§ 1. Гетманщина и отношение к ней русских сил

Известие о монархическом перевороте, совершившемся в Киеве, было встречено антибольшевистской общественностью Москвы и Петрограда с исключительным энтузиазмом и принесло, по словам В.И. Ленина, «временное окрыление надежд российских кадетов, меньшевиков и правых эсеров, воспылавших любовью к тому, что несет Украине Скоропадский, и надеющихся теперь на то, что, дескать, это легко произойдет и в России»¹. Впервые за долгое время на территории бывшей Российской Империи появилось место, где буржуазный обыватель мог чувствовать себя — пускай под защитой германских штыков, с присутствием которых многие «буржуи» быстро примирялись, хотя бы в относительной безопасности².

Из Советской России на Украину началась эмиграция людей, представлявших самые разные категории русского общества. К тому времени при содействии немцев в Москве и Петрограде учреждено было Украинское Генеральное консульство. Генконсулом в Москве был А.К. Кривцов, а в Петрограде — С.Ф. Веселовский. Штат служащих консульств был весьма многочисленным, только в Москве на службе находилось 108 человек, считая прислугу³. В архивном деле, что любопытно, можно найти интересную анкету: служащие консульства Украины в Москве отвечали на вопрос, владеют ли они украинским языком и в какой степени. Из 108 служащих только 27 могли писать и говорить по-украински, в то время как сам консул, А.К. Кривцов, на государственном языке не говорил⁴.

Получив разрешение украинского консула, на так называемом «державном поезде»⁵ можно было уехать на Украину, под защиту немецких штыков. Для этого требовалось свидетельство об украинском происхождении гражданина, покидающего Россию, и его заявление о желании перейти из подданства РСФСР в подданные Украинской Державы. По подсчетам автора, только в сентябре—октябре 1918 года ежедневно подавали заявления о выходе из подданства РСФСР и о переходе в подданные украинской державы от 38 до 173 человек⁶. Заявление должно было быть составлено на украинском языке на имя консула. Именно консул и решал, основательны ли претензии заявителя на получение украинского гражданства. Он мог поставить либо положительную резолюцию, удовлетворяющую ходатайство, либо написать отказ: «Нет данных, доказывающих украинское происхождение»⁷. И действительно понятие «украинец» в ту пору «стало крайне растяжимым», как вспоминал мемуарист А.С. Гершельман⁸. Зачастую украинские корни того или иного кандидата на получение украинского подданства были фикцией. Люди придумывали всевозможные ухищрения для того, чтобы «записаться... в хохлы», как писал в своем дневнике литератор С.Р. Минцлов⁹.

Вступавший в украинское подданство давал присягу на верность Украине: «Обещаю и присягаю всегда быть верным Украинскому Государству как своей Родине, охранять интересы Державы и всеми силами своими способствовать ее славе и процветанию, не жалея для этого своей жизни. Обещаю и присягаю не признавать другой Родины, кроме Украинской Державы, исполнять все обязанности Гражданина, повиноваться ее правительству и всем законным властям»¹⁰. Гетман П.П. Скоропадский дал своим представителям в Москве и Петрограде указание «толковать украинское происхождение, как можно более широко, что они и делали»¹¹. Так генерал В.Н. фон Дрейер сумел убедить московского консула Украинской Державы А.К. Кривцова в том, что он, Дрейер, — якобы украинец, несмотря на свою явно немецкую фамилию, спев Кривцову песню на украинском языке. В итоге Дрейер, его жена, двое детей и даже нянька получили «посвидчение» — паспорт уроженца Украины, и уехали на «державном поезде» из ненавистной «болыпевистии»¹². Но сначала требовалось, конечно, попасть на прием к украинскому консулу, что было невероятно трудно, так как желающих было очень много: сотни людей дожидались очереди, сидя прямо на земле. Некоторые ждали приема больше месяца¹³.

У людей, стремившихся покинуть Советскую Россию, было много общего: в большинстве своем они представляли «бывшие категории» российского общества, хотя были и люди никак не подходившие под такую аттестацию; по удачному выражению Н.Н. Чебышева, всех этих людей гнал прочь из России «не страх расправы... не страх смерти от большевиков, а страх жизни при большевиках»¹⁴. Поездка на Украину, к германцам, которых подавляющая масса русского населения продолжала считать врагами, многими рассматривалась как предательство, а уезжающие, в свою очередь, воспринимались как изменники. Монархист Н.В. Савич писал по этому поводу: «Тяжело было выслушивать эти упреки несчастных, измученных людей, хотелось им сказать: "Вот поживете с большевиками, увидите, что они хуже немцев, ведь лакеи всегда хуже хозяев"»¹⁵. В свою очередь, бывший губернатор Минской губернии, князь В.А. Друцкой-Соколинский с горечью вспоминал свои чувства по поводу бегства в зону германской оккупации: «И вот я, русский человек, затравленный своими же, ими же обобранный, бегу от своих же к ним, к немцам, к исконным врагам моей расы, моего народа и в них, немцах, вижу пока единственное спасение не только своей ничего не значащей персоны, но и спасение жизни всего населения, всех культурных ценностей, всего экономического бытия тех областей своей родной страны, которые немцами оккупированы и которые, в случае занятия их большевиками, были бы быстро обращены по примеру губерний великорусских в сплошные кладбища...»¹⁶. Бывший член Государственного Совета (а затем член Совета Государственного объединения России) Павел Павлович Менделеев объяснял желание уехать из РСФСР страхом ареста и расстрела от рук представителей Советской власти: «Спасаясь от него [террора. — А.П.], кто мог, принимали меры к бегству туда, где не было Советской власти. Дон, Кубань, Кавказ, Крым, Украйна сделались предметом общих мечтаний. Тоска по ним превосходила тоску чеховских сестер по Москве, да и была куда более обоснованной и понятной. Не говоря уже о нависшем терроре, тягостно становилось жить вследствие усилившегося недостатка в пропитании и топливе. Всюду у еще не закрытых лавок длиннейшие хвосты алчущих и жаждущих граждан. Ослабели надежды на близкий конец Советской власти. Внутренние заговоры казались обреченными на провал. Нужно было найти иные пути для борьбы с большевиками: внешний фронт, опирающийся на иностранную помощь. Многие из наших близких и знакомых уже совершили желанный перелет...»¹⁷.

Поскольку очередь к консулу была едва ли преодолима, то действовала сложная система рекомендаций, подкупов и разных служебных удостоверений ответственных работников различных советских ведомств; за сходную плату в украинском консульстве выдавалось свидетельство о принадлежности к украинскому гражданству¹⁸. Поначалу большевики не чинили никаких препятствий для перехода в украинское подданство, но со временем решение этого вопроса становилось все труднее и труднее¹⁹. В немалой степени возникновение или исчезновение этих препятствий было связано с ходом мирных переговоров между РСФСР и Украинской Державой.

22 мая 1918 г. в Киеве начались переговоры между Украиной и Советской Россией. По утверждению ярославского историка В.П. Федюка, переговоры эти были инициированы немцами, заинтересованными в стабильности своего тыла. К тому же Брестский договор предусматривал необходимость заключения мира между РСФСР и Украиной и прекращение между двумя странами боевых действий²⁰. Несмотря на то, что перед переговорами советские «Известия ВЦИК» уверяли читателей в том, что народ Украины тяготеет к объединению с РСФСР на «федеративных началах» вместо «фактического подчинения Украины центральным державам»²¹, переговоры были открыты, а интересы России представляла достаточно представительная делегация. Советская делегация во главе с Х.Г. Раковским, Д.З. Мануильским и И.В. Сталиным располагалась в гостинице «Марсель» на пятом этаже. «Марсель» никак не относился к отелям высокого уровня; по признанию министра иностранных дел Украинской Державы Д.И. Дорошенко, «Марсель» был «отелем второго, если не третьего класса, из разряда тех, в которых случайно находят себе приют девицы легкого поведения и их кавалеры»²². По словам Дорошенко, все его попытки найти для высоких московских гостей гостиницу поприличнее успехом не увенчались, ввиду перенаселенности Киева приезжими²³. Об «уважении» к большевистской делегации говорит то, что и комнаты в «Марселе» нашлись не сразу. Первую ночь российские дипломаты провели на вокзале²⁴. Перед приездом в Киев советская делегация, как вспоминал выполнявший обязанности эксперта по торговым вопросам в ее составе сын кадетской деятельницы А.В. Тырковой-Вильямс белогвардейский шпион А.А. Борман, несколько недель провела в Курске, где красных дипломатов охраняли верные латыши, продолжавшие нести свою службу и в Киеве²⁵. Гетманская тайная полиция вела за гостиницей «Марсель» ежедневное агентурное наблюдение²⁶, в номерах, где проживала российская делегация, неоднократно проводились тайные обыски на предмет обнаружения агитационной литературы²⁷.

Украину на переговорах, проходивших в здании Педагогического музея, представлял генеральный судья, бывший министр юстиции в правительстве Рады С.П. Шелухин, аттестованный Скоропадским как «безусловно выдающийся человек как в умственном, так и в нравственном отношении из числа украинских деятелей»²⁸, а знаменитым философом и министром церковных исповеданий «державного» правительства В.В. Зеньковским как «прямо комическая фигура»²⁹. По словам Федюка, «обе стороны не были заинтересованы в достижении договоренности и успешно затягивали переговоры, фактически сводя все дело на нет»³⁰. Аналогично заявлял и сам Скоропадский, утверждавший: «Переговоры ровно ни к чему привести не могли. Это было уже видно с первых же дней»³¹. Генерал Б.С. Стеллецкий, начальник штаба гетмана, в свою очередь, выражал уверенность в том, что «вся эта большевистская делегация была одна лишь комедия» и что «большевики ею пользовались ради агитационных и информационных целей»³², пытаясь, по утверждению мемуариста, спровоцировать большевистскую революцию на Украине. Вождь Белого движения на Юге России генерал А.И. Деникин назвал переговоры Раковского с Шелухиным «теоретически-бесконечными, подчас весьма курьезными...»³³, а такой осведомленный мемуарист, как Д.И. Дорошенко объяснил провал переговоров сознательной тактикой советской делегации, якобы стремившейся к тому, чтобы «просто затянуть переговоры», ожидая неминуемой революции и свержения гетманской власти³⁴.

Советская пресса помещала подробные стенографические отчеты о ходе переговоров с Украиной³⁵. В статьях по данной проблематике советскими авторами говорилось об агрессивном настрое украинской делегации, ее желании играть на переговорах первым номером; в то же время говорилось о стремлении Украины к размежеванию с Россией с одной стороны, а с другой — о ее желании включить в свой состав новые земли, в частности, район Дона, Северное Предкавказье, Крым. По справедливому высказыванию Х.Г. Раковского, «аннексионистские аппетиты не прямо пропорциональны величине и возрасту государства, а обратно-пропорциональны: чем государство меньше, чем оно слабее, чем оно моложе — тем шире и безудержнее его захватные стремления...»³⁶. Особый интерес у украинцев вызывал богатейший Донецкий угольный бассейн, который, по утверждению новоявленного государства, должен принадлежать ей целиком, однако советская делегация с самого начала заявила о невозможности уступок по этому вопросу, поскольку России не меньше, чем Украине, нужен уголь³⁷. Понятное дело, «Известия» выражали уверенность в обреченности Украинской Державы и предопределенности ее исторического поражения. Так, по словам публициста «Известий», «как бы Украина Скоропадских-Шелухиных ни отделялась от великорусской революционной заразы, семена, посеянные на ее территории Октябрьской революцией, дадут новые плоды»³⁸.

На переговорах затрагивались вопросы о демаркационной линии, правовом статусе российских граждан на территории Украины и украинских на территории РСФСР, возможности подписания мира между двумя государствами; отдельно заседала комиссия, обсуждавшая вопрос о принадлежности остатков Черноморского флота — как захваченных немцами в Севастополе, так и пришедших из Новороссийска³⁹. Естественно, поднимался и вопрос о возможности воссоединения украинцев и русских с исторической Родиной. Отвечая на вопросы о трудностях с получением украинского «громадянства» подданными РСФСР, Раковский отметил: «Если у нас и были до сих препятствия к отъезду украинских граждан, то эти препятствия вовсе не имели основой злое намерение Советской власти, но имели чисто-технический характер...»⁴⁰. В другом интервью Раковский подчеркнул, что одним из важнейших вопросов для Советской России является вопрос о восстановлении товарообмена с Украиной. Также Раковский обратил внимание на то, что требование Украины о передвижении демаркационной линии встретило решительный отпор советской делегации и не нашло поддержки у высшего немецкого командования⁴¹. Кроме того, Раковский заявил, что в самом начале переговоров они оказались под угрозой срыва в связи с поднятым украинской делегацией вопросом о полномочиях российской делегации. По признанию Раковского, украинцы «воспользовались некоторыми неточностями наших полномочий, чтобы оттянуть переговоры»⁴². Правда, по утверждению советского делегата, полномочия самих украинцев, «если смотреть на них с юридической точки зрения, были не совсем правильны. Так, например, отсутствовала подпись гетмана»⁴³. По словам Раковского, «в процессе мирных переговоров в них, как в зеркале, отразилась вся внешняя и внутренняя жизнь Украины»⁴⁴.

5 июня 1918 г. в «Известиях» были опубликованы «Условия перемирия, предложенные российской делегацией», сводившиеся к приостановлению военных действий на всех участках фронта и отводу «советской и немецко-украинской армий» «за демаркационную линию в тех местах, где эта линия перейдена». Оба правительства, РСФСР и Украинской Державы, обязывались «не чинить никаких препятствий и оказывать содействие гражданам одного и другого государства при их передвижении с одной территории на другую. Украинцы при выезде из России и русские при выезде из Украины пользуются теми же правами и подчинены тем же законам, как и все другие граждане иностранных государств»⁴⁵. Сообщалось о том, что переговоры затягиваются, а председателем делегации назначен И.В. Сталин⁴⁶. Судя по всему, на тот момент советская дипломатия всерьез рассчитывала на успешный итог мирных переговоров с Украиной. Однако уже 11 июня в «Известиях» было опубликовано интервью с Д.З. Мануильским, в котором последний скептически отозвался о возможности подписания мирного соглашения. Мануильский подчеркнул, что переговоры были инициированы украинской стороной и что вины советской стороны в том, что в июне месяце они еще находятся в стадии переговоров, нет⁴⁷. Объяснял он ситуацию так: «Предварительным условием мирных переговоров мы считали вопрос о перемирии. Трудно всерьез говорить о мире, когда на некоторых пунктах фронта грохочет артиллерия, и происходят бои с газовыми атаками»⁴⁸. Завершая интервью, Мануильский сказал, имея в виду перспективу переговорного процесса, что «ускорить слишком затянувшиеся переговоры и добиться перемирия, без которого дальнейшая работа конференции немыслима» удастся только при «известном желании» украинской стороны «понять <...> точку зрения» советской делегации⁴⁹.

12 июня 1918 г. текст договора о перемирии был подписан⁵⁰, а 16 июня опубликован в советской печати⁵¹. Однако на этом переговоры застопорились⁵², каждая сторона обвиняла друг друга в непомерных претензиях. В очередном интервью Раковский предельно откровенно высказал позицию советской делегации: «мы понимаем, что в современных условиях международные переговоры и соглашения не могут иметь устойчивого характера <... > Но и при таком положении дел достигнутые нами результаты следует признать значительными, если мы дождемся того момента, когда объединенный международный труд выступит на борьбу с объединенным международным капиталом. Российская Советская Республика самым фактом своего существования сыграет тогда великую историческую роль. Наша задача — продержаться до международной революции <...> Мы вписываем в наш актив прежде всего тот факт, что путем мирных переговоров было приостановлено немецкое наступление <...> хотя переговоры еще не кончены, но фактическое состояние войны уже прекращено. Уже украинские и русские граждане могут спокойно переезжать границу, налаживаются телеграфные и почтовые сообщения, сегодня нами подписывается соглашение о товарообмене. Таким образом, восстанавливаются нормальные экономические сношения между Россией и Украиной, а это служит лучшей гарантией против войны <... > Работы мирной конференции идут медленнее, чем мы этого желаем. Главный вопрос — о границах — еще не разрешен, хотя ему посвящено более 17 заседаний, как пленарных, так и политических комиссий. Представители Украинской делегации желают присоединить к Украине как можно большее количество территории и населения. Предъявляя неприемлемые требования, они рассчитывают на поддержку Германии. Но мы все-таки надеемся выйти из этой неравной борьбы с честью и ничего не отдать, что принадлежит русским рабочим и крестьянам <...> Когда кончатся переговоры — трудно сказать. Но, повторяю, самое главное уже достигнуто, война фактически окончена»⁵³. В свою очередь, Мануильский отметил, что переговоры затягиваются, объяснив это «чрезвычайно неустойчивым положением на Украине»⁵⁴. По словам Мануильского, еще одной причиной затягивания мирных переговоров является русская гражданская война, в частности, донская и кубанская контрреволюция. Мануильский подчеркнул, что эти области — Дон и Кубань — граничат с Украиной, в связи с чем «вопрос о границах, т. е самый существенный, основной вопрос мирной конференции так долго затянулся. Не может быть и речи о границах с Украиной до тех пор, пока не будет окончательно раздавлена донская и кубанская контрреволюция»⁵⁵. Кроме того, Мануильский заявил о том, что хотя РСФСР признала окончательно независимость Украины, но это «не значит, что она должна мириться и равнодушно относиться к тем сепаратистским тенденциям, которые искусственно поддерживаются и разжигаются в соседних с Украиной областях посторонними силами. Серьезно говорить о политических границах с Украиной можно только в том случае, если у нас будет твердая гарантия, что с момента подписания мирного договора чужеземные войска будут уведены с российской территории и раз и навсегда будет положен конец попыткам балканизации южных и юго-восточных областей российского государства»⁵⁶. Мануильский утверждал (к слову сказать, справедливо), что в Киеве существует штаб монархической Астраханской армии, и вдобавок «почти ежедневно из Одессы, Харькова и других городов отправляются в Новочеркасск поезда, увозящие сотнями повстанческий офицерский элемент, пополняющий ряды контрреволюционных банд, сражающихся против России...»⁵⁷. Все это, по Мануильскому, делало дальнейшее ведение переговоров малоперспективным. Он также подчеркнул беспочвенность притязаний Украины на Крым, ибо вопрос о Крыме не был предусмотрен Брестским договором, а Крым в перспективе, по мысли советского политика, должен был войти в состав РСФСР. «Если вопрос об Украине, — отмечал Мануильский, — предусмотрен русско-германским миром, то ни в каком договоре нельзя найти оправдания для претензий с чьей бы то ни было стороны на Крым», а в Киеве ни в коем случае не может быть пересмотрен Брестский договор⁵⁸. Раковский же, в свою очередь, заявил о том, что, хотя работа делегаций России и Украины и не была безрезультатной, но «гордиться ими нельзя»⁵⁹. По утверждению Христиана Георгиевича, они «застряли и на вопросе о границах, и на вопросе о разделе обязательств и имуществ, а также и на вопросе о торговом договоре»⁶⁰. К результатам продолжающихся мирных переговоров могли быть отнесены, по мнению Раковского, «лишь частичное перемирие на северном фронте, восстановление железнодорожно-почтовых и телеграфных сообщений, сделка о товарообмене на 16—17 миллионов рублей и обмен консулами»⁶¹. Вместе с тем Раковский выразил уверенность в том, что «благоразумие и умеренность, особенно ввиду осложняющегося с каждым днем международного положения, возьмут верх», и работа будет доведена «до заключения мирного договора, которого одинаково жаждут русский и украинский народы»⁶².

Критическое воздействие на ход переговоров оказало признание Украиной государственной независимости Всевеликого Войска Донского. Российской делегацией оно расценивалось как грубое нарушение Брестского договора и фактическое вмешательство во внутренние дела России. «Фактическая самостоятельность» Дона и его независимость от РСФСР, по утверждению российской мирной делегации, была фикцией, поскольку «Донское правительство, как совершенно ясно видно из короткой истории его существования, возникло как следствие военных обстоятельств и не признано громадным большинством населения». Поэтому, утверждалось в декларации российской мирной делегации, ни о каком применении принципа самоопределения здесь говорить нельзя⁶³. В заключении декларации говорилось о том, что российская делегация предлагает украинской делегации, «оставаясь на точке зрения международных трактатов, провести государственную границу между Россией и Украиной, как на севере, так и на востоке и на юге», и подчеркивалось, что «отказ от этого положения уничтожает все юридические основания, на которых должен строиться мирный договор между Российской Советской Республикой и Украинской Державой и не может не оказать пагубного действия на переговоры»⁶⁴. В другой декларации Раковского говорилось о том, что РСФСР исходит из того, что суверенитет российской республики не может считаться упраздненным на том основании, «что в тех или иных ее областях, в силу временных военных обстоятельств не действует власть Советов рабочих и крестьян», а значит претензии Украины на Белоруссию, Крым, Донскую область и Бессарабию «отпадают сами собой»⁶⁵. По утверждению Раковского, стремление «Украинской делегации доказать, что Брест-Литовский договор возлагает на Россию лишь односторонние обязательства по отношению к Украине», подрывало «всю правовую основу мирных переговоров»⁶⁶. Кроме того, Раковский обвинил Украину в невыполнении договора о перемирии от 12 июня 1918 г. и отмел аналогичное обвинение РСФСР, предъявленное со стороны украинской делегации. Вывод Христиана Георгиевича гласил, что «интересы мирных слоев населения обоих государств продолжают страдать исключительно потому, что Украина по неизвестным нам соображениям не проявляет необходимой доброй воли на то, чтобы пойти навстречу Российской Советской Республике для установления между обоими государствами нормальных отношений»⁶⁷.

Переговоры изобиловали поистине комичными ситуациями. В частности, Шелухин, опытный прокурор еще старого времени, после перехода на украинскую службу сразу же «забыл» русский язык и в разговоре с российскими делегатами прибегал к помощи переводчика⁶⁸. Вместе с тем общаясь с немцами Шелухин, как вспоминал российский эксперт А.А. Борман, «автоматически» переходил с украинского языка на русский⁶⁹. В свою очередь, Раковский, по происхождению болгарин, на самом деле плохо говорил по-русски. Если верить воспоминаниям А.А. Бормана, Раковский постоянно коверкал слова, часто вызывая неудержимый смех у присутствующих на переговорах⁷⁰. Мемуарист даже назвал русский язык Раковского «птичьим»⁷¹. Именно Раковский, по словам Бормана, играл ведущую роль на переговорах и был «главным двигателем» большевистской делегации. Сталин не участвовал в прениях и вообще говорил крайне мало⁷².

В начале октября был объявлен перерыв в переговорах. Стало очевидно, что мирный договор подписан не будет, ибо не отвечает стратегическим целям обоих государств: Украина боялась «запачкать» себя договором с большевистской Советской Россией — в тот момент было очевидно, что Германия терпит крах в мировой войне, и гетману нужно искать нового покровителя уже из лагеря антисоветски настроенной Антанты; РСФСР же обрела твердую уверенность в том, что режим Скоропадского скоро рухнет, и в договоре с Украинской Державой уже не нуждалась.

Вскоре после этого произошел странный, казалось бы, инцидент: чины державной варты задержали поезд, на котором Раковский отправлялся в Москву, и, невзирая на дипломатическую неприкосновенность советского дипломата, сорвали печать с дипломатической почты и задержали поезд на несколько часов. Одновременно с этим, 12 октября, уже в самом Киеве, чины варты численностью до 200 человек ворвались в здание российского консульства в гостинице «Марсель» и произвели аресты; арестованных разместили в камерах Лукьяновской тюрьмы. Знаменитый публицист, «виртуоз большевистского журнализма», по словам британского дипломата Роберта Локкарта⁷³, Карл Радек в передовой статье «Известий» расценил действия украинской стороны как «заведомую провокацию украинского правительства», потребовав от немцев, чтобы они приструнили пана гетмана⁷⁴. В свою очередь, Мануильский после встречи с министром иностранных дел Украины Д.И. Дорошенко расценил поведение украинской стороны как сознательное стремление Украины пойти на разрыв дипотношений и предложил сделать соответствующие выводы⁷⁵. Как вспоминал Дорошенко, Мануильский потребовал освобождения арестованных, дав украинскому министру «слово старого революционера, что никто из арестованных никакой агитации не вел»⁷⁶. Тем временем арестованные содержались в обычной тюрьме, а советская пресса обличала в этой связи бесчинства «гетманских опричников»⁷⁷. Освобождены представители советской России были лишь 16 октября⁷⁸. По-видимому, известную роль здесь сыграла нота советского посла в Германии А.А. Иоффе, попросившего у немецкой стороны содействия в освобождении арестованных украинскими властями подданных РСФСР⁷⁹. Но и в дальнейшем преследования российских подданных и провокации в отношении советских представителей в Киеве не прекратились. Вскоре прямо у входа в «Марсель» едва не был убит российский генеральный консул в Киеве К.А. Кржеминский, которого спас от кровавой расправы немецкий караул⁸⁰. Украина буквально подталкивала российскую мирную делегацию к оставлению Киева. К середине ноября 1918 г. по новому стилю большевистских дипломатов попросили «ускорить отъезд» из Киева...⁸¹ Во многом инициатива окончательного разрыва мирных переговоров исходила от влиятельного И.А. Кистяковского, занимавшего пост министра внутренних дел. Как вспоминал министр церковных исповеданий в правительстве гетмана В.В. Зеньковский, «Кистяковский настаивал на разрыве с большевиками, на аресте Ваковского, на принятии самых решительных мер по борьбе с большевиками. Большинство сочувствовало планам Кистяковского, но они встречали самую резкую оппозицию со стороны немцев, которые не могли решиться на разрыв с большевиками на Украине — раз они вели дружеские отношения с теми же большевиками в Москве...»⁸².

Крах Германии, ее поражение в мировой войне развязали украинской стороне руки, подтолкнув ее к демонстративно-агрессивным акциям против советских дипломатов и прекращению переговорного процесса.

Мирный договор между РСФСР и Украиной так и не был подписан. Между тем эти переговоры позволяют увидеть все силы, слабости и предварительные расчеты большевиков и украинцев: первые, видимо, действительно на какой-то стадии переговоров стремились к подписанию мирного договора, но не на особо обременительных для России условиях, справедливо полагая, что Украина — не та страна, на переговорах с которой следует идти на унижение сродни брест-литовскому; украинские дипломаты, в свою очередь, надеялись урвать от слабых, как им казалось, Советов кусочек пожирнее, рассчитывая на поддержку в этом вопросе Германии. После того, как стало ясно, что Германия пала, большевики окончательно уверились в скорой победе мировой революции и — соответственно — в неминуемом падении режима Скоропадского; последний же постарался поскорее избавиться от любых форм официальных отношений с РСФСР, справедливо полагая, что сам факт переговоров с Советами лишает его всяких шансов на союз и поддержку Антанты. Кроме того, прекращение переговоров с РСФСР было еще и реверансом в сторону Деникина и данью новой «пророссийской» ориентации гетмана⁸³. Отметим, что во время рабочей фазы переговоров — т. е. весны — лета 1918 г. — «державные поезда» практически беспрепятственно курсировали между Россией и Украиной, доставляя в Державу многих и многих будущих активных противников Советской власти.

Беженцы старались любой ценой припрятать хоть какие-то ценности. Орша была пограничным пунктом, отделявшим гетманскую Украину от ленинской Советской России⁸⁴. Поезд до Орши шел теперь почти двое суток, хотя прежде дорога занимала всего 15 часов⁸⁵. Граница проходила между Оршей пассажирской и Оршей товарной, находившейся в руках немцев. На полпути между этими станциями, на шоссе, был выстроен огромный барак, в котором происходил быстрый и бесцеремонный досмотр вещей «товарищами»⁸⁶. Все недозволенное реквизировалось, при этом обыскиваемые подвергались опасности. Отсутствие вещей, таким образом, существенно упрощало переход советско-украинской границы⁸⁷. Однако в большинстве случаев все завершалось для уезжающих благополучно, и в скором времени Киев был переполнен до отказа беженцами с севера⁸⁸, проблемой стало найти в городе свободную комнату или угол⁸⁹. Помимо «буржуев» в город также прибыло и множество представителей криминального мира, аферистов, жуликов, спекулянтов «и тому подобных типов, стремящихся в столицу Украины для возможных коммерческих операций и наживы», — отмечалось в рапорте начальника Особого отдела штаба гетмана Украины на имя начальника штаба гетмана генерала Б.С. Стелецкого⁹⁰.

Украина производила ошеломляющее впечатление на людей, добровольно оставивших Советскую Россию. Здесь было все: свобода перемещения, чистота, прилавки, заполненные едой⁹¹, от которой жители Центральной России успели отвыкнуть и на которую они жадно набрасывались⁹², и, самое главное, здесь был порядок, сохранившийся во все время пребывания немцев на Украине⁹³ — люди чувствовали, что оказались на свободе⁹⁴. Словом, на Украине были все атрибуты нормальной человеческой жизни, или же, по выражению Г.В. Вернадского, «прошлое благополучие». Но, несмотря на несомненные плюсы, был и недостаток. Вернадский вспоминал свои чувства, описывая впечатления от гетманской Украины: «Сквозь все это [имеется в виду спокойствие и порядок. — А.П.] — унизительное чувство, что находишься под немецкой оккупацией. Как тогда говорили, "шкура радуется, а дух скорбит"»⁹⁵.

Первый указ гетмана объявлял о неприкосновенности недвижимой собственности и содержал обещание восстановить порядок на Украине. Большое значение Скоропадский уделял разрешению аграрного вопроса. В составе землеустроительной комиссии под председательством В.Г. Колокольцева принимали участие Д.Ф. Гейден, Г.Е. Рейн, А.А. Зноско-Боровский. Помещики, представлявшие союз хлеборобов, не могли договориться с кадетами, требовавшими немедленного отчуждения помещичьей земли, в то время как первые настаивали на ликвидации земель Крестьянского банка, которых оставалось несколько миллионов десятин в запасе. Гетман сердился, что комиссия не идет на немедленные уступки, думая, что, как только будет объявлена аграрная реформа, сразу закончится всеобщее недовольство, и падут большевики. Хлеборобы же хотели сохранить культуру помещичьих имений, хлеб с которых являлся предметом вывоза заграницу и не могли отказаться от удовлетворения своего классового эгоизма⁹⁶.

Скоропадский так и не успел осуществить полномасштабную аграрную реформу, сделав, как когда-то и Столыпин, ставку на крепкого зажиточного крестьянина⁹⁷. Между тем именно в период правления Скоропадского сельская масса начинает по настоящему участвовать в политической жизни, становясь, пожалуй, едва ли не главной силой в событиях на Украине. По словам видного деятеля той эпохи генерала А.П. Грекова, будущего военного министра петлюровской Директории, «нелепая и жестокая аграрная политика германо-гетманского режима вызвала к жизни ряд активных вооруженных выступлений крестьянства и подготовила поголовное восстание его в декабре 1918 года, закончившееся очищением Украины от оккупационных германских войск». Она же создала в крестьянской среде ненависть к оккупационным войскам, чьи бы они не были, т. к. деревня не слишком разбиралась в иностранцах и считалась лишь с самим фактом оккупации⁹⁸. Что касается немцев, то главным образом они были заняты вывозом с Украины зерна, мяса, леса и даже украинского чернозема. Досмотр отправлявшихся в Германию грузов был запрещен⁹⁹. Каждый немецкий солдат и офицер дважды в неделю отправлял себе на Родину тяжелые продовольственные посылки¹⁰⁰. Немецкий офицер Ганс Типтур в этой связи вспоминал: «Белая мука, сало, масло, яйца — необходимые русские слова были быстро выучены — закупались как в местах расположения роты, так и вне их за немецкие бумажные деньги, которые русские крестьяне охотно брали. Начиналась такая хлопотная деятельность возле печей, что можно было глядеть, и подобно Тилю Уленшпигелю, почти можно было насытиться от одного только запаха жарившихся и испекавшихся кушаний. И подобно тому, как давно не удовлетворявшиеся потребности приходят в равновесие лишь после того, когда они полностью, может быть, сверх меры удовлетворены, так и среди нас были отдельные люди, которые требовали слишком много, подчас невозможного от своего пищеварения...»¹⁰¹. По небесспорному свидетельству современника, «по сравнению с теми представителями «высшей расы» — коричневыми большевиками, с которыми пришлось столкнуться потом, через два десятка с лишним лет — это были скорее добродушные сентиментальные бюргеры, не столько думавшие о войне или о Западном фронте, от которого Бог их спас, сколько о том, чтобы как можно больше продуктовых посылок отправить жене в голодающий фатерланд. Но Украина тогда еще была богата, и опять же, они за все платили»¹⁰². Однако, помимо оплаченных поставок были и откровенные реквизиции, в которых особенно активно проявляли себя именно австрийцы, в открытую грабившие продовольственные склады и лавки¹⁰³. Вывоз продовольствия из австрийской зоны Украины приобрел такие масштабы, что местному населению всерьез угрожал голод¹⁰⁴. Особенно страдала от австрийских грабежей Одесса¹⁰⁵.

Все это, конечно, предопределило враждебное отношение крестьянства к оккупантам. Деревня, конечно же, кипела от ненависти к австро-германским войскам¹⁰⁶. Крестьяне относились к гетману, как ставленнику немцев и стороннику крупных землевладельцев, отрицательно. К мелким помещикам крестьянство относилось примирительно. Оккупационные войска ненавидели. «Дань», возложенная оккупантами на украинскую деревню, спровоцировала многочисленные вооруженные выступления, в советской историографии именуемые «народной войной против германских поработителей»¹⁰⁷, приведшие в конце концов к образованию хорошо вооруженных (даже артиллерия!) партизанских отрядов (одним из них руководил легендарный Н.И. Махно)¹⁰⁸, численность которых доходила до 5000 человек. Подобные отряды действовали даже под Киевом, производя, если верить тексту аналитической записки, составленной крупным украинским общественным деятелем Е.П. Котовым-Конашенко на имя гетмана, «убийства, грабежи и... мобилизацию среди крестьян». В подобных партизанских отрядах были сильны большевистские настроения, по-видимому, хорошо работали и агитаторы-большевики, призывавшие крестьян, как писал Скоропадскому Котов-Конашенко, «к восстанию против гетмана и немцев, убеждая при этом вырезывать всех помещиков и хлеборобов с их семьями, так как де отобранная крестьянами земля все равно возвратится прежним владельцам благодаря немцам»¹⁰⁹. Деревня, по определению Шульгина, говорила с немцами на своеобразной мове — «языком пулеметов... этот нехохлацкий пулеметный язык гораздо вразумительнее, чем самая щирая галицийская мова»¹¹⁰. Против повстанцев гетманская власть с согласия австро-венгерского и германского командования организовывала карательные отряды, в документах деликатно именовавшиеся «добровольческими»¹¹¹. Изначально предполагалось, что отряды эти будут в массе своей состоять из хлеборобов, государство гарантировало «обеспечение семей добровольцев, пострадавших в борьбе с повстанцами и вознаграждение за истребленное их имущество и особые отличия в борьбе с повстанцами»¹¹². Содержание добровольцев во время боевых действий с повстанцами правительство брало на себя. Организация была тайной, поскольку власти обоснованно опасались репрессий со стороны населения по отношению к добровольцам¹¹³. По оценке ведущего специалиста по проблеме, украинского историка В.Ф. Солдатенко, общая совокупная численность повстанцев или же помогавших им доходила до 10—12% украинского крестьянства, т. е. достигала астрономической цифры в 2,5 млн человек¹¹⁴. Естественно, что численность тех, кто активно противостоял режиму, было гораздо меньшей, и число это не было постоянным. Так, например, в августе 1918 г. число вооруженных повстанцев достигало 80 тысяч человек¹¹⁵. По утверждению ученого, в «повстанческих документах антинемецкие и антиавстрийские мотивы часто выступали на первый план <...> Гетманцы же, да и сам П. Скоропадский, воспринимались как "меньшие, зависимые партнеры", австро-германские агенты»¹¹⁶.

Несмотря на мощное повстанческое движение, слабость гетманского режима, опиравшегося лишь на «германскую руку», на Украине была твердая власть, и сюда со всех концов устремились тысячи русских офицеров. На Украине велось формирование параллельно нескольких армий: гетманской, Астраханской, Южной; направлялись офицеры и в Добровольческую армию, которая вела в том момент ожесточенные бои на Северном Кавказе. Нужно сказать, что особенностью всех этих армий (за исключением Добровольческой, придерживавшейся лозунга «непредрешенчества») было то, что в своей основе они были армиями офицерскими и монархическими. На Украине в тот момент находилось несколько десятков тысяч офицеров, оставшихся без своей армии, флота и без каких-либо средств к существованию. Пожалуй, хуже обстояло дело с флотом: суда бывшего Черноморского флота России стояли без всякой охраны; как следствие, с кораблей в короткий срок растащили и продали все, что можно было куда-нибудь сбыть. Кадровое офицерство срочно стало осваивать новые ремесла, становясь сапожниками, плотниками. В Севастополе даже была образована «Трудовая артель студентов и бывших офицеров», цель которой была доставлять работу всем ее членам. Таким образом, офицерство как таковое в Севастополе фактически перестало существовать, оказавшись не у дел. В такой ситуации зачисление в резерв создаваемого Украинского флота было единственным шансом как-то подкормиться¹¹⁷. Так, в отношении чинов Черноморского флота, имевших семью, и предоставлявших удостоверение о том, что они не принадлежали и не принадлежат к большевистским организациям, и безусловно лояльны по отношении к Украинской Державе, существовала практика единовременного пособия «на дороговизну» в размере 300 рублей¹¹⁸. Офицеры, заподозренные в сотрудничестве с большевиками или в сочувствии к большевистской пропаганде, должны были проходить через суд чести и, в случае оправдательного приговора, могли быть зачислены на службу. Без данного, весьма унизительного для него разбирательства офицер не мог быть принят на службу и был обречен на голод¹¹⁹. Поступавшие на службу или в резерв морского ведомства Украинской державы давали подписку¹²⁰. Помимо всего прочего, на Украинском флоте выплачивалось более высокое, сравнительно, скажем, с Добровольческой армией жалованье. Так, например, официальный представитель морского министра Украинской Державы для связи с Германским Командованием в Крыму адмирал В.Е. Клочковский получал в год 18000 рублей и 6000 рублей на представительские расходы, а минный офицер — 10 800 рублей¹²¹. Несмотря на это, далеко не все моряки шли на службу в морское министерство гетманской державы, руководствуясь при этом непризнанием «отдельной Украины»¹²².

Нужно сказать, что Клочковский вел очень двусмысленную политику и не торопился с приведением к присяге Украинской Державе офицеров своего штаба и резерва флота. В рапорте на имя товарища Морского министра Украинской Державы адмирала Максимова от 23 августа 1918 г. Клочковский сообщал: «На телеграфное распоряжение о приведении к присяге офицеров штаба и резерва флота докладываю, что срочное исполнение этого распоряжения встречает серьезные затруднения, так как в Севастополе не имеется ни одной Украинской церкви и ни одного священника, состоящего на службе Украинской Державы. Войти же с ходатайством к Крымскому правительству о предписании одному из своих священников привести Украинских офицеров к присяге и о разрешении воспользоваться для исполнения этого украинского государственного акта одной из церквей, — мне представляется в политическом отношении неудобным, ввиду нынешних взаимоотношений Украинской Державы и Крыма»¹²³. Неопределенность взаимоотношений Крыма и Украины также играла не на руку бывшему Черноморскому флоту. В рапорте помощника Клочковского адмирала Н.И. Черниловского-Сокола на имя М.Л. Максимова от 12 октября 1918 сообщалось: «Так как вопрос о соединении Крыма с Украинской Державой откладывается на неопределенный срок, благодаря чему официальный представитель Морского Министерства Украинской Державы для связи с Германским Командованием в Крыму оказывается за границей при отвратительных почтовых сношениях и ненадежном телеграфном, то снова выступает настоятельная необходимость о предоставлении ему широких полномочий — административных и хозяйственных. Также необходимо скорейшее утверждение штатов, без которых затруднительна правильная постановка службы. Последние события еще больше увеличивают значение Севастополя, в нем сосредоточено главное Германское командование Черным флотом и морем. При быстром темпе политических событий, Севастополь может явиться ареной крупных событий, имеющих огромное значение для украинского флота, так как в Севастополе находятся готовые корабли и большая часть офицерского состава. Считаю необходимым теперь же приступить к составлению списков лиц бывших матросов, кои могут быть заняты для несения караульной службы и обслуживания кораблей в случае передаче их Украине, дабы в этом не встретилась задержка»¹²⁴.

Не менее сложным было и положение сухопутных офицеров. Значительная часть из них (будущий вождь Белого движения Петр Николаевич Врангель, если говорить без лукавства, долгое время не был исключением)¹²⁵ стремилась любой ценой уклониться от участия в гражданской войне и была вынуждена, находясь на территории Украины, заниматься любого рода деятельностью, включая работу официантами, прислуживая, таким образом, помимо прочих клиентов, и веселящимся немецким офицерам¹²⁶. При этом чаевых подавали больше тем, кто исполнял свои обязанности официанта одетым в форму при всех орденах и знаках отличия.

Те же, кто считал необходимым завербоваться в какую-нибудь из армий, стояли перед нелегким выбором. Огромная масса офицеров была монархически настроена, и с этой точки зрения наиболее логичным казалось их поступление на службу в армию Скоропадского¹²⁷. Однако возникал вопрос об источнике, из которого возникла эта армия. Ответ тут был очевиден: немцы — недавние противники в мировой, Великой войне, с которыми Россия воевала три с половиной года. С такими людьми велись разговоры на тему о том, что служба гетману, который борется с большевиками, есть, несомненно, и служба России¹²⁸. Многие офицеры, убежденные в таком раскладе, поступали на службу Скоропадскому¹²⁹. Процент офицеров (к слову сказать, через ряды всех украинских армий за годы войны прошло более 400 выпускников Николаевской Академии Генерального Штаба), поступавших в армию гетмана по идейным соображениям, был незначителен. Значительная часть офицеров потом перешла от гетмана к Деникину и т. д.¹³⁰ Абсолютное большинство офицеров, служивших в украинских формированиях, по утверждению крупнейшего исследователя проблемы А.В. Ганина, «прочной связи с Украиной не имели, что показали события, когда эти офицеры в 1919 г. перешли на службу во ВСЮР»¹³¹. Более того, среди офицеров, служивших у гетмана, около 42% вообще не знали украинского языка¹³². Кроме того, отношение большинства офицеров к Украинской Державе было «явно пренебрежительное, как к стране опереточной, созданной немцами, так сказать, для собственных надобностей»¹³³. Скоропадский же из-за отсутствия солдат и сознательного противодействия немцев, не разрешавших гетману формировать части¹³⁴, кроме как из состава украинских самостийников¹³⁵, так и не сумел сделать из своей армии сколько-нибудь серьезной силы¹³⁶. От проводившихся лично паном гетманом торжественных смотров первых украинских частей, на которых Скоропадский произносил зажигательные речи о необходимости для существования Украинской Державы создания «собственной большой армии», несмотря на то что они сопровождались и криками «Ура!», и пением национального гимна¹³⁷, пользы для дела было немного. Дело все в том, что разрешение на призыв новобранцев Скоропадский получил лишь после поездки в Германию осенью 1918 г., непосредственно от кайзера Вильгельма II. План формирования вооруженных сил Украинской Державы предусматривал доведение их численности до 240 тысяч бойцов. Однако полностью были сформированы лишь кадры частей¹³⁸. Сформировать части в их полном, штатном составе гетман не успел — ему просто не хватило времени¹³⁹, к тому же военное министерство жаловалось на нехватку офицеров, солдат и денег¹⁴⁰. Момент был упущен¹⁴¹. По справедливой во многом оценке одного из первых советских историков истории Гражданской войны военспеца Н.Е. Какурина, вооруженные силы Украины эпохи гетманщины так и не «вышли из состояния фикции...»¹⁴². Все это, конечно, сыграло для Украинской державы роковую роль в дни обороны Киева от Петлюры, столь блистательно (и во многом исторически достоверно) изображенную М.А. Булгаковым в романе «Белая гвардия»¹⁴³.

Другие же полагали, что Добровольческая армия придерживается монархических лозунгов и поэтому любой ценой стремились пробраться туда. Однако достоверные сведения о Добровольческой армии, ее политическом облике были крайне скудными¹⁴⁴. К тому же гетманская Украина была отрезана от остальной России, и какие-то сведения можно было получить только от беженцев из Великороссии; с Кубани же и Дона информации не было никакой. Врангель писал по этому поводу, что «о ней [Добровольческой Армии. — А.П.] почти ничего известно не было. Имена генерала Алексеева, Корнилова и Деникина давали основание думать, что начатое ими на Кавказе дело несет в себе зародыши действительного возрождения чести и достоинства России. Однако, доходившие с разных сторон сведения представляли добровольческое движение, как безнадежные попытки, обреченные заранее на неуспех за отсутствием средств, поддержки широких слоев и отсутствием единства между руководителями»¹⁴⁵. Многие же чины гетманской армии вообще ничего не знали о Добровольческой армии, принимая эмиссаров армии Деникина за офицеров, носящих старую русскую военную форму. Интересный случай в своей записке описывает один из добровольцев, находившийся летом 1918 г. в Екатеринославе: «Я появился одним из первых офицеров Добр.[овольческой] Армии. Я ходил по улицам в погонах, но комендант города однажды пригласил меня в Комендантское управление в кабинет начальника штаба Украинского корпуса и сказал мне, что я нахожусь в иностранном государстве и как представитель "Великорусской" армии должен снять погоны. Я возразил ему, что это происходит от разности взглядов: он полагает, что здесь Украина, а я думаю, что здесь Россия; кроме этого, я указал, что я состою не в "Великорусской" армии, а в Российской Добровольческой — ген. Алексеева и Корнилова. Это вызвало вмешательство начальника штаба корпуса, который заявил мне, что он не знает никаких добровольческих армий, и под угрозой выслать меня из пределов Украины он приказал мне снять погоны. Все это было мне сказано на полу-русском, полу-малороссийском языке. Я ответил ему по-французски, что я этого жаргона не понимаю, и предлагаю ему перейти на французский язык, если он настолько забыл русский, что не может на нем говорить. Он перешел на русский. Командир корпуса полк. Васильченко стал мне доказывать, что я снимал свои погоны во время большевиков. Я ответил ему, что может быть он, вместе с теми из офицеров, которые не имели мужества пойти в Добр.[овольческую] Армию, снимал — но, что Добровольческая армия никогда погон не снимала, считая их символами чести. Меня стали упрекать, что я говорю с высшими чинами в недостаточно почтительном тоне. Я ответил, что я их странных отличий чинов по петлицам не понимаю и не желаю понимать. Потом я сказал, что я готов выполнить под их давлением приказ Ленина о снятии погон, в чем дал подписку. Однако трехцветного угла на рукаве я все время не снимал. Указанный эпизод я привел для характеристики отношения высших военных украинских властей к Добровольческой армии»¹⁴⁶.

Доброволец Е.Э. Месснер вспоминал: «Конечно, присоединившиеся [к Белому движению. — А.П.] заслуживают восхищения. Но не все: иные силой обстоятельств были втянуты в Движение — убегал от Че-Ка и попал в Офицерский или Партизанский или иной полк или отряд; жил в селе или городке и при проходе белого отряда автоматически стал в строй. Восхищения заслуживают те, кто принял решение стать в ряды Белого движения не в силу обстоятельств, а вопреки обстоятельствам. Но и не все из оставшихся вне Движения заслуживают порицания: иные не вправе были бросить семью на голод, а может быть и на расправу за уход офицера к белым». Месснер прибавлял: «Лично о себе скажу: если бы до меня достигли более конкретные представления о Добровольческой армии, если бы у меня создалось более реальное представление о ней, я бы, вероятно, направился в армию <...> Но я слышал лишь смутное: "На Северном Кавказе дерутся..."»¹⁴⁷. В другой своей работе Месснер писал, объясняя позицию офицерства: «Вступить — это значит отважиться, потому что обстановка тех дней давила к не-вступлению. Сведения об Армии генерала Корнилова противоречивы — есть ли еще та Армия? Погибла ли она? Кто ведет ее, если правда, что генерал Корнилов убит? Идти ли на Волгу к эс-эрам? Там ни одного военного имени, а имя эс-эр стало для офицерства бранным. Идти ли к авантюристу Вермонту из капельмейстеров, по милости генерала фон-дер-Гольца, именующему себя князем Аваловым? Идти ли в Западную армию, формированию которой препятствуют эстонцы? И, вообще, как отважиться, если на женатом лежит забота о жене и детях, на холостом — о родителях? Когда наши деды, отцы, мы сами, шли на Турецкую войну, на Японскую, на Великую, ни на ком из офицеров не лежала проблема: "Пойду, а семья помрет с голоду"... Не лежала и другая проблема: "Пойду, а семью в отместку расстреляют"¹⁴⁸.

Такие неопределенные сведения приводили к тому, что часть офицеров заняла неопределенную позицию, ожидая развития событий. Однако немало офицеров стремились любой ценой пробраться в район дислокации Добровольческой армии, численность которой неуклонно возрастала. Как бы то ни было, но Киев был полон офицеров, на Крещатике, по воспоминаниям известного советского литературоведа В.Б. Шкловского, «все время мелькали "Владимиры" и "георгин"»¹⁴⁹. Действительно, в Городе, как позднее назовет Киев Булгаков в «Белой гвардии», сконцентрировались многие из лучших и наиболее отличившихся в Великой войне офицеров бывшей Императорской армии. Отношение к русским офицерам, служившим в гетманской армии, было в армии Добровольческой весьма и весьма негативное. Служба гетману вызывала у добровольцев в лучшем случае недоумение¹⁵⁰. Добровольцы видели в факте их службы гетману не следствие принуждения — как в Красной армии, а — шкурничество. Ярко это выразил в своих воспоминаниях доброволец подполковник С.Н. Ряснянский, выполнявший летом 1918 года вербовочную работу в Киеве. С презрением упоминая о том, что «у многих бывших русских офицеров на фуражке красовался украинский трезубец», мемуарист подытоживал свои наблюдения следующим образом: «ушел я из украинского Генерального штаба с очень тяжелым чувством на душе. Десятки офицеров, сидевших в здании бывшего Киевского штаба округа, делали дело враждебное России, кто-то из-за куска хлеба, кто из честолюбия, кто идейно желая создать самостийную Украину, и если последняя категория офицеров была нежелательна в Добровольческой армии, то из числа первых было много таких, которые были бы желательны и могли бы пойти служить в ряды ее... если бы дали вовремя жалование»¹⁵¹. Офицеры, находившиеся на службе у гетмана, добровольцами зачастую подвергались открытым насмешкам и всячески третировались. Так, например, украинский офицер сотник Резниченко в рапорте на имя председателя Кубанского Краевого правительства Л.Л. Быча жаловался, что 24 июля 1918 г. на станции Тихорецкой добровольцы насильно содрали с него украинские погоны, мотивируя это тем, что «это не украинская форма, а германская и нет никакой Украины, а есть германская колония»¹⁵². После падения гетманщины офицеры бывшей гетманской армии для зачисления на службу к Деникину должны были проходить через так называемую реабилитационную комиссию, которая выносила вердикт, дававший оценку их действиям. В реабилитационных комиссиях, как правило, отношение к офицерам украинской службы было хуже, чем к офицерам, служившим в Красной армии, — действительно, на службу к гетману их привел не страх смерти, а собственное решение¹⁵³. Однако осуждать кого бы то ни было в той ситуации — дело неблагодарное. Красноречивым выглядит признание самого гетмана, сделанное им в беседе с Генерального штаба генерал-лейтенантом Н.Н. Головиным: «У меня нет хороших генералов и офицеров. Они все или на Дону, или у Добровольцев, или просто, боясь аттестации Добровольцев, не хотят служить...»¹⁵⁴.

В самой Добровольческой армии в то время не было настоящего единства в среде высшего командования. Деникин полагал необходимым оставаться на Северном Кавказе, в то время как Алексеев был убежден в другом: «углубление наше на Кубань может повести к гибели <...> обстановка зовет нас на Волгу, где, по-видимому, сосредотачиваются, по указке и при содействии немцев, все усилия большевиков, чтобы сломить чехословаков и тем разрушить план создания Восточного фронта <...> Центр тяжести событий, решающих судьбы России, переносится на Восток, мы не должны опоздать в выборе минуты для оставления Кубани и появления на главном театре»¹⁵⁵.

Однако пока белый генералитет обсуждал район базирования Добровольческой армии, сама армия быстро разрасталась. Часть униженного русского офицерства рассматривала Добровольческую армию как своеобразный символ веры национальной России и стремилась любой ценой стать в ее ряды. Доброволец Г.А. Бенуа вспоминал свой восторг при виде двух офицеров Добровольческой армии, в русской форме прогуливающихся по Крещатику. До этого до Бенуа и других офицеров из его компании доходили лишь неясные слухи о боях на Северном Кавказе. Белогвардеец пишет о том, что когда через несколько дней в городском театре был проведен митинг, на котором посланцы деникинской армии сообщили о целях и программе, то в конце «поднялся шум и восторженные крики "Ура!", "Россия спасена!", и Бенуа был убежден, что все присутствующие обязательно запишутся в ряды Белой армии. Однако на вербовочный пункт пришло всего 60—70 человек, составлявших малый процент от бывших на митинге. Самое примечательное, что завербованные в Добровольческую армию были доставлены в Новочеркасск прямым поездом из Киева под охраной немецкого конвоя. Впрочем, мемуарист отмечает, что такая помощь немцев формирующимся белым частям была «единственная — первая и последняя»¹⁵⁶.

В самом Киеве открыто существовало бюро записи в Добровольческую армию. Во главе этой организации, поставлявшей офицеров в белую армию, стоял изначально А.М. Драгомиров, а после его отъезда в Екатеринодар — генерал П.Н. Ломновский. Огромную роль в пропаганде идеи Добровольческой армии и доставке офицеров к Деникину играл редактор «Киевлянина» В.В. Шульгин. Также большую помощь белому делу в Киеве оказывали офицеры П.А. Кусонский, Н.З. Неймирок, Ширяев, С.Н. Ряснянский и Пронин. Отметим, что Кусонский и Ряснянский даже арестовывались немцами за чересчур усердную агитацию¹⁵⁷. Конспиративная работа сходила с рук не только благодаря попустительству немцев, но также и благодаря тому, что с приходом гетмана к власти во всех учреждениях были люди, как тогда говорили, «русской ориентации», сочувственно относившиеся к делу Добровольческой армии¹⁵⁸.

Отношение Германии к Добровольческой армии было двойственное: существовало два течения — военное, видимо, достаточно благоприятно относящееся к идее восстановления России и монархии, и правительственное, видевшее в этом опасность для немецкой государственности. Людендорф писал: «В военно-политическом отношении оккупация нами Украины значительно ослабила мощь Советского правительства. Мы также установили связь со многими великорусскими народными течениями и с донскими казаками, которых бы могли использовать для низложения большевиков, если бы только германское правительство выразило на это свое согласие»¹⁵⁹. По признанию того же Людендорфа, восточная (т.е. в данном случае — русская) политика Германии велась «по большевистской колее». Правительство Германии еще продолжало считать режим Ленина «честно выполняющим свои обязательства, или, вернее сказать, хотело считать его таковым», а его доверие к большевикам «было беспредельно, и его даже не могло поколебать оставшееся безнаказанным убийство нашего посла в Москве. Правительство прямо лезло в развернутую большевиками петлю и высказывало полное недоверие всем остальным течениям в России». Между тем, по словам германского полководца, немцы «могли устранить внутренне столь враждебное нам Советское правительство и установить в России другую власть, которая бы не работала против нас и была бы согласна идти заодно с нами»¹⁶⁰. Вместе с тем, в среде немецкого дипломатического корпуса царило убеждение, что «волнения на Украине против гетмана и немецких войск и беспорядки происходят не только с одобрения правительства Советской России, но подстрекаются этим правительством и поддерживаются им»¹⁶¹.

По версии А. Маляревского, автора официальной биографии гетмана, из Екатеринодара к Скоропадскому приезжал эмиссар Добровольческой армии с предложением о начале переговоров о совместных действиях против большевиков. Однако гетман от переговоров уклонился¹⁶². По другим, думается, более правдоподобным воспоминаниям одесского градоначальника, генерала В.А. Мустафина, инициатива к сближению с Деникиным исходила как раз от Скоропадского, понимавшего, что только совместные усилия всех противников Советской власти, т. е. в данном случае объединенный фронт Добровольческой армии, казаков и вооруженных сил гетманской Украины, смогут ограничить распространение большевизма и, может быть, приведут даже к его падению¹⁶³. С Алексеевым Павел Петрович находился в частной переписке, генералы по возможности старались помочь друг другу. Когда Алексеев умер, Скоропадский приказал отслужить панихиду по Михаилу Васильевичу¹⁶⁴. Отношения с Деникиным у гетмана не сложились: в глазах Антона Ивановича «украинствующий» Скоропадский был изменником, поставившим край «в вассальную зависимость от Германии»¹⁶⁵, а значит, ни о каком объединении с ним речи быть не могло¹⁶⁶. Так, например, видный белый дипломат Е.В. Саблин в письме В.А. Маклакову утверждал: «Украинская проблема есть изобретение австро-германского генерального штаба. В намерение наших врагов в Великую войну давно, еще до русской революции, входило раздуть украинский сепаратизм, чтобы в худшем случае создать русской армии новые затруднения в тылу, а в лучшем — подготовить себе союзников, если удастся перенести театр военных действий на русский юг, и даже создать возможность отделения Украины от России в случае удачного исхода этих операций...»¹⁶⁷. Опыт независимой украинской государственности при П.П. Скоропадском в 1918 г. вызывал осуждение, ибо Скоропадский, по словам того же Саблина, был «made in Germany»¹⁶⁸. В окружении Деникина зло смеялись над Скоропадским, утверждая, что тот со временем «раскается, что сел на германские штыки»¹⁶⁹. Кроме того, отношение Деникина к Украинской Державе, по справедливому замечанию историка Г.М. Ипполитова, «детерминировались тем, что Украина была под протекторатом Германии, с которой он считал себя де-юре в состоянии войны»¹⁷⁰. Политику же Скоропадского Деникин считал «антирусской»¹⁷¹. По словам американского историка П. Кенеза, в политике прямодушный Деникин признавал только две категории — друзей или врагов, Скоропадского, конечно же, Антон Иванович относил к последним¹⁷².

Как следствие, письмо Скоропадского Деникин не удостоил ответа и показал его лишь начальнику штаба Добровольческой армии генералу И.П. Романовскому, не посвятив в его содержание никого другого. По вряд ли объективному суждению одесского градоначальника генерала В.А. Мустафина, «в отношении к П.П. Скоропадскому г. Деникин проявлял непомерное самолюбие, мелочность и как бы ревность к власти»¹⁷³. Думается, что Деникин попросту с презрением относился к Скоропадскому, воспринимая его как вчерашнего русского генерала, пошедшего в услужение к вековым врагам России — немцам. Обстоятельства, которые привели Скоропадского в то положение, в каком он оказался, Деникина не интересовали. Естественно, что ни о какой «ревности» Деникина к власти гетмана и речи быть не могло. Антон Иванович и в страшном сне не мог бы увидеть себя в роли гетмана самостоятельной от России Украины, фактически оккупированной немцами.

Отношение самого Скоропадского к Добровольческой армии было достаточно благожелательным: гетман прекрасно знал о существовании на территории Украины вербовочных бюро в армию Деникина и «не только не мешал, но и не позволял мешать их работе, ни самому их существованию», как писал генерал А.Ф. Аккерман¹⁷⁴. Кроме того, гетман, если верить воспоминаниям генерала Б.С. Стеллецкого, начальника штаба Скоропадского, был также доволен тем обстоятельством, что в Добровольческую армию с территории Украины шли, главным образом, офицеры, оппозиционно настроенные по отношению к гетманскому режиму, и удаление их с территории гетманата играло Павлу Петровичу на руку¹⁷⁵. Между тем, как вспоминал доброволец капитан I ранга П.А. Светлик, из Николаева морем тайно отправлялись в Добровольческую армию грузы военного характера, фактически принадлежащие Украине. Добровольческие эмиссары отправляли в армию грузы «незаметно и необидно», руководствуясь при этом лишь личными знакомствами, без регистрации отправки грузов: «никаких приказаний, все по дружбе... в форме услуг и... коммерчески». Добровольцы полагали: «Украйна уже имеет большую армию... конечно, не солдат, а пока... штабы и командиры крупных частей... солдат еще пока... не хватает. И неизвестно, будут ли... Так что украинскому командованию совсем не нужны пушки, снаряды... солдатское обмундирование и пр. Ну, а Добровольческой армии как раз очень нужны эти вещи, снаряжение и совсем не нужны штабы, их у нас много. Так понимаете, мы можем кое-что уступить друг другу...»¹⁷⁶. Свидетельство мемуариста трудно проверить, но оно очень похоже на правду.

Скоропадский писал в письме Н.М. Могилянскому: «Если я не соглашаюсь с Деникиным, то это не значит, что Добровольческая армия мне не близка: она битком набита моими товарищами, друзьями и подчиненными... все невзгоды Добровольческой армии я принимаю близко к сердцу». В то же время Скоропадский был убежден, что «великорусскому правительству не удастся справиться с украинским движением». "Главное, в чем я убежден, — писал он, — что моя Украина для величия России вернее и прочнее, нежели та Малороссия, которую создает Деникин»¹⁷⁷.

Сложнее был вопрос об украинизации. Русский националист В.В. Шульгин, пожалуй, главный противник украинского сепаратизма в то время, писал: «Тридцать миллионов... южнорусского народа загнали в украинский загон немецкими штыками»¹⁷⁸, а финансист и товарищ министра торговли и промышленности в правительстве гетмана В.А. Ауэрбах подчеркивал, что «украинцы» нужны немцам только для придания желто-голубого колорита фасаду «независимой Украины»¹⁷⁹. Роль же «украинцев» в создании национального государства сводилась, по словам дипломата Г.Н. Михайловского, к «мудреной лингвистической эквилибристике, когда каждое русское слово и технический термин, даже иностранного происхождения, получали бы обязательный украинский эквивалент»¹⁸⁰. Следование лозунгу «украинства» со стороны правительства гетмана было, как казалось осведомленному современнику, «скорее, оппортунистическим ходом, дающим теоретическое обоснование отделению малороссийских губерний от остальной России, подпавшей под власть большевиков. Было и практическое соображение: подчеркивая свою преданность националистической идее, правительство думало привлечь на свою сторону те довольно многочисленные кадры низшей, преимущественно сельской интеллигенции (учителя, служащие кооперативов И Т.П.), которые иначе оказались бы в рядах непримиримых противников, особенно при той недемократической позиции, которую это правительство заняло в вопросах социальных, в частности же — земельном»¹⁸¹. В беседе с идеологом украинского национализма Д. Донцовым гетман жаловался на то, что среди «самостийников» нельзя найти таких, с которыми он «мог бы говорить и работать». «Где они?», — вопрошал Скоропадский¹⁸². Действительно, найти не перегибающих палку самостийников в 1918 году было затруднительно. Любопытно, что в первом составе гетманского правительства добрая часть по-украински не понимали вовсе. Правительственные прения велись на русском языке; также зачастую велись и журналы заседания правительства; правда, для соблюдения формальности сверху писалось слово «переклад» (перевод). В таком виде дела и рассматривались кабинетом¹⁸³.

Сам состав правительства гетмана был очень смешанный, а осведомленный мемуарист Б.С. Стеллецкий, начальник штаба гетмана, даже охарактеризовал его как «собранный из случайных людей, никогда государственными делами не занимавшихся, между собой незнакомых, разных совершенно взглядов и убеждений»¹⁸⁴. Изначально председательствовал на заседаниях правительства — Совета министров — Н.Н. Сахно-Устимович, ничем не выделявшийся, кроме разве что «украинской наружностью и малороссийским языком». «На какой-нибудь кинематографической ленте, изображающей быт запорожца, он, несомненно, был бы великолепен», — писал Стеллецкий. Сахно-Устимович «совершенно не умел вести заседания, не говоря уже о каком-нибудь влиянии на членов своего Совета». В связи с этим пришлось искать нового председателя и «здесь натолкнулись на Лизогуба, председателя Полтавского губернского земства, человека образованного, культурного, местного помещика, правда далеко не украинской ориентации, по партийности — правого кадета, скорее по безразличию, чем по убеждениям <...> Лизогуб, столь неожиданно сделавшийся первым лицом в правительстве и мало подготовленный к открывавшейся перед ним деятельности, должен был опереться на какую-нибудь партию, а так как ранее он принадлежал к кадетам, то естественно и теперь он искал опоры в этой партии»¹⁸⁵. Ф.А. Лизогуб, судя по всему, был человеком порядочным, но слабым и безвольным, как политик он отличался безынициативностью¹⁸⁶. Местные кадеты после серьезных раздумий согласились на сотрудничество с новым правительством, остальные же политические группы, видимо, опасаясь замарать себя участием в откровенной авантюре, от участия в работе правительства уклонились¹⁸⁷. Кадеты С.М. Гутник, М.П. Василенко и А.К. Ржепецкий заняли соответственно посты министров торговли и промышленности, просвещения и финансов. М.П. Чубинский — стал министром юстиции, а отличившийся в Великой войне генерал А.Ф. Рагоза (бывший командир 4-й русской армии)¹⁸⁸, согласился занять должность военного министра, но, будучи, несмотря на свой воинственный вид, человеком достаточно мягким, проявить себя на ней не сумел¹⁸⁹. Наибольшим же влиянием на гетмана обладали товарищ министра иностранных дел А.А. Палтов и государственный секретарь (а затем и министр внутренних дел) И.А. Кистяковский. Бывший чиновник министерства путей сообщений, находившийся за какие-то грязные дела перед войной под судом, А.А. Палтов был человеком действительно незаурядным: «Отлично образованный, воспитанный, говорящий совершенно свободно на всех европейских языках <...> Для Скоропадского Палтов был редкая находка. Нельзя было днем с огнем отыскать подобного Палтову правителя дел. Влияние Палтова на Скоропадского было неограниченно, ни одной сколько-нибудь значительной бумаги гетман не подписывал, не посоветовавшись с Палтовым. Все сношения с немцами вел Палтов от имени Гетмана. Работой Совета министров закулисно руководил Палтов. Вообще, вся умственная жизнь и деятельность Скоропадского централизована была в Палтове. В политическом отношении Палтов в полном смысле мог быть причислен к категории беспартийных или вернее всепартийных. Он с одинаковым успехом говорил с украинцами, поддерживая их взгляды, соглашался с кадетами и монархистами, но всегда умел поставить вопрос таким образом, что приходилось присоединяться к его точке зрения. Официально он получил должность товарища министра иностранных дел, но работал с гетманом, входя даже в самые мелочные детали его жизни, как например: составление меню обедов, содержание тостов, рассаживание гостей за столом и т. п. Скоропадский знал, что Палтов находился под судом, но вместе с тем сознавал, что без Палтова ему обойтись нельзя», — писал начальник штаба гетмана генерал Б.С. Стеллецкий¹⁹⁰. Палтов — «очень подозрительный авантюрист и нечистый на руку — но человек решительный», — такую характеристику гетманскому любимцу дал великий ученый В.И. Вернадский¹⁹¹. В свою очередь, финансист В.А. Ауэрбах писал о том, что, «находясь почти все время во дворце и руководя Гетманом, Палтов фактически "делал всю политику"»¹⁹².

Не менее примечательной личностью был и известный московский адвокат И.А. Кистяковский, занимавший посты сначала государственного секретаря, а затем и министра внутренних дел в гетманском правительстве. О Кистяковском, правда, редко можно встретить какие-то положительные суждения. В частности, тот же Стеллецкий писал о том, что «Кистяковский со своей совестью считался мало <...> Как юрист он знал, как нужно обставить всякое законное и незаконное дело»¹⁹³, а Гейден охарактеризовал Кистяковского как человека «порывистого и страдавшего манией величия»¹⁹⁴. Уже упомянутый В. Ауэрбах оставил в своих записках развернутую характеристику Кистяковского, своей пространностью напоминающей описания героев «Мертвых душ»: «По моему впечатлению, или этот человек соткан из противоречий и в нем живут две совсем разные души, или иначе, внешне проявляемые им свойства часто совсем не сходятся с действительным его содержанием: чарующее благодушие и особенно, когда повествует, но он очень крут и жесток; порою кажется простоватым до наивности, а очень умен и хитер; речь ярка и сочна своей задушевностью, а между тем никто не знает, что у него в это время на уме; ток мысли и особенно тона голоса так убедительны, что трудно устоять, а я не знаю, верит ли сам себе Игорь Александрович; иногда он кажется ужасно ленивым, а запасы энергии неисчерпаемы; точно шутит и ломается — дурака валяет, а на самом деле говорит серьезно и о серьезных вещах...»¹⁹⁵.

Шульгин в одной из статей угрожал Кистяковскому «часом расплаты»¹⁹⁶, а В.В. Зеньковский, министр церковных исповеданий в гетманском правительстве, подчеркивал, что Кистяковский «был бесспорно очень умный и талантливый человек, сильный и яркий, но очень циничный <...> [И.А. Кистяковский. — А.П.] был по существу делец и хищник, жертва обездушенной культуры и доминирующего во всем этатизма. Хотя он был юрист, но юриспруденция была для него ремеслом, а не правдой, не заветным убеждением...»¹⁹⁷.

Характеризуя гетманский кабинет, можно согласиться с мнением современного историка о том, что «сама компетенция правительства была крайне ограничена», что «германское командование откровенно рассматривало украинский кабинет как чисто формальный атрибут, позволяющий сохранить фикцию независимости Украины, и не допускало его вмешательство в серьезные дела»¹⁹⁸. Уровень же профессионализма гетманских министров в массе своей можно охарактеризовать как весьма средний, не превышающий уровень более-менее высокопоставленного чиновника при царском режиме. Гетман испытывал большой недостаток в квалифицированных кадрах, уже имевших опыт службы. Как следствие, приехавшие в Киев из Петрограда и Москвы чиновники еще «императорского призыва», могли рассчитывать на высокий пост в Украинской Державе. По словам одного из мемуаристов, «нужда в людях, видимо, была большая, несмотря на то что у министерских кабинетов толпился народ в ожидании очереди. Среди них было много знакомых лиц. То были бывшие члены Государственной думы от правого крыла, бесталанные и незначащие. Все они мечтали как-нибудь пристроиться...»¹⁹⁹. В самом гетманском дворце, в недавнем прошлом — доме киевского генерал-губернатора, «обстановка... была похожа на опереточную. Сам он [П.П. Скоропадский. — А.П.] был в черной черкеске, но его адъютанты и стража в какой-то фантастической форме и выражались они на такой "мове", что было ясно, что познания их в "украинском языке" мало чем отличались от моих», — вспоминал Ю. Лодыженский²⁰⁰. Вчерашние офицеры русской армии, находившиеся на службе у гетмана, делали вид, что не понимают русской речи и старались в присутственных местах говорить только по-украински²⁰¹, что порождало комические ситуации²⁰². Да иначе и быть не могло: штат украинских учреждений состоял из русских чиновников, офицеров, специалистов; работников, воспитанных на украинской культуре, знающих украинский язык и преданных украинской идее, гетманской администрации катастрофически не хватало²⁰³. Взгляды у державных чиновников также были разнообразными. Так дипломат И.Я. Коростовец вспоминал, что на одном званом обеде он был поражен «разноголосицей: один провозглашал здравицу за неделимую Россию; другой пил за федерацию; третий — за Украинскую автономию»²⁰⁴.

Гетман необычайно серьезно относился к поддержанию престижа своего положения: в официальных учреждениях кое-где на месте портрета Николая II появилось изображение Ясновельможного гетмана. Покои его светлости охранялись молодцеватыми часовыми, пропускавшими без пароля лишь самого гетмана и его черного пуделя²⁰⁵. По словам митрополита Вениамина (Федченкова), на Украине «восстановился почти царский порядок: царь-гетман, министры, министерства. И так же мы пели на соборе: "Спаси, Господи... победы благоверному гетману Павлу на сопротивные даруя" и прочее...»²⁰⁶. Введение украинского языка в качестве государственного было, несомненно, самой серьезной уступкой гетмана националистам за все время его пребывания у власти. Знание и употребление украинского языка становится неким признаком лояльности не только к идее украинской государственности, но и к германцам. «Мова» явилась постоянным поводом для насмешек прессы, ибо украинизировать сразу все делопроизводство было невозможно. Попытка же создать украинский аналог какого-нибудь, скажем, технического термина, к успеху привести не могла и становилась предметом анекдота²⁰⁷. В свою очередь украинские шовинисты, памятуя о «русском» прошлом Скоропадского, вели против него агитацию, именуя гетмана «москвичем», «царским генералом», «помещиком» и т. д²⁰⁸. Как видим, никакого объединения вокруг национального вождя на Украине не было. Сам Скоропадский в частных беседах говорил о том, что «Украинская Держава... немалое государство». В покоях гетмана висела карта Украины, на которой в состав нового государства были включены Новороссийск, Таганрогский округ, Ростов-на-Дону и Донецкий угольный бассейн. Таким Скоропадскому виделось будущее Украины, ведь, по мнению Павла Петровича, «Кубань — это прежние запорожцы и все говорят по-украински...»²⁰⁹. Понятное дело, что Крым воспринимался гетманом в качестве неотъемлемой части Украины и именно в таком статусе изображался на «державных» географических картах.

Среди немцев по вопросу украинизации также не было единства, их политика, по словам современника, была «столь же неустойчива, как и коварна. Представителям различных партий сулили свою поддержку в смысле чаяний данного собеседника: одним они говорили, что сочувствуют единой России, других — уверяли в своих симпатиях к самостийной Украине, с третьими соглашались в неизбежности федеративного государства...»²¹⁰. Можно говорить о двух течениях: одно из них — среди военных и отчасти придворных кругов — быстро разочаровалось в самостийной Украине и стало склоняться к тому, чтобы поддерживать идею Единой, Неделимой России²¹¹. Главнокомандующий фельдмаршал Эйхгорн, а после его убийства эсером Б. Донским²¹², его заместитель генерал Тренер (ранее начальник штаба оккупационных войск) к делу украинизации относились без какого-либо сочувствия, понимая, что это движение не имеет настоящей опоры в народе. Эйхгорн вообще мало интересовался политикой, занимаясь в первую очередь военными вопросами, Тренер же «заведывал», если так можно выразиться, политическими делами, и вынужден был подыгрывать «самостийности». На одной из встреч с русскими общественными деятелями Тренер заявил: «Германия искренно желает самостоятельности Украины и, будьте уверены, что она является единственным могущественным защитником самостоятельной Украины в Европе. Вопрос Вашей самостоятельности — это вопрос нашей победы на Западном фронте <...> анархию и социалистические беспорядки в соседстве нашей империи терпеть не хотим, терпеть не можем и не будем <...> Тот политический курс, который мы здесь поддерживаем, имеет свои веские основания, и он останется, пока мы не уйдем, и кажется, что мы не скоро уйдем»²¹³. Второе течение было представлено германской дипломатией, совершенно открыто покровительствовавшей украинскому сепаратизму. Германский посланник Мумм и австрийский посланник Форгач требовали скорейшей украинизации края, не жалея средств на украинофильскую пропаганду²¹⁴. Между этими двумя течениями приходилось лавировать гетману, к которому был приставлен особый уполномоченный полковник граф Альвенслебен, пользовавшийся, по слухам, влиянием на самого германского императора Вильгельма II²¹⁵, вращавшийся в высшем русском обществе и стремившийся перетащить симпатии русских на сторону их бывших военных противников²¹⁶. По словам осведомленного генерала А.С. Лукомского, Альвенслебен «вертел всем положением в Киеве, будучи очень властным лицом»²¹⁷. Про графа говорили, что на его письменном столе рядом с портретами кайзера и кронпринца стояли фотографии Николая II и цесаревича Алексея. Особые надежды на Альвенслебена возлагали крайние правые, усматривая в его многочисленных репликах, произносимых им по поводу и без повода, какой-то особый смысл²¹⁸. Альвенслебен, к слову, открыто высказывался против самостийности Украины и давал понять, что ему «хорошо известен взгляд его повелителя [Вильгельма II. — А.П.] на этот вопрос, а что все прочие течения только терпятся до поры до времени»²¹⁹. Между тем, атаман Д. Тундутов, добившийся приема у кайзера, рассказывал, что Вильгельм II сказал ему следующее: «Славянский вопрос нам надоел. Поэтому мы решили покончить с единой Россией. Никакой единой России не будет, а будет 4 царства — Украина, Юго-Восточный союз, Великороссия и Сибирь. Мы знаем, что в Киеве мечтают о том, что Киев присоединит все к себе, таким образом объединит Россию. Передайте им, что мы об этом знаем и что мы этого не допустим...»²²⁰. В общем, очевидно, что и в германском командовании не было единого представления о том, каким немцы видят политическое будущее оккупированной ими территории. Достаточно точную картину положения на Украине в 1918 году дал в своем июльском письме М.В. Алексееву генерал А.С. Санников: «Положение очень запутанное. Украина до сих пор представляет собою мыльный пузырь. Административный аппарат не налажен, на местах властей нет. Все, кто мог бы работать — не идут — вследствие настойчиво проводимых идей полной самостийности и отделения от России. Позиция, занятая австро-германцами, — крайне неясная. С одной стороны — молчаливое признание существования монархической русской партии, непротиводействие пока вербовке лиц в Добровольческую армию, скорее доброжелательное отношение к корпусу офицеров — а с другой стороны постоянное осторожное ознакомление и попытка установить свое влияние во всех отраслях общественной жизни; последнее особенно заметно в сфере австрийского влияния...»²²¹.

Как видим, политическая обстановка на Украине была необычайно сложной, а разобраться в причудливом переплетении самых разных групп, партий и интересов было не под силу даже самым опытным политикам. Не стал исключением и бывший министр иностранных дел Временного правительства, лидер кадетов Павел Николаевич Милюков.

Примечания

1. Ленин В.И. Полн. собр. соч Т. 36. С. 337.

2. Пташкина Н.Л. Дневник. 1918—1920. Париж, 1922. С. 124.

3. Центральный государственный архив Высших органов власти и управления Украины (ЦГАВОУ Украины). Ф. 1236 (Генеральный консул Украинской Державы в Москве). Оп. 1. Д. 9. Л. 5—6. Подсчет автора.

4. Там же. Л. 27. Подсчет автора.

5. Бурышкин П.А. Москва купеческая. Нью-Йорк, 1954. С. 348.

6. ЦГАВОУ Украины. Ф. 2187 (Украинское генконсульство в Петрограде). Оп. 1. Д. 37. Л. 9—48.

7. Там же. Л. 3.

8. Гершельман А.С. Тюрьма и сума // Михайлов день 1-й. Ямбург, 2005. С. 290.

9. Минцлов С.Р. Трапезондская эпопея. Дневник. Киев. Трапезонд. Финляндия. Берлин, [?]. С. 362—363.

10. ЦГАВОУ Украины. Ф. 2187. Оп. 1. Д. 2. Л. 12; Державний вістник. 1918. 11 липня.

11. Васильчиков И.С. То, что мне вспомнилось... М., 2002. С. 152.

12. Дрейер В.Н. фон. На закате империи. Мадрид, 1965. С. 220.

13. Паустовский К.Г. Повесть о жизни // Собр. соч. М., 1957. Т. 3. С. 654.

14. Чебышев Н.Н. Близкая даль. Париж, 1933. С. 236. В следующем, 1919 г., поток беженцев из Петрограда устремился уже в «буржуазную» Финляндию (см.: Пученков А.С. Национальная политика генерала Деникина (весна 1918 — весна 1920 г.). СПб., 2012. С. 60—61).

15. Савич Н.В. Воспоминания. СПб.; Дюссельдорф, 1993. С. 258.

16. Друцкой-Соколинский В.А. На службе Отечеству: Записки русского губернатора, 1914—1918. М., 2010. С. 312.

17. ГАРФ. Ф. Р-5971 (Менделеев П.П.). Оп. 1. Д. 112. Л. 60—61.

18. Савич Н.В. Указ. соч. С. 254; Федоров М. Осколки прошлого // Русская мысль. Париж. 1977. 20 января.

19. Трубецкой Г.Н. Годы смут и надежд. 1917—1919. Монреаль, 1981. С. 91.

20. Федюк В.П. Указ. соч. С. 86.

21. К.З. Украина и судьба демократии // Известия ВЦИК. Москва. 1918. 18 мая.

22. Дорошенко Д. Моі спомини про недавне минуле (1914—1920 роки). К., 2007. С. 285.

23. Там же. С. 285.

24. Голос Киева. 1918. 22(9) мая.

25. BAR. Borman A.A. memoirs. P. 148. Предоставлено С. Машкевичем (Нью-Йорк).

26. Государственный архив Киевской области (ГАКО). Ф. Р-2793 (Осведомительный отдел при Киевском градоначальнике). Оп. 1. Д. 13. Л. 4; ГАКО. Ф. Р-2793. Оп. 1. Д. 15. Л. 1.

27. Там же. Оп. 1. Д. 13. Л. 7.

28. Скоропадский П. Указ. соч. С. 213.

29. Зеньковский В.В. Указ. соч. С. 211.

30. Федюк В.П. Указ. соч. С. 86.

31. Скоропадский П. Указ. соч. С. 213.

32. ЦГАВОУ Украины. Ф. 4547. Оп. 1. Д. 2. Л. 133.

33. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т. III. С. 380.

34. Дорошенко Д. Моі спомини... С. 288—289.

35. Мирные переговоры на Украине // Известия ВЦИК. 1918. 25 мая, 26 мая, 28 мая, 29 мая, 4 июня, 5 июня, 6 июня, 11 июня, 12 июня, 19 июня, 20 июня, 21 июня, 22 июня, 23 июня, 25 июня, 2 июля, 6 июля, 10 июля и т. д.

36. Мирные переговоры с Украиной (беседа с тов. Раковским) // Известия ВЦИК. 1918. 27 июня.

37. К мирным переговорам с Украиной (беседа с тов. Мануильским) // Известия ВЦИК. 1918. 18 июля.

38. К. 3. В связи с мирными переговорами // Известия ВЦИК. 1918. 28 мая.

39. См: «Мирные вопросы Украйной не поднимались» / Публикация Л.А. Кузнецова; предисловие и комментарии В.Г. Андриенко // Гангут. 1997. Вып. 12. С. 134—144. По словам А.А. Бормана, Раковский активно выступал за возвращение флота (специфика ситуации заключалась в том, что корабли находились в Севастополе под непосредственным контролем немцев, а не украинцев), в то время как Сталин говорил о том, что лучше обменять флот на какую-нибудь территорию. «Вопрос о Черноморском флоте поднимался на этих совещаниях неоднократно. Однажды Раковский для поддержки в споре с морскими экспертами о флоте обратился к Сталину.

— Тов. Сталин, нам же необходим Черноморский флот, мы же не можем уступить его в обмен на какую-нибудь территорию.

На этих совещаниях Сталин обычно молчал. Он сидел в кресле, откинувшись на спинку, и точно отсутствовал.

— Зачем нам сейчас этот флот. Лучше обменяем его на какую-нибудь губернию, — коротко изрек он и замолчал. Раковский внимательно посмотрел на народного комиссара по национальностям и с нескрываемым высокомерием сказал:

— Вы, тов. Сталин, не понимаете этого вопроса. У вас недостаточно ясные государственные и дипломатические идеи. Вам необходимо заняться изучением международных вопросов. Сталин ничего не ответил, взглянул на Раковского звериным взглядом и опустил глаза. В течение этих заседаний в бывшем предводительском кабинете [речь идет о переговорах в Курске, предшествующих официальным российско-украинским переговорам. — А.П.] Раковский еще два раза при нас всех обривал Сталина. Если бы он тогда знал, во что это ему обойдется...», — вспоминал Борман (BAR. A.A. Borman memoirs. P. 142. Предоставлено С. Машкевичем (Нью-Йорк)).

40. Мирные переговоры с Украиной // Известия ВЦИК. 1918. 29 мая.

41. К мирным переговорам с Украиной (беседа с тов. Раковским) // Известия ВЦИК. 1918. 26 июня.

42. Там же.

43. Там же.

44. Там же.

45. К мирным переговорам с Украиной // Известия ВЦИК. 1918. 5 июня.

46. Там же.

47. Мирные переговоры с Украиной // Известия ВЦИК. 1918. 11 июня.

48. Там же.

49. Там же. Как вспоминал знаменитый советский кинорежиссер М.И. Ромм, Мануильский «славился тем, что очень хорошо изображал Ленина, подражал ему. Настолько хорошо, что Ленин часто просил Мануильского: покажите мне меня. И он показывал. Ленин хохотал» (см.: Ромм М. Устные рассказы. М., 1989. С. 45). О характерном для Мануильского чувстве юмора пишет в своих воспоминаниях и выдающийся советский дипломат А.А. Громыко. (См.: Громыко А.А. Памятное. Кн. 1. М., 1988. С. 277—278).

50. Бондаренко Д.Я. К вопросу о мирных переговорах между РСФСР и Украинской Державой в 1918 году // Науковий вісник. Одесса, 2011. № 11. С. 73.

51. Мирные переговоры с Украиной // Известия ВЦИК. 1918. 16 июня.

52. В одной из украинских газет был даже помещен по этому поводу фельетон, автор которого иронически писал о том, что дипломаты двух стран будут заседать до «светопреставления», споря об определении границ в «Свинюхинской волости» (см. Старый сержант. Исторические материалы // Новости дня. Киев. 1918. 29 сентября).

53. К мирным переговорам с Украиной (беседа с тов. Х.Г. Раковским) // Известия ВЦИК. 1918. 4 августа. Схожая мысль прозвучала и в интервью Сталина, подчеркнувшего, что первоочередной задачей советской мирной делегации была «задача установления перемирия на фронте, на границе с Украиной». «Заключением перемирия, — сказал Сталин, — и установлением демаркационной линии определяется, по нашему мнению, первая стадия ведения мирных переговоров» (см.: Сталин И.В. Мирные переговоры с Украиной. Беседа с сотрудником газеты «Известия» // Сочинения. Т. IV. М., 1947. С. 82).

54. К мирным переговорам с Украиной (беседа с тов. Мануильским) // Известия. 1918. 15 августа.

55. Там же.

56. Там же.

57. Там же.

58. Там же.

59. К мирным переговорам с Украиной // Известия ВЦИК. 1918. 18 августа.

60. Там же.

61. Там же. Как сообщал эксперт в составе российской мирной делегации В. Инбер, помощник Мануильского, товарообмен в реальности шел «туго, очень туго, но мы боремся и не отступаем...» (см.: ЦДАГО Украины. Ф. 57 (Коллекция документов по истории Коммунистической партии Украины). Оп. 2. Д. 174. Доклад на имя В.И. Ленина от 5 июня 1918 г. Л. 2).

62. К мирным переговорам с Украиной // Известия ВЦИК. 1918. 18 августа. В другом интервью Раковский подчеркивал: «Каждый раз, когда мы искали практические пути из безвыходных положений, украинская делегация не шла нам навстречу <...> Мы явились в Киев с твердой волей и искренним желанием заключить мирный договор с Украиной, но лишь мирный договор, который имеет в виду в надлежащей степени интересы России. Мы и теперь считаем, что такой договор возможен, если Украинская делегация этого искренне пожелает» (см.: К мирным переговорам с Украиной // Известия ВЦИК. 1918. 23 августа, 27 августа).

63. Мирные переговоры с Украиной // Известия ВЦИК. 1918. 15 сентября.

64. Там же.

65. Декларация Российской делегации на Украине // Известия ВЦИК. 1918. 1 октября.

66. Декларация Российской делегации на Украине // Известия ВЦИК. 1918. 1 октября.

67. Там же.

68. ЦГАВОУ Украины. Ф. 4547. Оп. 1. Д. 2. Воспоминания генерала Б.С. Стеллецкого. Л. 132—133.

69. BAR. Borman A.A. memoirs. P. 155.

70. Там же. P. 154.

71. Там же. P. 130.

72. Борман А.А. Москва — 1918 (из записок секретного агента в Кремле) / Подготовка текста В.Г. Бортневского и Е.Л. Варустиной; предисловие и комментарии В.Г. Бортневского // Русское прошлое: Историко-документальный альманах. 1991. Кн. 1. С. 125.

73. Локкарт Р.Б. История изнутри. Мемуары британского агента. М., 1991. С. 234.

74. Радек К. Скоропадский собирается в поход // Известия ВЦИК. 1918. 12 октября.

75. Нападение на советских представителей на Украине // Там же. 1918. 12 октября.

76. Дорошенко Д. Moi спомини... С. 284.

77. Эрде. Чуют гибель // Известия ВЦИК. 1918. 15 октября.

78. Представители советской России в Скоропадии // Известия ВЦИК. 1918. 22 октября.

79. Нота тов. Иоффе // Известия ВЦИК. 1918. 15 октября. Такое предположение, в частности, было выдвинуто публицистом «Известий» В. Керженцевым (см.: Керженцев. Украинское правительство и Советская Россия // Известия ВЦИК. 1918. 16 октября).

80. Нота тов. Мануильского о разоружении белогвардейских банд на Украине // Известия ВЦИК. 1918.3 ноября.

81. Голос Киева. 1918. 15 ноября.

82. Зеньковский В.В. Указ. соч. С. 219—220.

83. Федюк В.П. Указ. соч. С. 111.

84. Шидловский С.Н. Записки белого офицера. СПб., 2007. С. 10.

85. Литтауэр В. Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920. М., 2006. С. 246—248.

86. Долгоруков Пав. Д. Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916—1926. М., 2007. С. 92.

87. Глобачев К.И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения // Вопросы истории. 2002. № 10. С. 61—62.

88. Романова М. Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890—1918. М., 2006. С. 372; Мякотин В. В Киеве при гетмане // Революция на Украине. По мемуарам белых. К., 1990. С. 223.

89. Глобачев К.И. Указ. соч. С. 62.

90. ЦГАВОУ Украины. Ф. 2469 (Главная квартира гетмана). Оп. 1. Д. 7. Л. 6.

91. Тэффи. Воспоминания // Ностальгия: Рассказы; Воспоминания. Л., 1991. С. 328. «Изголодавшиеся москвичи и отощавшие петербуржцы набросились на белый хлеб и пожирают его, стоя и сидя», — вспоминал Дон-Аминадо (А.П. Шполянский) (Дон-Аминадо (А.П. Шполянский). Поезд на третьем пути. М., 1991. С. 218).

92. Рабочий петроградской фабрики «Скороход» М.А. Бобков, служивший во время Гражданской войны в продотряде, вспоминал, что попав в сытый белорусский город Витебск, он был буквально ошеломлен: «Живя в голодном Питере, мне не верилось, что где-то есть уголок, где полным ртом кусают хлеб. Но то, что я увидел на Витебском рынке, глазам моим представилось что-то невероятное: там хлеб черный, хлеб белый, бисквит, пирожки, овощи, фрукты и все это покупай неограниченно и по сходным, доступным ценам рабочего заработка. Голодная наша братва набросилась на черный хлеб... Трудно было удержать от такого соблазна, когда на тебя дышит запах черного хлеба, вечного нашего спутника жизни. Все же не все удержались от соблазна, и кое-кто поплатился коликами в животе» (Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (ЦГА СПб). Ф. 3359 (Коллекция воспоминаний участников русских революций и социалистического строительства). Оп. 1. Д. 5. Воспоминания М.А. Бобкова. «Питерские рабочие в борьбе за хлеб». Л. 158). В свою очередь, участник Белого движения гвардейский ротмистр князь П.П. Ишеев вспоминал, как он, попав в Киев «после петроградской голодухи, не пропускал ни одной кондитерской и с каким "зверством" уничтожал в них пирожные» (Ишеев П.П. Осколки прошлого. Воспоминания. 1889—1959. Нью-Йорк,?. С. 124). Об этом же пишет в своих мемуарах и знаменитый певец Александр Вертинский (Вертинский А.Н. Дорогой длинною... М., 1991. С. 110—111).

93. ДРЗ. Ф. 1.А-94. Л. 14.

94. Такие же ощущения были и у людей, оказавшихся в других новоявленных столицах новоявленных государств. Так, например, композитор А.Т. Гречанинов, приехавший из РСФСР в столицу Латвии Ригу, вспоминал, что он «испытывал чувство вырвавшегося на свободу после долгого заключения» (см.: Гречанинов А.Т. Моя жизнь. СПб., 2009. С. 144).

95. Вернадский Г. Пермь — Москва — Киев // Новый журнал. Нью-Йорк. 1971. Т. 104. С. 186.

96. Гейден Д.Ф. «Скоропадского я знал с малых лет» // Исторический архив. 2012. № 3. С. 145.

97. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 270. Записки Р.Ю. Будберга. Л. 8. См. приложение 3.

98. ДРЗ. Ф. 1.Е-179. Л. 14.

99. ЦГАВОУ Украины. Ф. 2592 (Министерство иностранных дел Украинской Народной республики). Оп. 1. Д. 35. Телефонограмма от коменданта железнодорожного участка Голобы-Ковель Коблецкого. Апрель 1918 г. Л. 31.

100. ДРЗ. Ф. 1. А-94. Л. 18. Неизвестный автор. Украина в 1918 году; Г-ъ М. Больше правды, чем фантазии. Записки буржуя. Париж, [Б. г.]. С. 59; Болдырев В.Г. Директория. Колчак. Интервенты. Новониколаевск, 1925. С. 21.

101. ЦДАГО Украины. Ф. 57 (Коллекция документов по истории Коммунистической партии Украины). Оп. 2. Д. 256. Рукопись Ганса Типтура. «Война на Украине. Записки немецкого офицера». Л. 1—2.

102. Рафальский С. Что было и чего не было. London, 1984. С. 76.

103. ЦГАВОУ Украины. Ф. 2592. Оп. 1. Д. 39. Доклад министерства продовольствия УНР на имя главы австрийской торговой делегации графа Форгача. 26 марта 1918. Л. 7.

104. Там же. Л. 11. Записка председателя Кременецкой уездпродуправы Качановского. 30 марта 1918. Вместе с тем, в работе немецкого генерала Куля говорилось о том, что «Крестьяне прятали хлеб. Хлеба не удавалось получать в большом количестве ни при помощи денежной оплаты, ни путем товарообмена, ни в результате военных реквизиций» (см. Фон-Куль Г., Делбрюк Г. Крушение германских наступательных операций 1918 г. М., 1935. С. 45). В свою очередь, крупнейший германских историк В. Баумгарт также подчеркивал то, что сырьевые возможности Украины были переоценены центральными державами, строившими на использовании украинского продовольствия и сырья свои расчеты (см.: Baumgart W. Deutsche Ostpolitik 1918. Von Brest-Litowsk bis zum Ende des Weltkrieges. Wien, 1966. S. 118).

105. ЦГАВОУ Украины. Ф. 2592. Оп. 1. Д. 39. Л. 44.

106. РГАСПИ. Ф. 70. Оп. 3. Д. 737. Эленкгриг. Киев в 1918 году. Л. 3; Волошин А. На «немецкой» Украине. Отрывки воспоминаний // Новое русское слово. Нью-Йорк. 1940. 16 сентября.

107. Минц И.И. Указ. соч. С. 439—444.

108. Махно Н.И. Воспоминания. М., 1992. С. 229.

109. ЦГАВОУ Украины. Ф. 2469. Оп. 1. Д. 3. Л. 1, 18.

110. Шульгин В. Мовчат, бо благоденствуют // Зарницы. Константинополь. 1921. № 16. С. 9.

111. ЦГАВОУ Украины. Ф. 2311 (Представитель Украинской Державы при Австро-венгерском командовании). Оп. 1. Д. 17. Л. 1.

112. Там же. Л. 2.

113. Там же. Л. 9.

114. Солдатенко В.Ф. Гражданская война в Украине. 1917—1920 гг. М., 2012. С. 224.

115. Там же. С. 231.

116. Там же. С. 343.

117. Российский Государственный архив Военно-Морского флота (РГА ВМФ). Ф. Р-1722 (Морское министерство Всероссийского правительства г. Омск). Оп. 1. Д. 19. Л. 9—10. Для продления пребывания в резерве флота нужно было также писать особый рапорт на имя адмирала В.Е. Клочковского, с обязательным уведомлением в конце: «Присягу принять согласен» (РГА ВМФ. Ф. Р-335 (Штаб официального представителя морского министерства Украинской Державы для связи с императорским Главным командованием в Крыму). Оп. 1. Д. 5. Л. 247).

118. РГА ВМФ. Ф. Р-335. Он. 1. Д. 5. Л. 73, 102.

119. Там же. Л. 176—178. К слову сказать, суд чести существовал только в Одессе, в то время как в Севастополе его не было. Как следствие, судьба офицеров, находившихся в Севастополе, и не прошедших через суд чести (в связи с его отсутствием), оставалась нерешенной.

120. Текст подписки был следующий: «Я, нижеподписавшийся, сим обязуюсь, по зачислении меня на службу или в резерв Морского ведомства Украинской Державы точно исполнять условия, объявленные в приказе по Морскому ведомству Украинской Державы от 17-го мая 1918 года № 63, а именно: 1) Изъявляю желание служить в Морском Ведомстве Украинской Державы; 2) Беспрекословно буду исполнять все приказы высших надо мною начальников; 3) Безусловно не буду причастен к политике и 4) по зачислении в резерв Морского Ведомства Украинской Державы обязуюсь жить на территории Украинской Державы» (Там же. Ф. Р-338 (Главный командир Севастопольского порта). Оп. 1. Д. 5. Л. 191; РГА ВМФ. Ф. Р-335. Оп. 1. Д. 5. Л. 70). В свою очередь, вдовы и матери погибших моряков Черноморского флота для получения пенсии от Украинской Державы писали в Главный морской штаб Украинской Державы заявление о том, что считают себя подданными Украинской Державы (РГА ВМФ. Ф. Р-335. Оп. 1. Д. 5. Л. 133—134). Любопытно, что один из приказов товарища морского министра адмирала М.Л. Максимова предписывал всем центральным и местным учреждениям Морского ведомства Украинской Державы «вести все дела и переписку только на украинском языке» (РГА ВМФ. Ф. Р-335. Оп. 1. Д. 5. Л. 209).

121. РГА ВМФ. Ф. Р-335. Оп. 1. Д. 5.Л. 157.

122. Евдокимов С.В. Воспоминания контр-адмирала // Военно-исторический журнал. 2006. № 8. С. 72—73.

123. РГА ВМФ. Ф. Р-335. Оп. 1. Д. 5.Л. 164.

124. РГА ВМФ. Ф. Р-335. Оп. 1. Д. 5. Л. 215. На рапорте Черниловского-Сокола Максимовым была поставлена резолюция: «Ходатайствую. Предоставить права Главного командира портов. Поторопиться». Приказом военного и морского министра генерала Рагозы от 28 октября Клочковскому была присвоена должность Главного командира порта (РГА ВМФ. Ф. Р-338. Оп. 1. Д. 8. Л. 2).

125. По этому поводу Деникин писал о том, что приехавший в Екатеринодар осенью 1918 г. генерал Ф.А. Келлер говорил ему следующее: «Врангель все выбирает и путается с гетманом. Я пришлю его к Вам. Он отличный кавалерийский начальник, только нужно держать его крепко в руках» (см.: BAR. Anton & Kseniia Denikin collection. Box 12. Рукопись Деникина «Заметки, дополнения и размышления к «Очеркам русской смуты». Folder 1. P. 41. Предоставлено С. Машкевичем (Нью-Йорк)).

126. ОР РНБ. Ф. 1000 (Собрание отдела Рукописей). Оп. 6. Ед. хр. 5. Воспоминания полковника Г.А. Бенуа. Л. 11. «Однажды в ресторане, на берегу Днепра, я увидел, как к столу, занятому веселящимися немецкими лейтенантами, шел с подносом в руке, во френче с георгиевской ленточкой, бывший русский офицер — принимать заказ на пиво и сосиски. Это было ужасно! Увиденное произвело на меня такое страшное впечатление, что, помню, я вскочил, порываясь что-то сделать, но меня удержали, и я просидел какое-то время в оцепенении, закрыв лицо ладонью», — вспоминал полковник Бенуа чувство унижения, испытанное им при виде подобной картины (см.: ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 6. Ед. хр. 5. Л. 11).

127. См. Приложение 4.

128. Могилянский Н.М. Трагедия Украйны // Архив русской революции Т. 11. М., 1991. С. 103.

129. Лейхтенбергский Г. Как началась «Южная Армия» // Архив русской революции Т. 8. М., 1991. С. 167.

130. Подробнее см.: Ганин А. «Незалежные» генштабисты // Родина. 2009. № 8. С. 116—120; Ганин А.В. Корпус офицеров Генерального штаба в годы Гражданской войны 1917—1922 гг. Справочные материалы. М., 2009. С. 92—98. В Добровольческой армии генштабистов, служивших у гетмана, всячески третировали. В частности, по распоряжению Деникина, такие офицеры могли поступить на службу Генерального штаба лишь после реабилитации их судом чести (РГВА. Ф. 40238 (Военно-политический отдел Добровольческой армии). Оп. 1. Д. 42. Л. 5).

131. Ганин А.В. Корпус офицеров Генерального штаба в годы Гражданской войны... С. 97.

132. Там же. С. 96.

133. Марков С.В. Покинутая царская семья. 1917—1918. М., 2002. С. 449.

134. Удовиченко О.І. Україна у війні за державність. К., 1995. С. 43. Гетман получил разрешение сформировать только Сердюцкую дивизию, численностью до 10000 человек.

135. Глобачев К.И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения // Вопросы истории. 2002. № 10. С. 63.

136. Могилянский Н.М. Указ. соч. С. 103.

137. ЦГАВОУ Украины. Ф. 2469. Оп. 1. Д. 4. Л. 9.

138. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 146. Посторонкин В.Н. «Украинизация» и система создания гетманских вооруженных сил на Юге России в 1917—1918 гг. Л. 16.

139. Луговський О. Формування Збройних Сил Украінськоі Держави (1918 р.). Організаційні аспекти // Військово-історичний Альманах. 2004. № 1(8). С. 17.

140. ЦГАВОУ Украины. Ф. 1077 (Главное управление Генерального Штаба Украинской Державы). Оп. 1. Д. 33 а. Л. 2—3 об, Л. 60 об. Все это не помешало, впрочем, украинскому исследователю В.И. Горелову заявить о том, что программа Скоропадского по строительству армии и флота «соответствовала передовым достижениям военно-политической науки» того времени, а ее опыт «имеет серьезное практическое значение» и должен быть изучен учеными и способствовать делу создания современных украинских Вооруженных Сил (см.: Горелов В.І. Війсково-політична діяльність П. Скоропадського та його роль у створенні Збройних Сил Украінській Держави (серпень 1886 р. — грудень 1918 р.). Автореф. дис. к. і. н. К., 1999. С. 17).

141. Кочубей В. Генерал Павел Петрович Скоропадский // Воєнная быль. 1969. № 96. С. 9.

142. Какурин Н.Е. Как сражалась революция. М., 1991. Т. І. С. 147.

143. См.: Тинченко Я. Белая гвардия Михаила Булгакова. К.; Львов, 1997.

144. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 2. Д. 43. Л. 33.

145. Врангель П.Н. Воспоминания: в 2 частях. 1916—1920. М., 2006. С. 79—80. В свою очередь, очевидец событий генерал-майор Ю. Сахно-Устимович, поначалу рвавшийся в Добровольческую армию, узнав о гибели вождя армии генерала Л.Г. Корнилова, и о том, что армию возглавил «совершенно неизвестный генерал Деникин», очень удивился. Он писал: «Мы не знали даже, как надо произносить эту странную фамилию». «Такое возглавление ничего не говорило моей душе. Напротив: оно вызывало ряд самых недоуменных вопросов. Порыв мой значительно ослабел, уступив место большой осторожности», — так объяснил в своих записках генерал избранную им в итоге выжидательную тактику — тактику фактического уклонения от участия в Гражданской войне (см.: BAR. Сахно-Устимович Ю. «Воспоминания о моем участии в гражданской войне». 1932 г. P. 2. Предоставлено С. Машкевичем (Нью-Йорк)).

146. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 2. Д. 43. Л. 30—31.

147. BAR. Messner memoirs. P. IV. P. 102. Предоставлено С. Машкевичем (Нью-Йорк).

148. Месснер Е. Отрицательный миф // Вестник первопоходника. 1966. № 61—62. С. 38—39.

149. Шкловский В.Б. Сентиментальное путешествие. М., 1990. С. 166.

150. Гиацинтов Э. Записки белого офицера / Вступит, статья, подготовка текста и коммент. В.Г. Бортневского. СПб., 1992. С. 65.

151. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 607. Л. 10, 18. Воспоминания добровольца С.Н. Ряснянского.

152. ГАКК (Государственный архив Краснодарского края). Ф. Р-6 (Канцелярия совета Кубанского Краевого правительства). Оп. 1. Д. 37. Л. 10. Рапорт сотника 2-го Запорожского полка Резниченко на имя Председателя Кубанского Краевого правительства Л.Л. Быча. 26 июля 1918 г.

153. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 330. Л. 1а-2. Воспоминания добровольца А.Е. Егорова.

154. Головин Н.Н. Российская контрреволюция в 1917—1918 гг Т. 2. М., 2011. С. 29.

155. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 2. Д. 1. Л. 35.

156. ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 6. Ед. хр. 5. Воспоминания добровольца Г. Бенуа. Л. 18—19.

157. Гейден Д.Ф. «Скоропадского я знал с малых лет» // Исторический архив. 2012. № 3. С. 146; ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 606. Л. 45—73.

158. ГАРФ. Ф. Р-5974. Оп. 2. Д. 11 а. Воспоминания Г.Г. Шульгиной, первой жены В.В. Шульгина. Л. 174.

159. Людендорф Э. Указ. соч Т. 2. С. 192.

160. Там же Т. 2. С. 218—219.

161. Ботмер К. фон. С графом Мирбахом в Москве. М., 2010. С. 126.

162. Маляревский А. Указ. соч. С. 132.

163. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 524. Л. 68.

164. Скоропадський П. Указ. соч. С. 238.

165. Деникин А. Окраинный вопрос // Последние новости. Париж. 1932. 7 декабря. Удивительно, что схожим образом с Деникиным рассуждал и большевик Карл Радек, писавший о том, что Скоропадский «служил только прикрытием для господства фельдмаршала Эйхгорна, палача украинского народа» (Радек К. Война польских белогвардейцев против Советской России (Доклад на собрании агитаторов Московских организаций К.П. 8 мая 1920 г.). М., 1920. С. 9).

166. Кочубей В. Генерал Павел Петрович Скоропадский // Военная быль. 1969. № 96. С. 9.

167. Чему свидетели мы были... Сборник документов. Кн. первая. М., 1998. С. 338—339. Письмо от 14 октября 1935 г.

168. Там же. С. 338.

169. Михайловский Г.Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн. М., 1993. Кн. 2. С. 125.

170. Ипполитов Г.М. Кто Вы, генерал А.И. Деникин? Монографическое исследование политической, военной и общественной деятельности А.И. Деникина в 1890—1947 гг. Самара, 1999. С. 58.

171. РГВА. Ф. 40308 (Varia). Оп. 1. Д. 22. Л. 2. По мнению украинского историка Р. Пирога, оценки А.И. Деникиным П.П. Скоропадского как «самостийника» и «украинского шовиниста» в значительной степени были основаны на сводках шульгинской контрразведывательной организации «Азбука», поставленной на службу Добровольческой армии (см. Пиріг Р. Указ. соч. С. 204).

172. Kenez P. Civil war in South Russia, 1918. Berkeley, 1971. P. 237. Между тем с атаманом Красновым Скоропадскому удалось заключить соглашение. Дон получал от Украины оружие и боеприпасы. На Украине действовал и постоянный представитель Всевеликого Войска Донского генерал А.В. Черячукин, всячески проявлявший свою лояльность по отношению к Украинской Державе и лично к пану гетману и писавший последнему о «неразрывных узах дружбы» между Украиной и Доном (см. Прием ген. Черячукина // Киевская мысль. 1918.12(25) сентября; Hoover institution archive (HIA). Cheriachoukin collection. Письмо Черячукина Скоропадскому. 11/24 сентября 1918. Без нумерации листов. Предоставлено С. Машкевичем (Нью-Йорк). Подробнее см.: Бондаренко Д.Я. Гетман П.П. Скоропадский и атаман П.Н. Краснов: взаимоотношения Украинской Державы и Всевеликого Войска Донского // Донские казаки в борьбе с большевиками. Мемориал. 2010. № 4. С. 87—100).

173. ГАРФ. Ф. Р-5881. Он. 2. Д. 524. Л. 68—69.

174. Там же. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 221. Л. 12.

175. ЦГАВОУ Украины. Ф. 4547 (Генерал Стеллецкий). Оп. 1. Д. 1. Воспоминания генерала Б.С. Стеллецкого. Л. 108.

176. РГА ВМФ. Ф. Р-315 (Материалы по истории Советского Военно-морского флота). Оп. 1. Д. 266. Воспоминания капитана 1 ранга П.А. Светлика. Л. 133.

177. Россия и Украина. Из дневников Н.М. Могилянского и писем к нему П.П. Скоропадского. 1919—1926 / Публикация А.А. Сергеева // Минувшее. М.; СПб., 1993. 14. С. 257—258.

178. Шульгин В. Воля народа // Народоправство. Ростов-на-Дону, 1918. С. 21.

179. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 793. Воспоминания В. Ауэрбаха «В Украине». Л. 80.

180. Михайловский Г.Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920: В 2 кн. М., 1993. Кн. 2. Октябрь 1917 г. — ноябрь 1920 г. С. 143.

181. Татищев А.А. Земли и люди: В гуще переселенческого движения (1906—1921). М., 2001. С. 301.

182. Донцов Д. Рік 1918, Киів. К., 2002. С. 64.

183. Татищев А.А. Указ. соч. С. 305—306.

184. ЦГАВОУ Украины. Ф. 4547. Оп. 1. Д. 2. Л. 2—3.

185. Там же. Л. 3—4.

186. Гейден Д.Ф. «Скоропадского я знал с малых лет» // Исторический архив. № 2012. № 3. С. 144.

187. Федюк В.П. Указ. соч. С. 82.

188. «Генерала Рагозу очень ценили в армии, за глаза его называли "Богом войны". Скорее всего, причиной для клички послужили густые брови и окладистая борода генерала, которые и впрямь придавали его внешности весьма воинственный вид», — вспоминал своего сослуживца по Первой мировой войне русский генерал К.-Г. Маннергейм, будущий президент Финляндии (см.: Маннергейм К.-Г. Мемуары. М., 2000. С. 69).

189. ЦГАВОУ Украины. Ф. 4547. Оп. 1. Д. 1. Л. 91.

190. Там же. Л. 86—87.

191. Вернадский В.И. Дневники, 1917—1921. К., 1994. С. 118.

192. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 232. Л. 38.

193. ЦГАВОУ Украины. Ф. 4547. Оп. 1. Д. 2. Л. 18—19.

194. Гейден Д.Ф. «Скоропадского я знал с малых лет» // Исторический архив. 2012. № 3. С. 144.

195. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 232. Ауэрбах В. В Украине. Л. 32.

196. Шульгин В. Игорь Кистяковский // Россия. Екатеринодар. 1918. 22(5) сентября.

197. Зеньковский В.В. Указ. соч. С. 111—112.

198. Федюк В.П. Указ. соч. С. 84. Ср. с текстом шифрованной телеграммы германского посла в Киеве Мумма министерству иностранных дел: «И я согласен с тем, что мы не должны проводить политику, сводящуюся к нашему "пребыванию в дружественной стране". Но помимо этого я считаю необходимым поддерживать на Украине фикцию самостоятельного [выделено в документе. — А.П.] дружественного нам государства. Такая политика обусловлена многими причинами, из которых приведу следующие: необходимо считаться с общественным мнением у нас, а также в нейтральных и враждебных нам странах; необходимо считаться с авторитетом украинского правительства среди населения, который мы подорвем, если слишком резко покажем, что оно [правительство] является nur Puppe (куклой) в наших руках, а правительственные распоряжения обслуживают исключительно наши интересы. Необходимо учитывать будущее наших политических и экономических взаимоотношений с Украиной...» (Крах германской оккупации на Украине (По документам оккупантов). М., 1936. С. 65. № 26).

199. Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906—1917: Дневник и воспоминания. М., 2001. С. 185.

200. ДРЗ. Ф. 1. Аю-7. Воспоминания Ю. Лодыженского. Л. 48.

201. Воспоминания генерала барона П.Н. Врангеля... С. 62.

202. ГАРФ. Ф. Р-5881. Он. 2. Д. 347. Л. 16; ГАРФ. Ф. Р-5881. Он. 2. Д. 524. Л. 36.

203. Там же. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 524. Л. 41; Пиріг Р. Українська гетьманска держава 1918 року. Исто-ричні нариси. К., 2011. С. 323.

204. BAR. Miliukov Papers. Box 14. Folder 8. Записка И.Я. Коростовца «Моя командировка из Киева в Яссы осенью 1918 г.». P. 4. Предоставлено С. Машкевичем (Нью-Йорк).

205. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 270. Л. 14.

206. Вениамин (Федченков). Россия между верой и безверием. М., 2003. С. 291.

207. Маляревский А. Указ. соч. С. 127.

208. ДРЗ. Ф. 1. А-94. Воспоминания неизвестного автора «Украина в 1918 году». Л. 18—19.

209. BAR. Коллекция М.А. Свечина. Свечин М.А. «Дополнения к воспоминаниям». Предоставлено С. Машкевичем (Нью-Йорк). P. 10.

210. Толстой Д.И. Автобиография / Публикация С.В. Шумилина // Диаспора: Новые материалы. Вып. 5. СПб., 2003. С. 43.

211. Трубецкой Г.Н. Указ. соч. С. 81.

212. Эйхгорн и его адъютант капитан фон Дресслер были тяжело ранены и через несколько часов скончались (Смерть Эйхгорна // Правда. 1918. 1 августа.). Тело убитого Эйхгорна ночью было отправлено в Германию. По свидетельству известного советского писателя Л. Никулина, траурное шествие освещалось факелами, а военный оркестр играл мелодию из «Гибели богов» Р. Вагнера (см.: Никулин Л.В. Время, пространство, движение // Сочинения в 3 тт. М., 1956. Т. I. С. 133). Скоропадский отреагировал на убийство Эйхгорна незамедлительно, издав специальную грамоту, в которой характеризовал фельдмаршала как «великого и славного воина», стремившегося к созданию «самостоятельной украинской державы» (Одесские новости. 1918. 1 августа (19 июля)). Многие обыватели, как вспоминал очевидец событий, известный советский историк Н.П. Полетика, злорадствовали по поводу убийства Эйхгорна: «Таки убили! Теперь очередь за Скоропадским!» (см.: Полетика Н.П. Виденное и пережитое. Тель-Авив, 1983. С. 130). И действительно, террористическая группа, организовавшая убийство Эйхгорна, тщательно и долго выясняла распорядок дня не только фельдмаршала, но и гетмана Скоропадского, готовя, видимо, устранение и Павла Петровича (см.: Каховская И. Террористический акт против ген. Эйхгорна // Летопись революции. Харьков. 1924. № 2(7). С. 174—175).

213. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 2. Д. 43. Л. 12.

214. Трубецкой Г.Н. Указ. соч. С. 81—82.

215. Зеньковский В. Указ. соч. С. 129.

216. Гейден Д.Ф. «Скоропадского я знал с малых лет» // Исторический архив. 2012. № 3. С. 146.

217. Российский архив (История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.). Выпуск VHI. Н.А. Соколов. Предварительное следствие. 1919—1922 гг. М., 1998. С. 352.

218. Толстой Д.И. Указ. соч. С. 43.

219. Трубецкой Г.Н. Указ. соч. С. 81.

220. ГАРФ. Ф. P-5827. Оп. 1. Д. 54. Письмо Шульгина А.В. Колчаку. 1918. 8/21 июня. Л. 1.

221. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 2. Д. 43. Л. 53.