Введение

Рубеж второго тысячелетия — знаковая для судеб византийской ойкумены веха: крещение и сопряженное с этим окончательное вхождение Руси в «Содружество»¹ явились кульминацией ее взаимодействия с империей ромеев. В XI век обе державы вступили в состоянии духовного единства, их отношения оставались мирными до середины столетия. Лишь в 1043 году Русь в последний раз атаковала Константинополь, после чего ее отношения с Византией во второй половине XI века словно вступили в фазу затишья, русские надолго исчезли со страниц византийских хроник и документов. С середины столетия византийские и русские источники выступают как бы на равных, концентрируясь почти исключительно на драматических перипетиях внутренней и внешней политики своих стран, словно не замечая происходившего вовне. Один из немногих примеров летописной «международной информации» относится к 1117 году, когда в Лаврентьевском и некоторых других сводах упоминается (ошибочно, император скончался 15 августа 1118 года) о смерти императора Алексея I.

Скудость источников не позволяет получить четкое представление о византийско-русских связях в рассматриваемый период, тем не менее следует учитывать объективные факторы, которые не могли не сказаться на интенсивности отношений между важнейшими членами «Византийского содружества»: в первую очередь всесторонний кризис империи второй половины XI века, постепенную ликвидацию политического единства (точнее, гегемонии Киева) на Руси и, разумеется, решительные изменения в Северном Причерноморье в 1060-е годы (вторжение половцев, пришедших на смену печенегам, частично откочевавшим в низовья Дуная). Таким образом, в последней четверти XI столетия угроза непосредственного русского нападения уже практически исчезла, и задача византийской дипломатии все более сводилась к попыткам привлечь Русь к борьбе с врагами империи в Центральной Европе и на севере Балкан и к удержанию русских от участия во враждебных коалициях².

Именно половецкая угроза стала важнейшим фактором во взаимоотношениях Византии и Руси: серьезная опасность со стороны степи стимулировала мероприятия Константинополя по организации «русского фронта» против печенегов, торков и половцев³. Вместе с тем «создается впечатление, что русские иногда своими походами вынуждали половцев откатываться на юго-запад, в пределы империи, а византийцы гнали их обратно на Русь»⁴, причем оба союзника никогда не пытались согласовать удары по кочевникам⁵. Трудно сказать, «какую в конечном счете роль сыграл в XI—XII веках печенежско-половецкий барьер: затруднил ли он оказание Русью помощи империи или воспрепятствовал наступлению руссов на юг, на ее черноморские владения»⁶. Во всяком случае, плотность половецкого барьера намного превосходила печенежский X—XI столетий и по протяженности, и по политической структуре⁷.

Коль скоро этногеографические изменения в Северном Причерноморье сделали почти невозможными для Византии и Руси прямые столкновения с применением вооруженных сил, то на фоне активного развития духовно-культурных и торгово-экономических связей политическое и военное взаимодействие Византии и Руси оказалось как будто отодвинуто в тень. Заметим, что модель этого взаимодействия изменилась: если ранее Русь представляла интерес для империи только в качестве поставщика элитных воинских частей, составлявших основу личной императорской гвардии, то начиная с XI века появилась особая русско-византийская контактная зона — Приазовье. Именно на рубеже X—XI столетий усилиями Владимира Святого и в особенности его сына Мстислава окончательно сформировался Тмутараканский удел Руси, занимавший территорию Таманского полуострова, а также, вероятно, и Керчь, т. е. византийские владения в Крыму с центром в Херсоне (Херсонесе, на окраине нынешнего Севастополя) сомкнулись с военно-торговой факторией Руси, возникло русско-византийское военное пограничье.

Несомненно, укрепление Руси в Приазовье в первой четверти XI века существенно изменило расклад сил в регионе: Византия, погруженная во внутренние проблемы и внешнеполитические неурядицы, была заинтересована в сохранении status quo. В то же время этнически пестрая община Тмутаракани (или, как называли ее византийцы, Матарха, Таматарха⁸), удаленная от основного массива русских владений и тяготившаяся зависимым положением от Киева, погрязшего в междоусобицах после смерти Владимира Святославича в 1015 году, стремилась к упрочению собственных позиций. Особенно этот процесс стал заметен в годы правления на Тамани Мстислава Владимировича Храброго (988/1010—1036), сына крестителя Руси. Будучи вполне самостоятельным от Киева, ему удалось распространить влияние далеко за пределы своего удела — на Восточный Крым и Прикубанье, причем оба региона непосредственно примыкали к византийским владениям в стратегически важных частях Черноморья — Херсонесской области (так называемых Климатах⁹), Абхазии и Иверии. Помощь императору Василию II (976—1025) в подавлении восстания в Крыму (1016), затем победы над адыгами (1022) и великим князем Ярославом Мудрым (1023—1024) и, наконец, овладение Черниговом (1026) сделали Мстислава Храброго ключевой фигурой в Приазовье и Восточном Причерноморье, с которой не могли не считаться и которая не могла не беспокоить как Киев, так и Константинополь. Правда, после смерти могущественного князя Тмутаракань почти на три десятилетия ушла в тень, а ее влияние резко уменьшилось.

Последующую историю русско-византийских контактов в Приазовье удается проследить лишь со второй половины XI столетия. В условиях политической дезинтеграции Руси после кончины Ярослава Мудрого (1054), складывания новых (наряду с Киевом) крупных центров силы отношения с империей перестают носить единый и целенаправленный характер. Военно-политическое взаимодействие приобрело более «индивидуальную», личностную направленность: мы можем проследить связь конкретных императора и удельного князя. Так, важнейшим партнером Византии стал Чернигов, поскольку их интересы пересекались на Тамани. Черниговские князья, во владении которых формально находилась Тмутаракань, стремились упрочить контроль над богатой факторией, ставшей к тому времени прибежищем младших князей-изгоев. Одновременно Константинополь имел достаточные основания опасаться нового усиления самостоятельной таманской общины, во главе которой нередко оказывались энергичные князья, не обретшие собственный удел на Руси и поэтому потенциально угрожавшие крымским владениям империи. Таким образом, Византия нашла в Чернигове надежного союзника в деле сохранения силового баланса в регионе. По согласованию с черниговскими князьями (а иногда и с Киевом) агенты империи по меньшей мере дважды устраняли неугодных обоим партнерам тмутараканских правителей: в 1066 году на Тамани был отравлен Ростислав Владимирович — племянник черниговского князя Святослава Ярославича, а в 1079 году арестован и сослан в Византию Олег Святославич — яростный противник своего двоюродного брата Владимира Мономаха и великого князя Всеволода Ярославича (1078—1093).

Впрочем, эти два события, отстоящие друг от друга более чем на десятилетие, по всей вероятности, явились прологом к «тихой» аннексии империей стратегического юго-восточного форпоста Руси в самом конце XI века. В сложнейшей обстановке, вынужденная сражаться одновременно на трех фронтах, Византия решилась на присоединение богатого ресурсами Приазовья, воспользовавшись половецким барьером в северопричерноморских степях, затруднявшим коммуникации и помощь Тмутаракани с основной территории Руси. Тамань давно находилась в орбите византийской политики, но лишь император Алексей I Комнин (1081—1118) сумел превратить Приазовье из русско-византийского совладения, контактной зоны в регион, где влияние Византии стало решающим. Империя, возвратив из ссылки Олега Святославича и оказав ему помощь в овладении Тмутараканью (1083), направила его энергию вовне, поощрив планы по отвоеванию у Мономаха черниговской вотчины. С возвращением Олега на Русь (опять же, не без поддержки Алексея Комнина) в 1094 году Тмутаракань исчезла со страниц русских летописей, будучи вскоре поглощена Византией. Для империи, до крайности ослабленной, потерявшей громадные территории, новый передел «сфер влияния» в этом стратегически важном и взаимноудаленном как от византийских, так и от русских рубежей углу Черного моря оказался необходим. В то же время Русь, находившаяся в процессе трансформации племенного суперсоюза во главе с Киевом в княжескую полицентричную федерацию, не могла оказать должный отпор притязаниям Константинополя.

Своеобразным эхом аннексии империей Приазовья и в особенности ухудшения отношений Алексея I и Владимира Мономаха, ставшего в 1113 году великим князем, явилась последняя русско-византийская война 1116 года. Заслуживший большой авторитет в победоносных походах против половцев старейшина среди русских князей бросил открытый вызов Византии, предприняв попытку укрепиться в Нижнем Подунавье. Несмотря на неудачу, этот поход продемонстрировал возросшую силу Руси, укрепил ее престиж, выразившийся в заключении брака одного из представителей правившей династии Комнинов и внучки Мономаха, а также, возможно, в новом договоре с империей.

Отдельным эпизодом, несколько выбивающимся из общей схемы контактов с Византией, но также косвенно связанный с Таманским регионом, является угроза части населения Киева после восстания 1068 года уйти в «Греческую землю» (1069). Этот демарш, не кажущийся неосуществимым, говорит о достаточной прочности связей с империей, игравшей роль, вероятно, некоего «союзного» центра и места убежища. Киевлян, недовольных возвращением на великое княжение при помощи польских наемников Изяслава Ярославича (1054—1068; 1069—1073; 1076—1078), могли принять только византийский Крым и русская Тмутаракань — островки относительной безопасности посреди неспокойного и враждебного кочевнического моря и раздираемой княжескими междоусобицами Руси.

Несмотря на большое значение для внешней политики Руси и ее международного положения, эпизоды военно-политических контактов с Византией во многом оказались вне поля зрения исследователей. Хотя в отечественной историографии изучение русско-византийских отношений насчитывает более ста лет¹⁰, тем не менее рассматриваемый период, особенно ограниченный условно 1060—1110-ми годами, оказался в тени предшествовавших и последовавших событий, будучи отмечен лишь бледным пунктиром и сопровожден значительно меньшим (в сравнении со временем IX—X и даже первой половины XI столетий) количеством комментариев и обобщений, во всяком случае они не столь разноплановы. Акцент делался на проблемах церковно-культурного взаимодействия (достаточно назвать труды Е.Е. Голубинского¹¹, А.В. Карташева¹², Д.С. Лихачева¹³, М.Д. Приселкова¹⁴, О.М. Рапова¹⁵, С. Франклина¹⁶, Я.Н. Щапова¹⁷ и др.), тогда как внешнеполитические контакты представлены недостаточно полно. Они оказывались как бы вне «византийского контекста»: международные акции Константинополя, точнее связанные с событиями вокруг крымско-таманского пограничья XI — начала XII века, не подвергались даже поверхностному разбору. Подробно рассмотренными и проанализированными оказались лишь некоторые избранные события военно-дипломатических отношений Руси и Византии этой эпохи, причем оставалась без должного внимания лежащая в их основе система причинно-следственных связей. В первую очередь и почти исключительно пристальное внимание привлекала последняя русская экспедиция против Царьграда в 1043 году. Даже простой компендиум по вопросу о причинах, обстоятельствах и итогах этого похода занял бы не одну страницу, но формат и тематика настоящей работы не позволяет остановиться на данном сюжете¹⁸, поэтому мы заострим внимание на событиях, происходивших в сфере военно-политических контактов Руси и Византии до и после 1043 года в течение приблизительно столетия. Обзор источников и историографии, связанных с тем или иным эпизодом военно-политических отношений Византии и Руси рассматриваемого периода, помещен в начале каждой соответствующей главы.

Несмотря на практически полное отсутствие византийских данных, мы можем, буквально по крупицам собирая скудные и потому еще более ценные сведения из русских летописных источников, составить общую картину военно-политических отношений Византии и Руси XI — начала XII века. Напомним, что, принимая во внимание чрезвычайное значение внешнеполитической стороны их взаимоотношений, мы остановимся именно на политико-военном аспекте, не подвергая подробному разбору достаточно хорошо изученные культурные или церковно-династические связи.

Ввиду острой нехватки исходного материала и невозможности открытия, по крайней мере в обозримом будущем, новых источников, могущих внести серьезные коррективы и принципиальные фактические уточнения в восприятие столь отдаленной от сегодняшнего дня эпохи, на первый план выходит важность интерпретаций и их уточнения, а также переосмысления немногочисленных и достаточно известных эпизодов русско-византийских отношений как элементов единой структуры.

Ограниченность источникового корпуса, сравнительно небольшой объем данных, которыми мы вынуждены оперировать, не должны останавливать процесс выявления общих закономерностей политико-военных связей двух крупнейших членов «Византийского содружества». К тому же имеет значение не только конечный «концептуально-методологический» вывод, но и сам поиск ведущих к нему исследовательских «троп».

Настоящая работа, основанная на анализе достижений отечественной и зарубежной историографии, а также широком спектре нарративных, документальных и вещественных источников, представляет собой попытку восполнения и объяснения многочисленных «разрывов» в ткани военно-политических отношений Древней Руси и Византийской империи в период расцвета и последовавшего кризиса их политических систем. Вместе с тем превостепенное значение имеет формирование ясного и целостного представления о Приазовье и Крыме как о регионе взаимодействия Византии и Руси, ставшего последней фазой их активных политико-военных контактов.

Примечания

1. Подробнее см. Оболенский Д.Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. М., 2012.

2. Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX — начало XII века). СПб., 2000. С. 278.

3. Приселков М.Д. «Слово о полку Игореве» как исторический источник // Историк-марксист. № 6. 1938. С. 124.

4. Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь. С. 280.

5. Литаврин Г.Г. Русь и Византия в XII веке // Вопросы истории. № 7. 1972. С. 38.

6. Литаврин Г.Г. Геополитическое положение Византии в средневековом мире в VII—XII веках // Византия между Западом и Востоком. Опыт исторической характеристики. СПб., 2001. С. 41.

7. Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь. С. 278.

8. Смирнов В.Д. Что такое Тмутаракань? // Византийский временник. Т. XXIII. 1917—1922. С. 16, 46; Насонов А.Н. Тмуторокань в истории Восточной Европы X века // Исторические записки / Отв. ред. акад. Б.Д. Греков. Т. VI. 1940. С. 83.

9. The Oxford Dictionary of Byzantium: In 3 vol. / Ed. in chief A.P. Kazhdan. Vol. II. New York; Oxford, 1991. P. 1133.

10. Назовем только обзорные монографии по истории византийско-русских отношений и истории Тмутаракани: Васильевский В.Г. Избранные труды по истории Византии (Труды В.Г. Васильевского): В 2 кн. (4 т.). Кн. 1 (тт. I—II)/ Ред.-сост. М.В. Грацианский, П.В. Кузенков. М., 2010; Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1956; Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь; Гадло А.В. Предыстория Приазовской Руси: Очерки истории русского княжения на Северном Кавказе. СПб., 2004.

11. Голубинский Е.Е. История русской церкви: В 2 т. Т. I. Ч. 1—2. М., 2012.

12. Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви: В 2 т. Т. I. М., 1997.

13. Лихачев Д.С. Избранные работы: В 3 т. Л., 1987.

14. Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII веков. СПб., 2003.

15. Рапов О.М. Русская церковь в IX — первой трети XII веков. Принятие христианства. М., 1988.

16. Franklin S. Byzantium — Rus — Russia: Studies in the translation of Christian culture. Aldershot (Hants.); Burlington (Vt), 2002.

17. Щапов Я.Н. Государство и церковь Древней Руси X—XIII веков. М., 1989.

18. О нем подробнее см. Брюсова В.Г. Русско-византийские отношения середины XI века // Вопросы истории. № 3. 1972. С. 51—62; Она же. Поражение или победа (о русско-византийской войне 1040-х годов) // Брега Тавриды. № 16. 1991. С. 41—48; Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. М., 2005. С. 342—374; Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 388—399; Литаврин Г.Г. Пселл о причинах последнего похода русских на Константинополь в 1043 году // Византийский временник. Т. XXVII (52). 1967. С. 71—86; Он же. Еще раз о походе русских на Византию в июле 1043 года // Византийский временник. Т. XXIX (54). 1969. С. 105—107; Он же. Византия, Болгария, Древняя Русь. С. 228—277; Салямон М. К вопросу о дате главного сражения русских с греками в июле 1043 года // Византийский временник. Т. XXXIII (58). 1972. С. 88—91; Слядзь А.Н. Русско-византийские отношения середины XI столетия: Последний поход на Константинополь — попытка передела «сфер влияния»? // Тезисы докладов XXXI Всероссийской конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Курбатовские чтения». СПб., 2012. С. 289—293.