Протоиерей Николай Царенко

Николай Авксентьевич Царенко родился в 1866 году в Елисаветграде. В 1887 году окончил по второму разряду курс Таврической духовной семинарии и с января 1889 года учительствовал в 1-й Рубановской^* школе Мелитопольского уезда, а также преподавал Закон Божий. Вскоре Николай Авксентьевич женился на дочери настоятеля местной церкви Архистратига Божия Михаила Марии Ефимовне Березовой, в браке с которой имел трех сыновей и трех дочерей¹. В марте 1889 года был рукоположен в священный сан и назначен третьим священником той же церкви. Усердный преподаватель и ревностный пастырь, молодой иерей Николай привлек к себе внимание начальства. И начиная с 1892 года в «Таврических епархиальных ведомостях» его успехи отмечались регулярно как достойные «особого поощрения за вполне успешное преподавание Закона Божия...»

В 1897 году отец Николай вступает в братство Святого Пророка Осии при Николаевской церкви села Нижние Серогозы; его включают постоянным членом Мелитопольского отделения епархиального учебного совета. С мая 1897 года он преподает Закон Божий и в других школах села, в том числе и женской, где обучались около 60 девочек разного возраста. В конце 1897 года Епархиальный цензурный комитет, рассмотрев 366 проповедей и поучений крымских приходских священнослужителей, в числе 27 лучших признает проповеди и отца Николая. В 1904 году труды и заслуги пастыря были отмечены особо:

«Говоря об успехах учащихся в церковных школах, нельзя не удивляться той массе усердия, какую обнаруживают все учащие в своих школах, стараясь по возможности достигнуть самых лучших результатов. В то же время между тружениками, посвятившими всю свою деятельность и свои знания обучению детей, встречаются лица, которые выдаются между другими своею ревностью. Из них наиболее заслуживают внимания отцы-законоучители: <...> в Мелитопольском уезде — священник села Рубановки Николай Царенко...»². В течение всей своей жизни батюшка не оставлял педагогических трудов.

В июле 1904 года отец Николай был переведен в унылый городок Карасубазар (с 1944 г. — Белогорск) на вакантное место священника Никольского собора и скоро стал его настоятелем.

23 июля 1905 года владыка Алексий (Молчанов) впервые прибыл в Карасубазар, который в течение недели готовился к принятию почетного гостя. Во главе местного духовенства перед храмом его встретил отец Николай.

Священник Николай Царенко. 1893 г.

Приветствуя епископа Алексия, священник сказал: «Печальные события государственной жизни последнего времени, новые узаконения Правительственной власти, касающиеся дел веры и Церкви, побуждают пастыря быть ныне особенно чутким к волненьям житейского моря и умелым кормчим к спасительному управлению своей церковной ладьи. В граде сем, немногочисленном по населению и скромном по своему значению в крае, но разноверном, разноплеменном и разноязычном, пастырское служение является более ответственным. Сознавая это и отдаваясь, в меру сил и способностей своих, со всецелой преданностью святому делу пастырства здесь, мы не полагаемся на себя, уповаем на помощь Божию и святительское предстательство Вашего Преосвященства. В Вас, Владыко святый, в Вашем апостольском духе, обильном светом и теплотою божественной благодати, "немощная врачующей и оскудевающая восполняющей", — светоч нашего ума, согреяние сердца, направление и укрепление воли, опора наших надежд, силы наших немощей».

Выслушав речь, владыка ответил: «Благодарю вас за сердечное слово. Сердце сердцу весть подает. Но, Боже, сердце чисто созижди во мне и дух прав обнови во утробе моей». Затем владыка направился к алтарю. Народ быстро наполнял храм. Кроме православных, здесь немало было армян: григориан и католиков; евреев, татар. По окончании установленного чина встречи владыка обратился к народу с речью о современном состоянии русского общества.

«— Чрез окно, Петром Великим открытое в Европу, — говорил преосвященный Алексий, — хлынули с Запада к нам, русским, всякие учения и лжеучения... Наше общество, воспринимая и развивая их, стало критически односторонне и с осуждением относиться к началам веры, Церкви и Царской власти, стало "сеять ветер" (особенно в 60-х годах прошлого столетия), а теперь (с 80-х гг., 81-й — Цареубийство) "пожинает бурю". Настоящее состояние русского общества — это "перегной" на русской почве воспринятого ранее с Запада; и пусть на этом "перегное" возрастут семена здравых учений. Пусть русское общество, подобно евангельскому блудному сыну, оставившему свое родное и питавшемуся в чужой стране нечистотами, возвратится в отчий дом, к историческим русским началам, которыми слагалась, крепла и ширилась Россия».

«Ясный, звучный, в душу проникающий голос, полная убедительности речь владыки захватывали внимание, — вспоминал очевидец. — Все слушали как один человек, боясь проронить слово. Один еврей — "крымчак", хорошо владеющий русским языком и обладающий прекрасною памятью, выслушав эту речь, придя домой, передал ее чуть не слово в слово своей матери, та прослушала переданное с глубоким сердечным вниманием и ответила сыну: "амэн"»³.

Встречали и принимали владыку с благодарной радостью: это был первый епископ на исторической памяти Карасубазара, который посетил дом не только настоятеля, но и некоторых почетных граждан и простых людей города. Многие заметили, что, когда преосвященный Алексий так просто и сердечно говорил со всеми, каждый чувствовал себя членом доброй большой христианской семьи. «При обращении Владыки: "братья", сердце каждого чует, — вспоминал отец Николай, — что это не обыкновенная, нередко бессодержательная по духу форма обращения, а что каждого из народной массы Владыка привлекает к себе как именно брата своего». И еще: «Торжественное по своей простоте Богослужение под открытым небом, проповедь Епископа в ночь под воскресенье о Воскресении Христа, так живо напоминавшие нам собрания христиан апостольского времени, надолго останутся в благодарной памяти Карасубазарских жителей»⁴.

Священник Николай Царенко, Мария и Алексей Березовы. Варшава. Публикуется впервые

В начале 1906 года отцу Николаю в составе специальной комиссии было поручено выработать проект учреждения церковно-приходских советов, общеприходских и пастырских собраний (по определению Святейшего Синода). В том же году к обязанностям батюшки прибавилось произнесение катехизических поучений в Симферопольском благочинии.

В 1906 году священник Николай Царенко был назначен настоятелем церкви во имя Архистратига Божия Михаила в поселке Алупка Ялтинского уезда, недалеко от имения графа Воронцова. Еще в начале XVIII века здесь можно было видеть развалины древней крепости и греческого храма апостола Петра. В 1841 году князь Воронцов построил каменную церковь во имя Архистратига Божия Михаила, отличавшуюся, по свидетельству современников, изяществом архитектуры. До 1884 года (пока не были открыты штатные места священника и псаломщика) для совершения богослужений сюда направляли иеромонахов из близлежащих монастырей. В 1896 году здание церкви пришлось разобрать, так как оно дало опасный уклон и могло обрушиться. С тех пор службы проходили в деревянном строении барачного типа. Местные жители никак не могли отстроить благолепный храм. Были и средства необходимые, но некому было взяться за организацию дела, объединить усилия верующих. Приход словно ожидал — в бездействии — опытного, терпеливого, хозяйственного доброго пастыря. Дело сдвинулось с мертвой точки, когда настоятелем стал священник Владимир Троепольский, заказавший архитектору Х.К. Васильеву проект храма в русско-византийском стиле, пятиглавого, вместимостью 800 человек. 26 октября 1903 года была совершена закладка храма, началось строительство...

Иерей Владимир Капитонович Троепольский, принявший мученическую кончину 29 декабря 1905 года, был предшественником отца Николая Царенко.

Уроженец Орловской губернии, он в раннем детстве лишился родителей и воспитывался сперва в духовном училище, а затем в Орловской духовной семинарии, которую окончил в 1884 году. До принятия священства он трудился в различных ведомствах, был в течение года псаломщиком, служил в армии как вольноопределяющийся и даже сдал экзамены на прапорщика армейской пехоты. Но казарменная жизнь была ему не по душе, и он ушел в запас и устроился чиновником при Таврическом губернском правлении и помощником управляющего канцелярии губернатора. Священный сан он принял в 1891 году по призванию, трезво и сознательно испытав перед этим свои наклонности и таланты на других поприщах. 14 лет он ревностно служил в различных местах, в том числе и в Ильинском храме поселка Саки, где его трудами была устроена колокольня, приобретено 200 десятин земли для церкви. Мечтал устроить при сакской грязелечебнице дом, в котором за небольшую плату могли бы останавливаться малоимущие больные, для чего убедил прихожан подарить церкви необходимый участок земли, и более того — собрал деньги для устройства новой церкви. Епархиальные чиновники перевели отца Владимира в 1898 году в Иоанно-Предтеченскую церковь Керчи, а в следующем году переместили в Алупку, где его ожидал не курортный отдых, а большой самоотверженный труд. Там при помощи добрых людей, отзывавшихся, как правило, на его искренний призыв, он устроил небольшую церковь на кладбище, а затем приступил к постройке приходского храма и вчерне закончил этот великолепный проект. При этом он сполна был загружен пастырскими трудами: проповедью среди многочисленных, плотно заселившихся в Большой Ялте штундистов, уроками Закона Божия в школах. И более того, его сил и пастырского оптимизма хватало, чтобы обличать злонамеренных людей, убежденных революционеров, сеющих смуту и раздор в Отечестве, что было в то время уже небезопасным делом.

В личной жизни отца Владимира отличала сосредоточенная скромность, гармонично сочетавшаяся с его священнической деятельностью. В общении с паствой он был тих и ласков, внимателен и обходителен. Он умел поддерживать со всеми прихожанами искренние и дружественные отношения, не различая лиц высокопоставленных и простых. При этом тон и стиль его обращения с людьми не менялся и не задевал самолюбия сильных и богатых и не унижал бедных и обездоленных. Никому из обращающихся к нему за советом и помощью он не отказывал и, насколько мог, помогал словом и делом.

Храм Архистратига Божия Михаила. Алупка. Открытка начала XX в.

По всей видимости, проповедническая деятельность отца Владимира вошла в определенные противоречия с революционерами, стоявшими в непреклонной оппозиции к Церкви и ее ревностным пастырям. Но по каким-то причинам цель убийства не была раскрыта. Во всех случаях очевидцы, близкие к семье Троепольских, свидетельствуют о большом беспокойстве отца Владимира последние два-три месяца до его мученической кончины. Священник В. Никольский писал в некрологе: «В это тревожное время, когда освободительное движение открыто приняло насильственно революционный характер, когда люди крайних партий, причем не стесняясь, особенно сильно вели свою пропаганду в Ялте и ее окрестностях, призывая народ к борьбе с правительством и вооруженному восстанию, — о. Владимир, по долгу гражданина и пастыря, смело выступил со словами обличения этих людей. Где только представлялся удобный случай и возможность, он убеждал народ не увлекаться льстивыми и заманчивыми речами этих людей, не участвовать в гибельных для государства забастовках, уяснял истинное значение манифеста 17 октября, призывал принять с благодарностью дары, возведенные этим манифестом, призывал свою паству к миру и спокойствию. Приходилось о. Владимиру много бывать на митингах крайних партий: здесь он не оставался немым слушателем, просил себе слова, в котором увещевал собравшихся слушателей не верить заманчивым речам ораторов, не увлекаться несбыточными их мечтаниями. Такая деятельность отца Владимира была, разумеется, не по сердцу приверженцам крайних партий. Послышались угрозы ему; получены были им письменные предупреждения. Отец Владимир перестал бывать на митингах, но не перестал говорить с церковного амвона своей пастве о мире, любви и спокойствии. Ввиду недобрых слухов и угроз жена отца Владимира и близкие к нему лица просили его более не говорить на темы политического характера, умолкнуть в это неспокойное время, пожалеть себя и своих маленьких детей. Но он, оставаясь непреклонным, отвечал им: если пастыри в такую тяжелую годину не будут отвлекать свою паству от неправых путей, то кто же вместо них может это сделать? Тем не менее отец Владимир предчувствовал что-то неладное, недоброе. Незадолго до наступления Рождественских праздников он купил револьвер, кое-какие сделал запоры к дверям своего дома, ветхого и покосившегося, ни днем, ни ночью не запиравшегося <...>».

Дальнейшие события развернулись трагически. По всей видимости, решение о ликвидации неудобного священника было уже принято, и оставалось только его исполнить. В первый день Рождества отец Владимир получил письмо от неизвестных, в котором ему обещали в скором времени прийти... «поздравить с праздником». Последние ночи отец Владимир ложился спать с револьвером под подушкой, что было для его духовного устроения непривычно и противочувственно. Но, как он полагал, жена и малые дети нуждались в защите.

28 декабря, отслужив вечерню, священник в 5 часов возвратился домой, к нему зашел диакон Макаренко, попил чай, забрал годовой отчет по церкви и ушел.

В кабинете, где находилась его жена с двумя малолетними детьми, он собирался заняться со старшим сыном греческим, двое других оставались в столовой. Но еще не приступив к занятиям, он услышал какой-то шум и непонятную суету, в коридоре, ведущем во двор, трое незнакомцев с кем-то говорили, спрашивали, где священник. Прислуга хотела сообщить о странных визитерах, но ее оттолкнули со словами: «Ты нам не нужна» и ворвались в кабинет. На бегу, по свидетельству прибежавшей за ними прислуги, один из пришедших опустил руку в карман и что-то вынул. Приподнимаясь, священник спросил: «Что вам надо, голубчики?» И в это время получил удар ножом в плечо. Священник оттолкнул нападавшего и попытался выбежать... Завязалась борьба с тремя вооруженными людьми, одного из которых отец Владимир успел повалить на пол. Но в следующее мгновение священник упал от удара кинжалом и умолк. Один из злодеев наклонился к нему и сказал: «Батюшка, простите!» И услышал тихий ответ: «Бог простит». Последовал еще один удар кинжалом. Все это происходило на глазах у окаменевшей от ужаса матушки и малолетних детей, спрятавшихся в складках ее платья. Семилетний мальчик вскочил на подоконник и скрылся за занавеской. Старший, одиннадцати лет, в испуге бросился на кухню, выбежал на улицу вместе с прислугой и с криком о помощи побежал к соседним домам. Покончив со священником, убийцы приставили окровавленный кинжал к матушкиной груди. Она очнулась: «Вам деньги нужны? Я вам всё отдам. Мужа убили, можете и меня убить, только моих малюток не трогайте». Они сказали, что ее не тронут, взяли 250 рублей, завязанные в платок, 150 — месячный доход причта и 100 рублей, полученные отцом Владимиром из майората Воронцова-Шувалова, — и не стали в поисках ценных вещей рыться в комодах. Даже золотые часы и цепочку, висевшие на груди отца Владимира, не взяли. Придя в себя, матушка с криком выбежала на улицу: «Доктора, доктора позовите!» Люди, услышавшие крики, стали приходить к дому Троепольских. Они прошли мимо убегающих убийц с удивлением, спрашивая друг друга: куда спешат эти люди?

Подававшего признаки жизни, залитого кровью отца Владимира положили на диван. Вскоре появились три врача из Алупки. Мало-помалу приходя в себя, священник, обращаясь к врачу, спросил тихим голосом: «Положение безвыходное?» «Этого сейчас сказать нельзя, но серьезное», — ответил врач. «В таком случае, пошлите к отцу благочинному, сообщите о случившемся и о том, чтобы он немедленно приехал напутствовать меня Святыми Дарами, да непременно дайте вооруженную охрану». Из Кореиза незамедлительно приехал благочинный отец Василий Попов в экипаже с тремя вооруженными людьми и причастил умирающего. После этого врачи стали перевязывать и оперировать отца Владимира. Одна рана — широкая, сквозная и как бы рваная, а их было четыре, нанесена в левое плечо. Кинжал скользнул по кости, и острие его вышло около сосца. Другая была нанесена в руку, тоже сквозная. Третья — тяжелая, нанесена в бок, широкая, так что было видно даже легкое. И четвертая — самая тяжелая, смертельная. Кинжал скользнул по кости, стесал ее часть и попал внутрь живота — слепая кишка и часть других внутренностей выступили наружу.

Священник Николай Царенко в кругу семьи. Алупка, сентябрь 1915 г.

Перевязка и операция длились около часа, отец Владимир спал под действием хлороформа. Врачи установили дежурство, чтобы отец Владимир ни на минуту не оставался без помощи. Очнувшись, священник, насколько возможно, терпеливо переносил сильную боль. Врачи употребили все доступные средства к облегчению мучительных страданий. Он еще раз спросил у врача о своем состоянии, сделал распоряжения и наставления неотлучно находившейся рядом жене... Обессиленный от потери крови, священник находился в полузабытьи, все реже приходил в сознание. К вечеру 29 декабря жизнь стала угасать и в половине пятого вечера, пострадав сутки, с молитвой к Богу отец Владимир преставился.

О преступлении епископу Таврическому Алексию (Молчанову) сообщили по телеграфу: «Вчера в шесть часов вечера Алупкинскому священнику Троепольскому в квартире злодеи нанесли несколько серьезных колотых ран в живот, грудь и голову. Положение здоровья очень тяжелое. Исповедовал и причастил благочинный Попов». Архиерей запросил подробности и в тот же день получил еще одно сообщение: «О. Троепольский мученически скончался от рук злодеев. Подробности почтительнейше донесу». Епископ отправил матушке сочувственную телеграмму: «Сердечно разделяю ваше ужасное горе. Бог успокоит пастыря-мученика, вас, семью утешит. Епископ Алексий».

Весть о злодеянии разнеслась мгновенно и произвела на всех удручающее впечатление. У некоторых появился страх, переходящий в ужас, и они покинули Алупку.

Личности убийц так и не установили, как, впрочем, и мотив преступления — была ли это деятельность священника или что-то еще. Очевидно, если бы матушка не отдала деньги, они не стали бы их искать, во всяком случае, ценные вещи они не взяли. В Севастополе 31 декабря арестовали трех лезгинов, будто бы причастных к убийству. По этому поводу появилась заметка в ялтинской газете о какой-то шайке, орудовавшей в окрестностях Ялты, но в это мало кто поверил.

Отцу Владимиру было 42 года, и он оставил пятерых детей, старшему из которых было 11 лет, а младшему — два с половиной года. Жена оказалась совершенно без средств к существованию, и отца Владимира хоронили на деньги, собранные прихожанами.

Второй ряд: священник Николай Царенко (сидит третий слева) рядом с супругой Марией Березовой, священник Евфимий Березов (в центре) с матушкой Евдокией, священномученик Димитрий Игнатенко (второй справа) с супругой Елизаветой Березовой. В первом ряду сидит второй слева младший сын Царенко — Алексей. Август 1916 г. Публикуется впервые

Погребение священника, на которое прибыло почти все духовенство Ялтинского округа^**, состоялось в субботу, 31 декабря. Во время заупокойной литургии церковь была переполнена, люди стояли на улице, воздавая должное любвеобильному пастырю. Владыка Алексий говорил о страдальческой кончине отца Владимира и пригласил всех «помолиться за душу достойного иерея, живот свой положившего за святое дело пастырства», и, обращаясь к усопшему, «просил его дерзновенных молитв перед Пастыреначальником Христом, да поможет Он Своему пастырству добро править слово истины в такое многомятежное время, как нами переживаемое. Мятежное время прервало жизнь отца Владимира. Но верим, что пролитая кровь мученика-пастыря не только не уменьшит силы церкви и пастырства, напротив, эта кровь будет семенем, из недр которого родятся, вырастут, явятся новые ряды таких же бесстрашных пастырей-героев, готовых принять мученический венец за дело Христово».

По всей видимости, архиерейское пророчество начало исполняться в полной мере уже через 12 лет.

Среди множества венков, возложенных на гроб, были от семьи графа Д. Милютина, от комитета по постройке храма, от О.Н. Смуровой и многих других. Первый венок был принесен временно проживавшими в Алупке солдатами 14-й роты 52-го пехотного Виленского полка, с которыми священник занимался Законом Божьим и вел духовно-нравственные беседы.

После гроб был обнесен вокруг храма, и торжественная процессия отправилась на кладбище. В три часа дня останки священника Владимира были опущены в могилу. Собравшиеся, не сговариваясь, увидели в происшедшем грозное предупреждение о ближайшем будущем и с еще неосознаваемой тяжестью в умах и сердцах стали расходиться по домам.

Потеряв любимого пастыря, милостивого, скромного и деятельного, алупкинцы долго не могли прийти в себя. Некоторые решили вовсе уехать из Алупки. На смену отцу Владимиру прислали совсем юного священника Георгия Волонтира, выпускника Новороссийского университета, но он через четыре месяца уехал.

Священник Николай Царенко. Алупка, 28 мая 1924 г. Публикуется впервые

Отец Николай Царенко, прибыв в Алупку, первым делом возобновил работы но возведению нового храма, и к ноябрю 1907 года он был отстроен, покрыт железом (кроме малых куполов); начались службы. Батюшка скоро расположил к себе сердца совсем было приунывших прихожан. Его проповеди, основанные на личном духовном опыте, пронизанные искренней любовью и состраданием, не были перегружены высоким книжным богословием^***. И сам отец Николай в повседневной жизни был очень прост и общителен. Двери его дома всегда были открыты; каждому он старался по мере сил помочь: добрым словом, утешительной молитвой, а кого и просто накормить да приютить.

Со всей определенностью можно сказать, что батюшка умел найти подход и к заблудшим душам. В XIX — начале XX века одной из главных проблем в Таврической епархии были сектанты^****. В Ялтинском уезде к 1907 году сложилась весьма непростая ситуация. Благочинный Петр Сербинов, а вслед за ним и остальные священники отказались, несмотря на указы священноначалия, от должности окружного миссионера. Всего лишь через год после назначения в Алупку отца Николая епархиальный миссионер с удивлением обнаружил здесь из всех сектантов только штундистов, да и то «число их значительно сократилось <...> зарегистрировано лишь 11 человек»⁵.

К ноябрю 1908 года храм был полностью завершен и отделан, установлен дубовый иконостас с писанными на цинке иконами, солея и дорожка от царских врат к престолу выложены мраморными плитами из прежнего каменного храма.

2 ноября отец Николай вновь встречал владыку Алексия, прибывшего в Ялту специально для освящения нового алупкинского храма. Чин великого освящения и первая литургия были совершены чрезвычайно торжественно. Церковь была полна народа, присутствовали многие высокопоставленные лица. При входе расположились военнослужащие местных частей. По окончании службы военный оркестр исполнил народный гимн с возглашением «ура!» Государю Императору. В тот же день на имя обер-прокурора Святейшего Синода П.П. Извольского была послана следующая телеграмма: «Усердно прошу Ваше Превосходительство доложить Его Величеству Государю Императору, что сегодня освящен новый храм в Алупке. Сооруженные на щедрую лепту царскую золотые кресты, венчающие храмовыя главы, как путеводный маяк, осеняют и море и сушу, услаждают и сердце Матери Церкви и всех богомольцев и молитвенно взывают и будут взывать к небу: Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое и выну сохраняй крестом Твоим Царя Христолюбца и державу Его. Верноподданный слуга и богомолец Алексий, Епископ Таврический»⁶.

О радостном событии сообщили телеграммой графине Елизавете Андреевне Воронцовой-Дашковой — главной жертвовательнице, сенатору В.К. Саблеру, другим «благотворителям и благоукрасителям святаго храма сего», а также вдове^5* мученически скончавшегося священника Владимира Троепольского. «Земно кланяюсь, сердечно благодарю за молитвы и внимание к памяти почившего мужа и доброе архипастырское благословенье мне», — ответила матушка на поздравление⁷.

Протоиерей Николай Царенко. Алупка

У отца Николая сложились замечательные отношения с алупкинской паствой, многим он стал духовным отцом. Достоинства священника оценила и семья Воронцовых-Дашковых, а с графиней отец Николай сблизился особенно и был желанным гостем во дворце. Ее щедрые пожертвования значительно облегчили завершение строительства. «В прежнее дореволюционное время я был хорошо знаком с графиней Воронцовой-Дашковой, — впоследствии вспоминал отец Николай в заключении, — у которой я считался духовником. Я часто бывал у графини в замке, когда она приезжала в Алупку». В скором времени графиня стала ревностной прихожанкой Свято-Михайловского храма и часто приглашала отца Николая во дворец как на торжественные обеды, так и на завтраки в тесном кругу семьи и близких друзей. Священник вспоминал: «Так, например, во время завтрака в замке мы вместе фотографировались с генералом Думбадзе, епископом Дмитрием и другими...» Графиня нередко подносила отцу Николаю дорогие подарки и все проблемы, возникавшие в хозяйственной жизни храма, брала на себя. В день ее именин священник неизменно служил благодарственный молебен.

Среди прихожан храма было много дворян, тех, кого потом назовут «бывшими людьми»: Мария Александровна Лемпицкая^6*, дочь офицера царской армии, и ее сестра Надежда; потомственная дворянка Ольга Васильевна Павловская-Волкова^7* и ее сестра Александра Васильевна, муж которой, полковник царской армии Иван Миловидов, несколько лет был старостой алупкинской церкви; крупный винодел Владимир Александрович Долгов^8*. Потом, в 1927 году, в наиболее трудное для Церкви время он возьмет на себя нелегкие, а тогда и очевидно опасные обязанности церковного старосты.

Приход у отца Николая был дружный. Часто по воскресеньям священник звал к себе на чай, собирая за одним столом свою разносословную паству. Приходили и знатные вдовицы, и местный полицейский, и малограмотный самоучка из крестьян, и чернорабочая Анисья... Всем батюшка был любящим и заботливым отцом, а значит, и друг в друге прихожанам приходилось видеть лишь братьев и сестер.

Своих детей, а их было семеро^9*8, священник воспитывал строго и с любовью, стараясь развить в них данные Богом таланты, приглашал в дом разных учителей^10*. Главной же целью домашнего воспитания было взрастить в детских душах веру в Бога и любовь к Родине.

В марте—апреле 1919 года Гражданская война в Крыму достигла своей кульминации. Во время первого отступления белых семья графа Воронцова решила переждать опасное время где-нибудь за границей. По приглашению графини с ними отправился и отец Николай. Некоторое время они жили на острове Мальта, а когда Крым опять был взят белыми, священник поспешил вернуться к своей пастве в Алупку.

Протоиерей Николай Царенко. Публикуется впервые

Весной 1920 года пришла скорбная весть: в Таганроге умер старший сын отца Николая. «Потеря была слишком тяжела для меня. Я стремился быть сейчас же на его могиле, — вспоминал священник. — Эти дни совпали с эвакуацией. Воронцова-Дашкова уезжала тогда на Кавказ, в имение (Сахарный завод) ее сына... Предложила мне ехать с ней до Новороссийска, дальше я — в Таганрог. В Ялте Воронцова-Дашкова со многими из отъезжающих и со мной, конечно, устроилась на английском судне...»⁹.

Ровная, во всем стабильная жизнь незаметно ускользнула в небытие, и потрясения, сокрушившие русский мир, в полной мере коснулись и алупкинского священника.

В 1921 году протоиерей Николай Царенко, его жена Мария и дочь были арестованы ЧК как «принимавшие участие в белогвардейском движении». Вначале отца Николая содержали в подвале ялтинской гостиницы «Россия», под помещением кондитерской. Печальная весть быстро долетела в Алупку, и около гостиницы стали собираться в большом количестве церковные люди, глубоко почитавшие своего духовного отца, с требованием его освобождения. На место народного волнения прибыли чекисты, но их появление не успокоило собравшихся. Когда православный народ стал напирать на охранявших помещение, чтобы освободить отца Николая, часовой выстрелом убил одну из женщин. Во избежание новых народных протестов священника перевели в другое место и содержали под стражей всю зиму. Из-за настойчивых ходатайств верующих, которые не прекращались в течение всего времени, пока отец Николай был под арестом, его в конце концов отпустили.

Протоиерей Николай был ярым противником обновленческого движения и убежденным сторонником Святейшего Патриарха Тихона, что только усиливало неприязнь к нему со стороны власти.

В мае 1922 года ЦК ВКП(б) устами Л. Троцкого заявил, что «отделение церкви от государства, нами раз и навсегда проведенное, вовсе не означает безразличие государства к тому, что творится в Церкви». «Участливое» отношение властей к церковным делам проявилось, в частности, в активной поддержке обновленчества и прочих внутрицерковных смут и расколов. С расчетом поссорить белых священников с епископатом была образована «Живая церковь». В конце 1922 года областным отделениям ГПУ было предписано «усилить борьбу с тихоновщиной, в чем бы она ни выражалась, хотя бы в сопротивлении ВЦУ <...> поставить хорошо дела в компрометации попов на местах <...> развернуть широко работу по очистке от тихоновского и вообще черносотенного элемента приходских советов».

Отец Николай Царенко с матушкой и дочерьми Верой, Ниной, Зоей и домработницей Софьей. Публикуется впервые

20 августа 1923 года в Ялту прибыли обновленцы: протоиерей Сергей Баженов и архиепископ Александр Введенский. Они явились в городской собор святого благоверного князя Александра Невского в сопровождении агента ГПУ с намерением обосноваться в нем. Настоятель решительно отказался передать храм живоцерковникам и через полчаса после разговора был вызван в райотдел ГПУ. Туда же было вызвано и остальное духовенство города. Священников обвиняли, в соответствии с полученными из центра директивами, в поминовении за богослужением Патриарха Тихона, который в то время находился под судом, и «тихоновского» Симферопольского архиепископа Никодима (Кроткова), что являлось явным «контрреволюционным актом и агитацией против Советской власти». Пребывание таких «реакционных элементов» на территории Крыма в органах сочли невозможным и «предложили» священнослужителям выехать за его пределы «добровольно» на один год. На их места уже были подобраны приемлемые для власти кандидаты — чтобы «не было перебоев». Получив от священников письменное обязательство о выезде, их отпустили.

В Крыму церковная периодика перестала существовать еще в 1918 году, а то, что публиковалось государственными изданиями, не давало возможности понять, на чьей стороне истина.

Сильно обеспокоенный происходившим, отец Николай написал письмо митрополиту Сергию (Страгородскому), в котором просил разъяснений и совета. Дошло ли письмо до адресата, и получил ли священник ответ на свои недоуменные вопросы, нам неизвестно. Господь же не оставил Своего верного служителя, даровал рассуждение разобраться и не погрешить. Обновленчество, все его мероприятия и организации он отверг, а интересующимся его взглядами всегда уверенно отвечал: «Я придерживаюсь староцерковной ориентации в своих религиозных убеждениях»¹⁰.

Выйдя из заключения, ялтинские священники подали ходатайство об отмене приговора. Пересмотр дела дал удивительный результат: «Принимая во внимание, что поминовение не носило демонстрационного характера <...> дело передать на предмет прекращения»¹¹.

Этим непонятным замедлением в ходе работы репрессивной машины, видимо, и следует объяснить то, что отец Николай все же остался тогда незамеченным. Его «тихоновская ориентация» обратит на себя внимание властей только в 1930 году, когда во время судебного разбирательства один из свидетелей (член церковного совета И.К. Орлов) заявит, что «Царенко был ярым противником обновленческого движения в церкви и был сторонником старой церкви»¹².

В кругу семьи. 7 сентября 1935 г. Публикуется впервые

Двое его сыновей были белыми офицерами (старший служил в Алупкинской комендатуре, а младший в пограничной страже) и вместе с Врангелем ушли за границу. Все эти обстоятельства свидетельствовали в глазах власти против священника, но народная любовь, возносившая молитвы к Богу, до времени сохраняла его от расправы. В 1927 году отца Николая снова арестовали, но за недостатком улик и из-за общественных волнений вскоре выпустили.

Стоявшие у власти покровители «Живой церкви» старательно искали повод закрыть Алупкинский храм, а пока удобного случая не представлялось, использовали каждую возможность досадить Михайловской общине. Так, например, уже в 1929 году районные власти заявили, что колокольный звон — явление неприемлемое, и намеревались изъять все церковные колокола. Ни священник, ни активные прихожане из «бывших» никак не могли повлиять на решение этого вопроса. Потому староста церкви В.А. Долгов призвал верующих, социальное происхождение которых соответствовало духу времени, подать петицию правительству об оставлении колоколов. Один из членов церковного совета по этому поводу сказал: «Немыслимо, чтобы все наши церковные колокола были переданы на нужды индустриализации»¹³.

Но скоро прихожанам придется изыскивать способы предотвратить еще более немыслимое для них — закрытие церкви.

В феврале 1929 года в соответствии с разосланной по стране директивой Л.М. Кагановича местные власти решили ускорить «процесс изживания религиозности» и неустанно донимали общину штрафами, придирками (например, к оформлению страховки), непомерными налогами. А постановление президиума ВЦИК от 8 апреля 1929 года «О религиозных объединениях» окончательно развязало руки тем, кто неуклонно стремился к уничтожению Церкви и духовного сословия. Здание Архангело-Михайловской церкви было признано ветхим, грозящим обвалиться, а верующим было предложено произвести ремонт (который должен был обойтись в 25 тысяч рублей) или прекратить богослужения вообще. Прихожане, собравшись после вечернего богослужения в церковной сторожке, решили найти необходимую сумму. Для этой цели было организовано сестричество, в которое вошел весь приход. «Все сестры, — рассказывала Анисия Петровна Крючкова, — были распределены по районам, и ежемесячно каждая сестра обходила свой район и собирала деньги <...>, грамотные сбор не производили, а руководили сестричеством <...>. Мы говорили, что Советская власть может забрать церковь, если ее не отремонтируем. Последнее волновало верующих, и они больше давали» <...>. «Жалованья сборщицам регулярно не платили, а выдавали пособия». За короткое время было собрано более трех тысяч рублей, но ремонт храма произвести так и не удалось. ГПУ представилась возможность добиться не только закрытия церкви, но и «выбить церковную контрреволюцию из ее последних убежищ <...> и <...> самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов».

В распоряжении уполномоченного группы СО Ялтинского районного отделения ГПУ Сигаева оказались материалы, изобличающие священника Николая Царенко в том, что он «устраивал нелегальные совещания, на которых обсуждали вопросы не только церковного характера, но и политического, вырабатывали формы и методы агитации среди верующих с целью возбудить в верующих недовольство на советскую власть <...>, использовали сборища для агитации среди крестьян против коллективизации сельского хозяйства <...>, т. е. в пр[еступлениях] пр[едусмотренных] ст[атьей] 58-10 УК»¹⁴.

Священник Николай Царенко с матушкой, дочерью Верой и Софьей. Мариинск, июнь 1936 г.

За 13 лет коммунистического строительства Советская власть во многом преуспела. Трудами отдельных партийцев, комсомольцев и прочих «разобравшихся», как тогда именовали сознательных атеистов, считавших своим долгом увести из церковной ограды остававшихся в ней, а также усилиями целых организаций, таких как «Союз воинствующих безбожников», люди теряли веру, чувство святости и сосредоточивались на устройстве своего благополучия. И когда в феврале 1930 года в ялтинских органах безопасности возникло «дело по обвинению гр-на Царенко и примыкающей к нему группы бывших людей в контрреволюционной пропаганде и антисоветской агитации» и священник был арестован, на его защиту подниматься было некому. Верующих осталось мало, и самые стойкие и бесстрашные из них были арестованы вместе с батюшкой: это староста храма Владимир Александрович Долгов, Алексей Георгиевич Агурицев, Мария Александровна Лемпицкая, Ольга Васильевна Волкова, Александра Васильевна Миловидова и другие — за то, что «выше названные лица являются помещиками, кулаками, под руководством священника Царенко и старосты Долгова собирали нелегальные совещания и вырабатывали мероприятия: распространение агитации среди верующих против колхозного строительства и кампании по заготавливанию, говорили крестьянам, в особенности верующим, что советской власти пришел конец, поэтому она занимается грабежами» и что «через колхозы коммунальным путем грабят у крестьян имущество»¹⁵.

Постановление на арест подписал лейтенант ОГПУ Г. Сигаев. Для подтверждения своих оперативных изысканий Сигаев допросил регента Алупкинского храма Артемия Георгиевича Михальчука, который дал показания, созвучные с убеждениями комсомольских активистов и озлобленной бедноты Алупки: «Я часто замечал, что Царенко ведет противсоветскую агитацию в своих проповедях. Агитация эта ведется очень хитро, эзоповским языком, примерно в таких словах: "Мы, верующие, находимся в окружении, на нас со всех сторон в настоящее время наступают, поэтому мы должны сплотиться и объединиться. Но скоро должно кончиться это окружение". У него на квартире также собираются почитатели и церковные кликуши, и там ведутся какие-то беседы.

К местным церковным кликушам-агитаторам относятся гр. Лемпицкая Мария Александровна, Волкова Ольга Васильевна и Борисова Надежда Александровна. Они распространяют всякие вздорные слухи о гибели мира от антихриста и агитируют против коллективизации в сельском хозяйстве. К местным церковным руководителям относятся гр. Долгов Владимир Александрович, Гребешков Степан Матвеевич, Агуричев (так в документе. — Авт.) Ал. Георгиевич.

Выше указанные активисты-церковники во главе с Царенко решили всеми силами препятствовать изъятию всех колоколов и добиться оставления одного колокола.

Они распространяют всякие вздорные слухи о гибели мира, антихристе и агитируют против коллективизации в сельском хозяйстве <...>. Они устраивали нелегальные совещания, на которых обсуждали <...> политические вопросы, замаскировывая их деловыми церковными <...>. Говорили, что коммунисты хотят закрыть все церкви путем запугивания верующих арестами и наложением непосильных налогов. Что надо разъяснить верующим, чтобы они еще больше сплотились вокруг церкви, производили сборы средств на уплату налогов и протестовали организованно против закрытия церкви <...>. От указанной группы лиц, кроме церковной провокации, распространяли и другие провокационные слухи: во время китайских событий, на К.В.Ж. дороге, они говорили темной массе, что газеты советские врут, что Красная Армия побеждает, а наоборот, что китайцы заняли большую территорию Сибири»¹⁶.

Протоиерей Николай Царенко. Публикуется впервые

Ко всему прочему отец Николай «некорректно» вел себя во время описания имущества. Сознательный бедняк Пазюк Давид Ефремович описал изъятие, совершенное активистами из сельсовета за несколько дней до ареста, следующим образом:

«Я участвовал в бригаде с[ель]с[овета] по описи кулацкого имущества. Когда мы пришли к местному священнику Царенко, то он не хотел нас впустить в дом, указывая, что все мероприятия, проводимые Соввластью по раскулачиванию, являются неправильными и противоречат морали. Когда мы все же вошли в его квартиру, то он нам всеми мерами и способами старался препятствовать не только обыску, но также и описи излишков имущества, каковых у него было очень много. Так, например, когда мы хотели обследовать и посмотреть, что находится за иконостасом, то он стал перед ним с распростертыми руками и сказал, чтоб не подходили и не оскверняли православные святыни. Когда один из бригадиров нашел какой-то сверток, то священник Царенко вырвал у него этот сверток, крича, чтобы не оскверняли своими руками святыни христианские. Ввиду нашего настояния показать, что находится в означенном свертке, гр. Царенко его осторожно развернул и показал нам какой-то крестообразный ящичек, в котором, по его словам, хранились "святые мощи". Царенко нам говорил, что он этими мощами лечит верующих людей от всяких болезней. Он также говорил, что иногда и ночью к нему являются заболевшие из верующих, и он этими мощами им может сделать "облегчение и исцеление"»¹⁷.

Из других источников следователь получал «компрометирующие» данные о священнике Николае, например, что он неустанно призывал всех верующих сделать предельно возможное и не дать закрыть церковь, что коммунисты хотят уничтожить храмы путем запугивания православных арестами и наложением непосильных налогов. Убеждал верующих еще больше сплотиться и собирать средства для уплаты налогов и открыто протестовать против закрытия церквей. А церковные налоги называл контрибуцией коммунистам и уподоблял советское время первым векам гонения на христиан. Одним словом, следователь Сигаев пришел к выводу, что отец Николай Царенко — «один из самых реакционных представителей православной церкви в Крыму».

Порадовал Сигаева своими показаниями и 64-летний грек — Алексей Георгиевич Агурицев^11*. Он рассказал, что Царенко и «его компания» постоянно вели агитацию против мероприятий советской власти, и агитация эта имела успех: «Среди населения пошли всякие слухи о том, что власть антихриста перед своим концом старается уничтожить православную церковь, а еврейской вере идет всячески навстречу. Гр. Царенко в своих проповедях, как мне это передавал гр. Денисов (повар <...>), часто высказывался против мероприятий Сов. власти и указывал, что церковь теперь, подобно первым христианам, находится в окружении и на нее сыплются всякие гонения»¹⁸.

Чтобы лучше и убедительней показать антисоветский характер деятельности отца Николая Царенко, Сигаев привлек к уголовной ответственности всех приходских старушек, не переставших из страха перед безбожной властью ходить в церковь, выделив их по социальному признаку. Все они дворянки, владевшие значительной недвижимостью в Алупке. Речь шла о Марии Александровне Лемпицкой, вдове генерала жандармского корпуса, крупной дачевладелице, 73-х лет; Ольге Васильевне Павловской-Волковой, бывшей помещице, 61 года; Надежде Александровне Борисовой, семидесяти лет, также в прошлом домовладелице, и Александре Васильевне Миловидовой, жене полковника, на восьмом десятке. Их обвинили в том, что они «организовали при церковной общине группу кликуш, которым платили деньги» за то, чтобы они говорили, что «коммунисты путем налогов хотят закрыть церковь, налагая непосильные налоги <...>, что колхозы долго не продержатся, и крестьянам, разорив[шим] свое хозяйство, придется впоследствии голодать, и др. провокационные слухи, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 58/10 УК. Но, принимая во внимание, <...>, что все старые, по своему возрасту и болезненному состоянию еле передвигаются, некоторые требуют за собой ухода <...>, дело дальнейшим следствием по обвинению их прекратить, материал, поскольку он связан с другими обвиняемыми, оставить в деле, а их, как бывших людей, лишенцев, крупных дачевладелиц и помещиц, направить в концентрационный лагерь, для высылки их вместе с помещиками, согласно постановления крестьян бедняков и середняков м. Алупки, из пределов Крыма»¹⁹.

Фотография священника Николая Царенко с надписью на обороте. Публикуется впервые

С отцом Николаем Царенко власти обошлись не менее жестоко. Невзирая на то, что священник и все арестованные по его делу не признавали себя виновными, следствие обосновало свое подозрение и обвинения исключительно на показаниях «свидетелей». В «Обвинительном заключении» говорилось:

«Дело по обвинению гр. гр. Царенко Н.А., Долгова В.А., Огурицева А.Г. (так в документе. — Авт.), Грибушина Г.М., Гребешкова С.М. и Тарновского В.Ф. возникло 9-го февраля 1930 года на основании агентурных материалов, имеющихся в Ялтрайотделении ГПУ Крыма, из коих усматривалось, что священник Алупкинской церкви Царенко сгруппировал вокруг себя группу лиц из бывших помещиков, полицейских и кулаков и под видом заседаний церковного совета устраивал у себя на квартире и в квартире Долгова нелегальные совещания, на которых не обсуждались церковные дела, а исключительно занимались антисоветской критикой мероприятий Соввласти, в особенности участили свои сборы в момент кампаний по сплошной коллективизации в Алупке, по раскулачиванию и во время производимой описи Финотделом имущества у злостных неплательщиков госналогов. Активными участниками группировки являлись, кроме Царенко, староста церкви, один из крупных кулаков в Алупке Долгов, быв[ший] полицейский надзиратель и крупный владелец дачи в Алупке Огурицев, сын известного фабриканта чайных фабрик и крупный помещик Грибушин, один из крупных дачевладельцев и кулаков в Алупке, в прошлом член Союза Русского Народа Гребешков и урядник полиции при белых Тарновский. Перечисленная группа лиц на нелегальные совещания втягивала быв[ших] помещиков, крупных дачевладелиц, они же церковные кликуши. Последние снабжали формами списков для производства сборов среди прихожан, приезжих курортников на нужды духовенства и церкви. Выделенных сборщиц-кликуш по сбору денег инструктировали, чтобы они при обходе квартир прихожан и вообще жителей Алупки говорили, что советская власть и коммунисты стремятся закрыть церковь путем предъявления непосильных налогов и административного гонения над верующими и что если мы не соберем необходимые средства, то церковь будет закрыта. Чтобы сборщицы энергичней производили сборы, им выплачивалось регулярно помесячное жалование. Во время организации сплошного с/х коллектива в Алупке, ноябрь—декабрь м-цы 1929 года, и во время раскулачивания кулаков, февраль—январь м-цы 1930 года, перечисленные выше лица, с целью срыва мероприятий Соввласти по коллективизации сельского хозяйства и раскулачиванию кулачества и с целью возбуждения в массах верующих и вообще крестьян недовольства на соввласть распространяли провокационные слухи, что коммунисты отбирают у крестьян землю для того, чтобы создать коммуны, для эксплуатации крестьян, а во время раскулачивания распространяли слух как сами, так и через церковных кликуш, что соввласть в скором времени сменится, поэтому коммунисты занялись грабежами крестьян, и что вслед за грабежами тружеников (кулаков) начнут грабить служащих и рабочих, и другие провокационные слухи».

Протоиерею Николаю Царенко припомнили, что он часто говорил на проповедях: «Мы находимся в окружении и гонении на религию, и чтобы с этим покончить, нам нужно больше сплотиться, когда мы сплотимся, то кольцо окружения лопнет (умело намекая, чтобы народ восстал против сов. власти)»²⁰.

Невзирая на давление следствия, отец Николай, В.А. Долгов и другие арестованные виновными себя не признали. Царенко не стал отрицать сам факт домашних собраний, но категорически протестовал, когда следователь хотел предать столь обычному явлению, как хождение в гости и разговоры верующих людей, политическую окраску. 5 марта 1930 года протоиерея Николая Царенко и его сподвижников В.А. Долгова, А.Г. Агурицева, Г.М. Грибушина, В.Ф. Тарновского, С.М. Гребешкова осудили на 10 лет концлагерей с конфискацией имущества и высылкой их семей в Северный край.

Сохранилось письмо протоиерея Николая Царенко, написанное в ссылке:

«В Центральный Исполнительный Комитет
Союза Советских Социалистических Республик
Административно-ссыльного
Царенко Николая Авксентьевича,
проживающего в г. Мариинске Томского округа,
по Коммунистической ул., № 22

Просьба о помиловании

Я — из Крыма, из Алупки, Ялтинского района, где состоял служителем культа. Мне 66 лет от роду.

В период проведения в Крыму коллективизации, 2-го февраля 1930 года, тройка по раскулачиванию от Алупкинского курорт-поселкового Совета произвела опись всего находившегося в моей квартире движимого имущества, состоявшего из квартирной обстановки, предметов домашнего обихода и принадлежавшего мне, взрослым членам моей семьи — не лишенцам и другому стороннему лицу, в той же квартире совместно с моей семьей проживающему, которое не было и ныне не является лишенцем.

4-го того же февраля в занимаемую мною квартиру явилась другая тройка для изъятия имущества, с ордером от того числа за № 2011-м, от того же Алупкинского кур. посел. Совета. Позволю себе привести текст ордера по снятой мною с него копии. "Удостоверение. Дано сие к/п Советом Алупки т. Бессонову с группой в 2 человека в том, что ему на основании распоряжения РИКа поручено изъятие описанного рабочего и продуктового скота и сельхоз. инвентаря и др. имущества у граждан [фамилии] и Царенко". Тов. Бессонову я заявил, что толкование местным советом распоряжения в применении ко мне неправильно. Ни сельским хозяйством, ни какими-либо предприятиями промышленности или эксплуатационного характера я никогда не занимался. Задолженности государству или общественным организациям за мною не числилось <...>.

9 февраля 1930 года я был арестован ОГПУ, отправлен в Ялту, затем 26 февраля — в Симферополь.

В Ялте после допросов мне предъявлено было следователем предварительно обвинение по 58 ст. II. 10 УК. Но содержание обвинения не соответствовало темам допросов и на них моих ответов, записанных следователем и отчасти мною, почему зачитанные обвинения явились для меня неожиданными.

Так как следователь заявил, что в Симферополе, куда направляют арестованных в Алупке, и меня в числе их, разберутся с этим делом, я ожидал его выяснения там. В Симферополе я дважды подавал заявление в коллегию ОГПУ с просьбой вызвать меня к допросу для показаний по содержанию обвинений, и меня не вызывали. Обращался с заявлениями к Прокурору с просьбой об освобождении имущества от изъятия — также безрезультатно.

30-го апреля того же года из Симферополя меня отправили в Новосибирский кирпичный завод СибУЛОНа ОГПУ, где уведомили, что определением Крымской тройки ОГПУ, состоявшемся в марте месяце (15 числа), я подлежу заключению в концлагерях сроком на 10 лет (по 1940 год), с конфискацией имущества. Между тем все движимое имущество мое, моих и другого стороннего, выше упомянутого лица, вывезено из дому по распоряжению Алупкинского к/п совета еще в феврале.

В июне месяце 1931 года в Мариинске я по состоянию здоровья был освобожден из заключения в концлагере (согласно 458 ст.) с заменой его ссылкой в Нарым до окончания срока. Не чувствуя себя виновным перед Советской властью ни в каких из предъявленных мне в Ялте контрреволюционных деяниях, не имевших места ни в бывшей моей служебной деятельности, ни в частной жизни, и считая, что я попал под первый стремительный поток коллективизации в Крыму, сносивший не только стоявшие на его пути камни, но нередко захвативший непроизвольно в своем движении и лежавшие в стороне песчинки, я прошу Центральный Исполнительный комитет, во имя Революционной законности и справедливости, снять с меня пятно ссыльного и предоставить возможность прожить остаток недолгих дней моей жизни свободно, на иждивении моих детей.

Я слаб и болен хроническими недугами: туберкулезом легких, артериосклерозом, миокардитом, простатитом, двухсторонней паховой грыжей.

О своем болезненном состоянии при сем прилагаю в копиях:

1) Удостоверение Городской Участковой Амбулатории;

2) Справку Мариинского Районного Отдела Здравоохранения от 16/VI 1932 года за № 80-8.

Н. Царенко
Декабря 1932 года г.
Мариинск, Томск. Окр.».

Представители власти остались непреклонны к просьбе священника.

Семейное предание Царенко свидетельствует, что в город Мариинск Кемеровской области за ним в ссылку отправились жена Мария Ефимовна, дочь Вера и прислуга Соня, жившая у них с детства и ставшая для них родным человеком.

1 марта 1938 года протоиерея Николая Царенко арестовали последний раз. За ним пришли по месту проживания: на улицу Коммунистическую. Отмашка начальства была простой: добиться признания своей вины любой ценой и в кратчайшие сроки, а точнее в 24 часа. Как свидетельствуют документы, «райотдел имел твердое задание оформлять в день по 50 дел». На Царенко не было никаких материалов, но следователю Самсонову это не помешало выполнить задачу, поставленную руководством.

Там, в камере, царила тягучая смесь тьмы и света, настоянная на человеческих страданиях, на страхах и воспоминаниях, но глубже, под всем происходящим, дул тихо и ровно леденящий ветерок непреодолимого ужаса.

Протоколы составлял начальник и раздавал своим помощникам с требованием стопроцентного признания. Непрерывные допросы продолжались по 2—3 суток. Измученным людям уже ничто не казалось реальным и все представлялось возможным... Большинство фигурантов дела друг друга не знали даже по фамилии, а о священнике Царенко вообще никто не слышал.

Через 11 дней после ареста, 12 марта, «тройка» УНКВД по Новосибирской области приговорила отца Николая к расстрелу, а 20 марта 1938 года приговор был приведен в исполнение.

Оперуполномоченный РО НКВД сержант ГБ Самсонов в апреле 1938 года утонул в реке Кие.

Дело велось настолько безобразно, с такими очевидными нарушениями, что уже в 1939 году прокурор СССР Вышинский затребовал все материалы в Москву...²¹

Сохранилась фотография протоиерея Николая Царенко, на которой 1 марта 1938 года в 9 часов 35 минут вечера он написал своей рукой: «Надо идти... Сознание, что мысленно Вы всегда со мной, будет бодрить меня. Молитесь обо мне...»

* * *

После кончины отца Николая Мария Ефимовна, Вера и Софья переехали в Ленинград, где жили Нина Николаевна и Зоя Николаевна с другими родственниками. Мария Ефимовна и Нина скончались в Ленинграде в 1943 году от голода.

Младший сын отца Николая Алексей в мае 1942 года был арестован и сослан в Красноярский край, в 1958 году реабилитирован; до пенсии жил и работал геодезистом-топографом в Архангельской области, скончался в городе Луге Ленинградской области.

Православные священнослужители, проходившие свое поприще в 1920-е — 1930-е годы, были похожи на канатоходцев, не падающих в смертельную пустоту благодаря самой ничтожной опоре, какую только можно представить. И все же по этому, особенному, пути над пропастью, на который указал Христос и который неразличим для безбожников, прошли тысячи русских пастырей, показав миру пределы возможного.

Примечания

*. Село Рубановка получило название по фамилии первого поселенца, запорожского гайдамака Рубана. Первая деревянная церковь во имя Архангела Михаила была построена прихожанами по благословению архиепископа Платона (Любарского) и в 1843 г. упразднена за ветхостью. Новый каменный храм с колокольней и оградой был построен также прихожанами, по благословению архиепископа Херсонского Иннокентия (Борисова), и освящен 18 августа 1855 г.

**. Благочинный Ялты протоиерей Петр Сербинов и священники Николай Щеглов, Иосиф Юзефович, Александр Терновский, Василий Попов, М. Богословский, Р. Крылов, Леонид Колчев и диаконы Евгений Эндека, Николай Макаренко и др.

***. Епархиальный цензурный комитет, в очередной раз давая высокую оценку проповедям отца Николая, уточнил, что они отличаются «полнотой мысли, многосодержательностью, убедительностью речи и живостью изложения» (Таврические епархиальные ведомости, 1906, № 36, с. 620).

****. В 1783 г. Екатерина II велела Г.А. Потемкину поселить в Таврическую губернию староверов. За ними на полуостров пришли хлысты и скопцы во многих своих разновидностях. Позже, откликнувшись на приглашение гостеприимной императрицы и ее обещания полной веротерпимости, в Крым прибыли гернгутеры, анабаптисты, Меннониты... В 1804 г. Александр I повелел ссылать в Тавриду духоборов, здесь они к 1820-м годам основали ряд процветавших поселков. Через некоторое время от них откололись и стали развиваться самостоятельно молокане. На засилье сектантов в Крыму не раз обращали внимание Всероссийские миссионерские съезды. Так, в 1908 г. съезд указал на особенную агрессивность и организованность штундистов, которые целенаправленно распространяются во всех слоях населения России, начиная от южных берегов Крыма до окраин Сибири. Одна из важнейших работ о штунде епископа Алексия (Дородницына) «Необаптизм, известный под именем штунды» (Ставрополь, 1903) написана как раз на материале, собранном в Таврической епархии.

5*. Она к тому времени состояла начальницей Красноярского епархиального женского училища.

6*. После выхода в отставку ее муж, генерал, решил поселиться на Южном берегу Крыма и построил дачу в Алупке. В 1904 г. он вошел в состав строительного комитета по возведению алупкинского храма. Когда Мария Александровна овдовела, то предложила своей младшей сестре, тоже недавно похоронившей мужа, переехать к ней. Надежда Александровна была замужем за преуспевающим врачом Борисовым (дальним родственником известного ученого И.М. Сеченова), имевшим частную практику на Кавказе, потом в Крыму (в Феодосии).

7*. Ее муж тоже происходил из дворянского рода, был крупным собственником, владел имением в Херсонской губернии.

8*. В.А. Долгов вырос в Алупке, окончил Никитскую школу садоводов и Магарачское училище виноделия. Арендовал недалеко от Алупки имение Агеева, где были обширные виноградники.

9*. Не считая умершей в младенчестве Ларисы.

10*. Впоследствии три сына — Николай, Владимир и Павел получили профессию инженера путей сообщения; младший, Алексей, стал геодезистом-топографом; дочь Вера — врачом; Зоя окончила консерваторию и была артисткой театра Немировича-Данченко; старшая, Нина, живя в Ленинграде, работала преподавателем русского языка и литературы, а с 1930 г. — в одной из библиотек города.

11*. Агурицев уже дважды становился жертвой воистину слепого правосудия блюстителей коммунистического порядка: в 1921 г. был арестован за то, что служил в царской полиции околоточным надзирателем, а с 1923 по 1927 г. был в ссылке как контрреволюционный элемент в с. Бешево Сталинского округа.

1. Там же. Арх. № 016360, л. 2—4.

2. Таврические епархиальные ведомости, 1904, № 8. — С. 545.

3. Таврические епархиальные ведомости, 1905, № 18. — С. 1205.

4. Таврические епархиальные ведомости, 1905, № 17. — С. 1198—1205.

5. Таврические епархиальные ведомости, 1907, № 29. — С. 716.

6. Таврические епархиальные ведомости, 1906, № 18. — С. 1476.

7. Таврические епархиальные ведомости, 1906, № 18. — С. 1471.

8. Архив ГУ СБУ в Крыму. Арх. № 016360, л. 54—55.

9. Там же. Л. 93.

10. Там же. Л. 52.

11. Там же. Л. 38.

12. Там же. Л. 83.

13. Там же. Л. 53.

14. Там же. Л. 90, 94, 10, 3.

15. Там же. Л. 1.

16. Там же. Л. 74—75.

17. Там же. Л. 85.

18. Там же. Л. 95.

19. Там же. Л. 91.

20. Там же. Л. 145—146.

21. Архив УФСБ по Кемеровской обл. в 2-х т. Арх. № П-1968, л. 5—9.