1. Классическая Византия и ее «Содружество»

Рассмотрение внешней политики Византии, ее военно-политических связей с Русью трудно представить без упоминания уже ставшей популярной концепции «Византийского содружества наций», выдвинутой Д.Д. Оболенским более четырех десятилетий назад¹, суть которой можно выразить следующим образом: «к 1000 году сложилось сообщество государств и народов, простиравшееся от Финского залива до Южного Пелопоннеса и от Адриатического моря до Кавказа. Все они в той или иной степени были связаны узами верности с византийской церковью и императором. К тому же к этому моменту восточноевропейское сообщество достигло невиданного до того времени культурного и политического единства»². Возникновение такого сообщества — явление хотя и не уникальное в мировой истории, но все же достаточно важное для становления европейской цивилизации, которое требует некоторого разъяснения.

Признавая факт существования некой наднациональной общности, центром которой являлся Константинополь, во-первых, не стоит преувеличивать степень культурно-религиозной интеграции, а во-вторых, существование «Содружества» следует ограничить серединой IX — концом XII века — временем расцвета средневековой, так сказать, классической Византии (Д.Д. Оболенский термин «Византийское содружество» распространяет едва ли не на весь период VI—XV столетий). Имея четкую географическую (средиземно-черноморскую) привязку, «Содружество» представляло собой не столько духовно-религиозное, сколько военно-политическое сообщество. По всей видимости, нельзя игнорировать наличие на византийском восточном пограничье зависимых от империи лимитрофов, опиравшихся на силу ромейского оружия и периодически проявлявших строптивость, таких как (в разное время) Дамаск, Алеппо, Эдесса, Васпуракан или Ани³. Одновременно на другом конце империи ее сателлитами являлись Неаполь, Беневенто, Сполето, сербскохорватские княжества. Таким образом, «Содружество», имея в основании духовную общность лишь со славяно-балканскими народами, тем не менее охватывало арабские, грузинские, армянские и южноитальянские области. «С IX до конца XII века чрезвычайно трудно обнаружить случаи, когда бы фактор единоверия оказался в "Содружестве" сильнее политических и экономических расчетов»⁴.

Заметим, что рождение «Содружества» приходится именно на середину IX столетия — пик духовно-идеологической и миссионерской экспансии Византии⁵, сопровождавшейся небывалым подъемом имперской внешнеполитической активности. В ранневизантийскую эпоху говорить о «Содружестве» не приходилось, хотя бы в силу неразвитости потестарных образований соседей, имевших дело фактически только с одним равным партнером и одновременно заклятым врагом — Сасанидским Ираном. Сверх того, восточноримская экспансия VI столетия (особенно при Юстиниане Великом) почти не допускала существование неких автономных квазигосударственных структур близ имперских границ, исключая отдельные племенные суперсоюзы (вроде Аварского каганата), лояльность которых во многом обеспечивалась своевременной выплатой отступных.

После катастрофы середины VII века речь о каком-либо «Содружестве» тем более не шла: Византии до второй половины IX столетия пришлось иметь дело с небывалым по силе и идеологическому воздействию противником — Дамаскско-Багдадским халифатом, когда вопрос стоял о самом существовании империи ромеев. До тех пор пока арабы выступали (во всяком случае в Малой Азии) единым фронтом, создание «Содружества» было просто невозможно. Иконоборческие императоры середины VIII века, и в первую очередь Константин V, несмотря на ряд выдающихся успехов на арабском и болгарском направлениях, опирались лишь на собственные силы, выступая фактически без союзников, за исключением, пожалуй, далекой Хазарии, да и то опосредованно.

Лишь около 850—870-х годов наступил перелом во внешней политике империи — во-первых, халифат распался на ряд независимых или полузависимых эмиратов, из которых наиболее опасными для Византии стали Таре и Алеппо, а во-вторых, миссионерская деятельность достигла серьезных успехов — крещение Бориса I Болгарского около 865 года, возможно, Аскольда и Дира Киевских около 867 года, сербов в 869 году, начало Моравской миссии Кирилла и Мефодия в 863 году⁶. Таким образом, рождению «духовных дочерей» империи сопутствовало начало ее восточных «крестовых походов»⁷, крупнейшие успехи которых обнимают период со второй четверти X до первой четверти XI веков. Еще одной косвенной и во многом второстепенной предпосылкой создания «Византийского содружества» явились попытки Восточнофранкского королевства в конце 850-х годов подчинить Великую Моравию и упрочить союз с Болгарией, направленный против Византии, тем самым активизировав миссионерскую деятельность империи в Центральной, Юго-Восточной и Восточной Европе, что положило начало созданию «Содружества» как противовеса западному «политическому блоку»⁸.

Особое место в возникшем сообществе заняли Болгария и Русь, но если Симеон Великий (893—927), не желая довольствоваться подчиненной ролью «возлюбленного сына», в конечном счете неудачно попытался поколебать общеимперский центризм Константинополя, то его сын и преемник Петр (927—968) на протяжении почти всего правления оставался верным союзником Византии. Это, впрочем, не спасло Болгарию от инкорпорации в состав империи к 1018 году, во многом в силу ее близости к ромейским границам и накопления византийцами достаточного потенциала для восстановления своей прежней границы по Дунаю. Таким образом, складывание «Содружества» было обусловлено именно невозможностью поглощения империей тех или иных частей сообщества, обнаруживая наименьшую прочность именно там, где его члены находились ближе всего к центру «блока». Следует подчеркнуть, что для византийцев, пожалуй, ни одна область не имела столь большого значения, как Балканский полуостров, и в частности Подунавье, еще со времен Августа и Траяна воспринимаемое как естественный рубеж империи, призванный оставаться незыблемым. В связи с этим в отношениях с Болгарией, вырвавшей у ослабевшей Византии северо-восточный угол Балкан в 681 году, идея реванша, возвращения «отеческих земель» являлась одной из центральных, хотя, вне сомнения, в силу известных конкретно-исторических условий о ней могли позабыть на некоторое время, но не навсегда.

Отношения же Византии и Руси развивались иначе, уже хотя бы в силу их взаимной удаленности. Вероятно, если говорить о начальном этапе (IX — первая половина X столетия), русские воспринимали империю как важнейшего торгового партнера, достижение долговременного и прочного соглашения с которым — основная задача момента. В то же время, несмотря на заинтересованность византийцев в русском импорте, для установления выгодных коммерческих связей, так сказать, на «государственном» уровне военный нажим со стороны Руси был необходим. Нельзя не отметить, что Византийско-Русские отношения не ограничивались торговыми контактами: едва ли не в большей степени Константинополь интересовался наймом русско-скандинавских солдат, чей профессионализм, впервые по-настоящему давший о себе знать в начале X века⁹, надолго сделал варяго-русские отряды одними из наиболее боеспособных подразделений византийской армии, фактически императорской гвардией уже к исходу того же X столетия. Таким образом, по большей части закрывая глаза на языческую реакцию в Киеве с приходом Олега (882), между Русью и Византией установились тесные военно-торговые связи, которые не могли разорвать даже вспыхивавшие время от времени вооруженные конфликты.

Все же подлинная интеграция Руси в «Содружество» наступила лишь с окончательной победой византийского христианства около 988 года, когда к оживленным военным и экономическим контактам добавилось культурно-идеологическое воздействие. Однако с принятием крещения Русь не утратила самостоятельности, пожалуй, единственная из всех членов «Содружества» оставшаяся равноправным партнером империи, будучи ее «духовной дочерью», но не политическим сателлитом. Сверх того, только русские князья, по крайней мере после введения христианства, не ставили цели долговременного овладения Константинополем, никогда официально не посягая на титул василевса¹⁰. Став «сверхполитически» одной из стран «византийского круга»¹¹, Русь не только перестала угрожать империи, но и начала оказывать активную вооруженную поддержку Константинополю посредством стабильного и систематического пополнения наемных гвардейских войск¹².

После кризиса конца XI столетия, частичной утраты Византией контроля над Малой Азией и смещения центра империи на Балканы ее внешняя политика приобрела несколько иной характер: приходилось выступать в условиях активной западной экспансии, проникновения латинских традиций в византийскую культуру и государственные структуры. Такое давление заставило империю развиваться, сколь бы чуждыми ни представлялись ромеям эти новшества: действительно, агрессия Запада — тогда лишь угроза, в то время как на Востоке Византия оказалась на грани катастрофы, которой едва удалось избежать. Несмотря на потерю восточных и южноитальянских сателлитов, Константинополь сохранил господство в югославянском регионе, не утратил тесных связей с княжествами Руси и даже расширил политическую экспансию за Дунай: после 1167 года приблизительно на полтора десятилетия Венгрия оказалась вовлечена в орбиту византийского влияния. Больше того, империя, приняв участие в крестоносном движении, обеспечила к 1137 году свое присутствие в Северной Сирии и Палестине, фактически связав в 1158 году вассальной клятвой Латино-Иерусалимское королевство и его ленников, в первую очередь Антиохию, расширив тем самым сферу византийского влияния вплоть до границ Египта. Столь глубокого проникновения на Ближнем Востоке Византия не знала со времен арабского вторжения, на короткое время вновь став сильнейшей державой Восточного Средиземноморья. Но с падением династии Комнинов, как горько заметил Евстафий Солунский, «погибло все, что оставалось целым у ромеев, и всю нашу землю окутал мрак, как бы при затмении Солнца»¹³, империя начала стремительно уступать позиции догнавшим ее по своему развитию странам Западной Европы.

Таким образом, спектр взаимодействия внутри византийской ойкумены был столь велик и разнообразен, что каждый ее представитель строил отношения с метрополией сообразно конкретным историческим условиям, равно как и Константинополь проводил достаточно гибкую политику по отношению к потенциальным или реальным военно-политическим союзникам, экономическим партнерам или «духовным дочерям».

Далее в нескольких вводных главах напомним важнейшие события политической истории как Византии, так и Руси рассматриваемого времени, без которых понимание военно-политических отношений двух важнейших членов «Содружества» окажется невозможным.

Примечания

1. Obolensky D. The Byzantine Commonwealth: Eastern Europe, 500—1453. New York; Washington, 1971.

2. Оболенский Д.Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. С. 218.

3. Holmes C. Basil II and the governance of Empire (976—1025). Oxford, 2005. P. 307, 320—321, 329, 354.

4. Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь. С. 355.

5. Иванов С.А. Византийское миссионерство: Можно ли сделать из «варвара» христианина? М., 2003. С. 149—172.

6. Экономцев И.Н. Православие, Византия, Россия. М., 1992. С. 8.

7. Виймар П. Крестовые походы. Миф и реальность священной войны. СПб., 2003. С. 6—7.

8. Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь. С. 351.

9. Кузенков П.В. Русь Олега у Константинополя в 904 году // Причерноморье в средние века. Вып. VIII / Под ред. С.П. Карпова. СПб., 2011. С. 7—35.

10. Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь. С. 357.

11. Фогель А.С. Древняя Русь в представлениях зарубежных средневековых авторов (IX — конец XIII века). Автореф. дис. к.и.н. Иваново, 2009. С. 18.

12. Подробнее об этом см. не утратившее актуальности классическое исследование В.Г. Васильевского: Васильевский В.Г. Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI—XII веков // Избранные труды по истории Византии. Кн. 1. С. 188—393.

13. Цит. по: Васильев А.А. История Византийской империи: В 2 т. Т. II. СПб., 1998. С. 77.