8. Уход киевлян в Византию в 1069 году: маневр или реальная угроза?

Междоусобицы на Руси второй половины XI столетия оказывали влияние в том числе на ее отношения с Византией. В этой связи интерес представляет на первый взгляд незначительный и детально не рассматривавшийся эпизод, датированный весной 1069 года¹. Достаточно сказать, что данному сюжету непосредственно посвящены лишь две недавно опубликованные статьи, не уделившие, впрочем, «византийскому фактору» должного внимания². В то же время в обзорных монографиях, изучающих Византийско-Русские связи, это событие вовсе не упоминается³, а в иных исследованиях общего характера рассматривается лишь как некое «приложение» к киевскому восстанию 1068 года⁴. Однако мы слишком мало знаем о характере отношений Руси и Византии второй половины XI — начала XII века (особенно их военно-политической стороне), чтобы чем-то пренебрегать. Ценность представляет буквально каждое верифицируемое известие, нуждающееся в пристальном рассмотрении и анализе.

В 1069 году на Русь вернулся изгнанный годом ранее великий князь Изяслав I Ярославич, поддержанный королем Польши Болеславом II. Всеслав Брячиславич Полоцкий, ставший великим князем в ходе киевского восстания в сентябре 1068 года, выступил во главе столичного ополчения к Белгороду, откуда, впрочем, тайно сбежал в свою вотчину накануне вторжения польских войск Изяслава. Обескураженные таким поворотом событий киевляне через представителей веча признались в клятвопреступлении⁵ и обратились к Святославу и Всеволоду, братьям Изяслава I⁶. По всей видимости, в переговорах участвовали сторонники Всеслава, отправившиеся сражаться под Белгород. Едва ли не призывая младших Ярославичей на княжение и к организации ополчения для отпора старшему брату⁷, киевляне, согласно летописным данным, так сформулировали свою позицию: «Мы уже зло створили есмы, князя своего [Изяслава Ярославича — Авт.] прогнавше, а се ведешь на ны землю Лядьскую, а поидете въ град отца своего; аще ли не хощета, то намъ неволя: зажегше градъ свой, ступим въ Греческую землю»⁸.

Сразу отметим, что, как блестяще доказал В.А. Кучкин, побег Всеслава состоялся 15 апреля, а уже на следующий день (16 апреля) собралось вече, снарядившее посольство к Ярославичам через неделю после Пасхи (пришедшейся в тот год на 12 апреля), т. е. 18-го числа⁹. Имея в виду, что «Всеслав же седе въ Кыеве месяцъ 7», его правление длилось с середины сентября 1068 по середину апреля 1069 года¹⁰.

Показательно также, что в летописной заметке нет и намека на посредничество (принятое в подобных случаях) тогдашнего митрополита Георгия (около 1065 — около 1076). Этот факт в известной степени может свидетельствовать как о недовольстве церковной политикой Ярославичей (но не о якобы антивизантийской позиции восставших), так и о симпатиях части киевлян к бежавшему князю Всеславу. Возможно, он безуспешно добивался выделения Полоцка в отдельную епархию, в то время как Чернигов и Переяславль вскоре после 1054 года или уже в 1060-х годах не без содействия Константинопольского патриархата получили (наряду с Киевом) статус митрополии¹¹.

Возвращаясь к рассматриваемому летописному сообщению, следует обратить внимание на его неопределенность, если не загадочность: что скрывалось за грозным и отчаянным призывом киевлян, по сути ультиматумом? Чем он обусловлен? Представлял он реальную угрозу или только попытку выторговать некие гарантии безопасности в преддверии вступления в город изгнанного и оскорбленного Изяслава? Наконец, был ли возможен реальный исход киевского населения?

Тем не менее вначале необходимо разобрать несколько вспомогательных проблем, без разрешения которых донесенная летописью речь киевских делегатов к братьям Ярославичам и содержащиеся в ней требования могут показаться вымыслом или третьестепенным, даже курьезным происшествием. Однако имеющиеся свидетельства позволяют считать его уникальным, более не повторявшимся эпизодом, относящимся не только к событиям в столице, но и к внешней политике Руси, ее международному положению и связям с Византией. Таким образом, только всесторонний анализ общерусского и международного контекста может внести ясность в рассматриваемый сюжет.

1. Кто мог выступить с таким демаршем? Очевидно, не рядовые киевляне или мелкие купцы. Во-первых, так называемые «гречники»¹² — торговая верхушка, крепко связанная с империей материально и опасавшаяся прерывания контактов с ней, в том числе из-за половецкого вторжения¹³, которое Ярославичи не сумели отразить годом ранее. Сюда же, видимо, следует отнести византийских коммерсантов, приехавших на Русь¹⁴, и хотя эта догадка «имеет чисто логическое основание, не подкрепленное какими-нибудь конкретными данными»¹⁵, она выглядит вполне убедительной. Во-вторых, лучшие солдаты киевской «тысячи», особенно учитывая значительность числа русских наемников в византийской армии XI столетия¹⁶. В-третьих, все прочие пришлые ромеи, проживавшие в достаточно пестром по этническому составу Киеве — в основном представители клира и ремесленных кругов, которым было что терять в случае захвата города Изяславом и польской армией.

Отметим смелое предположение А.А. Горского о боярстве, «старшей дружине», собиравшейся эмигрировать в Константинополь, где оно могло рассчитывать на теплый прием византийского правительства, остро нуждавшегося в опытных солдатах и пополнении так называемого «русского корпуса»¹⁷. Эта гипотеза основана, по-видимому, на показании позднейшей «Польской хроники» Яна Длугоша, свидетельствующей, что к братьям Ярославичам обратилась «киевская знать», небезосновательно опасавшаяся репрессий со стороны Изяслава I¹⁸. Однако из сообщения «Хроники» ясно, что Длугош просто пересказывает известные летописные сведения, причем, не находя в них упоминания об «авторах» воззвания к Святославу и Всеволоду, он произвольно называет таковыми представителей киевской аристократии. К тому же, как справедливо контраргументирует тезис А.А. Горского П.В. Лукин, киевское боярство было в значительной степени замещено, скажем, полочанами еще в 1068 году вскоре после вокняжения Всеслава Брячиславича¹⁹. Мнение же П.П. Толочко о некой «полоцко-черниговской партии»²⁰, стоявшей за организацией восстания 1068—1069 годов, неизменно вызывает недоумение²¹, но роль собственно полоцкого купечества в свержении Изяслава Ярославича, пожалуй, сложно отрицать²². Таким образом, «вряд ли правильно связывать предостережение, переданное вечевыми послами, лишь с одной какой-то социальной категорией. Оно приложимо к представителям всех основных разрядов населения Киева»²³. Впрочем, эпицентром восстания 1068 года являлся Подол (Торг)²⁴, основными жителями которого были купцы и низшие торгово-ремесленные круги²⁵. Это дает возможность с известной долей уверенности констатировать: угрожать отъездом могли указанные выше обитатели Торга²⁶, вероятно, побуждаемые к решительным мерам представителями византийской диаспоры Киева.

Следует также упомянуть авторитетное мнение А.А. Шахматова, услышавшего в ультиматуме киевлян отзвук речей волхва²⁷, предсказавшего, что на пятое лето (т. е. в 1069 году) Русская земля станет на место Греческой, и население начало подумывать о том, не придется ли следовать этому пророчеству²⁸. В.А. Кучкин тем не менее предлагает придерживаться старой датировки (1071 год), вполне убедительно доказывая ее правоту: «угроза киевлян объясняется не воспоминаниями о проречении волхва, а реальной ситуацией, сложившейся в Киеве в то время»²⁹.

Вместе с тем нельзя согласиться и с мнением Н.Н. Воронина, подчеркивающего, что бегство не принявшего боя Всеслава обусловлено какими-то разногласиями между сельской и городской частью населения. Исследователь связывает предсказанное волхвом «преступление земель» с массовым исходом сельского населения, а в угрозе поджечь город видит поддержку требований смердов киевским плебсом, низами городского люда. Таким образом, по мысли Н.Н. Воронина, речь идет не о городском восстании, а восстании смердов, лишь поддержанном городским плебсом: «смерды и городская беднота захватили Киев, и только нашествие поляков вернуло его в руки Рюриковичей, причем против распущенных на "прокорм" ляхов началась фактически партизанская война»³⁰. Однако коль скоро летопись указывает на перспективу разрушения «своего города», то едва ли здесь имелись в виду сельчане. Больше того, мятежники угрожали спалить именно город, т. е. киевскую крепость, а не собственные дворы на Подоле, который не был обнесен оборонительной стеной, будучи, впрочем, одним из посадов Киева³¹. Укрепления Подола впервые упоминаются почти столетием позже, в феврале 1161 года, когда Изяслав Давыдович внезапным ударом выбил из Киева великого князя Ростислава Мстиславича³².

Заметим, что хотя новгородские хроники чрезвычайно скупо освещают южнорусские события 1068—1069 годов, тем не менее Новгородская первая летопись старшего извода сообщает о сожжении Подола накануне возвращения Изяслава Ярославича 2 мая 1069 года³³. Гибель посадского квартала, по-видимому, имеет смысл увязать с переносом столичного рынка на «гору» (верхний город, «город Ярослава») после восстановления Изяслава I на киевском столе³⁴. В то же время, если, опираясь на трактовку М.С. Грушевского, предлагавшего относить разорение Подола к моменту сразу по вступлении великого князя в город³⁵, рассматривать пожар посада как вполне закономерную кару со стороны Мстислава Изяславича (старшего сына Изяслава Ярославича, вошедшего в усмиренную «изменническую» столицу раньше отца и организовавшего скорую расправу над участниками его свержения), то едва ли киевляне намеревались отправиться в добровольную ссылку после наказания разграблением³⁶. Иными словами, получается, в знак раскаяния они сами сожгли Подол, одновременно собираясь разрушить и детинец с княжеской резиденцией? Таким образом, ликвидация Подола и последовавшее вскоре перемещение Торга лишь подтверждают мысль о торгово-ремесленном населении Киева как об инициаторе дерзкого требования Святославу и Всеволоду Ярославичам. Больше того, это рассматриваемое обстоятельство, сохраненное Новгородской первой летописью, возможно, является косвенным указанием на частичную реализацию замысла противников «нового старого» великого князя или даже на дело рук распущенных «на прокорм» поляков.

2. Не менее важно уточнить положение Святослава Черниговского и Всеволода Переяславского, братьев изгнанного великого князя, которым адресован демарш киевлян. Здесь в первую очередь интересны не столько родственные, сколько политические связи, точнее связи с Византией. Симпатизировавший западному христианству Изяслав I находился в тесных отношениях с Пястами: около 1043 года он женился на Гертруде (Олиславе, Елизавете), сестре Казимира I Восстановителя (1039—1058) и тетке будущего Болеслава II³⁷. Насколько известно, Изяслав Ярославич никогда не уделял большого внимания империи ромеев, чего нельзя сказать о его младших братьях.

Святослав Ярославич — не только не враждебный Византии или разорвавший с ней союзные связи, как считалось ранее, но важный партнер Константинополя, несколькими годами ранее³⁸ при активной поддержке империи ликвидировавший «оппозиционный» оплот в Тмутаракани. Правда, он не упускал из виду и отношения с Центральной Европой. Уже в начале 1070-х годов Святослав вторично женился на Оде Штаденской, внучатой племяннице Генриха III Черного (1039—1056) и папы Льва IX (1049—1054), т. е. двоюродной племяннице тогдашнего короля Германии Генриха IV (1056—1106)³⁹, но это, пожалуй, не сказалось на контактах черниговского князя с Константинополем. В то же время другой брат Изяслава I Всеволод — родственник некогда правившей Македонской династии, через брак с представительницей фамилии Константина IX Мономаха⁴⁰. Наконец, Всеволод — глава княжества, территориально наиболее близко расположенного к основным владениям Византии (не считая, разумеется, Тмутаракани и Крыма).

Интересно, что летопись отмечает переговоры не обоих князей, Святослава и Всеволода, с посланцами веча, а только одного Святослава «(и рече имъ Святославъ...»)⁴¹. Это указывает на значение для киевлян переговоров именно с сильнейшим в Поднепровье (после киевского) черниговским князем, который, выступая в роли посредника и покровителя обиженных братом горожан (и зарабатывая тем самым вскоре пригодившийся политический капитал), призвал оказать сопротивление Изяславу, если тот придет с поляками, или пойти «на мировую» в случае его появления «в мале дружине»⁴². Впрочем, позднейшие памятники называют имена уже обоих братьев-князей, обратившихся к вечевому собранию⁴³.

Разобравшись со вспомогательными вопросами, перейдем теперь к главному: мог ли демарш осуществиться? Если понимать летописный текст буквально, когда некоторое число киевских жителей, погрузившись со скарбом на ладьи и достигнув низовьев Днепра и не став при этом легкой добычей кочевников, вышло затем в Черное море и вскорости добралось до Константинополя с просьбой о предоставлении убежища, то ответ окажется отрицательным. Суть не меняется даже несмотря на возможный ментальный контекст, согласно которому Константинополь — центр православного мира, где в районе Пига в XII—XIII веках располагалась русская колония с церковью святых Бориса и Глеба⁴⁴. Ясно одно: кроме Византии киевлянам уходить было, в сущности, некуда, поскольку все пути эмиграции, кроме южного и юго-восточного, оказались отрезаны.

Заметим, что очередной этап узо-печенежских вторжений на Балканы⁴⁵, почти совпавший с решительным наступлением сельджуков на востоке⁴⁶ и норманнов в Италии⁴⁷, исключали саму возможность прихода русских беженцев на основные имперские территории, тем более в дельту Дуная — опустошенную «прифронтовую» полосу, куда ненавязчиво отправляет киевлян П.В. Лукин, или в Константинополь⁴⁸. Последнее тем более невозможно, учитывая нестабильное положение в столице императора Романа IV, с трудом преодолевавшего фронду столичной бюрократии и придворного нобилитета⁴⁹. К тому же, весной — летом 1069 года василевс находился в походе против вторгшихся в Каппадокию и проникших вплоть до Икония сельджуков; он выступил как раз в апреле⁵⁰. Дойдя до Месопотамии, но нигде не одержав решительной победы (византийцам удалось разбить отряд сельджуков у Лариссы, но большего они добиться не сумели⁵¹), Роман IV был вынужден к исходу года вернуться в Константинополь, поскольку в малоазийском тылу началось восстание командира итальянских наемников Криспина, впрочем, вскоре подавленное⁵². Таким образом, даже если что-то подобное массовому приезду киевлян в Царьград произошло, это наверняка нашло бы отражение в византийских материалах, чего не наблюдается. Однако при этом, пожалуй, не стоит исключать реальность намерения киевлян и абсолютизировать факт вероятного сакрального восприятия Византии, фразу об уходе в которую якобы следует рассматривать не в буквальном, а в идиоматическом значении⁵³.

Демарш киевлян мог оказаться не блефом или жестом отчаяния, но вполне вероятным развитием событий. Так, под словами «уйти в Греческую землю» нужно понимать переход к днепровскому устью до Олешья и далее морем в Тмутаракань или в византийский Крым, чего нельзя было исключить в случае неуступчивости Изяслава Ярославича и при черниговско-переяславской вооруженной поддержке, и даже без нее, лишь с силами ополчения. На «греческие города Крыма» как на весьма вероятный вариант убежища киевлян первым указал М.С. Грушевский, правда, посчитавший их намерение несерьезным⁵⁴. Интересно, что в собственно византийских источниках Таврика всегда выступает как отдаленное варварское место, застойная провинция, куда ссылали неугодных правительству⁵⁵.

Следует отметить, что к этому времени Донецко-Сеймская магистраль оказалась уже перерезанной степняками, поэтому именно такой «северо-причерноморский» маршрут, только в обратном направлении, из Тамани вдоль сравнительно безопасного юго-западного крымского побережья к Олешью и далее вверх по Днепру до Киева, избрал Никон Печерский. Он отправился в марте 1067 года после смерти Ростислава Владимировича в Чернигов к Святославу Ярославичу хлопотать по просьбе тмутараканцев о возвращении на княжение Глеба Святославича. Впрочем, Святослава, участвовавшего вместе с братьями в войне против Всеслава Полоцкого, Никон не застал, оставшись дожидаться окончания кампании в июле 1067 года в Киево-Печерском монастыре⁵⁶.

Военное сопровождение экспедиции киевлян также представляется вполне реальным. После катастрофического для Руси поражения от половцев на реке Альте в июле — сентябре 1068 года Святославу Ярославичу, собравшему «небольшую дружину», 1 ноября того же года удалось одолеть степняков в бою под Сновском, а по сведениям Новгородской первой летописи младшего извода, даже пленить хана Шарукана, и почти на десятилетие (не считая краткосрочного набега 1071 года на днепровское правобережье в районе Роси) остановить массовые половецкие набеги⁵⁷.

Больше того, мы доподлинно не знаем, ввиду отсутствия летописных данных, даже о неосуществлении⁵⁸ этого необычного намерения и его последствиях. Хотя Святославу и Всеволоду, очевидно, удалось «успокоить киевлян», репрессии, последовавшие накануне вступления в столицу старшего Ярославича, когда Мстислав Изяславич «исьсече Кыяны, иже бяху высекли Всеслава, числомь 70 чади, а другыя исьслепиша, другыя без вины погубивъ, не испытавъ»⁵⁹, подтверждают обоснованность беспокойства определенных кругов киевского населения, всерьез намеревавшихся избегнуть расправы путем эмиграции. Например, так поступил якобы сочувствовавший Всеславу⁶⁰ игумен Киево-Печерской обители Антоний, бежавший к Святославу Ярославичу в Чернигов, где основал на Болдиных горах Ильинский пещерный монастырь⁶¹. Однако даже если киевляне признали вину перед Изяславом I (хотя и с подспудным протестом, опасаясь неадекватной и несправедливой расправы со стороны поляков), а их обращение к младшим Ярославичам — отнюдь не ультиматум, но своеобразный крик души, это вовсе не означает, что оставление Киева — лишь «определенная аберрация, историографический миф»⁶².

Как мы постарались доказать, уход торгово-ремесленного населения столицы и пришлых ромейских купцов на Северо-Причерноморские территории Византии был вполне возможен, во всяком случае их опасения оказались небезосновательны: Изяслав не только вошел в замиренный Киев, сурово расправился с мятежниками, даже ликвидировал старое торжище, но и отдал пригороды столицы во власть польских наемников. Словом, «византийская» угроза киевлян — не столько жест отчаяния, сколько вполне продуманный и реальный ход. Лишь уверения Святослава и Всеволода остановили массовый исход населения, и то, вероятно, не всего. Уже при вступлении (или даже несколькими днями ранее) Изяслава I в Киев произошел пожар Подола, то ли вызванный бесчинствами польских войск, то ли осуществленный самими горожанами. Часть их могла осознать себя обманутой, после того как великий князь, легализовав репрессии и погромы, нарушил договоренности его младших братьев с жителями столицы. В то же время, по-видимому, не случайно Византия упоминается в качестве ближайшей для Руси страны: несмотря ни на какие осложнения, отношения с империей оставались достаточно прочными, а сама она рассматривалась как некий «союзный» центр и место убежища.

В заключение отметим, что, как уже говорилось, спустя несколько лет, под 1071 годом, мы находим упоминания о некоем волхве, который, придя в Киев, утверждал, «яко на пять лет Днепру потещи въспять, а землямь [т. е. люди: речь идет, выражаясь современным языком, о массовых миграциях — Авт.] переступати на ина места, яко стати Гречкой земли на Руской земли, а Руской на Гречкой, и прочимъ землямъ изменитися»⁶³.

Невозможно оценить достоверность приведенного свидетельства, в котором М.Б. Свердлов, пожалуй, небезосновательно видит «отражение социальной практики и социальной психологии: уход от власти князя, в котором персонифицировалось государство, от княжеской административной, податной и судебной системы в поисках свободы, что являлось одной из причин внутренней и внешней крестьянской колонизации, переселений волхвов и не хотевших становиться христианами язычников»⁶⁴. Однако представляется необходимым отметить, какие причудливые формы могут принять последствия социально-политической борьбы — на это указывал еще Б.Д. Греков⁶⁵. Впрочем, М.Д. Приселков замечает, что, вероятно, «подготавливались крупные события в плоскости русско-византийских отношений, которые преломились на Руси в виде слухов, попавших и на страницы наших летописей»⁶⁶, правда, информацией о таких событиях мы не располагаем.

Конечно, мотив природных катаклизмов был чрезвычайно характерен для разного рода пророчеств: указывается, что в 1063 году Волхов якобы «иде вспять дний 5»⁶⁷. Впрочем, в отличие от Новгорода, в Киеве ввиду большей христианизации местного населения⁶⁸ наблюдалось равнодушие к речам волхва, по всей видимости, вскоре арестованного властями. Заметим, что почти одновременно с появлением киевского кудесника около 1071 года⁶⁹ произошли мятежи, возглавляемые волхвами в слабо христианизированном Белоозере и Новгороде⁷⁰. Таким образом, «языческие традиции оставались достаточно сильны, и почти через сто лет после официального обращения Руси в христианство новые формы веры и поведения, идущие из Византии, все еще могли вызвать отвращение и страх в городских и крестьянских общинах, традиционный образ жизни которых оказался под угрозой гибели»⁷¹.

Тем не менее показательно, как все еще остававшиеся прочными и оживленными связи Руси и империи, несмотря на печенежско-половецкий барьер, нашли отражение в идее оставления Киева в 1069 году и в апокалипсических пророчествах языческой «реакции». Однако волхвы почти не ошиблись в своих черных предсказаниях: «взаимосмещения» двух важнейших центров «Византийского содружества», конечно, не произошло, но его метрополия явно вступила в полосу жесточайшего внутри- и внешнеполитического кризиса. 1071-й — год падения Бари и катастрофы при Манцикерте, когда, как несколько эмоционально замечает А.А. Васильев, «Византия перестает быть мировой державой средневековья»⁷².

Примечания

1. Повесть временных лет. С. 75, 212—213. К 1068 году это событие относит лишь Радзивиловская летопись // Радзивиловская летопись. С. 73.

2. Горский А.А. «Зажегше град свой, ступим в Гречьску землю...» // Тезисы участников III международной конференции «Комплексный подход в изучении Древней Руси» // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. № 3 (21). Сентябрь 2005. С. 19—21; Лукин П.В. «...Нам неволя: зажегше град свои, ступим в Гречьску землю»: К интерпретации статьи Повести временных лет под 6577 годом // Rossica Antiqua: Исследования и материалы. 2006 / Отв. ред. А.Ю. Дворниченко, А.В. Майоров. СПб., 2006. С. 229—259.

3. Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 404—406; Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь. С. 276—299.

4. Котляр Н.Ф. Дипломатия Южной Руси. СПб., 2003. С. 55—57; Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 492—493; Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI—XIII веков. М., 1955. С. 95—98; Он же. Древнерусские города. СПб., 2008. С. 187—190; Мавродин В.В. Народные восстания в Древней Руси X—XIII веков. М., 1961. С. 46—53; Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества. С. 440—443; Фроянов И.Я. Древняя Русь. Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М.; СПб., 1995. С. 173—196; Толочко П.П. Древняя Русь. С. 88—89; Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси. С. 71—74; Свердлов М.Б. Домонгольская Русь. С. 447—455; Франклин С., Шепард Дж. Возникновение Руси. С. 399—401.

5. Толочко П.П. Власть в Древней Руси. С. 162.

6. Тверская летопись уточняет, что в этот момент князья находились в вотчинных столицах: Святослав — в Чернигове, Всеволод — в Переяславле // Летописный сборник, именуемый Тверской летописью. С. 159.

7. Линниченко И.А. Вече в Киевской области. М., 2011. С. 20.

8. Повесть временных лет. С. 75, 212; Ипатьевская летопись. С. 113—114; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. С. 190—191; Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. II—III: История Российская. Ч. II. С. 86. Новгородская летопись по списку П.П. Дубровского, вероятно, допускает описку и единственная из всех летописей трактует намерение киевлян как желание «эмигрировать» не в Византию, а в «Лятцкую землю», т. е. в Польшу // Новгородская летопись по списку П.П. Дубровского. С. 57.

9. Кучкин В.А. «Слово о полку Игореве» и междукняжеские отношения. С. 19, 31.

10. Повесть временных лет. С. 75, 212; Свердлов М.Б. Домонгольская Русь. С. 450.

11. Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси. С. 73—74; Толочко П.П. Власть в Древней Руси. С. 162; Приселков М.Д. Русско-византийские отношения в IX—XII веках // Вестник древней истории. № 3. 1939. С. 104—105; Щапов Я.Н. Государство и церковь Древней Руси. С. 39, 60—61, 191, 194; Назаренко А.В. Древняя Русь и славяне. С. 232—233, 235—236.

12. Мавродин В.В. Очерки по истории левобережной Украины. С. 178, 212—213; Новосельцев А.И., Пашу-то В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.Л., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение / Под ред. В.Т. Пашуто и Л.В. Черепнина. М., 1965. С. 26.

13. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. С. 188.

14. Смирнов В.Н. Экономические связи Древней Руси с Византией и Северным Причерноморьем в VIII—XV веках. Автореф. дисс. канд. ист. наук. Л., 1980. С. 9.

15. Фроянов И.Я. Древняя Русь. С. 189.

16. Васильевский В.Г. Варяго-русская и варяго-английская дружина. С. 197 сл.; Фроянов И.Я. Древняя Русь. С. 190.

17. Горский А.А. «Зажегше град свой, ступим в Гречьску землю...». С. 20—21.

18. Щавелева Н.И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша (кн. I—VI): Текст, перевод, комментарий. М., 2004. С. 262—263.

19. Лукин П.В. «...Нам неволя: зажегше град свои, ступим в Гречьску землю». С. 240—241.

20. Толочко П.П. Власть в Древней Руси. С. 163.

21. Подробнее см. Фроянов И.Я. Древняя Русь. С. 189; Лукин П.В. «...Нам неволя: зажегше град свои, ступим в Гречьску землю». С. 237—237.

22. Алексеев Л.В. Полоцкая земля. С. 245—247.

23. Фроянов И.Я. Древняя Русь. С. 190.

24. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси. С. 95.

25. Толочко П.П. Древний Киев. Киев, 1983. С. 122—123.

26. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. С. 188; Лукин П.В. «...Нам неволя: зажегше град свои, ступим в Гречьску землю». С. 248.

27. Появление волхва в Первом Киево-Печерском своде 1073 года может быть датировано 1065 годом, а Повесть временных лет вслед за Начальным (Вторым Киево-Печерским) сводом 1095 года относит это к 1071 году // Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. С. 325—326, 378—379, 444; Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси. С. 73.

28. Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. С. 326.

29. Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV веках. М., 1984. С. 62—63; Горский А.А. «Зажегше град свой, ступим в Гречьску землю...». С. 20.

30. Воронин Н.Н. Восстание смердов в XI веке // Исторический журнал. № 2. 1940. С. 60—61.

31. Лукин П.В. «...Нам неволя: зажегше град свои, ступим в Гречьску землю». С. 250.

32. Ипатьевская летопись. С. 350.

33. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. С. 17; Повесть временных лет. С. 75, 213.

34. Там же. С. 75, 213; Ипатьевская летопись. С. 114; Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. С. 324; Толочко П.П. Древний Киев. С. 64—65, 82, 210.

35. Грушевский М. С. История Украины-Руси: В 10 т. Т.И. Львов, 1905. С. 78.

36. Лукин П.В. «...Нам неволя: зажегше град свои, ступим в Гречьску землю». С. 247, 253, 255.

37. Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. С. 336.

38. Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси. С. 73; Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. С. 84.

39. Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. С. 508, 529; Назаренко А.В. О династических связях сыновей Ярослава Мудрого // Отечественная история. № 4—5. 1994. С. 181—183, 190; Он же. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX—XII веков. М., 2001. С. 511, 513—514.

40. Литаврин Г.Г., Янин В.Л. Новые материалы о происхождении Владимира Мономаха // Историко-археологический сборник А.В. Арциховскому к 60-летию со дня рождения и 30-летию научной, педагогической и общественной деятельности. М., 1962. С. 218—220; Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. С. 539.

41. Повесть временных лет. С. 75, 212.

42. Ипатьевская летопись. С. 114; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. С. 190—191; Мавродин В.В. Очерки по истории левобережной Украины. С. 211—212.

43. См., наприм. Летописный свод 1497 года. Летописный свод 1518 года (Уваровская летопись). С. 22.

44. Лукин П.В. «...Нам неволя: зажегше град свои, ступим в Гречьску землю». С. 257, 259.

45. Успенский Ф.И. История Византийской империи. Т. IV. С. 69—70; Величко А.М. История византийских императоров. Т. IV. С. 442—443; Дашков С.Б. Императоры Византии. С. 228—229; Князький И.О. Византия и кочевники южнорусских степей. С. 50—54; Васильевский В.Г. Византия и печенеги. С. 27—33.

46. Гельцер Г. Очерк политической истории Византии. С. 119—121; Острогорский Г.А. История византийского государства. С. 424—425.

47. Норвич Д. Нормандцы в Сицилии. С. 187—191.

48. Лукин П.В. «...Нам неволя: зажегше град свои, ступим в Гречьску землю». С. 256.

49. Скабаланович Н.А. Византийское государство и церковь в XI веке. Кн. I. С. 223—226; Величко А.М. История византийских императоров. Т. IV. С. 453—454.

50. Успенский Ф.И. История Византийской империи. Т. IV. С. 50, 81—82.

51. Мохов А.С. Византийская армия. С. 289.

52. Михаил Пселл. Хронография. С. 181, 297, 305; Исторические записки Никифора Вриенния. С. 44—45, 54—60; Гельцер Г. Очерк политической истории Византии. С. 122; История Византии. Т. II. С. 284; Дашков С.Б. Императоры Византии. С. 231; Хэлдон Д. История византийских войн. С. 316—318.

53. Лукин П.В. Древнерусские «вои». IX — начало XII веков // Средневековая Русь. Вып. V / Отв. ред. А.А. Горский. М., 2004. С. 45.

54. Грушевский М. С. Очерк истории Киевской земли. С. 73.

55. Герцен А. Г, Могарычев Ю.М. Иконоборческая Таврика // Античная древность и средние века: Византия и средневековый Крым: сборник научных трудов. Барнаул, 1992. С. 184.

56. Житие преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского. С. 419; Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. С. 311—312) Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси. С. 117; Он же. История русского летописания. С. 59; Мавродин В.В. Очерки по истории левобережной Украины. С. 206.

57. Повесть временных лет. С. 74, 212; Ипатьевская летопись. С. 113; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. С. 189—190; Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. С. 454—455; Егоров В.Л. Русь и ее южные соседи. С. 190.

58. Повесть временных лет. С. 75, 213; Ипатьевская летопись. С. 114; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. С. 191.

59. Повесть временных лет. С. 75, 213.

60. Густынская летопись. С. 57—58.

61. О преподобном Исааки Пещернике. Слово 36 // Киево-Печерский патерик / Подг. текста Л.А. Ольшевской, перев. Л.А. Дмитриева, комм. Л.А. Дмитриева и Л.А. Ольшевской // Библиотека литературы Древней Руси. Т. IV. С. 386—387, 679.

62. Лукин П.В. «...Нам неволя: зажегше град свои, ступим в Гречьску землю». С. 251—252, 255.

63. Повесть временных лет. С. 75, 213; Ипатьевская летопись. С. 115; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. С. 191.

64. Свердлов М.Б. Домонгольская Русь. С. 452.

65. Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 493.

66. Приселков М.Д. «Слово о полку Игореве» как исторический источник. С. 127.

67. Повесть временных лет. С. 71, 209.

68. Воронин Н.Н. Восстание смердов в XI веке. С. 57, 59.

69. Датировка спорна: подробнее см. Фроянов И.Я. Древняя Русь. С. 142—144, 163, 171.

70. Повесть временных лет. С. 76—78, 213—216; Ипатьевская летопись. С. 115—119; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. С. 191—196; Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. II—III: История Российская. Ч. II. С. 86—87; Мавродин В.В. Народные восстания в Древней Руси. С. 27—32; Фроянов И.Я. Древняя Русь. С. 139 и сл.; Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский. М., 2007. С. 28—29.

71. Оболенский Д.Д. Связи между Византией и Русью в XI—XV веках // XIII Международный конгресс исторических наук. Москва, 16—23 августа 1970 года. М., 1970. С. 11.

72. Васильев А.А. Лекции по истории Византии. Т. I. Пг., 1917. С. 328.