"Мысли относительно изыскания древностей"

Нумизмат Кари собрал большое количество пантикопейских монет и медалей. Их надписи и полустертый рисунок дали ему возможность внести много нового в историю Боспорского царства. Однако то, что составляло цель его жизни, однажды было превращено в ничто. После смерти Кари (1755) брат его, аптекарь, сделал из пантикопейских и других древних монет сплав, а из сплава — аптекарскую ступку. Так исчезли доказательства разысканий ученого археолога.

Наивный аптекарь не знал цены древним монетам, но среди аптекарей и людей самых разнообразных профессий находились и такие, которые очень хорошо знали, что из древних монет можно составить богатство. Кладоискатели проникли в Крым вслед за русскими войсками, освободившими эту землю от турецких гарнизонов.

По описанию путешественников, по слухам, «верхним чутьем» кладоискатели находили места, где земля была прослоена древностями, как пирог начинкой. На развалинах Херсонеса и Боспорского царства кладоискатели работали без малейшего риска. Конечно, не всегда «клад» состоял из монет; большею частью выкапывались обломки архитектуры, скульптуры, домашней утвари и предметов культа. Попадались и целые статуэтки, пифосы, амфоры и драгоценности. Всё это имело сбыт и исчезало в частных коллекциях — русских и заграничных. Чем больше кладоискатели перекапывали эту драгоценную землю, тем глубже зарывали они науку, потому что после них ученый археолог уже не мог сделать настоящих открытий.

Конечно, среди «кладоискателей» были не только любители легкой наживы, но и любители археологии. Эти люди производили раскопки, не щадя сил и скудных своих средств, и составляли ученые коллекции. Но и любители археологии делали науке небольшую услугу. Они руководились одним чувством восхищения перед древностями и не умели ни производить раскопки, ни определять найденное. Муравьев в «Путешествии по Тавриде» писал: «Повторяю, что надобно быть здесь настоящему археологу и нумизмату, который бы систематически занимался своим делом, знал бы, где он роется, и не только, что отрывает, но еще и в каком положении одна к другой находилися вещи, найденные им в земле... В доказательство я скажу, что незадолго перед моим сюда приездом отрыта была могила, в которой нашли урну с пеплом, а вокруг ее вплоть установленные амфоры с разною буквою на каждой. Я нимало в том не сомневаюсь, что порядок букв сих представлял какую-нибудь надпись... Если бы, вынимая амфоры из земли, замечен был порядок, в котором они стояли, то вероятно, что из сего бы вышла какая-нибудь надпись. Вместо того амфоры, без вниманья к буквам вынутые, перемешанные и отосланные не знаю куда, подобны теперь этим стихам Сивиллы, которые ветер разметал по Кумской гроте».

Прав или не прав был Муравьев в данном случае неясно, но замечание его характеризует отсутствие системы, мысли и знаний в раскопках, которые производились в конце 10-х и начале 20-х годов в Крыму. Здесь он имел в виду одного человека, который взял на себя смелость руководить этими раскопками в Керчи и ее окрестностях. Это был Павел Дебрюкс, француз, который в дни революции сражался за короля, затем эмигрировал в Россию, был назначен начальником керченской таможни, а потом начальником соляных озер. Имея много свободного времени, Дебрюкс увлекся археологией.

Щедрый «Русский биографический словарь» именует Дебрюкса ученым археологом и приписывает ему «пролитие яркого света на неизвестную доселе древнюю географию Киммерийского Боспора». При этом выясняется, что никаких ученых трудов Дебрюкс после себя не оставил, хотя и подносил свои записки великому князю Михаилу Павловичу. Александр I, восхищенный бескорыстным служением Дебрюкса, повелел считать все пантикопейские находки собственностью Дебрюкса, и в доме его создали музей. Менее высокопоставленные лица восхищались деятельностью Дебрюкса умереннее. Историк Михайловский-Данилевский писал в 1819 году: «Вечером я приехал в Керчь, сию оконечность Европы... Я немедленно познакомился с служившим по соляной части французским эмигрантом, Брюксом, который слыл за антиквария и несколько лет открывал гробы древних греков и скифов. Что человек сей не учен, то доказывает самое короткое с ним свиданье; он по-латыни не знает, об успехах, сделанных в филологии в новейшие времена, и не слыхал, и даже по-французски говорит дурно, мало учился, тридцати лет вступил в военную службу во Франции и потом сочинил книжку под заглавием «О легкой кавалерии». Всякий видит, что переход от легкой конницы до глубокой древности немного труден».

Пушкин написал об археологической деятельности Дебрюкса кратко: «Ему недостает ни денег, ни знаний».

Раскопки Дебрюкса и других любителей в большой степени послужили поводом к докладной записке, поданной русским археологом И.А. Стемпковским генерал-губернатору Воронцову. Раскрытые могильники, из которых исчезало всё ценное, части памятников, разрозненных рукой невежественного любителя, и все другие следы любительского перекапывания Херсонеса и Бос-пора заставили тихого, скромного Стемпковского выступить с горячим воззванием к правительству.

В записке, которая носит название «Мысли относительно изыскания древностей в Новороссийском крае», Стемпковский пишет о необходимости принять срочные меры к охране и изучению памятников древности во всей Новороссии и в Крыму. Стемпковский считает такую работу совершенно непосильной для одного человека, хотя бы крупного ученого. Настоящую пользу науке может принести только работа целого ученого общества. О создании этого общества и хлопочет Стемпковский. «Многие частные люди занимались отдельно изысканьями древностей по берегам Черного моря, — пишет Стемпковский. — Иные, описывая и извещая ученых о найденных ими предметах..., через то оказали наукам истинную услугу, ибо многие, описанные Палласом, Вакселем и другими, памятники ныне уже не существуют в тех местах, где ими были видены. Другие же, собирая медали, вазы и иные вещи, единственно из любопытства и не зная настоящей цены оных, не только не принесли никакой пользы, но причинили, может быть, много вреда, ибо нет сомнения, что разные предметы древности, ежегодно вывозимые из Крыма и в числе коих, вероятно, находятся некоторые весьма важные для истории, скрываются в безвестности по разным частным собраниям и, может быть, навсегда будут потеряны для науки или, если и сделаются впоследствии известными, то потеряют уже половину цены своей для потомства, потому что никто не будет знать — в каких местах они были найдены». Только ученое общество может оградить научные открытия от невежд, случайностей и гибели.

Стемпковский пишет: «Положим, что археологическими изысканьями занимались бы отдельно только такие люди, коим не чужды таинства науки: и тогда усилия сих людей, не имея общего плана и общей цели, не могли бы никогда иметь и тех успехов, каковые в состоянии достигнуть многие, действуя соединенными силами».

Стемпковский перечисляет всё то, чем будет заниматься археологическое общество. Прежде всего оно должно «употребить все способы к собиранию новых памятников, для хранения оных в учреждениях музеев, предпринимая под надзором членов изыскания в развалинах и гробницах; стараться при том о поддержании от совершенного разрушения остатков тех древних зданий, кои еще заметны».

Общество должно исследовать и собрать все исторические и географические известия у древних писателей о поселениях Понта Эвксинского. Оно должно привести в известность всё, что собрано и исследовано различными учеными и путешественниками.

Таковы мысли Стемпковского. Докладная записка была подана Воронцову в 1823 году. Воронцов направил ее в Петербург, повидимому уже при Николае I, со своим одобрительным суждением, но она долго лежала без движения и напечатана была лишь в виде брошюры в 1827 году. Быть может «Мысли» Стемпковского не понравились, потому что записка попала, как говорится, не под хорошую руку. В 1825—1826 годах царю было не до общества и самое понятие «общества» вызывало у него неприятные чувства. Научное общество археологов было создано только в 1839 году, через семь лет после смерти Стемпковского. Но самому вдохновителю его удалось сделать первые шаги в тех планомерных изысканиях, которые он считал столь неотложными.

Иван Александрович Стемпковский не был любителем древностей. Он был настоящим ученым. Заинтересовавшись археологией во время поездок своих по Новороссии в качестве адъютанта дюка Ришелье, Стемпковский занялся наукой со страстью и тщательностью.

Еще в 1812 году он написал о некоторых античных находках в Новороссии. Статья его вошла в качестве XXIII главы в первую часть «Опыта истории Новороссии» Кастельно. Статья представляла собой описание монет, найденных в Ольвии и других местах. Это были первые опыты Стемпковского. Вскоре он уехал за границу и воспользовался пребыванием там для того, чтобы приобрести недостающие ему познания. Четыре года просидел Стемпковский в Париже над манускриптами, книгами и коллекциями знаменитой Академии надписей и литературы, членом-корреспондентом которой стал он впоследствии. Рауль Рошетт, один из крупнейших археологов, был руководителем Стемпковского. Боспорское царство было предметом главных его изучений. В Академии он сделал подробнейшее описание хранившихся в Париже монет и надписей, связанных с Понтом Эвксинским. Выписки из древних авторов дополняли этот труд. С таким багажом вернулся он в Россию. Ришелье, получив пост министра во Франции, пожелал оставить добрую память у своих приближенных. Он подарил Стемпковскому свой «замок» в Гурзуфе, предполагая, по-видимому, что его бывший адъютант заживет помещиком. Но у Стемпковского не было средств для такой жизни, не было и вкуса к ней. Он любил труд, и работа казалась ему возможной лишь близ пантикопейских раскопок. Отклонив все выгодные и соблазнительные предложения, он поселился в Керчи. В те времена поселиться в Керчи значило закопаться в глушь. Только что учрежденный порт пока еще привлекал мало кораблей, и большинство их шло мимо, в Таганрогскую гавань.

Около ста пятидесяти домиков составляли две улицы.

Одна из них являлась базаром, так как вся состояла из маленьких лавчонок, позади которых жили хозяева. Всюду сушилась или коптилась рыба и всюду валялись «порфирные обломки» колонн и статуй. Но для Стемпковского не было места лучшего на земле, чем этот захудалый городок, расположенный меж двух морей.

«Керчь, заменившая древнюю Пантикопею, есть главнейший пункт на европейском берегу пролива, к коему должно обратиться внимание археолога... Здесь цитадель, прославленная смертью Митридата великого», писал Стемпковский.

Как археолог-историк Стемпковский прежде всего пытался нарисовать себе границы различных периодов Боспорского царства. Он обратил внимание на остатки древних валов и определил, что они разновременны по своему сооружению. Керчь окружали три вала. Один из них ограничивал северный угол Боспора и был, по мнению Стемпковского, «межой милисийцев». Второй вал являлся границей Боспорского царства первой эпохи его существования.

«Второй вал существует в 27 верстах от Керчи к западу и простирается на всю ширину Керченского полуострова от Азовского моря до Черного, не достигая последнего. Он примыкает к соляному озеру Атал-Алчину, которое в древние времена было морем-заливом». Третий вал Стемпковский отмечает вблизи селения Шибана. Линия его идет от Арабата к горам, которые прикрывают с запада Феодосию. Этот третий вал, по мнению Стемпковского, был учрежден «царем Левконом I, царем Боспорским, присоединившим Феодосию к своему царству». Стемпковский считал необходимым «определить с достоверностью направление сих линий и сделать местные изыскания по всему протяжению оных». По мнению Стемпковского, настоящий ученый-археолог не может приступить к раскопкам, не осмыслив исторической карты местности. Прежде чем производить раскопки в Херсонесе и Пантикопее, надо установить точные границы города.

Стемпковский оспаривал утверждение Габлица, который полагал, что всё пространство от Севастополя до Балаклавы «было занимаемо Херсонесом». Габлиц принял межи полей и садов окрестностей Херсонеса за улицы города. Он представлял его в размерах древнего Рима. Стемпковский думал, что это было неверно и вело к ошибкам при археологических изысканиях.

В первый период своих работ в Крыму Стемпковский выяснял местоположение древнего Херсонеса и делился своими соображениями с учеными всего мира. Сведения Стемпковского по географии и истории Херсонеса и Боспора Киммерийского были напечатаны в парижском журнале «Филология», издаваемом Академией надписей и литературы.

Курганы близ Керчи вызывали особый интерес Стемпковского. Он писал: «Не должно было бы оставить без внимания многочисленные, огромные курганы по северным берегам Азовского моря рассеянные». Он отмечает руины древних зданий в окрестностях Керчи: следы башен древнего Мирмекиона в Змеином городке, «остатки замка на горе Опуке и, наконец, древнее здание из огромных нерегулярных камней, без цемента сложенное, известное под именем Золотого кургана». Планы и профили всех остатков древних зданий — вот с чего необходимо было начать.

Следы стен и башен города еще видны были, «но скоро может быть совершенно будут, изглажены. По новым предположениям относительно Керчи, где недавно учрежден порт, назначено уничтожить тамошнюю небольшую крепость».

Ведь самому Стемпковскому, в качестве градоначальника Керчи (в начале 1828 года он получил это назначение), придется сносить эти башни, если они мешают рождению нового города. Нужно было спешить со съемками этих планов.

Нужно было спасти «недра классической земли» от хищников-кладоискателей. Стемпковский добился запрещения случайных раскопок и начал собирать у частных лиц (не жалея собственных средств) монеты, скульптуру и всё, что могло быть ценно для будущего музея.

В 1825 и 1826 годах ему удалось открыть такие музеи в Керчи и Феодосии. Все боспорские находки, связанные со средневековьем, Стемпковский сосредоточил в Феодосии. Этот город он считал потерянным для изучения античности, — но он был живым свидетелем генуэзских поселений. Музей для Стемпковского не был мертвой коллекцией. Музеи надеялся он превратить в базы для археологических исследований.

Создание музея давало возможность Стемпковскому сделать пересмотр всем боспорским находкам, распределить их согласно эпохам, соединить разрозненное и произвести исследования и описания.

Описания Стемпковского были написаны в виде коротеньких статей, которые печатались одна за другой в газете «Одесский вестник». Он считал это очень полезным: люди, которые за утренним завтраком просматривали последние политические новости и одесские сплетни, узнавали о Митридате III, о династиях Спартокидов, Рискупоридов, Тивериев Юлиев и о других властителях Боспорского царства, монеты с изображением которых изучал Стемпковский.

Археология как наука начинала занимать читающую русскую публику. Раскопки перестали быть таинственным испытанием «фортуны».

Во всё время пребывания Стемпковского в Керчи, особенно же после того как стал он градоначальником, велись планомерные раскопки, которые уже не были любительскими и никому не давали доходов. Согласно плану своему, начал Стемпковский исследование керченских курганов. Первый из них, Куль-Обский курган, дал богатейшие результаты. Знаменитая Куль-Обская ваза познакомила науку с характером и обликом скифов, древнейшего населения полуострова. С этой находкой связано имя Стемпковского.

Раскопки и исследования только начинались, а слабые силы Стемпковского иссякали. Административные заботы о Керчи, которым посвящал он немало времени, окончательно подкосили его здоровье.

Он умер сорока трех лет, в разгар своих научных замыслов и трудов. Его похоронили на Митридатовой горе.