Записка адъюнкта Зуева

7 мая 1781 года академик Лепехин доложил конференции написанное им и академиком Палласом наставление адъюнкту Зуеву, который отправлялся в Крымскую экспедицию. Зуева посылали «для исследования натуральных вещей», но это вовсе не значило, что предметом его изучений будет одна природа. Лепехин и Паллас представляли в Академии ту группу ученых, которая стремилась сочетать дело науки с важнейшими нуждами государства.

Поездка на Крымский полуостров накануне его присоединения была делом большого политического значения. Потемкин полагал необходимым скорейшее приведение в известность всех ресурсов Крыма, для чего посылал туда ученых, картографов, строителей, знатоков торгового и мореплавательного дела. Экспедиция Зуева однако не встретила поощрения со стороны большинства академиков. Многие считали подобные предприятия вздорными и не признавали «таковой нужды в физических экспедициях». Академик Румовский требовал взамен столь дорого стоящей поездки средств на астрономические наблюдения. Натуралист, академик Котельников, тоже находил, что полезнее было бы ставить задачи более ограниченные. Он и некоторые другие академики остались при своем мнении при обсуждении «наставления» и сметы на поездку, и, хотя экспедицию утвердили, было ясно, что ей будут чинить препятствия, и на живую помощь Академии рассчитывать Зуеву не приходится.

«Наставление», написанное Палласом и Лепехиным, явилось подробнейшим руководством. Задача Зуева состояла прежде всего в изучении природных богатств края и возможностей сельского хозяйства и промышленности. Зуеву предписывалось «в местах населенных входить в их род жизни, в приволье их угодьев, или в недостаток оных, рассматривать их домашнее благоустройство, или противное тому, и замечать всё, что к поправлению их служить может». Академию интересовал и «образ торговли, обирание пошлин и роспись всем товарам, привозимым и отпускаемым». Кроме того, Зуев должен был привезти и гербарий, и рисунки, и планы городов крымских, и подробнейшие сведения о развалинах старых крепостей, церквей и других зданий.

Экспедиция выехала из Петербурга 30 мая 1781 года. В помощь Зуеву был дан «переводчик элев»¹ Кирьяков, для рисования натуральных вещей и делания звериных и птичьих чучел — рисовальный ученик Степан Бородулин, а для стреляния самих зверей и птиц — стрелок Дмитрий Денисов.

При всей важности экспедиции, средства на нее отпущены были ничтожные. Адъюнкту Зуеву назначили ежегодно жалованье триста пятьдесят рублей. Выдавать его обещали за каждые три месяца вперед. Никаких дорожных и прогонных не полагалось, и все путевые расходы Зуев должен был черпать из этих скудных средств.

Вскоре после отъезда Зуева собравшаяся академическая комиссия заявила директору Домашневу, что она не намерена впредь утверждать выдачу денег, так как экспедиция отправлена была вопреки ее мнению. Дело о выдаче жалованья адъюнкту Зуеву и сопровождающим его помощникам было направлено в сенат для дальнейшего утверждения. А в это время экспедиция, истратившая всё, что ей было дано в Петербурге, терпела бедствия и унижения в пути.

Василий Федорович Зуев был тихий, скромный человек, не имевший ни дворянского звания, ни состояния. Он был предан науке и привык отказывать себе во всем, живя более чем скудно. Он никогда не стал бы жаловаться на плохую постель и жалкую пищу, если бы вся экспедиция не очутилась в положении безвыходном. Не имея возможности двигаться дальше, Зуев быть может первый раз в жизни позволил себе слова укора и негодования. Он писал в Академию: «Поистине я не могу себе представить, как можно посылать человека так далеко и с такой целью и не дать ему все необходимые средства для наиболее точного исполнения его обязанности... как моту я направиться в крымские степи, которые были главной целью моего отправления? Что можете вы ожидать от моих успехов и на что я могу надеяться от своего путешествия, если подобные условия будут существовать до конца моего пути? Измените, господа, насколько можете, судьбу бедного путешественника!»

Но Академия не предприняла ничего, чтобы помочь экспедиции. Смета на жалованье Зуеву находилась в сенате, а там не спешили. Зуев униженно просил займа и помощи у губернских и уездных властителей и нередко подвергался насмешкам и всевозможным унижениям. С экспедицией никто не считался, видя, как скудно она снабжена, и постоянно отказывали Зуеву в лошадях. Зуев пытался жаловаться губернскому начальству. Он жаловался харьковскому губернатору на грубое обхождение секунд-майора, от которого зависело дальнейшее следование экспедиции. Губернатор сказал: «Майор есть штаб-офицер, дворянин, здешний помещик, а ты кто?»

Зуев пытался объяснить губернатору важность возложенного на него поручения и выговаривал ему свои обиды. Губернатор пришел в ярость. Он кричал: «Знаешь ли ты, кто я? Отведите его к наместнику». Зуева посадили на гауптвахту. После долгих издевательств и шуточек по адресу ученого мужа начальство, наконец, распорядилось отправить экспедицию дальше.

В апреле 1782 года Зуев выехал, наконец, из Херсона в Крым. Путь был обычным — от Перекопских ворот до Ак-Мечети. Зуев увидел степной и горный Крым. Он наблюдал и делал записи в степных присивашских селениях и татарских кочевьях. Он исследовал долины Салгира, Чурук-су, Альмы и Качи, где были лучшие сады и виноградники горного Крыма, и леса северного склона Яйлы.

Зуев начал свои «Путешественные записки» с общего описания полуострова и его природных богатств и отметил первобытную дикость степей, которые могли бы явиться житницей полуострова. Он писал: «Беспрестанное пасение множества скота, количеством вправду числу людей несоразмерного, и вождение его весь год по степи с места на место причиняет что весною, осенью и летом в большую засуху после дождей не успеет трава из земли отпрыснуть, как скот ее или сорвет, или помнет ногами». В этом беспорядочном скотоводстве видел Зуев причину хозяйственной отсталости Крыма.

«Если бы земля распределена была на уезды или на дачи, скот соразмеря довольству жителей ходил бы по местам ему определенным, прочее же пространство ровной степи занять пашнями, то можно было назвать Крым обетованным полуостровом, ибо нет никакой причины, которая бы хлебородию земли и богатству жителей препятствовала. Сие видно из самых тех пахотных мест, где и до ста татар один пашет и сеет, и собирает с избытком жатву как для себя, так и другим на продажу».

В горном Крыму в долинах Качи, Бельбека, Альмы и других рек нашел Зуев жителей, которые были «нерачительнее тех по степи с стадами пасущихся», в то время как их окружали богатства. Горы были покрыты лесом, «к строению судов годным». В недрах гор содержались руды. Дикие звери могли составить предмет охоты, а что касается долин, то здесь было всё, что нужно человеку: хлеб, плоды, вино «в весьма довольном количестве». Но так же как и в степи, не нашел Зуев в горных селениях ни рвения, ни трудолюбия. Здесь люди жили как повелось и не искали лучшего. Так же как и степняк, горный татарин думал, «что был бы лишь у него баран жирный и столько хлеба, сколько ему с сим бараном съесть надобно, так он и доволен». Так характеризовал Зуев хозяйство Крымского ханства.

Обозревая крымские города, Зуев сообщал, что они «славны больше своим местоположением». Этим он хотел сказать, что в Крымском ханстве нет настоящего градостроительства и что города его по большей части славны в прошлом, или могут иметь будущее.

Василий Зуев обратил особое внимание на Ахтиарскую гавань, которую считал принадлежащей городу Инкерману. Зуев сообщал, что город этот замечателен «по причине Ахтиарской своей гавани), которая, хотя не очень велика, только лучше ее желать не можно». Таким образом, Зуев был первым, кто подсказал строительство Севастополя.

Не имея возможности подолгу засиживаться на местах, экспедиция побывала в главных городах полуострова, и Зуев каждому из них дал характеристику, отмечая состояние строений, ремёсла и т. п. Так узнаем мы из записок Зуева о большом каменном гостином дворе в Карасубазаре, а также о еженедельном торге лошадьми, буйволами, волами, верблюдами и прочим скотом. Кафу рисует Зуев молодой столицей ханства. Шагин-Гирей украшает и обстраивает ее в противовес старому Бахчисараю, городу, который показался тесным честолюбивому хану. Из описаний Зуева мы узнаем многие подробности о замыслах и характере последнего хана. Рассказу о нем Зуев предпосылает справку о государственном строе ханства и значении бахчисарайских властителей. Он пишет о том, что несмотря на обширные владения, далеко выходящие за пределы полуострова, между Доном и Бугом и от Буга до устья Дуная, — ханы не имели никакой самостоятельности и зависели от турецкого султана. «Сей мог татарского государя возводить на престол, низвергать, ссылать в ссылку, сажать в тюрьму и опять поставить в ханы, — пишет Зуев. — Ханов нет почти ни одного, который бы четыре или пять лет царствовал. Иные не были на ханстве и году». Не вникая в тайники политики, делавшей из Шагин-Гирея жалкую марионетку, Зуев пишет, что «нынешний хан, имея более склонность к европейским обычаям... хочет сделать во всем такой порядок, какой и в других европейских государствах наблюдается». Новые порядки прежде всего обозначились в Кафе, новой столице Крымского ханства, где хан «застроил дворец... учредил диван или главный совет, который собирался по три дня в неделю, а четвертый у него во дворце... При всех мечетях в Кафе указал хан чтоб обучали молодых людей европейским языкам, а наипаче российскому...»

Сведения, которые дает Зуев в извлечении из своих «Путешественных записок», для того времени были ценны и новы. Обобщающим дополнением к этим запискам служит статья Зуева «О российской торговле по Черному морю», где он пишет о «благодетельном значении черноморских приобретений России после Кучук-Кайнарджийского мира. Эти приобретения портов на северном побережье и возможность свободного плавания послужат русским «подданным к их обогащению и устроению благосостояния даже позднейших российского рода потомков». Зуев подчеркивает, что Российской державой достигнута теперь главная задача: освобождение от иностранного торгового засилья. «Имея свободу одни плавать по Черному морю, можем мы располагать в сию сторону половиною всех тех произведений, выпускаемых из Санктпетербургского порта, за которыми к нам приезжают англичане, голландцы и французы с тем, чтоб после вместо нас самих развозить их в немецкую землю и к Средиземному морю, и оные можем чинить с большею прибылью и большею способностью, нежели с каковою делают вышеописанные народы, объезжая вокруг целую Европу».

Открывшиеся возможности торговли тем более значительны, что Турция ни в какой мере с Россией соревноваться не может. Зуев указывает, что в Турции «в таком многолюдном государстве... толикое множество людей живет в безделии, безремеслии и невежестве. Все их торги состоят в руках иностранных».

Эти сведения, которые представил Зуев в Академию, был» по тому времени не маловажны, тем более, что к кратким записям прибавлялись и чертежи, и коллекции, и зарисовки.

Однако в Академии составилось мнение о ничтожных результатах экспедиции адъюнкта Зуева. Мнение это было заранее предвзятым, и никакие усилия Зуева не могли его опровергнуть. Несмотря на обстоятельный доклад Конференции о поездке, несмотря на оригинальный очерк черноморской торговли, несмотря на семь тетрадей «Путешественных записок», — княгиня Дашкова назвала экспедицию «смехотворной» и требовала, чтобы Конференция лишила Зуева научного звания. Конференция поддержала президента и не пожелала слушать Палласа, который вступился за Зуева. Тогда Паллас доложил об этом возмутительном деле Екатерине. Он представил заслуги Зуева в свете событий, только что совершившихся. Он доказывал, что экспедиция, казавшаяся академикам столь ничтожной, была необходима, и материалы Зуева драгоценны для замышленных преобразований.

Зуеву вернули ученое звание.

Примечания

1. То есть ученик, студент.