Открытие южного берега

В конце XVIII века, когда русские люди явились на побережье, оно уже было диким, запущенным, малолюдным. Таким видел его Кутузов, когда уничтожал турецкий десант в Алуште, таким видели его герои защиты Ялты 1776 года.

После манифеста 1783 года, когда началось устройство Крыма, находившегося в самом жалком состоянии по части хозяйства и путей сообщения, — устройство южного побережья явилось одной из сложнейших задач.

Переселение христиан в Новороссию, оказавшееся верным средством хозяйственного обессиливания ханства, окончательно опустошило южный берег.

После 1776 года татары заняли христианские южнобережные селения, надеясь на готовенькое. Но поначалу они не знали даже, как взяться за эту плодоносную, но трудную землю. Они стали сеять на ней свое просо и гонять стада в горы. За короткий срок они загубили много садов, потому что не умели хранить горные воды.

Еще в первую четверть XIX века своеобразное арнаутское землевладение, учрежденное Потемкиным, продолжало существовать на побережье.

В 10—20-х годах начальником греческого батальона был пелопоннесский грек полковник Ревелиотис. Этот Ревелиотис жил в Балаклаве, где его маленький домик был наполнен многочисленной семьей. Его жена и дети оказывали услуги приезжим, и путешественники приходили в восторг от патриархальности нравов, когда сам Ревелиотис, по древнегреческому обычаю, закладывал в огонь целого козленка.

В доме Ревелиотиса не было видно следов особой знатности или богатства. Вместе с тем он был владельцем многочисленных земель в Форосе, Мухалатке, Кикенеизе, Симеизе. Ему принадлежали Ореанда, Ливадия и большая часть Алупки. Ревелиотис не успевал обрабатывать свои громадные владения, но несомненно он получал с них не малый доход.

Греческая колония ширила свои владения и даже близ Ялты затевала постройку какого-то города. Автор «Путешествия по Тавриде» Муравьев-Апостол пишет:

«Поднявшись на гору над мысом (Никитским), я бы проехал без всякого внимания одно любопытное место, если бы проводник не сказал мне, что тут будет город Софиополь. Пышное название. Впрочем, кто может предугадать судьбы его: и Карфаген так же начинался, с тою только разницею, что при заложении оного было более деятельности, нежели здесь, где бревен двадцать, праздно лежащие до сих пор, показывают одно только намерение соорудить сей город».

Но постепенно и вся «греческая колония» распалась.

Нельзя считать, что открытие южного берега произошло во времена Потемкина; хотя начала и были положены, край оставался пустынным и диким.

Главная причина этой дикости была в бездорожии. В Алушту спускалась с Чатырдагского перевала дорога, по которой трудно было проехать телеге или коляске. Лучшая дорога соединяла Карасубазар с селением Ускут (меж Алуштой и Судаком). Лучшие земли южного берега обходились узкой береговой тропой, идущей от Алушты до Кикенеиза. Оттуда, от лименских скал, тропа поднималась наверх, к скалистым отрогам Яйлы. Про эту дорогу Павел Сумароков, один из первых русских путешественников на южном берегу, писал, что она «не шире полуаршина, так что ноги коня едва на ней помещаются. Споткнешься ли, закружится ли у тебя голова, потянет ли тебя лошадь сзади — и гроб тебе готов при чернеющемся дне». Хотя описание это и страдает преувеличениями, однако тропа по Шайтан-Мердвеню (Чёртовой лестнице) не принадлежит к удобным и безопасным, особенно в плохую погоду. Другой путешественник, Муравьев-Апостол, писал о трудном объезде симеизских скал. «Выше всякого описания ужасен угол каменной горы, который объезжается у самого моря. Скала на скале заграждают путь, страшные их обломки висят над головой и на каждом шагу грозят страннику участью титанов». Пушкин в том же (1820) году, переправляясь с южного берега в Симферополь, шел по Шайтан-Мердвенской перевальной тропе, «держась за хвост лошади». Таковы были пути сообщения.

Меж тем южный берег начинал оживать.

Дюк Ришелье в 1808 году построил дом в Гурзуфе,¹ где получил прекрасную землю у самого берега моря. С любезностью французского аристократа он сделал эту легкую, изящную дачу местом увеселений, наподобие Трианона. Мария Антоновна Нарышкина, любовница царя, была его первой гостьей. Этого оказалось достаточно для петербургского «света»: южный берег начал входить в моду. Вслед за генерал-губернатором начал строиться и губернатор Тавриды. Бороздин строился в Кучук-Ламбате, и чиновники его канцелярии разместили свои скромные усадебки вокруг, в почтительном отдалении от барского дома. Затем барские имения стали возникать вкруг Алупки, и Воронцов завершил устройство вельможного южного берега. Но, хотя вельможный быт от Артека до Фороса составил некоторую эпоху в истории русского Крыма, не помещикам-пионерам принадлежит честь открытия южного берега.

Датой открытия следует считать 1812 год, когда скромный ученый ботаник и первые русские садоводы начали расчищать дикие заросли и каменный хаос Никитского мыса для государственного сада. В 1815 году Никитский сад уже мог соревноваться с лучшими садами мира.

Казалось бы, для учреждения казенного ботанического сада проще всего было продолжить парковые посадки потемкинского времени. Но земли, отведенные для этих парков, переходили из рук в руки. Владелец был не один, а казна не считала нужным производить затраты на приобретение этих земель.

Так, для ботанического сада был отведен Никитский бурун² — земли дикие, скалистые, тяжелая глина, непролазный сорняк и лес.

Усадьбы Ришелье и Бороздина были расположены к востоку от Ялты, меж нею и Алуштой. Вот почему там и закладывался садоводческий центр, хотя было бы разумнее создать его в юго-западной части, наиболее защищенной от ветров.

Ланжерон, сменивший Ришелье, кажется, за всё время пребывания на посту генерал-губернатора Новороссии не побывал на берегах полуострова.

Назначенный на его место Воронцов, напротив того, имел особый интерес к полуострову, месту, так сказать, экзотическому, где мог он проявить свой талант устроителя и блеснуть своим богатством, наследованным от Потемкина (через жену, внучатую племянницу светлейшего).

Не так уж много изменений произошло в Тавриде со времени комитета «О устроении», и когда Воронцов в мае 1823 года приступил к своим обязанностям генерал-губернатора Новороссии, перед ним были почти те же «предметы рассуждения». Но потому ли, что жизнь неотступно требовала дел, а не рассуждений, или потому, что по безмерному славолюбию своему Воронцов стремился увековечить себя монументальным созданием, теперь были намечены некоторые сдвиги. В их числе было окончательное открытие южного берега, достигнутое в кратчайшие сроки.

Вскоре после своего назначения, Воронцов устроил увеселительную поездку морем из Одессы в Гурзуф, где приобрел имение и дачу Ришелье. «Свита», его сопровождавшая (несколько знатных особ, несколько чиновников, несколько знатных дам и один посредственный поэт), вслед за «милордом» пришла в неописуемое восхищение от побережья. Воронцов предполагал сделать из южного берега роскошную резиденцию русской знати, подобную той, что создавалась вокруг Ниццы для аристократов и богачей Западной Европы. Он начал с постройки перевальной дороги, открывшей доступ на южное побережье. Пока строилась дорога, Воронцов скупал красивейшие места на побережье для своих дач и замков.

Пример Воронцова вдохновил Шуваловых, Потоцких, Нарышкиных и Голицыных, которые захотели быть соседями Воронцова по его южнобережным имениям.

Каждый из помещиков изощрялся в затеях архитектуры и садоводства. Было достаточно пятнадцати лет, чтобы побережье превратилось в «блистательную дачу». Поместья окружили старую Ялту, которая вскоре превратилась из жалкого селения о двенадцати татарских хижинах в уездный городок и центр вельможных поместий на берегу.

Аристократическая мания Воронцова утвердила в 20-х и 40-х годах на побережье землевладение высшего дворянства. Дачи, дворцы, парки и аллеи производили впечатление богатства и благоденствия, но земли, окружавшие эти усадьбы, в большинстве своем оставались в диком состоянии. Нарышкины и Голицыны не нуждались в доходах, они нуждались в развлечениях и окружали себя красотами. Недаром даже такой поборник дворянских интересов, как Сумароков, и тот сетовал на огромные неустроенные поместья в Крыму и утверждал, что в руках мелких землевладельцев эти земли подверглись бы обработке и уходу. Муравьев, путешествовавший по южному берегу в 1820 году, писал о «вообразительных» усадьбах, «принадлежащих помещикам, которые, заняв место, не заботятся о том, чтобы рука трудолюбия образовала оное в пользу их и общества: это пустоши, еще ожидавшие возделывания от виноградаря, или садовника».

Но помещик средней руки или мелкопоместный не мог переселиться на южнобережные земли, так как не имел крестьян для их обработки.

Таков был заколдованный круг крепостничества.

Барство оставило после себя на южном берегу усадьбы, послужившие вехами для современных курортов, винодельческих хозяйств и парков. Архитектура и планировка этих барских имений не безлика.

Зубцы башен и каменное кружево деталей, окна-витражи, глубокие ниши, грандиозные стены и сторожевые львы, экзотические альгамбры, киоски в турецком стиле и «терема» в русском духе, замысловатые сплетения дорожек, «хаосы», пруды, осененные плакучими ивами, могильные плиты над любимыми собачками — всё это составляет характер, рисует быт.

Возмущаясь нелепыми прихотями барского быта, мы должны отдать дань восхищения мастерам зодчества и тому, что было создано руками простого русского человека. Он высек из камня эти замки, стены, арки, врезался в скалы и создал южнобережную дорогу, делая доступными места, спокон веков девственные. Он вскопал тяжелую землю, покрытую колючими кустарниками и мелколесьем, заваленную каменными глыбами, и насадил здесь первые виноградники. Древние рощи он украсил роскошными аллеями и цветниками, а новые подвалы впервые наполнил душистым вином.

Примечания

1. Именно в этом доме в качестве гостей жили в 1820 году Пушкин и семья генерала Раевского.

2. Бурун — мыс (турецк.)