Протоиерей Алексей Моссиенко

В январе 1945 года, 20-го числа, лейтенант НКГБ Гузев выписал постановление на арест ялтинского священника Алексея Артемьевича Моссиенко, проживавшего тогда по ул. Дарсановской 5, инкриминируя ему то, что он в проповедях «систематически проводил антисоветскую пораженческую агитацию, клеветнические измышления» на Красную армию и восхвалял военную технику противника, а также «клеветал на материальное положение советских людей», и главное то, что он остался на оккупированной территории, имея возможность уехать со всеми советскими гражданами.

На следующий день, 21 января, отец Алексей был арестован¹.

26 января следователь Решетняк провел первый допрос, длившийся с восьми часов вечера до начала шестого утра. Отец Алексей Моссиенко рассказал, что родился в 1897 году в селе Оситняжка Александрийского района Кировоградской области в семье священника Артемия Устиновича и матушки Александры Поликарповны. В 1919 году окончил Одесскую духовную семинарию и три года учительствовал в селе Черный Кут Одесской области. После вступил в брак с Анной Гавриловной и был рукоположен во иерея. С 8 января 1922-го по март 1924 года он священствовал в селе Ново-Андреевка Кировоградской области, потом еще четыре года в одном из сел Одесской епархии и с ноября 1928 года по декабрь 1929 года служил в Донецкой области, пока власти не закрыли его храм и не разогнали общину. Из чувства самосохранения отец Алексей решил переменить род деятельности и, не отказываясь от сана священника, в январе 1930 года устроился в городе Сталино Донецкой области рабочим на шахту «Смолянка». Он особо подчеркнул: «Я не отрекся от сана по своим религиозным убеждениям». Положение рабочего шахтера открывало ему новые перспективы, и он в сентябре того же года как советский пролетарий поступил в Киевский горный институт на экономический факультет. С успехом окончив курс, в 1935 году получил должность инженера на шахте «Артем-уголь» в Горловке, а с 1941 года был назначен инженером Камыш-Бурунского железорудного комбината, неподалеку от Керчи.

Сын отца Алексея Ростислав окончил физико-математическое отделение Одесского университета и артиллерийское училище в Ростове, а после Высший военный институт иностранных языков и служил полковником в Красной армии. Брат отца Алексея Александр был полковником связи, другой брат, Всеволод, служил также в армии инженером, Борис — инженером-химиком.

Когда началась война, священник Алексей Моссиенко не стал эвакуироваться, потому что был уверен, что «немцы не смогут вторгнуться в Крым <...>. К тому же у меня болела жена, но потом, когда фронт приблизился, я решил остаться из-за того, что не было средств передвижения и не хотел бросать нажитое трудом кое-какое имущество. Это было в начале ноября 1941 года», — поведал Моссиенко следователю. «Во время второй эвакуации немецкие войска в Камыш-Бурун вторгнулись для меня неожиданно, и когда я явился на работу 14 мая 1942 года, то оказалось, что администрация Камыш-Бурунского судоремонтного завода, никого не предупредив, эвакуировалась».

На предложение следователя подробней рассказать о мотивах такого решения Моссиенко ответил: «Нет, я не эвакуировался не из-за каких-либо политических убеждений, а из-за того, что, во-первых, не было транспорта <...>, во-вторых, боялся уезжать из-за бомбежки, не хотел бросать насиженное место и где-то скитаться в эвакуации, и, наконец, я не верил в то, что немцы издеваются над мирным населением. Считал это обычной пропагандой воюющих сторон.

Александро-Невский собор. 1950-е гг.

Я проживал на оккупированной немцами территории в 1918—1919 годах, когда не было еще такого варварства со стороны немцев, как в период последней оккупации, и считал, что со мной ничего не случится, если я останусь на оккупированной территории <...>, и остался добровольно <...> по указанным мотивам». На суде впоследствии он дал еще одно обоснование: «Не эвакуировался я потому, что были большие налеты германской авиации и направлявшиеся суда с эвакуированными много тонули»².

После нескольких месяцев безработицы Моссиенко зарегистрировался на бирже труда как священнослужитель и с разрешения немецкой власти, по инициативе церковной общины, начал служить в Успенской церкви в деревне Старый Карантин неподалеку от Керчи.

«Я на это дал согласие и вступил в исполнение обязанностей священника — совершению религиозных треб и т. д. По предписанию Керченской Госуправы примерно в октябре 1942 года я зарегистрировал религиозную общину в Отделе по религиозным делам при этой гор. Управе». Старостой был избран Исак Демьянович Головко, а потом он был снят за бесконтрольные расходы и поставлен Коринский Григорий Васильевич. «В должность священника я вступил добровольно, с моего согласия, по просьбе прихожан. В должности священника по линии церковной меня тогда некому было утвердить, и только в июне 1943 года Благочиннический совет Крыма в гор. Симферополе признал меня как фактического священника и перевел меня в гор. Ялту.

Помимо <...> оккупационных властей я никем не утверждался, а только был зарегистрирован <...> в отделе по религиозным делам Шевелевым Алексеем Алексеевичем»³. В это время в Керчи в Введенском храме служили два священника — Григорий Безталанный и Евтихий, в Афанасьевской церкви — Николай Попов, в селе Кеза — Андрей Шовпенко.

Оккупационные власти в лице лейтенанта Гейца выдали справку, предъявив которую, он мог занять церковную квартиру по ул. Чехова, 32, и беспрепятственно совершать требы в округе 30 километров.

В начале мая 1943 года его повесткой вызвали в Керчь на допрос, который проводил следователь СС Лось. Поинтересовавшись его биографией, Лось спросил, чем занимался до прихода немцев, имеет ли сейчас связь с партизанами и почему, как священник, он не говорит проповеди? Показания не фиксировались, и вся встреча имела характер обыкновенной беседы. В конце Лось показал отцу Алексею какую-то икону и предложил ее купить за 5 тысяч рублей. На возражения священника, что цена явно не соответствует предложенной иконе, Лось доходчиво объяснил, что, если он икону не купит, дело примет для него плохой оборот. Когда следователь выходил за иконой, отец Алексей, заглянув в папку, лежавшую на столе, случайно увидел в ней донос на себя, написанный обновленческим священником Афанасьевской церкви Керчи Николаем Поповым. В конце 30-х годов он отказался от сана, а теперь, при немцах, снова начал служить и прислуживать оккупантам. В церкви произносил чисто политические проповеди с открытым антисоветским содержанием и в результате бежал вместе с немцами. Отцу Алексею стало ясно, что с деньгами надо расставаться, и на следующий день с благочестивой улыбкой он принес требуемую сумму.

Интерьер собора

На этом первый допрос закончился. Следующий допрос состоялся 3 февраля.

Протоиерей Алексей Моссиенко рассказал, как в июле 1943 года он был переведен в Ялту настоятелем Александро-Невского собора, где прослужил до прихода Красной армии в 1944 году. Далее Моссиенко поведал, как несколько раз в 1943 году, в мае, посещал в Мелитополе епископа Серафима (Кушнерюка) и был им назначен благочинным и утвержден как настоятель собора. И что в откровенной беседе он сказал ему о своем недоверии немцам, которые «враждебно относятся к православной церкви и только из политических соображений делают вид, что поощряют развитие православия»⁴.

Когда Моссиенко был по религиозным делам в кабинете у завотделом А.А. Шевелева, тот хотел передать ему папку с церковными документами, но по ошибке дал другую. Просматривая ее, Моссиенко нашел донос на себя, написанный псаломщиком Кузьминым, которого выгнал «за безграмотность», и Головко — церковным старостой, которого также освободил от этой должности из-за неразберихи в финансах.

В Ялте отца Алексея вызвали в гестапо по доносу старосты Александро-Невского собора Назарова, и он беседовал с неким Гуко или Куко — фамилию не запомнил. Главным был вопрос, почему он не эвакуировался. А потом, в декабре 1943 года, получил настойчивое предложение написать статью в газету «Голос Крыма» о советских гонениях на православную церковь и духовенство и о свободе веровать и молиться, наступившей после прихода немцев. Священник счел для себя более безопасным выполнить поручение и написал заметку о «переполненном молящимися храме» и что «религия пользуется свободой, которой не пользовалась при иудо-большевистской власти», и передал статью корреспонденту газеты Донскому, после чего она и появилась в печати. Под давлением следователя отец Алексей признал себя виновным. «Я восхвалял религиозность оккупантов, — сказал он, — ставил их в пример своим прихожанам. Говорил, что благодаря вере в Бога они являются победителями и нашими завоевателями».

Вообще на проповедях отец Алексей был немногословен и предпочитал, по возможности, уклоняться от публичных высказываний на амвоне. Но в быту его запомнили шутником и говорящим пословицами, человеком с веселым нравом. Его фотографий не сохранилось, однако словесный портрет зафиксирован в деле. Священник Алексей Моссиенко был среднего телосложения, не выше 1 м 80 см, с опущенными плечами и длинной шеей. Темно-русые волосы были зачесаны назад, под дугообразными бровями светились зеленоватые глаза, разъединенные большим прямым носом на треугольном лице с тонкими губами. Мочки ушей были сросшиеся. Он брил бороду и носил только небольшие усы.

После прихода немцев первую литургию у ограды Александро-Невского собора отслужил священник Димитрий Чайкин. Когда храм был отремонтирован, он укомплектовал штат, и церковная жизнь мало-помалу стала входить в свое прежнее русло. Это было где-то в конце декабря 1941 года. При открытии собора было много людей внутри и вокруг, но немцы отсутствовали. После литургии отец Димитрий совершил молебен и сказал небольшую речь: «Братия и сестры, вот мы дождались того момента, когда нас освободили от большевиков, и теперь мы имеем возможность служить в храме. Вот сейчас, после осквернения и закрытия, мы будем служить в соборе». После этого хор пропел молитву Святителя Амвросия Медиоланского «Тебя, Бога, славим...», и все разошлись.

Немецкая открытка 1942 г.

Священник Димитрий Чайкин служил в соборе до февраля 1943 года, а потом незадолго до Пасхи он ушел, ничего никому не сказав. В день, когда это случилось, собравшиеся богомольцы недоумевали, почему нет службы, пока им не сообщил староста собора Владимир Константинович Назаров: «Священник не поладил с церковным советом и ушел в Алупку». Народ с возмущением разошелся. По слухам, немцы арестовали Чайкина в Алупке на квартире просфорницы собора Чубашек, где он жил, и расстреляли. Говорили, что у него в квартире нашли много денег и ценных вещей, но более правдоподобные слухи были о том, что он вел отношения с партизанами, и на него донес псаломщик Никодим.

Собор после ухода отца Димитрия более двух недель оставался без священника, и уже перед самой Пасхой из Симферополя прислали некоего Александра Автомонова, бессловесного, не умеющего служить священника, который не задержался в соборе и уже в мае покинул Ялту. После этого из Керчи прибыл протоиерей Алексей Моссиенко.

Он взял регентом в храм Михаила Яковлевича Розова, человека с непростым характером, который сразу смог выселить жильцов из церковного дома и поселиться там с женой Анной Николаевной. Он был с немцами в хороших отношениях и, чувствуя реальную поддержку, зло прикрикивал на своих певчих: «Не будете слушаться — отправлю на лесопилку». Отец Алексей с Розовым формально был в хороших отношениях, но, будучи соседями, на порог не пускал, и когда Михаил Яковлевич как-то к нему пришел, захлопнул перед ним дверь и предложил причину визита изложить в коридоре. А потом, на следующий день, сказал ему в алтаре: «Я к вам не хожу, и вы ко мне не ходите». И уже через несколько дней предложил ему вообще уйти из собора и при этом добавил: «Как ни жалко, нам с вам надо расстаться».

Супруги Розовы затаили смертельную обиду и при первой возможности отомстили «по всей строгости закона». А точнее, когда 18 декабря 1944 хористку Анну Николаевну Розову вызвали на допрос, она с энтузиазмом сообщила все, «что знала о попе Алексее Моссиенко». О том, что он говорил: «Сейчас мы освобождены от большевистского гнета. Я сам лично много терпел от большевиков. Нужно с корнем убрать даже всех комсомольцев и евреев и не поддаваться на их удочку <...>. Вообще отец Моссиенко часто клеймил Советскую власть и говорил, что при Советской власти было плохо, а сейчас мы живем мирно, спокойно. <...> При служении поминал всегда симферопольского Серафима. И как-то было странно, когда части Красной армии вошли в Ялту, это было 15 апреля 1944 года в 11 часов вечера, на первый день Пасхи, и в эту ночь, примерно в час ночи, при служении "пасхальной" вдруг священник Моссиенко поминает митрополита Московского Сергия. В эту ночь даже красноармейцы зашли в церковь, сняли головные уборы <...>. Красную армию Моссиенко не встретил. Это было как раз в момент пасхальной службы, когда в церкви люди собрались. Но люди говорили <...>, что Моссиенко 16 апреля ходил в какой-то штаб, возил куличи для разговления, и его там угостили вином. <...> После освобождения [Крыма] Красной Армией от немецких оккупантов Моссиенко совсем переделался советским человеком и в проповеди говорит, что нас освободила Красная Армия, ей нужно помогать, нужно сбор делать в помощь Армии»⁵. Каждое слово, записанное в протоколе, властно меняло жизненную перспективу священника.

Были допрошены и все остальные, кто так или иначе соприкасался с отцом-настоятелем. Певчий собора Семен Максимович Черножуков, сторож Федор Львович Лохмоткин и многие другие уклонились от поношения того, из рук которого принимали Святые Дары. И только Иван Васильевич Сюсюра, который в конце июля 1943 года ездил в Керчь приглашать отца Алексея в Ялту, был созвучен семейству Розовых. Он безапелляционно заявил, что лично слышал резкие высказывания Моссиенко о Советской власти. Он говорил: «Я видел страдания людей, мобилизованных советскими войсками (имею в виду мирное население), и красноармейцев, стоящих в воде по колено и по пояс при выгрузке боеприпасов в период высадки десанта в Камыш-Буруне. Эти нечеловеческие страдания результат того, что там не признают Бога, и это как наказание». И еще он говорил: «Какой-то жид Губельман [Ярославский] сказал или написал, и мы уже поверили. Нет того, чтобы взяться самому и разобраться в этих вопросах <...>. В Советском Союзе забыли о Боге, и вместо того чтобы Его возвеличить, возвеличили и обоготворили человека, простого смертного грузина»⁶.

По всей видимости, и псаломщик Сюсюра вошел в раж и, демонизируя арестованного священника, стал говорить о том, что вряд ли, при всем сочувствии следователя к подобным показаниям, могло стать в глазах власти преступлением: «Я должен сказать, что <...> Моссиенко по своему поведению очень грубый как к прихожанам, так и к служителям церкви. К примеру можно привести следующее. Это было при немцах довольно заметно: когда он выходил из алтаря для того, чтобы читать на середине храма, то он идет и руками разводит, чтобы расступались. Конечно, верующие и без жестов рук дадут ему дорогу. Второй пример: когда люди приходят причащаться, то он говорит, что когда идешь причащаться, то ничего не кушай. А то нажретесь, набьете брюхо». «Он не любил, когда сидели во время проповеди, и иногда окрикивал "что расселись?" и не любил, когда становились на колени во время молебна и так далее. И можно приводить ряд других примеров», — говорил свидетель Макаров. На вопрос, все ли он сказал, тот, подумав, добавил: «Он пел многая лета Гитлеру и Антонеску. Моссиенко посещали румынские священники. Они ходили в военной форме, но с бородкой и длинными волосами»⁷.

Набережная Ялты. Жертвы оккупации

Опросив еще нескольких священников, следователь Решетник сосредоточил свое внимание на И.В. Сюсюре и А.Н. Розовой как самых «удобных свидетелях».

На очной ставке И. Сюсюра, не отводя глаз от отца Алексея, повторил все вышесказанные обвинения. Отец Алексей попробовал уточнить у него единственное: «Говорил ли в своей проповеди я о Ярославском как об атеисте-безбожнике или как о государственном и политическом деятеле?» На что Сюсюра сказал: «Я пришел к концу проповеди (обычно во время проповедей из собора я выходил на двор покурить) и всей проповеди не слышал, и на этот вопрос ответить затрудняюсь»⁸.

Далее на основании неосторожных слов отца Моссиенко о Головко, Кузьмине, Назарове, Розове и других следователь решил вести расследования, о чем составил необходимый для того рапорт.

Чтобы лучше выявить «преступную» суть своего подопечного, капитан Решетняк запросил с прежних мест работы Моссиенко материалы о нем и характеристики от тех, кто с ним близко общался, и на основании пришедшего материала с нелестными отзывами, полными политических подозрений, попытался обвинить священника в контрреволюционной деятельности. Но отец Алексей уже сообразил, к чему идет дело, и категорически стал отрицать все, что связано с контрреволюцией в его жизни.

В конце концов следователь удовлетворился достигнутым и 7 марта 1945 года составил «Обвинительное заключение». Все это время протоиерей Алексей Моссиенко находился в подвале отделения НКГБ Ялты. Допросы, как правило, проходили ночью, а днем запрещали лечь даже на грязный, покрытый влагой цементный пол, чтобы хоть в таких условиях немного поспать. От бессонницы и регулярных избиений силы протоиерея Алексея покинули уже через месяц, и он был искренне рад суду, состоявшемуся 10 марта 1945 года, в надежде, что в лагере будет легче.

Дело рассматривалось в Ялте в закрытом судебном заседании 10 марта 1945 года. Заседание открылось в 10 часов 40 минут. Далее приведем выдержки из «совершенно секретного» протокола судебного заседания военного трибунала войск НКВД Крыма.

Набережная Ялты. Пасха. 16 апреля 1944 года

Секретарь доложил, что в судебное заседание доставлен подсудимый Моссиенко, явился свидетель Сюсюра И.В., но по неизвестной причине не явился свидетелем Черножуков С.М.

Председательствующий удостоверился в «самоличности подсудимого».

Затем «председатель знакомится с личностью свид. Сюсюры, предупреждает его об ответственности за ложные показания, от него им отбирается подписка, и он удаляется из зала судебного заседания.

Председ. спрашивает подсудимого — возражает ли он против слушанья дела в отсутствии неявившегося свидетеля.

Подсудимый не возражает против слушанья дела в отсутствии неявившегося свидетеля.

Военный Трибунал, совещаясь на месте, определил: ввиду того, что свид. Черножуков не явился по неизвестной причине, вызвать его сейчас не представляется возможным, а потому дело слушанием продолжить, в случае необходимости огласить его показания, данные им на предварительном следствии.

Председ. разъясняет подсудимому его право в судебном заседании, объявляет состав суда и спрашивает подсудимого — не имеет ли он отвода.

Отвода не заявлено.

Председ. спрашивает подсудимого, не имеется ли у него ходатайства по делу.

Ходатайства не имелось.

Судебное следствие

Председ. оглашает обвинительное заключение и спрашивает подсудимого, признает ли он себя виновным в предъявленном обвинении.

Поде [удимый] Моссиенко: виновным себя в обвинении признаю, что в некоторых своих церковных проповедях допускал антисоветские выражения, направленные на дискредитацию Советской власти в отношении религии. В отношении восхваления мощи и техники немцев это категорически отрицаю.

Военный Трибунал, совещаясь на месте, определил: в порядке ст. 281 УПК, исследование дела начать с допроса подсудимого.

Показания подсудимого Моссиенко: <...> с июня 1943 по апрель мес. 1944 г. я служил в Ялте, в Александро-Невском соборе.

В конце 1942 г. и в начале 1943 г., выступая с проповедями, я критически говорил о Советской власти в отношении церкви. Я говорил, что церкви закрывали, епископов арестовывали. Упрекал Советскую власть в гонении на религию, говоря, что теперь служение будет свободное, притеснений не будет. Гитлера в проповедях я не восхвалял. Я высказывался о плохом воспитании молодежи, что молодежь стала распущенная, что не успели прийти немцы, как все девки связались с румынами. Немецких оккупантов не восхвалял.

С антисоветскими высказываниями в Ст[аром] Карантине я выступал два-три раза <...>.

Восхвалением техники немцев я не занимался. Приехав в Ялту, никаких антисоветских высказываний до ноября мес. 1943 г. с моей стороны не было. В ноябре мес. 1943 г. я выступил перед прихожанами с проповедью, где присутствовало 1500—2000 ч[еловек]. Я говорил, что Советская власть закрывала церкви, арестовывала священство. Теперь же снова открывают церкви, обратились к Богу, богослужение является свободным.

Второе мое выступление было в январе мес. 1944 г. Я тогда выступил с церковным учением об антихристе. Я сказал, что придут времена, когда люди откажутся от Бога и объявят человека богом, сказав, что психологически это возможно, и указал, что преклоняются перед человеком, грузином по национальности, и восхваляют его как Бога.

Я не критиковал ни социалистические, ни экономические, ни внешние мероприятия Советской власти, а касался я только религии.

Подсудимый Моссиенко на вопрос суда: В 1940 г. я антиреволюционных высказываний не проводил <...>.

Свидетель Сюсюра Иван Васильевич, 1902 г. рождения, прож. Учан-Су, 4, псаломщик Александро-Невского собора с 1/I—42 г., подсудимого знает, личных счетов с ним не имеет.

Подсуд. Моссиенко: Личных счетов с Сюсюра у меня нет.

Свид. Сюсюра: я узнал Моссиенко в июне мес. 1943 г., когда он был назначен в собор священником. Привезли его с Камыш-Буруна на работу в Ялту. Для перевозки вещей брали машину, за которую платили 10000 рублей.

Во время проповедей Моссиенко я выходил курить, а потому их не все слышал. Я слышал Моссиенко одну проповедь: человеческие страдания русского народа, он говорил, что он видел, как солдаты в холодной воде по пояс грузили орудия, он говорил, что это потому такие страдания, что забыли Бога.

Затем одна его проповедь была связана со смертью Ярославского. Моссиенко тогда сказал такую фразу, что нет чтобы самому разобраться, а что какой-то Губельман написал и все верят. Я не знал, что Губельман это Ярославский, что он являлся председателем всесоюзного комитета безбожников. Моссиенко говорил, что в Советском Союзе забыли Бога, что стали обожателями какого-то смертного грузина, обожествили человека. Никто не сомневался, что это было сказано по адресу Сталина, хотя он и не называл фамилию.

Идя однажды с Моссиенко в Массандру, мы говорили о епископе. Моссиенко высмеивал епископа за то, что последний восхваляет Сталина. Он сказал о епископе, что это сталинский епископ. Разговор этот был в 1945 г.

Свидетель Сюсюра на вопрос суда: проповеди Моссиенко читал без конспектов, и он говорил, что к проповедям не готовился. Я думаю, что проповеди Моссиенко говорил не по заданию.

Свидетель Сюсюра на вопрос подсудимого: проповеди Моссиенко говорил почти каждое воскресенье и в другие праздники.

Свидетель Сюсюра на вопрос суда: на проповедях присутствовало человек по 300.

Подсудимый Моссиенко на вопрос суда: да, я занимался фотографированием, были приличные снимки.

Председатель спрашивает подсудимого, может ли он чем-то дополнить судебное следствие.

Подсудимый судебное следствие ничем не дополнил.

Председатель объявляет судебное следствие по делу законченным и представил подсудимому последнее слово.

Подсудимый Моссиенко: прошу простить невинные антисоветские высказывания, освободить меня и дать возможность остаток жизни посвятить служению нашей Родине.

В 12 ч. 15 м. Военный Трибунал остался на совещание.

В 12 ч. 50 м. председ. оглашает приговор и сущность его разъясняет осужденному.

Военный Трибунал определил: Меру пресечения осужденному Моссиенко оставить прежнюю — содержание под стражей.

В 12 ч. 55 м. судебное заседание закрыто»⁹.

В результате протоиерей Алексей Артемьевич Моссиенко был осужден на 10 лет лагерей и 5 лет поражения в правах.

Свой срок он отбывал в Ярославской области. 28 октября 1954 года после освобождения Моссиенко вернулся в Крым. Святитель Лука принял его в епархию и направил служить в Феодоро-Тироновский храм Ялты.

В скором времени протоиерей Моссиенко посылает в Военную прокуратуру Таврического военного округа «Просьбу», где излагает обстоятельства дела и говорит о своей невиновности, и что по амнистии 17.IX.1955 г. с него снята судимость и поражения в правах. Далее он писал: «Практически отмена приговора мне абсолютно ничего дать не может, тем более, что по теперешнему состоянию моего здоровья вряд ли я еще долго проживу. Но все же морально я никак не могу остаться безразличным. Вся моя сознательная жизнь прошла при Советской власти, и никогда у меня не было ни малейшего повода для недовольства нашей властью или желания иной власти. И мой арест, и следствие, и суд надо мной, и приговор — все с начала и до конца является неправильным и несправедливым.

Следствие надо мной велось недопустимыми методами с применением принуждения и физического воздействия, чтобы сломить мою волю к защите и сопротивлению насилию. В результате лишения сна (допросы велись только ночью, а днем нельзя было спать), недостаточного питания (передачи были исключены, ибо никто не знал о моем аресте), лишения воздуха и света (все время находился в темном подвале без отопления на голом цементном полу) — я уже через месяц стал психически невменяемым, а физически — развалиной (все тело и лицо распухли, как подушка). Если бы пробыл в таких условиях еще некоторое время, то, безусловно, не остался бы живым. Для сохранения жизни я согласился подписывать любые бумаги и протоколы, не читая, лишь бы ускорить суд и вырваться из таких условий. И это помогло мне уже через семь недель добиться суда, хотя обычно в то время следствие велось много месяцев.

Накануне суда я был предупрежден, что если я вздумаю на суде отказаться от материалов следствия или же не признаю себя виновным, — то все равно это мне ничего не даст: в таком случае я только еще долго пробуду в подвалах НКГБ (что само по себе привело бы меня к смерти) и все равно буду заочно осужден ОСО (Особым Совещанием), и осуждение через ОСО к тому же лишит меня возможности обжаловать приговор. И я знаю, что это была не пустая угроза.

Поэтому я, не видя иного выхода, согласился подписать материалы следствия и на суде признал себя виновным. Это дало мне возможность уже через девять недель после ареста оказаться в лагере, где условия были все же лучше, чем в подвале Ялтинского отд[еления] НКГБ.

Во время моего посещения Военной Прокуратуры в Симферополе в ноябре 1955 года мне было порекомендовано указать свидетелей, могущих опровергнуть инкриминируемое мне преступление. Это очень нелегкая задача.

Мне инкриминируется, что я, будучи священником Ялтинского собора во время немецкой оккупации, произносил во время богослужений антисоветские проповеди. Следовательно, надо указать таких свидетелей, которые в то время посещали все богослужения в соборе и, значит, могли бы подтвердить, что я никогда ни за одним богослужением не говорил против советской власти.

Но сейчас, спустя 13 или 14 лет, очень трудно найти таких свидетелей. Многие выехали, многие умерли, да и сам я за эти годы всех перезабыл; тем более, что во время немецкой оккупации я пробыл в Ялте меньше одного года и не особенно присматривался к непрерывно меняющимся посетителям собора. Да кроме того, большинство людей вообще не любят и остерегаются всяких следственных и судебных процедур и предпочитают во всех случаях заявлять: "Знать ничего не знаю и ведать не ведаю", особенно когда это касается политики.

Ложно оклеветать по таким делам всегда больше находится охотников, чем сказать правду и засвидетельствовать невиновность.

Имеется также немало таких, которые всякое высказывание священника в защиту религии против безбожия воспринимают как антисоветчину. Любой сектант или ретивый антирелигиозник охотно при случае даст показание против "попа". А в те времена (1945 г.) часто изменники и предатели родины тоже старались оклеветать и очернить невинных, чтобы отвести от самих себя подозрение и показать свою "преданность" (таким именно типом был единственный свидетель на моем суде Сюсюра И.В.).

При всех этих обстоятельствах мне сейчас очень трудно доказать свою невиновность. Но все же неудовлетворенное чувство правды и справедливости побуждает меня вновь просить Вас, тов. Военный Прокурор, пересмотреть мое дело, отменить несправедливый приговор и полностью реабилитировать меня.

Из лиц, проживавших в 1943 и 1944 гг. в Ялте, систематически посещавших мои богослужения в Ялтинском соборе и проживающих сейчас в Ялте, я припомнил и обнаружил нижеследующих:

1. Юрданова Евтихия Матвеевна, 2. Еремина Ирина Филипповна, 3. Красная Варвара Яковлевна, 4. Головин Геннадий Васильевич, 5. Седляр Любовь Ермолаевна, 6. Чубашек Надежда Александровна, 7. Лукина София Алексеевна, 8. Кузнецова Ольга Александровна, 9. Латышева Ольга Ивановна, 10. Дворкина Анна Васильевна, 11. Завадская Ольга Михайловна.

Никто из вышеперечисленных не знает, что я их выставил свидетелями.

Домашних адресов этих лиц я не знаю, но знаю, что они сейчас живут в Ялте.

Прошу их допросить, и если они захотят сказать правду, то, безусловно, моя невиновность полностью обнаружится.

1956 г. 12 июля

Моссиенко

Мой адрес: Ялта, Чехово, переулок Нахимова, № 2»¹⁰.

Практически все приглашенные в НКВД по списку люди дали священнику положительную характеристику и заверили следователя в его патриотическом настроении. И что «он часто повторял слова Александра Невского: "Кто к нам с мечом приходит, тот от меча и погибает", тем самым подвергая себя опасности».

Среди вызванных на допрос была Розова Анна Николаевна. В свое время, как уже говорилось, они с мужем были соседями Моссиенко, жили на втором этаже, а священник — на третьем. У них сложились ненормальные отношения, что она не стала отрицать: «Вначале мой муж поссорился с женой Моссиенко, затем эта ссора приняла такой характер, что в нее включился и сам Моссиенко. Затем, в 1944 г., когда моего мужа арестовали органы МГБ, то мне псаломщик Сюсюра рассказал, что моего мужа якобы арестовали по доносу Моссиенко.

Затем отношения между Сюсюра и Моссиенко также испортились. Они по какому-то поводу поскандалили, и Сюсюра стал говорить, что он может убрать Моссиенко одним росчерком пера». Но Розова, единственная из всех, не удержалась, чтобы и сейчас, после всего пережитого всеми, не добавить желчи и яда: «Моссиенко говорил, что большевиков и комсомольцев нужно выкорчевать с корнем».

В результате после опроса всех свидетелей жалобу протоиерея Алексея Моссиенко 4 декабря 1956 г. рассмотрел помощник Военного прокурора подполковник юстиции Белявский и постановил: «Жалобу Моссиенко, в которой он просит об отмене приговора и реабилитации его, — отклонить как необоснованную. Надзорное производство по жалобе прекратить»¹¹.

Полностью протоиерей Алексей был реабилитирован только в 1993 г.

О жизни протоиерея Алексея Моссиенко после возвращения из лагеря сведений осталось мало. Во время одной из встреч с уполномоченным Святитель Лука поднял вопрос в защиту отца Алексея. А дело было в следующем: 8 октября 1955 года, в день памяти преподобного Сергия Радонежского, во время всенощной, ученики средней школы, излишне хорошо усвоившие уроки практического атеизма, преподанные директором школы, стали бросать камни в окна церкви, разбили окна алтаря, облили стены церкви чернилами и загадили паперть нечистотами. Активность школьников, спровоцированных директором, оказалась настолько большой, что служба была прекращена, и священнослужитель с молящимися были вынуждены уйти из храма.

В своем отчете уполномоченный А.С. Яранцев писал: «13.Х я был в Чеховской церкви вместе с представителем Ялтинского горисполкома, председателем Чеховского сельсовета, заместителем начальника Ялтинской гормилиции. Проверкой была установлена правдивость сообщения Луки.

О происшествии в Чеховской церкви мною направлено в Москву и Киев внеочередное донесение, в котором подробно сообщено о предпринятых мерах к хулиганам, бившим стекла»¹².

Протоиерей Андрей Кухарчук

В том же году Святитель Лука сообщил уполномоченному, что около церкви возведена стена высотой в 5 метров, которая отрезала все тропы, ведущие из города в храм Феодора Тирона, «вследствие чего посещаемость церкви верующими резко снизилась. Дело дошло до того, что для очередного взноса денег в епархию настоятель Моссиенко вынужден был взять деньги из сберегательной кассы». Владыка просил уполномоченного посодействовать в разрешении тупиковой ситуации. Например: сделать калитку для прохода верующих в церковь.

Уполномоченный Яранцев в своей традиционно-провокаторской манере в одном из отчетов пишет, подсвечивая, как через увеличительное стекло, все неосторожные и безответственные слова не по годам доверчивого священника. Так, 22 декабря отец Алексей приехал в епархию сдать налоги, а после зашел к уполномоченному, который для начала разговора спросил: бьют ли еще окна в его храме? Священник с благодарностью сказал, что нет, и этому очень рад, как будто уполномоченный не на стороне погромщиков или унимал их персонально. Пользуясь моментом, отец Моссиенко стал жаловаться расположившему к себе Яранцеву, мол, церковь почти не посещается, проливные дожди размыли в Ялте все тропинки и дороги, по которым люди ходили в храм, и чтобы уплатить епархиальный налог 1000 рублей, деньги ему пришлось брать в сберкассе. Далее, как отцу родному, он стал жаловаться на плохое здоровье и что ему нужно качественное лечение, а живет он сам, и даже чай подать некому, не говоря уже об обеде. «Живу бобылем, — добавил он, — так как с женой разошелся 22 года назад. Просил архиепископа дать разрешение взять племянницу, дочь моего брата, погибшего в Отечественную войну, не разрешил». Святитель Лука ответил: «Можете взять племянницу или другую женщину, если ей 70 лет». И, войдя в раж, стал жаловаться гонителю на строгость владыки и как трудно найти с ним желаемый компромисс. Разумеется, все слова незадачливого священника Яранцев зафиксировал и подал под нужным для своего антицерковного дела углом.

Не менее талантливый мастер интриг и стравливания уполномоченный А. Гуськов писал в отчете 8 марта 1960 года о своих успехах. Разговорив священника Алексея Моссиенко, он выпытал о его недовольствах и обидах на священника ялтинского Александро-Невского собора Андрея Кухарчука.

«На высказывание Моссиенко я никак не реагировал и промолчал.

О беседе с Моссиенко я сообщил работнику Ялтинского отделения КГБ тов. Кобылянскому, секретарю Ялтинского горсовета тов. Тереножкиной и просил их вражду, затаенную против Кухарчука и церковного совета собора со стороны Моссиенко, поддержать и по возможности разжечь.

При встрече с церковным советом собора и его настоятелем Кухарчуком я им намекнул, что церковный совет поселка Чехова плохо отзывается о них, чем это можно объяснить? Церковный староста и священник Кухарчук сразу же выдали себя и заявили: "Это все дело рук священника Моссиенко, которого не любят верующие его прихода и ходят к нам в церковь". "Не верьте ему, — сказали они, — он интриган, он подлый человек, он способен на все, даже на любое преступление, он клеветник, и его в епархии за это никто не любит, в том числе и архиепископ Лука". Я промолчал. Однако зерно раздора между двумя церковными двадцатками и священниками заложено»¹³.

Спровоцировав священника на необдуманные слова, Гуськов уже через шесть дней сообщает Святителю Луке о разговоре с протоиереем Моссиенко под нужным ему углом с расчетом на любезную его сердцу смуту.

«Передал архиепископу Луке беседу священника поселка Чехова из г. Ялты Моссиенко, который мне сообщил, что Крымскую епархию заполонили западники-униаты, которые служат в церкви за деньги, а не по призванию; у всех у них по 200—300 тыс. на сберегательных книжках; они нашу Православную Церковь превратили в католическую и ввели свои порядки. На мое замечание, что не все западники такие, какими их священник характеризует, на это Моссиенко мне ответил, что ему лучше знать, так как он очень со многими из них отбывал в лагерях наказание, хорошо знает их настроение и религиозность. Во-первых, они, сказал Моссиенко, безнравственны, любят наушничать, подхалимы и иезуиты. Во-вторых, очень обижены на Советскую власть и в любой подходящий момент всадят ей в спину кинжал; они всем своим нутром по ту сторону советских рубежей. Я своим верующим, сказал Моссиенко, недавно читал в церкви проповедь и обратил их внимание на картину, изображающую Тайную Вечерю, и особенно на то, как один из 12 апостолов, Иуда Искариотский, поднялся и пошел продавать за 30 сребреников Иисуса Христа, — вот так, сказал Моссиенко, и западники служат за деньги, бессовестно набивают себе карманы и возят епархиальному окружению систематически подарки. Эти священники в Крыму получают хорошие приходы, и в епархии они на особом счету. Выслушав все сказанное Моссиенко, мной было сказано, что это дело не мое и я в ваши внутренние дела не вмешиваюсь, это дело епархии, и пусть она наводит порядок.

Лука сейчас же при мне предложил секретарю вызвать священника Моссиенко в епархию. Чем вызван такой разговор с Лукой о беседе со священником Моссиенко? Это вызвано тем, что Моссиенко очень неблаговидно ведет себя в Ялте и ему там не место. В дальнейшем принять меры к тому, чтобы в эту церковь священника не допустить, так как эту маленькую неприглядную церковь, расположенную недалеко от дома-музея А.П. Чехова, куда в летнее время беспрерывно приезжают экскурсии со всех стран мира, показывать невыгодно. Эту точку зрения разделяют Ялтинский горсовет и работники Ялтинского отделения КГБ»¹⁴ — к такому выводу пришел профессиональный безбожник Гуськов.

Бытовую ссору, не преодоленный своевременно личный конфликт уполномоченный Гуськов сделал поводом для закрытия храма.

Примечания

1. Архив ГУ СБУ в Крыму. Арх. № 020479, л. 1—2.

2. Там же. Л.16—17, 100.

3. Там же. Л. 18—19.

4. Там же. Л. 28.

5. Там же. Л. 37.

6. Там же. Л. 43.

7. Там же. Л. 63.

8. Там же. Л. 72.

9. Там же. Л. 100—105.

10. Там же. Л. 131—133.

11. Там же. Л. 149.

12. Крымская епархия под началом святителя Луки (Войно-Ясенецкого): сб. док. / Сост. Протоиерей Николай Доненко, С.Б. Филимонов. — Симферополь: Н. Оріанда, 2010. — С. 388.

13. Там же. — С. 506.

14. Там же. — С. 508—509.