§ 2. Австро-германская оккупация Украины. Василий Витальевич Шульгин. Гетманский переворот. Павел Петрович Скоропадский

«Мир и успокоение на Украине»¹, обещанные лидерами большевиков в результате ликвидации Рады и замены ее Советской властью, не наступили. Украина переживала сильнейший политический кризис. Власти как таковой население не видело, налицо была только вседозволенность новых правителей. Как следствие, многие обыватели, зажиточные горожане и «бывшие», т. е. представители сливок общества старой России, уже начинали грезить приходом немцев, которые смогли бы, как им казалось, обеспечить на Украине хоть какой-либо порядок.

Как вспоминал советский партийный деятель М. Майоров, «власть в Киеве не успела еще хорошо наладить свой аппарат, как снова нависли грозные тучи над многострадальным Киевом. Ходили слухи, что снова будут в Киеве происходить бои. Так говорили на базарах и на улицах. Вскоре военное командование приступило к обороне Киева. Была совершена та крупная ошибка, что Советские войска не бросились преследовать Центральную Раду дальше Киева, а ограничились только тем, что ее выгнали из Киева. Там она снова привела в порядок свои силы, да кроме того Рада была уже не одна. Она, в качестве проводника, только показывала дорогу немцам...»².

Решением Рады в Брест-Литовск, где уже полным ходом шли переговоры советской делегации с представителями Центральных держав, была направлена украинская делегация. Председательствующий на переговорах фон Кюльман умело включил Украину в переговорный процесс, увидя в никому не известном государстве дополнительный ресурс давления на большевиков, с одной стороны, а с другой — источник неограниченных продовольственных и сырьевых ресурсов. По словам капитана Ж. Садуля, служившего атташе при французской военной миссии в Петрограде, советские лидеры Ленин и Троцкий предполагали, что Украина может пожелать сыграть самостоятельную партию в Брестских переговорах и прямо говорили ему об этом. Тем не менее, и Ленин, и Троцкий, а — с их слов — Садуль воспринимали поступок украинцев как предательство³. Троцкий позднее с презрением писал об украинской делегации: «нужно было видеть, как они виляли перед теми [Делегациями Германии и Австро-Венгрии. — А.П.], как помахивали хвостами, как заглядывали подобострастно и любовно в глаза своим новым господам и с каким высокомерным торжеством глядели на нас, изолированных представителей пролетариата, на этих Брест-литовских заседаниях!»⁴. Немцы, а также делегаты Австро-Венгрии, Болгарии и Турции заключили с Украиной 27 января (9 февраля) 1918 г. мирный договор, текст которого не был в то время полностью опубликован, вероятно, исходя из военных и политических соображений. Основой для соглашения было обязательство украинской стороны поставлять для Германии и Австро-Венгрии сырье и продукты в необходимых количествах, в противном случае договор не был бы ратифицирован державами четверного союза, о чем определенно заявил посланник фон Визнер⁵. Для точного выяснения всех запасов украинского продовольствия назначалась особая германская комиссия. Этаже комиссия должна была определить размер военной и технической помощи, требуемой для Украины⁶. В свою очередь Германия и Австро-Венгрия секретным соглашением брали на себя обязательство очистить Украину от большевиков, причем с просьбой об этом к Центральным державам обратилась сама украинская делегация. Соответствующие переговоры прошли 18 февраля 1918 года⁷. В характерной для «сталинского» периода развития советской историографии книге А.В. Лихолата⁸ говорилось о том, что за «обещанную помощь в свержении советской власти и восстановлении буржуазно-помещичьих порядков на Украине подлые изменники украинского народа — буржуазные националисты — продали Украину в колониальное рабство австро-германским империалистам...»⁹. 18 февраля началось немецкое наступление одновременно по всей линии фронта. Не встречая практически никакого сопротивления со стороны красногвардейских отрядов, немцы с крейсерской скоростью подошли к столице Украины, откуда вечером 27 февраля эвакуировался ЦИКУК, пробыв, таким образом, в Киеве всего 19 дней. В Москве заговорили о «странных обстоятельствах», при которых был оставлен Киев. Украинские советские деятели позднее признавали, что в их деятельности имели место «промахи», т. е. «нераспорядительность военных властей, отсутствие должной связи на фронте, абсолютное незнание противника, растерянность...»¹⁰. Из Киева ЦИКУК прибыл в Полтаву¹¹. Власти РСФСР после подписания Брестского договора отозвали свои войска с территории Украины. Комментируя на партийных прениях перед подписанием договора позицию Советской России в отношении Украины, Ленин заявил, если верить очевидице событий Т. Ступоченко, следующее: «Из Украины войска отзовем по договору, только... там сам черт не разберет, где украинские войска, где русские. Очень возможно, что там вообще уже «русских войск» нет, а есть одна украинская армия...»¹².

Украинская армия и вступила в Киев 1 марта 1918 г. Самостийники вошли в город первыми, перед немцами, — это должно было свидетельствовать об «освобождении» Киева украинцами от «русских» большевиков. За ними, на следующий день, 2 марта, в Киев вступили немцы, первым делом приказавшие вычистить невероятно загаженный за время владычества большевиков городской вокзал¹³. «Немцы пришли с реформами. Они начали реформы с вокзала. Тридцать нанятых германским командованием баб три дня кряду скребли, мыли и чистили темный, грязный, испакощенный киевский вокзал», — так запечатлел в одной из своих работ эти события знаменитый советский публицист М. Кольцов¹⁴. Началась германская оккупация Украины, хотя и произошедшая как бы по приглашению национального правительства, униженно благодарившего за это оккупантов¹⁵. Но иллюзий в отношении того, чем занимались немцы на Украине, не было ни у кого — ни тогда, ни сейчас. То, что немцы были оккупантами, преследовавшими на Украине свои конкретные цели, и не имели ничего общего ни с украинским народом, ни с украинской государственностью, признают и современные украинские историки¹⁶.

В 1918 году имя В.В. Шульгина в Киеве было сверхпопулярно. Его «Киевлянин» поднимал самые острые вопросы тогдашней политики, благодаря чему газета находилась под постоянной угрозой закрытия. Смелость Шульгина, его активная и непреклонная гражданская позиция вызывали уважение и у друзей, и у врагов. Понятное дело, что «социалистоед», как аттестовала его известная кадетская деятельница Ариадна Тыркова-Вильямс¹⁷, Шульгин не принял Октябрьской революции и прихода к власти большевиков, которых он воспринимал как врагов исторической русской государственности. Для Шульгина в тот момент было очевидно, что его личное участие в гражданской войне неизбежно, ибо «как же иначе можно было спасти Россию?»¹⁸. Уже 26 октября 1917 г. Шульгин писал в «Киевлянине»: «Немезида быстро свершила свое дело. Керенский ровно через два месяца расплатился за Корнилова. Он объявил изменником Родины человека, преданного ей до последней капли крови и за это, может статься, уступит власть изобличенному немецкому агенту [в течение всей русской революции Шульгин полагал, что большевизм есть порождение германизма, а Ленин — платный агент германского Генерального Штаба. — А.П.], с которым только Корнилов и мог справиться. Мы убеждены, что вся здоровая часть России не признает германского назначения. Мы убеждены, что если в Петрограде будет немецкое правительство, то где-то образуется — русское [выделено нами. —А.П.]. Когда оно народится, это русское правительство — оно будет поддержано всеми, кто еще не разучился понимать, что такое Родина»¹⁹. Прообразом нарождающейся русской власти Шульгину представлялась «Алексеевская организация». Шульгин стал 29-м членом «Алексеевской организации», поступив в нее на правах военнослужащего и взяв обязательство исполнять приказания генерала М.В. Алексеева. «Алексеевская организация» уже в декабре 1917 г. была переименована в Добровольческую армию — будущую главную антисоветскую силу на Юге России. Однако, в ближайшие месяцы местом пребывания Шульгина был именно Киев, а не Екатеринодар и Одесса — эти этапы его жизни будут несколько позже.

Как мы уже писали, в начале 1918 г. Киев захватили большевики, при этом город подвергся осаде красногвардейских частей под командованием бывшего офицера царской армии Муравьева²⁰. Киев подвергся ожесточенному обстрелу из тяжелых артиллерийских орудий: запуганный обыватель прятался по подвалам. Вступившие в город большевики проводили политику террора против офицеров и буржуазных деятелей. Начались массовые расстрелы не только офицеров, но и прочих категорий «буржуев»²¹. При этом местными властями 26 января был арестован и В.В. Шульгин, которого арестовал А. Амханицкий, одноклассник по Первой Киевской гимназии известного советского историка Н.П. Полетика. Арестованный Шульгин 10 дней находился под стражей в Мариинском дворце, откуда был переведен, как вспоминала его первая жена Е.Е. Шульгина, в Лукьяновскую тюрьму²². Сразу, по горячим следам, Шульгин опубликовал заметку-воспоминание, в которой есть такие строки: «Сижу в тюрьме. Этого надо было ожидать. В революционное время всякий политический деятель должен быть готов к этому. И даже более того: всякий, кто ограничился этим, — должен смотреть на себя, как на человека, вытянувшего счастливый билет из жизненной лотереи»²³. В первые дни пребывания под стражей Шульгина содержали в приспособленном под камеру огромном помещении нестерпимо загаженного революционной стихией Мариинского дворца, в котором находилось несколько сот заключенных, по большей части офицеров. Условия содержания были невыносимы; спать приходилось прямо на голом полу, без матраца и подушки. Поэтому Шульгин радовался, когда его перевели в Лукьяновскую тюрьму, поскольку в тюрьме — учреждении сугубо старорежимном — должен был сохраняться хотя бы минимальный порядок и удобства. Очутившись в камере Лукьяновской тюрьмы, в которой у каждого заключенного была отдельная койка и чистый матрац с подушкой, а «политические» были отделены от «уголовных», Шульгин сформулировал собственный афоризм: «великое завоевание революции состоит в том, что она дворцы сделала тюрьмами, а тюрьмы дворцами»²⁴. В своей камере в Лукьяновской тюрьме на раме окна Василий Витальевич обнаружил вырезанную надпись «В. Винниченко»²⁵. Получилось, что монархист и противник «украинства» Шульгин «унаследовал» камеру у одного из вождей «самостийничества». Пробыв в заключении пятнадцать дней, 10(23) февраля 1918 г. В.В. Шульгин был отпущен на свободу, дав представителю советской власти обещание явиться к большевикам по первому их требованию²⁶. В беседе с писателем В.М. Сидоровым Шульгин вспоминал подробности своего освобождения: «Оказывается, комиссары из ЧК решили проделать со мной своеобразный эксперимент. Говорят: "Мы вас отпустим, гражданин Шульгин, но при одном условии". — "Каком?" — спрашиваю я. "По первому требованию вы к нам явитесь". Я попросил уточнить: "Что значит, к вам? К кому именно?" — "Мы — это идея советской власти". После второго уточнения договорились, что я явлюсь, если меня потребуют, когда советская власть опять вернется в Киев. Но самое удивительное, — говорил Шульгин, — что меня так никто и не потребовал. А я б явился, если б напомнили о моем обещании, хоть из Парижа, хоть через двадцать, хоть через сорок лет»²⁷.

По словам киевского партийного деятеля, М. Майорова, «это [освобождение В.В. Шульгина. — А.П.] было крупнейшей ошибкой со стороны тех товарищей, которые считали возможным его выпустить на свободу»²⁸. Действительно, освобождение Шульгина можно считать счастливой случайностью: для политического деятеля его уровня и с его общеизвестными убеждениями вероятность быть расстрелянным советскими властями была очень велика. Княгиня Е.Н. Сайн-Витгенштейн писала в своем дневнике 4 февраля 1918 г., в дни, когда Шульгин находился в советской тюрьме: «Я боюсь, не случилось ли что-нибудь дурного с Шульгиным. Если бы меня кто-нибудь спросил: кто был человек, которому я больше всего симпатизирую, я бы сказала: Василию Витальевичу Шульгину. Это единственный человек, который за это время решался громко протестовать и осуждать то, что творится: чуть ли не каждый день в его "Киевлянине" появлялись статьи, подписанные полным его именем, содержащие самые горькие истины <...> Вот поэтому-то большевики постараются сделать все возможное, чтобы уничтожить Шульгина. Его "Киевлянин", конечно, закрыт и разгромлен, но это случалось уже несколько раз за это время. Был бы жив только сам Шульгин, а он уже сумеет так или иначе что-нибудь сделать для России»²⁹. В «новогодней» передовице Шульгина, датированной 31 декабря 1917 г. и опубликованной в номере «Киевлянина» от 1 января 1918 г., Василий Витальевич писал: «Если мы действительно стали рабьим племенем [курсив В.В. Шульгина. — А.П.] и жаждем немцев, потому что «порядка у нас нет», то туда нам и дорога. Рабы должны быть рабами, и должно скорбеть не о том, что погибла Россия, а о том, что она тысячу лет была, ибо это, очевидно, произошло по какому-то недоразумению. Но если не перевелось сильное племя, жившее по берегам реки Роси и занявшее потом шестую часть света, если существует аристократия ума, воли и национальной гордости, она сумеет навести порядок без немцев, сумеет заставить народные массы верить себе, сумеет объяснить им, в чем спасение, и соединить сто семьдесят миллионов царьков в мощный человеческий поток, выполняющий единое задание [курсив В.В. Шульгина. — А.П.]...»³⁰. Шульгин надеялся на то, что русский народ возродится и сумеет воссоздать свою погибшую государственность, осознав то, что «мы рабы только потому, что наглотались ядовитой "ханжи", которую нам преподнесли под именем "свободы"³¹.

Подобно всем киевлянам, Шульгин с тревогой и недоумением следил за происходившим наступлением кайзеровских войск на Киев. Широкую известность получил дневник Шульгина, который Василий Витальевич вел в последние дни накануне вступления немцев в «мать городов русских», киевляне переписывали дневник от руки и распространяли по городу в многочисленных списках³².

Ценность дневника была в том, что он абсолютно искренен. Общее подавленное состояние Шульгина усугублялось еще и происходившими в стране событиями, которые казались ему агонией той России, которую он любил и знал. Ожидание прихода со дня на день немцев в родной город было для патриота Шульгина мучительно, униженное национальное чувство требовало выхода наружу. Давая оценку дневнику, публицист харьковской газеты «Возрождение» справедливо писал: «Отчаяние, доходящее до ожесточения, и ожесточение, граничащее с отчаянием, сознание своей полной беспомощности перед нахлынувшим девятым валом революции, несущим на своем гребне уже не призрак, а роковую правду порабощения всего народа всей России — все это попеременно с равной мерой силы и яркости отражается в дневнике. Не все справедливо из написанного автором, от многого сам он, возможно, откажется впоследствии, когда все пережитое можно будет рассматривать из некоторого «прекрасного далека», в исторической перспективе, но ценность дневника и заключается, главным образом, в том, что данный момент пережит им сполна и переживания эти запечатлены с огромной силой...»³³.

В записи от 15 февраля 1918 г. (ст. стиль) Шульгин охарактеризовал состояние русской интеллигенции города Киева и дал интересную, хотя и предвзятую оценку предыстории происходивших в те дни событий — русской революции и Первой мировой войны. «Пришли [немцы. — А.П.]... [Это и последующие отточия принадлежат В.В. Шульгину. — А.П.] Не пришли... Пришли... Не пришли. Люди сидят по домам и гадают. Не все ли равно — пришли или не пришли. Если не пришли, так придут. Днем раньше, днем позже, какое это имеет значение. И если хладнокровно пробежать по всему прошлому, то могло ли быть в конце концов иначе <... > Неизбежное совершилось. Какое будущее. Будущее в нас самих. Русской интеллигенции надо выздороветь душой и телом и надо понять, что она совершила преступление, когда патриотов своего отечества клеймили преступлением. Ей надо стать рабочей, практичной и национально настроенной. Русскому народу нужно понять, какие страшные кары суждены тем, кто покушается на чужое, ему надо понять простую истину, что с чужого добра не будет добро. Ему нужно понять для чего существует власть и научиться уважать высшие классы. Он должен знать, что без культурных людей ему не жить. Тогда возможно возрождение России. Если же национальное чувство у русских атрофировано совершенно, если его не разбудит даже раскаленное железо, которым явятся немцы, хозяйничающие на улицах Петрограда, Киева, а может быть и Москвы, то тогда Россия безнадежна. Но ведь тогда возникает вопрос, нужна ли вообще она. Если по существу своему подавляющее большинство русских людей будет чувствовать себя хорошо под немецким владычеством, то зачем спрашивается Россия. Ведь формы человеческого общежития существуют для людей, а не люди для формы. Конечно, нам, последним могиканам, которые любили Россию благодаря тому же всепобеждающему инстинкту, вследствие которого журавли осенью находят верную дорогу на юг, нам будет невыносимо тяжело, грустно и печально, но, если стомиллионный русский народ ничего не чувствует к своему отечеству, то каким образом мы, несчастная кучка, можем разбудить это национальное чувство, и для чего мы будем его будить. Пусть русские рабы благоденствуют под немецким владычеством, если им это нравится, а те, кто не хочет и не может быть рабом, те немногие найдут себе какой-нибудь путь. Есть положения, из которых нельзя спастись, но нет положения, из которого нельзя было бы выйти с честью»³⁴. Колоссальный резонанс приобрела статья Шульгина, приуроченная к вступлению в город кайзеровских войск. В этой связи Шульгин посчитал необходимым выпустить так называемый «Последний номер "Киевлянина"», в котором вознамерился прокомментировать занятие родного города врагом. Обращаясь к вступившим в город немцам редактор «Киевлянина» писал: «Выпуская последний номер "Киевлянина", мы позволяем себе напомнить всем, кому о сем ведать надлежит, что мировая война не кончилась; что жесточайшая борьба будет продолжаться на Западном фронте; что уничтожение России есть лишь один из эпизодов этой войны; что на место России вступила Америка; что русский вопрос не может быть решен окончательно ни в Бресте, ни в Киеве, ни в Петрограде, ни даже в Москве, ибо карта Европы будет вычерчена на кровавых полях Франции, где произойдет последняя решительная битва. Мы позволяем себе сказать еще, что нынешнее состояние России не есть гибель русского народа, но это есть несомненная гибель "русской революции"... Контрреволюция пришла в образе немецких офицеров и солдат, занявших Россию. Тех немецких солдат, у которых "нервы оказались крепче". Ибо что такое контрреволюция в глазах безмозглых Митрофанушек социализма? Контрреволюция — это порядок, это крепкая власть, это конец безделью, болтовне, конец надругательствам и насилиям над беззащитными и слабыми. Так вот поздравляем вас, господа революционеры! Немцы принесли этот порядок на своих штыках... и прежде всего, приводя в действие железные дороги, приказали вымыть и вымести дочиста наш несчастный киевский вокзал, эту эмблему современной культуры, которую вы столько времени пакостили во славу демократических принципов. Чистота и опрятность! Есть ли начало более враждебное грязью венчанной русской революции? Ах, господа, вы не хотели отдавать честь русским офицерам... А теперь с какой готовностью отдаете эту "честь" немецким! Почему? Да потому, что они избавили вас от самих себя, потому что они спасают вашу собственную безумную жизнь, потому что в звериной ненависти вами овладевшей, вы перегрызли бы горло друг другу. И вы глубоко благодарны пинку немецкого приклада, который привел вас в чувство. Но мы, мы немцев не звали. Когда вы [социалисты. — А.П.] расстреливали нас и жгли, мы говорили: "убивайте и жгите, но спасите Россию". И так как мы немцев не звали, мы не хотим пользоваться благами относительного спокойствия и некоторой политической свободы, которые немцы нам принесли. Мы на это не имеем права. А то что нам не принадлежит по праву, мы не возьмем даже в том случае, если бы нам его отдавали "без выкупа". Мы ведь не "социалисты" — благодарение Господу Богу! Мы были всегда честными противниками. И своим принципам мы не изменим. Пришедшим в наш город немцам мы это говорим открыто и прямо. Мы ваши враги. Мы можем быть вашими военнопленными, но вашими друзьями мы не будем до тех пор, пока идет война. У нас только одно слово. Мы дали его французам и англичанам и, пока они проливают свою кровь в борьбе с вами за себя и за нас, мы можем быть только вашими врагами, а не издавать газету под вашим крылышком. Да, если бы "Киевлянин" стал вновь выходить, то это значило бы, что немцы обеспечили ему безопасность. Даже эти строчки, которые сейчас пишутся, могут быть выпущены благодаря попустительству немецкой власти. Если бы "Киевлянину" была дана возможность выходить, то это значило бы, что здесь расчет, или великодушие. Расчетам помогать мы не хотим, великодушия принять не можем. Мы хорошо понимаем значение только что сказанных слов, но и враги наши поймут, что иного выхода для честных людей нет. Какие последствия будут для нас лично — мы не знаем, но ту часть русского общества, от имени которой мы позволяем себе говорить, немцы принуждены будут уважать, как они вынуждены презирать тех, кто сейчас пресмыкается перед ними. И мы хорошо знаем, что когда наступит время действительного примирения, когда кончится эта ужасная мировая борьба, кончится миром, не постыдным для всех, кто честно боролся за свою родину, тогда честные противники скорей столкуются друг с другом, чем бесчестные друзья»³⁵. Статья Шульгина произвела большое впечатление на современников, ибо была очень своевременна, в дни всероссийского унижения в ней чувствовалось национальное достоинство³⁶. Может быть, поэтому статья была нарасхват, как писал в своем дневнике великий ученый В.И. Вернадский³⁷; не случайно, что цена «Последнего номера "Киевлянина"» доходила у газетчиков до 25 рублей, при номинале в 10 копеек³⁸. Статья вышла, по словам Шульгина, «очень бумной», а ее автор стал «всеми признанным "другом Франции", можно сказать, до гробовой доски, верным в счастье и горе, словом, неким паладином союзнической ориентации»³⁹.

Надо сказать, что Шульгин не обманулся в своих ожиданиях: немцы уважали честных противников и неоднократно через третьих лиц предлагали Василию Витальевичу возобновить «Киевлянин», обещая не вмешиваться в управление газетой. По словам князя Г.Н. Трубецкого, «молчание Шульгина было для них [немцев. — А.П.] неприятнее его критики»⁴⁰. Однако на предложение немцев Шульгин ответил отказом, откровенно заявив немцам, что считает их врагами⁴¹.

Борьба с украинским сепаратизмом была одним из важнейших аспектов деятельности Шульгина как политика. Шульгин родился и вырос в Киеве. «В более развернутом понимании "мой" дом — это город Киев; а в еще более широком, "мой" дом — это моя родина, Русь — Россия. Вся Россия мыслится и ощущается мной, как колония "матери городов русских"», — писал Василий Витальевич⁴². По обоснованному наблюдению петербургского историка А.Э. Котова, «именно элемент здорового малороссийского провинциализма придал Шульгину ту нравственную и физическую живучесть, что так восхищала даже его противников. Принадлежность к "русскому югу", веками бывшему ареной русско-польского противостояния, обостряла и национальные чувства...»⁴³. В.В. Шульгин любил свой родной край, был, по характеристике его ближайшего сотрудника, «фанатичным малороссиянином»⁴⁴, но само понятие «Украина» оставалось для него искусственным, принесенным извне. Еще в «думский» период своей политической биографии Шульгин квалифицировал украинофильство как национально-государственную измену и предательство⁴⁵. В.В. Шульгин писал: «Термины Украина, украинцы, украинский язык, украинская держава имеют одно назначение, — вытравить в умах местного населения сознание, что этот край русский, что жители его — самые русские из всех русских, что языком развитой части населения его является общерусская речь, в то время как деревня наша пользуется малороссийским просторечием, точно также, как деревня Великороссии пользуется великорусским просторечием. Но мы природные жители этого края, дорожим своей принадлежностью к единому русскому народу, которому, несмотря на все выпавшие на его долю испытания предстоит еще великая будущность, мы, сыны великого народа, не хотим отрекаться от славного национального имени наших предков, за которое они столько боролись, не можем перевертываться в каких-то украинцев без роду и племени: русскими родились, русскими и останемся»⁴⁶. Настоящее имя украинцев, по мнению ближайшего соратника В.В. Шульгина, А.И. Савенко, — малороссы, т. е. русские Малой Руси⁴⁷. Об этом же говорил В.В. Шульгин в своем выступлении на Государственном Совещании в Москве в августе 1917 г., призывая не объединять понятия «украинцы» и «малороссы», ибо «малороссы», по утверждению Шульгина, как и 300 лет назад, продолжают ориентироваться на Москву⁴⁸. Основные принципы шульгинского подхода к «украинской» проблеме были следующие: «отдельного украинского народа не существует; народ, населяющий южные губернии, всегда называл себя русским и должен и впредь так называться»⁴⁹, а Украина — это «самая русская земля из всех русских земель»⁵⁰. Воссоединение Украины и России, «аншлюсе», по словам Шульгина, явилось началом русской государственности⁵¹. Отношение Шульгина к украинскому сепаратизму весьма любопытно. Украинский сепаратизм, по Шульгину, — «доктрина абсолютно чужая, приверженцы которой в России насчитываются единицами»⁵². Импульс же «украинствующим» был дан извне, утверждал Василий Витальевич. «Военачальники центральных империй считали удобным поддерживать это движение, предназначенное для разжигания волнений, расчленения и ослабления России», — во многом обоснованно заявлял Шульгин, находясь уже в эмиграции⁵³. «Украина», «украинское движение» рассматривалось В.В. Шульгиным как грандиозная мистификация, имеющая своей целью обессилить Россию, отколов от нее весь юг⁵⁴. «Украинцев» В.В. Шульгин рассматривал как своеобразную политическую секту, представители которой являются, по его определению, «злейшими врагами русского народа»⁵⁵. Раздражало Василия Витальевича и то, что «украинцы», по терминологии Шульгина, «русские, живущие на Украине», «рассудку вопреки и наперекор стихиям, стремятся доказать, что они не русские и никогда ими не были»⁵⁶. Шульгин писал: «Если есть вообще на свете русское племя, то основная его часть, его ядро, это — то население, которое группировалось вокруг Киева, как своего центра»⁵⁷. Именно поэтому житель Малороссии, называющий себя украинцем, таким образом «отрекается от батькивщины, от дедов и прадедов, изменяет свою национальность»⁵⁸. По Шульгину, «украинец» не может быть национальностью, так как «Украина» — это любая приграничная территория, окраина государства⁵⁹. Таким образом, отличия малороссов от великороссов проявляются только в форме простонародного говора, а также в ряде региональных особенностей⁶⁰. Вместе с тем и малороссы и великороссы являются, по Шульгину, частью единого русского племени. Как следствие, признание самого факта существования отдельной украинской нации невозможно, ибо «если существует 35 миллионов украинцев, то все остальное, в том числе «украинская держава» приложится»⁶¹. Даже употребление термина «Украина» применительно к Малороссии уже, согласно В.В. Шульгину, является косвенным подспорьем в политической игре «украинцев», а значит — недопустимо⁶². Иронизируя над украинским движением, Шульгин писал: «Наше собственное невежество доходило и доходит до того, что Москву почитают «исконно русским краем», а Киев — «столицей Украины...»⁶³. «Перестаньте называть древнюю Киевскую Русь — Украиной», — писал В.В. Шульгин⁶⁴. Точно также В.В. Шульгин отрицал наличие особого украинского языка, признавая только факт существования простонародного говора. Украинского же литературного языка, согласно Шульгину, попросту не существует⁶⁵. Для населения Малороссии единственно приемлемой государственностью во все времена была государственность русская, «ибо она была ему родная»⁶⁶. Украинская же государственность оказалась нежизнеспособной в силу того, что «для украинской державы нужен украинский народ, которого не оказалось в наличности. Территория, на которую претендовала украинская держава, от века занята народом русским и по этой простой причине никакой иной кроме русской державы здесь не удержится», — писал Шульгин в занятом Добровольческой армией Киеве осенью 1919 т⁶⁷. Крестьяне, называющие себя украинцами, попали под воздействие пропаганды, утверждавшей, что землю получат только украинцы. Следовательно, «хохлы», как называл их Шульгин, записались в «украинцы», «Бо земля наша!», — иронизировал В.В. Шульгин⁶⁸. Однако помимо борьбы с «украинством» в прессе существовала и вполне реальная борьба В.В. Шульгина и его сторонников в области политической.

В годы Гражданской войны вокруг В.В. Шульгина образовалась группа единомышленников, получившая в литературе наименование «группа В.В. Шульгина» или «киевлянинская группа». Деятельность группы затрагивала многие направления, к числу которых относилась и борьба с «украинством». Сторонники В.В. Шульгина понимали, что «Москве без Киева не быть Россией, а только Московией, а Киеву без Москвы не быть Русью, а всего лишь продолжением Австрии. Борьба между этими двумя направлениями и составляла всю сущность вопроса о том, как называть край Украиной или Малороссией, а народ, его населяющий, «украинским» или «малорусским». Под этими казалось бы «словами», таилась пропасть, отделявшая две ориентации, — на Москву и на Вену (вернее на Берлин)», — характеризовал деятельность группы сам Шульгин⁶⁹. В.В. Шульгин и сотрудники «Киевлянина» проводили строгое разграничение между «здоровым местным патриотизмом» и так называемым «мазепинством». Сепаратистов Шульгин окрестил «мазепинцами», которым противопоставлялись соответственно «богдановцы», то есть последователи Богдана Хмельницкого и его политики в отношении России. По убеждению Шульгина, «к богдановцам... примыкало большинство населения города Киева»⁷⁰. Идея о немецком происхождении украинского движения была центральной в аргументации Шульгина. Он был убежден, что, потеряв надежду на военную победу над Россией, немцы решили расчленить ее, отделив от нее весь юг. Для этого Германия поддерживала независимую Украину, стравливая русских и украинцев⁷¹. В статьях Шульгина доказывалось, например, что «украинцев» в течение нескольких лет подготавливали в специальных лагерях в Германии, «внушая им украинский патриотизм и любовь к Германии»⁷². Уже в начале апреля 1917 г. В.В. Шульгин писал: «нам тяжело будет, если Киев из матери городов русских станет рассадником украинского отщепенства». Впрочем, В.В. Шульгин все же подчеркивал, что военная победа России может оправдать украинское движение. Даже мысль о том, что «по улицам города будут сновать прусские мундиры», казалась лидеру русских националистов ужасной. «Мы готовы отдать Киев заблуждающимся братьям [украинцам. — А.П.], лишь бы не предать его врагам», — писал Василий Витальевич⁷³. Вскоре, однако, стало очевидно, что рост украинского самосознания не способствует росту боеспособности русской армии. Как следствие, непримиримость Шульгина и его сторонников по отношению к «украинцам» возросла. Большевики же, являясь, по мнению В.В. Шульгина, немецкими агентами, «просто исполняли соответствующий акт инсценировки: немцы обещали им оставить их в Москве, если они не будут мешать созданию «Украины»⁷⁴. «Украинцев» В.В. Шульгин и его соратники отождествляли с большевиками, рассматривая и тех и других как порождение вредоносной германской пропаганды. Поэтому Шульгину в течение всей Гражданской войны союз с «украинцами» казался абсолютно недопустимым по соображениям прежде всего морального характера.

Итоги выборов в Украинское Учредительное Собрание во многом подтверждали идеи Шульгина о «русском» Киеве. Представителем Киева в Украинское Учредительное Собрание (оно так никогда и не было созвано) был избран вождь русской партии В.В. Шульгин, а его «Внепартийный блок русских избирателей города Киева» получил больше голосов, чем все украинские партии, вместе взятые⁷⁵. Противники Шульгина называли его блок «черной сотней», на что редактор «Киевлянина» в одной из своих статей возразил: «нас не сотня в Киеве, а 25 тысяч с лишком, то есть больше чем всех украинцев, вместе взятых»⁷⁶. Шульгин писал: «Культурный класс Малороссии высказал совершенно определенно свое отрицательное отношение к украинской державе; низы же народа по вопросу об отделении от остальной России опрошены вовсе не были, так что отделение от России и провозглашение "Украинской самостийности" произведено помимо воли населения: народ в этом акте никакого участия не принимал...»⁷⁷. Отнюдь не симпатизировавший Шульгину казачий деятель В.В. Шапкин вспоминал о том, что «Киев, голова и сердце Украины, поражал своими антиукраинским настроениям. Украинские настроения существовали только в официальных украинских учреждениях. Не только все великороссы, жившие в Киеве, но и все природные украинцы русского направления никак не мирились с украинизацией и всячески издевались над ней...»⁷⁸. Значит, рассуждая с этой позиции, право малороссийского народа на национальное самоопределение было проигнорировано. Поэтому решение «украинской» проблемы может быть отнесено лишь к компетенции Всероссийского Учредительного Собрания. В беседе с министром-председателем Временного Правительства Г.Е. Львовым Шульгин получил заверение именно о таком способе решения проблемы национального самоопределения Украины⁷⁹.

Подобных убеждений Василий Витальевич придерживался до конца своей долгой жизни, считая одной из ошибок национальной политики Советской власти признание украинцев отдельной нацией и поощрение «украинства». «Взяв на помощь Гепеу [Речь идет об ОГПУ при СНК СССР. — А.П.], украинизируют "мати городам русским" и всю страну, от Киева до Черного моря, носившего когда-то имя — "Русского моря". Многомиллионному населению, исстари почитавшему себя русским, не дают спокойно разобраться, "самоопределиться", кто человек таков есть и кем, на крайность, желает быть. Дубиной по голове вколачивают: "ты — украинец!"» — писал Шульгин⁸⁰. Деятельность группы Шульгина проходила в оккупированном немцами Киеве. Помимо выполнения приказания генерала М.В. Алексеева, данного Шульгину еще в ноябре 1917 г. и сводившегося к отправке офицеров на Дон, Шульгин и его группа занималась еще и политикой. Три основных лозунга группы Шульгина — борьба с большевизмом, верность союзникам и монархия — проповедовались группой совершенно открыто и с большой страстностью. По словам Деникина, «для Шульгина и его единомышленников монархизм был не формой государственного строя, а религией»⁸¹.

Отношение к союзникам занимало особое место в политической программе В.В. Шульгина и его сторонников, среди которых виднейшую роль играл генерал от кавалерии Абрам Михайлович Драгомиров⁸², бывший, по сути, равноценной Шульгину фигурой, и обладавший большим авторитетом в военной среде. Шульгин, как и вожди Добровольческой армии, непоколебимо придерживался союзнической ориентации. Под «верностью» России Шульгин понимал осуществление взятых на себя российским императором союзнических обязательств по отношению к Антанте⁸³.

В.В. Шульгин был руководителем тайной контрразведывательной организации «Азбука», деятельность которой была поставлена на службу Добровольческой армии⁸⁴. «Азбука» возникла в марте 1918 г., хотя зародыш организации возник еще в ноябре 1917 г. в Новочеркасске, куда Шульгин приехал для встречи с основоположником Белого движения на Юге России генералом М.В. Алексеевым⁸⁵. На секретном совещании с участием В.В. Шульгина, А.И. Савенко, В.Я. Демченко, А.Д. Билимовича, Ф.Н. Безака, Е.А. Ефимовского, князя А.Н. Долгорукова и А.М. Драгомирова, последний, если верить воспоминаниям Ефимовского, сразу заявил, что «немцы на Западе будут разбиты и, что ставка на них есть "ставка не на ту лошадь". Правые считали, что "немецкая синица" уже в руках; она выгоднее союзнического "журавля". Я полагал: никаких союзов с немцами; внутреннее соглашение монархистов; мы сначала российские монархисты, а потом сторонники той или иной ориентации. Выход был найден В.В. Шульгиным: кто-то из воюющих победит, а с ним и его "филы". Они не должны будут забыть, что мы не враги, а заговорщики. На этом и порешили. Распределение функций: военно-техническая часть и секретные сношения с французской разведкой — В.В. Шульгин; разведка внутренняя — А.И. Савенко; итоги разведки особым рапортом В.В. Шульгин сообщал начавшемуся Белому движению. Вся организация носила название "Азбука". С Москвой и Одессой "Азбука" сносилась особыми "курьерами", а внутренняя — "почтальонами"; их обязанность выполняли женщины: жена А.И. Савенко, моя жена Зоя Григорьевна, мужественно рисковавшие при возможном обыске своей головой. Как общее правило, в отсутствии В.В. Шульгина его функции выполняла Е.Е. Шульгина. На меня была возложена печатная пропаганда в рамках, дозволенных цензурой, и возможные печатные речи. Наша политическая платформа: Национальное единство верной своим словам Российской Империи с законным императором, разделяющим свою власть с народным представительством в рамках "Основных законов" и прощального манифеста Государя Императора»⁸⁶. Целью возникшей организации являлась отправка на Кубань и на Дон «русского офицерства, покинувшего или покидавшего в то время фронт... и политическая информация командования Добровольческой Армии»⁸⁷. Первые несколько месяцев организация, ведя разведку в Киеве, информировала главным образом союзников, Москву и Добровольческую армию⁸⁸. Сам Шульгин считался начальником организации. Агентами «Азбуки» были исключительно политические единомышленники В.В. Шульгина. Имена агенты получали по названию букв русского алфавита⁸⁹. Начальнику организации были известны все лица, состоявшие в организации. Каждая «буква» набирал в организацию сколь угодно лиц, давая им другие, уже не буквенные прозвища. Вновь поступавшие в ряды организации знали лишь своего вербовщика⁹⁰. Донесения представляли собой ленточки бумаги, которые прятались в мундштук папиросы, которая укладывалась в коробку, так что секретность донесений была на достаточно высоком уровне⁹¹. Случалось, что агента обыскивали несколько раз и не найдя ничего, кроме папирос, отпускали на свободу⁹². Донесения «Азбуки» играли исключительно важную роль, в определенной мере заполняя тот информационный вакуум, в котором находились вожди Добровольческой армии. Ценность «разведочного материала», поставлявшегося «Азбукой», подчеркивал и А.И. Деникин⁹³. С Москвой и Одессой сносились особыми «курьерами», внутреннюю доставку информации осуществляли так называемые «почтальоны», их обязанности выполняли жены «азбучников», не раз подвергавшиеся колоссальному риску во время обысков⁹⁴. Организационная работа «Азбуки» сводилась, сообщал курьер «Азбуки» П.М. Виридарский, помимо доставки разведочного материала, к: а) «к созданию на месте эмбриональных войсковых частей, которые могли бы развертываться и пополняться на месте своего назначения и б) к эволюции как в виде таких эмбриональных частей, так и одиночных чинов туда, где в этом могла ощущаться надобность»⁹⁵. Кроме того, «Азбука» и группа Шульгина разрабатывали вопрос «о возможности партизанской войны в тылу немцев в виду того, что народ не скрывает своего враждебного отношения к немцам»⁹⁶. Нужно сказать, что костяк и группы Шульгина и «Азбуки» составляли одни и те же люди, разделявшие политические убеждения Василия Витальевича⁹⁷. «Азбука», таким образом, была, по словам Деникина, «техническим аппаратом» группы Шульгина⁹⁸. По словам самого Шульгина, «Цели конспиративной организации "Азбука" были сформулированы в 4 коротких лозунгах: 1. Против немцев. 2. Против украинцев-мазепинцев. 3. Против большевиков. 4. За Добровольческую армию. На этой основе и вербовались члены этой тайной организации»⁹⁹. «Кому это было недостаточно, пояснялось: — Газету «Киевлянин» читали? Так вот и вся программа», — вспоминал Василий Витальевич¹⁰⁰.

Несмотря на свой нелегальный статус, «Азбука» была важным звеном в системе Добровольческой армии. Всеми правдами и неправдами аналитические сводки «Азбуки» о положении в России попадали на стол Алексееву. Сводки эти изображали повсеместный рост монархических настроений в стране. Как следствие, Шульгин призывал вождей Добровольческой армии к открытому провозглашению монархической идеи, утверждая, что это приведет к притоку в армию новых добровольцев, в армии будет много «народу и притом отборного», как о том Шульгин писал в письме А.В. Колчаку¹⁰¹; в свою очередь «непредрешение» формы политического устройства будущей России до созыва Всероссийского Учредительного Собрания опасно для армии¹⁰², так как может привести к ее распаду¹⁰³. Открытая приверженность идее монархии привела к тому, что в годы Гражданской войны у Шульгина создалась репутация человека, стремящегося вернуть Россию к временам «где-нибудь около Иоанна Грозного или Аракчеева»¹⁰⁴.

Комментируя позицию Шульгина, в письме к нему Алексеев писал: «Относительно нашего лозунга — Учредительное собрание — необходимо иметь в виду, что выставляли мы его лишь в силу необходимости. В первом же объявлении, которое нами будут сделано, о нем уже упоминаться не будет совершенно. Наши симпатии должны быть для Вас ясны, но проявить их здесь открыто было бы ошибкой, т. к. населением это было бы встречено враждебно. От прежнего лозунга мы отказываемся. Для объявления же нового нужны соответствующие обстоятельства и прежде всего подвластная только нам территория. Это будет, как только мы перейдем к нашим активным планам»¹⁰⁵.

Выход из сложившегося кризиса В.В. Шульгину представлялся в соединении «всех государственных элементов под сенью конституционной монархии». Республика же в России может дать либо «Пугачевщину (этот специальный русский вид охлократии), либо тиранию кучки вожаков — охлократию, либо олигархию, но никогда не демократию». По словам Шульгина, «та группа, которая теперь борется за конституционную монархию, является истинной поборницей демократии, так как в России демократизм мыслим только в форме монархии, конечно конституционной»¹⁰⁶. Особое беспокойство у Шульгина вызывал лозунг Учредительного Собрания, не снятый белогвардейцами с повестки дня. В письме, адресованном Н.Н. Львову для передачи вождям Добровольческой армии, Шульгин утверждал, что «никакие воззвания с Учредительным Собранием и народоправством не привлекут в армию никого, по крайней мере из области, оккупированной немцами... Удержать армию поблизости от немцев со знаменем в виде Учредилки абсолютно невозможно... Держите связь с Москвой и Киевом... Без информации потеряете пульс и будете народоправствовать»¹⁰⁷.

Сама идея народного волеизъявления казалась Шульгину по меньшей мере сомнительной; всенародно же избранного Учредительного Собрания, особенно в том его составе, который был разогнан большевиками, — тем более. Свою позицию В.В. Шульгин мотивировал тем, что «народ-то не только не подчинился большинству этого Учредительного Собрания, а в значительной мере участвовал в его разгоне, во всяком случае, участвовала активная часть. Остальные же и ухом не повели, и пальцем не пошевельнули для того, чтобы защитить этот «драгоценный сосуд», содержащий в себе подлинную народную волю». Шульгин писал о том, что «это Собрание потоплено безвозвратно... полнейшим равнодушием русского народа», показавшего, что ему до «Учредительного Собрания ровно никакого дела нет»¹⁰⁸. В своих статьях Шульгин писал о том, что члены Учредительного Собрания пробились в его состав при помощи «надувательства»¹⁰⁹. «Волеизъявление» черновского Учредительного собрания по всем почти вопросам должно рассматриваться, как волеизъявление всякого рода псевдонимов, но отнюдь не русского населения», — полагал Шульгин. Однако народное волеизъявление можно узнать, если при помощи поголовного опроса населения решать вопрос: признает ли русский народ Царя или нет? «Разумеется, — утверждал В.В. Шульгин, — этим способом мы получим неизмеримо более приближающийся к истинному желанию народа ответ, чем через волеизъявление господ псевдонимов правдами и неправдами, пробившихся в Таврический дворец»¹¹⁰.

Кроме того, претензии правых эсеров на легитимность Учредительного Собрания 1918 года встречали со стороны Шульгина едкую иронию. В.В. Шульгин писал о том, что любое мероприятие с участием правых эсеров превращается в собрание «болтунов и бездельников». Да и вообще Россию отделяет большой промежуток времени от того момента, когда «нечто подобное Учредительному Собранию могло бы быть собрано»¹¹¹. Открытие же Учредительного собрания в дни Гражданской войны означало, по мнению Шульгина, «возобновить митинговую стратегию, митинговое управление государством, митинговую дипломатию, т. е. все то, что даже большевиками отвергнуто, как старая ветошная благоглупость»¹¹². Все же после окончательной победы над большевизмом некое подобие Учредительного Собрания может быть воссоздано, но заниматься оно должно исключительно законотворчеством. Собрание должно быть составлено из государственно-мыслящих депутатов. Вся власть на время водворения в стране порядка должна принадлежать Верховному Правителю России. «Пусть Учредительное Собрание мирно пишет основные законы Российской Державы, а Верховный Правитель пусть правит Россией до тех пор, пока не образует новой власти на основах, изображенных в законах, Учредительным Собранием составленных», — писал В.В. Шульгин¹¹³.

В качестве постоянной формы правления для России В.В. Шульгин видел конституционную монархию¹¹⁴. Только идея монархии в годы национального бедствия оказалась жизнеспособной, ибо, по утверждению Шульгина, «только монархисты в России умеют умирать за Родину»¹¹⁵. Несмотря на вышесказанное, отношение к реставрации монархии было у Шульгина далеко не столь однозначным. Как раз наибольшее опасение у Шульгина вызывала возможность насильственного восстановления монархии. В одной из своих статей того времени Шульгин утверждал: «Монархисты нашего толка насильственного восстановления монархии не хотят... Верховная власть... должна покоиться на фундаменте общего признания. Мы глубочайшим образом убеждены, что в России не водворится порядок и единство, пока монархия не будет восстановлена. Но мы не только не призываем, но мы предостерегаем против восстановления монархии до тех пор, пока это наше убеждение не станет всеобщим. Мы считаем, что Россия придет к монархии путем исключения. Вкусив прелести «социал-демократической республики» под мудрым водительством Лейбы Бронштейна, отведав удобства самостийности под немецким протекторатом, испытав прочность правления «Комитета членов Учредительного Собрания», проделав опыты с «Директориями» и может быть с еще неведомыми нам «формами правления», Россия, как зрелый плод, упадет к престолу конституционного монарха и на этом успокоится на долгие годы. Такова наша вера, и также, как мы, думает огромное количество людей, горячо любящих свою Родину»¹¹⁶.

Задачу Добровольческой армии в 1918 году Шульгин, по словам П.Н. Милюкова, ограничивал оккупацией совместно с союзниками русского юга «и уничтожением всех следов «украинства»¹¹⁷.

Взгляды В.В. Шульгина в значительной мере совпадали с взглядами руководителей Добровольческой армии, Шульгин пользовался у них особым уважением, и к его мнению прислушивались¹¹⁸. Следует отметить, что непоколебимая верность Шульгина и его группы союзнической ориентации находила особую поддержку у вождей Белого движения.

Итак, киевская работа В.В. Шульгина была достаточно успешна: Шульгин вел успешные переговоры с союзниками, руководил «Азбукой», находился в тесном деловом контакте с деятелями московских антисоветских организаций. Отметим, что сам В.В. Шульгин весной-летом 1918 г. находил необходимым оставить Киев и все дела на А.М. Драгомирова и отправиться в Москву и Архангельск. Цель поездки была одна: достигнуть единства в контрреволюционном лагере. Планируемая поездка В.В. Шульгина получила одобрение у Верховного Руководителя Добровольческой армии генерала М.В. Алексеева. «Если Шульгину удастся добиться общественного единения, то можно начать переговоры об объединении высших сил в разных частях России, которые борются с большевиками», — писал М.В. Алексеев, остро критиковавший политическую борьбу в российском контрреволюционном лагере, вредившую, по его словам, репутации России в глазах союзников¹¹⁹. В свою очередь, в беседе с подполковником С.Н. Ряснянским Шульгин заявил о бесперспективности антибольшевистской борьбы на Юге в условиях германской оккупации. Шульгин, если верить воспоминаниям Ряснянского, говорил о необходимости «направлять всех добровольцев не на Юг к нам, а на Восток и на север в Архангельск, где, по его мнению, должны быть собраны армии и оттуда можно не опасаясь немцев начать движение на Москву...»¹²⁰. Также Шульгин высказал намерение оставить Киев и отправиться на Волгу вместе с генералом А.М. Драгомировым, у которого собирался быть «начальником гражданской части»¹²¹. Все эти поездки Шульгина не состоялись в виду изменения политической ситуации на Украине.

Обширное литературное наследие Василия Витальевича Шульгина исследовано далеко не до конца. Между тем сочинения этого незаурядного мыслителя и политика, о жизни которого можно было бы написать не один роман, являются крайне интересным источником по истории России начала XX века. Суждения и оценки Шульгина, не всегда бесспорные, зачастую предвзятые, порой излишне эмоциональные, все же заставляют задуматься, они порождают исследовательскую проблему, решение которой — задача историка.

С января 1918 г. на Украине шла настоящая аграрная революция, которую местные власти и не думали останавливать. Украинский помещичий класс не мог, разумеется, оставаться безучастным к происходившему переделу своей собственности. Один из крупных украинских помещиков граф Д.Ф. Гейден вспоминал: «Бездействие Рады и потворство ее разбойничьим инстинктам народа заставило сплотиться всех землевладельцев в пределах Украины: сперва крупных и средних, а потом и мелких, так называемых хлеборобов, т. е. тех же крестьян, купивших, кроме надельной земли, собственные участки, которые у них тоже начала отбирать крестьянская голь, безземельные и малоземельные крестьяне. Союз этот имел первоначальное название «Киевского областного союза землевладельцев» и действовал в пределах Киевской и соседней с нею губерний, а потом уже, по мере включения в него и более дальних малороссийских и южных губерний принял название «Всеукраинской) союза хлеборобов»¹²². Председателем правления союза был граф Д.Ф. Гейден. Кроме него, руководящие роли в союзе хлеборобов играли такие деятели, как В.П. Кочубей, А.А. Коновницын, А.А. Вишневский и А.А. Зноско-Боровский. На общих собраниях хлеборобов, проходивших в Киеве сначала на Пушкинской, а потом на Лютеранской улице, появлялись многие известные люди, в числе которых был и будущий гетман П.П. Скоропадский, скучавший, по его словам, «от ничего неделания» и возмущавшийся тем, что «другие тоже ничего не делают»¹²³.

Вошедшие в Киев по соглашению с Центральной Радой немцы, скоро разочаровались в деловых способностях социалистического правительства Украины, которому не удавалось установить какую-то власть на местах, и, как следствие, обеспечить экономические интересы Германии в регионе¹²⁴. Немцы платили за необходимое им продовольствие и услуги — сначала русскими деньгами, которое население принимало неохотно: все знали, что эти рубли печатаются в Берлине, и не очень доверяли такой единице расчета; затем германцы стали расплачиваться карбованцами, которые можно было спокойно поменять на те же самые германские марки. Все же долгое время немцы испытывали затруднения с получением оговоренного по договору с Украиной количества продовольствия: деревня не хотела отпускать продукты вчерашним врагам; часто устраивались крушения поездов, направляемых в Германию и т. д. Тогда посредническую миссию принял на себя известный коммерсант, прогермански настроенный, по оценке историка Ю. Фелынтинского¹²⁵, деятель А.Ю. Добрый, занимавший пост директора киевского отделения Русского для внешней торговли банка. Добрый в дни Первой мировой войны был арестован по так называемому делу киевских сахарозаводчиков, продавших немцам в разгар боевых действий крупную партию сахара, и в 1916 даже отсидел пять месяцев в тюрьме, откуда его вызволили с помощью всесильного Г.Е. Распутина¹²⁶. Прекрасно знакомый с представителями украинского делового мира, Добрый легко установил, естественно, за хорошую комиссию, правильную норму скупки продуктов, которые через него поступали германскому военному командованию¹²⁷. Официально это именовалось «экспорт» украинских товаров, но эта формулировка лишь скрывала правду, о которой справедливо написал Деникин: «Экспорт был разорением края и тяжкой данью австро-германцам <...> Эта дань взыскивалась с населения по низким ценам реквизиции, нередко пулеметами; это она дала возможность истощенным австро-германским армиям протянуть войну еще полгода, в течение которого было пролито столько лишней крови англичанами и их союзниками...»¹²⁸.

25 апреля 1918 г. Добрый был похищен неизвестными лицами, предъявившими ему мандат от имени некоего «Комитета освобождения Украины», и увезен ночью в автомобиле из Киева в Харьков. Похищение вызвало колоссальный переполох у немцев. В частности, германский посол Мумм посетил премьера Голубовича и потребовал у того немедленно найти банкира. Премьер, судя по всему, не был поставлен в известность о готовящемся похищении, но узнав о нем, не сделал попытки вернуть Доброму свободу. По Киеву прокатился слух, что похищение немецкого ставленника — начало «большой игры», и что в городе готовится «сицилийская вечерня», в ходе которой в городе будут вырезаны все немцы¹²⁹. Немцы, до этого бывшие на Украине настоящими хозяевами положения и проводившие фактически беспрепятственно обыски, аресты и даже расстрелы украинских граждан¹³⁰, восприняли похищение Доброго как удар по самим себе и отреагировали незамедлительно, отдав приказ о военно-полевых судах, согласно которому лица, обвиняемые в преступлениях, так или иначе затрагивающих германские интересы, независимо от своего гражданства и национальности подлежали не украинскому, а немецкому суду. А в ночь с 26 на 27 апреля немцы разоружили 1-ю Украинскую дивизию («синежупанников»), составлявших главную опору Рады.

А что же было с А.Ю. Добрым? Изначально похитители планировали отвезти банкира в Путивль, но не смогли отказаться от предложенной Добрым взятки в 100 тысяч рублей, и отвезли его в Харьков, где коммерсанту оставалось обратиться за помощью к первому же им встреченному немецкому лейтенанту. Вскоре стало известно, что приказ о похищении Доброго был отдан министром внутренних дел М.С. Ткаченко, а фактически осуществлен чиновником по особым поручениям Осиповым и адъютантами военного министра А.Т. Жуковского Федоровым и Чернобо-родовым¹³¹. Причина похищения Доброго не вполне понятна: то ли тут проявилось стремление правительства Рады ударить кулаком по столу и показать немцам, что украинские власти — действительные хозяева положения, оказав подобным образом какое-то давление на оккупантов, то ли тут была более тонкая игра, но налицо было то, что Рада добилась результата прямо противоположного тому, которого хотела добиться. Можно согласиться и с ярославским историком В.П. Федюком, утверждавшим, что «дело Доброго окончательно подписало Раде смертельный приговор»¹³².

Следствие установило, что похищение — на совести у некоторых членов Центральной Рады¹³³, в частности, на скамье подсудимых оказались министр внутренних дел Ткаченко и военный министр А. Жуковский¹³⁴. Последний, впрочем, в своих воспоминаниях категорически отрицал свою причастность к похищению банкира, утверждая, что не только не знаком с Добрым, но и не знал в тот момент о его существовании и его занятиях¹³⁵. В конце концов, следствие и открытое судебное заседание, проходившее в июле 1918 г., пришло к заключению об антигерманской политике правительства Центральной Рады¹³⁶. Именно так было квалифицировано похищение А.Ю. Доброго. Думается, что к таким выводам немцы пришли гораздо раньше завершения судебного следствия, обойдясь в своем анализе без каких-то там судебных «формальностей», решив для себя, что Рада не является для них политическим партнером, которому можно доверять и на содействие которого можно рассчитывать. Если верить воспоминаниям начальника штаба германских войск на Украине В. Тренера, именно похищение А.Ю. Доброго стало поводом к подготовке государственного переворота и к установлению удобной для немцев политической власти в оккупированной стране¹³⁷.

Как откровенно писал выдающийся немецкий военачальник Э. Людендорф, «юное украинское правительство оказалось не в состоянии успокоить страну и поставлять нам хлеб»¹³⁸, а начальник штаба немецких войск на Украине В. Тренер прямолинейно назвал премьера Голубовича «слабаком»¹³⁹. В свою очередь сам фельдмаршал Г. фон Эйхгорн, командующий группой армий «Киев», оккупировавших Юг России, охарактеризовал В.А. Голубовича как «более чем посредственного молодого человека»¹⁴⁰. Будущий рейхс-президент Веймарской республики фельдмаршал П. Гинденбург писал в своих воспоминаниях, комментируя условия Брестского мира: «Русская военная сила вышла из войны. Большие территории страны и целые народности были оторваны от русского тела. Образовалась большая трещина между Великороссией и Украйной. Выделение по мирному договору окраинных государств было для меня военным успехом. Этим был создан, если можно так выразиться, буфер позади нашей границы против России <...> Нечего и говорить, что переговоры с русским правительством террора очень мало соответствовали моим политическим убеждениям. Но мы были вынуждены прежде всего заключить договор с существующими властителями Великороссии. Впрочем, тогда там все так волновалось, что я лично не верил в длительное господство террора. Несмотря на заключение мира, мы и теперь, конечно, не могли отвести все наши боеспособные силы с востока, не могли предоставить занятые области собственной судьбе. Уже одно желание установить барьер между большевистскими властями и освобожденными нами землями настоятельно требовало оставления на востоке сильных немецких частей. Наши операции на Украйне также не были закончены. Мы должны были вступить в эту страну, чтобы упорядочить ее политические отношения. Только тогда, когда это удалось, у нас явилась перспектива добывать на Украйне предметы необходимости прежде всего для Австро-Венгрии, затем и для нашей Родины, кроме того сырье для военной промышленности и военных потребностей в нашей армии. Политическая точка зрения в этом предприятии не играла никакой роли для высшего командования»¹⁴¹.

Немцы стали искать более сильной власти в среде крупных помещиков. Свои переговоры немцы проводили с председателем Киевского областного совета землевладельцев В.С. Кочубеем. Кроме того, в совещаниях с немцами участвовали также и помещики Вишневский, Енни и Воронович. Кочубей играл на переговорах ведущую роль, о них знало всего несколько человек. В ходе переговоров и возникло имя русского генерала П.П. Скоропадского, отдаленного потомка петровского гетмана Скоропадского¹⁴². Именно это родство Павла Петровича, по убеждению полковника Ф.Н. Безака, одного из активнейших участников этих переговоров, сыграло определяющую роль в выдвижении кандидатуры Скоропадского. «Лучшего выбора сделать не могли», — вспоминал Безак¹⁴³. За Скоропадским стояла реальная сила — он поддерживался офицерами 1-го Украинского корпуса, которым командовал чуть ранее¹⁴⁴. Украинское офицерство и составляло ударную силу «Украинской народной громады», завязавшей отношения с хлеборобами и немцами. Эта организация ставила в основу своей программы «компромисс в социальном вопросе, демократизацию государственного устройства в границах, неопасных для государственной мощи и украйнизацию русифицированных слоев культурного класса на Украине — путем постепенного привлечения их к культурной и государственной работе». Еще в конце марта 1918 у руководителей организации Н.Н. Устимовича, В.С. Кочубея, В.Ю. Любинского, М.М. Вороновича возникло убеждение, что только сильная диктаторская власть в руках одного человека может вывести страну из состояния анархии. Наилучшей формой власти громадянам виделась историческая форма гетманства, а наиболее подходящим кандидатом в гетманы — генерал П.П. Скоропадский¹⁴⁵. За Скоропадского говорило также и то, что он придерживался немецкой ориентации, т. е. заявлял о своей уверенности в окончательной победе немцев в продолжающейся мировой войне. Ходили также непроверенные слухи, что жены Скоропадского и генерал-фельдмаршала Г. фон Эйхгорна, главнокомандующего немецкой группой армий «Киев», были родными сестрами¹⁴⁶.

Сторонники союзнической ориентации в расчет не брались. Влиятельные антантофилы, вроде Гейдена, к переговорам не привлекались. Граф был посвящен в тайну переговоров лишь накануне съезда хлеборобов, на котором Скоропадский и был провозглашен гетманом Всея Украины¹⁴⁷. Кроме того, важную, может быть, ключевую роль в переговорном процессе, играл бывший киевский губернский предводитель дворянства, старый товарищ Скоропадского полковник Ф.Н. Безак. На его квартире, под охраной немецкого караула, проходили ежедневные встречи заговорщиков, а в крохотном кабинете Безака поселился сам Скоропадский¹⁴⁸. С немецкой стороны, как вспоминал кадет В.М. Левитский, в переговорах участвовали майоры Генерального штаба Альвенслебен и Гаазе¹⁴⁹. После же встречи Скоропадского с начальником штаба германского главнокомандующего В. Тренером, на которой последний озвучил требования немецких оккупационных сил к претенденту на власть, во многом повторявшие условия Брестского договора и бывшие, по словам украинского историка Р. Пирога, «фактическим ультиматумом»¹⁵⁰, Павел Петрович согласился на свое участие в перевороте, и имя генерала «стали шепотом» называть в обществе «как возможного и желательного гетмана», — вспоминал одесский градоначальник генерал В.А. Мустафин¹⁵¹. Видный философ В.В. Зеньковский, служивший в правительстве Скоропадского министром церковных исповеданий, писал о том, что из «переговоров полутайных, полуизвестных — родилась идея гетманщины, на которой готовы были сойтись русские промышленные и землевладельческие круги с умеренными украинцами»¹⁵². По словам официального биографа Скоропадского, Павел Петрович все время тайно работал «с группой людей, любящих Украину и так же, как он, понимающих государственность»¹⁵³. Результатом «работы» Павла Петровича с «группой людей» и стал переворот 29-го апреля 1918 года. По утверждению московского историка В.Ж. Цветкова, называть переход власти к гетману государственным переворотом можно лишь с большой долей условности¹⁵⁴, в то время как советский историк Г.З. Иоффе писал об определяющей роли немцев в «заговоре» и «перевороте», подчеркивая, что переворот «не потребовал длительной и тщательной подготовки»¹⁵⁵. В свою очередь, немецкий историк В. Баумгарт также говорит именно о перевороте и об «афере»¹⁵⁶. Как государственный переворот избрание Скоропадского квалифицирует и крупнейший российский историк проблемы И. Михутина¹⁵⁷. Думается, что двух мнений тут быть не может. Современники воспринимали произошедшие события именно как тщательно подготовленный захват власти. Захвату власти предшествовали подготовительные мероприятия — политические и военные.

Сохранились воспоминания одного из политических сотрудников В.В. Шульгина, журналиста газеты «Голос Киева», рассказывающего о своих переговорах накануне гетманского переворота с неким «Михаилом Львовичем», под описание которого по всем характеристикам подходит известный украинский политический деятель М.Л. Гижицкий¹⁵⁸. «Михаил Львович» сообщает собеседнику данные о грядущем перевороте:

— Нам помогают немцы.

— Но что же Вы хотите создать вместо теперешнего правительства?

— Первая цель — борьба с социализмом. Нужно подобие монархической власти. Что бы Вы сказали, например, о гетмане?

— Но нужен человек.

— Человек есть...

Я вспомнил подхваченное на лету имя.

— Скоропадский?

Он несколько удивился.

— Вы осведомлены. Ну, так вот, через три дня начнется съезд хлеборобов. Нам нужно мобилизовать силы, чтобы все прошло гладко...»¹⁵⁹.

«Союз хлеборобов» в дни, предшествующие перевороту, напряженно работал над собиранием данных о том, как экономика Украины страдает от социалистических экспериментов. На 29 апреля был назначен съезд хлеборобов со всех губерний Украины: Киевской, Подольской, Волынской, Черниговской, Полтавской, Харьковской, Екатеринославской, Херсонской и Таврической. Собрались представители более 100 уездов, всего более 6000 человек¹⁶⁰. В планы заговорщиков об избрании гетмана масса съезда посвящена не была. Председателем съезда было решено избрать немецкого ставленника и опытного митингового оратора крестьянина кременчугского уезда Полтавской губернии Н.Г. Коваленко. На него возлагалась важная роль: предложить съезду кандидатуру Скоропадского.

План немцев состоял из двух частей: во-первых, арестовать в помещении Рады в здании Педагогического музея весь состав старого парламента и правительства и посадить его в тюрьму; во-вторых, «всенародно» провозгласить гетмана. Все это было в итоге сделано без каких-либо сложностей¹⁶¹. В Центральную Раду 28 апреля ворвались немцы — караул, состоявший из сечевых стрельцов, не оказал им никакого сопротивления, практически не отреагировав на государственный переворот и низложение правительства¹⁶². После формального «ареста» «арестованные» были отправлены по домам. Поспешно утвержденная Радой на ее последнем заседании 29 апреля конституция Украинской народной республики уже не могла спасти существующую конструкцию власти. Тем более, что 29 апреля, в здании цирка Крутикова состоялись выборы нового главы государства — гетмана Скоропадского. В здании цирка выступали собравшиеся делегаты, все, как один, доказывая в своих речах невыносимое положение украинской деревни и требуя единоличной власти. В.А. Мустафин вспоминал: «Ораторы в зипунах были более красноречивы, чем их лидеры — крупные помещики и земцы, речи их дышали глубоким народным разумом, наблюдательностью, которые присущи домовитому крестьянину, ясно умеющему ценить не только интересы своего личного хозяйства, но даже и ту политическую обстановку, которая может хорошо или дурно влиять на преуспеяние этого хозяйства. Революция также еще многому научила. Полные юмора, метких словечек и особой "хохлацкой хитрецы", поднимавшиеся до искреннего пафоса речи хлеборобов вызывали бурные аплодисменты»¹⁶³. Не успели закончить говорить все записанные в очередь депутаты, как немцы прислали сказать в президиум съезда, чтобы торопились с его окончанием, т. к. с правительством уже все было покончено. Именно тогда вышел Коваленко, предложивший избрать гетманом Скоропадского. Раздался гул хлеборобов и крики «Треба!»

«Выборы» гетмана имели свою предысторию. Дополняет рассказ свидетельство кадета В.М. Левитского: «Выборы же гетмана произошли так. К одному из русских офицеров вечером приехал бывший член Государственной Думы Гижицкий, вынул из кармана 5000 рублей и заявил: "Наберите 30 человек «для дела». Пока пусть только ежедневно являются в назначенное вами место. Опоздавших исключайте. Платите по 15 рублей в день и выдайте 100 рублей единовременно": желающих нашлось сколько угодно. Отбою не было. "Я с ними строго, чуть опоздал, кандидатом заменю," рассказывал мне сам антрепренер. Через несколько дней им объявили, что их приведут в цирк, где они по данному знаку должны кричать: "Гетмана нам треба! Гетмана!" "Если кто будет возражать, спустите с лестницы, не считаясь ни с чином, ни с званием". Все и было исполнено в точности. "Кричали честно", как сами потом, смеясь, рассказывали эти замечательные русские люди. В переговорах о гетмане принимал участие и кадет А.К. Ржепецкий и многие, многие иные»¹⁶⁴. В итоге крик подхватил весь зал. Тут перед собранием и предстал генерал Скоропадский, одетый в белую черкеску, и «благодарил за оказанную ему честь на украинской мове, хотя говорил нескладно и с совершенно ненародным произношением, как актер, не знающий языка, на котором ему приходится выступать»¹⁶⁵. Современник вспоминал: «Я не думаю, чтобы Павел Петрович Скоропадский чувствовал себя когда-нибудь в более смешном и неловком положении, чем в день вступления в должность гетмана. Конечно, было налажено представление, но все же это был цирковой спектакль. Недаром же этот съезд хлеборобов происходил в цирке. Правда, были маленькие различия в подробностях: вместо цирковых автомобилей у здания цирка пыхтели немецкие броневики, звери были не на арене, а в ложах и первых рядах партера. Но зато звери были редкие — зубры большие и маленькие. Пьеса была поставлена в стиле античной трагедии — ряд монологов на тему о нехорошем человеке Петлюре и социализме, губящем крестьянское хозяйство. Крестьяне, впрочем, действительно, говорили искренно... После этого хор артистов и зрителей подхватил заключительную фразу последнего оратора "Нам треба гетмана"... "Гетмана, гетмана" — пронеслось по цирку. И вот — самый торжественный момент трагедии является в лице Павла Петровича. Помню, у меня тогда мелькнула мысль — а что, если бы я, предупредив выход чуть замешкавшегося Павла Петровича, взбежал бы на эстраду, раскланялся и стал благодарить за избрание. Ведь почтенные "Громадяне" так и умолчали о роли, кого они хотят в гетманы, большинство не предполагало даже, что дело дойдет до "избрания" гетмана, многие впервые услышали о существовании Павла Петровича... Но вот и сам он появился на эстраде, с грехом пополам произнес благодарственную речь "громадянам", поспешно и как будто несколько сконфуженно пробрался к автомобилю и поехал домой...»¹⁶⁶.

В 2 часа 29 апреля 1918 г. все было закончено, а уже в 3 часа дня состоялся торжественный молебен на Софийской площади Киева. После закрытия съезда в расходящейся толпе кто-то самодовольно сострил: «Вот это здорово и умно... Теперь у нас и есть царь, и нет царя»¹⁶⁷.

Закончились, по словам украинского историка А. Копиленко, «сто дней» Центральной Рады, правительства, «блестяще» сумевшего в кратчайшие сроки доказать свою абсолютную профессиональную непригодность, а ее политические идеалы, по словам того же Копиленко, оказались «нежизнеспособными»¹⁶⁸. Очень хлестко и точно выразился о падении Центральной Рады Шульгин: «Товарищество официантов было разогнано, и был нанят «maître d'hôtel»¹⁶⁹. Кабинет Голубовича был дискредитирован, как вспоминал военный министр Центральной Рады А.Т. Жуковский, «прежде всего тем, что ему пришлось отступить от того пути, на котором стоял кабинет до большевистского восстания <...> буржуазные партии, саботируя работу Кабинета, очень обрадовались приходу немецкого войска, так как они были уверены, что получат поддержку от немецкой буржуазии. Началась закулисная игра так называемых «зубров» — давайте «пойдем и поклонимся» немецким кухням»¹⁷⁰.

«Игра в демократию» на Украине для германского командования закончилась. Немцы сделали ставку на сильную власть с монархическим оттенком. Проблема заключалась в том, что власть гетмана основывалась лишь на германской силе. Она была порождена ею, и с крушением немцев была обречена на гибель. Мемуарист Р.Ю. Будберг, находившийся в момент переворота в Харькове, а впоследствии занимавший при гетмане должность управляющего державного земельного банка, вспоминал, что «вся эта история произвела впечатление какой-то оперетки, но всем нам было ясно, что сделано это было не хлеборобами и не украинцами, а было инсценировано: рука немцев была слишком видна»¹⁷¹. Более эмоциональный и глубоко пессимистичный итог произошедшего в Киеве записал в своем дневнике вдумчивый наблюдатель, профессор Новороссийского университета И.А. Линниченко: «Гетман прогоняет раду немецкой палкой, как вертлявый петрушка, рвет универсал и провозглашает украинскую державу вместо украинской республики. Но, отрицая русскую ориентацию, немцы не отрицали пану гетману объявлять себя самовластным, назначить правительство. Старая игра в царя. Держава самостийная — с бумажками вместо денег, жупанами вместо солдат, днепровскими лодками вместо флота. Гетман под рукою его королевского цесарского величества, всегерманского императора <...> Немцы содержатся на наших квартирах, пьют свое пиво, курят сигары и потешаются над русской свиньей...»¹⁷². Линниченко же, называя украинскую политику «опереткой», едко написал: «А тем временем в другом месте — другой акт оперетки. В другое собрание входит некто в сером френче и провозглашает себе гетманом. Рада с головою без головы, гетман без войск, диктатор без власти. Волнуемся, да и только. Идут процессии с красными знаменами — смотрим. Немецкие каски — смотрим. Большевики — на власть. Молчим. Муравьев — и главковерх, и диктатор. Молчим. В Украине — молчим. Скоропадский объявляет себя гетманом — читаем и молчим»¹⁷³. Действительно, безропотность населения Киева не могла не поражать воображение, а Центральная Рада — тут нельзя не согласиться с советским историком Н.И. Супруненко, — «изжила себя целиком»¹⁷⁴. Помимо немцев, в перевороте важную роль сыграла партия хлеборобов, которая, по выражению современного украинского специалиста В.Ф. Солдатенко, «освятила» гетманский переворот, но партия эта, по мнению ученого, «была слабо организованной и не могла претендовать на Всеукраинский характер»¹⁷⁵. По словам Солдатенко, «не имея под собой сколько-нибудь серьезного социального фундамента, гетманщина не могла надежно опереться на какую-нибудь украинскую политическую силу...»¹⁷⁶.

Вечером того же дня на квартире полковника Безака происходило обсуждение кандидатур в будущее гетманское правительство. Каждый из присутствовавших (всего заседало около 20 человек) писал свой список Совета министров¹⁷⁷. Однако вскоре все было согласовано и началось правление гетмана Скоропадского. Р.Ю. Будберг писал о том, что «вся конструкция власти была двояка: официально — Гетман и Совет министров, а за кулисами — немецкое командование; первая власть являлась видимой всеми, хотя до некоторой степени ответственной пред общественным мнением, наружно облеченной всей полнотой власти и, в то же время, — фактически совершенно бессильной и вполне зависимой от власти второй, немецкой, действовавшей за кулисами, никому не видной, но единственной, обладавшей реальной силой»¹⁷⁸. Буквально за несколько дней власть гетмана распространилась на всю территорию Украины, включая и будущую столицу Украинской ССР (в 1919—1934 гг.) — Харьков¹⁷⁹, население разочаровалось в политике Центральной Рады и связывало со Скоропадским надежды на улучшение положения¹⁸⁰. Особые надежды воцарение гетмана вызывало у интеллигенции, видевшей в режиме Скоропадского прежде всего стабильность и мечтавшей о том, чтобы она продлилась подольше¹⁸¹. Е.Х. Чикаленко, один из самых известных представителей украинской интеллигенции того времени, писал вскоре после гетманского переворота в своем дневнике: «Как быстро меняются в зависимости от обстановки и наши идеалы. Еще не так давно мы только мечтали про территориальную автономию Украины, как об очень нескором идеале. Мы мечтали о своем парламенте, в котором будут править русофил В. Шульгин с одного боку, а с другого В. Короленко <...> Теперь после социалистических экспериментов все надежды вновь приходится возлагать на украинскую стихию, которая впоследствии создаст все-таки национальную Украину»¹⁸². Появилось новое официальное название украинского национального государства — Украинская Держава¹⁸³.

Все же настоящей популярности режиму гетмана достичь так и не удалось. Гетмана поддерживали хлеборобские, землевладельческие и торгово-промышленные элементы Украины, средняя буржуазия поддерживала режим Скоропадского скорее из соображений безопасности, чем какого-то национального чувства; левая социалистическая демократия, крестьянство и рабочие — т. е. подавляющая масса — заняли по отношению к гетману враждебную позицию¹⁸⁴. К тому же на Украине противоречия между трудом и капиталом были особенно сильны, а промышленники в свою очередь не были готовы к конструктивному диалогу с пролетариатом¹⁸⁵. Помещики же не только хотели получить полную компенсацию за то, что было у них взято или уничтожено во время аграрных беспорядков, но зачастую и преувеличивали суммы своих убытков¹⁸⁶. Такая классовая ограниченность в то время была попросту неуместна. Думается, что одна из справедливых дефиниций гетманщины предложена в новейшей монографии В.И. Голдина: «буржуазно-помещичья диктатура»¹⁸⁷.

Переворот на Украине безусловно носил монархический характер. Глава советской школы историографии Октябрьской революции и Гражданской войны академик И.И. Минц, вслед за Лениным, утверждал, что воцарение Скоропадского было лишь генеральной репетицией перед готовившимся немцами восстановлением монархии во всей России¹⁸⁸. По словам Минца, «Германия превратила Украину в свое генерал-губернаторство»¹⁸⁹. Об этом же писалось и в работе А.В. Лихолата¹⁹⁰, именовавшего Скоропадского не иначе как «марионеткой» в руках германских оккупантов¹⁹¹. Наркоминдел Георгий Васильевич Чичерин писал о том, что образование в Киеве правительства Скоропадского в глазах большевиков выглядело как «живая угроза всероссийской реставрации»¹⁹², советские публицисты рассматривали произошедшие события как «репетицию» восстановления монархии¹⁹³, а Ленин говорил о том, что русская буржуазия в тот момент рассуждала солидарно с немцами и была готова «в несколько недель переменить свою политическую веру и от союза с хищниками английскими перейти к союзу с хищниками германскими против Советской власти»¹⁹⁴.

Если советские авторы в 1918 году, как видим, акцентировали внимание на монархическом облике гетманата, иначе говоря, на политической составляющей режима Скоропадского, то в эмигрантской мемуаристике (естественно, антибольшевистского толка) больше говорилось о том, сколь унизителен для национального сознания был приход к власти на Украине немецкого ставленника. Мемуаристка Анна Павловна Максимович писала о правительстве Скоропадского: «они воспринимали подчинение немцам, как вещь не только неизбежную, но и не столь уж трагичную. Рассчитывали на немцев, чтобы разбить большевиков, на немцев — чтобы предотвратить дальнейшее развитие революционного процесса на Украине. Словом, для них немцы являлись не врагами, не чужеземными захватчиками, а чем-то вроде покровителей, на которых они рады были опереться. Правительство Скоропадского предпочитало презрительно отмахиваться от всех поднятых революцией социальных и экономических проблем, считая самым удобным и простым заставить население забыть о них при помощи немецких шуцманов. Трудно было представить себе что-нибудь более отвратительное и предательски антинациональное, чем такая политика»¹⁹⁵. «Не Хмельницкому, а Мазепе подражал Скоропадский», — писал другой мемуарист, князь А.В. Оболенский¹⁹⁶. Еще более оскорбительно написал в своих воспоминаниях о гетмане знаменитый адвокат Оскар Грузенберг, по словам которого, «ряженный в гетмана, свитский генерал Скоропадский, удовольствовавшийся ролью чистильщика сапог у немецкого командования, свел свое служение к обер-интендантству по отобранию для немцев у крестьянства последней горсти зерна»¹⁹⁷.

Как видим, решающую роль в избрании гетмана сыграли германские оккупационные силы, без поддержки которых П.П. Скоропадский не смог бы занять свой высокий пост¹⁹⁸. Не случайно, что сразу же после избрания германское командование на Украине сообщало Елавнокомандующему Восточного фронта: «В данный момент Скоропадский находится целиком и полностью под влиянием главного командования». В той же беседе с немецким штабом Скоропадский заявлял о том, что воссоздание нормальной жизнедеятельности на Украине невозможно без полной ориентации экономики страны на Германию¹⁹⁹. Судя по опубликованным дневникам высокопоставленного немецкого генерала Макса Гофмана, гетман проявил себя в начальный период вполне лояльно к немцам, и его воцарение было встречено в военных кругах Германии одобрительно²⁰⁰. Э. Людендорф написал по этому поводу: «В лице гетмана Скоропадского во главе киевского правительства мы получили человека, с которым можно было хорошо работать. У него была решимость обеспечить в стране порядок и идти нам широко навстречу. В дальнейшем я лично имел возможность познакомиться с ним и вынес весьма благоприятное впечатление. Он не скользил поверхностно по делам, а углублялся в их существо. Верховное командование могло быть только довольно переменой киевского правительства, так как оно отвечало интересам ведения войны. Я надеялся, что формирование войск и выкачивание хлеба сложатся успешнее. Было также начато образование новых украинских частей. На это естественно требовалось время, и это не могло непосредственно разгрузить нас в военном отношении. Германские войска, находившиеся на Украине, были настоятельно необходимы штабу фронта для защиты от большевиков и для обеспечения экономического использования страны»²⁰¹. Украина помогла своими неисчислимыми запасами продовольствия и Германии и Австро-Венгрии. В свою очередь, центральные державы воспринимали Украину как державу-сателлит, о чем пишет и современный украинский историк Р. Пирог²⁰². «Сателлитом» называет Украину в условиях германской оккупации 1918 г. и О. Федюшин, договорившийся, правда, в итоге до того, что немцы в конце концов «приобрели роль просто дружелюбных советников и стали держаться в стороне от невероятно сложной и запутанной обстановки на Украине»²⁰³.

Чем руководствовался Павел Петрович Скоропадский, соглашаясь на принятие титула гетмана фактически из рук немцев, с которыми он до этого три года дрался на фронте? Учившийся со Скоропадским в Пажеском корпусе и хорошо знавший гетмана полковник Б.А. Энгельгардт, изображает Павла Петровича в своих воспоминаниях человеком, для которого превыше всего на свете было удовлетворение собственного тщеславия и честолюбия. Именно поэтому Энгельгардту, по его словам, «ничуть не казалось удивительным то, что Скоропадский, как только царская власть рухнула, не задумываясь принял покровительство другого монарха, поскольку тот посулил ему лестное для его самолюбия, хоть и марионеточное, но с виду блестящее положение. То, что он получил свой гетманский сан из рук врагов, его конечно ни мало не смущало. Как многие представители крайне правых течений, Скоропадский стал, после революции, считать союз с Францией крупной политической ошибкой царского правительства, приведшей Россию к войне и революции, а потому находил себя вправе исправлять эту ошибку своим соглашением с Германией»²⁰⁴. Кроме того, сам Скоропадский позднее говорил, что не сомневался в полезности переворота при любом политическом раскладе, считая необходимым использовать данный ему исторический шанс. Все же Скоропадский подчеркивал, что его «появление на посту гетмана произошло совсем не планомерно, а почти внезапно» для него самого²⁰⁵. Отношение к немцам у Скоропадского было чрезвычайно сложным: «С одной стороны, они [немцы. — А.П.] нам были чрезвычайно нужны. Без них Украина была бы то, что представляет собой теперь север — пустыню. С другой стороны, я не мог равнодушно видеть их хозяйничанья у нас в Киеве. Я был им благодарен и одновременно с этим слышать о них не мог»²⁰⁶.

Заслуживает внимания вопрос о политических взглядах П.П. Скоропадского. Несомненно, что Павел Петрович был монархистом, причем являлся решительным противником социалистических партий и течений. В своих воспоминаниях Скоропадский подчеркивал то обстоятельство, что территория гетманской Украины в первую очередь была оплотом антибольшевизма, не враждебным по отношению к национальной России. Именно с Украины антибольшевистские силы, по Скоропадскому, могли нанести сокрушительный удар по большевизму в центральной России, не обращаясь за помощью к западным державам²⁰⁷. Что же касается его отношения к украинской идее, в покровительстве и культивировании которой его неоднократно обвиняли, то тут вопрос гораздо сложнее. Скоропадский всегда любил Украину, с детства интересовался историей своего края, однако воспитан он был именно как человек русской культуры²⁰⁸, преданный русскому монарху; подобных убеждений, быть может, Павел Петрович придерживался и в период своего пребывания на посту гетмана²⁰⁹. Ходили слухи, что на одном из приемов гетман заявил, что стоит за самостийную Украину, но «эту самостийную Украину, когда придет время, я положу к ногам Его Императорского Величества»²¹⁰, на что В.В. Шульгин в одной из своих аналитических записок, составленных для Правого Центра, вопрошал: «Какого Величества? — Русского или германского императора?»²¹¹. В беседах с русскими общественными деятелями Скоропадский оправдывался, что он, как бывший свитский генерал «не может быть не русским в душе, но политика до времени требует известных уступок»²¹².

Действительно обстановка, в которой он получил власть, предполагала ориентацию гетмана на две реальные силы: немецкие оккупационные войска и украинское движение. Судьба Украины как самостоятельного государства в тот момент напрямую зависела от исхода мировой войны, от успехов германского оружия²¹³. По словам министра иностранных дел Украины Д. Дорошенко, задача внешней политики в тот момент заключалась в том, чтобы, «опираясь на помощь Германии, стараться как можно быстрее и легче выйти из-под ее опеки...»²¹⁴. Немцы же усиленно поддерживали украинские самостийнические течения. Как следствие, на начальном этапе своего правления, продлившегося, к слову сказать, всего семь с половиной месяцев, гетман также изображал из себя «щирого украинца»²¹⁵. Труднее всего Павлу Петровичу Скоропадскому давалась устная украинская речь: по Киеву даже ходили слухи, что гетман ни слова не знает на «мове». Речи гетмана переводились на украинский язык, но, по словам современника, когда Скоропадский читал их по бумажке, «щирых украинцев» так коробило его «украинское» произношение, что они тряслись от негодования, как трясется черт перед крестом»²¹⁶.

Скоропадский считал необходимым установление на Украине крепкого, жизнеспособного режима, создание сильной армии, необходимой для того, чтобы можно было по-другому разговаривать с немцами. Как только Великороссия изживет свой большевизм, он, Скоропадский, обещал первым подать голос за объединение с Россией²¹⁷. К тому, чтобы создать хорошую армию (против чего изначально решительно выступали немцы), Скоропадский действительно прилагал немало усилий, лично ведя беседы с высокопоставленными офицерами бывшей Российской императорской армии, достаточно назвать имена генералов Врангеля и Лукомского. Однако восстановление братского союза с Россией должно произойти на качественно иных основаниях, украинскому национальному движению должен быть дан выход, говорил «ясновельможный гетман».

Все противники Павла Петровича сходятся на том, что за семь с половиной месяцев своего пребывания у власти бывший царский генерал продемонстрировал исключительную изобретательность и сноровку в искусстве политического лавирования.

В.В. Шульгин в письме А.В. Колчаку писал: «Скоропадский ведет двойную игру и в четырех стенах утверждая, что он "человек русской культуры", в официальных выступлениях, также как и его министры, ежедневно отрекается от единой России, насаждая самостийность»²¹⁸. С чем это было связано? Опять-таки надо обратить внимание на то, что на Украине была исключительно сложная политическая ситуация. Гетману приходилось лавировать между украинскими радикалами и русскими великодержавниками, выказывая в устных беседах сочувствие и тем и другим²¹⁹. Поэтому многие из собеседников Скоропадского по недомыслию считали, что в области политики у гетмана вместо ясной позиции — «недомыслие, сумбур»²²⁰. На самом деле тут, скорее, кажется, можно говорить о хитрости гетмана, стремившегося, что называется, угодить «и нашим, и вашим». Такая позиция Скоропадского могла была связана с тем, что и он не был до конца убежден в итоговой победе немцев в мировой войне²²¹, а значит, не хотел идти на разрыв отношений с какой-либо из влиятельных политических сил. Победа Антанты, казалось гетману, приведет к восстановлению России в прежних или почти прежних границах; победа немцев, несомненно, приведет к созданию самостийной Украины. Поэтому-то собеседники гетмана выходили после бесед с ним с совершенно противоположными суждениями о его политическом credo. Начальник штаба гетмана генерал Б.С. Стеллецкий в своих воспоминаниях попытался высказать свой взгляд по вопросу о «русской» политике Скоропадского: «Общерусский вопрос его мучил, это было заметно по его отношению к офицерству бывшей Российской Армии, по его попыткам сблизиться с Красновым и Алексеевым. Но иногда резкие выходки офицерства или чиновников петроградского толка, выступавших с резкой публичной критикой его деятельности, лишали Скоропадского расположения, и он произносил речи, о которых потом искренне сожалел. Вот почему будущему историку ни в коем случае нельзя основывать свои выводы на отдельных речах Скоропадского, т.к. зачастую они являлись как следствие фактов, до крайности его раздражавших...»²²².

Во многом раскрывает подлинную позицию гетмана его беседа со своим старым боевым товарищем генералом М. Свечиным, построенная едва ли не в жанре исповеди: «Трудно мне в нескольких словах ответить о своем личном мнении. Во всяком случае, я не «расчленитель». Не скрою от тебя, что в нашем правительстве идет невысказываемая громко борьба, но все делают вид, что Украина волей судьбы стала отдельным государственным образованием — Украинская держава, но это одна видимость. Большинство членов правительства в сердцах смотрят, что мы переживаем временную эпоху, что Украина на каких-то условиях вольется в Россию, но сейчас кривят душой, делая вид сторонников самостийной политики в угоду меньшинства членов правительства, действительно искренних сторонников Украины как отдельного государства. При таком положении я стараюсь найти средний выход для примирения, но, понятно, теперь, да еще при немцах, это нелегко». Коснулся гетман и своих критиков: «Сюда, в Киев, стеклись и стекаются немало убегающих от большевиков русских людей, никого мы не преследуем и даем приют. Среди прибывших немало знакомых и друзей. Многие, осуждая меня, просто не приходят ко мне, но многие приходят и как будто понимают мое положение, другие — чтобы получить место или выхлопотать себе тепленькое местечко, третьи — наружно льстиво, а в душе у них сидит мысль: как ты, русский генерал, обласканный Государем, коему присягал, а теперь, для удовлетворения своего тщеславия, идешь на расчленение России! Разве неверно говорю? Да ты, вероятно, это и слышал. Но хотелось спросить моих хулителей: а что же случилось, не по моей вине, в создавшейся трагедии для России, что ухудшило ее положение от моего согласия принять по избранию Гетманскую Булаву? Некоторые, не стесняясь, мне пишут — «продался немцам»! Приняв гетманство, дал многим укрыться, отдал распоряжение не чинить препятствия переходящим к нам, а сделали бы это петлюровцы? Думаю, что нет. Хулители приехали — едят, пьют, спекулируют, устраивают свои дела, под охраной того же немецкого сапога, за который мечут на меня громы и молнии... А своим пребыванием здесь — не продались ли тоже немцам? Я не согласен с руководством Добровольческой армии, в тяжелое время для России, когда все мы должны объединиться, а они заняли отрицательную позицию не только против немцев, что еще можно понять, хотя противодействовать не можем, но и против меня. Но я уважаю их за жертвенность, которая горит у них в борьбе за Россию. Они ведут тяжелую борьбу, как совесть им велит, но почему же здешние хулители, обливая меня грязью, предпочитают оставаться тут, а не едут на борьбу туда?»²²³

Примечания

1. Сталин И.В. О Киевской буржуазной Раде // Сочинения. М., 1947. Т. IV. С. 29.

2. Майоров М. Указ. соч. С. 75.

3. Садуль Ж. Записки о большевистской революции. 1917—1919. М., 1990. С. 177—178.

4. Троцкий Л. Между империализмом и революцией. Основные вопросы революции на частном примере Грузии. М., 1922. С. 35.

5. Освободительная война украинского народа против немецких оккупантов. Киев, 1937. С. 15—16; Михутина И. Украинский Брестский мир... С. 224.

6. Фокке Д.Г. На сцене и за кулисами Брестской трагикомедии (Мемуары участника Брест-Литовских мирных переговоров) // Архив русской революции. М., 1993. Т. XX. С. 197—198.

7. Освободительная война украинского народа против немецких оккупантов... С. 16—17.

8. «Это была мрачная фигура — заместитель заведующего отделом науки ЦК. Небольшого роста, невзрачный, с каким-то кривым лицом, блондинистыми, редкими волосами, коротко подстриженными так, что видно было на затылке две макушки, этот человек был каким-то сгустком мракобесия», — такую характеристику А.В. Лихолата оставил в своих воспоминаниях советский археолог и этнограф М.Г. Рабинович (см.: Рабинович М.Г. Записки советского интеллектуала. М., 2005. С. 251).

9. Лихолат А.В. Разгром националистической контрреволюции на Украине (1917—1922 гг.). М., 1954. С. 86. О полемике, развернувшейся в период хрущевской оттепели, вокруг книги А.В. Лихолата см.: Ганелин Р.Ш. XX съезд КПСС и освещение советскими историками отношений между РСФСР и Украиной во время Гражданской войны // «Украинский вопрос» и революционные события в России 1917 года. Материалы международной научно-теоретической конференции 3—4 октября 2005 года. СПб., 2006. С. 6—12.

10. Эрде Д. Указ. соч. С. 197.

11. Там же. С. 221.

12. Ступоченко Т. В Брестские дни (Воспоминания очевидца). М., 1926. С. 25.

13. Могилянский Н.М. Трагедия Украины (Из пережитого в Киеве в 1918 году) // Архив русской революции. М., 1993. T. 11. С. 82; Волошин А. На немецкой Украине. Отрывки воспоминаний // Новое русское слово. Нью-Йорк. 1940. 16 сентября.

14. Кольцов М. Петлюровщина. Пб., 1921. С. 10.

15. Освободительная война украинского народа против немецких оккупантов... С. 21. По словам Троцкого, «Украина стала австро-германской колонией» (Троцкий Л.Д. Моя жизнь. М., 2001. С. 387). В свою очередь, Л.М. Каганович в своих воспоминаниях говорил о том, что «предатели-националисты» оказали активную помощь «немецким империалистам» в захвате Украины (см.: Каганович Л.М. Памятные записки. М., 2003. С. 200).

16. Тинченко Я. Перша украіньско-більшовицька війна (Грудень 1917 — Березень 1918). К.; Львів, 1996. С. 354; Солдатенко В.Ф. Гражданская война в Украине. 1917—1920 гг. М., 2012. С. 169.

17. Тыркова-Вильямс А.В. Воспоминания. То, чего больше не будет. М., 1998. С. 473.

18. Соколов Е. У Шульгина во Владимире // Посев. Франкфурт-на-Майне. Июль 1981. № 6. С. 29. Своей второй жене Марии Дмитриевне Шульгиной (урожденной Сидельниковой) В.В. Шульгин так объяснял причину возникновения гражданской войны: «Очевидно нам не нравилось, что у нас не средние века. Мы сто лет делали революцию... Теперь добились: царит средневековье... Теперь семьи вырезываются до пня... И брат отвечает за брата...» (ГАРФ. Ф. Р-5974 (Шульгины). Оп. 1. Д. 238. Л. 109).

19. Передовая В. Шульгина // Киевлянин. 1917. 26 октября (Статья писалась 25 октября, когда в Киев пришли первые слухи о захвате власти большевиками. — А.П.).

20. См. приложение 1.

21. Стефанович П. Первые жертвы большевистского массового террора (Киев — январь 1918 года) // 1918 год на Украине. М., 2001. С. 25.

22. ГАРФ. Ф. Р-5974 (Шульгины). Оп. 2. Д. 11 а. Л. 170.

23. Шульгин В. Дворец и тюрьма // Малая Русь. Киев, 1918. Вып. 2. С. 34.

24. Шульгин В. Дворец и тюрьма... С. 77—78. Свое пребывание в камере Лукьяновской тюрьмы Шульгин описал со свойственной ему иронией: «Когда я очутился в этой маленькой комнате, то ощутил истинное (и да не подумают, что это преувеличение), истинное блаженство. Отдельная койка с матрацем, хотя и плохоньким и грязным (через несколько часов его переменили на совсем чистый), и некоторое подобие подушки. Это после десяти дней спанья на вечно захарканном полу представлялось роскошью неслыханной. Те, кто не привык к совместной жизни коммунистического склада, те, кто, подобно мне, почти всю жизнь провели при том условии, что у них была своя личная комната, где они могли оставаться известную часть времени в покое, быть может, поймут, что значит, жить день и ночь на людях, хотя бы и в столь очаровательном обществе, какое окружало нас во дворце. Отдельная комната! Мы даже не подозреваем, какая это величайшая роскошь, которой мы пользуемся в обыденное время постоянно. Мы не имеем никакого представления о том, какое блаженство представляет этот буржуазно-индивидуалистический строй, по сравнению с той коммуной, которую готовят нам социалисты, когда у нас все будет общее. Что касается меня, то я определенно говорю: одиночное заключение в Лукьяновской тюрьме, предпочитаю свободной коммуне даже в том случае, если бы не приходилось спать на захарканном холодном полу. Поэтому, если когда-нибудь у нас будет коммуна, я буду определенно «призывать к ниспровержению существующего строя», хотя бы для того, чтобы меня посадили в одиночную камеру» (Там же. С. 77).

25. Шульгин В. Открытое письмо // Киевлянин. 1918. 25 февраля.

26. Шульгин В.В. 1917—1919 / Предисловие и публикация Р.Г. Красюкова; комментарии Б.И. Колоницкого // Лица: Историко-биографический альманах. 1994. № 5. С. 200.

27. Сидоров В.М. Непадшее человечество. М., 2001. С. 254.

28. Майоров М. Указ. соч. С. 75. В своих воспоминаниях известный журналист Д. Эрде написал по поводу этого высказывания Майорова следующее: «Однажды в редакцию [«Вестника Украинской народной республики» — А.П.] заглянул "сам" М. Майоров, который руководил тогда комиссией, еще не называвшейся "Чрезвычайной", но с теми же функциями и задачами. В Киеве ходили слухи о его "жестокости" и "массовых расправах", как в Харькове об Антонове-Овсеенко, но Майоров позже вспоминал, что "дело обстояло не так, как говорили" <...> Утверждали, будто в комиссии Майорова "расстреливали направо и налево". На самом же деле "большинство арестованных было выпущено", отделавшись легким испугом, а в иных случаях комиссия допускала благодушие, в чем позже раскаивалась. Продержав короткое время в Лукьяновской тюрьме В.В. Шульгина, она выпустила его на свободу. А ведь одно имя Шульгина, и особенно в Киеве, олицетворяло злобную реакцию» (ЦДАГО Украины. Ф. 59. Оп. 1. Д. 1571; Эрде (Райхштейн) Давид Израилевич. По журналистским тропам. 1978 г. Л. 102).

29. Сам-Витгенштейн Е.Н. Дневник 1914—1918. Париж, 1986. С. 157—158.

30. Передовая В. Шульгина // Киевлянин. 1918. 1 января.

31. Там же.

32. См. полный текст публикации дневника: Шульгин В.В. «Создалось положение просто дьявольское...» (дневник февраля 1918 года) / Вступительная статья, публикация и комментарии А.С. Пученкова // Русское прошлое. 2010. Кн. 11. С. 98—109.

33. Митридат. Накануне // Возрождение. Харьков. 1918. 23 мая (5 июня).

34. ГАРФ. Ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 25 а. Л. 2—3.

35. Передовая В. Шульгина // Киевлянин. 1918. 25 февраля (10 марта). 55 лет спустя Шульгин вспоминал: «Номер вышел. Он произвел сильнейшее впечатление. И на Киев, и на гостей — немцев. От кого говорит этот Шульгин, употребляя "семейное" "мы"? Этого я тогда и сам не понимал. Только теперь понимаю. Кто дал слово французам и англичанам? Русский Император (В это время Царя уже не было. Он погиб 4 июля 1918 года. Так ведь? Наверное...) Его уже не было. Я говорил от его имени. Теперь я это понимаю. Но немецкое командование поняло это раньше меня. Для них это звучало внушительно...» (Шульгин В.В. Французская интервенция на юге России в 1918—1919 годах // Последний очевидец: Мемуары. Очерки. Сны. М., 2002. С. 467).

36. Лукомский А.С. Очерки из моей жизни. Воспоминания. М., 2012. С. 467.

37. Вернадский В.И. Дневники. 1917—1921. К., 1994. С. 72.

38. Шульгин В.В. Французская интервенция на Юге России в 1918—1919 годах // Последний очевидец. М., 2002. С. 467; Он же. 1917—1919 / Предисловие и публикация Р.Г. Красюкова; комментарии Б.И. Колоницкого // Лица: Историко-биографический альманах. 1994. № 5. С. 203.

39. ГАРФ. Ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 13. Рукопись статьи В.В. Шульгина «Союзники и Россия». Л. 30.

40. Трубецкой Г.Н. Годы смут и надежд. 1917—1919. Монреаль, 1981. С. 97. «Весьма умен — противник, которого надо воспринимать всерьез», — так Шульгин был охарактеризован в одной из аналитических записок о положении на Украине, составлявшихся для австро-венгерского оккупационного командования (см.: Ereignisse in der Ukraine 1914—1922 deren Bedeutung und historische Hintergründe. Philadelphia, 1966. В. I. S. 384).

41. Шульгин В.В. 1917—1919... С. 207.

42. Шульгин В.В. Письма к русским эмигрантам. М., 1961. С. 59.

43. Котов А. «Скромненький дневник Адама» / «Спор о России» в переписке Василия Маклакова и Василия Шульгина // Российская история. 2013. № 2. С. 21.

44. Ефимовский Е. В русском Киеве в 1918 году // Возрождение. Литературно-политические тетради. Тетрадь семьдесят восьмая. Париж. Июнь 1958 года. С. 133.

45. Коцюбинский Д.А. Русский национализм в начале XX столетия: Рождение и гибель идеологии Всероссийского национального союза. М., 2001. С. 298.

46. ГАРФ. Ф. Р-446 (Политическая канцелярия Особого совещания при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России). Оп. 1. Д. 41. Л. 4.

47. Савенко А.И. Наше национальное имя // Малая Русь. Выпуск первый. Киев, 1918. С. 31; Он же. К вопросу о самоопределении населения Южной России // Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. М., 1998. С. 291—296.

48. Государственное совещание. М.; Л., 1930. С. 110.

49. ГАРФ. Ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 18. Рукопись В.В. Шульгина «1919 год. Киев под добровольцами». Л. 134.

50. Там же. Л. 136.

51. Шульгин В.В. Аншлусс и мы. Белград, 1938. С. 1; ГАРФ. Ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 18. Л. 141; Шульгин В. Селянам // Киевлянин. 1919. 25 августа. «Север и юг в раздельности слишком слабы для тех задач, которые перед ними поставила история. И только вместе, идя рука об руку, северяне и южане смогут вспомнить общее мировое предназначение» (Шульгин В.В. Украинствующие и мы! Белград, 1939. С. 26).

52. Отдел Рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ). Ф. 1089 (Ваврик Василий Романович). Ед. хр. 1289. Л. 2. Письмо Шульгина Высокому комиссару по делам эмигрантов в Лиге Наций. 1932 г.

53. Там же. Л. 2—3. См. полный текст письма Шульгина: Пученков А. С. Национальная политика генерала Деникина. СПб., 2012. С. 284—288.

54. «Все украинские затеи, под каким бы соусом они не преподносились, хотя бы даже в виде федерации или автономии, суть не более как замаскированный способ нанести России такой удар, от которого она не оправилась бы» (Шульгин В. Областные автономии // Россия. Одесса. 1919. 16 января.)

55. Шульгин В. Протекторат // Россия. Одесса. 1919. 19 января.

56. Шульгин В.В. «Малая Русь» // Малая Русь. Выпуск первый. Киев, 1918. С. 4.

57. Шульгин В. Великая правда и великая ложь // Русская мысль. Париж, 1927. Кн. 1. С. 77.

58. Шульгин В.В. 1917—1919 / Предисловие и публикация Р.Г. Красюкова; Комментарии Б.И. Колоницкого // Лица: Биографический альманах. 5. — М.; СПб., 1994. С. 162.

59. Там же. С. 151.

60. Шульгин В. Великая правда и великая ложь... С. 72—73.

61. ГАРФ. Ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 18. Л. 136.

62. Шульгин В.В. Аншлусс и мы... С. 5.

63. ГАРФ. Ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 17. Л. 8.

64. Шульгин В. Да или нет // Русская газета. Париж. 1925. 7—8 января.

65. Шульгин В. «Украинский язык» // Киевлянин. 1917. 16 апреля; Передовая В. Шульгина // Там же. Шульгина 1917. 18 апреля; Шульгин В. Русский язык // Русская газета. 1925. 13 января; Шульгин В. Акт вежливости // Новое время. Белград. 1924. 10 февраля; Шульгин В. Великая правда и великая ложь... С. 78.

66. Шульгин В. Местные особенности // Великая Россия. Ростов-на-Дону. 1919. 21 сентября.

67. Передовая В. Шульгина // Киевлянин. 1919. 17 ноября.

68. Шульгин В. Земля // Там же. 1919. 24 сентября.

69. ГАРФ. Ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 18. Л. 128.

70. Там же. Л. 128.

71. ГАРФ. Ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 25 а. Дневник Шульгина. Февраль 1918 г. Л. 1.

72. Шульгин В. Что делают и что говорят // Россия. Екатеринодар. 1918. 7 сентября.

73. Передовая В. Шульгина // Киевлянин. 1917. 6 апреля.

74. ГАРФ. Ф. Р-5974. Он. 1. Д. 25 а. Л. 1.

75. Москвич А.Г. Несколько слов о выборах в Украинское Учредительное Собрание // Малая Русь. Выпуск третий. Киев, 1918. С. 52.

76. Передовая В. Шульгина // Киевлянин. 1918. 23 января.

77. ГАРФ. Ф. Р-446. Он. 1. Д. 41. Л. 5.

78. Columbia University Libraries, Rare book and Manuscript Library, Bakhmeteff Archive (далее — BAR). Шапкин В.В. Рукопись воспоминаний. P. 3. Предоставлено С. Машкевичем (Нью-Йорк).

79. Передовая В. Шульгина // Киевлянин. 1917. 2 июня.

80. Шульгин В. Кто кого душит? // Россия и славянство. Париж. 1930. 30 августа.

81. Деникин А.И. Очерки русской смуты. М., 2003. Т. 3. С. 460—461.

82. Кин Д. Деникинщина. Л., 1927. С. 8—9.

83. Шульгин В.В. Французская интервенция на юге России в 1918—1919 годах // Последний очевидец: Мемуары. Очерки. Сны. М., 2002. С. 467.

84. Репников А.В., Христофоров В.С. Василий Витальевич Шульгин // Российская история. 2009. № 5. С. 160; Kenez P. Civil war in South Russia, 1919—1920. The defeat of the Whites. Berkeley, 1977. P. 65—71.

85. К истории осведомительной организации «Азбука»: Из коллекции П.Н. Врангеля (архив Гуверовского института) / Публ. В.Г. Бортневского // Русское прошлое. СПб., 1993. Кн. 4. С. 162—163.

86. Ефимовский Е.А. Русский Киев в 1918 году // Статьи. Париж, 1994. С. 136—137.

87. К истории осведомительной организации «Азбука»... С. 165.

88. Там же. С. 163.

89. Kenez P. The Civil War in South Russia. 1919—1920... P. 67.

90. Шульгин В.В. 1917—1919 / Предисловие и публикация Р.Г. Красюкова; Комментарии Б.И. Колоницкого // Лица: Биографический альманах. 5. — М.; СПб., 1994. С. 205—206. Об «Азбуке» см. документальную повесть Никиты Брыгина: Брыгин Н.А. «Азбука». Документальное повествование // Азбука. Одесса, 2000. Т. II. С 147—316; «Сотрудники «Азбуки» свято исполнили долг». О разведывательной организации В.В. Шульгина / Публ. Л. Павликовой // Источник. Документы русской истории. 1997. № 3. С. 60—72; К истории осведомительной организации «Азбука»: Из коллекции П.Н. Врангеля (архив Гуверовского института) / Публ. В.Г. Бортневского // Русское прошлое. — СПб., 1993. Кн. 4. С. 160—193.

91. Российский государственный Военный архив (РГВА). Ф. 40307 (Varia). Оп. 1. Д. 172. Л. 44.

92. Шульгин В.В. 1917—1919... С. 204—205; Он же. «Азбука» // Последний очевидец... С. 502.

93. Деникин А.И. Очерки русской смуты Т. 3. С. 462.

94. Ефимовский Е. Указ. соч. С. 137.

95. ГАРФ. Ф. Р-6396 (Контрразведывательная часть Особого отделения отдела Генерального штаба военного управления Особого совещания при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России). Оп. 1. Д. 91. Л. 2.

96. Там же. Л. 2.

97. Kenez P. The Civil War in South Russia. 1919—1920... P. 67.

98. Деникин А.И. Очерки русской смуты Т. 3. С. 462.

99. Тюремная одиссея Василия Шульгина: Материалы следственного дела и дела заключенного / Сост., вступ. ст. В.Г. Макарова, А.В. Репникова, В.С. Христофорова; Коммент. В.Г. Макарова, А.В. Репникова. М., 2010. С. 163.

100. Шульгин В.В. «Азбука» // Последний очевидец... С. 502.

101. ГАРФ. Ф. Р-5827 (Деникин Антон Иванович). Оп. 1. Д. 52. Л. 2.

102. Подробнее о ключевой для Белого движения доктрине непредрешения см.: Пученков А. С. Национальная политика генерала Деникина (весна 1918 — весна 1920 гг.). СПб., 2012. С. 9—14.

103. Деникин А.И. Очерки русской смуты Т. 3. С. 461.

104. Карант Г.Н. Между молотом и наковальней // Жизнь. Киев. 1919. 16 сентября.

105. Деникин А.И. Очерки русской смуты Т. 3. С. 461.

106. Шульгин В. Истинная демократия // Народоправство. Ростов-на-Дону. 1918. С. 22.

107. РГВА. Ф. 40307. Оп. 1. Д. 172. Л. 47.

108. Шульгин В. Учредительное Собрание по назначению // Народоправство... С. 26—27.

109. Шульгин В. Клуб шулеров // Россия. Екатеринодар. 1918. 6 октября.

110. Шульгин В. Как аукнется, так и откликнется // Народоправство... С. 18—19.

111. Шульгин В. Будущее Учредительное Собрание // Там же. С. 29.

112. Шульгин В. Учредительное Собрание по назначению... С. 27.

113. Шульгин В. Учредительное Собрание, а не Совдеп // Киевлянин. 1919. 14 сентября.

114. Шульгин В. Примерка // Россия. Одесса. 1919. 10 января.

115. Шульгин В. Монархисты и республиканцы // Россия. Одесса. 1919. 25 января.

116. Передовая В. Шульгина // Россия. Екатеринодар. 1918. 7 октября.

117. Дневник П.Н. Милюкова. 1918—1921. М., 2004. С. 179.

118. Соколов К.И. Правление генерала Деникина. София, 1921. С. 28.

119. ГАРФ. Ф. Р-6396. Оп. 1. Д. 91. л. 2—3.

120. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 606. Ряснянский С.Н. «В плену у немцев в Киеве». Л. 21. На момент пребывания в Киеве будущий полковник С.Н. Ряснянский был еще в чине подполковника.

121. Там же. Л. 25.

122. Гейден Д.Ф. «Скоропадского я знал с малых лет» / Подготовка текста, предисловие и публикация к. и. и. А.С. Пученкова // Исторический архив. 2012. № 2. С. 117.

123. Скоропадський П. Указ. соч. С. 132.

124. Татищев А.А. Земли и люди: В гуще переселенческого движения (1906—1921). М. С. 299; ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 524. Записки одесского градоначальника генерала В.А. Мустафина. Л. 44.

125. Фельштинский Ю. Крушение мировой революции. London, 1991. С. 358.

126. Симанович А. Распутин и евреи // Распутин и евреи. М., 2005. С. 195.

127. Центральный государственный архив высших органов власти и управления Украины (ЦГАВОУ Украины). Ф. 4547 (Генерал Стеллецкий). Оп. 1. Д. 1. Л. 54—55, 64—66. Воспоминания генерала Б.С. Стеллецкого.

128. Деникин А. Окраинный вопрос // Последние новости. Париж. 1932. 7 декабря.

129. Федюк В.П. Белые. Антибольшевистское движение на Юге России. 1917—1918. М., 1996. С. 76.

130. ЦГАВОУ Украины. Ф. 2592 (Министерство иностранных дел Украинской народной республики). Оп. 1 Д. 41. Про аресты украинских граждан немецкими военными властями. Февраль-апрель 1918. Л. 11—18.

131. Федюк В.П. Белые. Антибольшевистское движение на Юге России. 1917—1918. М., 1996. С. 76—77.

132. Там же. С. 77.

133. Украінська Центральна Рада. Документи і материали у двох томах Т. 2. К., 1997. С. 327.

134. Крупнов С. «Ганьба» // Русский голос. Киев. 1918. 12(25) июля.

135. ЦГАВО Украины. Ф. 3543 (Жуковский А.Т.). Оп. 1. Д. 1. Воспоминания А.Т. Жуковского. 1918 г. Л. 109.

136. Дело о похищении А.Ю. Доброго // Русский голос. Киев. 1918. 12(25) июля.

137. Groener W. Lebenserinnerunger. Göttingen, 1957. S. 398.

138. Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914—1918. Т. 2. М., 1924. С. 190.

139. Groener W. Lebenserinnerunger. Göttingen, 1957. S. 398.

140. Гейден Д.Ф. «Скоропадского я знал с малых лет» // Исторический архив. 2012. № 2. С. 123.

141. Гинденбург П. Воспоминания. Пт., 1922. С. 67.

142. См. приложение 2.

143. Безак Ф.Н. Воспоминания о Киеве и гетманском перевороте / Подготовка текста, публикация и комментарии к. и. н. А.А. Иванова // Верная гвардия. М., 2008. С. 392—393. Помимо Скоропадского, немцы рассматривали также и другие кандидатуры: известного представителя интеллигенции Е.Х. Чикаленко, социалиста-самостийника И. Луценко, одного из организаторов Вольного казачества И. Полтавца-Остряницу (см.: Пиріг Р. Українська гетьманска держава 1918 року. Историчні нариси. К., 2011. С. 78).

144. Папакин Г.В. Павел Петрович Скоропадский // Вопросы истории. 1997. № 9. С. 68.

145. Дорошенко Д.И. Гетманство 1918 г. на Украине // Голос минувшего на чужой стороне Т. 5(18). Париж, 1927. С. 152.

146. Осипов И. На переломе: Очерки, 1914—1920 гг. Перемышль; Нью-Йорк, 1922. С. 39.

147. Гейден Д.Ф. «Скоропадского я знал с малых лет» // Исторический архив. 2012. № 2. С. 124—125.

148. Безак Ф.Н. Указ. соч.. С. 394.

149. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 449. Л. 15—16.

150. Пиріг Р. Указ. соч. С. 79.

151. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 524. Л. 47.

152. Зеньковский В. Пять месяцев у власти. Воспоминания / Публ. М.А. Колерова. М., 2011. С. 65.

153. Маляревский А. П. Скоропадский гетман Всея Украины. Киев, 1918. С. 23.

154. Цветков В.Ж. Белое дело в России. 1917—1918... С. 241.

155. Иоффе Г.З. Великий Октябрь и эпилог царизма. М., 1987. С. 282—283.

156. Baumgart W. Deutsche Ostpolitik 1918. Von Brest-Litowsk bis zum Ende des Weltkrieges. Wien, 1966. S. 150.

157. Михутина И. Украинский Брестский мир... С. 268.

158. Осведомленный киевский деятель Д.В. Скрынченко в своем дневнике прямо говорил о том, что М.Л. Гижицкий «устроил комедию избрания в гетманы Павла Скоропадского...» (см.: Скрынченко Д.В. Обрывки из моего дневника. М., 2012. С. 29).

159. ГАРФ. Ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 42 б. Л. 8. Видный историк Г.З. Иоффе в своей книге ошибочно называет автором воспоминаний В.В. Шульгина (Иоффе Г.З. Великий Октябрь и эпилог царизма. М., 1987. С. 282). Это неверно, т. к. автор воспоминаний пишет о своем возрасте в 1918 году — чуть больше 20 лет. Шульгину же в 1918 году было 40 лет.

160. Съезд хлеборобов // Голос Киева. 1918. 1 мая.

161. Гейден Д.Ф. «Скоропадского я знал с малых лет» // Исторический архив. 2012. № 2. С. 125.

162. ЦГАВО Украины. Ф. 3543. Оп. 1. Д. 1. Л. 97 об.

163. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 524. Л. 53.

164. Там же. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 449. Л. 16.

165. Гейден Д.Ф. «Скоропадского я знал с малых лет» // Исторический архив. 2012. № 2. С. 125. Историк В.П. Федюк приводит в своей книге эту речь Скоропадского: «Господа! Искренне благодарю вас за предложенную власть. Не для собственной выгоды беру ее на себя, а для прекращения анархии принимаю эту власть от вас. На вас и на благоразумные слои населения я буду опираться. Молю Бога, чтобы он помог мне спасти Украину от крови и гибели, перед которой она стоит» (цит. по: Федюк В.П. Белые. Антибольшевистское движение на Юге России. 1917—1918 гг. М., 1996. С. 79). В свою очередь в правительственном официозе — «Державном вістнике» — была опубликована «Грамота до Всього Украінського Народу», подписанная П. Скоропадским (Державний вістник. Киів. 1918. 16 травня).

166. ГАРФ. Ф. Р-5974. Оп. 1. Д. 42 б. Л. 8—9.

167. Слободской А. Среди эмиграции (Мои воспоминания). Киев — Константинополь. 1918—1920. Харьков, 1925. С. 9.

168. Копиленко О.Л. Сто днів Центральноі Ради. К., 1992. С. 150.

169. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 1. Д. 19. Л. 15.

170. ЦГАВО Украины. Ф. 3543. Оп. 1. Д. 1. Л. 108.

171. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 270. Воспоминания Р.Ю. Будберга. Л. 1.

172. Государственный архив Одесской области (ГАОО). Ф. 153 (Линниченко И.А.). Оп. 1. Д. 9. Л. 13. Запись от 29 апреля 1918 г.

173. Там же. Л. 10.

174. Супруненко Н.И. Очерки истории гражданской войны и иностранной военной интервенции на Украине (1918—1920). М., 1966. С. 44.

175. Солдатенко В.Ф. Украіна в революційну добу: Іст. есе-хроніки. У 4-х т. Т. II. Рік 1918. К., 2009. С. 170.

176. Там же. С. 170.

177. ГАРФ. Ф. Р-5974. Он. 1. Д. 42 б. Л. 12—13.

178. Там же. Ф. Р-5881. Он. 2. Д. 270. Л. 4.

179. Михайлов Г. Гетманский переворот в Житомире // Літопис революції. Харків. 1928. № 4(31). С. 134.

180. Папакин Г.В. Павел Петрович Скоропадский // Вопросы истории. 1997. № 9. С. 69.

181. Полетика Н.П. Виденное и пережитое. Тель-Авив, 1983. С. 133—134.

182. Чикаленко Е. Щоденник (1918—1919). К., 2004. Т. 2. С. 29.

183. Солдатенко В.Ф. Украіна в революційну добу: Іст. есе-хроніки. У 4-х т. Т. II. Рік 1918. К., 2009. С. 159.

184. Дорошенко Д.И. Указ. соч. С. 164.

185. Маляревский А. На переэкзаменовке. П.П. Скоропадский и его время // Архив гражданской войны. Вып. 2. Берлин, б. г. С. 128.

186. Скоропадський П. Указ. соч. С. 183.

187. Голдин В.И. Гражданская война в России сквозь призму лет: историографические процессы: монография. Мурманск, 2012. С. 52.

188. Минц И.И. Год 1918-й. М., 1982. С. 437. Современный российский публицист Александр Смирнов даже говорит о том, что Скоропадский установил «практически абсолютную казачью монархию» (Смирнов А. Правда о гетмане Скоропадском, или «Белый кентавр» украинского казачества // Проект «Украина», или Звездный год гетмана Скоропадского. М., 2008. С. 21).

189. Минц И.И. Год 1918-й... С. 433.

190. Лихолат А.В. Указ. соч. С. 101.

191. Там же. С. 103.

192. Чичерин Г.В. Внешняя политика Советской России за два года. М., 1920. С. 7.

193. Стеклов Ю. Киевская репетиция // Известия ВЦИК. 1918. 10 мая; Устинов Г. Новые упования контрреволюции // Известия ВЦИК. 1918. 11 мая. Эта мысль была четко выражена в передовице «Правды»: «Правительство Скоропадского не есть Украинское правительство. Это правительство, которое по своим задачам и характеру неизбежно идет к власти Всероссийской. Русская контрреволюция, а не только Украинская отныне имеет своей столицей Киев; русская контрреволюция, а не только украинская имеет своим правительством — "кабинет" гетмана Скоропадского. Гетман Скоропадский — это майское издание августовского ген. Корнилова. Это Всероссийский Корнилов, имеющий к своим услугам полмиллиона немецких штыков» (Контрреволюция // Правда. 1918. 9 мая (25 апреля)).

194. Ленин В.И. Доклад о внешней политике / Полн. собр. соч. М., 1962. Т. 36. С. 334.

195. Максимович А.П. Идут большевики... Париж, 1937. С. 51.

196. Оболенский А.В. Мои воспоминания / Предисловие и публикация Н.Н. Вуколова // Проблемы истории Русского зарубежья: материалы и исследования. Вып. 2. М., 2008. С. 371.

197. Грузенберг О. Страницы воспоминаний / Публикация В.В. Кельнера // Вестник еврейского университета в Москве. 1994. № 3(7). С. 226.

198. Михайлов И.В. Малоизвестные страницы деятельности правительства гетмана П.П. Скоропадского // Гражданская война в России. М., 2002. С. 458.

199. Крах германской оккупации на Украине (по документам оккупантов). М., 1936. № 24. С. 61.

200. Гофман М. Война упущенных возможностей. Записки и дневники 1914—1918. [?], [Б. г.]. С. 246.

201. Людендорф Э. Указ. соч Т. 2. С. 191.

202. Пиріг Р. Указ. соч. С. 192.

203. Федюшин О. Украинская революция. 1917—1918. М., 2007. С. 294.

204. Отдел Рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ) Ф. 1052 (Энгельгардт Борис Александрович). Ед. хр. 37. Л. 8. Воспоминания полковника Б.А. Энгельгардта.

205. Скоропадский П. Указ. соч. С. 139.

206. Там же. С. 146.

207. Там же. С. 183.

208. Приятель П.П. Скоропадского Г.Н. Лейхтенбергский (князь Романовский) писал о гетмане: «Он был человеком чисто русской культуры, хотя и верил, искренно или нет, не знаю, в какую-то отдельную, украинскую культуру» (Лейхтенбергский Г.Н. Воспоминания об «Украине». 1917—1918. Берлин, 1921. С. 29).

209. Современные украинские исследователи утверждают, что обвинения Скоропадского в «москвофильстве, авантюризме <...> подлежат <...> пересмотру» (см.: Бондаренко К. Допитання про «московську орієнтацію» гетьмана П. Скоропадського // Останній гетман. К., 1993. С. 96).

210. Наживин И. Записки о революции. Вена, 1921. С. 156.

211. Трубецкой Г.Н. Годы смут и надежд. 1917—1919. Монреаль, 1981. С. 81. По утверждению Г.С. Чувардина, Скоропадский отказался от участия в панихиде по последнему российскому императору Николаю II, проходившей в Софийском соборе в Киеве (Чувардин Г.С. Гетман (Историко-психологический портрет генерала П.П. Скоропадского) // Клио. 2001. № 2. С. 185). В свою очередь, современный украинский историк Р. Пирог пишет о том, что Скоропадский глубоко и болезненно переживал убийство императора Николая II, отстояв панихиду в дворцовой церкви (см.: Пиріг Р. Указ. соч. С. 199—200). Генерал Б.С. Стеллецкий, на глазах у которого Скоропадский узнал о расстреле Николая II, в своих воспоминаниях говорит о том, что гетман, узнав об убийстве бывшего царя, «заплакал, как маленький ребенок», плакал он и во время панихиды в дворцовой церкви (см.: ЦГАВОУ Украины. Ф. 4547. Оп. 1. Д. 2. Л. 150—151).

212. Гейден Д.Ф. «Скоропадского я знал с малых лет» // Исторический архив. 2012. № 3. С. 146.

213. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 1. Д. 41. Л. 5.

214. Дорошенко Д. Дещо про Закордонну політику // Хліборобська Украіна. Вена. 1921. 36. 2/4. С. 50.

215. Врангель П.Н. Воспоминания... С. 77. Странным поэтому выглядит заявление известного украинского националиста И. Мазепы о том, что после провозглашения Скоропадского гетманом власть сосредоточилась в руках «российских реакционных сил» (см.: Мазепа І.П. Украіна в огні и бурі революціі. 1917—1921. Дніпропетровськ, 2001. С. 85).

216. Полетика Н.П. Указ. соч. С. 134.

217. Лукомский А.С. Очерки из моей жизни. Воспоминания. М. 2012. С. 470. Ср.: «Я такой же германофил, как и франкофил, я просто русофил, желающий восстановления России», — писал Скоропадский одному из своих корреспондентов менее чем через год после сложения с себя полномочий гетмана, в октябре 1919 года (Россия и Украина. Из дневников Н.М. Могилянского и писем к нему П.П. Скоропадского. 1919—1926 / Публикация А.А. Сергеева // Минувшее. М.; СПб., 1993. 14. С. 257).

218. ГАРФ. Ф. Р-5827. Оп. 1. Д. 54. Письмо Шульгина Колчаку. 1918. 21 июня. Л. 1.

219. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 524. Л. 67; Лейхтенбергский Г.Н. Воспоминания об «Украине». 1917—1918... С. 29—30.

220. Шлиппе Ф.В. От революции до эмиграции 1918—1920 // «Российский архив». М., 2008. Вып. 17. С. 175.

221. Скоропадський П. Указ. соч. С. 146.

222. ЦГАВОУ Украины. Ф. 4547. Оп. 1. Д. 1. Л. 147—148.

223. Свечин М. Записки старого генерала о былом. Ницца, 1964. С. 164—165. Схожие мысли, по свидетельству Н.Н. Шиллинга, Скоропадский высказал и в беседе с офицерами, находившимися в то время в Киеве: «Как Вы, так и я, — русские офицеры бывшей императорской армии и, конечно, понимаете, что никаких помыслов об отделении Украины от России у меня нет, — но в данное время, когда нет в России настоящей национальной власти и Россия управляется шайкой авантюристов, по указке III Интернационала, то, конечно, приходится создавать временную самостоятельную Украину, дабы хотя часть России, спасти от того разрушения, которое происходит на территории всей остальной России; верьте мне, что я это говорю Вам совершенно искренне и откровенно, и поймите меня, что в виду создавшейся политической обстановки, я не могу сказать громко и открыто всего того, что я сказал Вам» (ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 745. Воспоминания Н.Н. Шиллинга. Л. 61). Примерно в тех же словах описывает свои впечатления от беседы с гетманом и генерал В.А. Слюсаренко (ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 645. Л. 53).