4.1. Последствия дестабилизации военно-политической ситуации в степях для Боспора

Победа Евмела при поддержке сарматов, однако, не спасла государство от серьезнейших потрясений, которые разразились приблизительно через 40 лет после описанной войны. В первую очередь эти потрясения коснулись Восточного Крыма, по этой причине есть веские основания считать, что виной тому стали скифы, оттесненные сарматами в Крым из степей Северного Причерноморья и вынужденные отвоевывать себе жизненное пространство на полуострове (рис. 48; см.: Гайдукевич, 1959. С. 277; Демьянчук, Туровский, 1999. С. 92; Зубарь, 2004. С. 198—200; Rostovtzeff, 1930. P. 574). Можно напомнить в связи с этим уже приведенное выше свидетельство Лукиана Самосатского (Tox. 49), в котором говорится о нападениях групп скифских разбойников на территории Боспорского государства, разумеется, европейской его части. Но приблизительно около 270 г. до н. э. произошли события, подтверждавшие, что этим дело, скорее всего, уже не ограничивалось. Археологические исследования последних лет позволили установить, что на сельскохозяйственных территориях европейского Боспора в это время имела место в высшей степени драматичная ситуация.

На западной границе Боспорского государства в районе Феодосии напряженное военное положение проявилось приблизительно в конце первой — начале второй четвертей III в. до н. э., когда жизнь здесь прекратилась на большинстве удаленных от города селищ (Гаврилов, 2004. С. 23). С этого времени Феодосия, по заключению А.В. Гаврилова, стала центром целого «укрепленного района», на который была возложена защита западного рубежа боспорских владений; важную роль в решении этой задачи стали играть находящиеся на подступах к городу укрепления типа небольших крепостей (Гаврилов, 2004. С. 41). Феодосийский «укрепленный район», однако, не мог сдержать вражеского натиска.

Резюмируя результаты изучения сельских поселений Восточного Крыма, А.А. Масленников отмечает, что в конце первой трети III в. до н. э. на них в спешном порядке возводились укрепления, но, несмотря на это, все они погибли в 60-х гг. III в. до н. э. (Масленников, 1997. С. 63—65; ср. Зинько, 1996. С. 16; 2003. С. 180). На большинстве исследованных селищ выявлены следы пожаров и разрушений всех построек, которые впоследствии уже не восстанавливались. В слоях разрушения обнаружены бронзовые и железные наконечники стрел скифских типов, пращные камни и пр.

Драматическая картина гибели поселений реконструируется на некоторых из них вполне отчетливо. Важные наблюдения были сделаны при раскопках поселения Золотое Плато, на полу двух из исследованных домов под рухнувшими стенами были найдены три человеческих остова, в костях позвоночника одного из них торчал железный наконечник стрелы (Масленников, 1998. С. 88). Очень наглядная картина гибели во время нападения была зафиксирована также при раскопках поселения Генеральское-Западное. Археологические наблюдения показывают, что нападающие обстреливали поселение из луков: наконечники стрел обнаружены около оснований стен, некоторые из них погнуты; защитники поселения в борьбе с противником, скорей всего, активно использовали каменные ядра (Масленников, 1996. С. 75—79).

Рис. 48. Северное Причерноморье после падения Великой Скифии 1 — горы; 2 — границы степей и лесостепей; 3 — главные греческие колонии; 4 — направления кельтских походов с запада и сарматских с востока

Во время исследований одного из древних некрополей Крымского Приазовья (Салачик II) были обнаружены два погребения мужчин, погибших во время боевых действий. У одного в предплечий торчал бронзовый наконечник стрелы скифского типа, у другого на черепе, в центральной части лобной кости, было зафиксировано отверстие, образовавшееся от удара небольшого ядра, вероятно, пращного камня. Специальное изучение костных остатков позволяет утверждать, что оба ранения были нанесены за несколько недель до смерти. Все эти важные наблюдения определенно указывают, что местные обитатели подверглись нападениям варваров около 270 г. до н. э., при этом после первого из них они сумели выстоять, похоронить убитых и умерших от ран (Бужилова, Масленников, 2000). Однако вскоре, как уже говорилось, все сельские поселения района были оставлены населением. В свете изложенного представляется очень странным мнение Е.А. Молева, что в поселениях Восточного Крыма этого времени нет следов их насильственного уничтожения (Молев, 1994. С. 38). Напротив, этих следов, на наш взгляд, вполне достаточно, чтобы заключить, что в конце 70-х гг. III в. до н. э. здесь разразились настоящие войны, которые привели к уничтожению всей системы земледелия в районе.

Аналогичная ситуация фиксируется на территориях других античных государств северного берега Понта. Роковая грань в истории хоры Херсонеса Таврического приходится на конец первой трети III в. до н. э. (Виноградов, Щеглов, 1990. С. 362; Пуздровский, 1995. С. 142), то же самое следует признать в отношении Северо-Западного Причерноморья (Крыжицкий, Буйских, Бураков, Отрешко, 1989. С. 100; Okhotnikov, 2001. P. 115). По справедливому заключению А.Н. Щеглова, в это время «происходит тотальное уничтожение сельских поселений на хоре всех северопричерноморских греческих государств», что связывается с сарматским опустошением Скифии (Щеглов, 1985. С. 192; ср. Марченко, 1999. С. 168).

В.Д. Хэнсон, изучая воздействие военного фактора на состояние сельского хозяйства Древней Греции, правильно указывает, что отдельные акции вражеских армий не могли сказаться на его положении катастрофическим образом. Даже регулярные вторжения на территорию Аттики спартанских войск во главе с Архидамом на первом этапе Пелопоннесской войны не разрушили полностью ее сельскохозяйственную структуру (Hanson, 1998. P. 15, 140; cp. Foxhall, 1995. P. 134—135). Ситуация становилась совсем другой, когда сельские территории страдали от продолжительной нестабильности, тяжелого налогообложения, грабежей, потерь рабочей силы и т. п. (Hanson, 1998. P. 16). Положение в Восточном Крыму, а также на хоре других греческих государств региона, как представляется, определялось факторами, которые можно назвать факторами длительной нестабильности, создававшими невозможную обстановку для производственной деятельности и нормальной жизни вдали от городских укреплений.

Рис. 49. План Порфмия эллинистического времени (реконструкция Е.Г. Кастанаян)

Вполне возможно, что сельское население из неукрепленных поселений, спасаясь от вражеских нападений, действительно уходило под защиту городских оборонительных стен. Не исключено, что фиксируемый в это время рост территории городов в немалой степени может быть объяснен притоком населения из степных частей полуострова, однако, и здесь жизнь была очень напряженной.

Имеющиеся археологические материалы дают основание полагать, что города европейского Боспора в рассматриваемое время испытывали серьезную военную угрозу, а некоторые из них даже подвергались нападениям. При раскопках Нимфея был обнаружен проезд в оборонительной стене, заложенный большими камнями так, что оказалась оставленной лишь небольшая калитка. Около оборонительной стены были найдены каменные ядра и бронзовые наконечники стрел. Исследователь городища, М.М. Худяк, относил данную ситуацию к концу IV в. до н. э. и связывал ее с событиями междоусобной борьбы сыновей Перисада (Худяк, 1962. С. 35). В рассказе Диодора о столкновении братьев, как было показано выше, ничего не говорится о военных действиях на собственно боспорской территории, поэтому, как представляется, наблюдение М.М. Худяка следует рассматривать не в контексте войны 310/309 г. до н. э., а в плане общей неспокойной военно-политической ситуации, сложившейся в это время на Керченском полуострове. В той же плоскости, по-видимому, можно трактовать и сильные разрушения Порфмия, происшедшие около середины III в. до н. э. (Кастанаян, 1972. С. 81).

Рис. 50. Восточная оборонительная стена Мирмекия III вв. до н. э. (перекрыта более ранняя стена конца V — начала IV вв. до н. э.)

Не вызывает удивлений, что многие города Европейского Боспора в это время активным образом укреплялись. Так, во второй половине столетия, после отмеченного разрушения был перестроен по единому, регулярному плану и стал мощной крепостью Порфмий (Кастанаян, 1972, С. 78; 1983. С. 162—168). Этот небольшой город (рис. 49) расположен на западном берегу пролива в том месте, где тот имеет наименьшую ширину и где издревле существовали переправы (само название города Порфмий, вероятнее всего, восходит к древнегреческому слову «переправа»). Раскопками выявлена прямоугольная сеть улиц, которая делит крепость на восемь кварталов, вытянутых с востока на запад параллельно оборонительным стенам. Толщина стен достигала 2,5 м; исследована также северо-западная башня, которая фланкировала калитку шириной 1,5 м, устроенную в западной стене. Не вызывает особых сомнений, что столь кардинальная перестройка Порфмия была вызвана потребностями защиты переправы между европейской и азиатской частями, которая имела для Боспорского государства стратегическое значение.

Приблизительно в середине III в. до н. э. новая оборонительная стена была возведена в Мирмекии (Пругло, 1960. С. 269 сл.; Гайдукевич, Михайловский, 1961. С. 128 сл.; Гайдукевич, 1987. С. 149 сл., 154 сл.). Часть этой стены (ширина — 3,20—3,80 м) была выявлена при раскопках в восточной части городища (рис. 34, 50). Она перекрывала более ранние оборонительные сооружения города, возведенные, очевидно, на рубеже V—IV вв. до н. э. (см. главу 3.1), но при этом по отношению к ним ее трасса была несколько сдвинута к востоку. По этой причине последовательность двух этапов фортификационного строительства в Мирмекии фиксируется очень отчетливо и наглядно.

Рис. 51. Акрополь Пантикапея в III в. до н. э. (реконструкция В.П. Толстикова)

В Тиритаке, где в конце IV — первой половине III в. до н. э. производилось обновление всей фортификационной системы, мощь отдельных ее звеньев была усилена еще и во второй половине III в. до н. э. (Марти, 1941. С. 16 сл.; Гайдукевич, 1952. С. 20). Концом IV в. до н. э. или первой половиной III в. до н. э. можно датировать возведение оборонительной стены Китея (Молев, 1985. С. 58; ср. 1986. С. 43). В Зеноновом Херсонесе раскопками открыто мощное основание оборонительной стены III в. до н. э. (Масленников, 1992а. С. 142, 144, 146). Городские укрепления Пантикапея относятся к III—II в. до н. э. (Толстяков, 1984а. С. 34), особенно внушительно выглядят укрепления акрополя столицы государства (рис. 51). В это же время были возведены укрепления в Киммерике на вершине г. Опук (Кругликова, 1958. С. 243 сл.)¹. Оценивая все эти факты, следует признать, что в III — начале II в. до н. э. в Восточном Крыму происходит усиление фортификационного строительства, вызванное, скорее всего, возрастанием военной угрозы со стороны Крымской Скифии.

Обозначенные выше укрепления боспорских городов, а также почти все подобные сооружения, отмеченные на страницах нашего повествования ранее (может быть, за исключением стен Семибратнего городища), заставляют признать одно в высшей степени важное обстоятельство. Фактически мы не можем говорить о заметном прогрессе в развитии фортификационного искусства Боспора на протяжении V—II вв. до н. э. Рвы, городские ворота сложной конструкции, протейхизмы и прочие сооружения, типичные для фортификации Средиземноморья этого времени, на северном берегу Черного моря не получили распространения. Более того, вплоть до времени Митридата Евпатора не имеется убедительных материалов об использовании каких-либо осадных механизмов (Иванов, 2005. С. 19). Почти нет сомнения, что хорошо оснащенные и обученные отряды греческих наемников сумели бы захватить боспорские города без особых проблем, но ведь совсем не эти отряды были главными противниками боспорян. Угроза для них всегда исходила, в основном, от местных варварских племен, в первую очередь, от кочевников. Уже говорилось, что кочевники могли захватить укрепленный город неожиданным ударом и разграбить его, но они никогда не умели вести правильную осаду, предпринять штурм и т. п. Как известно, развитие фортификации, с одной стороны, и осадной техники, с другой, всегда находилось в состоянии взаимообусловленности. Прогресс в одной из составляющих вел к адекватному изменению в другой; на «вызов» находился «ответ». Складывается впечатление, что на Боспоре, а, вероятно, можно говорить о всем античном Северном Причерноморье, особых «вызовов» к совершенствованию фортификации долгое время не было. По всей видимости, именно этим следует объяснять столь явный консерватизм, отсутствие заметного развития в оборонительном строительстве боспорских городов V—II вв. до н. э.

Для понимания военно-политической ситуации, сложившейся в первой половине III в. до н. э. на Боспоре, большое значение имеют некоторые граффити (рисунки, прочерченные по штукатурке), сравнительно недавно обнаруженные в святилище Нимфея (Höckmann, 1999). Они вообще чрезвычайно ценны, поскольку, как считают исследователи городища, около середины III в. до н. э. святилище было ликвидировано и более не существовало (Грач, 1984. С. 81; 1987. С. 83; Sokolova, 2000. S. 172). Иными словами, полученные там материалы достаточно уверенно могут быть отнесены к раннему этапу сарматских вторжений в Северное Причерноморье.

На штукатурке были прочерчены изображения всадников и противостоящих им пеших воинов-лучников (рис. 52). Всадники в конических шлемах и массивных панцирях вооружены длинными копьями, что, по мнению Ю.Г. Виноградова, позволяет видеть в них сарматов-катафрактариев (2000. С. 274). Пешие воины-лучники — это, вероятно, скифы. Напомним, что, по сообщению Диодора Сицилийского, скифское войско, поддержавшее боспорского царя Сатира в конфликте с братом, в основном состояло из пехотинцев (Diod. XX. 22). Нетрудно понять, что в сцене боя, изображенной на штукатурке, побеждают всадники-сарматы, а лучники-скифы терпят поражение (Höckmann, 1999. P. 341). Признавая всю специфичность этих рисунков как источника по боспорской истории, отдаленность сделанных здесь изображений от событий большой политики того времени, все-таки можно предполагать, что сарматы тогда, скорей всего, были «симапичней», ближе рядовым жителям Боспора, чем скифы, а сарматские победы над скифами находили отклик в их сердцах и, соответственно, запечатлевались даже в такой, достаточно примитивной форме.

В связи с затронутым сюжетом необходимо сказать несколько слов о катафрактариях, которые как будто изображены на граффито нимфейского святилища. Подробнее эти вопросы будут рассмотрены в главах, посвященных первым векам н. э., однако, уже сейчас можно отметить, что обычно так называют тяжеловооруженных конных воинов, у которых доспехами были защищены также и их боевые кони. Само слово «катафрактарий» в переводе с древнегреческого можно передать как «прикрытый доспехом». Традиция этой системы вооружения, несомненно, происходит с востока, хотя в научной литературе не утихают споры о времени и месте ее появления. Весьма обоснованной представляется точка зрения петербургского археолога В.П. Никонорова, который пришел к заключению, что катафрактарии появились среди кочевников западной части Центральной Азии как результат их противостояния вторжению армии Александра Македонского (Nikonorov, 1998. P. 135). При таком понимании можно предположить, что эта система вооружения всадника, если судить по нимфейским изображениям, быстро попала в степи Северного Причерноморья, куда была принесена первой волной сарматского продвижения на запад.

Рис. 52. Граффити с изображением батальных сцен из святилища Нимфея (по О. Хёкманну)

В высшей степени любопытно, что археологические материалы, полученные во время раскопок памятников Таманского полуострова, не позволяют считать, что военно-политическая ситуация здесь была более сложной, чем в Восточном Крыму. Это в особенности интересно по той причине, что, как уже говорилось, именно сюда, к восточным рубежам Боспорского государства проникли сарматские племена, прежде всего, сираки. Конечно, и здесь поначалу имели место какие-то военные столкновения — в конце IV в. до н. э., к примеру, были разрушены оборонительные стены Семибратнего городища (Анфимов, 1951а. С. 242; 1958. С. 52). На страницах научных изданий эти разрушения обычно увязываются с военными действиями времени междоусобицы сыновей Перисада (Коровина, 1957. С. 187; Анфимов, 1958. С. 52), а не предполагаемой сарматской агрессии. Такое понимание, надо признать, вполне допустимо, к тому же на рубеже IV—III вв. или в начале III в. до н. э. на Семибратнем городище были возведены новые укрепления (Толстиков, 1985. С. 357). Последний факт также чрезвычайно любопытен, поскольку всплеска фортификационного строительства, столь явного в Восточном Крыму, на Тамани в это время как будто не произошло. Помимо Семибратнего городища, лишь при раскопках Фанагории был обнаружен небольшой участок оборонительной стены III—II вв. до н. э. (Кобылина, 1956. С. 25, рис. 6). Бурное фортификационное строительство фиксируется на азиатском Боспоре в более позднее время, но об этом будет сказано особо.

С общим сложным положением на границах государства можно связывать факты сокрытия кладов. Современная археология убедительно демонстрирует, что во времена военного лихолетья люди обычно старались спрятать свои сокровища в землю, сберечь их таким образом от вражеских грабежей. В отношении Боспора можно указать, что клады стали зарываться на обеих сторонах пролива с начала III в. до н. э. (Шелов, 1956. С. 125—126). На европейской стороне найдены два клада в Мирмекии (Зограф, 1941. С. 154; Брабич, 1964); на азиатской они как будто зарывались даже более активно (см.: Анфимов, 1949; 1981; 1988; 1991; Аптекарев, 1987; Фролова, Савостина, 1998).

К сожалению, пока еще весьма немногое можно сказать о судьбе сельских поселений Таманского полуострова в III в. до н. э. Правда, в научной литературе отмечается, что здесь происходили процессы, аналогичные тем, которые ярко проявились в Восточном Крыму (Кругликова, 1975. С. 96; Масленников, 1981. С. 69). В общем, такое предположение вполне логично. Нестабильная ситуация, возникшая в результате сарматского продвижения в Прикубанье, несла угрозу в первую очередь для неукрепленных поселений хоры, но для Таманского полуострова об изменениях, связанных с этим продвижением, допустимо лишь предполагать. Археологическое изучение хоры азиатского Боспора еще только начинается, и дискретность в ее развитии выступает здесь отнюдь не с полной очевидностью. О сельской округе Горгиппии, к примеру, сейчас говорится лишь то, что плодородные земли в ее окрестностях использовались регулярно с IV в. до н. э. (Алексеева, 1980. С. 48), или даже более определенно — в большинстве поселений жизнь не замирала с IV в. до н. э. по III в. н. э. (Алексеева, 1997. С. 42), хотя и допускается, что сельские поселения развивались в системе полиса, переживая вместе с ним периоды расцветов и катастроф (Алексеева, 1999. С. 163). Я.М. Паромову также не удалось проследить на Таманском полуострове заметных изменений в системе расселения для эллинистического периода, напротив, жизнь на сельских поселениях, по его заключению, тогда достигла максимума своего развития (Паромов, 1990. С. 64). Сложившееся понимание, конечно, никак не может исключать возможности того, что со временем, после проведения систематических раскопок, существующая картина исторического развития хоры азиатского Боспора будет несколько трансформирована, и здесь тоже будет открыт хронологический разрыв или, правильнее сказать, разрывы. Во всяком случае, такое открытие представляется очень вероятным.

Следует еще раз подчеркнуть, что, несмотря на близость к районам, подвергшимся нападениям сарматов, положение на азиатской стороне Боспора, в целом, было отнюдь не хуже, чем на европейской. Во всяком случае, современное состояние археологических источников вполне позволяет это предполагать. По всей видимости, в начальный период продвижения сарматов возможность их вторжения в пределы Боспорского царства была вполне реальной. Однако в дальнейшем, с развитием боспоро-сарматских взаимоотношений, эта угроза, как представляется, была сведена до минимума. Весьма показательно, что ни один из греческих городов Таманского полуострова не был разрушен, в это время здесь даже не отмечается активного фортификационного строительства. Не уменьшая сложности военно-политической ситуации в регионе, хотелось бы высказать предположение, что подобная достаточно благоприятная ситуация в восточной части государства могла стать устойчивой лишь в том случае, если боспорские цари в защите рубежей своих владений опирались не только на внутренние силы или на помощь со стороны греческих государств, но и на союз с местными варварскими племенами Прикубанья, в первую очередь, на союз с сарматами.

Есть основания считать, что в это время Боспорское государство проводило политику самого активного проникновения в глубинные районы Прикубанья. Очень важным в связи с этим представляется тот факт, что здесь в конце IV в. до н. э. на территории Елизаветинского городища (среднее течение Кубани) была основана боспорская торговая фактория. С этого времени городище, расположенное в самой гуще местных племен, стало форпостом боспорского экономического влияния в регионе (Анфимов, 1966. С. 159; 1967. С. 130). Этот факт, наряду с приведенными выше, на наш взгляд, позволяет достаточно обоснованно предполагать, что в рассматриваемое время правители Боспора придавали особое значение развитию связей с варварским миром Прикубанья.

Подобная политика проводилась также и в районе Донской дельты, где весьма интересные результаты были получены при раскопках Елизаветовского поселения, самого крупного на восточной границе Скифии. Выше говорилось, что под угрозой сарматских нападений жизнь здесь прекратилась приблизительно на рубеже IV—III вв. до н. э., но ненадолго. Вскоре здесь было основано довольно крупное поселение, которое в научной литературе именуется «боспорским эмпорием». Этот «эмпорий» просуществовал приблизительно 25—30 лет (Марченко, 1992. С. 176 сл.; Марченко, Житников, Яковенко, 1988. С. 75 сл.; Марченко, Житников, Копылов, 2000. С. 252). Попытка упрочения боспорского влияния в дельте Дона не была успешной, и поселение погибло в 80—70-х гг. III в. до н. э., вероятно, в результате неожиданного нападения сарматов (Марченко, 1992. С. 184—186; Марченко, Житников, Копылов, 2000. С. 258; ср. Кац, 2001. С. 90). Тем не менее, для понимания основных направлений греко-варварских контактов начала III в. до н. э. создание «боспорского эмпория» именно в этом районе чрезвычайно показательно. Еще более показательно, что полным успехом было ознаменовано создание другого боспорского центра в низовьях Дона — Танаиса.

Видный советский археолог Д.Б. Шелов, много лет руководивший раскопками Танаиса, считал, что город был основан в первой четверти III в. до н. э. (Шелов, 1970. С. 23; 1989. С. 47; ср.: Арсеньева, Бётгер, Виноградов, 1996. С. 54; Böttger, 2001. S. 49). По сообщению Страбона, его основали боспоряне (Strab. XI. 2, 3). Очень скоро этот город, расположенный, по существу, на пути варварских передвижений с востока на запад, стал важным экономическим центром, самым большим торжищем среди варваров после столицы Боспорского государства — Пантикапея (Strab. VII. 4, 5). Опираясь на него, Боспор твердо стоял в пункте, который давал ему несомненные выгоды в плане экономического освоения района, торговли с местными туземными племенами, а также позволял ориентироваться в изменениях военно-политического характера в прилегающих степных областях (ср.: Гайдукевич, 1963. С. 306). Если и ранее Боспорское государство в силу своего географического положения имело реальный и, по всей видимости, легкий доступ в Крым и Подненровье из европейской части и к Кавказу — из азиатской, то теперь в зону его активного влияния вошло и Нижнее Подонье-Приазовье.

Примечания

1. Ю.В. Горлов и Ю.А. Лопанов склонны датировать укрепления Киммерика концом V — началом IV в. до н. э. (1997. С. 141). Их датировка, основанная исключительно на общих представлениях о развитии античной фортификации, пока не представляется убедительной.