлейший узнал, что еще ничего почти не сделано, гнев его обрушился на грека и Томашевского. Велено было их прогнать. Каховский предложил на их место «художника» де Рибаса. Этот француз отличался изысканностью манер, не повлиявшей однако на его деятельность реставратора. Тут и Каховский принялся за дело, побывал во дворце и велел наблюдать в отделке «всевозможную пестроту», чем, по его мнению, и отличался турецко-арабский стиль. Срочно были выписаны из Петербурга и Харькова краски, фольга, ткани. Русские рабочие: солдаты, беглые и несколько владимирцев, принялись за работы, срочные и неотложные. Де Рибас решил превзойти все ожидания. Он пустил столько позолоты по стенам, потолку и дверным косякам, что можно было ослепнуть. Путешествующая в то время по Крыму миледи Кревен утверждала, что в жизни никогда ей не приходилось видеть «такого количества разных оттенков золота и серебра». Каховский нашел, что оставшиеся от времен ханских роспись и резьба не годятся своей бледностью и малым количеством. Стены дворцовые теперь украшались фресками, на которых изображались татарская конница, виды Стамбула, эдем с гуриями и правоверными, утопающими в наслаждениях. На минаретах изобразили муэдзинов, сзывающих на молитву. Всё это было грубой, хоть и роскошно-пестрой размалевкой, вовсе не согласной с духом корана, который запрещает предавать кисти и полотну человеческие лица.

Кроме дворца, было немало других дел в Бахчисарае. Дома пришли в ветхость, их надо было подновлять, мостовая единственной улицы бахчисарайской никуда не годилась, многие фонтаны иссякли, а базар был слишком скуден, чтобы его можно было показать Екатерине. Главное же — Бахчисарай был почти безлюден. Надо было откуда-то пригнать народ. Никто не понимал, как и когда это будет теперь сделано.

А сколько еще требовалось выстроить, закупить, расположить, приготовить и собрать. Походные дворцы для отдыха устраивались со всевозможной роскошью. Перед ними должны были лечь алые сукна и ковры для монарших ног. Отделка их производилась в восточном духе, и обойные атласы расцвечивались яркими узорами. Помимо восточных подстилок и диванов, мебель подбиралась хоть и европейская, но цветная, и вся в резьбе.

Татарской знати, встречающей императрицу, предложено было иметь костюмы по старинным татарским образцам.

Помимо положенных на каждый обед или завтрак баранов, телят, птиц домашних, окороков, солений, варений и печений, татары, караимы и местные греки должны были заготовить свое угощение: всевозможные бекмесы, чебуреки, шербеты розовые и лилейные, особые напитки, вроде татарской бузы, кофе и т. п.

Таврическому откупщику Мясникову Макару Кузмичу велено было озаботиться о русских питиях: меде, полпиве и кислых щах, без которых не мог обходиться сам светлейший, уверенный в том, что и Екатерина будет вкушать их при всех остановках.

Каховский больше всего был озабочен церемониалом «шествия». В других губерниях встреча государыни была поручена дворянству. Губернии старались одна перед другой, сооружая триумфальные ворота, приготовляя пышные празднества и спектакли. Было прямо сказано, что если бы «кто из господ дворян ослушным или нерадивым оказался, таковой подвергает честь, жизнь и имение свое опасности». В Тавриде не на кого было возложить эти заботы, они ложились на правителя области, что же касается тягот, то их приняли на себя те немногие, кто составлял теперь кровь и плоть обновленного края, — народ.

Светлейший распорядился разослать по уездам Тавриды ордера капитан-исправникам, чтобы они «внушали жителям домоводство» и приказали им, отступя десять сажен около больших дорог, земли распахать и засеять. Каховский докладывал светлейшему о том, что «здешние обыватели просят дозволить отделать им дорогу от Акмечети до Зуи и от Акмечети до Альмы» и что он «не принял бы смелость представить» это прошение, «если бы мог приметить, что оное происходит не от усерднейшего радения и желания как мурз, так и простых татар быть участниками в чинимых приуготовлениях для высочайшего прибытия». Но вскоре вынужден был правитель Тавриды сознаться, что «мурзы хитро избегали повинностей», переложив их на плечи русских крестьян.

Переселенцам велено было не только спешно пахать и сеять на полях, им не принадлежащих (по большей части помещичьих), не только участвовать в земляных дорожных и всяких других работах, но и готовиться к самой церемонии встречи.

Это были настоящие репетиции. Учили кланяться, водить хороводы, петь русские песни, не те, заунывные, которые пели дома, а другие, со славою и величанием. Женщины завалены были шитьем. Роздали кумачи пестрядинные ткани и полотно, чтобы оделись все единообразно и чисто, как полагается народу, встречающему свою государыню.

То, что делалось по принуждению, велено было считать добровольным. Распорядительные чиновники умилялись готовности народной. Попов прелицемерно докладывал: «В губерниях светлейшего князя всё теперь в превеличайшем движении. Строение дворцов, наряд лошадей, многие другие приготовления и собрание всех отовсюду вместо отягощения новых наших поселенцев кажется умножают их бодрость и охоту к трудам».

Церемониал таврической встречи содержал множество самых мельчайших, подробнейших сведений о том, где должен был явиться народ, как вести себя, чем развлекать и угощать.

Велено было «во всех на дороге селениях жителей поставить по обеим сторонам улицы, так как и из окружных близ лежащих селений приказать на оных местах на тот день, когда будет шествие, пригнать, дабы в проезде от поселян во всех частях лучший вид был представлен. При всех оных крестьянах должны быть тех селений начальники, кои наблюдают между ними тишину и порядок, чтоб все крестьяне мужеска и женска пола были в пристойной крестьянской, чистой одежде; также строго смотреть того, чтобы между сими поселянами не было больных и увечных».

Строжайше было запрещено под страхом плети и каторжных работ кидаться к императрице с просьбами и жалобами. Нужда, болезни, труд, нечистота и голод сокроются с глаз шествующей государыни. Всё возрадует ее взор спокойствием, изобилием и довольством.

Примечания

1. В 1784 году управление Крымом было перенесено из Карасу-базара в Симферополь, который стал центром Таврической области. В 1787 году Симферополь был объявлен губернским городом, но губерния была учреждена лишь в 1802 году.

2. Некоторые из них сохранились и доныне как в Ленинграде, так и на юге.

3. На современных картах — Аблам.