4.3. Новое в военном деле Боспора

Сельских поселений второй половины III — первой половины II в. до н. э. на Боспоре известно не очень много, гораздо меньше, чем для времени расцвета IV в. до н. э., при этом в археологическом отношении, как уже отмечалось, сейчас значительно лучше изучены сельские территории европейского, нежели азиатского Боспора. Последнее обстоятельство делает несколько условными все проводимые между ними сопоставления, но вовсе без таких сопоставлений обойтись, разумеется, невозможно. Сразу же необходимо обратить внимание на то, что почти все сельские поселения этого времени, открытые в Восточном Крыму, были укрепленными. Укрепления строились даже на самых небольших из них. Показательный пример памятника такого рода дает поселение Крутой берег, расположенное на азовском побережье Керченского полуострова. Во время раскопок здесь была обнаружена часть оборонительной стены шириной 1,4—1,6 м, которая тянулась от одного края обрыва до другого, отсекая мыс с расположенными на нем постройками (Масленников, 1998. С. 208—209). Еще один яркий памятник такого рода — поселение Золотое на азовском побережье Керченского полуострова. Здесь была выявлена более сложная оборонительная линия, состоявшая из мощной стены (толщина — до 2,5 м) с серией хорошо сохранившихся выступов-бастионов (Масленников, 1998. С. 211—216).

Имеющиеся археологические факты, на наш взгляд, позволяют считать, что военная ситуация в Восточном Крыму все еще оставалась достаточно тревожной, жизни людей в сельских поселениях района угрожали нападения неприятеля. Почти нет сомнений, что этим неприятелем были крымские скифы. По всей видимости, со второй половины III в. до н. э. в предгорьях Крыма начинается процесс консолидации скифского населения и, вероятно, некоторых других этнических группировок, приведший к окончательному сложению нового государства — Малой Скифии, которая, по сообщению Страбона, занимала Крым и область за перешейком (Перекопом) вплоть до Днепра (Strab. VII. 4, 5).

На азиатской стороне Боспора, как демонстрируют результаты археологических разведок, число сельских поселений на этом этапе увеличилось до 200, достигнув своего максимума (Паромов, 1990. С. 64). Среди исследованных памятников выделяется Таманский толос. Как показал Н.И. Сокольский, этот явно культовый памятник стал возводиться во второй четверти III в. и просуществовал до середины II в. до н. э. (Сокольский, 1976. С. 46).

Следует, правда, оговориться, что для одного из боспорских городов района, Горгиппии, получены археологические факты, так сказать, иного порядка. В середине или третьей четверти III в. до н. э. дома во многих частях города погибли в сильнейшем пожаре, тогда же пострадали и поселения сельскохозяйственной округи (Алексеева, 1997. С. 44—45). Это событие, возможно, следует рассматривать как локальное и связывать с действиями варварских племен Северо-Западного Кавказа. Показательно, что Горгиппия после пожара и разрушений была быстро восстановлена в пределах прежней планировочной структуры (Алексеева, 1997. С. 45).

Рис. 54. Корабль «Исида» (по О. Хёкманну). 1 — граффито из Нимфейского святилища; 2 — реконструкция корпуса корабля

Выше говорилось, что в военно-политических истории Северного Причерноморья, во всяком случае, западной его части, важную роль сыграли кельты. Надо признать, что в античном мире прекрасные боевые качества кельтских отрядов были быстро оценены по достоинству, их авторитет в военной сфере был весьма высок, и совсем не удивительно, что многие правители эллинистических государств охотно приглашали галатов на службу. Как сообщает Юстин в эпитоме сочинения Помпея Трога, «ни один восточный царь не вел ни одной войны без галльских наемников» (Just. XXV. 2, 9). Но можно ли что-нибудь сказать о присутствии кельтских наемников на Боспоре? Ответ на этот вопрос представляется очень непростым.

Недавние археологические открытия свидетельствуют, что они, вероятнее всего, входили в состав египетского посольства, посетившего Боспор в первой половине III в. до н. э. В святилище Нимфея, в том самом, где на штукатурке были изображены всадники-сарматы, сражающиеся со скифскими лучниками (см. выше рис. 52), сохранилось великолепное изображение корабля «Исида» (рис. 54), на котором, как считается, прибыло посольство из Птолемеевского Египта к двору боспорского царя Перисада II (Грач, 1984; 1987; Höckmann, 1999; Vinogradov Ju.G., 1999). Вдоль борта этого корабля установлены характерные кельтские щиты (типа «тюреос»), позволяющие предполагать, что здесь присутствовали и их владельцы-кельты. Следует оговориться, однако, что непосредственного отношения к военному делу Боспора эти кельтские наемники, конечно, не имели.

Несколько слов необходимо сказать об упомянутых щитах, получивших широкое распространение во время кельтской экспансии III в. до н. э. в Европе, а затем и в Малой Азии. Прежде всего, «тюреос» в переводе с древнегреческого можно определить, как «подобный двери», и такое определение соответствует действительности. Эти овальные по форме щиты действительно имели большие размеры (длина — примерно 1,1 м, ширина — 0,40—0,60 м). Их отличительная внешняя особенность — вертикальное ребро, идущее вдоль центральной части. Щиты изготавливали из дерева, вероятнее всего, обтягивали кожей и иногда снабжали металлическими обивками по краю. Металлический умбон в центре щита прикрывал деревянную ручку, за которую воин удерживал щит, надев его на вытянутую левую руку (Конноли, 2000. С. 119—120; Kimmig, 1940; Eichberg, 1987. S. 43 ff.).

Рис. 55. Кельтские щиты на Боспоре. 1 — щиты III—I вв. до н. э. (по В.П. Толстикову); 2 — изображение на монете Левкона II; 3 — изображение щита на терракотовой статуэтке (по В.И. Пругло); 4 — изображение воина на Ахтанизовском надгробии; 5 — воин со щитом (по В.П. Толстикову)

«Тюреос» вошел в употребление на Боспоре, скорей всего, около середины III в. до н. э., и его изображения вскоре появились на боспорских надгробиях, а затем — и на терракотовых статуэтках воинов. Наиболее показательным в этом отношении является надгробие, обнаруженное около Ахтанизовского лимана на Таманском полуострове в 1962 г. (Толстиков, 1976). На известняковом надгробии, относящемся к концу II — началу I в. до н. э., представлено изображение стоящего в полный рост воина, который вооружен копьем и большим овальным щитом (рис. 55, 4, 5). Копье имеет листовидный наконечник с продольным ребром. Большой щит с вертикальным ребром посередине закрывает фигуру воина от плеча до щиколоток. Вполне очевидно, что он имеет сходство с типом «тюреос», хотя и не в полной мере, поскольку здесь отсутствует такая важная деталь, как выступ (умбон) в центральной части. В связи с этим можно высказать предположение, что щит ахтанизовского надгробия представляет собой поздний вариант развития щитов, типологически восходящих к кельтским образцам.

Настоящие щиты типа «тюреос» можно видеть на терракотовых статуэтках с изображением воинов (рис. 55, 3; 56). Эти статуэтки, неизвестные в других античных центрах Северного Причерноморья, представляют собой весьма своеобразную группу боспорской коропластики II—I вв. до н. э. (Пругло, 1966). Воины на них стоят в полный рост, опираясь на овальные щиты; если судить по экземплярам, на которых сохранилась раскраска, щиты были окрашены в малиновый цвет. На некоторых статуэтках можно рассмотреть панцири типа «мускульных кирас» (см. выше главу 1.3), поверх которых обычно надет длинный плащ. В.И. Пругло, изучившая эти статуэтки, верно заметила, что первостепенное значение здесь имеет именно щит, который выставлен на первый план как некий символ, лучше всего характеризующий воина.

Самое раннее изображение кельтского щита на Боспоре, однако, представлено не на надгробиях или статуэтках, а на монетах (рис. 55, 2). Вскоре после середины III в. до н. э. боспорский царь Левкон II впервые в истории государства произвел чеканку царской медной монеты, что, возможно, следует связывать с его военными победами. Военная тематика представлена на них изображением щита на лицевой стороне и рукояти меча — на оборотной. М.Ю. Трейстер предположил, что и щит, и меч принадлежат к кельтским типам (Трейстер, 1992а. С. 39; Treister, 1993. P. 791). По его заключению, кельтская символика монет позволяет считать, что при Левконе II имели место контакты Боспора с галатами. Против этой точки зрения выступила Н.А. Фролова, которая считает, что данный тип монет «являет собой произведение греко-скифского искусства», щит при этом рассматривается как греческий, а меч как акинак, типичный для окружающих Боспор скифских и сарматских племен (Фролова, 1999. С. 315; Frolova, 1998. S. 260). Вполне возможно, Н.А. Фролова в чем-то права. Предположение М.Ю. Трейстера об изображении кельтского меча представляется не очень убедительным по той простой причине, что на монетах оно отчеканено не очень четко, и о его типе с уверенностью судить нельзя. Совсем другое дело — изображение щита, оно определенно относится к кельтским. По этой причине заключение М.Ю. Трейстера о том, что кельтская символика монет может быть связана с контактами Левкона II с галатами, в принципе, представляется вполне вероятным.

Рис. 56. Терракотовая статуэтка с изображением воина с кельтским щитом (Пантикапей)

В совокупности имеющихся археологических материалов, относящихся к рассматриваемому времени, определенное значение, на наш взгляд, имеет состав погребального инвентаря в гробнице, раскопанной в 1834 г. в районе Карантинного шоссе под Керчью (рис. 57), которую можно датировать приблизительно серединой III в. до н. э. (Виноградов Ю.А., 1997а. С. 75). Среди сделанных здесь находок имеется бронзовый щит удлиненной формы (0,51×0,27 м), возможно, кельтского типа (Виноградов Ю.А., 1997а. С. 74). Щит сохранился очень плохо, однако, из описания и имеющегося рисунка ясно, что он имел вид выпуклого овала с обивкой гвоздями по краю. С внутренней стороны зафиксированы кожаные петли. Подобные сравнительно небольшие бронзовые щиты у кельтов, вероятнее всего, были предназначены исключительно для церемониальных или культовых целей (Stead, 1991. P. 23). Думается, можно предположить, что и керченская находка использовалась подобным образом.

Из этой гробницы происходит также прекрасный железный шлем с небольшим гребнем и подвижными нащечниками (рис. 57, 3). Шлем на лобовой части был украшен серебряными изображениями в виде головы Афины, масками горгоны Медузы по бокам и не вполне понятными изображениями на нащечниках, возможно, они представляют фигуры мифического чудовища Сциллы с факелами (Рабинович, 1941. С. 153; ср.: Блаватский, 1954. С. 84). Тип шлемов, к которому относится керченская находка, можно определить как аттический или псевдоаттический эллинистического времени (Dintsis, 1986. S. 121, 276, Kat. Nr. 215, Taf. 55, 3), имеющиеся аналогии позволяют говорить о его широкой популярности во время походов Александра Македонского и позднее. Очевидно, тогда были достаточно популярны и шлемы, изготовленные из железа, поскольку, по свидетельству Плутарха, в битве при Гавгамелах железный шлем надел сам Александр Македонский (Plut. Alex. 32). На Боспоре описанная находка не является единственной, фрагмент шлема такого типа был найден также при раскопках одного из поселений в Восточном Крыму¹.

Рис. 57. Погребение воина у Карантинного шоссе под Керчью (1834 г.). 1 — рисунок гробницы; 2 — меч-махайра; 3 — железный шлем с серебряными украшениями

Наступательное вооружение в погребении у Карантинного шоссе представлено железным мечом типа махайры (рис. 57, 2). О подобных мечах и их распространении на Боспоре, начиная с самого раннего времени, уже говорилось выше; что касается данного экземпляра, то он имеет длину около 0,80 м. Вообще же набор вооружения, обнаруженный в описанной гробнице, очевидно, был достаточно распространен. Показательно, что на одном из боспорских надгробий конца III — начала II в. до н. э. имеется рельефное изображение воина со щитом как будто овальной формы, который замахивается коротким изогнутым мечом (Kieseritzky, Watzinger, 1909. S. 23, 79—80, Taf. XXXII, 449). Почти нет сомнений, что этот меч — махайра.

Материалы данного погребения дают основание полагать, что оно принадлежит наемнику, служившему в армии боспорского царя. Хорошо известно, что эти античные «солдаты удачи» были готовы сражаться за деньги где угодно и против кого угодно. Из текста Диодора Сицилийского об усобице сыновей Перисада I мы уже знаем, что на боспорской службе находились довольно крупные отряды греческих и фракийских наемников (см. главу 3.4). Весьма показательны и некоторые эпиграфические документы. Среди них — надгробие, принадлежащее пафлагонцу (КБН. 180), который погиб, «сражаясь в земле маитов (меотов)». Иногда считается, что один из декретов в честь Левкона I (КБН. 37) был принят аркадскими наемниками (Блаватский, 1954. С. 71; Сокольский, 1958. С. 300—301; но ср.: Гайдукевич, 1960. С. 107; Яйленко, 1986. С. 224—225). В.И. Яйленко относит к надгробиям наемников эпитафии сиракузянина (КБН. 203), киприота (КБН. 236), хиосца (КБН. 1223) и некоторые другие (см.: Яйленко, 1990. С. 293, 303).

Рис. 58. Терракотовая статуэтка с изображением всадника (поселение Артющенко I на Таманском полуострове)

Совсем не исключено, что на службе у боспорского царя в третьей четверти III в. до н. э. находились также кельтские воинские контингенты, игравшие важную роль в политике государства (Shchukin, 1995. P. 218). Уже говорилось, что тогда ни один восточный царь не вел ни одной войны без галатских наемников, очень может быть, что этого правила в своих действиях придерживался и боспорский царь Левкон II. Что касается гражданского ополчения, то оно, скорее всего, к этому времени уже полностью потеряло свое значение.

Выше говорилось о терракотовых статуэтках воинов с кельтскими щитами, которые достаточно ярко характеризуют одну из сторон боспорской культуры рассматриваемого времени. Столь же любопытна еще одна категория терракотовых статуэток, появившихся на Боспоре, очевидно, во второй половине III в. до н. э., — это статуэтки всадников, спокойно двигающихся вправо (рис. 58). Этих «боспорских всадников» П.Д. Диатроптов связывает с распространением на Боспоре культа героев, отмечая связь изобразительной традиции с греческими образцами (Диатроптов, 2001. С. 78, 85; 2001а. С. 63, 88—89). К сожалению, многие детали на статуэтках воспроизведены очень небрежно, пропорции коня и всадника часто переданы неверно, и, в общем, эти произведения никак нельзя относить к шедеврам античной коропластики. Их значение, на наш взгляд, заключается совсем в ином. Общий варварский, восточный облик костюма всадника, несмотря на всю условность трактовки, выступает здесь вполне отчетливо, в частности, в его головном уборе в виде башлыка с заостренным верхом. Нельзя сомневаться в том, что все терракотовые статуэтки так или иначе были связаны с культовыми представлениями. В полной мере это следует относить к изображениям воинов-галатов и всадников, в данном случае эта связь, скорее всего, выступает в сфере представлений о роли и предназначении мужчины как воина-героя. Героический идеал, как можно предполагать, в первом случае был, так сказать, навеян Западом, а во втором — Востоком, т. е. миром евразийских степей. О восточных направлениях связей Боспора в военной сфере, как и прежде, свидетельствуют материалы курганных захоронений.

Рис. 59. Находки из боспорских курганов. 1 — бронзовый шлем; 2 — золотая пластинка с изображением всадника и богини; 3 — обложенные золотом ножны меча (1, 2 — Мерджаны, 3 — Буерова могила)

Курганы, содержащие погребения варварской знати, в это время сосредоточены только в азиатской части Боспора, ближе к кочевьям сарматских племен. Неудивительно, что в их культуре ярко выступают именно сарматские черты, связанные прежде всего с манерой украшать боевых коней круглыми, в основном, серебряными бляхами, так называемыми фаларами (см.: Спицын, 1909; Гущина, 1969; Mordvinceva, 2001). Весьма важной в ряду таких памятников представляется так называемая Буерова могила (ОАК. 1870—1871. С. IX сл., XXXI сл.), расположенная сравнительно недалеко от Большой и Малой Близниц, о которых говорилось ранее (см. главу 3.2). Она содержала конское захоронение с уздечным набором из бронзовых блях, покрытых серебром и позолотой. Человеческое погребение находилось в склепе, сложенном из тесаных известняковых плит. Здесь был обнаружен весьма богатый сопровождающий инвентарь — золотые венки, большое количество серебряной и бронзовой посуды и т. п. Очень впечатляет набор оружия: 5 мечей, 6 копий, масса железных наконечников стрел, обломки панциря из кованых железных пластин, такие же пластины от щита (?) и бронзовый шлем с нащечниками. Мечи в ножнах с золотыми обкладками, безусловно, относятся к типу сарматских (рис. 59, 3). К сожалению, весь этот интереснейший комплекс вооружения никогда специально не изучался и, за исключением отдельных предметов, даже не был опубликован (см.: Ростовцев, 1918а. Табл. II, 5, 7, 8; III, 4).

В кургане у д. Мерджаны, расположенной недалеко от Анапы, был обнаружен комплекс вещей, относящихся, вероятно, к первой половины II в. до н. э. (Виноградов Ю.А., 1998). Из их числа стала хрестоматийно известной золотая пластина с изображением всадника, приближающегося к сидящей на троне женщине, вероятнее всего, богине (рис. 59, 2). Среди предметов вооружения здесь был найден короткий меч или кинжал, а также два конических бронзовых шлема (рис. 59, 1). Конические шлемы, подобные находкам из Мерджан, стали изготавливаться в Древней Греции в эллинистическое время (см.: Dientsis, 1986. S. 77 ff.). Вполне возможно, что причиной их популярности стала необходимость защиты от рубящих ударов кельтских мечей. Не удивительно, что они представлены на таких важных памятниках времени войн с галатами в Малой Азии, как Алтарь Зевса в Пергаме (Белов, 1959. Табл. 30, 32; Winnefeld, 1910. Taf. III, XXVII, XXVIII; Müller, 1978. Taf. 22), но еще чаще — на рельефах с изображением оружия в святилище Афины Никефоры (Bohn, 1885. Taf. XLIII, XLIV, XLVI; Jaeckel, 1965. S. 100—101), которое пергамцы, вероятнее всего, захватили во время сражений с этими варварами.

Рис. 60. Боспорская бронзовая монета с изображением лука ассиметричной формы (Поселение Артющенко I на Таманском полуострове)

Для понимания особенностей развития военного дела на Боспоре, как уже не раз отмечалось выше, немалое значение имеют изображения оружия и военных сюжетов на монетах. Надо признать, что наиболее популярными изображениями подобного рода в нумизматике античного Северного Причерноморья являлись лук и стрелы (Зограф, 1982). Не вызывает особого удивления, что на монетах здесь во многих вариантах представлен так называемый «скифский» лук с перехватом в центральной части и симметричным изгибом обеих половин (см. главу 1.2). Однако на боспорских монетах второй половины III — первой половины II вв. до н. э. можно видеть лук необычной асимметричной формы (рис. 60; см. также: Зограф, 1951. Табл. XLII, 11, 13; Шелов, 1956. Табл. VI, 72, 73; Голенко. 1974. Табл. II, 50; Анохин, 1986. С. 142, табл. 4—5, №№ 145, 146). Если в данном случае мы не сталкиваемся с ошибкой резчиков штемпелей, то можно высказать предположение, что в это время происходили изменения в форме традиционного лука «скифского» типа. Асимметричность формы, как известно, в научной литературе связывается с луками так называемого «гуннского» типа (Мошкова, 1989. С. 184), о которых подробнее речь пойдет во второй части нашего повествования. Принято считать, что этот более крупный и более мощный, чем «скифский», лук был взят на вооружение сарматами Северного Причерноморья в I—II вв. н. э. (Хазанов, 1971. С. 28; Симоненко, Лобай, 1991. С. 12 сл., 43 сл.), однако на юге Западной Сибири он стал известен еще в III—I вв. до н. э. (Могильников, 1992. С. 264; 1992а. С. 302; Хабдулина, 1993. С. 33). Как представляется, асимметричность луков, изображенных на боспорских монетах, не может являться достаточным основанием для признания их «гуннскими» и, соответственно, для пересмотра устоявшейся точки зрения о времени появления данного вида оружия в Причерноморских степях. С другой стороны, нельзя исключать, что луки измененной асимметричной формы попали в этот регион с первой волной сарматских миграций. Во всяком случае, появление луков необычной формы на боспорских монетах, суммарно датируемых второй половиной III — первой половиной II в. до н. э., безусловно, требует своего объяснения.

Имеющиеся материалы позволяют заключить, что Боспорское государство во второй половине III — первой половине II вв. до н. э. в своей внешней политике опиралось на военные формирования, состоявшие из наемников, а также на союзных сарматов. Нет сомнения, что по-прежнему большое значение имела боспорская аристократическая конница. До поры до времени этого вполне хватало, чтобы отстаивать свои интересы, более того, обозначенный период даже можно признать временем процветания Боспора. Процветанию пришел конец, когда военно-политическая ситуация в степях Северного Причерноморья в очередной раз резко изменилась.

Примечания

1. Обломок лобной части шлема был обнаружен в слое разрушения античного поселения на Чокракском мысу, которое, как считают исследователи, было разрушено в самом конце I в. до н. э. Эта находка еще раз позволяет убедиться в верности наблюдения, что шлемы, как впрочем, и другие предметы вооружения, могли переходить из рук в руки, многократно меняя своих владельцев и находиться в употреблении в течение столетий (Масленников, Трейстер, 1997).