2.1. Наступательное вооружение

Мечи. Как уже отмечалось, постоянные военные столкновения с кочевниками способствовали повышению роли конницы в боспорской армии, а это, в свою очередь, привело к заимствованию ряда новшеств из военной практики сарматов, например, широкому распространению длинных мечей без металлического навершия. Среди них, если следовать классификации А.М. Хазанова, выделяются пять типов мечей, из которых к интересующему нас периоду относятся только три (Хазанов, 1971. С. 17).

Самый ранний тип 1, известный в Китае, по крайней мере с III в. до н. э. (Skripkin, 2003. S. 12. Taf. 1, 4,5), a в Средней Азии со II в. до н. э., представлен длинными мечами с коротким прямым железным, иногда бронзовым, перекрестьем, имеющим в сечении овальную или ромбическую форму (Хазанов, 1971. С. 19—21). С I в. до н. э. такие мечи появились в погребальных комплексах Прикубанья (Марченко, 1996. С. 231. Рис. 12), и, видимо, именно они были первоначально заимствованы боспорянами в сарматской кочевой среде. Показательно, что самая ранняя находка длинного меча на Боспоре, правда, без фрагмента, который позволил бы судить о его типе, связана с азиатской частью государства. Она происходит из могилы I в. до н. э., открытой в некрополе Фанагории (Сокольский, 1954. С. 155. Табл. V, 1; Марченко, 1956. С. 121). Длина меча — около 0,75 м. Штырь рукояти заканчивается шляпкой, под которой сохранились остатки деревянного навершия (рис. 72, 1). Определенный интерес представляет и находка резного навершия меча из кости в резиденции Хрисалиска, видимо, одного из аспургианских вождей, близких к царю Асандру (Сокольский, 1976. С. 95. Рис. 47, 1). Она расположена всего в 18 км к северо-востоку от Фанагории и погибла около 14/13 г. до н. э., в период борьбы понтийского царя Полемона за утверждение своей власти на Боспоре (Сокольский, 1976. С. 108).

Отметим также, наличие прямого перекрестья у меча всадника на неопубликованном фрагменте известняковой стелы из Керченского музея (КЛ-1276). Ту же деталь изобразил художник, копировавший фреску из склепа Анфестерия (АДЖ. Табл. LI, 6), хотя меч у него получился весьма напоминающим слабо изогнутую саблю, что для этого времени совершенно невозможно.

Рис. 82. Боспорские мечи I—III вв. н. э. 1, 2 — некрополь Фанагории; 3, 4 — некрополь Илурата

Наиболее распространенными на Боспоре и в Прикубанье в I—II вв. были мечи типа 2 с треугольным основанием клинка длиной от 70 до 112 см (рис. 82, 2, 3), плавно переходящим в рукоять-штырь длиной 0,19—0,23 м. В сечении клинки этого типа — линзовидные или слегка уплощенные, с плавно сужающимся к острию концом. Ширина их колеблется в пределах 3,5—5 см (Хазанов, 1971. С. 20—21). Они употреблялись и пехотинцами, и всадниками, но в последнем случае, видимо, обычными были мечи длиной около 1 м и более. Это обусловлено тем, что подобное оружие предназначалось для нанесения прямого рубящего удара с коня и функционально должно было быть достаточно длинным. Так Тацит, описывая события 69 г. в Мёзии, упоминал длиннейшие мечи сарматских всадников (Tac. Hist., I, 79). В данной связи уместно упомянуть и другой, более ранний, пример использования длинных мечей. Имеется в виду сообщение Тита Ливия о наличии в армии Селевкидов арабских воинов, сражавшихся на верблюдах и вооруженных узкими мечами 4 локтей в длину (около 1,8 м), чтобы поражать врагов даже с большой высоты (Liv. XXXVII, 40, 12). К концу I в. большой всаднический меч становится обычным предметом вооружения для жителей античных городов Северного Причерноморья (Dio Chrys. XXXVI. 7).

Длина и большой вес меча обеспечивали эффективность его удара в столкновении с вражеской пехотой. Той же цели служила большая рукоять. Если такой меч держали одной рукой, то центр тяжести приближался к ней (Хазанов, 1971. С. 16 сл.). В случае необходимости всадник мог взять меч и в обе руки (Tac. Hist., I, 79). Для мечей, найденных в Пальмире, длина рукояти составляет как минимум 25 см. Впрочем, ее реальные размеры могли быть и больше. Дело в том, что в непотревоженных сарматских погребениях Подонья, связанного с Боспором через Танаис, навершия мечей, как правило, находятся в некотором отдалении от конца штыря рукояти, представлявшего собой единое целое с клинком. Поскольку их крепили, забивая штифт через отверстие в центре (ср.: Гущина, Засецкая, 1994. С. 53. Табл. 20, 186; там же. С. 57. Табл. 26, 247), можно предполагать, что общая длина рукояти была на 6—11 см больше самого штыря, то есть в пределах 0,25—0,34 м. Отметим, что находки наверший мечей в других регионах, связанных с сарматами, достаточно редки, что, очевидно, объясняется более дешевым, а следовательно, и менее долговечным материалом, из которого они изготавливались, например, из дерева. В одном случае, вероятно, считавшееся ценным халцедоновое навершие меча, помещенного в могилу, было даже склеено смолой (Хазанов, 1971. Табл. XIV, 5). Для Боспора, наоборот, отмечается особенно большое разнообразие в отношении таких наверший. Они имеют самую различную форму: усеченного конуса, полусферическую, линзовидную, овальную в сечении и цилиндрическую. Для их изготовления обычно использовались стекло и стеклянная паста (Грач, 1999. С. 167. Рис. 82), полудрагоценные камни (халцедон, топаз, агат, оникс), янтарь и кость (см., напр.: Ростовцев, 1925. С. 238). В отдельных случаях известны навершия в полихромном стиле: из полудрагоценных камней, дополненных золотой или серебряной оправой (см., напр.: ОАК за 1862 г. С. XIV— халцедоновое навершие в золотой оправе с 9 рубинами; ср.: Ростовцев, 1925. С. 231, 236, 271). Эти новые элементы в оформлении рукоятей мечей определенно свидетельствуют о вкладе Боспора в развитие их декора (Ростовцев, 1918а. С. 51—52; Хазанов, 1971. С. 21; Sarov, 2003. S. 38).

Собственно рукоять меча обычно изготовлялась из дерева, и в месте перехода к клинку образовывала короткое округлое расширение, заменявшее перекрестье. Существование его не вызывает сомнений, поскольку эта деталь оформления рукояти мечей представлена в изображении воина на расписном саркофаге, обнаруженном в 1900 г. (АДЖ. Табл. XCIII, 1), и на многих пантикапейских надгробных рельефах (К-W, N 631, 633, 634, 640, 642, 647, 669, 670, 683, 705, 725; БНР. Кат. 53).

Мечи типа 3 имеют прямое основание клинка, в сечении, как и у типа 2, близки к линзовидному, но они более массивны, шириной 4,5—5,5 см. На рукояти, почти прямоугольной в сечении, как правило, имеются отверстия для крепления костяных или деревянных накладок. На Бое-поре такие мечи, видимо, появились под влиянием двух независимых традиций — сарматской, распространенной в Подонье и на Кавказе, и «германской», привнесенной из Центральной и Северной Европы (Вознесенская, Левада, 1999. С. 253). И.П. Засецкая, анализируя мечи с прямым основанием клинка из Северо-Восточного Причерноморья, отмечала отличия по ширине лезвия и форме острия между ними и крымскими образцами оружия данного типа, и предполагала для последних позднелатенское влияние (Засецкая, 1994. С. 26—28). Так или иначе, хронологически более ранними представляются мечи типа 3, связанные с Прикубаньем, где они известны со II в., как в сарматских погребениях (Ждановский, 1984. С. 80. Рис. 1, 44; Марченко, 1996. С. 57—58. Рис. 12), так и в грунтовых меотских могильниках (Ждановский, 1975; Лимберис, 1983; Марченко, 1981).

Очевидно, не случайно боспорский меч типа 3, датирующийся Н.И. Сокольским временем не позднее II в., найден в азиатской части государства, в камере № 2 склепа № 3 у косы Тузлы на Таманском полуострове (Сокольский, 1954. С. 158. Табл. VII, 1). Его длина с учетом плохой сохранности достигала 0,8 м, при ширине клинка в основании — 0,045 м. На рукояти, завершавшейся цилиндрическим навершием из белой пасты, сохранились остатки деревянной обкладки, прикреплявшейся железной заклепкой. Как выглядел меч рассматриваемого типа, можно видеть на надгробии Газурия из Херсонеса, датирующемся вторым десятилетием II в. (Кадеев, 1985. С. 69). В составе паноплии здесь присутствует меч с небольшим перекрестьем, вложенный в ножны с прямоугольным устьем, украшенные геометрическим орнаментом (Соколов, 1973. С. 147. Илл. 157). Более поздняя разновидность мечей типа 3 представлена экземпляром из разграбленного воинского захоронения, датирующегося временем около середины III в., в катакомбе № 21 верхнего некрополя Илурат. Он имеет массивный клинок шириной 5,5 см, линзовидный в сечении (рис. 80, 4). Общая длина меча — 1,03 м, штыря рукояти, которая, судя по остаткам тлена и двум заклепкам, была деревянной — 0,16 см (Горончаровский, 1998. С. 87—89).

Рис. 83. Короткие мечи I—II вв. из раскопок некрополя Горгиппии: 1 — гладиус с металлическими деталями крепления ножен; 2 — меч с костяной рукоятью

Уникальной не только для территории Боспора, но и для Северного Причерноморья,¹ является недавняя находка в некрополе Горгиппии гладиуса (рис. 83, 1) (Горончаровский, Тихонова, 2006. С. 121—124). Размещение его с левой стороны от погребенного не соответствует общепринятой традиции ношения такого оружия у римлян. В то же время отступление от нее у римских солдат зафиксировано Иосифом Флавием для периода Иудейской войны 66—70 гг.: «Пешие воины оснащены панцирями и шлемами и на каждом боку имеют по мечу, из которых более длинный расположен слева...» (Jos. Fl. Bell. Jud., III. 5).

Штырь рукояти меча из Горгиппии, постепенно расширяющийся к основанию клинка, имеет длину 13,8 см. От самой рукояти, изготовленной из дерева, остался фрагмент ее бронзовой оковки, зафиксировавший ее ширину — 3 см. Сам клинок практически одинаковой ширины (4—4,4 см) при сохранившейся длине 27,8 см первоначально имел явно большие размеры, не менее 40—55 см. Об этом можно судить по положению скреплявших ножны двух гладких бронзовых скоб с кольцами для подвешивания (ср.: Новиченкова, 1998. С. 52. Рис. 1, 4; 2002. С. 81. Рис. 35, 4, 5; Дорошко, 2004. С. 51. Рис. 2), расположенными на расстоянии 11,2 см друг от друга. Три сохранившихся кольца имеют внешний диаметр 2,1 см и внутренний — 1,6 см. Общая длина одной из скоб, сохранившейся целиком, составляет 5,4 см, а ширина — 0,8 см. Судя по ее форме и фиксирующейся ширине ножен, меч относится к так называемому «помпейскому» типу и датируется серединой-концом I в. (Curie, 1911. P. 183; Braat, 1967. Taf. 2, 3; Ulbert, 1969. S. 196. Taf. 17, 21; Connolly, 1981. P. 232—233).

Рис 84. Надгробие Феагена, сына Гермогена. Ахиллий. Конец I в.

Близок к римскому гладиусу другой короткий меч из того же некрополя (рис. 83, 2), найденный в погребении I—II вв. вместе с фрагментами костяных ножен (Кругликова, 1982. С. 120—121. Рис. 3, 1). На его костяной рукояти, имеющей трехчастную форму, покоилась кисть левой руки погребенного. В этой связи определенный интерес представляет рельеф I в. н. э., изображающий триаду пальмирских богов в виде военачальников высокого ранга. Их одежда и вооружение римского образца переданы детально и с большой тщательностью. Каждый из персонажей рельефа держит левую руку на рукояти меча трехчастной формы². При этом меч, размещенный слева, подобно гладиусу имеет на ножнах крепления из двух скоб с кольцами (Чубова и др., 1985. С. 95. Рис. 45). Сохранившийся большей частью остроконечный клинок горгиппийского меча имел длину около 50 см при ширине около 5 см у основания.

Клинки боспорских мечей часто сохраняют следы ножен в виде тонкого слоя отпечатков древесных волокон. На уже упоминавшемся мече из Фанагории они были окрашены в белый цвет, для сарматских мечей известна красная окраска (Хазанов, 1971. С. 24), которая могла употребляться и на Боспоре. В отдельных случаях ножны обтягивались кожей (Шкорпил, 1905. С. 1 сл. № 84) или, возможно, целиком делались из этого материала.

Рис. 85. Боспорские кинжалы I—II в.: 1, 2 — из собрания Керченского музея (по Н.И. Сокольскому); 3, 4 — из раскопок Илурата; 5 — из горгиппийского склепа 1975 г.

Как уже отмечалось, боспорские мечи обычно носили с левой стороны. Для длинных мечей в отдельных случаях использовался портупейный ремень, прикрепленный к поясу. В данном варианте для подвешивания ножен применялись специальные скобы, получившие широкое распространение от Китая до Европы (Trousdale, 1975. P. 38—117). Подобные приспособления часто изготовлялись из нефрита, жадеита и халцедона (Хазанов, 1971. С. 25 сл. Табл. XV), но не исключено, что, по крайней мере, для некоторых портупейных скоб использовался и более дешевый материал — дерево. Так или иначе, но их изображения присутствуют на целом ряде боспорских надгробий (K-W, N 647, 663; КЛ-1986). Наряду с находками из корейских гробниц и кочевнических погребений Поволжья (Хазанов, 1971. Табл. XIV, 9; XV) они демонстрируют, что скобы через отверстие в их центре прикреплялись в верхней части ножен на расстоянии около 1/3 их длины от устья. В данном случае портупейный ремень пропускался через промежутки между концами скобы и самими ножнами. В результате меч мог свободно скользить по нему, а в случае надобности легко снимался, так как портупея, видимо, крепилась к нему при помощи пряжки. Отмечены случаи, когда пояс и портупея для меча украшались бронзовыми, серебряными или золотыми бляшками, образуя металлический набор (Шкорпил, 1907. С. 58; ОАК за 1874. С. XI; Ростовцев, 1925. С. 231). Иногда меч подвешивался на ремне, перекинутом через правое плечо, как это можно видеть на одном из надгробных рельефов середины I в. н. э. (K-W, N 232). Аналогичный способ ношения мечей за правым плечом зафиксирован в нескольких курганных захоронениях первых веков н. э. в Восточном Приаралье, где остатки рукояти лежали под правой ключицей погребенных (Левина, 1996. С. 196). Впрочем, отмечен и другой, чисто боспорский способ, когда длинный меч пристегивался к ториту, рукояткой на уровне его верхнего края (Сокольский, 1954. С. 159; Mielczarek, 1999. P. 92), как например, на стеле Феагена конца I в. н. э. (ВНР. С. 62. № 53) (рис. 82), фрагментированном надгробии того же времени, обнаруженном в 1994 г. при рытье траншеи в центре Керчи и еще одной случайной находке — обломке рельефа с изображением всадника (КЛ-1986, КЛ-728), где показано крепление ножен меча к ториту поперечным ремнем. Во всех отмеченных случаях ножны заканчиваются выпуклой бутеролью трапецевидной формы.

Кинжалы. Помимо длинных мечей обычным элементом вооружения боспорских всадников были кинжалы, большей частью имевшие прямое перекрестье и архаичную для I—II вв. форму кольцевого навершия (рис. 85, 1) (см., напр.: ВНР. № 46—48)³. Длина кинжалов колеблется в пределах 0,33—0,45 м. Клинок, линзовидный в сечении без продольного ребра, с параллельными лезвиями, заметно суживающимися лишь к острию. Штырь рукояти круглый, иногда овальный в сечении. Сама она обкладывалась деревом или обматывалась ремнем.

Нередко штырь рукояти кинжалов, найденных в погребениях, имел такую же как у мечей типа 2 треугольную форму основания клинка (рис. 85, 2—4) и завершался насаживавшимся на него полусферическим навершием. Оригинальную форму рукояти кинжала — вогнутой в центре, с плавным завершением конической формы (рис. 85, 5) — демонстрирует находка из погребения в резном саркофаге, открытом в анапском склепе 1975 г., датирующемся концом II — началом III вв. (Античные государства Северного Причерноморья, 1984. С. 80). Рукоять и ножны, изготовленные из дерева, были обтянуты золотым листом с изображениями павлина и орлов, терзающих зайцев. По краю и то, и другое украшено вставками из бирюзы и гранатов. Этот «бирюзово-золотой» стиль близко напоминает изделия, обнаруженные в погребениях кушанских правителей в Тилля-тепе, на территории Афганистана (Сарианиди, 1989. Рис. 32—34; Яценко, 1993. С. 66), что лишний раз демонстрирует определенное единство в отношении престижных вещей на территории степей Евразии и сопредельных с ними регионов. Ножны кинжала повторяют очертания суживающегося клинка и имеют заостренные выступы в районе устья и полукруглые — ближе к основанию. Такие выступы имели вполне определенное функциональное значение. В боспорских надгробных рельефах (рис. 86) ножны нередко изображены пристегнутыми к правому бедру кожаными ремешками (K-W, N 599, 606, 619 627 etc.). Наиболее детально подобное крепление ножен кинжала показано на статуе правителя Горгиппии Неокла, сына Мойродора (Сокольский, 1954. С. 151. Рис. 6), поставленной в 187 г. его сыном. Этот способ не давал кинжалу болтаться и бить всадника по ноге во время езды. Таким образом расширение или выступы на концах ножен, были функционально оправданными, так как они не позволяли кинжалу выскальзывать из-под ремня. В этом отношении, как и во многих других, боспоряне следовали практике, уже сложившейся в кочевом мире евразийских степей.

Рис. 86. Надгробие Клеона, сына Клеона. Пантикапей. 1-я пол. I в.

Копья и дротики. В отличие от мечей и кинжалов находки наконечников копий, использовавшихся боспорской пехотой и кавалерией, крайне немногочисленны. Видимо, длина копий препятствовала их помещению в могилу, и лишь в отдельных случаях туда клали сломанное копье или только его наконечник. К тому же часть соответствующих находок утрачена или сохранилась в незначительных фрагментах, что затрудняет их обстоятельное исследование.

Длинное копье было одним из основных элементов в комплекте вооружения боспорской панцирной кавалерии. Для своего времени оно было чрезвычайно эффективным оружием. Здесь вполне уместно вспомнить характеристику тяжеловооруженных всадников в войске армянского царя Тиграна Великого (95—60 гг. до н. э.): «...вся сила этой броненосной конницы — в копьях, у нее нет никаких других средств защитить себя или нанести вред врагу, так как она словно замурована в свою тяжелую негнущуюся броню» (Plut. Lucull. 28). В описании сражения римлян с парфянским войском при Каррах упоминаются «тяжелые, с железным острием копья, часто с одного удара пробивавшие двух человек» (Plut. Crass. 27). О печальных последствиях столкновения с вражеским катафрактарием повествует и боспорская стихотворная эпитафия Аполлония, сына Аполлония (вторая половина I в. до н. э.), «наткнувшегося на страшное варварское копье» (КБН. № 119). Возможно, такой же конец постиг уроженца «венчанной морем Синопы» Менодора, сына Аполлония, от лица которого стихотворная эпитафия второй половины I в. до н. э. — начала I в. н. э. сообщает, что он «изрубил много кровавых вражьих доспехов» и лежит, «пораженный копьем в Боспорской земле» (КБН. № 131).

Собственно на Боспоре этот вид наступательного оружия появился, как показывают стела Матиана и фреска из склепа Анфестерия, достаточно рано. В последнем случае представлена сцена конного выезда умершего, где изображенный за ним оруженосец правой рукой держит на весу пику длиной не менее 4 м, если пропорции изображения хотя бы приблизительно выдержаны (K-W. N 599, 606, 619 627 etc.; Блаватский, 1954. С. 117). Сомнения в существовании столь длинных копий только на основании трудностей обращения с ними (Симоненко, 2002. С. 119) и размеров погребений (Симоненко, 1986. С. 6; Симоненко, 2002. С. 116—118) вряд ли оправданы, так как их могли ломать перед помещением в могилу. Вспомним, что спустя почти полторы тысячи лет пики знаменитой польской тяжелой кавалерии — «крылатых гусар» XVI—XVII вв. — имели длину до 4,5—5 м (Mielczarek, 1993. P. 92), а большие тяжелые копья бухарских всадников 1830-х гг. имели составное древко длиной 6,1 м (Борне, 1849. С. 484).

Синонимом длинной тяжелой пики, которая была основным оружием катафрактариев, у римских авторов стало сарматское копье (contus sarmaticus). Для региона Северо-Восточного Причерноморья хорошо сохранившиеся экземпляры наконечников копий, которые могли использоваться катафрактариями, известны только в сарматских погребениях Прикубанья (Хазанов, 1971. С. 47. Табл. XXVI, 1, 3; Гущина, Засецкая, 1994. С. 46. Кат. 77. Табл. 7, 77). У них короткое массивное листовидное перо и длинная втулка. На конце втулки валик или кольцевидное расширение, которые могли препятствовать слишком глубокому проникновению в тело противника (рис. 87, 1, 2). Другой тип массивного наконечника, имеющего треугольную форму и короткую втулку, мы видим в изображении пики сарматского катафрактария на серебряном кубке из Косики (Дворниченко, Федоров-Давыдов, 1993. С. 154; Трейстер, 1994. С. 180. Рис. 7). Ближайшей аналогией в данном случае являются наконечники копий на стелах Агафа из Фанагории (Иванова, 1961. Рис. 90) Сосибия, сына Диониса, из раскопок городища Артезиан (Винокуров, 2002. С. 85. Рис. 7).

Рис. 87. Наконечники копий I—II в.: 1, 2 — Прикубанье; 3 — Илурат; 4 — Горгиппия; 5 — Приазовье

Долгое время на основании изобразительных источников считалось, что в бою катафрактарии использовали так называемую «сарматскую посадку» (Блаватский, 1949. С. 96—100; он же, 1968. С. 44; Перевалов, 1999. С. 307—309), когда всадник бросал повод и разворачивал корпус вправо, держа копье по одну сторону лошади, что совершенно невозможно. Специальные эксперименты показали: чтобы успешно действовать длинным копьем, нужно было или держать его одной рукой подмышкой, не выпуская из другой руки повода, или направлять копье правой рукой, тогда как в левой, поддерживающей древко для нанесения более точного удара, находятся поводья (Markle, 1977. P. 334—337).

Копье могло иметь ременную петлю у рукояти (АДЖ. Табл. LXXIX), что давало дополнительную возможность быстро извлечь его в случае необходимости или легко вернуть, если оно выпадало из рук. По-видимому, иногда применялось и дополнительное крепление копья. Вот как его описывает позднеримский писатель Гелиодор, живший на рубеже III—IV вв. н. э.: «...копье ремнем прикреплено к шее коня; нижний его конец при помощи петли держится на крупе коня, в схватках копье не поддается, но, помогая руке всадника, всего лишь направляющей удар, само напрягается и твердо упирается, нанося сильное ранение и в своем стремительном натиске колет кого ни попало» (Heliod. IX, 15).

Рис. 88. Надгробие Дионисия и Аристида. Пантикапей. II в.

В любом случае при хвате двумя руками всадник должен был сидеть, развернувшись вправо, левым плечом вперед, и удерживать копье по диагонали через шею лошади, как это показано на сасанидских рельефах со сценами поединков (Hall, 1990. Taf. 3—12). Иначе при столкновении с противником у него не было бы запаса для разворота торса в наиболее устойчивое фронтальное положение, что неизбежно ведет к выбиванию из седла. Что касается брошенного повода, то и эта деталь «сарматской» посадки абсолютно нереальна. При движении галопом сложные маневры должен обеспечивать постоянный контакт лошади с рукой всадника через повод (Симоненко, 2001. С. 163). Без этого атаковать врага с пикой наперевес, не имея возможности компенсировать отдачу при столкновении, было бы слишком рискованно. В этом случае при особой сарматской посадке, сконструированной В.Д. Блаватским только по изобразительным источникам, воина, сидящего без стремян, просто снесет с седла (Симоненко, 2002. С. 110—119), даже если оно имеет роговидные выступы или заднюю луку.

Боспорские пехотинцы в походном варианте имели при себе два копья, длина которых, судя по росписям склепа, открытого в 1872 г., и надгробным рельефам первых веков н. э. (рис. 88), составляла около 2,2—2,7 м. Известные нам типы наконечников копий довольно сильно отличаются друг от друга.

Тип 1. Наконечники копий с узким ланцетовидным пером. Представлены наконечником копья из воинского погребения № 38 (вторая половина II — начало III в.) в нижнем некрополе Илурата (Горончаровский, 1998. С. 87—88). При общей длине 39 см он имеет узкое перо длиной 28 см и шириной 4,8 см, ромбовидное в сечении, со слабо выраженным продольным ребром (рис. 87, 3). Втулка с внутренним диаметром всего 2,3 см предназначалась для довольно тонкого древка. Судя по всему, такие копья были приспособлены для пробивания защитного доспеха и давали пехотинцам возможность отражать натиск вражеской тяжеловооруженной конницы.

Тип 2. Наконечники копий с листовидным пером и длинной втулкой. Представлен наконечником копья первой половины III в. из Горгиппии (Алексеева, 1997. Табл. 120, 16). Длина пера, линзовидного в сечении, практически равна длине втулки при общей длине 24 см (рис. 87, 4). Внутренний диаметр втулки — 1,7 см.

Рис. 89. Наконечники дротиков II—III вв.: 1, 2 — некрополь Золотое; 3—5 — поселение Семеновка; 6 — из Танаиса

Тип 3. Наконечники копий с листовидным пером и короткой втулкой. Представлен наконечником копья первой половины III в. из некрополя Сиреневая бухта на азовском побережье Керченского полуострова (Масленников, 2000. С. 154. Табл. XVI, 2). Длина пера, линзовидного в сечении, практически равна длине втулки при сохранившейся длине 26 см (реконструируемая общая длина — около 35 см). Внутренний диаметр втулки — 1,5 см. На конце втулки валикообразное утолщение диаметром 3,1 см и шириной 0,7—0,8 см (рис. 87, 5).

Обращает на себя внимание почти полное отсутствие для римского времени наконечников копий среди предметов вооружения, найденных в слоях сельских поселений Боспора и их некрополей (Кругликова, 1969; Арсеньева, 1970). Зато имеются отдельные находки наконечников дротиков (рис. 89, 1—5), входивших в состав наступательного вооружения пехоты и легкой боспорской кавалерии (Кругликова, 1966. С. 164. Рис. 45, 1—3; Корпусова, 1983. С. 106. Табл. XXXIII, 3, 4). В то же время при раскопках боспорских городов они встречаются редко. Нам известна только одна находка — наконечник середины III в. из Танаиса с небольшим листовидным пером, имеющим валикообразное продольное ребро, и короткой втулкой (Арсеньева, Науменко, 1992. С. 54. Рис. 108, 3). Длина пера его составляет около 2/3 общей длины — 14,5 см (рис. 89, 6). Внутренний диаметр втулки — 1,7 см.

Рис. 90. Надгробный рельеф I—II в. из некрополя Нимфея

Изображения трех дротиков (реконструируемая длина — 1,5—1,7 м) за большим овальным щитом встречаются на ряде боспорских надгробий рядом с пешими воинами (Нефёдкин, 2002. С. 69. Рис. 1, 2). Отметим также стелу I—II вв. из нимфейского некрополя (БНГ. С. 63—64. Кат. 54), где изображен мчащийся вправо конный боспорец в развевающемся за плечами коротком плаще (рис. 88). Левой рукой держащей узду, он поднял коня на дыбы, а правой с дротиком замахнулся на поверженного врага с коротким мечом и щитом. За всадником наполовину видна фигура оруженосца с длинным копьем в руках. Сходный тип конного воина с дротиком над поверженным врагом имеется на нижнем рельефе огромной мраморной стелы высотой 4,2 м из Керчи (Шкорпил, 1914. С. 19. Рис. 8), а также на монетах Рескупорида I (Анохин, 1986. Табл. 15, 385), Савромата I (Анохин, 1986. Табл. 19, 468), Котиса II (Анохин, 1986. Табл. 20, 488, 491, 498, 501), Рескупорида II (Фролова, 1980. С. 21—22. Табл. XVI, 4, 5; Анохин, 1986. Табл. 31, 647).

Луки и стрелы. Роль лука в вооружении боспорских воинов первых веков н. э. продолжает оставаться значительной. В это время на Боспоре широко используется, правда, в усовершенствованном виде, уже упоминавшийся лук т. н. «скифского» типа. По сравнению с предшествующим периодом его размеры увеличиваются: длина таких луков в натянутом состоянии, судя по памятникам боспорского изобразительного искусства, составляла не менее половины роста стрелка, т. е. около 0,8—0,9 м. Возможно, преимущественное использование таких луков бытовало и среди сарматов (Симоненко, 1989. С. 60—63). Лук «скифского» типа обычно помещался в натянутом состоянии, то есть всегда готовым к бою, в горит, носившийся на левом бедре. Его прикрепляли к поясу или размещали на ремне за левым плечом. Находки остатков деревянных торитов, обтянутых кожей, являются достаточно редкими. Тем не менее их форма хорошо известна по многочисленным изображениям в росписи пантикапейских склепов и на надгробных рельефах, где лук выступает из торита примерно на 1/3 своей длины. Детали достаточно точно передают деревянный игрушечный горит из детской гробницы середины I в. н. э. (ОАК за 1873 г. С. 54. Табл. III, 8; Сокольский, 1971. С. 228. Рис. 68, 1). На его внешней поверхности имеется боковой карман со слегка намеченными древками стрел (рис. 91). Судя по декору, наружная сторона оригинала торита была дополнительно украшена металлическими накладками. Устье его расширено в соответствии с формой плеча лука, а ближе к уплощенному дну внешний контур плавно сужается. Полный комплект для такого торита включал от 50 до 300 стрел, уложенных наконечниками вниз. Вес торита со стрелами составлял около 5 кг.

В то же время к рубежу нашей эры в зоне евразийских степей входит в употребление более совершенный по сравнению со «скифским» так называемый лук «гуннского»⁴ типа (Хазанов, 1966. С. 33—40; он же, 1970. С. 273—276; он же, 1971. С. 30—35, 154, Табл. XIX; Савинов, 1981. С. 146—162; Худяков, 1993. С. 107—148; Ведерников, Худяков, Омелаев, 1995. С. 7; Rausing, 1967. P. 68—69, 11—111, 115—119, 122—128, 143—144, 150). В этом отношении показательно, что на монетах сакских правителей индоиранского пограничья в середине I в. до н. э. еще помещалось изображение лука «скифского» типа (Mitchiner, 1990. N 2175—2176), а уже около 35 г. до н. э. появляется фигура всадника с луком «гуннского» типа у правого бедра (Mitchiner, 1990. N 2255—2256). В I в. н. э. он появляется даже в римских лагерях на территории Западной Европы вместе лучниками из вспомогательных частей, набранных на Востоке (Coulston, 1985. P. 242—243). Соответственно неверным является утверждение М. Мельчарека, что такие луки использовались на Боспоре только со II в. (Mielczarek, 1999. Р 93), ведь еще Ю.М. Десятчиков указывал, что лук гуннского типа присутствует на стеле Афения, которая датируется временем не позднее середины I в. (Десятчиков, 1972. Р 68 сл.), публикация надгробной стелы Матиана (Яйленко, 1995) удревнила эту дату еще на полстолетия.

Рис. 91. Деревянная модель горита из некрополя Пантикапея. Сер. I в.

Мощный сложносоставной лук «гуннского» типа имел достаточно большие размеры — около 1,2—1,5 м (Rausing, 1967. Р 69; Каминский, 1982. С. 49). Наличие прямой негнущейся рукояти и выступающих вперед крутых эластичных плечей с костяными накладками значительно увеличивало его дальнобойность, которая позволяла вести обстрел противника со значительного расстояния. Наиболее полное представление о конструкции такого лука дает находка в одном из погребений первых веков н. э. на левом берегу реки Евфрат, в 40 км от Дура-Европос (Brown, 1937. Р 1—3. Pl. I—III). Древко в данном случае имело длину 1,47 м, а в натянутом виде расстояние между согнутыми концами лука составляло 1,275 м. Кибить (деревянная основа) сделана из четырех пластин, соединенных на лишенной эластичности рукояти из кусков дуба и вяза. Тонкие и гибкие плечи к наружным концам постепенно сужаются. Все детали лука выполнены очень тщательно и старательно проклеены. Уплощенная задняя сторона кибити усилена тремя соединенными друг с другом пластинками из рога газели. Перед склеиванием на эти составные части были нанесены глубокие надрезы. Жесткие концы плеч сделаны путем накладывания парных костяных пластинок, на 3 см выступающих за окончания кибити с вырезами для закрепления тетивы. Обвивавшие все древко сухожилия увеличивали общую эластичность лука. Именно о таких луках Аммиан Марцеллин писал, что они «выгнуты с обеих сторон широкими и глубокими внутрь «рогами», имеют вид луны во время ущерба, а середину их разделяет прямой и круглый брусок» (Amm. Marc. XXXII. 8. 37).

Наряду с луками «гуннского» типа в степях Евразии, а затем и на Боспоре, становится обычным применение крупных трехлопастных наконечников стрел (Горончаровский, 1999. С. 43—44). Видимо, это было обусловлено появлением более совершенного защитного доспеха, против которого прежнее оружие подобного рода было бессильно. Неудивительно, что в свое время на римлян произвело огромное впечатление, «с какой скоростью и силой летят парфянские стрелы, ломая оружие и пронзая все защитные покровы — и жесткие и мягкие — одинаково» (Plut. Crass. 24).

Изображения луков «гуннского» типа на боспорских рельефах показывают, что в небоевом положении, на марше, они носились, таким же образом, как у парфян и персов сасанидского периода, то есть на правом бедре, со спущенной тетивой (Perkins, 1973. Pl. 39; Nicolle, 1996. P. 7ff. Fig. 1, 2, 4, 5. Pl. A-C; Пилипко, 2001. Рис. 229/21). Плутарх не случайно не раз отмечает, что вне зоны боевых действий парфяне спускают тетиву со своих луков (Plut. Ant. XLVI, 2; XLIX, 3; Plut. Crass. XXX, 2). Это было вызвано необходимостью сохранения упругости составного лука и снятия лишней нагрузки на тетиву, чтобы она не вытягивалась. На ранее упоминавшейся стеле Матиана лук «гуннского» типа⁵ уложен в длинное узкое налучье⁶. Видно, что он изогнут в противоположную от натянутого состояния сторону. На ряде известных надгробных рельефов с именами Афения (рис. 92), Стратоника, Фарнака, Агафа и Дафна (K-W, N 650; Иванова, 1961. Рис. 82, 89, 90; Десятчиков, 1972. С. 68 сл.; БНГ. № 48) лук также вложен в длинное налучье, обычно представлявшее собой чехол, изготовленный из мягкой кожи и подвешивавшийся к поясу на ремешке с помощью пришитых к нему металлических петель (ср.: Крыганов 1996. С. 346 сл.). Иногда его наличие обозначает колчан цилиндрической формы с двумя длинными узкими отделениями для стрел (БИР. С. 58. Кат. 48). В отдельных случаях горловины этих отделений дополнительно укреплены горизонтальными накладками. Встречаются также колчаны и налучья, соединенные вместе. Перед началом сражения натянутый лук могли помещать в специальный горит крупных размеров, как это показано на пластине первых веков нашей эры из Орлатского могильника (Никоноров, Худяков 1999, с. 144. Рис. 3, 1; там же, рис. 4, 2). В сравнительном плане безусловный интерес представляют кожаные гориты и налучья для сложно со ставных луков, происходящие из раннесредневековых аланских погребений Северного Кавказа (Каминский 1982, с. 50).

Рис. 92. Изображения всадников с луками «скифского» (вверху) и «гуннского» (внизу) типа. Фрагмент надгробия Афения, сына Мены

Единственный для Боспора пример изображения лука «гуннского» типа в действии мы видим на одной из фресок склепа второй половины I в. н. э., открытого в 1841 г. (АДЖ. Табл. LXXXIX, 2). Всадник, скачущий вправо, держит лук под небольшим углом вниз (рис. 93). Четырьмя пальцами левой руки он сжимает рукоять лука, а большой палец, прижатый сверху, служит направляющим для стрелы. Правая рука оттягивает тетиву назад, до уха.

Натягивание тугого сложносоставного лука требовало значительных усилий и, очевидно, при этом использовался наиболее совершенный так называемый монгольский способ стрельбы (Черненко, 1981. С. 118 сл.). В данном случае тетива натягивалась согнутым большим пальцем при помощи указательного. Поскольку при стрельбе тетива отклонялась несколько влево, стрела всегда помещалась справа от лука. Подобный способ требовал применения специальных приспособлений для защиты большого пальца правой и запястья левой руки от возможного травмирования тетивой. Прежде всего, это были наручи в виде широкого металлического или кожаного браслета на левой руке, которые иногда изображались на погребальных стелах, или пластины, нашивавшиеся на рукав (ср.: Смирнов, 1961. С. 36. Рис. 9, 3—4; Черненко, 1981. С. 122; Simonenko, 2001. S. 202. Abb. 6). Другим средством защиты был специальный перстень⁷, прекрасный образец которого, из полированной кости, обнаружен в Дура-Европос и датируется серединой III в. (James, 1987. P. 77—83). К ним можно отнести и подходящие по диаметру для большого пальца два массивных граненых бронзовых кольца (ср.: Хазанов. 1971. С. 43) из воинского погребения второй половины II — начала III вв. в некрополе боспорской крепости Илурат (Горончаровский, 1998. С. 87. Рис. 1, 9).

На какое же расстояние можно было послать стрелу из мощного сложносоставного лука? Даже выпущенная из лука «скифского» типа, она могла пролететь расстояние около 500 м (282 оргии), как об этом сообщала надпись Анаксагора, сына Демагора, из Ольвии (IOSPE. I², 195). Обычная дальность стрельбы для рядовых лучников, конечно, была намного ниже. К тому же в условиях боя, особенно при стрельбе с коня, страдала и меткость выстрела. Вегеций сообщает, что римские лучники могли поражать цель на 600 шагов, т. е. с расстояния около 178 м (Veget. II. 23), а по данным «Стратегикона» Маврикия (рубеж VI—VII вв.), дальность прицельного выстрела из лука могла составлять от 133 до 225 м (McLeod, 1965. P. 11). Отметим также, что, согласно некоторым сведениям, относящимся к средневековой мусульманской традиции, пущенная из сложно составного лука стрела попадала в цель с расстояния 250 ярдов (=229 м), а со 100 ярдов (=91 м) пробивала доспехи (Bivar, 1972. P. 283).

Рис. 93. Изображение всадника с луком «гуннского» типа в росписи склепа 1841 г.

Боспорские стрелы рассматриваемого периода имели железные трехлопастные черешковые наконечники, вставлявшиеся в расщеп на конце древка и, очевидно, закреплявшиеся с помощью растительных волокон или сухожилий (Хазанов, 1971. С. 42). Большинство наконечников достаточно небольших размеров: 3—4 см длиной. В этом отношении показательны наконечники стрел из катакомбы 8 некрополя Нимфея, которая датируется второй половиной I—II вв. (Грач, 1999. С. 129—131. Табл. 161, 3—5). Они имеют треугольную головку с прямым основанием (рис. 94, 3). Длина наиболее хорошо сохранившегося наконечника — 3,8 см, в том числе головки — 3,2 см при ширине 1,3 см.

Встречаются и более крупные наконечники стрел, от 5 см в длину, что объясняется, прежде всего, уже отмеченными факторами: появлением усовершенствованного оборонительного доспеха и распространением мощного лука «гуннского» типа. Ранний образец такого наконечника, датирующийся временем не позднее середины I в. н. э., происходит из некрополя Золотое (Корпусова, 1983. С. 35, 103. Табл. XIII, 15). Он имеет округлый вертикальный контур головки, лопасти которой расположены под тупым углом к круглому в сечении черешку. Длина наконечника — 5 см, длина головки — 3 см при ширине 1,1 см (Рис. 94, 1).

Другим образцом крупных трехлопастных черешковых наконечников стрел является наконечник III в., найденный в одном из центральных кварталов Илурата. Он имеет ромбическую форму со слегка округлыми верхними лопастями, коротким черешком и едва намеченным уступом в основании головки (рис. 94, 2). Общая длина его — 4,9 см, длина головки — 3,6 см при ширине 1,2 см.

К редкому типу относятся уплощенные наконечники стрел с овальным поперечным сечением и пером вытянуто-листовидной формы. Пока они представлены на Боспоре только двумя образцами из некрополя Илурата, которые можно датировать второй половиной II — началом III в. (Горончаровский, 1998. С. 88. Рис. 1, 7, 8). Наиболее хорошо сохранившийся из них имеет длину 5 см, в том числе головку длиной 4,1 см и шириной 1,1 см (Рис. 94, 4). Судя по имеющимся аналогиям, такие наконечники входят в употребление в Центральной Азии уже в I—II вв. (Литвинский, 2001. С. 114).

Рис. 94. Железные черешковые наконечники стрел I—III вв.

Древки стрел, видимо, изготовлялись из пород деревьев, произраставших на Боспоре: вяза, березы, ясеня, тополя и сосны (Сокольский, 1971. С. 24 сл.). Конечно, мы почти ничего не знаем об их величине, форме и конструкции, но вряд ли они чем-то отличались от стрел, распространенных в кочевой среде. О последних известно, что, в зависимости от использовавшегося типа лука, они имели длину, не превышавшую 60 см или 75—80 см, при толщине около 0,4—0,6 см, и выемку для тетивы в ушке грушевидной формы (ср.: Хазанов, 1971. С. 42; Заднепровский 1992, с. 86—87; Максимова и др. 1968, с. 74—77, рис. 31—33). Отметим для сравнения, что длина стрел средневековых восточных лучников была около 75 см (Бехайм 1995, с. 285). Размеры древка стрелы определялась тем, что рядовой лучник не может натянуть тетиву больше чем на 73 см от центра внутреннего изгиба лука. При стрельбе это приблизительно соответствует расстоянию между кистями вытянутой левой руки и согнутой правой.

Для того чтобы избежать травм руки, древки стрел подбирались без сучков и тщательно полировались. Обязательным элементом для них было оперение, ведь прицельная стрельба без него практически невозможна. От того, на каком расстоянии от ушка оно находилось, зависели точность боя и скорость полета стрелы. Лучшими для оперения всегда считались перья орла, беркута и морских птиц, впрочем, могли использоваться и другие. Для этого с выбранного пера обычно сдиралось опахало с верхним слоем стержня и крепилось к древку с помощью клея.

Рис. 95. Изображение воина в шлеме на стеле Менофила, сына Демострата

В бою стрелы расходовались достаточно быстро, ведь опытный лучник мог выпустить при стрельбе по малоподвижному строю пеших воинов, когда промахнуться было бы трудно даже при большом желании, до 150 стрел и более всего за полчаса (Литвинский 2001, с. 116; ср.: Lebedinsky, 2001. P. 177). В ходе эксперимента при имитации отряда неприятеля с помощью мишени высотой в человеческий рост (размеры по фронту — 45 м и в глубину — 18 м) опытный стрелок из сложносоставного лука на расстоянии 90—270 м добивался стопроцентного попадания (Литвинский, 2001. С. 345).

Шлемы. Впервые специально рассмотренные М.И. Ростовцевым боспорские шлемы римского периода имели каркасную конструкцию и представлены, главным образом, двумя типами: конической и полусферической формы (АДЖ. С. 329—333, 338—339; K-W. N 575, 593, 594, 606, 618, 619 etc.), в отдельных случаях с нащечниками и выделенной тульей. Детали конструкции шлемов, близких к использовавшимся на Боспоре, достаточно детально изображены на рельефах колонны Траяна, изображающих сарматских воинов в чешуйчатых панцирях и трофейное оружие (Малашев, 1988. С. 77 сл.). Помимо этого, мы видим их в изображении столкновения римских вспомогательных войск с даками на подступах к римскому лагерю. Здесь, среди деревьев, представлены четыре длинноволосых лучника в чешуйчатых панцирях, которых, видимо, можно отнести к боспорским солдатам из состава вспомогательных войск (АДЖ. С. 332). Вертикальные ребра их каркасных шлемов в нижней части скреплены ободом, а в верхней — сходятся и заканчиваются небольшим шариком или пуговицей. Некоторые шлемы имеют нащечники, сходящиеся под подбородком, и чешуйчатую или кольчужную бармицу. Интересно отметить, что шлем сходной конструкции защищает голову пешего воина с копьем, сопровождающего всадника на стеле Менофила (рис. 95) (K-W. N 593). Его передняя часть, набранная из семи вертикальных полос, имеет выделенную в рельефе тулью, короткий нано сник, дугообразные вырезы для глаз и округлые нащечники, соединенные подбородочным ремнем. Различные варианты таких шлемов, обычно относимые к типу Spangelhelm, позднее буквально наводнили всю Европу.

Рис. 96. Изображение шлема на стеле Родона, сына Гелия

Другой редкий пример достаточно детального изображения каркасного шлема мы видим на стеле Родона, сына Гелиоса (БНР. С. 40—41. № 27). Воин на рельефе одет в короткий подпоясанный кафтан, поверх которого наброшен плащ, узкие штаны и сапоги. В его левой руке большой овальный щит с умбоном, а рядом мальчик с коническим шлемом в руках (рис. 96). Обращенная к зрителю сторона шлема набрана из пяти сходящихся кверху полос, ниже показан прямоугольный нащечник.

Еще недавно каркасные шлемы на территории Северного Причерноморья были практически неизвестны. Можно, в частности, упомянуть реконструированный Э.Э. Ленцем шлем конической формы из кургана у ст. Тифлисской (Ленц, 1902. С. 120 сл.). Он был склепан из железных пластин и имел длинный, узкий нано сник, а также треугольные нащечники. Только в описании известны два железных шлема II в. (один с кольчужной бармицей) из погребальной камеры 1891 г. (ОАК за 1891 г. С. 57 сл.), хотя их каркасную основу можно предполагать из-за того, что «все вооружение близко напоминает вооружение воинов росписи Стасовской камеры».

Рис. 97. Конические каркасные шлемы II — начала III вв. из погребений у хут. Городского в Прикубанье (по А.В. Сазонову)

Существенно расширили наши представления о конструкции каркасных конических шлемов находки из дружинных сарматских погребений I—II вв. н.э. у хутора Городского близ восточных границ Боспора. Основу первого варианта таких шлемов составляют перекрещенные внахлест и склепанные железные пластины, второго — четыре сужающихся кверху железных полосы шириной в основании около 7 см (каждая скреплена двумя заклепками с горизонтальной полосой высотой 17 см). В последнем случае их увенчивает слегка заостренное вытянутое навершие, а с боковых сторон у края наклепаны специальные пластины-обоймы для крепления нащечников или подбородочных ремней, отпечаток которых сохранился на поверхности некоторых шлемов.

Каркасные шлемы полусферической формы представлены пока только одним экземпляром, найденным А.М. Ждановским в сарматском погребении в кургане 6 у ст. Тбилисская Краснодарского края (Ждановский, 1984. С. 78—82. Рис. 1; Бажан, Гей, 1992. С. 117). Шлем, датируемый второй половиной II — первой половиной III в. н. э., представляет собой бронзовый каркас из трех перекрещивающихся пластин, соединенных в центре заклепкой. Образованные ими секторы переплетены между собой восемнадцатью раздвоенными пластинками. Каркасные пластины закреплены нижним краем на горизонтальном обруче, состоящем из трех полос разной длины. По бокам обруча находились длинные витые проволочки, возможно, это основание назатыльника. Вероятнее всего, шлем надевался на кожаную шапочку-подшлемник. Полусферический шлем без каких-либо деталей каркасной конструкции (возможно, они просто не показаны) присутствует на известном посвятительном рельефе Трифона из Танаиса (рис. 98), где изображен скачущий вправо всадник в развевающемся плаще (АДЖ. Табл. LXXXIV, 3).

Рис. 98. Посвятительный рельеф Трифона, сына Андромена. Танаис. II в.

Панцири и кольчуги. Защитный доспех первых веков нашей эры представлен на Боспоре несколькими разновидностями: пластинчатые и чешуйчатые панцири, кирасы, кольчуги, комбинированные и кожаные панцири. Все они крайне редко встречаются в погребениях, зато большей частью хорошо представлены в памятниках изобразительного искусства. Самым ранним изображением длинного пластинчатого доспеха с короткими рукавами и воротом, плотно прикрывающим шею, считается рельеф на стеле Афения, сына Мены, которую Ю.М. Десятчиков относит ко времени не позднее середины I в. н. э. (Десятчиков, 1972. С. 71). Образцы подобных панцирей фигурируют на монетах сакских правителей индо-иранского пограничья I в. до н. э. — I в. н. э. (Горончаровский, Никоноров, 1987. С. 206 сл. Рис. 4) и костяных пластинах из Орлатского могильника (Никоноров, Худяков, 1999. Рис. 3, 2, 4; там же, рис. 4, 1, 2), которые можно датировать I—II вв. (Маслов в. Е., 1999. С. 229). Панцирный ворот присутствует также в изображении катафрактария на халчаянском фризе, который датируется временем около рубежа н. э. (Пугаченкова, 1966. С. 188—213; 1971. С. 16. Илл. 61, 62, 77) или серединой I в. (Грене, 2000. С. 132 сл.; ср.: Литвинский, 2002. С. 199). Очевидно, основой такого ламеллярного доспеха был кожаный кафтан с разрезами, на который нашивались горизонтальные ряды из расположенных вертикально узких прямоугольных металлических пластин. Аналогичный доспех, судя по панцирному воротнику, имеют и конные воины на надгробии Юлия Патия второй половины I — начала II вв. (Десятчиков, 1972. С. 74). Более детально укороченный вариант такого средства защиты демонстрирует хранящаяся в собрании Государственного Исторического музея уникальная терракотовая статуэтка всадника боспорского производства (рис. 99).

Длинные панцири из крупных пластин, без воротника, присутствуют на фреске из пантикапейского склепа 1841 г. (АДЖ. С. 375. Табл. LXXXVIII, 2). Среди противников боспорцев здесь представлены два тяжеловооруженных катафрактария в длинных, сильно расширяющихся книзу от пояса до щиколотки панцирях. С рассмотренным вариантом защитного вооружения можно соотнести находку крупных железных пластин прямоугольной формы (8×12 см) с пятью небольшими отверстиями в одном из богатых сарматских погребений Поволжья сусловского времени (Шилов, 1959. С. 406, 462. Рис. 50, 8, 18; Хазанов, 1971. С. 61. Табл. XXX, 12). Если сопоставить их размеры с доспехом катафрактария из склепа 1841 г., где показаны 23 ряда горизонтальных пластин, можно приблизительно реконструировать длину последнего. С учетом взаимного наложения пластин она составляет около 1,3 м, и это выглядит достаточно реально.

Рис. 99. Терракотовая статуэтка всадника в ламеллярном доспехе. I—II в.

Конечно, такое средство личной защиты, как длинный пластинчатый доспех, представляется слишком архаичным ввиду его тяжести и излишней жесткости. С другой стороны, это доспех универсального типа, защищавший всадника в целом. Не получивший широкого распространения в практике позднеантичного военного дела, он, тем не менее, существовал на Боспоре в течение нескольких столетий. Об этом свидетельствует происходящий из Илурата обломок штукатурки красного цвета с граффито, изображающим катафрактария (рис. 100) (Горончаровский, Никоноров, 1987. С. 201 сл.). Панцирь в данном случае не имеет рукавов. Имея разрез, от пояса он сильно расширяется книзу, образуя длинные лопасти, прикрывавшие ноги до щиколоток. Металлические пластины, нашитые на кожаную основу, показаны обобщенно горизонтальными линиями, образующими 30 рядов, причем вертикальные грани их не прорисованы. Возможно, верхняя часть этого доспеха представляла собой ламинарную броню, т. е. состоящую из длинных, горизонтально расположенных металлических или кожаных полос, соединенных между собой ремешками, пропущенными через ряды специальных отверстий.

Наибольшее же применение получил другой тип панциря — чешуйчатый, который известен как у сарматов, так и в составе боспорского оборонительного вооружения первых веков н. э. По-видимому, он использовался на Боспоре практически одновременно с длинным пластинчатым панцирем, поскольку мы видим чешуйчатый доспех в треугольных вырезах кафтанов конных боспорских воинов на фреске из склепа 1841 г. (АДЖ. Табл. LXXXVIII, 2). Близкой аналогией для подобного облачения является изображение всадника на серебряном сосуде из Косики. Судя по находкам в сарматских погребениях, пластинки для таких доспехов имели длину от 2,5 до 5 см и 2—5 отверстий, с помощью которых они прикреплялись к кожаной или полотняной основе. Судя по отдельным археологическим находкам в Прикубанье, в это время мог использоваться и комбинированный панцирь, включавший элементы кольчужного плетения (Хазанов, 1971. С. 60; Гущина, Засецкая, 1994. С. 41. № 4; С. 44. № 54. Табл. 1, 4. Там же. Табл. 5, 54).

Широкое распространение на Боспоре получили два варианта чешуйчатых панцирей. Первый, зафиксированный в росписи склепа 1872 г. II в. н. э. и на монетах периода правления Савромата II (174—210) и Рескупорида II (211—228), имел вид кафтана с короткими рукавами, не стеснявшими движений, и разрезом внизу длиной почти до колен (Горончаровский, 1993. С. 81). Второй вариант представлен панцирем без разреза, как правило, доходящим до середины бедра. Именно он присутствует на рельефе Трифона из Танаиса, где всадник облачен в панцирь с короткими рукавами, подпоясанный широким поясом.

Рис. 100. Изображение катафрактария на обломке штукатурки из Илурата

Наконец, с представителями высших командных должностей, видимо, был связан панцирь эллинистического типа, который в римской армии носили военачальники в ранге не ниже командира легиона (Vermeule, 1959. P. 49). Он состоял из двух пластин короткой «мускульной» кирасы, имитирующей рельеф груди и живота мужской фигуры, из-за чего этот доспех иногда называют «анатомическим». Сверху пластины соединялись наплечниками — эпомидами. Из-под панциря до середины бедер спускался передник из птериг — кожаных полос, имевших металлическую обшивку. В археологической коллекции университета Джона Хопкинса (США) хранится происходящая из Керчи бронзовая матрица первой половины I в. н. э. для изготовления птериг с фронтальным изображением головы львиноголового грифона. Таким образом, можно предполагать наличие в Пантикапее серийного производства кирас римского образца (Treister, 1994. P. 97)⁸. Обычно их дополнял особый пояс — цингулум, — завязанный поверх панциря так называемым «геракловым узлом». Именно цингулум мы видим на пантикапейском рельефе I—II вв., изображающем победоносного полководца (ср.: Vermeule, 1968. P. 41—42). Это облаченный в панцирь бородатый воин в плаще, застегнутом на правом плече (БНР С. 65—67. № 57). Одной рукой он держит копье, а другой — широкую плоскую чашу, наклонив ее над небольшим алтарем (рис. 101). Рядом маленькая фигурка богини победы Ники, увенчивающей его венком. Слева в поле рельефа представлена Афродита с Эротом, которой, видимо, и был посвящен пятиколонный ионийский храм, изображенный выше. Пространство между его колоннами разделено на два яруса, в верхнем из которых помещены четыре посвятительных круглых щита. Возможно, архитектор, создавший этот храм, был хорошо знаком с памятниками римского Форума, где, по слова Плиния Старшего, одним из прекраснейших зданий, «какие когда-либо видел мир» (Pl. NH. XXXVI. 102), была двухъярусная Эмилиева базилика с круглыми щитами на фасаде.

Среди легковооруженных рядовых воинов, несомненно, был широко распространен в силу своей доступности защитный доспех из такого сравнительно дешевого материала, как кожа, хорошо известный у сарматов (Tac. Hist. I, 79). Такими панцирями не пренебрегали даже римляне, ведь при относительной легкости они давали достаточно эффективную защиту от стрел и камней, могли ослабить удар меча или копья. Простейший тип кожаных панцирей, видимо, представлял собой короткую куртку, которая могла дополняться поясом с нашитыми железными пластинками в передней части (Горончаровский, 1998. С. 86). Ранее наличие железного пояса в составе погребального инвентаря отмечалось Н.И. Веселовским для сарматских курганов Прикубанья I—II вв. (см.: Ростовцев, 1925. С. 572; Блаватский, 1954. С. 117).

Другой тип — изображенный на фреске из склепа Анфестерия кожаный кафтан до колен с длинными рукавами. Он покрыт расположенными в шахматном порядке крупными кружками (армирован круглыми металлическими бляхами?). Остатки панциря, снабженного двумя нагрудными железными бляхами со следами позолоты, были найдены в пантикапейском склепе Юлия Каллисфена второй половины I в. н. э. (Мацулевич, 1941. С. 75). Более ранние панцири с двумя нагрудными бляхами-фаларами происходят из курганов зубовско-воздвиженской группы (Мацулевич, 1947. С. 58; Гущина, Засецкая, 1989. С. 73. Табл. IV, 35; XI, 121).

Рис. 101. Посвятительный рельеф с изображением полководца из Пантикапея. I—II в.

Достаточно дорогим видом защитного облачения была кольчуга, которой пользовались почти исключительно представители аристократии, чем объясняется редкость их находок. Судя по всему, впервые она появляется у кельтов на рубеже IV—III до н. э.⁹ Позднее, в I в. до н. э., кольчуги уже достаточно широко представлены на римских рельефах, а со второй половины указанного столетия они вошли в употребление и в северопричерноморском регионе (Блаватский, 1954. С. 145; Черненко, 1968. С. 55; Хазанов, 1971. С. 61; Каминская, Каминский, Пьянков, 1985. С. 228, 233). Не так давно остатки кольчуги римского производства, относящейся к типу lorica harmata, найдены в святилище у перевала Гурзуфское седло близ Ялты на территории расселения тавров (Новиченкова, 2002. С. 82—83). Она изготовлена из железных колец мелкого плетения диаметром 4—5 мм и датируется последними десятилетиями I в. до н. э. Видимо, кольчуга попала в святилище как военный трофей около 14 г. до н. э., в период борьбы за утверждение на боспорском троне римского ставленника Полемона. В качестве приношения богам ее разрубили на 848 кусков и большей частью разбросали по всей центральной части священного участка.

В комплексе защитного вооружения боспорских воинов первых веков н. э. железные кольчуги присутствуют, но они не получили широкого распространения. К этому времени относятся остатки кольчуг, видимо местного производства, найденные при раскопках кургана 1853 г. у Фанагории (Ростовцев, 1925. С. 271), в Пантикапее (Блаватский, 1960. С. 27) и Горгиппии. В последнем случае два фрагмента кольчуги из фондов Анапского археологического музея (комплекс погребения, обнаруженного при охранно-спасательных работах на ул. Горького, 78) в виде спекшихся кусков размерами 11,5×7,5×5 см и 15×9,5×6 см демонстрируют комбинированное использование уплощенных железных и бронзовых колец диаметром 1 и 0,8 см. Каждое из них захватывало четыре соседних кольца: два верхних и два нижних.

С Горгиппией связано и мраморное надгробие Фаллона, сына Пофа, на верхнем рельефе которого изображен всадник в кольчуге с полукруглым вырезом в районе шеи и коротким рукавом (рис. 102). Кроме того, с большой долей вероятности можно предположить, что кольчугой является защитный доспех с короткими рукавами без разрезов и длиной до бедер, в который облачен катафрактарий на фреске из склепа 1873 г. (АДЖ. Табл. LXIV, 1). В пользу этого говорит контур доспеха, переданный ярко выраженной волнистой линией, и особая манера передачи его фактуры короткими сдвоенными и параллельными штрихами. Интересно отметить, что похожая кольчуга, с рукавами до локтя, присутствует на рельефе с колонны Траяна (Малашев, 1988. С. 73).

Рис. 102. Верхний рельеф мраморной стелы Фаллона, сына Пофа. I в.

Несколько целых кольчуг скорее всего боспорского производства недавно были найдены в уже упоминавшихся погребениях представителей сарматской аристократии у хутора Городского, где около четверти всех погребенных воинов можно отнести к катафрактариям (Сазонов, 1992. С. 244 сл.). Эти кольчуги представляют собой свернутые рулоном, сплетенные из колец рубахи длиной не менее 1,1 м¹⁰ (рис. 103) при среднем росте умерших 1,7 м. Возможно, в нижней части они оборачивались вокруг ног или дополнялись кольчужными штанами (рис. 104). Во всяком случае, в комплекте защитного вооружения катафрактария из кургана «Рошава Драгана» под Старой Загорой в Болгарии присутствовали чешуйчатый панцирь и штаны (Буюклиев, 1986). Хотя по приблизительным оценкам вес таких кольчуг достигал 12—15 кг, двигаться в них было достаточно легко и удобно. В бою они не стесняли действий воина, способного благодаря этому наносить быстрые и неожиданные удары. Под кольчугу надевалась кожаная или стеганая полотняная рубаха (ср.: Схатум, 2001. С. 62) для предохранения от ушибов, которые могли быть весьма чувствительны, даже если меч или другое оружие не повреждали кольчужных колец.

Насколько эффективны, в том числе и в сравнительном плане, были существовавшие на Боспоре средства защиты? В этом отношении представляют интерес эксперименты с древними доспехами, проведенные недавно в баллистической лаборатории армии США. Оказалось, что наличие длинного доспеха и шлема уменьшает возможность поражения стрелами более чем вдвое, причем в панцирь из железных пластин, где один ряд их накладывался на другой, стрела на расстоянии 90—270 м никогда не проникала даже до кожаной основы (Литвинский, 2001. С. 345—346). В то же время защитные свойства кольчуги не следует преувеличивать. Она явно не всегда могла уберечь своего владельца. Известен пример, когда в качестве мишени использовали манекен, облаченный в кольчугу XVI в. из закаленной дамасской стали. Стрела, выпущенная из лука с расстояния 75 м, не только пробила ее, но и вонзилась на глубину 20 см (Малинова, Малина, 1988. С. 42—43). Данные достаточно впечатляющие. Таким образом, пластинчатый доспех по своим защитным свойствам намного превосходил кольчугу, что и объясняет его большее распространение.

Щиты. В составе боспорской конницы щиты были принадлежностью вооружения всадников, не использовавших длинную пику. Действительно, держать длинное копье двумя руками и одновременно применять щит весьма затруднительно. К тому же, как отмечалось, панцирный доспех был и так достаточно эффективен для защиты от ударов противника. Недаром Тацит отмечал, что у сарматских катафрактариев — то же можно сказать и о боспорских, — «не в обычае пользоваться щитом» (Tac. Hist. I. 79).

Рис. 103. План погребения № 21 у хут. Городского в Прикубанье (по А.В. Сазонову)

Единственная находка, которую можно соотнести с кавалерийским типом щита, происходит из погребения конного воина (судя по наличию уздечки) в пантикапейском склепе Юлия Каллисфена. Это железный умбон с тонкой бронзовой накладкой диаметром 21 см с отчеканенным в невысоком рельефе орнаментом в виде звезды, цветов, птиц и растительных лепестков (рис. 105, 1). Верхняя часть его в форме конуса выделена узким выпуклым валиком с насечками (Сокольский, 1955. С. 19. Рис. 4, 1). Ниже умбон образует с полями тупой угол. По краю имеются отверстия для его крепления, в трех из которых сохранились и гвозди. Точную аналогию среди европейских умбонов римского времени для него подобрать сложно, но ближе всего он к типу 2 по И. Илкьеру (ступень В2, 70—170/180 гг.) (Ilkjaer, 1990. Abb. 199) и датирующемуся тем же временем типу Цилинг 14 (Zieling, 1989. S. 119—120;). Сходный по форме умбон был найден на территории Фракии, что позволило высказать предположение о том, что изделие такого типа могло попасть на берега Боспора Киммерийского с направленными сюда римскими вспомогательными войсками (Kazanski, 1994. S. 436; Mielczarek, 1999. P. 98). Так или иначе, круглый кавалерийский щит был, несомненно, знаком боспорцам. Об этом можно судить по монетам I—II вв., где он присутствует среди прочих предметов вооружения (Фролова, 1968. С. 43 сл.; Анохин, 1986. Табл. 14, 375—378), и по пантикапейским терракотам-гротескам I—III вв. (Сокольский, 1955. С. 18. Рис. 2, 4).

Боспорские пехотинцы в большинстве случаев изображались с продолговатыми овальными щитами, форма которых, по всей видимости, восходит к эллинистическим образцам. В силу своих больших размеров они, очевидно, нередко заменяли прочее защитное вооружение. В центре их внешней стороны обычно находится круглый выпуклый умбон, которым при случае можно было нанести неожиданный удар противнику (ср.: Tac. Agric. 36). Римские солдаты, например, при обучении специально отрабатывали прямые удары умбоном или ребром щита, чтобы вывести врага из равновесия (Голыженков, 2000. С. 18).

Рис. 104. Кольчуга из погребения № 21 у хут. Городского в Прикубанье: реконструкция кольчужного доспеха (по А.В. Сазонову)

Обычная длина боспорских овальных щитов, скорее всего, соответствовала находкам из Дура-Европос, где пять аналогичных предметов защитного вооружения имели длину от 1,07 до 1,18 м (Connolly, 1981. P. 259). Иногда щиты имели горизонтально срезанные верхний и нижний края. Некоторые из них почти плоские, другие — с довольно заметной выпуклостью. Приблизительно одинаковые пропорции дают соотношение длины и ширины как 2:1. Хотя реальных находок деталей щитов на Боспоре немного, с учетом обычной практики того времени, можно говорить, что при изготовлении такого рода защитного вооружения применялись крепкие деревянные доски, которые обтягивались одним или несколькими слоями плотной кожи. В любом случае обтяжка внутренней стороны была нужна для предотвращения трения руки о деревянную подложку щита. Здесь же имелась рукоять, которую с внешней стороны прикрывал умбон. В бою большой овальный щит держали за эту рукоять на почти вертикально опущенной руке, продетой через специальную петлю.

Достаточно многочисленна серия из железных умбонов щитов явно центральноевропейского происхождения найдена и в закрытых комплексах середины III в. из Танаиса¹¹. Скорее всего, они связаны с германскими наемниками на боспорской службе (Васильев, 2005. С. 37 и сл.), хотя нельзя до конца исключить предположение, что они могли принадлежать и нападавшим (Щукин, 2005. С. 138). Одни умбоны относятся к ступени С1а (170—230 гг.): тип Конин конической формы с уплощенным шипом в центре (рис. 105, 4) (Арсеньева, Шелов, 1974. С. 135. Табл. 15, 6; Арсеньева, Науменко, 1989. С. 79. Рис. 3—5; Kazanski, 1994. P. 438. Fig. 2, 5), другие — к ступени C1b, 230—260 гг.: тип Хорула полусферической формы с шишечкой в центре (рис. 105, 2, 3) (Каргопольцев, Бажан, 1992. Рис. 1, 15; Kazanski, 1994. P. 437. Fig. 2, 3—4) и тип Коржень полусферической формы с широким горизонтально отогнутым краем (рис. 105, 7) (ср.: Kazanski, 1994. P. 438—439. Fig. 2, 10; Арсеньева, Науменко, 2001. С. 65. Рис. 24, 1). Наконец, два умбона типа Мизери датируются более широко ступенью С1, 170—260 гг. (рис. 105, 5, 6) (Kazanski, 1994. P. 441. Fig. 3, 3, 8). Появление в составе боспорского защитного вооружения щитов с умбонами вышеописанных типов можно связать с миграциями ряда германских племен времени Маркоманнских войн 168—180 гг и последовавшего за ними периода, что сопровождалось распространением их на сопредельных территориях (Казанский, 1999. С. 277; Shchukin, 1994. S. 490—491; Kazanski, 1994. S. 436ff.; Mielczarek, 1999. P. 82).

Рис. 105. Металлические детали боспорских щитов (по М. Казанскому): 1 — умбон из Пантикапея; 2—7 — умбоны из Танаиса; 8 — рукоятка щита из Танаиса. Конец I—III вв.

Из редких для Боспора деталей щитов можно упомянуть часть оковки края щита римского времени из раскопок Пантикапея, сохранившаяся в длину почти на 40 см (Сокольский, 1955. С. 20). В данном случае ширина металлической полосы, на которую можно было принять рубящий удар (ср.: Polyaen. 8. 7,2), составляет около 5 см. Чтобы предохранить щиты от разрушительного воздействия влаги во время похода боспорские воины, видимо, следовали обычной практике того времени. Для этого использовались специально сшитые кожаные чехлы с круглым отверстием для умбона (Dixon, Southern, 1997. P. 46—47. Fig. 15, 16), снимавшиеся перед сражением (Jos. Fl. Bell. Jud. V. 9, 1).

Примечания

1. До сих пор были известны только металлические детали и костяные бутероли ножен римских мечей, найденные в Тире, Ольвии, Херсонесе, в святилище у перевала Гурзуфское седло и в Прикубанье (Черненко, Зубарь, Сон, 1989. С. 250—252; Сон, Назаров, 1993. С. 121—122; Беглова, Эрлих, 1998. С. 173—176; Зубарь, Антонова, 2001. С. 122—124; Дорошко, 2004. С. 49—53).

2. По любезному сообщению Т.Н. Смекаловой, полностью соответствующий этому изображению меч найден при раскопках в Египте в 2006 г.

3. Впервые кинжалы этого типа появились в степях Северного Китая и Внутренней Монголии с V в. до н. э. (Skripkin, 2003. S. 12).

4. Об условности этого термина см.: Симоненко, Лобай, 1991. С. 44.

5. В этой связи вызывает удивление высказанное М. Мельчареком мнение о появлении лука «гуннского» типа на северных берегах Черного моря только во II в. н. э. (Mielczarek, 1999. P. 93), тем более со ссылкой на А.В. Симоненко и Б.И. Лобая, датирующих соответствующую находку из погребения у с. Пороги I в. н. э. (Симоненко, Лобай, 1991. С. 45).

6. По форме оно практически полностью соответствует реконструированному по костяным деталям раннесредневековому венгерскому налучью (Крыганов, 1996. С. 345. Рис. 5).

7. Родиной этого изобретения является Китай, где сделана самая ранняя находка такого рода — нефритовый перстень рубежа XIII—XII вв. до н. э. из погребения царицы Фу Хао в Аньяне (Волков, 2003. С. 155).

8. В пользу этого предположения свидетельствует находка обломков железного панциря с наплечниками в погребальной камере, открытой в Керчи в 1891 г (ОАК за 1891 г С. 57 сл.).

9. В данном случае мы придерживаемся точки зрения, высказанной П. Коннолли (Connolly, 1981. P. 124).

10. В 1896 г. подобная свернутая рулоном кольчуга была найдена в одном из сарматских захоронений около ст. Ярославской. Н.И. Веселовский тогда предположил, что это может быть конская броня (Блаватский, 1954. С. 118).

11. Происходящие из раскопанного В.В. Шкорпилом в 1902 г. пантикапейского склепа № 181 круглый умбон яйцевидной формы (тип Цилинг К1) и обломок рукояти, которые Н.И. Сокольский датировал II—III вв. (Сокольский, 1954. С. 187; 1955. С. 22. Рис. 4, 2, 3), в настоящее время принято относить к ступени CЗ (Ilkjaer, 1990. S. 301—303. Fig. 193; Kazanski, 1994. P. 440. Fig. 2, 21) и соответственно датировать второй половиной IV в. или даже более поздним временем (Mielczarek, 1999. P. 98).